МОИ ЖЕНЩИНЫ. Март. 1961. Шляпа.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
25 марта 1961 года начались мои первые в жизни весенние каникулы.
С 11 января я отучился 60 учебных дней. Учеба в эти дни давалась мне легко. Многое, что рассказывала нам на уроках учительница, мне уже было известно из рассказов брата, мамы и папы. Многому из программы первого класса я научился самостоятельно.
Мне нравились все предметы в школе: русский язык, чтение, арифметика (математика), пение и природоведение.
Например, я уже мог различать все буквы, читать и считать, рассказывать стихи, пересказывать своими словами услышанное или прочитанное. Поэтому на уроках, когда класс старательно повторял за учительницей буквы и слоги, я тоже старался не отставать, но для меня это была уже почти наскучившая игра.
Пока одни старательно читали по слогам стихотворение Агнии Барто про то, как «зайку бросила хозяйка - под дождем остался зайка, зайка со скамейки слезть не мог, весь до ниточки промок», я самостоятельно прочитал и выучил наизусть стихотворение Ольги Высоцкой «Одуванчик».
Уронило солнце
Лучик золотой.
Вырос одуванчик,
Первый, молодой.
У него чудесный
Золотистый цвет.
Он большого солнца
Маленький портрет.
Началась весна.
Я очень часто задумчиво смотрел не на учительницу и отвечавших у доски ребят, а на голые ветки тополей и облачное небо за окнами класса.
Наша любимая учительница сначала делала мне обидные замечания, но потом уже просто устало спрашивала, сколько ворон я насчитал за окном.
Ворон за окном никаких не было, поэтому я сначала терялся и не знал, что ей ответить.
Ребята и девчонки смеялись надо мной и даже прозвали меня «вороной», но эта кличка ко мне не пристала.
Когда мама и папа каким-то образом узнали, что я на уроках «считаю ворон», они каждый по своему сделали мне внушение…
После этого я стал прилежно вместе со всеми учениками читать, декламировать, считать и писать палочки и крючочки.
Более того, меня стали чаще вызывать к доске, чтобы я повторил всем только что прочитанный урок или домашнее задание.
В отличие от многих в нашем классе я делал это с удовольствием и стихи, например, читал с выражением, как учила меня мама.
Большинство девчонок заученно тараторили стихи без всякого выражения, как пулемёты.
Я так не любил читать стихи.
Мне почему-то хотелось вникнуть в смысл стихов. Мне становилось то радостно, то грустно, то непонятно оттого, что я читал, заучивал или декламировал.
Очень чувственно и вдохновенно читала стихи моя мама. В её прочтении самые обычные стихи становились вдруг видимыми, как кино…
Мы с ней часто и долго говорили о том, что было высказано или скрыто в различных стихах. Я очень хотел научиться сочинять стихи.
Желание сочинять стихи пришло ко мне после случая с Колькиной сестрой Людмилой, которую я увидел почти голой через щель в дверной портьере…
После того случая я надолго онемел. Не мог сказать ни одного слова. Только мычал, хмыкал, говорил «да» или «нет», неопределённо пожимал плечами и вообще общался со всеми знаками.
Мне самому было удивительно ощущать эту потерю речи.
Наверно я боялся проговориться или как-либо иначе выдать себя. Я очень боялся и трусил, оттого, что окружающие узнают, как я подглядывал за голой девушкой.
Дар речи возвращался ко мне только в школе и только на уроках.
Может быть, поэтому я всё начало весны был нелюдимым и замкнутым.
Однако желание высказаться и выплеснуть наружу всю накопившуюся энергию, клокотавшую во мне, жгло мне сердце и мне то хотелось плакать, то ругаться и драться, то, забившись в угол, сочинять стихи.
Теперь часто перед сном ко мне являлась в сумерках моя Фея красоты и страсти…
Она смотрела на меня из сумрака блестящими выпуклыми глазами и улыбалась уголками тонко очерченных губ.
Ниже в сумерках светились полушария её грудок, а ещё ниже угадывались плавные изгибы её талии, бёдер и стройных ножек.
Она плавно проявлялась сквозь туман вечерних сумерек и также плавно таяла в них…
В эти минуты моё сердце выпрыгивало из груди. Жилка, прижатая к подушке, с шумом толчками пропускала горячую кровь. Мне становилось одновременно сладостно горько, грустно и невыразимо хорошо от этой грусти…
Странно, но я всё это хорошо понимал, чувствовал и говорил сам себе мысленно, внутри самого себя.
Я упивался словами и выражениями, которыми сам себе описывал своё состояние, но произнести их вслух самому себе или, не дай Бог, кому-либо ещё я не мог.
Слова как будто исчезали…
Вместо красивых и точных выражений я только мычал, смущался, потел и пытался косноязычно говорить совсем не то, что я хотел сказать.
Мне не хватало слов…
Вернее умения говорить и выражаться.
Вот почему я стал усиленно учиться в классе и охотно выходить к доске.
Не умея выразить свои чувства и мысли своими словами, я учил стихи и предложения из учебников и старался прочитать и произнести их с выражением так, чтобы с их помощью выразить свои горячие и бурные чувства.
Одно только стихотворение Бориса Заходера я не смел прочитать вслух в классе, хотя ребята на улице просто заливались смехом на то, как я с выражением читал:
Плачет Киска в коридоре.
У нее большое горе:
Злые люди бедной Киске
Не дают украсть
Сосиски!
Мальчишки почему-то слово «сосиски» переиначивали в слово «сиськи».
Я смущался, хотя сам с первого раза прочитал это стихотворение именно так и долго мучился, подбирая рифму, чтобы увязать слово «сиськи» со злыми людьми, которые не дают «Киске» что-то сделать со своими сиськами.
Что она могла сделать с ними такое, чего не позволяли злые люди?
Многие в нашем 1-ом «А» классе так же как и я ещё с детского сада умели различать буквы, читать и считать, но некоторые не умели этого делать.
Наша первая учительница изначально не разрешила нам смеяться над такими детьми. Наоборот, она потребовала от нас помощи им.
Мы наперебой старались на переменах объяснить и показать этим ребятам, как надо правильно читать, писать и отвечать.
Я сам страдал от своего неумения подобрать подходящие слова, поэтому хорошо понимал отстающих.
Более того, мне даже лучше и быстрее запоминались задания уроков, когда я помогал другим ребятам их выполнить.
Уже к этой весне школа для меня перестала быть пугающим местом, в котором бесновались ребята всех возрастов.
Я перестал робко входить в школьный туалет и столовую, красться по лестнице, прижавшись спиной к стене, чтобы не получить пендаля под зад.
Я сам чувствовал, как у меня развилось умение писать буквы, рисовать картинки, правильно говорить и нацеливать всё своё внимание на задание урока.
Я научился думать, рассуждать, изучать и общаться как со сверстниками, так и со взрослыми.
Я научился делать открытия, замечать и фиксировать в памяти всё интересное и полезное для меня.
Я научился вставлять в свои мысли знания, полученные на уроках.
Этой весной я впервые осознал, что школа и учёба совсем не то, что мы делали в детском саду.
Там мы играли и баловались, а здесь мы учились и работали, выполняли к нужному сроку трудные задания и проходили трудные испытания.
Мне и всем нам было очень трудно преодолеть желание продолжать учиться, как играть.
Наши девчонки из класса даже носили с собой кукол в портфелях и на переменах играли с ними.
Мне было не до кукол и не до девчонок. Мне было интересно учиться и в первую очередь учиться владеть собой.
Этому учила нас наша первая учительница. Она с чувством, почти как моя мама, однажды прочитала нам стихотворение Е.Елагиной «Посидим в тишине»:
Мама спит, она устала...
Ну и я играть не стала!
Я волчка не завожу,
А уселась и сижу.
Не шумят мои игрушки,
Тихо в комнате пустой,
А по маминой подушке
Луч крадётся золотой.
И сказала я лучу:
- Я тоже двигаться хочу.
Я бы многого хотела:
Вслух читать и мяч катать.
Я бы песенку пропела,
Я б могла похохотать.
Да мало ль я чего хочу!
Но мама спит, и я молчу.
Луч метнулся по стене
А потом скользнул ко мне.
- Ничего,- шепнул он будто,-
Посидим и в тишине!..
Восьмого марта в день женского праздника весны я порадовал маму, нарисовав ей цветными карандашами в подарок красивую картинку с цветами. Самое главное, что я самостоятельно написал ей поздравление с праздником.
Правда, сначала поздравление вслух продиктовал отец, а я запомнил и написал.
Отец потом проверил моё поздравление и сказал, что я всё написал правильно, грамотно, без искажений очертаний букв, пропусков, с большими буквами в начале и точкой в конце предложения.
Самым трудным оказалось писать по шершавой рисовальной бумаге пером. Перо постоянно цеплялось за ворсинки и какие-то щепочки в бумаге.
Чернил на пере то не хватало, то было много, и поэтому толщина букв получалась неровной. В одном месте не хватило бумаги и мне пришлось переносить часть слова на другую строчку. Из-за этого размер букв в слове оказался разным.
Мне было очень горько и обидно, что я не смог рассчитать расстояние между буквами и словами так, чтобы все они были в одной строчке. И всё же я гордился тем, что в результате упорного труда сам сделал эту картинку-поздравление маме.
Среди всех подарков, которыми одаривали маму в этот день папа и брат, коллеги по работе и благодарные соседи, мамины пациенты, она выделила мою картинку-поздравление.
Мама почему-то прослезилась, когда я её вручал и читал поздравительное стихотворение. Потом горячо поцеловала меня и поставила мою картинку-поздравление на ребро за стекло в книжный шкаф.
В ответ на ревность моего брата она достала из семейного фотоальбома похожую картинку-поздравление, которую нарисовал и написал брат, когда сам учился в первом классе.
Они оказались очень похожими. Теперь мне от этого стало немного досадно.
Я думал, что только я один придумал это поздравление: «Дорогая мама! Поздравляю тебя с праздником 8 марта! Желаю тебе счастья. Твой сын, Саша».
Слово «марта» мне пришлось переносить на другую строчку.
Успокаивало только одно, что в своё время мой брат сделал ошибку в своём поздравлении, а я всё написал без ошибок!
Мне было очень приятно, когда мама целовала меня в обе щёки и лоб. Я чувствовал тепло и странное щекотание от этих поцелуев.
Я даже потёр щеки и лоб, чтобы избавиться от этого щекотания, похожего на зуд.
Тогда вдруг ко мне пришла мысль о том, что неплохо было бы получить поцелуй моей Феи красоты и страсти.
От этой горячей мысли я сразу вспотел и весь праздничный вечер 8 марта старательно убегал от маминых ласк и поцелуев.
В тот день мама тоже сделала всем нам – мужчинам – подарки.
Я получил новый альбом для рисования, брат – широкий кожаный ремень на брюки, а отец – шляпу.
Это были замечательные подарки.
Листы в альбоме были не шершавые, а гладкие, как стекло. Я сразу на последнем листе попробовал написать пером несколько букв и поразился, как легко скользит перо по бумаге и как красиво выводятся буквы с тонкими хвостиками и утолщёнными боками.
Широкий кожаный ремень был несбыточной мечтой моего брата. Он сразу сложил ремень вдвое и начал им громко щёлкать.
Потом он стал примерять его себе на пояс и протыкать шилом дырочку.
С этим ремнём на поясе брат выглядел настоящим солдатом.
Отец сдержанно примерял перед зеркалом шляпу. Было видно, что это тоже исполнение его мечты.
Шляпа светло-серого цвета действительно была замечательная, с широкими чуть загнутыми вверх полями, специальной вмятиной сверху и двумя вмятинами спереди, чтобы удобно было браться рукой.
Вокруг тульи шляпы была наклеена серая пёстрая ленточка, которая придавала шляпе праздничный вид.
Я сразу подумал, что за эту ленточку удобно втыкать шикарное перо страуса и тогда шляпа становилась мушкетёрским головным убором.
Брат сказал, что это настоящая ковбойская шляпа и когда-нибудь у него будет такая же или даже ещё лучше.
Действительно, когда он надел свою китайскую клетчатую рубашку, заправился новым широким кожаным ремнём и нахлобучил на свои уши папину шляпу, то действительно превратился в настоящего ковбоя.
Не хватало только револьвера системы Смит и Виссон…
Но особенно шляпа шла нашему папе.
Он сдержанно, но гордо красовался перед зеркалом в новой шляпе, а мы любовались им.
Мама сказала, что «шляпа придаёт папе уверенности и значимости» и мы с братом были полностью с ним согласны.
Как мне хотелось быть уверенным и значимым!
Как мне хотелось быть взрослым, чтобы тоже носить широкие ремни, клетчатые ковбойские рубахи и широкополые шляпы, чтобы так же презрительно усмехаться и мужественно хмурить брови, чтобы так же искоса взглядывать на женщин, как это мастерски умеет делать мой папа…
Эта шляпа не давала мне покоя.
Сам не знаю почему, но я всё время думал об этой шляпе, вернее о том, как я выгляжу в шляпе.
Конечно, я тайком её надевал, но на моей голове она не держалась.
Я в ней сразу утопал, и шляпа висла на моих оттопыренных ушах.
Я выглядел в этой шляпе как пугало.
Эх, если бы были такие же шляпы для детей!
Я бы тогда гордо и мужественно взглянул искоса на Колькину сестру Людмилу, послюнявил пальцы и провёл ими по краю полей шляпы, медленно надвинул бы ёё на лоб и смачно бы цыкнул сквозь зубы плевком на землю.
Тогда бы она бы сразу бы затрепетала бы, как осиновый лист…
Мой брат умел так плеваться мастерски…
Ни у кого из ребят с нашей улицы не получалось так выглядеть в шляпе и так по-ковбойски цыкать плевком сквозь зубы.
Мои мечты и переживания о ковбойской шляпе, о себе и Людмиле достигли предела и однажды, под утро, ко мне явилась моя Фея красоты и страсти…
Не знаю как, но во сне я очутился перед старым трухлявым сараем с большими скрипучими воротами…
Ворота медленно распахнулись.
В пыльном полумраке я увидел столбы, балки и стропила из брёвен.
Пол сарая был устлан старой соломой. В глубине сарая навалом лежали тюки душистого сена.
На среднем столбе, на гвозде висела красивая широкополая ковбойская шляпа моей мечты.
За ней на этом же гвозде висел широкий кожаный ремень.
Из-за столба показались чьи-то пальцы. Там кто-то был…
У меня всё внутри замерло от сладкого предчувствия. Я мужественно шагнул ещё ближе.
Вдруг из-за столба качнулась и выглянула девушка.
Она сделала одной ножкой шаг в сторону и наполовину выглянула из-за своего укрытия. Это была она – Фея красоты и страсти!..
Она выглядела как Людмила.
Только теперь её брови, глаза, носик и губы озорно улыбались и даже смеялись над моим изумлением.
Я видел её острые белые зубки, которые сверкали как звёздочки.
На ней была накинута красно-чёрная в клетку ковбойская рубашка с высоко закатанными рукавами. Рубашка прикрывала только её плечи, всё тело было обнажённым.
Одной рукой она цепко держалась за деревянный столб, чтобы не упасть, а другой рукой слегка прикрывала полушарие своей груди.
Эти полушария снова по цвету отличались от тела, они были светлее. Они снова касались друг друга посередине груди и были идеально полукруглыми.
Я даже видел краешки тёмных пятнышек сосков!
Из-за края столба были видны и открыты только часть её талии, живота и полностью одна нога.
Эту ножку она отставила в сторону и вытянула в одну стройную линию так, что опиралась в землю только кончиками пальцев.
Ножка Людмилы была напряжена. Это выглядело очень красиво.
В следующее мгновение фея-Людмила сняла шляпу с гвоздя и прикрыла ею свою обнажённую грудь.
Я даже не успел ничего увидеть и поэтому досадливо вздохнул.
От этого судорожного вздоха я проснулся и долго ещё не мог унять бешено стучавшего сердца…
Я был счастлив!
Моя фея красоты и страсти пришла ко мне в обличье моей мечты.
Она хотела того же, что и я!
Она была заодно со мной и показала мне, как это здорово выглядеть в ковбойской шляпе!
В буре восторга, который я ощущал, было одно маленькое тревожное ощущение…
С каким-то непонятным трепетом внутри живота я подумал, что столб помешал мне рассмотреть то, что должно было быть у феи-Людмилы между её ножек.
Она мне этого так и не показала, отчего я ощутил жгучую досаду, стыд и даже страх.
Что-то тут не так, если до сих пор я так и не увидел, что же у них там есть…
Может быть я какой-то дефектный или дефективный?
В это утро во мне что-то проснулось нечто такое, чего я ещё не знал и не ощущал.
Я почувствовал в себе какую-то тайну…