Дни проходили в сплошном безделии – купание, сон, моционы монотонно сменяли друг друга. Вечерами Олег принимался сочинять стихи и ощущал непреходящую грусть одиночества. Чтобы как-то развлечься, поехал автобусом на озеро Рица в шестидесяти километрах от Гагр высоко в горах. Сказочно живописное озеро каким-то чудом располагалось в теснине крутых берегов, покрытых непроходимыми лесами. Совсем близко над головой проплывали холодные, бледно-матовые облака. Прозрачная, с голубоватым оттенком вода была холодна, как лёд. Олег прокатился на моторной лодке до ресторана «Поплавок», заказал вина и кофе по-восточному. Настроение было как будто сносным, но душа всё время глухо, настойчиво протестовала, жаловалась:
«Не хочу одиночества, придумай же что-нибудь»
На обратном пути, когда автобус начал спуск по серпантину, казалось, что он висит над пропастью и вот-вот сорвётся в эту красивую, цветущую бездну.
…Солнце ласкалось и припекало так, словно извинялось за предыдущие пасмурные дни. На пляже, этом главном месте отдыха, господствовала своя стихия – изнеженность, расслабленность, распластанность молодых и не очень молодых фигур.
- Сладкая выпечка, хачапури с сыром… Пива! Кому пива?! – слышались предложения для нагулявших аппетит; тут же бродили со своими треногами фотографы.
«Что такое в конце концов Говоруха!?» - мысленно сердился Олег, рассматривая расположившихся вокруг незнакомых, загорелых, притягательно-милых девушек. И почему-то казалось, что все они – пришельцы с других планет, отличаются не только внешними формами, но и всей своей непонятной сутью. К полудню, когда береговая галька стала обжигающей, Олег надумал проплыть по морю на прогулочном катере. Небольшой, проворный кораблик чуть было не отнял у парня последнее терпение. Вся палуба была сплошь покрыта шоколадными телами отдыхающих. Куда бы ни обращал Олег свой взор, всюду сияли девичьи улыбки, слышался беззаботный смех, чувствовалось игривое настроение. Олег не узнавал себя: от прежней сентиментальности теперь на душе мало что осталось. Ещё на днях, выпив кофе по-восточному, он улавливал приливы блаженства, сейчас же, на катере, он и после кофе грустил, сокрушаемый желанием обнять какую угодно из этих красоток, но не всё так просто.
Вспомнив про Толстого, Олег взмолился: «Лев Николаевич, спаси! Пропадаю…»
Толстой предстал в воображении суровым и даже как будто разгневанным на весь женский пол, но и он беспомощно разводил руками, дескать: «Что же я могу поделать!.. Плоть должна быть покорным псом духа; куда пошлёт её дух, туда она и бежит, а мы как живём! Мечется, буйствует плоть, дух же следует за ней беспомощно и жалко». И тем не менее, Толстой как будто помог. Во второй половине дня, лёжа на берегу, Олег небрежно, то есть, практически не хлопоча, познакомился с двумя стюардессами из Ростова. То, что они стюардессы и, стало быть, родственные души, он понял из разговора двух щебечущих подружек.
- …Не дай Бог, что-нибудь случится в полёте. Я на себя нисколько не надеюсь. Ну вот представь, перед вылетом читаю по карте: «Уважаемые пассажиры! Экипаж приветствует вас на борту самолёта Ан-24, выполняющего рейс…» Читаю, а рядом сидел Жумайло, знаешь, второй пилот. Он взял и прикрыл рукой карту. У меня в голове всё перепуталось!.. Я же эту чёртову информацию тысячу раз читала, а вот поди ж ты… всё забыла.
- Это был психологический барьер – пустяковый, но ты с ним не справилась. Извини, подруга, но это профессиональная непригодность.
«И то правда, - мысленно согласился со сказанным Олег. – Как такую овцу в стюардессы взяли?..»
- Ой, слушай, а в Киеве какая была потеха! Сижу в вокзале – жду вылета, приехала сдуру пораньше. Возле кассы давка, все лезут, галдят, а какой-то пьяненький, правда, симпатичный мужик ну достал всех: то жалуется, то какие-то байки рассказывает и тоже норовит без очереди, самолёт, мол, уже вылетает. Кассирша тоже от него устала, но утешить нечем – мест нет, и он куда-то отвалил, а тут выясняется, что не все пассажиры пришли на вылет, посадка заканчивается… Кассирша по громкоговорящей: «Где этот алкоголик?» И он из зала в ответ: «Я! Я – алкоголик…» Там все за животы схватились.
Это были совсем молодые стюардессы.
«Худые, как селёдки!.. – присмотревшись к ним, скептически подумал Олег. – Наберут в Аэрофлот худосочных, и взглянуть не на что!»
Но вдруг ему стало весело, захотелось просто болтать, проводить с ними время. И он медленно, точно уж, подполз к стюардессам.
- Девушки, я тут невольно и нечаянно понял, что мы коллеги. Как же можно пропустить такой факт мимо ушей!..
- Бортпроводник?.. - оживилась ближняя из подружек, любопытно рассматривая загорелого парня.
- Нет, я – техник, - отвечал Олег и представился манерно, будто шляпу приподнял над головой пляжную шапочку. Спустя несколько минут, он уже весело тараторил про житьё-бытьё и здесь, в Гаграх, и вообще, а одна из стюардесс, усевшись рядом, смазывала ему спину кремом от загара, и заботливо упрекала:
- Ещё бы немного, и твоя кожа сползла лоскутиками…
- Что такое эта моя кожа и наша плоть вообще!? - глубокомысленно задался вопросом Олег, желая поделиться своими важными соображениями по этому предмету и увлечь девчонок своей философией. – Оболочка, одежда… Вся прелесть жизни, она в развитии интеллекта, духа, а тело что! Это инструмент, который временно нам служит… Вы согласны?
- Это как сказать! Инструмент… У кого-то ноги нет, руки. Вот для них протез, действительно, инструмент, а я своё тело так бы не называла, - возразила другая, менее легкомысленная девушка, загоравшая в стороне.
Олег посмотрел на неё, отметив, что груди у этой стюардессы, как у школьницы, едва обозначились; такое обстоятельство повысило любопытство к другой – весёленькой, что сидела у него на спине и любезно выполняла массаж.
- Ладно, скажу иначе… Между телом и духом всегда происходит борьба особенно у людей думающих. Ну возьмём, к примеру, Толстого… Он всю жизнь старался освободиться от власти плоти. Заговорили при нём однажды, мол, старость – не радость, а Толстой на это ответил так: «Я истинно радуюсь тому, что моё животное слабеет… Этот гнусный зверь во мне…» Это сказал великий человек, и по-моему, наша главная в жизни задача – всячески притеснять плоть и возвеличивать дух.
- А я слышала, что он жену и детей заставлял по десять раз переписывать «Войну и мир»… Садист! – убеждённо выразила своё мнение та, что мяла Олегу шею.
Его словно ошпарили кипятком. Он пружинисто крутанулся корпусом, попутно обняв и переместив стюардессу на песок.
- Ну нет! Я вам не позволю глумиться над Толстым… Что касается его романов, я их тоже не очень-то читаю, но как личность сам Лев Николаевич, его жизнь до самых мелочей уникальна. Вот он говорил, например: «Дело всей жизни, назначение её – радость. Радуйся на небо, на солнце, на звёзды, на траву, на животных, на людей. И блюди за тем, чтобы эта радость ничем не нарушалась. Если нарушается, значит, ты ошибся где-нибудь. Ищи ошибку и исправляй». Правда, здорово сказано?
- Ну это как-то наивно звучит… Это обычно у людей блажных или религиозных, - всерьёз принялась рассуждать та, что лежала поодаль, подставив солнцу худенькую спинку. – А жизнь – это всё-таки борьба, сказал, кажется, Маркс, в школе же учили…
- То, что я привёл вам в пример, - горячился Олег, - это лишь капелька в океане мировоззрения… И кстати, ваш Маркс Толстому в подмётки не годится.
- Ты не сердись! - миролюбиво и ласково, склонив голову набок, произнесла более игривая и привлекательная; её лицо было мелкое, скуластенькое, подвижное. – Мы тоже без ума от Толстого… Я как только просыпаюсь, сразу вспоминаю: «Толстой!.. Какой он огромный! Сам землю пахал, босиком ходил…»
- Ну я вам этого не прощу! – в ответ на шутку весело разъярился Олег. – Как говорил Бармалей, я буду вас грабить и убивать, унижать и обижать. А ну быстро в море!
В воде он затеял что-то вроде игры в салочки, хватал то одну, то другую стюардессу за руки, тащил вглубь и там обнимал их щуплые, изворотливые тела. Девушки трепетно верещали в его объятьях, слегка вырывались. Им нравилась эта карусель, море, веселье.
К концу дня Олег совершенно сдружился со стюардессами, уговорил их сходить в кино, потом уже в наступающей темноте роскошного южного вечера увлёк девушек прогулкой по набережной. Идти по домам в такой чудный час, чтобы спать, никому не хотелось. Дойдя до пляжа, Олег стал горячо доказывать, что ночное купание намного восхитительней дневного. Стюардессы под руку медленно шли по скрипучей гальке и не стремились, как он, сбросить с себя одежды и залезть в воду. Тогда он стал над ними подтрунивать:
- Нет, вы посмотрите, советские стюардессы воды боятся! Да вы курицы, а не стюардессы!..
- Ну что, Анджелка, давай поплаваем, вода, правда, чудо!
И потом, выскакивая на берег, бойкая, игривая Настя тащила подругу за руку, пытаясь её уговорить. Олег тоже звал эту упрямую Анджелу в воду, но она сидела на берегу в угрюмом молчании. Олег плескался, нырял и возил на себе Настю, которой ночное купание показалось прекрасной забавой. Улучив момент, он прижал стюардессу к груди, прикоснулся губами к её губам. Настя покосилась украдкой на берег и прислонила палец ко рту с шипением: «Тс-с-с!», что могло означать: оставь, не время. И всё же, пока не вышли на берег, Олег, зарываясь в тёплые, ласковые волны, даже под водой целовал шею, грудь Насти, и она не противилась этим ласкам.
На другой день так же поздним вечером они прогуливались по набережной вдвоём. Настя рассказывала про Анджелу, что та надулась и почти не разговаривает. Олег обнимал хрупкую фигуру девушки и как-то невзначай вспомнил Толстого, но тот лишь безнадёжно махнул рукой: дерзай, мол, чего уж тут!
- Настя, нас с тобой ждёт лёгкий офицерский ужин… Идём! Это ближе, чем двести метров отсюда, моя съёмная резиденция.
- А мы разве офицеры? – иронично взглянула стюардесса.
- Да… Некоторым образом.
Настя с явным недоверием согласилась заглянуть в комнату Олега. Обстановка в ней была самая спартанская: стол, стул и какой-то нелепый шкафчик для белья и одежды. Едва вошли, Олега неудержимо повлекло к выражению бурной ласки; со стороны могло показаться, что он вознамерился задушить Настю в объятиях.
- Это твой офицерский ужин? – насмешливо изумилась стюардесса, после того как Олег повалился вместе с нею на кровать.
Она позволила расстегнуть на себе кофточку, стащить бюстгальтер. Не помня себя от страсти, Олег целовал обнажённое до пояса молодое, загорелое тело, но вскоре нервные руки молодого человека натолкнулись на железную волю стюардессы.
- Не надо, нельзя!.. – строгим, спокойным голосом сказала она в ответ на попытку Олега целовать её всюду.
Категоричность Насти слегка охладила офицерский пыл Доронина, и он приуныл. Чуть позже попробовал повторить атаку, ласкаясь, как только мог, но результат был прежний.
- Отставить! Брэк! –издевалась стюардесса.
Её забавляли поцелуи, невинные объятия, но сейчас, лежа на этой романтической постели, она умудрилась так завернуть и переплести ноги, что любые подступы были бесполезны. Олег чуть ли не с усмешкой поглядывал на безмятежно раскинувшуюся девушку, находил в этой эротической фантасмагории сходство с картиной французского живописца де Лакруа: поверх баррикады изображена обнажённая по пояс женщина со знаменем в руке. И название вспомнилось удручающее: «Какое мужество!»
В трагической задумчивости Олег поглаживал Настину грудь, причем, делал вид, что это отвлечённая эстетическая игра.
- Пойдём в ресторан…
- Поздно уже, не обижайся и пойми меня…
Неожиданно Настя передёрнула плечами, точно её слегка ударило электрическим током, и резво, по-спортивному вскочила с кровати, водрузила на место алый ажурный бюстгальтер и застегнула кофточку.
«Какой жалкой показалась бы сейчас эта козявка, если бы всё состоялось, - неожиданно сделал психологическое заключение Олег, но вслед за этим проникся к стюардессе искренним уважением, - Да, она воплощённая воля, кремень!»
Идя по набережной, он уже с сердечной нежностью обнимал хрупкие плечи Насти, улавливал в таком исходе Божий промысл и успокаивал себя поговоркой: «Всё, что ни делается – к лучшему». Наутро они встретились на пляже, загорали, весело, как ни в чём ни бывало, провели время. А на закате Олег простился с морем и стюардессами…