«Как выражалась девица в фильме Сергея Герасимова, журналистика меня так захватила, что покой забыл окончательно…» - в подражание Толстому Доронин завёл себе дневник, куда записывал всё, что томило и веселило душу, а само это занятие представлялось чем-то наподобие пахоты – важным и неизбежным. – Нет, чтобы просто, без затей пожить в своё удовольствие… Что ты! Как можно сибаритствовать, почивать в обывательском болоте! Подайте мне такую жизнь, чтобы вокруг всё бурлило и грохотало».
С некоторой иронией Олег мысленно оглядывался на смутные мотивы, побудившие его увлечься журналистикой. Несомненно, сработал этот претенциозный фильм Герасимова, уводящий от реальной лямки и участи журналиста в заоблачную высь. Несуразный, интригующий эффект произвёл ещё французский фильм «Фантомас» с участием великолепного Жана Марэ. Бесстрашен, красив. А как дерётся! И тоже журналист.
Поступать на журфак Доронину пришлось дважды. Первая попытка получилась провальной, так что и вспоминалось о ней без всякого удовольствия.
«Тоже мне публицист пришибленный!..»
Олегу было стыдно, что он тогда скромненько жался к университетским стенам и не похож был на будущего журналиста. Сказывалась ещё детская застенчивость и подавленность, когда так много народа и все претендуют. Впрочем, толчея не помешала познакомиться с Вадимом Рудницким; Олег почувствовал симпатию к этому простому парню, сел с ним за один стол, и так на всех экзаменах. Сочинение писал яростно, и всё равно получил тройку.
Момент, когда оглашали список поступивших, выглядел вполне душераздирающим. Абитуриенты маялись в коридорах, на лестничных площадках. Среди парней, ничем особенно не приметных, несколько человек умудрялись выделиться, словно это были попугаи в воробьиной стае. Их отличала манера держаться с шутовским апломбом и спесью. Слышались кичливые фразы про родственные и иные связи со светилами журналистики, про «жизнь в шоколаде». Некоторые, и впрямь, лопали шоколад, полагая, должно быть, что это их хлеб насущный. Их задранные носы и козлиные бородки наряду с интересом, определенно, вызывали у Олега брезгливость.
Когда позвали в аудиторию, и слабый, и сильный пол, забыв про деликатность соприкосновений, с лошадиным топотом устремились по тесным коридорам внутрь и устроили небольшую Ходынку. Человек двести уселись в немыслимой тесноте за столы, на столы, на чьи-то незнакомые колени. Нервный гул устойчиво и упруго заполонил помещение.
И вот читают. Пятьдесят человек вроде много, и в то же время надежда таяла с каждой прочитанной фамилией. Радостно кричали те, кто был назван, и сокрушённо озирались остальные. Многие девушки сидели с красными, заплаканными глазами.
- Ура! – заорал над ухом Олега Вадим Рудницкий. Он принят. Доронин своей фамилии не услышал; в груди около самого горла сделалось мерзко, как, вероятно, у Сизифа, уронившего непокорный камень. Больно было смотреть на девичьи слёзы, хотелось на воздух. Сияющий Вадим, испытывая неловкость, держался всё же рядом, успокаивал и виновато прятал счастливые глаза. Взвинченное состояние убеждало Олега в том, что будущей весной он непременно поступит. С радости и с горя выпили с Вадимом по стакану вина.
- Не горюй! Всё у тебя в следующий раз получится…
- Да, Вадим, да…
Тёплый вечер продолжался, вскоре стало смеркаться, по темнеющему небу беспокойно плыли хмурые облака. Олег брёл по улицам Алма-Аты в тяжёлых раздумьях. Порывы ветра срывали с лица крупные капли дождя, настроение было подавленным, и вместе с тем ощущалась колоссальная энергия души.
Желание писать от этой неудачи только удвоилось. Олег ежедневно сочинял дневниковые заметки, считая Толстого своим первым преподавателем. Временами он с умилением и как бы заново погружался в давно пережитую ситуацию, отражённую в дневнике:
«Сегодня ночь перед Рождеством, и она для меня более чем замечательная. Во второй половине ночи тишина в аэропорту необыкновенная. Нет гудящих самолетов, нет постоянной толкучки на перроне, только луна полным телом присутствует в окне небольшого киоска у ограды накопителя. Напротив меня в кресле Т. – засыпающая красавица, прячет лицо за отворотами пальто. Она чрезвычайно мила и похожа на луну, при этом лишена всякого движения – дремлет, томно смежив ресницы. Само собой вышло так, что я, не раздумывая и без слов, поцеловал её в губы. Она в ответ рассеянно улыбнулась и не сказала ни слова. Дивная ночь!»
«Недавно в областной газете напечатали мой репортаж «Перед вылетом в поле». Приятно, но всё-таки это мелочь. Я должен писать очерки и рассказы… Сегодняшней ночью опять валил снег, в аэропорту сказочно красиво. Зима молодит и прибавляет бодрости, а между тем, чувствую себя, точно мужик, опоздавший на поезд. Так сетует один чеховский герой».
«Ура! Я – студент-заочник факультета журналистики. Прилетел сегодня из Алма-Аты, где мы сдавали первую сессию. И какие чудесные были встречи, как славно мы проводили время в кафе «Белый лебедь» напротив университета! Развлекали девчонок рассуждениями о жизни, о наших стремлениях, пили вино… На занятиях среди забот и волнений чувствуется оригинальное будущее. Всё-таки красивая у нас профессия, преподаватели величают «журналистами». Какой это бальзам для души!»
…Вторую неделю Доронин парился на полуострове Мангышлак. Неожиданно предложили экзотическую командировку к морю, и что замечательно – в начале лета. Предстояло возить фрукты самолётом и базироваться на берегу Каспия в течение месяца.
Солнечное утро. Ещё не жарко, в воздухе легко и весело носятся стрижи. Олег с наслаждением осматривал двигатели, планер, хотя чувствовал, знал в каком они состоянии даже на расстоянии. Так бывает, когда занят только одним самолётом. После взлёта солнце, проникая сквозь иллюминаторы, играло на полу пустого фюзеляжа тёплыми, белыми пятнами. Доронин и его коллега, специалист по электрооборудованию, нежились в этих лучах, как котята.
- Что это у тебя? – спросил приятель, завидев в руках у Олега объёмистую общую тетрадь, исписанную мелким убористым почерком.
- Дневник… Понимаешь, прелесть в том, что эти записи за хвост удерживают твоё время. Вот я пропустил недавно почти десять дней – не писал, и теперь почти ничего не могу вспомнить об этом времени: оно прошло сквозь меня и исчезло…
С некоторых пор Олег научил себя замечать и ценить неповторимость даже самых обыкновенных ситуаций.
- Ты – композитор!.. – поощрительно воскликнул коллега.
Олег с ностальгическим чувством перечитывал фрагменты записей о зимней сессии в Алма-Ате.
«Мы живём в частном доме у хозяйки, которую зовут тётя Лена. Есть у неё дочь лет восемнадцати, очень миловидна, хотя и зелена. Мы размещаемся в отдельной времянке, где очень уютно и никто не мешает. Рядом живут парни из Новосибирска, забавные ребята. Одного из них, самого милого, Брянцев в шутку зовёт «ласковый подлец». А тот удивляется: «Ну почему, Витя, ну почему?» С хозяйской дочкой у меня этакий безобидный, невинный флирт. Целуемся, где придётся, в уединении, и это обоим нравится. Алина – совсем ещё девочка, у неё это пока ещё на уровне любопытства. Но говорит, между прочим, что у неё есть жених и что скоро она выйдет замуж. Мы с Брянцевым для неё, будто гусары, завернувшие сюда на постой. У Брянцева свои приключения, любовные встречи где-то под мостом, потом в каком-то холодном доме, где он, проведя ночь любви, едва не замёрз. Но рассказывал восторженно: «Какая фемина!..» Самое забавное в его ситуации, что совсем недавно ему сделали операцию по устранению грыжи, шов совсем свежий… Рисковал, говорит, выпустить на волю собственные кишки, но обошлось…
Много и часто пили пиво, совмещая это с посещением бани, а ребята из Новосибирска для пива арендовали у бабуси тридцатилитровую бадью».
Сами собой на глаза просились страницы, повествующие о только что прошедшей весне:
«На удивление быстро закончил очерк «Подняться над бездной» об альпинистах, отправил в редакцию, посмотрим, что из этого выйдет. С утра был в райкоме комсомола. Несколькими днями раньше готовил здесь очерк о работе комсомольских вожаков. Забавно было рассмотреть, чем они заняты, и велика ли от их деятельности польза. Первого на месте не оказалось, второго – тоже, но тут к моим услугам явилась третий секретарь – молодая и в первый момент показавшаяся мне никакой девушка по имени Валерия. Угадывалось присущее ей самомнение, строгость, движения были неспешными и солидными. Глубокого, интересного разговора в первый день не получилось. Она не знала, что в её работе может быть интересным, всё вроде привычно, по протоколу. Расставаясь, я попросил о продолжении встреч и бесед, чтобы самому нащупать что-то существенное. Сегодня с этой самой Валерией ездили по первичным организациям. Она сидела рядом, и общение было пока что деловым, но во мне уже творилось чёрт знает что. На комсомольском секретаре в тот день было очень красивое платье оригинальной расцветки. Когда Валерия по пути в первичку обходила лужи, я смотрел на неё, как на модель, и спрашивал себя: неужели она мне так уж нравится? Интерес к ней растёт не по дням, а по часам».
«Кажется, я снова влюбился… И кто бы мог подумать, - в героиню своего очерка, который ещё не написан. Намедни были на спектакле Целиноградского театра драмы «В этой девушке что-то есть». Валерия показалась мне фантастически привлекательной, я окончательно потерял голову…»
«Вчера работал в ночь, и настроение до звонка Валерии было неважным. Но вот в начале одиннадцатого поднялся в ПДО и взял трубку. Лера откликнулась спокойно, выдержанно слушала мой взволнованный монолог:
-…Верите ли Вы, что это по крайней мере не игра?
- Да…
- Ну спасибо, это по-царски.
- Я говорю то, что думаю.
С неожиданно счастливым ощущением прожил этот вечер. Досмотрели фильм «ТАСС уполномочён заявить», потом обслужили Ан-24 47710, и я ещё долго сидел, переписывая очерк с «Чимкентшины». Было ощущение полноты и роскоши жизни».
Этому роману не суждено было даже начаться, ибо комсомольским секретарям влюбляться вообще не свойственно – такой ироничный вывод сделал в итоге Доронин. Очерк был написан, но угрюмо-тоскливое настроение ещё долго преследовало, и только в трудах Олег забывался.
«Я теперь физически ощущаю недуг, если не блещут мои главные дела в творчестве… Вчера на работе, читая рассказ в «Литературной газете», почувствовал жестокую потребность писать… Радуюсь сегодня изрядно. Радует всё: даже полёт воробья, который, пройдоха, за десять минут умудряется свить гнездо в зашивке элерона. Радуюсь облакам и тому, что жизнь продолжается. Читал статью по творчеству Чивилихина. Удивительна его правда, позиция и страстное стремление отзываться на всё, что было в истории Отечества».
…Первый раз на Мангышлак в Шевченко прилетели к полудню, очутившись в жаркой, влажной духоте прикаспийских песков. Аэропорт оказался уютным, как и сам город, построенный по проекту ленинградских архитекторов. При заходе на посадку самолёт описал полукруг над мысом и городом; удивительное впечатление производили высотные здания на опорах, с высоты круга похожие на изящные тумбочки. Рядом синел, искрился россыпью солнечных бликов Каспий.
Когда рулили по перрону мимо Ту-154-го, бортмеханик едва не подпрыгнул на своём кресле, увидев у трапа экзотическую картину: три стюардессы с поднятыми до самых трусиков юбками ловили солнечные лучи для загара.
- Ты посмотри, что делается! Народ соблазняют…
- Это, наверно, питерские. Им всегда солнца мало.
После обеда в ресторане аэропорта лётчики запустили ещё не остывшие двигатели и вылетели в Грозный. До возвращения самолёта Олег подался часа на три к морю, улёгся там на обжигающий песок и грустил, вспоминая Гагры, стюардесс. Зависимость духа от плоти по-прежнему портила нервы, и образ Толстого рисовался в воображении Доронина скорбным, изнурённым той же самой зависимостью. Для разнообразия Олег улетал вместе с экипажем за овощами и фруктами. Обычно сидел в салоне с книжкой, что-то записывал в дневник или просто всматривался в морскую даль. Часто внизу там и сям обнаруживались мелкие, как букашки, корабли.
Однажды в полдень, когда спецрейсовый Ан-24 с грушами и яблоками на борту приземлился в Шевченко, а экипаж тут же исчез, торопясь в ресторан, у трапа самолёта появилась пухлая, загорелая девица. Её привлекательность тотчас ударила Олегу в глаза: изящные и не едва заметные груди упирались в вырез блузки, сногсшибательной показалась фигура с гармоничными линиями талии и бедер. Лицом же девушка, видимо, не смогла бы свести кого-то с ума; черты, их общее выражение отличались простотой, то же самое говорящей о характере без особых амбиций. Она несмело заглянула в салон как раз в тот момент, когда Олег в плавках прыгал на одной ноге – переодевался.
- Девушка, куда же вы?
Лёгкое смущение знакомству не помешало. Барышня виновато опустила глаза, попятилась, Олег же мелким бесом рассыпался в любезностях и не замедлил пригласить её в самолёт. Ах, эта милая стеснительность первых шагов к сближению! Тамара или Тома, точно с опаской, осторожно поднялась по трапу. Как выяснилось, она – работник отдела перевозок, а сюда пришла попросить немного груш, но от стеснения маялась и молчала. Олег в первую очередь добился от девушки обещания, что та будет приходить к самолёту регулярно, и с нежностью выбрал для неё штук двадцать великолепных груш. Тома не спешила уходить, жеманно и с удовольствием прогуливалась около самолёта, пока Олег осматривал двигатели.
Тем временем из ресторана явились лётчики. Увидев такую идиллию, бортмеханик изумлённо завопил:
- Не, ну вы посмотрите, как он тут живёт!.. Уже девку себе завёл!
- Доронин наш рождён был хватом! – обходя самолёт, экспромтом продекламировал командир.
А второй пилот шутки ради схватил Тому за руку, потащил в сторону входной двери.
- Полетим с нами! Научим тебя пилотировать… Да не бойся, не залетишь!..
Эта комическая сценка развеселила всех.
- Пусти! Пусти! – как будто и впрямь перепугавшись, голосила Тома и упорно тормозила своими полными ножками, не желая идти в самолёт.
Вечером она вновь появилась, тихая и очаровательная, выросла как из-под земли, едва ушёл экипаж. Олег осматривал планер, Тома дружески, с участием держалась рядом, ласково поглаживала обшивку фюзеляжа и рассказывала о недавнем происшествии в отделе перевозок:
-…У Вали неприятности. Она на электрокаре пробила борт у Ил-18-го. Из Алма-Аты приехала комиссия, сейчас разбираются, кто прав, кто виноват…
- Ил-18-й жалко, - шутливо отреагировал Олег.
Затем уже в сумерках молодые люди сидели вдвоём в пустом самолёте и целовались.
- Тома, ты такая красавица!.. Иди сюда, - сидя в пилотской кабине на кресле командира, Олег призывно вытянул руки.
- Я тяжелая, - с очаровательным смущением предупредила Тома, усаживаясь Доронину на колени.
- Да не раздавишь…
С первого вечера они начали каждодневно встречаться; вместе гуляли берегом моря, загорали, плескались в тёплых волнах прибоя. Олег любовался, гладил взглядом её обворожительные ножки, не дающую покоя грудь. Ласкалось море, ласкалось солнце и грезилось счастье на фоне какой-то вечной грусти.
Однажды, ослепительным полднем, Тома пригласила Олега к себе домой – в жилой район у самого моря – и проявила редкое гостеприимство. Такой милой, доверчивой простоты, желания угостить, занять, развеселить Олег прежде не встречал нигде, поэтому охотно любовался фотографиями Томы в альбоме, разглядывал книги. Думалось, между прочим, что вот оно, ну пусть не само счастье, пусть его зарницы или даже мираж, отражающий это чудо жизни, когда оба млели в блаженном полусне, шутливо боролись, лежа на паласе, и целовались, целовались… Олег рассмешил Тому до слёз, вспомнив недавний свой сон:
- Представляешь, приснилось чёрт знает что – будто я в положении и этак легкомысленно предполагаю родить… Честное слово, не придумал. Ну каково?
- Наверно, наелся чего-нибудь на ночь… Пойдём на балкон! Сейчас тебя угощать буду.
Вечер был удивительно хорош. Никуда не хотелось идти, потому как здесь, на балконе, было лучше, чем где либо.
«Ну почему так устроена жизнь, что только впоследствии счастье становится ощущением счастья?.. Мелькнёт и оставит одни лишь воспоминания, которые потом бередят душу», - сокрушался Олег, припоминая, что так уже бывало в его жизни.
Тома подала к чаю копчёные каспийские кильки, янтарные и необычайно вкусные.
В день окончательного расставания перед отлётом домой Олег навестил свою подругу рано утром. Тома вышла на лестницу, одетая в лёгкий цветастый халатик и совершенно сонная. Пробормотала невнятно:
- А?.. Чё? Здравствуй! – она вдруг присела на корточки, привалилась спиной к стене.
С грустным, томительным умилением Олег наблюдал эту детскую непосредственность.
«Ну как вот с ней прощаться?!»
Затем он поднял её, прижал к груди. Тома спала и не отвечала даже на поцелуи.
«Очень мило с её стороны…» - улыбался Олег, с горечью сознавая, что это расставание, по всей видимости, навсегда. – Ах, молодость, молодость!»
Через час Ан-24 взмыл над Шевченко и тут же озарился радостными лучами восходящего солнца. Доронин сидел в пилотской на пустующем кресле радиста, сидел в задумчивости и слегка хмельной от чешского пива, которое экипаж вёз с собой в качестве трофея, добытого на продуктовой базе Мангышлака.