Лето, июль. Время движется к вечеру, поют птицы, шумит кедровый лес. Будто сошедший с иконы, худощавый, монах Игнат, (на вид около пятидесяти), в лаптях, с посохом и котомкой за спиной, размеренным шагом идет по лесной дороге. На нем длинная, белая, холщевая рубаха, подпоясанная толстым шнуром. Красиво подстриженные седые волосы и белая борода, а вот лицо описать трудно. Все вроде, как у всех, ан нет… Самое замечательное в лице, это взгляд карих глаз. Он завораживает, проникает внутрь, знает и понимает сокровенные тайны, хранящиеся в чужой души. В тоже время, незримо, исходит благодать, умиротворение.
Неожиданно в кустах слышится чьё-то не то ворчание, не то всхлипывание. Осторожно раздвинув кусты, путник видит такую картину, лежит малыш около 3 лет и, обняв собаку, спит. Видимо наплакавшись, он все еще всхлипывает даже во сне, а собака своим урчанием, после каждого всхлипывания, его успокаивает.
-Вот те на, и что вы тут делаете?
Собака завиляла хвостом, но не встала. Ребенок, проснувшись от голоса, и быстро поднявшись на ноги, показал на дорогу рукой и сказал:
- Тятя, пух-пух – и опять заплакал.
- Ни единого слова я тебя не понимаю, иди ко мне на руки, и не надо плакать. Лучше расскажи, где твои родители? Как тебя звать? Ребенок начинает рассказывать на своем языке.
Они садятся на обочину, а схимник продолжает, но уже сам с собой.
– Я сейчас так взволнован, так взволнован. Нарушил обет молчания, даже в голове пусто, ни одной мысли. Сначала надо самому успокоиться, потом накормить ребенка. Всё внутри дрожит, как чувства разыгрались, а сердце готово вырваться из груди. Господи, - он троекратно перекрестился, - на всё воля твоя.
Накормив ребенка, он опять его спросил, - А звать-то тебя как?
- Я Татя - ответил мальчик, улыбнувшись.
- Лучше Матвей, чем Татя - не сдержав улыбку, молвил схимник, - а теперь нам надо идти, место глухое, дело идет к вечеру. К людям нам надобно с тобой.
Взяв малыша за руку, они пошли. Вскоре тот устал, попросился на руки и уснул. Монах сел в тень на обочине дороги и прислонился к дереву, собака послушно легла рядом.
- Видимо пришло время - начал путник свои рассуждения вслух, - менять свой образ жизни. Обузой тебя не назовешь, - он погладил ребенка по головке, - но взятая обязанность налагает на меня определенные трудности. У каждой божьей твари есть свой угол.
Я странствующий монах, меня всё устраивает.
Но устроит ли тебя это, малыш?
Кусок хлеба, вода, вот все что мне нужно.
Но подходит ли тебе это, найденыш?
Зимой и летом моя душа творит молитву Богу.
Но надо ли тебе это, Матвей?
Значит, поступим так, дойдем до ближайшей деревни, и решим этот вопрос. Может к кому, и пристрою тебя.
В ближайшей деревне он обратился к двум мужикам идущим ему навстречу:
- Люди добрые, здравия вам, вот нашел дите неразумное, но ведь я монах, а не нянька. Может, вы мне поможете его пристроить? Те постояли, подумали, кому нужен этот малыш, и послали к батюшке Никону, который жил возле церкви в деревне.
Тот встретил монаха с поклоном, пригласил в дом, и, выслушав со вниманием, сказал:
- А может, тебе Бог его послал для воспитания?
- Я об этом же батюшка подумал, когда его нашел, - кивнул монах головой, – но что делать, пока не решил.
- Так вот, в лесу за рекой, есть маленькая избенка конуренка, не побрезгуешь, живи. Больше я тебе, ни чем не могу помочь. За лето ее расширим, да печь сложим.
- И на том спасибо,- монах поклонился. - Мне бы его надобно пристроить, - он указал рукой на Матвея. Я монах отшельник, батюшка, странствую по миру, от одного монастыря, до другого, а малец, уж больно мал для таких путешествий.
- Вот и поживи отшельником, оно вона как бывает. Нашел мальчонку, и ответствуй за него. Окрестим, дадим имя….
- Я уже его Матвеем нарек.
- Значит, так и будем звать Матвей, а сейчас у меня, скоро служба в церкви. Матушка, - громко крикнул он, - накорми путников, да на сеновал их на ночь пристрой. А дальше, как Бог скажет. Места у нас хорошие, прокормитесь. Благослови вас Господь – перекрестив, добавил на прощанье и вышел.
Вошла матушка полная, да не в меру разговорчивая. Она подошла к печке, и начала ухватом доставать чугунок, в котором была еда, попутно рассказывая про свое житьё бытье. Она говорила и говорила, задавая вопросы, при этом, даже не дожидаясь ответа. Переходила с одной тему на другую. У монаха потемнело в глазах, и он, сжал голову руками. Матвей, сидел рядом, играя шишкой, он сразу уловил состояние Игната.
- Тет-т-тя, - малыш стукнул по своей головке рукой и сказал - бо-бо.
Матушка с испугом посмотрела на побледневшего монаха, и, всплеснув руками, сказала:
- Ой, скорее ложись, побледнел-то как? От жары наверное, - она засуетилась, сбегала в погреб за холодным квасом.
Монах лежал на лавке, когда она вошла:
- Вот батюшка, попей, сразу полегчает. Полежи немного. Ешьте все, что стоит на столе. Я сбегаю к соседке. Вот-вот помрет Клавдия. Шаман Виктор, что живет у водопада, больно лютует, проклял ее, за то, что она дала ему отворот поворот, а у нее дите еще малое.
- Веди меня к ней, - тихим голосом приказал схимник, - я сейчас встану, да помолюсь пред Богом, сила ко мне и вернется.
- Да что ты, - махнула она рукой, - слаб ты еще с дороги. Батюшка отказался от нее, а что ты сделаешь, против шамана? Вся деревня его боится.
- Веди-и-и меня-я-я к не-е-ей, - растягивая слова, произнес монах, вставая с лавки, - надобно ее спасать, завтра будет поздно. За меня не беспокойся, мне уже лучше.
- А ты Матвей, - уже выходя из двери, обращаясь к ребенку, - посиди здесь. Мне надобно дело сделать, потом к тебе приду.
Монах Игнат в дом вошел первый и у порога, перекрестился на иконы. Матушка также перекрестилась, когда вошла, но тут же подойдя к кровати Клавдии, запричитала.
- Как ты Клавдиюшка? – не дожидаясь ответа продолжила, - что за супостат такой, этот шаман.
Та, лежала тихо, дыхание ее было слабое, но иногда казалось она будто всхлипывает. Лицо ее было почти без кровиночки, чувствовалось, что душа устала жить и уже готова покинуть тело.
Монах Игнат, приложил палец к губам и посмотрел на матушку, та замолчала.
Все, что попросил он тихим голосом, матушка сделала, но когда хотела что-то сказать, он опять прикладывал палец к губам и она замолкала. Время двигалось к шести часам вечера.
Матушка разожгла печку, занавесила зеркало в доме, принесла святой воды, и поставила у кровати. Рядом зажгла церковные свечи, добавила масло в лампадку и положила на пол под кровать в изголовье, только что снятый с головы платок Клавдии, а на него старый веник из полыни.
- А теперь иди восвояси, оставь нас вдвоем - произнес монах Игнат.
Больная лежала в забытье. Казалось, уже ни на кого не реагировала, но когда подошел Игнат к кровати, ее веки дрогнули, а по углам в доме, будто шорох пошел. Схимник не обращая ни на что внимание, начал с молитвы. Сначала стоял в ногах больной, потом постепенно не переставая читать молитву переместился к изголовью, и чем ближе подходил, тем беспокойнее металась Клавдия. Её лицо то выражало боль, то становилось жалким, то жуткая ненависть, искажала черты лица до неузнаваемости.
Потом в доме ни с того ни с чего появился сквозняк, пламя свечей колыхалось, готовое потухнуть в любую минуту, но лампадка под образами продолжала гореть. Веник под кроватью будто ожил, было ощущение, что его кто-то встряхивает каждую минуту.
- А теперь изыди - грозно приказал монах, - нет места тебе в этом доме. Божья мысль, царствие Божье здесь и сейчас.
- А теперь изыди, - говорю тебе второй раз. Божье слово, отныне и до скончания веков здесь и сейчас.
- А теперь изыди, - говорю тебе в третий раз. Божье царствие отныне и до скончания веков здесь и сейчас.
Веник под кроватью словно встряхнули в последний раз, посыпались листья на платок.
- Вот и ладненько. Всё ли у тебя хорошо, сударушка? – обратился он к молодой женщине, которая открыла глаза, на ее ранее бледных щеках появился легкий румянец. Он, поднял голову Клавдии, и напоил её святой водой. - Лежи, отдыхай, всё будет хорошо. Веник я сейчас сожгу в печке.
Клавдия сделав несколько глотков, посмотрела на монаха.
- Где это я?
- На земле сударушка, еще поживешь не один годок.
Он достал платок вместе с веником из под кровати, и понес его к печке, что бы сжечь.
- Не уходи, - попросила Клавдия, - боюсь я одна-то.
- Да что ты? Я подежурю у твоей кровати до петухов, а сейчас, только к печке схожу, да брошу в огонь эту заразу.
- Славу Богу, жива - простонала Клавдия, - пусть эта зараза возвращается к тому, кому она принадлежит. Всю деревню достал своими угрозами – тихо сказала больная.
- А тебе следовало бы сейчас помолчать, сударушка, - назидательным тоном произнес схимник, – ни кому не желай зла, и сама его не получишь. Лучше почитай отче наш, а чувства-то в узде держи, не давай им распоясываться.
Он пошел к печке и бросил веник вместе с платком, и начал читать молитву. Листья и платок вспыхнули сразу в огне, а вот веник, будто кто опять начал встряхивать, да перекатывать с места на место, потом и он нехотя загорелся, но при этом огонь будто потерял силу, и повалил черный дым. Старец не спуская глаз с огня, продолжал читать молитву. Вдруг что-то в печке разорвалось и прозвучал заунывный и страшный возглас, «У-у-у-у-у…»
- Иди, иди восвояси, да впредь в этот дом больше не заходи, - повелительным тоном добавил монах, завершив молитву троекратно перекрестился. Затем подошел к кровати и опять напоил Клавдию святой водой.
- Золу-то из печки, потом закопаешь под осинкою, с молитвой, Да больно не рассказывай бабам, что с тобой сейчас было. Как себя чувствуешь?
- Да и не знаю, как сказать, - ответила Клавдия.
- Скажи, как есть.
- Не чувствую себя ни как, будто тело при мне, а меня там нет. Поплакать хочется, будто кто в доме помер, - опять произнесла Клавдия слабым голосом.
- Водичке тебе святой дам, душа то и вернется, а молитву читай, не ленись. В миру, трудно бога помнить. Грехи легко совершать, да отмолить не всегда удается.
- Все хочу тебя спросить, да не знаю, как сказать.
- Скажи, как есть - ободряюще кивнул монах.
- Когда ты находишься возле меня, я такое блаженство ощущаю, а еще, чувствую очень тонкий, дивный аромат...
- Спи сударушка, - перебил её схимник, - это душа твоя на место возвращается.
Потом крестясь, склонив голову перед иконами, и ни к кому не обращаясь, произнес тихо, вздохнув
- Да-а-а! Видимо пришло время… - он опять перекрестился, - Я сегодня нарушил обет молчания. Прости меня Господи, да благослови на дальнейшие действия, на все воля твоя.
8.02.12.
1. http://www.proza.ru/2012/02/08/1463