Публикация А. Одинокова
А.И. Никитский (1842–1886)
ВОСПОМИНАНИЯ О М. П. ПОГОДИНЕ
10 января, профессор Варшавского университета по русской истории А.И. Никитский, в присутствии г. ректора, большей части преподавателей и полной аудитории студентов, прочёл лекцию, посвящённую оценке деятельности недавно умершего, известного учёного и литератора, академика М.II. Погодина.
Лекция проф. Никитского, по теплоте чувства, живости изложения и весьма искусной выборке характеристических черт длительности покойного «Нестора Русской истории», должна, по всей справедливости, считаться лучший некролог этого учёного. Вот краткий отчет чтения г. Никитского.
«Погодин, принадлежит к тем не многим деятелям русской мысли, которым удалось высказаться вполне. Продолжительная научная деятельность его соединяет все важнейшие эпохи в русской исторической науки в течении настоящего столетия. Поначалу своей деятельности Погодин принадлежит к карамзинской эпохе; он был современником Круга, митр. Евгения, Востокова, Кеппена, он имел честь лично представляться и получить как бы благословение от Карамзина, который после свидания с ним сказал, что нашёл в нём более усердия к истории и способности к критике, нежели в ком-либо другом из тогдашних своих молодых знакомых. С 20-х до конца 40-х годов Погодин был одним из главных представителей русской исторической литературы и только в позднейшее время уступил место своим ученикам, представляющим ряд весьма почтенных имен русской науки. М.II. Погодин был необыкновенно живая, подвижная, впечатлительная натура. Уже в раннем детстве, живость его обнаруживалась в чуткости к проявлениям, как жизни, так и литературы. Ещё на девятом году он стал выписывать «Вестник Европы» и проливал, слезы, читая “Марьину рощу” Жуковского. Но что в особенности волновало Погодина, так это произведение Карамзина. Познакомившись с сочинениями его ещё в гимназии, он ждал, не дождался выхода его истории. У него не выходило из головы, что скажет Карамзин об Александре Невском и о Димитрии Донском. Потом крайняя впечатлительность мальчика высказалась при столкновении его с событиями знаменитого 12 года. В это время Погодин, которому было 12 лет, весь погрузился в патриотические книги и газеты. Ростопчинские афиши, говорит он, я читал с восторгом и всеми силами души следил за движеньями армии. В виду этой чрезвычайной живости и, чуткости, которые сохранились в Погодине и в зрелом возрасте, трудно было ожидать, чтобы он исключительно сосредоточился в науке. И действительно, мы видим Погодина в ряду литераторов и публицистов. Он переводил и писал повести и драматические произведения, издавал журналы и участвовал в чужих изданиях. В публицистике Погодин не редко отзывался на разные вопросы, волновавшие русское общество, особенности же на польский вопрос, в течение его жизни не раз, принимавший жгучий характер. Главным предметом научной деятельности Погодина была русская история, но и в этой области, как живой натуре, ему не довольно было составить себе понятие о ходе событий из памятников—ему хотелось, как бы осязать их, представить их во всей их естественной обстановке, во всей их наглядности. Для этой цели Погодин изъездил свое отечество вдоль и поперек и успел основательно познакомиться с самыми интересными краями русской земли. Эти же путешествия дали возможность Погодину лично познакомиться с местными, областными учёными, которых он выискивал повсюду и знакомил с их трудами ученую публику».
Сказав затем об изданиях Погодина различных исторических памятников и сочинений прежних учёных и о знаменитом его «Древлехранилище», лектор перешёл к характеристике Погодина, как историка.
Как историк, в настоящем смысле этого слова, Погодин не может быть, относим к числу теоретиков. Теории он не отрицал, но, по своей увлекающейся натуре, был малоспособен к ней и заменял её, при случае, остроумными соображениями, афоризмами или даже поэтическими картинками. Для него собственно идеалом истории служит род её, если не самый высокий, то, во всяком случае, самый привлекательный. Мы разумеем так называемую художественную историю. Цель подобной истории состоит в таком наглядном представлении хода исторических событий, из которого всякий бы читатель мог составить себе понятие об изображаемом времени, подобно тому, как он извлекает представления из чтения литературных произведений, романов, драм и т. п. Идея подобной истории уже рано стала занимать Погодина. Уже рано он пленялся мыслью о такой русской истории, которая бы была общедоступна как для крестьянина, так и для модной дамы, для всех равно занимательна, но, в то же время, удовлетворяла бы и современным научным требованиям. Для достиженья этой цели, за попытками дело не стало: их сделано было Погодиным до 30, но все они, ни мало не удовлетворили самого автора. Что оказалось недостаточным для всей русской истории, то автору удалось осуществить отчасти, для некоторых её отделов. Так, Погодиным составлены “Русская история в домонгольский период” и “Первые семнадцать лет жизни Петра Великого”. Последнее произведение нельзя не назвать весьма удачным и не пожалеть, что Погодину не суждено было окончить этот труд и дать, таким образом, прекрасное чтенье для публики».
Приведя затем из последнего сочинения характеристики Петра-ребенка и Мстиславского, проф. Никитский перешёл к характеристики научно-полемической деятельности разбирае-мого историка, заметив вообще о ого трудах, что художественная история Погодина резко отличается от расплодившихся в последнее время в русской литературе популярный истории, так как у Погодина было постоянное твёрдое сознание того, что художественный рассказ может основываться на строгом, предварительном исследовании дела.
«Лучшим доказательством служить то, что его “Русской истории в домонгольский период” предпослано семь томов исследований, замечаний и лекций о русской истории. Он даже пытался формулировать своё сознание о важности строгого фактического исследования в особенную систему, выработав из него особенный метод. Метод этот, названный Погодиным математическим», состоит не в чём ином, как в подборе из памятников всех однородных, фактов. Безусловное подчинение факта оказалось полезным Погодину, прежде всего, при выработке его собственных мнений и служило коррективом против его собственных увлечений. По его воззрениям, Погодина должно бы было отнести к славянофилам. Говоря это, мы разумеем не только то, что Погодин целую жизнь свою был самым горячим другом славян, считал единение между ними неотступною необходимостью, в виду усиливающегося напора враждебных западных стихий, поддерживал постоянную, живую связь со всеми представителями славянства, но, вместе с тем и то, что в сочинениях его впервые, проявляется желание понять славянскую жизнь в противоположности с жизнью западноевропейскою. Он впервые заговорил об отличительных, особенностях русской истории и видел основное различие в началах русской жизни. Между тем, как западная жизнь вышла из завоевания, жизнь русская имела своим началом, по его мнению, призвание, следовательно, государь на Руси был желанным защитником, тогда как на западе он был врагом. Но, в то время, как чистые славянофилы разрабатывали мало-помалу мысль об отличительных чертах славянской жизни и пришли к безусловному превознесению славянства в сравнении с западным миром и, вместе с тем, к признанию незаконности вторжения западных элементов при Петре, в то время, благодаря своему фактическому отношению к делу, Погодин отступил в этом отношении от учения славянофилов, признал и горячо защищал необходимость петровской реформы.
Этот фактический метод особенно полезен, оказался Погодину в борьбе со скептической школой. В то время на Западе всё более и более распространялась слава Нибура, автора “Римской Истории”, не мог остаться без отголоска в русской исторической литературе, его критика, видевшая в Тите Ливии героический эпос, переложенный в прозу, тотчас же вызвала желание перенести его приёмы в русскую историю. Представитель скептической школы, Каченовский, от крайности, которой держались его предшественники, не стеснявшиеся критикой, перешёл в другую, т. е. пришёл к полному отрицанию древних наших источников. Сомнения Каченовского вскоре приобрели себе сторонников. – но в то же время и опасного противника в Погодине. Завязалась весьма продолжительная или, как выражался Погодин, ”тридцатилетняя война” со скептиками как в литературе, так и в Московском университете, где оба главные противники состояли преподавателями истории. Несмотря на свою продолжительность, полемика с Каченовским была не единственным примером борьбы в жизни Погодина. В конце литературной деятельности мы видим его столь же бодрым, как и в начале. Подобно борьбе со скептиками, и эта новая борьба с Костомаровым началась из-за чисто учёного вопроса, на который Погодин смотрел как бы на свою монополию, из-за старого вопроса, “откуда пришла Русь”. Но, в дальнейшей борьбе своей, Погодин считал себя затронутым не только, как учёный, но, и как патриот. Для человека, который никак не мог дождаться, что скажет Карамзин об Александре Невском или Димитрии Донском, как-то жутко становилось при встрече с результатами новейшего скептицизма, от которого не уберегались не только Димитрий Донской и Андрей Боголюбский, но и такие деятели, как Владимир Мономах, Минин и Пётр Великий. Но, не видя никакого отпора этому направлению со стороны целой корпорации, Погодин и здесь решился сам поднять брошенную Костомаровым перчатку, изменив всю “Русскую историю в жизнеописаниях” и стал выдавать на неё бранные послания. Несмотря на свой несколько запальчивый тон, эти послания не лишены значения, и напрасно Костомаров обвиняет автора их в обветшалости и фальшивости взгляда на значение исторических деятелей. В сущности, и собственный взгляд Костомарова ничем не отличается от погодинского: и Костомаров, подобно Погодину, смотрит на исторических деятелей преимущественно с нравственной точки зрения и пишет не больше, как “формулярные списки”, с той только разницей, что Погодин относительно рубрики: “был ли под судом и следствием”, требует большей осмотрительности, а Костомаров без особенного разбора валит туда всё, что подвернётся под руку. Эта последняя борьба продолжалась до самой смерти. Борьбою он открыл свою деятельность, да и со смертью встретился в борьбе, лицом к лицу – короче, “Как в битве следует бойцу”.
Источник: «Виленский Вестник».
23 января, 1876 г. № 18. С. 1–2.
Благодарю работников Отдела газет РНБ,
за помощь в сканировании данного материала.
А. Одиноков
Добавим от себя:
Александр Иванович Никитский мог лично встречаться с Михаилом Петровичем Погодиным (1800–1875) ещё в июне 1858 года, когда тот посещал Новгород. Известны впечатления последнего о Новгороде, изложенные в очерке «Прогулка в Новгород». Правда, там упомянут лишь Иван Куприянович Куприянов, новгородский краевед, корреспондент погодинского журнала «Москвитянин», но так как А.И. Никитский был одним из лучших учеников Куприянова, то вероятность такой встречи исключать нельзя.
Мы предполагаем в текущем году издать воспоминания целого ряда очевидцев Новгорода XIX века, включая и очерк М.П. Погодина «Прогулка в Новгород».