Витя был большого размера дядькой. И третьим механиком. Борода, громогласный рык, веселый нрав. Я как-то писал о нем.
Время в рейсе тянется ужасно. Особенно это видно после определенных сроков. Таковыми являются, как минимум, срок в два и четыре месяца пребывания на борту, а затем – как у кого получается.
Раньше на судах ЧМП платили добавку, если моряк находился больше четырех месяцев в море. 20 %, если не ошибаюсь. И на многих судах рисовали специальную стенгазету, где сверху указывалось: «Товарищ! Эти люди получают 20% надбавку: (ниже крупно рисовали графы, в которых были фамилии и должности «долгожителей») и по графам – 1 месяц, два месяца, три и четыре. Товарищ! Всегда будь вежлив с ними, поздоровайся лишний раз, и обойди их стороной!»
Витя был на судне 11 месяцев. То есть, до хрена. Ему нужны были деньги – смешная фраза, но это правда. Он начинал свой нелегкий трудовой день, спускаясь в машинное отделение, заходя в ЦПУ к восьми часам утра. Он качал головой, глядя на наши пластмассовые фонарики желтого цвета. И говорил:
– Опять у вас все фонарики грязные! Вы же их залапали!
Затем Витя садился в кресло, доставал из ящика мелкую наждачную бумагу. И тер фонарики шкуркой.
Когда-то они все были глянцевыми и блестящими. И любую грязь с них можно было вытереть ветошью. Но потом Витя стал неумолимо чистить их наждачкой. После такой утренней обработки они были красивыми, но весь защитный верхний слой был содран, и они мгновенно впитывали в себя любую новую грязь. Она проникала в беззащитные фонарики, в самую глубь их пластика. И некому было встать грудью перед Витей, некому было заступиться за этих желтых малышей.
Постепенно, месяц за месяцем, фонарики истончились. И стали мягкими. Витя уже уезжал, подходил к концу срок его заточения (зачеркнуто) контракта.
А еще Витя любил точить свой карандаш. Ну, не то, чтобы именно свой – как он поступал со своим карандашом, я точно не знаю. А вот тот, что лежал в определенном месте в ЦПУ… Обычный простой карандаш он точил своеобразно: он выводил его сверхидеально острым и красивым. А потом он водил по его корпусу любовно мелкой шкуркой. Карандаш становился все тоньше.
Перед тем, как уехать домой, Витя обнял меня и сказал, что он мне вверяет все фонарики и карандаш. Вытащил и вручил мне карандаш, который был едва толще самого грифеля.
Нагрузки в море действительно большие.
Я не точил и не чистил.
Как-то само прошло.