МОИ ЖЕНЩИНЫ. Май 1961. В душе.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
День 1 мая 1961 года запомнился мне на всю жизнь.
Мы, ученики 1-го «А» класса средней школы № 1, впервые участвовали в первомайской демонстрации по главной улице и площади нашего города.
Мы заранее получили задание срезать пушистые берёзовые веточки, поставить их дома в вазы с водой и добиться, чтобы на веточках распустились зелёные листочки.
Это было ответственное задание и мне помогали все в нашей семье.
Папа и брат срезали веточки с близлежащих от дома берёз. Мама вымыла вазу для цветов, расщепила концы берёзовых веточек, а я осторожно опустил веточки в воду.
Каждое утро, день и вечер я следил, как набухают почки и начинают распускаться листочки. Я очень боялся, что они не распустятся к сроку, то есть к началу демонстрации.
Каждую берёзовую веточку надо было украсить белыми и розовыми бумажными цветами. Как будто это распустившиеся веточки черёмухи или сирени.
Эти цветы мы делали в школе после уроков и даже во время уроков.
У меня эти бумажные цветы плохо получались в школе, но дома, под руководством мамы, мы с братом сделали их штук 20.
Когда я принёс их в класс, то мне все завидовали, а учительница меня очень хвалила.
Мне было очень приятно, но немного стыдно.
В конце концов, я всё же признался учительнице и ребятам, что цветы для украшения веточек делала моя мама и брат, а я только помогал.
Наша учительница ещё раз меня похвалила и поставила в пример остальным, теперь за честность и признание.
Однако слава моя в один миг померкла…
Демонстрация оглушила нас шумом и гамом, толкотнёй, рёвом репродукторов на столбах, разноцветьем флагов, транспарантов, воздушных шаров и других украшений колонн.
Мы шли сразу за руководством нашей школы и нас оберегали со всех сторон учителя, вожатые и комсомольская дружина.
Сначала мы шли тихие, испуганные и присмиревшие, почти как в детском саду, поближе друг к другу.
Потом мы освоились в этом гаме и уже с нетерпением ждали, когда в очередной раз возобновится движение колонн.
Народу вокруг было видимо-невидимо…
Я с трудом различал знакомые лица в толпе.
Больше всего мы глазели на участников демонстрации, другие колонны, обсуждали украшения других классов, спорили и даже пытались играть «в саечку».
Нас немедленно одергивали. Наша учительница умоляла нас вести себя хорошо.
Но как можно вести себя прилично, когда голова вертелась как юла, реагируя на множество событий и приключений.
Ураганом откуда-то появлялся запыхавшийся мой брат. Он торопливо спрашивал «всё ли со мной в порядке», одобрительно хлопал меня по спине и снова исчезал в гуще учащихся нашей школы.
Наконец впереди послышались звуки духового оркестра, гул толпы, возгласы и лозунги с трибуны на площади.
Ближе к началу площади наши сердца забились весёлым торжеством и тревогой. Женщина-диктор из репродуктора говорила о нашей школе.
- А сейчас на площадь выходит колонна учителей и учащихся средней школы № 1. По итогам соревнования они заняли первое место по успеваемости. Открывают колонну учащиеся первого класса «а», в котором все ученики учатся только на «отлично» и «хорошо». Поприветствуем их, товарищи!
Вся площадь дружно зашумела криками «ура».
Мы растерялись, а наша учительница, раскрасневшаяся от удовольствия и гордости, сказала нам, что мы тоже можем крикнуть «ура».
Мы дружно заорали «Ура!».
Это разноголосое писклявое «ура» подхватили другие классы, следующие за нами, и мне показалось, что это мы зажгли этот праздничный хор голосов.
Потом мы уже свободно орали «ура» по всякому поводу и без повода пока не пришли к месту сбора флагов и транспарантов.
В кузов грузовой машины дружно их бросали или укладывали множество. Туда же стали кидать и наши зелёные берёзовые веточки с белами или розовыми цветами.
Я не захотел отдавать мою веточку…
Я шмыгнул мимо грузчиков и побежал разыскивать моего отца и маму.
Брата нигде не было видно. Видимо он уже «праздновал» со своими друзьями. По его поведению и запаху изо рта я понял, что он выпил вина или пива.
Протискиваясь между плотно стоявшими вдоль прохода людьми, я пробрался к тому месту, где на площадь выходили колонны демонстрантов.
Женщину-диктора сменил мужчина с бодрым голосом, походим на голос Левитана.
Он приветствовал входящие колонны коллективов заводов, учреждений, школ.
Наконец появилась колонна городской больницы.
На призыв диктора поприветствовать славных советских медиков, стоящих на страже здоровья народа, площадь дружно хором закричала «ура».
Я увидел в колонне мою маму.
Она шла в шеренге других женщин. Они тесно сомкнулись локтями и шли ровно в ногу, как военные, только мягко и красиво.
Они все были очень красивые, с красивыми причёсками и счастливыми лицами.
Я не выдержал и бросился внутрь колонны медиков, к маме.
Шеренга рассыпалась. Я гордо шествовал вместе с мамой и её подругами, весело размахивая зелёной берёзовой веточкой с белыми бумажными цветами.
Незаметно к нам присоединился отец, а потом я увидел лицо брата в толпе.
Он не рискнул к нам подойти, только помахал издали рукой и снова исчез.
Мы ещё немного посмотрели на демонстрацию, повстречались с друзьями и знакомыми отца и мамы, а потом усталые, но довольные пошли домой.
Дома ждал наш друг телевизор и праздничный стол.
Я лихорадочно рассказывал родителям о том, как мы строились, как шли от школы по улице и стеснялись, как женщина-диктор сказала по радио о нашем классе и как мы неистово орали «ура» и люди нам отвечали радостными криками.
Моя зелёная веточка поблекла, бумажные цветы перестали быть пушистыми и объёмными, как на праздничной открытке, но я не жалел. Дома в вазе стоял целый букет из расцветших берёзовых веток.
Настроение было «суперски» праздничное.
Я был почти счастлив.
Мне срочно надо было с кем-нибудь поделиться моим настроением и счастьем…
Как мне хотелось рассказать моей Фее красоты и страсти о пережитом во время первомайской демонстрации!
Я бы рассказал ей о своих впечатлениях, страхах и сомнениях, радости и ликовании, которые испытал в эти весенние дни.
Я буквально горел желанием увидеть её во сне и показать ей в моих снах эту демонстрацию, людей, флаги, транспаранты, зелёные ветки, украшенные цветами.
Я уверен, что она бы меня поняла и порадовалась вместе со мной. Но она не пришла…
Наверно я или сильно устал, или немного заболел, простыл на этой демонстрации.
Только голова моя коснулась прохладной вкусно пахнущей мамиными руками подушки, как сон навалился на меня сладкой истомой и я мгновенно уснул.
Я даже не слышал, как ко мне подходила мама и ещё кто-то, трогал мой лоб рукой, поправлял одеяло и гладил меня по голове.
В густых сумерках засыпания я только услышал чей-то тихий говор, и я ощутил в груди слабую дрожь какой-то тревоги.
Однако радость и счастье пережитого убаюкивали меня. Я окончательно уснул…
Моё активное участие в первомайской демонстрации заметили и 9 мая в день Победы мне доверили вместе с другими учениками первых классов нашей школы вручение букетов цветов фронтовиков во время их прибытия в школу.
Среди участников Великой Отечественной войны был и мой папа.
Мы с ним договорились, что я не буду показывать, что он мой отец.
Участники войны разошлись по классам и рассказывали о войне.
Мой папа был в старших классах.
Позже ребята мне рассказывали, что из всех участников войны мой отец рассказывал лучше всех, интересно и с приключениями.
Другие только говорили, что такая-то часть такого-то числа форсировала рек и с боями освободила такой-то город.
Мой отец рассказывал, как он вместе с бойцами лежал на замёрзшем пшеничном поле и над их головами с воем летели снаряды «катюши» и некоторые падали и взрывались на этом поле.
Папа рассказывал как он и несколько бойцов с оружием держали немцев на мосту через Одер, чтобы могли проскочить санитарные машины с ранеными.
Отец рассказал, как кавалеристы Белова и Доватора делали глубокие рейды по тылам фашистов под Москвой.
Я знал эти истории.
Иногда он вспоминал войну и горько жалел павших товарищей.
По его рассказам в школе война выглядела трудным, страшным, но всё же приключением.
После его рассказа мальчишки и девчонки воодушевлялись и на переменах играли в кавалеристов, прыгали и скакали, рубили фашистов воображаемыми шашками.
Я это уже всё пережил, переиграл и только серьёзно усмехался.
Эти ребята не видели пьяных слёз моего отца, когда он рассказывал о том, как немецкий танковый десант прямой наводкой расстреливал санитарные машины с нашими ранеными бойцами и те страшно кричали, просили их не оставлять и добить…
Ребята не знали, что из 12 тысяч добровольно уходивших в рейд кавалеристов назад возвращалось 4-5 тысяч. Остальные либо погибали, либо отставали и терялись в этой бешеной разбойничьей скачке по тылам врага.
Отец считал чудом, что он остался жив после двух таких рейдов и после всех испытаний, которые он пережил на войне…
Войну помнили и женщины.
Однажды я пришел к маме на работу и застал небольшой сабантуй. Чествовали какую-то пожилую женщину фронтовичку.
Во время войны она была санитаркой в госпитале почти на самой линии фронта.
В отделении в комнате медсестёр был накрыт стол с угощением.
Больных в отделении было мало и они не возражали против того, чтобы сёстры и врачи отметили юбилей одной из самых опытных медсестёр. Наоборот, больные сами несли в сестринскую комнату всякие вкусности из тех, что приносили им их родственники.
Все женщины помнили, как я весело шагал вместе с ними на демонстрации.
Меня усадили за стол, тормошили, расспрашивали, шутили и смеялись.
Среди общего веселья только моя мама сохраняла спокойствие и строгость.
Она разрешила женщинам угостить меня куском торта и чаем.
Мне отвалили почти половину очень вкусного торта и налили огромную кружку горячего крепкого чая.
Мама не знала, что перед этим я был с ребятами, и мы выпили по два стакана газировки. Однако мне не хотелось обижать приветливых и весёлых женщин.
Я съел кусок торта и выпил кружку чая. Через несколько минут мне очень захотелось в туалет…
Мама отошла по делам куда-то.
Я очень стеснялся спросить оставшихся сестёр и нянечек, где у них тут туалет и мужественно терпел, ожидая прихода мамы.
Мамы не было, а мне становилось невтерпёж. В животе всё напряглось, и я чувствовал, что ещё секунда и из меня с напором хлынет накопившаяся влага.
Почти с безразличным видом я осторожно вылез из-за стола, сказал женщинам, что поищу маму, и степенно вышел из сестринской комнаты.
В коридоре отделения никого не было.
На посту горела настольная лампа. За дверью перевязочной комнаты горел свет, слышались напряжённые голоса.
Я не рискнул мешать людям в этой комнате, и постепенно набирая скорость, пошёл-побежал по коридору туда, где должен был быть туалет.
Он должен был быть там или я пропал!
Я уже чувствовал, как набухает писка, и изо всех сил старался удержать рвущуюся из меня жидкость…
В конце коридора одна из дверей пропускала свет. Я знал, что за этой дверью находится бокс, в котором есть ванна, душ, специальные носилки, на которых обычно моют больных. Там должен был быть унитаз…
Приплясывая и извиваясь, как уж, я приоткрыл дверь и увидел то, чего жаждал больше всего на свете.
Я рванулся к унитазу, лихорадочно расстёгивая пуговицы на штанах.
Буквально в последнее мгновение я успел освободить из плена ремня, пояса штанов и сбившихся трусиков писку и тугая струя с огромным облегчением вонзилась в белый кафель унитаза.
От наслаждения и радости, что успел вовремя и не написал в штаны, я запрокинул голову вверх и только тут услышал и почувствовал, что в боксе я не один.
Продолжая с наслаждением писать, я оглянулся назад. Во мне разом всё расслабилось так, что я чуть не упал…
Позади меня за крашеной фанерной перегородкой-ширмой около распахнутых шкафчиков раздевалки стояла босиком на кафельном полу голая женщина…
Она была ещё мокрая после душа и собиралась вытираться полотенцем.
Обернувшись вполоборота, она стояла боком ко мне.
На её лице я не увидел ни страха, ни смущения, ни испуга. Наоборот, она смотрела на меня с пониманием и иронией.
Мы смотрели друг на друга и несколько мгновений показались мне минутами.
Не хватало дыхания, во мне как будто всё остановилось, но я продолжал писать и кровь, от стыда и неловкости постепенно заполняла мои щёки, уши, голову.
Всё же я успел хорошо увидеть и запомнить эту женщину. Она была почти взрослой, не девушкой после школы.
Свои белокурые волосы она заколола высоко на голове, чтобы не намочить их. Только сзади несколько длинных прядей намокли и прилипли к её влажной спине.
У неё были густые карие брови, не очень большие глубокие глаза, небольшой курносый носик, полные алые губы и румяные щёчки.
Она слегка улыбалась, и под щёчками возникли очень красивые маленькие складочки, которые сразу делали её лицо очень шутливым и приветливым. Эти щёчки поразили меня своей выпуклостью. Они были действительно, как румяные яблочки.
Такими же крутобокими были её груди. Они выделялись двумя тяжелыми ядрами на её худеньком теле.
Отчётливо были видны были ряды рёбер, выпуклости косточек на боках бёдер и коленях.
Мгновенным и лёгким движением торса и колена она прикрылась от меня бедром, и я отчётливо увидел два полушария её попки.
Они были такие же влажные и блестящие как полушария грудок.
Я закончил писать и тут впервые почувствовал, что мне опять хочется писать, но совсем по другому поводу.
В писке и в животе у меня что-то происходило.
Что-то щекотливое, жгучее стало рождаться в моём животе. Кровь жаркими толчками ударила мне в голову. Я очнулся.
Машинально стряхнув последние капельки, я мгновенно спрятал писку в трусики.
Не застёгивая штаны, я ринулся к двери. Уже в дверях я услышал насмешливый хохоток, а потом и смех этой молодой женщины.
Я нёсся по коридору отделения, подгоняемый этим смехом, который звучал во мне, как эхо.
Из перевязочной вышла мама. Я столкнулся с ней в коридоре. Она схватила меня за плечи, немного встряхнула, и только после этого я услышал её голос.
Через несколько минут мы вместе с мамой шли по территории больницы к остановке городского автобуса.
Мама спрашивала меня о чём-то. Я невпопад ей отвечал. Мои мысли и чувства были заняты новыми ощущениями, которые я испытал в жарком и влажном боксе.
Теперь я не столько переживал от того, что увидел случайно голую женщину, сколько страдал от стыда и неловкости.
Я не мог понять моих новых ощущений. Дело в том, что в моих трусиках я чувствовал липкую сырость. Как будто я всё-таки пописал в трусы.
В тоже время я точно знал, что не описался.
Мне неловко было заглянуть себе вниз на ширинку штанов, но я с ужасом думал, что она у меня мокрая и все это видят…
Мама сердилась на меня, дёргала за руку, настойчиво о чём-то спрашивала, но я был занят только одним – видно или не видно, что трусы у меня мокрые. Пропитались ли штаны?
Только дома я немного перевёл дух и успокоился. Штаны не промокли.
Только трусики были испачканы чем-то мокрым и скользким.
От волнения я ещё раз пописал в домашнем туалете, помыл с мылом писку и вытер её своим полотенцем.
Страх, стыд и неловкость постепенно прошли, и я вдруг почувствовал странную радость и гордость.
Теперь уже сам я внутренне смеялся над этой ситуацией и представлял себя на месте этой голой женщины.
Стою себе голая, вытираюсь после душа, а тут залетает мальчишка, достаёт писку и начинает на моих глазах писать. При этом ещё голову задирает от наслаждения…
Поздно вечером я хотел поделиться этой весёлой историей с моей Феей красоты и страсти, рассказать ей о моих странных ощущениях, но она не пришла….
Сначала я подумал, что она обиделась. Потом мне пришла в голову мысль, что эти туалетные «приключения» ей не интересны.
Потом мне самому расхотелось делиться с кем-либо своими приключениями. Действительно, гордиться тут нечем.
Опозорился. Чуть не описался. Поставил девушку в неловкое положение. Что-то нарушил в своём организме…
С этими тревожными, горькими и грустными мыслями я стал засыпать.
Последнее, что промелькнуло у меня в эту весеннюю ночь, было ощущение сладкой радости, которое я испытал, выбегая из бокса, в котором смеялась оставленная мной голая девушка…