Жил-был Гадза. И было у него много друзей. Их звали: Можин, Собесская, Голуб, Кулагин, Малинин и Полтавец. Они всё время приходили и забирали с собой Гадзу. И я решила положить этому конец:
-Делись, Гадза!
Он не понял.
-Делись на две половины: одну мне, другую друзьям.
Гадза подумал и сказал:
-По закону, тебе полагается 0,1.
-Это почему?
-Всем по равным долям: Можину доля, Собесской доля, и т.д., тебе доля, маме доля, тете Любе доля и мне самому доля.
-А тебе еще зачем?
-Должен же я и сам с собой побыть vis-;-vis.
-Но мне этого мало! Неужели ты приравниваешь родную сестру к скоромимоходящему Можину? Да он бросит тебя, как только ты перестанешь писать за него контрольные работы!
Гадза подумал и сказал:
-Не торгуйся, а то в процессе деления я могу исчезнуть совсем.
Так мы с ним и договорились.
Можин отличался от всех других друзей вездесущностью. Можин, если его не было, то он сразу был. И этим своим свойством он был мне особенно ненавистен.
-А кто это тут, - спросил Гадза, разгадывая кроссворд, - на «антоним мёда», 6 букв, написал «Можинъ»?
А у Гадзы не было силы воли сказать ему:
-Можин, сейчас десятина моей сестры, приходи завтра.
Он испытывал перед ним пиетет.
Можин каждый раз приходил в новом костюме. Все они были модные и с искрой. И поэтому у него было одно уязвимое место: нелюбовь к мытью машин.
Несколько раз я надевала свои гаражные штаны и выходила караулить его у калитки, чтобы сказать: «Мы с Гадзой сейчас как раз идем в гараж, как хорошо, что Вы пришли, Вы нам поможете». Но Можин всегда оказывался в доме раньше, чем он оказывался у калитки.
Когда он в очередной раз пришел во время моей десятины, я решила извести его радикально. Пока они сидели в комнате Гадзы за бутылкой вина, я распределила содержимое своего горшка по всей длине дорожки от крыльца до калитки. Потом я аккуратно замаскировала всё травой. Но Можин вышел через чердак.
В комнате Гадзы давно уже не было двери. Я не помню, что с ней произошло; думаю, что это многочисленные друзья выдавили её своей массой. Мне нравилось неслышно становиться у Гадзы за спиной и смотреть на то, что он рисует. Он часто рисовал акварелью какие-то картины для астрономического кружка. Однажды я увидала через его плечо что-то удивительно красивое.
-Что это? – спросила я.
-Звёздные ясли, - сказал Гадза.
-А что, разве звезды ходят в ясли, как дети?
-Так называются места, где рождаются звёзды, - сказал Гадза. – Вот это, например, место рождения звёзд в созвездии Киля в 7500 световых лет от Солнца.
-Гадза, это же страшно как далеко, - сказала я. - Ты бы лучше рисовал, что поближе, например, северное сияние. Это тоже очень красиво.
-Разве тебе не нравится?
-Нравится, но я боюсь, - сказала я.
-Чего же ты боишься?
-Не знаю, - сказала я.
-Ну, мы-то с тобой туда не полетим, - сказал Гадза. – У нас еще таких двигателей нет. Мы с тобой только на Марс полетим. На Марс тебе не страшно?
-На Марс не страшно, - сказала я. – У меня только нет скафандра.
-Ну, скафандр-то мы тебе сделаем. А ты пока потренируйся в коробке.
-А как тренироваться? – спросила я.
-Надень коробку на голову и ходи, стараясь соблюдать равновесие.
-По крыше ходить?
-Зачем по крыше-то, чучело? По земле ходи.
Как-то раз мне приснился странный сон.
Мы с Гадзой сидим на маленьком крылечке с лестницей, которая висит над ямой и держится очень плохо: вот-вот, рухнет. Вдруг приехал бульдозер и остановился возле нашего крылечка, и захотел рыть, чтобы яма была побольше и чтобы лестница рухнула. Гадза не стерпел этого, подошел к бульдозеру и начал кулаками бить ему в ковш. Бил-бил, но ничего не вышло, и он печальный поплёлся звать маму. Мама вышла и сказала бульдозеристу:
-Не смей здесь копать! Это нельзя!
И ушла обратно. Но он всё равно начал здесь копать. Тогда Гадза говорит мне:
-Бульдозеры боятся лома! Надо его ломом отогнать!
И я притащила два тяжеленных лома.
Один лом я бросила в кабину, и он разбил стекло, а другой следом, и он разбил второе стекло. Потом я пошла за кирпичами. Я бросила кирпич, и он разбил ковш. Потом я бросила второй кирпич, и разбился весь бульдозер.
Тогда выскочил бульдозерист и закричал:
-Простите меня! Никогда я больше не буду здесь копать! Так помогите хоть бульдозер убрать! Ведь он не едет! Он разбитый!
И мы с Гадзой стали помогать ему убирать бульдозер. Потом я проснулась.
-Нет, мне не нравится твой сон, - сказал Гадза. – Я в нем ничего не делал.
-Ты дал мне дельный совет.
-Ты всегда снишься себе какой-то героиней, а я тебе всегда снюсь бездействующим и беспомощным. У тебя мания величия.
Однажды он принес домой книгу, которую ему дал почитать Малинин, сборник рассказов научно-популярной фантастики. Один из рассказов Гадза особенно полюбил, он назывался «Экзот», за то, что там действие происходит на космическом корабле, летящем в межзвёздном пространстве. Гадза дал мне книгу и сказал:
-Бери читай, про Экзота!
И вскоре после этого я написала свой первый в жизни рассказ. Он тоже так и назывался, «Экзот».
«Экзот»
«Повернув голову, он замер: на подсвеченном через открытую дверь капитанской каюты участке стены коридора как на красном экране дёргалась тень многорукого пианиста…»
Это и есть «экзот», подумала я. Но больше думать мне не хотелось, потому что я сгорала от любопытства. И вот что я прочитала дальше:
«Зашипела пневманка – створки двери освещенной каюты захлопнулись. Тишина. Давящая тишина и мертвенная синева дорожки…»
-Читай, читай! – сказал Гадза, мой брат, увидев, что я остановилась. И я стала читать дальше:
«Определение «многорукий пианист» пришло ему в голову несколько позже, а в тот момент он просто ничего не понял. В каюту капитана «Анарды» вошел Некто (хотя кто здесь может войти в каюту Аганна, кроме Аганна?!)…»
Это всё экзот, опять подумала я. Но больше думать я не могла, потому что и самой хотелось узнать, что будет дальше, и Гадза то и дело повторял:
-Читай, читай!
И я продолжала читать, сказав Гадзе, что это уже на сегодня будет последний кусок.
«Тень на стене (а силуэт коренастой фигуры был достаточно чётким) вполне могла принадлежать Аганну, если бы… если бы… если бы….если бы… если бы…»
-Ну, хватит! – сказал Гадза.
А это я чихала.
-Не могу, - сказала я. Так мы и не смогли этот кусок закончить читать.
-В следующий раз еще будешь, - сказал Гадза.
И мы улеглись спать».
Маме мой рассказ не понравился. Она сказала, что это плагиат.
-Ты ничего не понимаешь, - защитил меня Гадза. – Там, где в оригинале шипит пневматика, у ребёнка шипит повседневная, привычная для него манка, которой ты его каждый день кормишь. Так чужое слово преломляется в детском сознании. Это новый жанр литературы.
В некоторых случаях Гадза, однако, даже и этот мизер, 0,1, забывал соблюдать. В таких случаях мне приходилось приходить к нему и говорить: «Отдай десятину и спи спокойно».
Однажды вечером я особенно мучительно слонялась по дому, поскольку Гадза был занят подготовкой к экзамену. Гадза в своей комнате был виден мне; он писал, помогая себе языком. На потолке горела красная люстра «Марс». Я неслышно зашла и через его плечо стала смотреть на то, что он пишет.
«Е mk, - писал Гадза, - = 0»
-Отдай десятину и спи спокойно, - по обыкновению, сказала я.
-Ну ты, Громыхало из подмышки, - сказал он, вздрогнув. – Давай перенесём на субботу-воскресенье.
-Нет.
-Во что же нам сыграть?
-В «полёт».
-«Полёт» - громкая игра. Мы маму разбудим.
-Тогда в «камнепад».
-«Камнепад» - тоже громкая. Знаешь, что? Я тебе сейчас покажу одну интересную вещь.
Он порылся в ящиках стола и достал какую-то маленькую коробочку.
-Понюхай, как вкусно пахнет.
Коробочка была синяя с белым, на ней было что-то написано не по-нашему, Гадза открыл ее и осторожно развернул фольгу.
-Зачем?
-Ты такого еще никогда не нюхала. Чрезвычайно тонкий аромат, comme il faut. Для избранных носов.
-Откуда это у тебя?
-Собесская забыла в аудитории, я взял, завтра ей отдам.
-Этого нельзя, убери.
-Я же не предлагаю тебе курить. Ты просто понюхай.
-Этого нельзя, - сказала я, зажав себе рукой нос. – Это вредно.
-Да ведь они не зажженные. Дыма без огня не бывает.
-Всё равно.
-А я тебе сказал, понюхай. Это не всё равно. Ты думаешь, это пахнет никотин? Это только сушёный табак с примесью ароматических смол.
-Распотроши их.
-А я тебе сказал, разожми нос и понюхай.
Он привстал и начал выходить из-за стола. Я стала отступать по направлению к двери. Гадза совсем разошелся. Наверное, в него уже вошел тлетворный дух. Он закричал:
-Ты понюхаешь их, я сказал. Ты понюхаешь их, я сказал. Ради здравого смысла.
Но мне уже нечем было дышать, поэтому я выхватила пачку у него из руки и побежала в туалет. Там я закрылась и стала по одной потрошить сигареты над унитазом.
-Открой, - сказал Гадза.- Что ты там делаешь?
-Потрошу, - сказала я.
-Пожалуйста, отдай их мне, - сказал Гадза. – Это сигареты Собесской.
-Собесская – тоже человек, - сказала я. – Почему ты желаешь ей вреда?
На это Гадза не знал что ответить. Он стучал и дергал дверную ручку.
-Я спасу вас обоих, - сказала я.
-Но послушай, - сказал Гадза, - ведь она всё равно не бросит курить. Она купит новую пачку, и всё, что ты делаешь, бессмысленно.
-Но ведь этой она уже не выкурит! – сказала я. – Значит, она выкурит на 20 сигарет меньше.
-Послушай, но ведь у нее всё равно будет рак легких, - сказал Гадза.- Что значит 20 сигарет по сравнению с целой жизнью?
-Но она умрет от него, возможно, на 20 часов позже, - сказала я. – За это время она успеет составить завещание, исповедоваться и сказать близким, что она их любит. Ты ведь знаешь, что ничего нет хуже внезапной смерти, когда ты не успеваешь этого сказать.
-Но ведь она всё равно умрет, - сказал Гадза. - Как все люди.
-Умрет, - согласилась я. – Но если она успеет перед этим исповедоваться, то она, возможно, спасет свою бессмертную душу. А что может быть важнее этого?
Однажды маме зачем-то вздумалось учить нас добрым манерам.
Мы как раз играли в «полёт». Гадза лежал на диване, подняв кверху руки и ноги, на которых держал меня, и тряс ими, создавая мне турбулентность.
-Ты летишь над полем. Всё поле в кучах говна.
Тут он резко выдёргивал из-под меня какую-нибудь руку и говорил:
-Отказал первый двигатель.
-Что за игры у вас? – спросила мама, неожиданно появившись на пороге. - Сын мой и дочь моя! Я принесла вам шоколадку. Я отдам её тому из вас, кто попросит её наиболее вежливо.
Мы молча смотрели на маму.
-Ну, начинайте. Кто первый?
-Ну дай, - сказала я.
-Попроси вежливо, и без ну.
-Дай.
Мама почему-то стала кричать:
-Кого я вырастила!
Тут Гадза пришел мне на помощь и сказал:
-Давай, что ли.
И мама в слезах убежала из комнаты.
-А чего она? - спросил меня Гадза, когда мы остались одни.
-Не знаю, - сказала я.
-Или ты давай, или не давай, - сказал Гадза. – А так зачем же?
Однажды мы с 0,1 Гадзы поехали в лес. Ну и, естественно, там заблудились. Ума-то у него стало в 10 раз меньше. Гадза это, однако, до последней минуты пытался от меня утаить. Но всё-таки выдал себя.
-Ну всё, пойдем домой, - говорю.
-Малость, - говорит, - еще походим.
-Чего ж ходить? Грибов нет, ягод нет, дождь собирается.
-В этом лесу, - говорит, - зарыт клад. Ты гляди-примечай, где что блестит. Может, мы его найдем.
-Как же он блестит, - говорю, - если он зарыт?
Ну понятно, у него же ума в 10 раз меньше стало.
-В этаком дремучем лесу, - говорит, - обязательно должен жить леший. Мы сейчас поищем его избушку и зайдем к нему в гости.
-Да на черта мне, - говорю, - сдался твой леший? Домой пошли.
Тут белка проскочила.
-Ты, – говорит, - гляди-примечай, когда в другой раз белка поскачет, есть ли у нее в лапках пища? Держит ли она какой-нибудь грибок?
-Да что ты о них беспокоишься, - говорю, - в лесу всего полно. С голоду не пропадут. Ты бы лучше обо мне побеспокоился, я, например, уже давно хочу есть.
Потом мы увидели сук, закрашенный синей краской.
-Ты, - говорит, - гляди-примечай, где еще такой же синий сук будет. Нам бы на лыжню выйти.
-А зачем тебе, - говорю, - лыжня?
-Дай, думаю, пробегусь, ради интереса.
-Никогда, - говорю, - у тебя к лыжному спорту охоты не было. Тем более, летом.
И тут вся жизнь моя прошла у меня перед глазами. Прежде всего вспомнилась манная каша, шипящая на плите. Потом почему-то вспомнился Можин. «Прости меня, Можин, - подумала я, - никогда я больше не буду минировать тебе дорогу».
А Гадза говорит:
-Я тебя, как говорится, завёл – я тебя и выведу. Ты, - говорит, - главное, не орудуй. Я сам всё сделаю.
Посадил он меня на пенек, а сам пошел какие-то мхи осматривать. Я же за малой надобностью в кусты отлучилась.
-Я, - говорит, - слышал, тут вода только что журчала. Нам бы к ручью выйти.
-Пересох, - говорю.
-Ну ничего, в сущности, нам и ручей не нужен. Я и по звездам дорогу найду. В крайнем случае, - говорит, - грибы будем жарить. У меня спички есть.
-Ты, - говорю, - на звёзды-то не зарься. У меня в шесть передача «Умный ребенок».
Развернули мы рюкзак – а там всего ничего: полшоколадки, водичка минеральная и гадзин газовый пистолет.
-Прекрасно, - говорю. – Вот выбирай, кто тебе дороже: белочка или сестра. Убей мне белочку, я есть хочу.
Ходили мы после этого час ли, два ли, а ни белочек, ни другого кого не видали. Велел мне Гадза шоколадку доесть, а сам какую-то заморышную ягодку отщипнул. И вижу я, охота ему сейчас на пенек сесть да и волосья-то себе повыдрать, а он вместо этого запел «в какой-то дымке матовой Земля в иллюминаторе, вечерняя и ранняя заря…». В жизни никогда не пел. И говорит мне:
-Вот представь, - говорит, - на марс мы сели. Жесткая посадка. Корабль разбился наш. Обратно улететь не можем.
Но мне уж не до марса стало.
У меня в животе кручения начались.
А он ствол продул, барабан открыл и патроны пересчитывает.
-Инструкцию-то читала? – говорит.
-Какую инструкцию?
-Что космонавт во внештатной ситуации прежде всего сделать должен?
-пулю в лоб, - говорю, а у самой аж в глазах потемнело.
-а во-вторых?
-а во-вторых – сделать контрольный выстрел.
-ты брала у меня с полки читать Пелевина?
-Брала.
-Я так и понял, - говорит. – Его школа. Ну, если у Кулагина вынесло мозги, я ему их вправлю, всю комнату мне захламил. Слушай, - говорит. –Во внештатной ситуации космонавт, прежде всего, светоч разума сохранить свой должен. А во-вторых, подать о себе весть!
И в воздух выстрелил.
Вдруг кто-то совсем неподалеку крикнул:
-Гвя!
Громко так.
Мы даже вздрогнули.
-ты, - говорю, - в воздух-то стрелял, или как ли?
-Эй! Эй! – закричал Гадза, и кинулись мы в сторону первого крика, который неподалеку был.
-Бубак, бубак, бубак, бубак, - услышали мы за спиной.
Побежали назад.
А сзади нас:
-Тудрюк, тудрюк, тудрюк, тудрюк.
-Кому-то мы не тому весть подали, - говорю. – Не иначе, как лешему.
Смотрю: а у Гадзы-то волосья дыбом стоят.
-Зовет нас, - говорю, - на камелёк. Эх, Гадза, и зачем ты сегодня в гости к Можину не ушел!..
Гадза не выдержал и снова запел. Стоит и поет всё подряд, лишь бы что петь, перескакивая с одной песни на другую. То «…космическая музыка вплывает в деловой наш разговор…», то «…знаете, каким он парнем был?!». Видно, крепко застращало его.
-Одно, - говорю, - хорошо: перед тем, как нас съесть, он нас хотя бы накормит, чтобы мы пожирнее были. Позади, - говорю, - голодная смерть, впереди – сытая смерть. Давай выберем сытую.
Пошли мы дальше наугад. Гадза всё пел не переставая. Земля в горку пошла.
И вот мы увидели, что стоим как бы на ободке огромной чаши, разверзшейся под нами. На дне чаши горел костер, и вокруг него сидело человек пять.
-постой, это же Чашин курган, - сказал Гадза.- Теперь, считай, мы дома уже. Вот и сказке конец.
-Какой конец, - говорю, - всё только начинается. Значит, план такой: сейчас ты спускаешься, просишь у них мяса…
-ты что, не понимаешь? через полчаса мы будем дома!
-тем более, - говорю. – зачем спешить? Если они тебя не съедят, я с ними потолкую.
-Ради жизни на земле, зачем тебе эти мужики?
-Во-первых, они не мужики, - говорю, - они лешие. И во-вторых, довольно того, что во-первых. Хотя меня немного смущает то, что они в джинсах и в рубахах. Но времена меняются, вполне возможно, что они оцивилизовались.
Гадза подумал и говорит:
-они самые обыкновенные фу…
Это ему комар в рот залетел.
-…туристы, - продолжал он, отплевавшись.
-гениально! – воскликнула я. – Ты сам не знаешь, что ты сейчас сказал!
-… просто они подвыпили, и у них язык заплетается.
- Они футуристы!
-Они, - продолжала я, воспользовавшись его замешательством, - наверно, еще не знают, что их время прошло. Сидят здесь на отшибе, отрезанные от цивилизации.
-о проклятая поездка, будь она неладна.
-Вероятно, не все они погибли во время советской власти, часть их ушла в леса и там одичала. Зато сохранили себя в первозданной чистоте.
-о горе от ума.
-Нет, это удивительно! Я иду к ним.
-ыть! Тпр-р-ру!- закричал Гадза, хватая меня за рукав, но было уже поздно.
Я скатилась по склону.
-Вася! – позвали мужики, привлеченные треском. Один даже встал и сделал под под козырек.
-Дыр бул щел! – воскликнула я, простирая руку.
Это произвело на них впечатление, подобное эффекту разорвавшейся бомбы. –Ахр! Ахр! Ахр!– продолжала я, приближаясь.
Их затянувшееся оцепенение, начинавшее становиться уже подозрительным, я приписала тому, что они слишком отвыкли от классики. К тому же я сделала вывод, что они значительно опустились против прежнего, завели себе картишки, и даже не брезговали кроссвордом для домохозяек.
-Ахр-махр… А, черт! Семь футов над килем вашему пароходу!
-Бубак, гульдигрея, - невесело кивнули футуристы, подвигаясь и уступая мне место на бревне.
-А начинали за здравие, - сказала я, мечтательно прикрыв веки.
В мою руку ткнулось липкое стекло граненого стакана.
-Пульш пельш пепопей! – подзадорили меня футуристы, хлопнув по плечу.
-О, лебедиво! О, озари!.. – крикнула я, зажав нос.
В этот момент за моей спиной раздался треск ломаемых сучьев.
-Гм, здравствуйте-извините, я хотел бы внести ясность… Чудный денек! Но нам пора.
С этими словами Гадза схватил меня за шиворот и попытался выволочь из круга футуристов. Но они защитили меня. Гадза застыл с глупой улыбкой на губах.
-Это мой невежественный брат. Садись, брат. Увязался, понимаете ли… Да, так вот: сегодня вы дожили, наконец, до футуризма! Футуризм пришел к вам в нашем лице. И сегодня вы по праву можете сказать ему: «Фу, туризм!»
Они, рассыпаясь передо мной в жалких улыбках, стали угощать меня мясом.
-Брату тоже дайте, - сказала я.
Один из них дал Гадзе мясо и, говоря ему что-то негромко и похлопывая по плечу, куда-то повел.
-А всё-таки зря вы, - продолжала я, - в Александровском-то саду липы в синий цвет красили. Я уж вижу, вы и тут опять мажете. Ну, зачем природу портить? Не вы ее создавали, не вам и портить.
-А дыр хыр гвя, чи гвя, чи не гвя, - вздохнули футуристы.
-Вот именно, - сказала я. – У вас полный сумбур в голове. Вы не ведаете, что творите.
-Ыуи! ыуи, ыуи! – воскликнул один из футуристов, ласково погладив меня по голове.
-Если бы, - усмехнулась я. – В том-то и дело, что вы можете только разрушать. А попробуйте взять и создать новый цветок. Или хотя бы новый цвет.
Гадза опять пришел. Он стоял с пустым шампуром, как со шпагой, и был очень бледен.
-Слушай, ну дай ты мне с ними поговорить по-человечески! – не выдержала я. – Ну что ты стоишь передо мной, как тень отца Гамлета? Слушай, или садись, или уходи, честное слово.
Гадза ушел.
-Вы хоть знаете, - продолжала я, - что советской власти – полное ахр-ш-ш-ш?
-Ахр?.. – не поверили те.
-Полное ахр-ш-ш-ш.
Один из них не сдержался и поцеловал меня. А еще один встал и начал тут же, в костер, справлять футуристические поминки.
-Ахр, а бубак дыр бул щел или щел бул дыр? – осторожно спросил меня третий.
-Да как вам сказать… Дыр в бул.
-А щел?
-У кого вил, у того и бул, как сказал Махр, - продолжала я, наливая себе второй стакан. – …
Вдруг что-то хлопнуло, и писающий футурист упал. Гадза стоял на поляне с газовым пистолетом в руке.
-ГПУ! ГПУ, гвя! – закричали футуристы, заметавшись вокруг догорающего костра.
Я вскочила на бревно и оттуда попыталась их успокоить:
-Ну, что вы, ну? Тарарахнул зензивер! Ну, что вы?..
Тем временем упавший далеко уполз, и теперь пытался выползти из чаши, но скатывался вниз по склону. Оттолкнув Гадзу, который по-видимому, был потрясен случившимся больше всех, я догнала его и попыталась осмотреть место ранения. Гадза подбежал следом, упал на колени и стал тоже осматривать раненого.
-честное слово, я не хотел… честное слово, я не хотел… - бормотал он.
Обернувшись, я к своему удивлению, увидела, что футуристов стало не меньше, а даже больше, чем было. Кто-то лишний стоял по центру с поднятыми руками.
-но пули нет, - бормотал Гадза. – я не попал в Вас. Скорее всего, Вы упали просто от неожиданности… прошу Вас, вставайте, я не причинил Вам никакого вреда… это случайно… зачем Вы упорствуете?..
Лишний подошел ко мне и протянул пачку масленых тысяч.
-Откупиться решили? – удивилась я. – А не надо было ангела на Александровском столбе досками забивать!
-Небобей! Небобей! – хором закричали футуристы, покачиваясь в такт.
-Всё, - сказал Гадза, поднимаясь с колен и отряхивая с них травинки. - Он верит, что он мёртв. Я ничего не могу сделать. А теперь пойдем домой, пока мы еще хозяева положения.
-Одно последнее слово, - попросила я, упреждая его жестом руки. - Великий мировой язык! вы желали, вы жаждали знать, что будет! Я мчусь по городу со страшной скоростью 36 км/ч! Поднимите мне веки, откройте мне глаза, я хочу видеть этих могучих забивателей, этих ниспровергателей, этих красителей земного шара! Нет, я хочу видеть…
-Пойдем домой.
-…А знаете, что трагичнее всего? – продолжала я, подходя к ним поближе и окидывая взором их расплывавшиеся передо мной серые лица. - Будущее не говорит на вашем языке! Будущее говорит на языке Кирилла и Мефодия!..
Вдруг произошло нечто непредвиденное.
- Тудрюк, гвя! – сказал Гадза, страшно посмотрев на меня.
-Ты что, Гадза?.. – опешила я. - Ты зачем же мои слова опровергаешь?
Но он уже уносил меня прочь, и только ветки деревьев рябили в моих глазах.
А потом прошло 10 лет. За это время Гадза уехал в Москву, там закончил МАИ и женился. Сначала он присылал нам с мамой смешные письма, например, такие:
«…Сегодня сразу как встретил т.Любу, помыл голову и к 10.30 поехал на собеседование. В общем, сразу с порога меня признали и сказали, что я прошел 1 тур, но самое главное, твоя идея очень понравилась и ее решили реализовывать. Оказалось, сам шеф этого МП думал о играх и даже были кое-какие прикладки по обучающим играм, так что зерно упало в благодатную почву и мы с тобой заткнем за пояс все предыдущие. Я думаю мы вместе с тобой (ты приедешь сюда с чучелом) разработаем детально несколько игр, потом это запустим в производство и получим свою долю прибыли, так что ориентировочно готовься к этому – когда это всё закрутится. Каникулы, естественно, проведем вместе (возможно и тут), где мы займемся проработкой разных идей…»
Или, такие:
«…Всякий раз вопреки твоим удручениям я неустанно уверял тебя в неизбежности свершения наших планов. Вспомни хотя бы мои письма год, два назад и они были пропитаны этим. И вот многое сделано, есть промежуточные результаты, но я не буду спокоен пока мы не осуществим задуманное в полном объеме. Так что не надо фривольных размышлений «о человеке с московской пропиской». Меняются обстоятельства, принципы – никогда, а на лаврах почивать не время пока…»
Потом он долго ничего не писал. Потом, как я уже сказала, он женился. У меня появилось два племянника. Впоследствии мы с мамой узнали, что он развелся и женился на другой женщине. Мама поехала на нее посмотреть и пришла к выводу, что первая была лучше, о чем простодушно сказала в присутствии последней. Женщина схватилась за сердечные капли, а Гадза попросил маму уехать. Уехав, мама прихватила с собой какую-то бумажку. Это оказался судебный иск. Я потом прочитала из него кусочек: «…Как специалист, имеющий ученую степень и член жюри всероссийской олимпиады детского и юношеского творчества, я имею возможность объективного сравнения общего уровня воспитания со сверстниками своих детей и обеспокоен снижением их образованности в результате узурпации права на решение ответчиком вопросов, связанных с моими детьми…». Но дальше мне стало скучно, и я не дочитала.
Однажды он приехал на пару дней, хотел забрать меня ненадолго в Москву покатать в парке аттракционов, но у меня были какие-то несданные экзамены. Мы посидели у тети Любы, Люба устроила застолье, созвала каких-то своих друзей, и все очень сильно перепились.
Вечером, когда она пошла разводить их по домам – они все жили недалеко – я стала думать, чем бы мне развлечь Гадзу, который скучал с пивной кружкой на кухне. По счастливой случайности, у меня в сумке оказался его старый рисунок, «Звёздные ясли», который я недавно нашла, делая уборку.
-Спасибо, - сказал Гадза, - а я считал, что он потерян. Я заберу его.
Потом я вдруг вспомнила, что мы сегодня еще чаю не пили. Пока кипятился чайник, я посадила Гадзу перед зеркалом и стала мять ему нос и загибать уши – когда он выпьет, то не сопротивляется.
-А ты жирненький стал, - сказала я. – Что тебе сделать – бутерброд с маслом?
-Давай, - сказал Гадза.
-А хочешь с медом?
-Давай и с медом.
-А может, с вареньем? Ты ведь еще не пробовал Любиного ежевичного варенья? Представляешь себе синее варенье?
-Давай и с вареньем, - сказал Гадза.
Потом я попыталась осторожно высвободить у него пивную кружку, которую Гадза по-прежнему держал на руках, но он сказал, что еще ее допьет, и пошел с ней на балкон. Я всё приготовила и разложила на столе, на выбор, шесть разных бутербродов, и крикнула:
-Гадза, готово!
Но он мне оттуда крикнул, что придет попозже.
-Гадза, но чай ведь остынет, - сказала я.
Гадза стоял на балконе с кружкой в руках и смотрел в окно.
-Что ты там разглядываешь, там же темно, - сказала я. – Пошли, всё готово.
-Что? – спросил Гадза.
Я заметила, что он плачет.