Дед Юшка

               

 Вспоминаю своё детство, медово-елейное, золоти-сто-ванильное. Карамельно-нежный его дух до сих пор во мне отзывается милыми снами, эфемерно-летучими и такими пронзительными. И больше всего  там, за толщей лет и зим, трепетного, серебристо-розового  …
 Жил с нами по соседству один дедушка. Звали его в околотке  дедом  Юшкой.
- Дед  Юшка, а, дед Юшка, когда на рыбалку пой-дём!? – кричу я ему летним ранним утром с крыльца своего дома.
- Ась? – слышу в ответ: глуховат  немного дед Юшка. « Война, - говорит, - крылом  ухо зацепила».
- Когда карпов на речку  ловить пойдём ? – кричу сильнее и вдруг … чихаю от яркого солнца, залившего всё утро. Шумно выпорхнули воробьи из-под  стрехи крыши.
- Да вот управлюсь по хозяйству – и тогда можно итить ….- услышал я наконец.
 А прозвали нашего дедушку Юшкой из-за его при-вычки любить пить  навар неостывшего холодца. Сварит баба Настя холодца, а он возьмёт чугунок с неостывшим ещё бульоном, станет посреди двора  - давай его смачно  потягивать и громко-громко нахва-ливать: « Хороша юшка, хороша!». А потом, напившись, начинает гулко икать,  идёт в курятник, выносит на свет Божий  ещё неостывшее яйцо, выпивает его, и, до-вольный, успокоённый  садится на лавочку под окнами. И уже вижу я сизый дымок взвился над двором.
 Была у нас с дедом Юшкой одна общая страсть – ходили мы ранехонькими утречками рыбалить на Миус. Идём дремотным часом, солнце  ещё где-то там, за горизонтом, лишь только алой полоской себя обозначило. Свежо, росисто, река за огородами в молочном пару лащится.    Располагались мы всегда между двух огромных раскидистых ив. Дед Юшка говорил, что их его дядька Сергей посадил и ушёл на войну. Ивы прижились, из тонких прутиков в мощные деревья превратились. Жизнь дядьки  Сергея  надло-милась где-то у Днепра, когда освобождали Киев. Смотрел наверное тогда солдат на могучий  Днепр, вспоминая свой извилистый степной  Миус, те нежные ивовые прутики …
- Дощ вечером будет, - говорит дед Юшка. – Росы-то скольки ….
Потревоженный мною лопух ожемчужил землю утреннею влагой. Где-то таинственно-глухо, словно в сказочном лесу, прокуковала кукушка. Мы закинули поплавки  на серо-масляную гладь реки. А кукушка всё не унималась, всё кликала  кого-то.
- Ишь как долго кукучет, - молвит дед  Юшка.
- Почему кукучет? – спрашиваю я. – Кукует ведь …
Э, милок, это для тебя она кукует, а для меня имен-но - кукучет. Она, своим вот этим « ку-ку» не только, как говорят, годки считает – она, ведёт учёт  потерянным кукушатам.  Вишь, как их много за её кукушечью жисть набралось. Сколько было, всех по легкомысленности порастеряла. Но, видно, и для неё настал момент вспомнить ….
 Тут увидел я, как дед Юшка быстрым движением ладони  коснулся щеки, словно пытаясь смахнуть что-то.
- А иной человек по глупости или по особой необ-ходимости потеряет дитя, а потом всю жисть мучается – молча. Ведь он не может, как кукушка, на весь мир об этом объявлять.
 Мы перекинули удочки. Дед Юшка закурил.  Я до сих пор  ощущущаю, когда бываю у реки, этот пряно-табачный дух, смешанный с речной свежестью. И кажется, что вслед за ним выйдет дед Юшка, хитро так улыбнётся, прищурится и спросит: « Ну как там у вас, всё срастается?».
 И не знал я тогда, по легкомыслии детства, что сам дед Юшка был тем самым брошенным кукушонком – мать отдала его в голодный тридцать третий, трехмесячного, в детский дом. Уже будучи взрослым, он узнал, что она искала его перед самой войной, не нашла …. В сорок втором была угнана в Германию и бесследно исчезла ….
 А кукушка из моего беспечного детства всё не уни-малась, всё считала – то ли людские года, то ли  без-возвратно утерянных кукушат ….