Собрав кое-что из одежды, взяв самое необходимое для работы, Олег сел на своего верного коня по кличке «Турист» и под вечер прибыл к новому месту работы. Нужно было остановиться на ночлег, и для этой цели имелся адрес какого-то грека с рекомендательной запиской от знакомых. Из ворот, куда постучался Олег, вышел дюжий, волосатый и чёрный, как жук, мужчина. Спросив гостя, кто он, откуда и зачем здесь, грек затеял великолепный ужин, налил себе и Олегу водки, чокнулся и выпил так легко и красиво, как немногие умеют пить. После ужина запыленный, усталый с дороги гость принял ванну и вскоре уснул богатырским сном. А утром покатил в редакцию. Узкая, словно аллея, улица выглядела зелёным коридором, по которому резво мчался мотороллер. Чистый, озарённый утренним солнцем городок казался необыкновенно милым, уютным.
Щетинкин, так звали редактора, говорил короткими, нервными фразами. Было заметно, что он не очень-то в духе. После скупого приветствия шеф коротко ознакомил новичка с основными предприятиями города, назвал задачи промышленного отдела.
- Бросим тебя сразу на передовую! Выдержишь – получится журналист… Трудно!.. А что делать! Специфика у нас такая, - кисло сетовал редактор, выходя вместе с Олегом на крыльцо конторы в виде одиноко стоящего барачного здания и указал рукой на северо-запад.
- В той стороне обогатительная фабрика, езжай, сделай оттуда репортаж.
- Какой ужас! Какой кошмар! Репортаж… - пародируя эпизод какого-то фильма, где точно так вела себя начинающая сотрудница редакции, с притворным замешательством воскликнул Олег, запуская мотороллер и тут же бодро продолжил в стиле Аркадия Райкина: - Бу сделано!
Героиню репортажа звали Любовь Подопригора. Простецкая, упитанная комсомолка руководила молодёжной сменой фабрики. На днях её коллектив получил правительственную телеграмму от самого министра цветной металлургии Союза… Очередная заслуга, почёт, поздравление. В течение часа Олег беседовал с Любовью и сам с неожиданным, тайным восторгом чувствовал интимную тональность разговора. Ключевые приёмы выяснения подробностей и нюансов были таковы, словно он добивался расположения этой забавной бабёнки.
- Флотация – это процесс, который необходимо чувствовать и понимать… - как могла, разъясняла историю своих достижений Подопригора.
То, что она говорила, Олег воспринимал, как вторичную информацию, а первичная читалась в нежном, застенчивом взгляде, в энергетике неизъяснимого магнетизма, присущего самому журналисту и ответной реакции собеседника.
«Так вот она, прелесть профессии… это мне нравится… недурно!»
Через день репортаж напечатали, едва знакомые коллеги принялись поздравлять, как же: вышел на полосу!
В ту пору Олег записал в дневнике:
«Поселился я в общежитии экскаваторного завода. Здание невзрачное, комнаты с допотопной мебелью, но я ничего этого не замечаю, ибо с головой ушёл в работу, просиживаю ночами часов до двух. Промышленность города лучше всего познаётся из газетных подшивок. Мой сосед, молодой инженер, пропадает в командировках, а до меня на этом же месте жил и работал предшественник – газетчик районного масштаба с могучим именем Спартак. Щетинкин уволил его за пристрастие к змею. Комендантша, отзываясь об этом Спартаке, ворчала: «Пьяница, позанимал тут у всех денег и исчез, теперь его ищут, звонят. А с виду такой солидный…»
…Рядом с Дорониным в кабинете, объединявшем два отдела, работал опытный Олейников – бывший шахтёр. Этот коренастый, сорокалетний мужик, независимый, волевой, самородком проявил себя в журналистике. Досконально зная горное дело, промышленность в целом, он без видимого напряжения писал объёмные, аналитические статьи, блестящие очерки, корреспонденции. Золотоносным рудником казались мелко исписанные блокноты Олейникова. Матёрый журналист готовил их своим оригинальным способом – разрезал типографскими ножницами пополам общую тетрадь и обеспечивал себя черновиками на целый год. В соседнем кабинете располагалась молодая дамочка Кременскова, невзрачная блондинка с вечно обиженным лицом. Она, как и Доронин начинала свой тернистый путь в журналистике, но была совершенно неспособна к этой сложной, динамичной и аналитической работе. Ну никак не давалась ей эта чёртова «партийная жизнь». Однако, она училась в ВПШ на отделении журналистики, и нужно было соответствовать. Зачастую Кременскова вылетала от редактора вся в слезах. Впрочем, от Щетинкина доставалось всем, в том числе и бывалому Олейникову.
Как затянувшееся испытание мелькали насыщенные разными событиями дни. Доронин уже исправно тянул свою лямку, исполнял обязанности заведующего отделом промышленности. Выходившая трижды в неделю газета всех держала в неослабевающем напряжении. Свой первый спуск на девятый горизонт рудника «Миргалимсай» Олег сравнивал с прогулкой в неведомое, инопланетное пространство. Дизельная машина с названием «Мули» резво катила вниз по слабоосвещённой транспортной выработке. Бесконечный туннель отдалённо напоминал гигантскую ноздрю, втягивающую в себя воздух вместе с горной техникой и людьми. Рядом с Олегом в жёсткой, перепачканной робе и касках сидели горняки, похожие на средневековых витязей. Суровый вид глубокого подземелья действовал на психику угнетающе.
Между тем, в забоях шла интенсивная работа: пронзительно визжали буровые установки, смахивающие на огромных пауков, готовых вот-вот сорваться с места и убежать по наклонным восстающим штрекам, подтягиваясь на паутине стальных тросов. Там, где накануне прогремели мощные взрывы аммонита, способные разом отпалить до тысячи тонн, стальные лапы погрузчиков загребали тускло блестевшую руду и заполняли ей ковши, кузова горных машин. Внезапно где-то рядом послышался глухой удар обвала. Начальник участка бросился к месту происшествия, указав Олегу рукой под транспортёр: «Сиди пока тут!» Оказалось, рухнул пласт породы в забое, который пытались обезопасить горняки. Обошлось, но начальник участка придерживал рукой сердце.
После трёх недель работы Доронин вернулся на выходные в областной центр повидать родных; прикатил верхом на мотороллере, как всем показалось, возмужавший, степенный. По случаю успешного начала на новом поприще, дядька распорядился устроить в его честь праздничное застолье. Во дворе в тени винограда под вечер собрались все домочадцы и даже кое-кто из соседей. Здесь обычно всё лето и завтракали, и ужинали, а то и просто коротали время, потому что местечко во дворе самое уютное. И дед, и дядька, не говоря уже о женщинах, выпивали нечасто, но сегодня всем померещился уважительный повод, и на стол был выставлен графин своего виноградного вина. Когда все уселись, разложили по тарелкам закуски, дядька вздумал сказать короткую речь. С рюмкой в руке он прошёлся за спинами сидящих, как это делал Иосиф Сталин, раскуривая свою трубку. Чтобы серьёзно задуматься, дядьке требовалось почесать лоб, что происходило автоматически.
- Ну, Олег, ты был у нас пролетарий, а теперь интеллигенция, работник умственного труда… Заживёшь, наверно, как профессор, очки оденешь… Ну я чё скажу? Раз ты теперь головой будешь работать, надо чтоб она выдержала, чтоб ты с ума не сошёл!..
- Да он, что у нас, буйный что-ли! – вмешался в дядькин тост дед.
- Буйный не буйный, а мозг – это опасный механизм, может отказать… - выпив и закусив, родственник продолжал рассуждение вслух, - а всё-таки мне твоя старая работа больше нравилась… Вон какая техника! Авиация… Командировки аж на Северный полюс…
- В Заполярье, - поправил Олег.
- Вот-вот, а в газете ты будешь по аулам ездить да с аксакалами арак пить… Ну что смеёшься, я же прав!?
- Конечно, прав, дядь Вань! Я и сам это чувствую, но есть же судьба, она тоже вмешивается. Я даже не знаю, насколько оно моё – эта журналистика. Жизнь покажет… Для меня это время исканий… Поиск самого себя.
- Надо же! А я себя не искал – сразу пошёл работать в котельную…
На другой день, будучи в городе, Олег встретил в центральном парке Сашку Чикина, неугомонного чудика из бригады Сивака. Балагур и любитель анекдотов прогуливался по аллеям, держа за руку сына, трёхлетнего пацана. Увидел Олега – заулыбался и поприветствовал в привычной своей манере хохмить:
- Ну рассказывай, Куприн, где пропадаешь? Как жизнь?
- Зарываюсь с головой в бумажную стихию, себе не принадлежу – вот такие ощущения… Это какой-то нескончаемый марафон, а специфика работы точь-в-точь, как у Ивана-дурака: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что… Да, Санёк, как там Быстров, не выписался ещё?
- Выписался! – иронично, с надрывом воскликнул Чикин. – Похоронили уже.
Доронина точно обухом ударили по лбу.
- Вот судьба!.. Так нелепо! Ужас… Кризис, наверно не смог побороть?
- Говорят, водички холодной выпил, жарища же стояла, а организм ослаблен… Воспаление, отёк лёгких и всё…
По дороге к новому месту работы Олег печально смотрел на летящее навстречу шоссе, боролся с чувством одиночества и тоски. Слишком сложный приходилось превозмогать период, и снова рабочие будни требовали терпения, терпения…
…Стояли сухие, тёплые дни бабьего лета; на юге оно может продлиться до Нового года. Доронин уже вполне освоился в редакции, и после работы возвращался уже не в общежитие, а на частную квартиру, снятую внаём у грека. То было чарующее время романтики, время головокружительных любовных приключений. Вышло так, что Олег увлёкся молодой линотиписткой из типографии. У девушки было сказочное имя – Василиса, и она обладала вполне соответствующим колоритом: круглолицая, будто луна, брюнетка с томным, чувственным взглядом, полными розовыми губками. Взглянув на неё однажды во время дежурства по номеру, когда требовалось исправить ошибки в полосе, Олег мобилизовал себя, надеясь вскружить этой дивной Василисе голову. Фамилия Мурый давала повод для ласкового обращения:
- Привет, Мур-мур!.. Извини, что я тебя напрягаю… Вернее, не я, а эта вздорная газетёнка всех нас изнуряет. А потом, Мяу-Мяу, тебе надо как следует питаться, ну чтобы быть в теле… Я тебе больше скажу: был художник Питер Пауль Рубенс, вот он знал в женщинах толк – рисовал в основном таких, в которых было никак не меньше ста пятидесяти кило… Хочешь, я возьму над тобой шефство? За пару недель наберёшь… ладно, не сто пятьдесят, а где-то девяносто пять.
- Бог знает, что ты несёшь!..
- Нет, правда, давай сегодня и начнём.
- Я не голодная…
Между тем, шли дни, и однажды после очередного дежурства Олег привёз Василису к себе в роскошный флигель. На столе в проигрывателе звучала долгоиграющая пластинка, а дом грека воспринимался любовным олимпом. Бабье лето в ту осень выдалось затяжным… Про свой дневник Олег вспомнил лишь накануне Нового года, и сделал небольшой обзор событиям последнего времени:
«С середины декабря начал работать завотделом промышленности. Радостно, конечно, но забот и ответственности выше крыши. Олейников теперь собкор областной, а я занял его место… Неудачно действовал вчера на фабрике КОФ-1 – слушал целых полтора часа одного грека и его начальника как передовиков, но пришёл директор и всё зарубил. С утра сегодня дописываю очерк о Шиняеве. Этот жанр мне особенно дорог, если удаётся выдать с философским подтекстом. Днём в редакцию приходил какой-то тип, мнящий себя литератором. «Очерчишко чертишь?..» - всё поглядывал он на мою писанину, болтал про свои дела и в двадцать минут надоел, как редька. Терпеть не могу хвастовства, нагловатых физиономий.
Приучаю себя к тому, чтобы всё увиденное, самые мелкие детали переносить в дневник – личную базу творческих замыслов… С утра на улице тепло, снег тает, будто весной, а до неё ещё добрых два месяца. В столовой забрал сегодня новогоднего кота – милейшую картинку. Кот будет висеть в моём кабинете и символизировать собой лучшие качества настоящих мужчин. В минувшее воскресение работал над рефератом «Советский очерк», смотрели здесь с Василисой фильм «Фан-фан тюльпан». Мурка, как всегда обворожительна… Живу как умею – и ярко, и яростно. И впереди ещё – целая жизнь!..»
----------------------------------------