- Егорушка, иди, пирожком угощу! – позвала толстая тетка Тоня, торговавшая на вокзале сдобой и горячим чаем. На ней был грязный белый халат, на ядреном морозце она раскраснелась и приплясывала на месте, утаптывая снег огромными ботинками-самоходами.
На зов из-за деревянной будки появился человечек неопределенного возраста в замызганном тулупе и рваных унтах. Лицо его было как спеченное яблоко, глаза – два огонька в веере мелких морщинок, с губ не сходила приветливая и чуть виноватая улыбка. Рядом трусила облезлая собачонка, радостно повиливая тощим хвостиком: видно, учуяла угощение.
- Спасибо, тетушка, - поблагодарил Егорушка, принимая грязными руками еще горячий пирожок. – А Мухе?
- Перебьется твоя животина. Вон – пусть идет на помойку и там ищется… Принеси-ка мне с кухни поддон чебуреков – эти уж кончаются. Да смотри, не сожри чего по дороге, пришибу на месте!
Егорушка радостно закивал головой, вцепляясь в пирожок гнилыми зубами, но в последний момент вспомнил о собаке, отломил кусочек и бросил. Та в один миг сглотнула добычу и звонко тявкнула, требуя добавки. На глазах Егорушки навернулись слезы – от мороза, видно. Тетка сочувственно вздохнула:
- Ты, подикось, и не ел сегодня? – Егорушка снова радостно закивал:
- Ага. А на помойку Муха не пойдет, ей гордость не позволяет!
- Гордость? А это еще что за зверь? – еле разлепляла тетка сведенные морозом губы.
- Она в приличной семье жила… Там ее одними окороками кормили, а потом хозяева куда-то уехали, вот она и прибилась ко мне. Каждый день бегает к старому дому, ждет…
- Да-а, собаки-то лучше людей… Ну, чего встал пень-пнем? Тащи что сказала!
Егорушка побежал на кухню, принес поддон. Муха встала на задние лапы, заглядываясь на злую тетку: может, бросит чего? Не дождалась. Егорушка тоже постоял с минутку, наблюдая, как горячие сочные чебуреки перекочевывают в ящик, потом вздохнул и пошел поискать себе нового занятия.
Людей на вокзале было мало, приходили и уходили электрички, но на перрон Егорушку не пустили сердитые контролеры, хоть и знали, что никуда он не уедет. Тогда он отправился к ларькам. Здесь он иногда подрабатывал, выгружая товар, и за это ему перепадало что-нибудь из просроченных продуктов. Муха бежала рядом, подпрыгивая и пытаясь заглянуть в глаза Егорушки. Они были всегда счастливыми – эти глаза, и Муха тоже была самой счастливой на свете собакой. Вот если б еще где-то поесть… а больше, кажется, ничего и не надо.
И вдруг она остановилась, увидев спешащего по привокзальной площади человека с чемоданом в руке. Потом бросилась за ним. К вокзалу приближался скорый поезд – на него, видимо, и спешил пассажир, так как поезд стоял здесь всего три минуты.
- Муха, Муха! – звал Егорушка, заметив пропажу собаки. Потом увидел – уже на перроне – и побежал за ней. Тетка Тоня проводила их изумленным взглядом: она никогда не видела, чтобы Егорушка куда-то бежал… Да и куда ему было торопиться-то?
Собака догнала человека, когда тот уже перешагивал рельсы. Сначала несколько раз просительно тявкнула, но человек даже не обернулся. И тогда она залаяла – хрипло, злобно, будто проклинала за что-то. В этот момент из-за поворота вынырнула электричка. Егорушка не видел ее, он видел только остановившуюся и злобно лающую на какого-то человека собаку. Он боялся, что потеряет ее, и тогда останется совсем один. И не успел добежать…
Похоронили Егорушку через два дня. В самом дальнем конце городского кладбища экскаватор вырыл длинную, метров на сто, траншею. С запасом на будущее. Туда и скидывали едва сколоченные гробы с телами неустановленных лиц. Потом тем же экскаватором прикапывали и втыкали в землю колышек с картонной табличкой: номер такой-то… А Егорушке даже гроба не понадобилось. Две половинки его тела поместились в зеленый военный ящик – одна на другую. Тоже экономия.
Тетка Тоня пришла на кладбище на следующий день после похорон. И не нашла бы, если б кладбищенский сторож не подсказал ей счастливый номер Егорушки: 333. Поплакала, поправила покосившуюся табличку, бросила горсточку мерзлой земли на могилу и ушла, тяжело переставляя больные ноги. Собака на кладбище так и не появилась.