Вернувшись домой, в такой же жаркий, но серый и скучный, неколоритный край, Олег несколько дней оставался в плену приятных воспоминаний о море, бродил по двору, загадочно улыбался и как будто ожидал опять чего-то необыкновенного.
«А почему, собственно, жизнь не может напоминать сплошное приключение?.. Восторг, новизна, любовные отношения – пусть это всё случается на каждом шагу, - однообразные грёзы легко овладевали его сознанием, отгоняя на второй и третий план житейскую канитель. – Когда же ты начнёшь заниматься делом?.. Ты живёшь жалкой, ничтожной жизнью человека, который не развивается, а только ищет наслаждений».
Откуда ни возьмись, в мысленном поле зрения явился Толстой в своей просторной блузе, суровый и неподкупный.
«Странно, - думал Олег, - в каком-то письме или в дневниках Толстой признавался, что если бы не был занят своим гигантским трудом писателя, то чувствовал бы себя намного счастливее… Всю жизнь изнурять себя только для того, чтобы быть несчастным?.. Неувязочка, Лев Николаевич!»
В один из дней кончающегося отпуска Доронин посетил местное озеро, названное в духе времени «Комсомольским». И какое же убогое впечатление производило оно после моря! Плоское, стоячее болото… А попробовал проплыть – казалось, кто-то держит за ноги; тело уже не скользило, как в морской воде. С грустью Олег выбрался на берег, прилёг на песке, лаская взглядом новую свою игрушку – купленный в кредит мотороллер:
«Какой ни есть, всё-таки конь, сивка-бурка, пусть смехотворное, но всё же транспортное средство».
На всей округе лежала печать забвения, опустошения. Когда-то здесь кипела жизнь, по берегам озера устраивались военизированные игры «Зарница», спортсмены аэроклуба прыгали с парашютом в воду. На берегу было полно молодёжи, гремела музыка, теперь же неподалёку под грибком сидела компания юнцов, пьющих пиво и играющих в карты.
«Нет, прожигателем жизни я никогда не буду… Действовать, действовать!» - Олег встрепенулся; Толстой неустанно, как кочегар, разжигал в его душе устремлённость к мечтам, идеалам, а мысленный взор опять сосредоточился на светловолосой красавице. Ещё не представляя всех действий авантюрного плана, Доронин помчался домой, а уж там, в своём сарае дал волю воображению.. Варианты свидания громоздились, отталкивали друг друга и всё казались неподходящими. Хотелось уйти от банальности, примитивности любовного порыва. Олег вскакивал с кровати, метался по двору, встречая сочувственные взгляды деда.
- Это у тебя от дыни понос… Попей чаю!
- Да нет, всё в порядке, - обронил Олег, озабоченный тем, как бы незаметно от деда раздобыть в дядькином хозяйстве крепкую верёвку, иначе начнутся расспросы: куда, зачем?
«Если завязать через каждые полметра узлами, будет то, что надо… теперь поищем хороший крюк»
Солнце уже близилось к закату, покрывая позолотой облака и верхушки зданий, когда Олег ринулся в центр города и вернулся с роскошным букетом роз, а после с нежностью глядя на цветы, написал записку:
«Должно быть, я рискую рассердить тебя, как тогда,
в коридоре аэропорта. На меня повеяло вселенским
холодом. Поверь, я ещё вырасту в твоих глазах
до гигантских высот благородства и
человечности…»
В наступившую ночь ему не суждено было заснуть. А прогулки по двору, беспокойство, настораживало уже дядьку.
«Наверняка думает, что я где-то с друзьями перебрал и вот-вот должен сблевать…» - предположил Олег, но дядька усмотрел более тонкую и, пожалуй, справедливую причину странного настроения:
- Жениться тебе пора, Олежка… Иначе так и будешь маяться.
- Нет, дядь Вань… Это всё равно что заковать себя в кандалы. Я как-то не готов.
- Ну-ну, - одобрительно отозвался дядька.
Олег вернулся в сарай, долго неподвижно лежал, заложив руки за голову, рассеянно и беспорядочно перебирал в памяти всё, чем жил последние месяцы, со вздохом переводил взгляд на резкий, будто углём начертанный портрет Толстого на стене. Со стороны можно было подумать, что на заре молодого человека ожидает дуэль, так много загадочных эмоций, гримас блуждало по лицу Олега. Глубокой ночью он решительно вышел за ворота и, взглянув на ясное небо с круглой во всей своей полноте луной, зашагал безмолвными улицами. Сам себе в эти минуты он казался странным, душевно неприкаянным, из породы чудаков. Идти было далеко, но Олег предусмотрительно обулся в резиновые кеды и всё время подгонял себя любовным чувством, способным заменить человеку крылья. В руках он нёс длинную рейку и цветы, а за спиной висел рюкзак с верёвкой. Был уже третий час ночи, когда Доронин приблизился к женскому общежитию, остановился против заветного балкона на втором этаже. Луна, как добрый прожектор, освещала все закоулки, деревья и здания; если бы не тень от кустов сирени, протянувшаяся до самой стены, Олег был бы виден со всех сторон, и любой его шаг у стены, разоблачал бы, как вора или преступника.
Тишину ночи нарушало мелодичное верещание цикад, отдалённые гудки тепловозов и ощутимые в висках удары сердца. Постояв несколько минут, прислушавшись, Олег убедился, что вся округа охвачена безмолвием и покоем, затем решительно вытащил из рюкзака верёвку, букет для сохранности взял в зубы и торопливо направился к балкону. Крюк на конце верёвки предстояло зацепить за решётку ограждения; тут-то и пригодился шест.
«Теперь уже нечего ждать… вперёд!»
Руками, ногами Олег почувствовал узлы на верёвке, и почти без усилий добрался до барьера, украдкой перелез через него и замер. Балконная дверь была заперта, зато приоткрытой оказалось окно. Олег почувствовал удачу, поверил, что всё получится; сейчас оставит на окне цветы, записку и назад.
«Вот когда она восхитится, поймёт, что я – добрый волшебник, я всё могу… Колоссальное удовольствие - сделать то, чего, по мнению других, ты ни сметь, ни суметь не в силах… Надо ещё приоткрыть окно», - Олег плавно надавил на оконную створку внутрь и в тот же миг услышал, как в комнате с грохотом что-то разбилось. Похоже, это был горшок с цветком. Через секунду из темноты из-за штор раздался пронзительный, заливистый визг. Доронина будто взрывной волной отбросило от окна. Не помня, куда делись из рук цветы и записка, он стремительно перемахнул через барьер, вцепился в верёвку и в два счета спустился на землю. Остановившись в тени кустов, Олег оглянулся: в комнате, куда он только что пытался заглянуть, горел свет, голосов уже не было слышно, а ночь оставалась спокойной, как прежде. Однако радость, ещё недавно так упоительно ласкавшая душу, напрочь исчезла.
«Что же мне так не везёт!?..» - жгучий позор и неприязнь к самому себе терзали душу. И было жаль своего чувства.
В удручённом состоянии Доронин под утро вернулся домой, заметив, что и здесь ему нет удачи: калитка ворот была закрыта на задвижку, значит, ночью просыпался и наводил порядок дядька. Олег с остервенением перелез через забор под радостное тявканье Трезорчика. Песику крепко влетело в загривок, после чего он, словно язык проглотил и убрался в будку. С таким же побитым видом осторожно добрался до двери сарая, повалился на кровать и сам Олег.
Очнулся он во второй половине дня, ощущая что-то вроде мигрени. В безрадостном состоянии оделся, выбрался в сад и опять улегся на кровать под согревающими лучами солнца.
- Ай ты тута?.. – удивился подошедший к Олегу дед. – А я думал, ты уехал куда. Потом вижу, мотоцикл дома.
«- Ай я тута!..» - мысленно передразнив деда, внук позволил себе игривый тон. – Отгадай загадку, дед: почему самолёт летает, а крыльями не машет?
- Что он – ворона что ли! – обиделся дед. – Птица-то, она живая, а самолёт твой из железа…
«Тебе просто, сел с газетой на порог, и всё, уже счастлив, а тут что ни встреча, то невезуха. И Толстой – помощник слабый».
Олег отчётливо признавал факт, что радости жизни в последнее время обходят его стороной. Сосредоточившись, поразмыслив, он даже головой помотал, как бы, отгоняя от себя излишнюю чепуху. «Ищи, в чём ошибся, исправляй!» - подал голос угрюмый, слегка обескураженный Толстой, прочно обосновавшийся в сознании Олега. Иногда он даже непрошено высказывал свои мысли, взгляды.
Собравшись в комок, Доронин распрямился, словно подпрыгнувший в воздух уж, схватил висевшее над кроватью яблоко и снова уже бодрый духом погрузился в свои проблемы. Дед тем временем уселся на пороге, одел очки и развернул «Известия».
«Вот дед… живёт себе, в ус не дует, а ведь выдержал и первую мировую, и коллективизацию, и Отечественную, и дом у него горел дотла. Значит, есть какая-то формула, привычка радостно существовать всему назло… Конечно, дед сейчас не влюблён, ему незачем лазать по балконам. А вообще, дед умеет себя ограничивать, для удовольствий ему хватает газеты… Газета – это же не девка, с ней проще… Эх, да здравствует аскетизм, способность обходиться малым. Буду внушать себе, что я независим от женского пола. Буду дрессировать себя и закалять до такой степени, пока привлекательность этих существ не сравнится с привлекательностью, скажем, куриц…» - подумав, однако, что такой взгляд слишком уж груб и несправедлив, Олег решил, что красоту можно замещать красотой – в природе ведь масса других безобидных красавиц, к примеру, бабочек, кошек, лошадей, даже змеи красивы и грациозны… Эта забавная, несерьёзная мысль вызвала только улыбку. В стойкость свою на этот счёт Олег верил слабо.
Целый месяц Доронин провёл в относительном спокойствии, без тревог и метаний, вызванных нежными чувствами, но это стало возможно благодаря командировке в Актюбинск. Аскетом Олег сделался поневоле, осваивая очередной для себя самолёт – на этот раз поршневой Ил-14. Учебно-тренировочный отряд во многом напоминал училище: такие же занятия и замкнутый круг перемещений – гостиница – столовая- учебный корпус – гостиница. Сменялись дни, похожие один на другой, как капли воды, не вызывая каких-либо всплесков эмоций. Олег уже начал подумывать, что аскетизм – доступный, объезженный стиль жизни, особенно когда нет лишних денег и желания поутихли. Но как-то после занятий он забрёл в местный аэропортовский магазин купить к чаю сладостей и был позорно обескуражен в собственных глазах. За прилавком властвовала молодая обаятельная продавщица. Её беззаботное, весёлое лицо, милый образ женщины вообще, точно вызов самой природы, мгновенно нарушили душевное равновесие. Сердце у Олега защемило, вновь, как заноза, почувствовалась потребность любить и быть любимым.
С возвращением домой Доронин заподозрил смутное и неотвязное желание ещё раз повидаться с Говорухой – «Прорухой», как теперь он величал её в умственном обиходе. В третье воскресенье августа, праздничным для всех авиаторов днём Олег, уставший сопротивляться самому себе, поехал к знакомому общежитию. Тянуло туда неудержимо и властно, а вместе с тем не хотелось больше страдать от неудач и нелепостей. В итоге придумалось следующее: надеть дедовский пиджак, взять его палку и шляпу, наклеить усы, и таким образом в обличье Кисы Воробьянинова всё разведать.
«Боже, какой я идиот!.. – сокрушался мельком Олег и продолжал наносить на волосы пудру, чтобы выглядеть неузнаваемым. Он совершенно не представлял, что из этой клоунской затеи выйдет. – Ну и пусть, будь что будет! Я хочу испить эту чашу до дна, и пора уже избавиться от наваждения».
Когда он шёл по коридору общежития, постукивая по полу стариковской палкой, некоторые из встречных женщин посматривали с лёгким недоумением.
- Войдите! Кто там? – приятный девичий голос послышался за дверью, когда Олег постучал с ощущением обречённости.
Ещё можно было развернуться и дать дёру, но таким малодушием он как будто не отличался и шагнул внутрь комнаты. У столика перед зеркалом в профиль стояла стройная брюнетка, больше в комнате никого не было. Доронин успел заметить лучистый, приветливый взгляд девушки. Секунду или две она всматривалась в лицо пришельца, затем с лёгкой усмешкой промолвила:
- Проходи, проходи, Олег!
Гость неуверенно, виновато присел на стоящий у стола стул. Вот так новость, его здесь знают!.. И говорить, как оказалось, было не о чем.
- А Валентины дома нет… Она появится завтра вечером… Какой ты смешной! Вот чудак, не стесняйся… Сначала ты нас перепугал, потом нашли цветы и записку. И знаешь, я до утра не спала, всё думалось: «Есть ещё на свете романтики».
Олег молчал виновато, застенчиво, а эта незнакомая, милая девушка своим ироничным вниманием и участием переворачивала ему душу.
- Напрасно ты, Олег, так страдаешь и добиваешься взаимности… Поверь, она не стоит того. Уж я-то Валентину знаю.
Незнакомка явно ему сочувствовала и выглядела многоопытной, мудрой, так что слушая её, Олег смущённо помалкивал. Ставший ненавистным нелепый наряд мучительно давил ему плечи, обжигал физиономию.
-…Вокруг неё такие киты маневрируют! – продолжала трогательно увещевать черноглазая красавица. – А ты такой чистый, наивный мальчик, к тому же романтик… Забудь её, это мой совет. У тебя всё ещё впереди, встретишь настоящую свою любовь. Только не раскисай никогда, женщины не любят хлюпиков!..
Олег взглянул ещё раз в её честные, пронзительные глаза, поблагодарил и резко сорвался с места, словно тут ему грозила серьёзная опасность. Уже в коридоре сорвал с себя камуфляжные усы и пиджак. В душу очистительным вихрем врывалась внезапная радость.
«Пусть так, нелепо, сурово приходит конец этим чувственным терзаниям…» Ещё Олегу вспомнилось утверждение Базарова из «Отцов и детей»: «Вот мы были с тобой в женском обществе, было приятно, но выйти из этого общества – всё равно что окатить себя водой в жаркий полдень».
…Стояли знойные дни августа. С самого утра солнце старательно разогревало всё земное пространство. Из-за обилия света почва выглядела белесой, от асфальтового покрытия перрона, как от огромной сковородки, исходил жар, насыщенный нефтяными испарениями. За стоянками самолётов через пустырь протекал полноводный арык. Работавшим поблизости технарям когда-то пришла идея вырыть в русле этого ручья небольшой котлован, и теперь как только выпадали свободные минуты, сюда прибегали освежиться все кому не лень, даже женщины из отдела перевозок.
Доронин работал теперь на перроне, обслуживал только «Илы». Обычно в начале смены вылетали два Ил-14 и возвращались из длинных рейсов лишь к вечеру. Проводив самолёты, Олег и его новый приятель, наставник Хованский располагались на лужайке близ арыка, блаженствовали в тени изнурённых зноем акаций. Хованский представлял собой личность не лишённую колорита. Высокого роста, с блестящей лысиной, он своими повадками, белозубой улыбкой и труднопереносимым пронзительным взглядом отдалённо напоминал Григория Распутина. Олега забавляло то, что Хованский, этот бывалый дядя, казался апологетом современного нигилизма. О чём бы ни говорил он, будучи даже в отличном настроении, непременно ёрничал, выражал неприязнь по отношению к любому начальству.
- Сейчас морды воротят, а было время, они у меня, как пацаны подручные в бригаде бегали, - Хованский таким образом презрительно отзывался о начальнике АТБ и главном инженере, с которыми у него всегда обнаруживалась конфронтация.
Отдыхая с видом загорающего курортника, наставник имел обыкновение без всякой необходимости плевать вокруг себя на траву. Со стороны это выглядело как недоступный пониманию ритуал шамана. Или же вдруг замечал, как муравей, надрываясь, тащил на себе мелкую козявку; тут уж следовало умозаключение, что этот муравей – развратник:
- Куда же ты, подлец, её волокёшь? И что тебе за удовольствие от неё, сдохшей? А ты чего, Олег, невесёлый?
- Голова болит уже третий день. В этом ручье, видать, простудился – залез разогретый.
- Прими водки четыре по сто – как рукой снимет, - многозначительно советовал Хованский.
Если Олег просил рассказать какой-нибудь весёлый случай из практики бывалого технаря, наставник польщённо улыбался, кряхтел и без труда вспоминал курьёзы, как, например, такой:
- У нас в Сибири один шутник раздул товарища воздухом из баллона… Заряжали колёса на «Тушке», и вот пока мужик возился с колпачком, другой приставил ему сзади шланг и открыл вентиль… Шутя отправил коллегу на тот свет… Или вот такой феноменальный случай был уже здесь… Ты же видишь, у нас тут по соседству полк базируется, полоса общая… Один технарь что удумал?! Привязал к мотоциклу с коляской реактивный ускоритель и решил прокатиться по полосе с ветерком. Для истребителя тяга в пятьсот килограмм – так себе, а этого удальца потом собирали по всей полосе. «Иж» тоже не выжил – разлетелся на куски.
Так, в блаженном бездействии приятели проводили час за часом. Когда на посадочной прямой, коптя четырьмя двигателями, вдалеке показывался Ил-18, Олег не спеша поднимался и шёл встречать транзитный борт. Через час-полтора он возвращался к ручью, прихватив из столовой пару бутылок пива. Хованский в той же позе лежал у ручья.
- Ну как там? – после серии упоительных глотков интересовался, поглаживал белое брюхо наставник.
- Да всё в порядке, - спокойно, солидно отвечал Олег.
Он и сам незаметно набрался опыта и даже слегка заматерел. Уже миновала пора, когда вчерашний выпускник училища держался скованно, вздрагивал, если во время прогрева двигателей нос «Ила» на добрых полметра обрушивался вниз. «Не бзди, это стойка просела…» - невозмутимо улыбался сидящий на командирском кресле Хованский. Когда базовые самолёты приходили с дефектами, цинично настроенный шеф Доронина удивительным образом перевоплощался: сноровисто менял труднодоступные агрегаты, увлекался работой и не замечал такого комического обстоятельства, как наполовину сползшие штаны.
- Владимир Андреевич, народ же кругом, пассажиры смотрят… - пытался урезонить сменный инженер.
- Ничего, пусть любуются моей задней физиономией.
…Осенью Олег начал посещать вечерние подготовительные курсы в пединституте. После мужских коллективов в училище и в учебно-тренировочных центрах здесь за партами грациозно рассаживались в большинстве своём молодые красавицы, будущие педагоги. Олег озирался вначале с некоторым смущением, но вскоре освоился и сдружился с одной из них – пухленькой девушкой с мелодичным, как звук камертона, именем – Лиля. Случалось, ему предлагали выйти к доске и ответить на вопрос по предмету - решить какой-нибудь пример, доказать теорему. Олег удивлялся тем запасам знаний, что помнил ещё из школьной программы, а когда возвращался на своё место, розовощёкая Лиля улыбалась и пожимала ему руку:
- Ну ты гений!
Олег, и вправду, чувствовал себя, будто рыба в воде; ловил устремлённые на себя любопытные взгляды, и это нравилось, забавляло.
После занятий они с Лилей охотно бродили по сверкающим огнями улицам города, бывали в кино. Олегу казалось, что жизнь определённо стала к нему благосклонней. Нравилась эта простая симпатичная девушка, нравилась её стройная фигура в бежевом плаще, эффектно перехваченная поясом в талии. А с какой удивительной грацией она выставляла вперёд ножку, как свободно и доверчиво опиралась на его руку, шагая рядом!
-…На земле много объектов, построенных как будто людьми, но до того необыкновенных и уникальных, что ученые разобраться не могут: как такое удалось? Ну взять хотя бы Александрийский маяк… Огромной высоты башня, а наверху невиданных размеров зеркало. Как его могли туда затащить? Просто нечем было, а ведь смогли… Загадка.
- Ты такой начитанный!.. - уважительно замечала Лиля, хотя Олег про себя так не думал. Скорее, наоборот, зачастую казалось, что человек со всеми его амбициями до такой степени бывает слаб духом и интеллектом, что хоть сравнивай его с тараканом. И что делает человека гордым?! Неужто внимание и доверие таких вот прекрасных созданий, как эта Лиля? Минутами Олегу казалось, что он разгадал едва ли не вселенскую тайну.
…Целовалась Лиля с увлечением, обнимала нежно, так что у Олега темнело в глазах, а жизнь представлялась каруселью, которая мчит от одной свершившейся надежды к другой. Новый год они встречали вместе. Лиля пригласила Олега и двух своих подруг к себе в родительский дом, где предполагалось веселье на всю ночь. Вечером они вышли покататься с небольшой снежной горки на саночках. Олег умудрялся усаживаться на них вместе с Лилей, одетой в легкую, нежную шубку и белую шапочку из заячьего меха. Она ласкалась, обнажая в улыбке свои блестящие зубки, очаровательно жаловалась:
- Который день у меня длится какое-то бездумное настроение. То ли погода сказывается, то ли ещё что-то. Так хочется на улицу, что кажется не выдержишь и совершишь какую-нибудь глупость…
Довольно скоро и неожиданно жизнь разлучила Олега с этой милой девчонкой, оставив вихрь воспоминаний и письмо, адресованное Доронину в период, когда он и думать забыл о встречах, происходивших полгода назад на вечерних занятиях в пединституте. Лиля вновь рассказывала о своём «бездумном настроении»:
«Вчера взяла фотографию, где ты стоишь по колено в море, и ясно так поняла, что тебя нет рядом со мной, и может быть, больше никогда не будет. Жизнь в разлуке – не подарок, но не это главное. В наших отношениях столько неопределённости! Понимая всё это, жутко переживаю. Даже та книга, что ты мне подарил, мало помогает. Женщина так устроена, что ей нужна любовь к близкому человеку, который бы мог разделить и печаль, и радость… Смотрю на твою фотографию, и твой умный, проницательный взгляд вселяет веру в жизнь со всеми её прелестями. И всё-таки мне этого мало, мало твоего милого образа, взгляда с фотографии, нужно общение с тобой – и духовное, и физическое…»