Присаживаются рядом со мной две молодые женщины, вошедшие в Милохово. Одна в пестром длинном платье без рукавов, другая в джинсовой юбке с пуговицами и голубой рубашке мужского типа.
- Ты, бабка, до Кардымова, говоришь? – подсаживается на скамейку к бабусе, поглядывая на женщин, невысокий ладный мужичок лет шестидесяти с небольшим. Он в пятнистой военной форме, в такой же кепке, в резиновых гражданских сапожках темно-зеленого цвета. Веселые глаза его плещут синевой, курносый нос подрагивает в предвкушении удовольствия, о котором мы не имеем никакого понятия.
- До Кардымова, а вы тоже?
- Нет, спросить хочу: Гришу Брежнева знаешь?
- Я только у сына бываю, нигде не xoжy, – осторожно, опасаясь подвоха, отвечает бабка.
- Гришу знают все.
- Ну, вот попалась одна такая, что и не знает.
- А чем ваш Гриша прославился? – подключаюсь я. – Сын Брежнева?
- Брежнев – не фамилия, кличка. Фамилию его уже никто и не помнит. Служил он у Лени в обслуге. Подать, принять, вроде официанта, но с погонами. Не знаю, как он туда попал, не в этом дело. Мы с ним призывались вместе, потом, как это часто в жизни бывает, пути наши разошлись. И вдруг, еще при советской власти, царствие ей небесное, но уже при Мише, недоумке нашем, такую власть просрал, встречаю дружка своего на смоленском вокзале. Высокий, полный, одет прилично. Гриша? Он самый. Только смурной какой-то. Ну, слово за слово, поведал он мне свое горе – на сухую, водка была строго по талонам. Леню-то, как известно, последнее время только на лекарствах держали. Никак не могли договориться насчет замены: чтоб и авторитетом пользовался, и не мешал никому свои гешефты делать. Так что питание было не простым, а с химическим уклоном, строго научное. Обслугу предупредили: ничего, что от него остается, в пищу не употреблять – последствия могут быть непредсказуемые. Ну а русскому человеку запрети что-нибудь! Как этот капитализм ни запрещали, а он тут как тут: скалится с экрана и свои срамные части демонстрирует. Поэтому они сейчас и коммунизм боятся окончательно запрещать. И наоборот – всякую гадость разрешают, чтобы мы к светлому и хорошему тянулись. Ну, предупредили, дело нехитрое. Но там бабы в основном. Они, как испокон ведется, первыми и вкусили. Все путем, глазки блестят, сиськи торчат. К нему пристают: «Гриша, попробуй!» Мужик видный, породистый. Нет, говорит, не положено. Кардымовские они все такие – строгие. Да и знает: бдить надо постоянно, чуть что и заложат. Там все друг за дружкой приглядывают – работа такая. А тут Лене совсем плохо, не сегодня-завтра к Виссарионовичу на ковер, отчет давать о проделанной работе. Но химия наша и тут не подкачала, начал выруливать. Но что-то все же в мозги ударило: впервые засомневался в друзьях и товарищах, соратниках и собутыльниках. Вот приносит Гриша ему завтрак в постель, все тертое-перетертое, котлеты-биточки. А Леня говорит: один, мол, не в состоянии это съесть, давайте вместе. Чтобы врачи меня не ругали, а то еще выпишут за нарушение режима и больничный не оплатят. А сам хихикает. Ну что тут делать? Гриша добросовестно съел одну котлетку. Ильич его разговорами занимает, следит за Гришей, потом сам отваживается. Ну, Гриша, спасибо! Отныне только на тебя вся надежда. И пошло – целый месяц делили эту порцию больничную, подружились, все рассказали друг другу. Не разлей вода. Врачи не нарадуются – какой аппетит! Новая победа советской науки! Уже им Лёнинская засветила. А Леня дальше сомневается. Дайте, говорит, мне мани-мани... Чтo вы, Леонид Ильич? Зачем вам эти буржуазные предрассудки? Да никто из нас и в руках этих денег не держит! У нас ведь уже коммунизм! Каждому по потребностям. Скажите, что вам нужно и без всяких мани-мани тут же получите! Покраснел Леня, обиделся, да как сказанет: «Мани-мани-фест! Коммунистической партии! Карла Маркса и Фридриха Энгельса!» Политбюро в панике. «Так и так, – говорят, – нету, дорогой Леонид Ильич!» – «Почему?» – «Зачитали до дыр! Готовим новое стомиллионное издание. Сигнальный экземпляр сразу к вам. А пока может, «Малую землю» полистаете?» – «Не писал, не читал и читать не буду!» А Гриша каждый день все игривее, жену все прижимает да пошлепывает. И не мальчик уже, а проходу не дает. Жене эти радости уже тоже не в радость…
Мужчина выразительно поглядывает на молодых женщин. Они сдержанно улыбаются. Видно, что он старается для них, но также и для себя. Ему все еще приятно поговорить на эти темы.
- Начала увиливать – то голова, то сердце, то к матери уедет, то к дочке пошла помочь по хозяйству, то в командировку вырвется. Видно, бабе не угодишь: и мало плохо, и много не надо. А Гриша на стенку лезет! И пошло-поехало! Но – допустил ошибку. Связался с бабами на работе. Это последнее дело. Умные мужики так не поступают. Но тут уж не до ума, когда штаны трещат. Как и следовало ожидать, одна его заложила. Тоже перекормил огурчиками. «Безусловно, пробовал, товарищ генерал, сама проверяла!» Ей сразу благодарность в личное дело, премию, путевку в санаторий. А Гришу в кабинетик. Как же так, дорогой? Инструкцию нарушили! Никак нет! И докладывает все по порядку. Да, смягчающие обстоятельства присутствуют, но вы, разумеется, понимаете, Григорий Иванович, что в связи с моральным разложением, которое вы здесь устроили, вам придется покинуть этот ответственный пост. Награды, очередное звание, персональная пенсия, поликлиника – все останется за вами. А Леониду Ильичу вы должны сказать, что ЦК направляет вас в Америку для окончательного подрыва империализма. К сожалению, на данном этапе наша медицина вам ничем не может помочь. В Аме-рику так в Америку. Партийная дисциплина превыше всего. Ильич расплакался, велел дать ему орден Андрея Первозванного...
- Не было еще тогда, – воткнулся я, улыбаясь.
- А вот, дорогой господин или оставшийся в живых товарищ, ошибаетесь! Все уже у них было. Еще Виссарионович заготовил, да-вали в обстановке строжайшей секретности за самые деликатные услуги. Да Гриша мне сам его показывал, что я – врать буду!?
Он лукаво улыбается, поглядывает на дам, которые слушают его байку.
- Получил он отставку, полковничьи погоны, пенсию персональ-ную, все чин-чинарем, как и договаривались. Ждет только, что со дня на день выпустит его дьявол из своих рук. Так по рыбалке соскучился, по охоте. Сколько они с Леней кабанчиков да лосей укладывали! Жаль, не перенес тот разлуки, окочурился вскорости. И так его бумкнули в последнюю яму, что вся страна содрогнулась в нехорошем предчувствии. Стыдно сказать, но думал Гриша, что в связи с долгожданным уходом нашего генсека будет ему освобождение от нечистого. Не тут-то было! Мне Гриша признался по старой дружбе, что каждый день пользовал столько баб, сколько Кеннеди во время всей избирательной кампании. Но цифру не называл – данные засекречены по взаимному согласию ЦРУ и КГБ. А то, что эти ведомства будто воевали между собой, – бред. Там ведь профессионалы высочайшего класса, у них общих интересов больше, чем у нас с вами. Должны были что-то изображать, тусоваться, какие-то пьески разыгрывать, перебегать туда-сюда. Как наши депутаты: кажется, что сцепились не на жизнь, а на смерть. Не оторвать. Не сразу поймешь, что они просто держатся друг за друга. Чтоб не пропасть поодиночке. Сливки к сливкам – что получается, бабушка? Масло. Российско-американское. В политику мы лезть не будем, мы люди маленькие, сыворотка обезжиренная, но не совсем слепые. Если мы безмолвствуем, как правильно заметил классик, то именно потому, что много видим. Вот Гриша на пенсии. Где ни появится – бабы, как осы на мед. Жена подала на развод. «Причина развода?» – «Сексуальный маньяк. Всегда, везде и без конца!» – «Да что вы говорите?» – «То и говорю, что слышите!» Судья оживилась, загорелась: «Разводим немедленно! Таких мужчин нельзя приватизировать! Они должны быть достоянием прогрессивной женской общественности!»
Соседки рассмеялись. Бабка рассеянно и вежливо улыбалась. Судя по улыбкам и далее сидящих, они тоже прислушивались.
- Квартиру, дачу, гараж подземный с «Мерседесом», замаскированным под «Волгу» оставил жене. «Мне ничего не надо!» – сказал Гриша, Выселили его из Москвы по месту призыва в армию – то есть в Кардымово. Судья, говорят, первое время наезжала с подругами прокурорами. В Кардымове тоже шороху наделал. Все бабы наелись. Ни одну уже на это дело не уговоришь. Мужики видят, что никакого выхода нет – надо мочить. Гриша стал на колени и говорит: делайте, что хотите, не сторож я члену моему, только знаю, что, если и под землей буду лежать, он все равно наверх пробьется, и все ваши сучки там будут. Что делать? Совещались мужики три дня и три ночи. Жизнь замерла, даже хлебозавод не работал. Решили так: сказал Лёне, что в Америку едешь, так сдержи свое партийное слово. На билет мы тебе соберем. Прошли по кругу, люди последнее отдавали, наскребли. Уехал. Самое удивительное, что ни одна баба об этом не пронюхала. Все-таки мужики могут, если хотят, секреты хранить. Пока, вроде, все тихо. По ящику ничего не показывают. По голосу Америки ничего не говорят, в «МК» ничего не пишут. Мoжeт, вылечили его там, а может, и засекретили как новое оружие. Думаю, что программа звездных войн тоже с Гришей связана. Если империализм вдруг рухнет, никого не спрашивай – Гришина работа. Но иногда, когда моя молодуха уже дрыхнет, включу кое-какую программку и даже вздрогну от страшной догадки: перевербовали Гришу! Нo я-то знаю кардымовских, их не остановишь. Разнесет все наше, а тогда возьмется и за ихнее. Вот какие люди в Кардымове, а ты бабка даже и не слыхала ничего.
- Такое знать мне и не положено: тридцать лет как без мужа. То-же, такой же балагур был, как ты. Бабник да пьяница, вот и ушел безвременно. За таких, девки, замуж не надо выходить. Дура была молодая, дома все в строгости, а он легкий, веселый, медали звенят, аккордеон трофейный заливается – пропил потом. Думала, счастье на всю жизнь, хотелось детей, большую дружную семью. Всего один и нашелся…
- Бабка, это мы, мужики, с вами от тоски гибнем! Дай вам какого серьезного, так сами загнулись бы безвременно.
- Может, и так. Кто его знает.
- А голосовали вы, если не секрет, за кого? – спрашиваю я осторожно.
- Не лезу я в эти ваши дела. Сами голосуйте, сами выбирайте, что вам надо. На нас уже не смотрите. Мы доживем так, как привыкли, немного уже осталось.
- Я тоже не голосую! – высказался и Теркин. – Игра такая – выборы. Кот в мешке, а надо угадать, какой породы.
- Что ж тут угадаешь? – включилась женщина в джинсовой юбке. – Только то, что на лице написано. Достаточно, что человек симпатичный внешне, интеллигентный, не очень старый.
- Вот-вот! – обрадовался Теркин, так мы и выбираем. – Они этим и пользуются. Симпатичный, интеллигентный! Этого недостаточно даже для встреч в свободное время.
- Ой, ребятки! Кардымово! – засуетилась бабка.
Из Путешествия для бедных(Вязьма-Смоленск).