Установилась тёплая, весенняя пора. Рабочие дни авиаторов, занятых наземной подготовкой техники, стали приятными. В это время заталкивались в шкафы зимние куртки, лёгкие, не скованные одеждой движения на свежем воздухе не успевали утомить даже тружеников «шахты». И Доронин начал уже привыкать к работе «мазурика», хотя всей душой этой участи противился. Моментами удавалось помечтать, сидя в командирском кресле Ан-2М. С едва заметной грустной улыбкой Олег перевоплощался в пилота, отклонял штурвал и педали. Думалось о будущем… Перед мысленным взором рисовалось невспаханное поле духовных свершений и взлётов. Забыть, отмахнуться от данных себе обещаний Олег уже не мог, значит, должен стать совершенно другим – интеллектуалом, рыцарем. Задуманное властно довлело, томило и слегка кружило голову. При этом так не хотелось лезть голыми руками в бензин!.. Однажды перед промывкой фильтров Олег солидно, словно врач, натянул на руки гинекологические перчатки, чем вызвал хохот и без того ироничного Чикина:
- Серёга, спасайся! Он изнутри пощекотать нас собирается… А, это ты у самолёта думаешь поковыряться в гениталиях… Серёга, где у нас привязи? Надо привязать Ан-2 , чтоб не дёргался.
Резина быстро растворялась, рвалась, а бригадир Сивак, качая головой, говорил безобидным тоном:
- Цирк!..
Утром до начала смены в раздевалку, заставленную шкафами и лавками, неожиданно пожаловал начальник УТР, высокомерный, солидный, с несколько брезгливым выражением лица. Полуголый народ, неспешно наряжавшийся в чёрную робу, замер, насторожился: сейчас кому-то влетит в загривок…
- Доронин, можешь не переодеваться, оформляй командировку в Алма-Ату – стажироваться на Ил-18-й.
Олегу показалось, что он ослышался, но начальник – фигура внушительная, шутить не любит, и в голосе всегда чувствуется металл.
- Сиганул парень! – заметил один из «чумазых», полагая, что это судьба счастливым образом вмешалась, избавила человека от «шахты».
Олег ринулся домой собираться в дорогу. Всем, с кем он встречался взглядом, хотелось улыбнуться, сказать что-то приятное, ободряющее. Ликование тотчас напомнило ему о Говорухе; казалось, и она растает от любви, как только узнает, что этот застенчивый хлопец больше не «чумазый».
«Какой ты ещё наивняк! Чтобы ей понравиться, надо сделаться каким-нибудь героем, - Олег стал мысленно перебирать литературных героев, надеясь, что кто-то из них непременно подойдёт для него, как образец. Первым подвернулся Чичиков. – Ну нет, что это за герой! Пройдоха, хотя и он до некоторой степени симпатичен, особенно в сценах с Ноздрёвым… До Остапа Бендера ему далеко! Этот потомок янычаров – поэт, артист и зря его считают комбинатором, жуликом… В «Золотом телёнке» за один только момент, когда Остап перед расставанием в пустыне целует Козлевича и отдаёт ему последние деньги, только за это его можно считать благородным человеком… Но не стоит на него равняться. Хорош Базаров – деятельный, мужественный, готовый перевернуть Россию, но как-то не по душе мне эти народовольцы, буревестники, раскольниковы… А, вот! Как же я забыл! Печорин… Самый обаятельный из всех, хоть и порочный кругом и тоже «лишний человек», но как его любили женщины! Надо перечитать…»
Вскоре старый труженик Ил-14, как про него говорили, кормилец, натужно гудя поршневыми моторами поднялся в лазурное южное небо, взял курс на Алма-Ату. Олег сидел у квадратного окна, любовался земными просторами. Внезапно пришла авантюрная идея запечатлеть эту красоту. Украдкой он вытащил из портфеля фотоаппарат и пару раз успел щёлкнуть, но в ту же минуту подскочила разъярённая стюардесса. По её словам, выходило, что пассажир на глазах у всех совершил сейчас преступлениие против государства и общества. Родина, понимаете ли, обеспечила полёт, а он, мелкий пакостник, вздумал фотографировать её неприкосновенные и священные просторы, используя для этого доблестный советский «Ил». Немедленно засветить плёнку!
Пришлось засветить. Только тогда хозяйка крылатой квартиры успокоилась.
«Вот тебе и герой нашего времени! – удручённо озирался на соседей по салону виноватый, жалкий Олег. - Нарвался на скандал».
Эта унизительная сцена повергла его в грусть. Думалось об узких горизонтах духовного зрения, принимаемых в обществе за норму. Чтобы удержать массу в рамках порядка, жрецы узаконили универсальное правило: нельзя, не положено… А пространство, где должны быть сосредоточены невинные радости жизни - постижение красоты, добра и любви - это пространство сплошь затянуто облаками. Олег с облегчением вспомнил Толстого: «Вот у кого полный анализ земной канители, и самый уникальный герой, наверно, целого тысячелетия, - это он сам, Лев Николаевич… Почему стало так пасмурно на душе? А потому что в мире наряду с благом присутствует зло… А стюардесса что? Сама по себе симпатичная девка… Выполнила требование Воздушного кодекса…»
Олег тщетно пытался нащупать в памяти какой-нибудь философский принцип, постулат, облегчающий жизнь, дающий надёжный источник радости. Всё было как будто недурно: никто не лишал тонкого и романтичного восприятия жизни… Что-то всё же заставляло грустить… Чего не хватает?
«Всё дело в Говорухе… Это ущербное, зависимое состояние похоже на зубную боль… Будет донимать, пока зуб не вырвешь с корнем», - к печали о несбыточной любви примешивалось ощущение даром проходящей минуты, а значит текущего отрезка жизни, которым он, Олег, по обыкновению недоволен.
…Нет времени в году чудесней мая особенно здесь, в Алма-Ате. Тихим тёплым вечером Доронин шёл из гостиницы в аэропорт, любуясь широкой панорамой огней на фоне гигантского горного хребта. Как родные существа провожал взглядом взлетающие лайнеры, с тем же чувством перехватывал взор встречных, сосредоточенных в себе и далёких, будто звёзды, красоток. Стажировка представляла из себя занятие близкое к представлению о свершившейся мечте, если смотреть на неё глазами «шахтёра». Кто-то из техников готовил к вылету Ил-18-й, а Олег наблюдал, как это делается, держался рядом, точно на привязи, задавал вопросы. Летом вся подготовка оказывалась сущей безделицей: осмотреть самолёт по маршруту, заправить двигатели маслом, а системы – спецжидкостями.
Большую часть времени до прихода экипажа техники в благодушном, расслабленном состоянии сидели в пилотской кабине. Наставник лаконично и просто разъяснял, что и как контролировать перед вылетом. От обилия рычагов, тумблеров, мигающих табло и звуков сирены внимание у Олега рассеивалось; знакомая, изученная кабина своим изяществом, живостью всех систем вызывала головокружение, как будто вместо центрального пульта был установлен кальян, а Олег успел надышаться пьянящим дымом. Вокруг самолёта просматривалась освещённая часть перрона, в темноту ночи тянулись рулёжные дорожки, обозначенные чередой золотистых огней, и во всём громадном пространстве лётного поля чувствовались уют и тепло прогретых за день бетонных плит. Чудесным ароматом воспринимался запах сгоревшего керосина от реактивных струй. Подготовленный к рейсу «Ил» медленно, величаво вырулил со стоянки и с мягким, бархатистым гулом удалился в сторону взлётной полосы, исчез во мраке, но и там был чётко отмечен проблесковыми маяками.
В свободные дни, когда приходилось дожидаться своей смены, Доронин блаженствовал – бродил по центральным улицам Алма-Аты, посещал кафе, рестораны. Над городом торопливо плыли гонимые ветром кучевые облака, и тени от них чередовались с ласковыми потоками тепла и света. Неожиданно на перекрёстке Олег увидел улыбающегося Ходуса, знакомого по училищу. Артистический талант увёл этого парня из Аэрофлота, и вот он гастролирует по городам Казахстана.
«Что ж, правильно, танцором оно приятней, чем техником… И в этом своя философия: цыганская вольность, красота выбора или выбор красоты. Если мы, технари, - своего рода муравьи, то танцоры всё равно, что красивые бабочки, беспечно порхающие…» - успел подумать Олег, с приятностью глядя на стройную, поджарую фигуру бывшего курсанта. Ходус был немногословен, за него говорила светящаяся довольством физиономия. Он представил свою партнёршу по танцам – сияющую девицу, которая тёрлась плечом у него под рукой, словно под крылом, тоже улыбалась и жмурилась от удовольствия.
После этой встречи любовная страсть у Олега как бы удвоилась и уже не давала покоя. Трудно было сосредоточиться на чём-то ином, кроме женского пола, надоедало прогуливаться в одиночку, философствовать. Да и как думать о каких-то ограничениях, аскетизме, если совершенно к этому не расположен?! Шаткость и ненадёжность духовных устоев временами пугала, чувствовалось отставание духа от телесной зрелости.
«Меня несёт, несёт, хочется насытиться всеми земными впечатлениями… А любовь? Да это просто ужасная печаль, несмотря на весну, свободу, молодость… Зачем эта мука? – горестно бредил Олег, убеждая себя в том, что и не такое бы вытерпел, лишь бы знать, что для кого-то действительно дорог, незаменим.
Несколько дней подряд с самого утра поливал дождь, и Доронин оставался в гостинице, читая одну за другой взятые в библиотеке книги. Очаровывали повести и рассказы Бунина, Куприна, даже «Записки из мёртвого дома» Достоевского.
«Как ни широко поле приложения мысли, а вся карусель жизни – это люди, их отношения, добро и зло, мужчина и женщина…» - Олег почему-то был уверен, что женщины способны наполнить жизнь высоким смыслом, составить главную её красу и отраду. Как нечто дорогое и незабвенное вспоминался зимний лес Подмосковья, Лариса, тающий снег на лице. Легче от подобных раздумий не становилось, и по мере того, как приближался день возвращения домой, нарастало волнение. И как назло, чувствуя себя несобранным, пугливым, внезапно столкнулся с предметом своих грёз в коридоре аэровокзала сразу по прилёту. И снова, как в первый раз, волна испепеляющей красоты превратила Доронина в недотёпу и истукана.
- Здравствуй… - только и сумел он произнести.
Должно быть, на лице было написано всё, чем жил Олег в последнее время: его наивные чувства, неловкость и смущение. Говоруха, нахмурившись, кивнула и прошла дальше по коридору в направлении своей метеослужбы.
«Кажется, приплыл… вызываю одно только раздражение, - подвёл убийственный итог этой нежданной встречи Олег. – Размечтался, придурок!.. Сейчас бы одуматься, обрести покой…»
Но какое там! В душе всё бурлило, болело и решительно отказывалось успокаиваться. О, наивность! О, слепая надежда! Уже через полчаса маяты он начал думать, что всё ещё переменится, и эта дивная Говоруха будет всю жизнь ласкать его душу. Пока же Олег остро чувствовал свою несостоятельность, почти презирал себя. И между тем вошло в привычку в трудные минуты мысленно обращаться к Толстому, который отчётливо мерещился, что-то советовал, угрюмо глядя из-под густых, нависших бровей: «Вот шёл человек один свободно, легко, так нет же – взял и связал свою ногу цепью с ногой бабы…» - «Да не об этом же речь, я хочу любить и быть любимым!» Толстой ещё больше насупился и начал раскачивать головой из стороны в сторону, как сидящий в клетке медведь.
В отделе кадров Доронину сообщили приятную новость: пришло время послеучилищного отпуска. В этот раз Толстой посоветовал отдохнуть у моря. И вот, едва отдышавшись от переживаний, вызванных встречей в аэропорту, Олег улетал в Сочи. Малость повеселевший, он напустил на себя романтику скитальца – этаким джентльменом в белых брюках пустился в неведомый путь. Чёрное море будоражило воображение, рисовалось, как в сказке Пушкина про Балду: «Пришёл Балда, сел у берега моря, там он стал верёвку крутить, да конец её в море мочить… Тут из моря вылез старый бес: «Ты зачем, Балда, к нам залез?..» И всё в таком фантастическом переплёте… Да, на душе мог быть праздник, если бы не досада при воспоминании о Говорухе. И всё же наперекор обстоятельствам Олег ожидал в этом путешествии приключений, наслаждений и всяческой новизны.
…Ил-18-й солидно, стремительно оторвался от бетонного пирса аэропорта, и с разворотом продолжил рейс. Часа два под крылом перемещалась выжженная зноем казахская степь, потом вдруг оживлённо зашевелились, прильнули к иллюминаторам пассажиры: «Каспий, Каспий…» - послышалось в салоне. В Минеральных Водах Олег бродил по аэровокзалу, разглядывал сувениры, самолёты, незнакомых людей, любуясь всем, что попадалось на глаза. Дальнейший перелёт до Сочи подарил и вовсе незабываемые впечатления. Самолёт не раз нырял в гигантские матовые облака и вновь мгновенно оказывался в прозрачной голубой бездне. От обилия солнечного света глазам становилось больно; изумительные, причудливые нагромождения облаков притягивали взор, очаровывали. Земля с высоты полёта напоминала зелёный ковёр, а вскоре на горизонте слева показались снежные хребты Кавказских гор.
Олег вспомнил Высоцкого: «Ведь Эльбрус и с самолёта видно здорово!..» Как это точно сказано! В прозрачной дали великолепно, внушительно вырисовывались отвесные скалы, ледники, заснеженные склоны. Скоро Чёрное море! Под крылом ещё тянулись зелёные, сплошь покрытые лесом горы, равнины; началось снижение, и вдруг показалась береговая черта, полёт продолжался над морем. Олег отчётливо видел корабли, колоритную картину побережья. Где-то внизу встречным курсом прошмыгнул идущий на посадку Ил-14. Море простиралось безбрежной пустыней, хотя вблизи можно было различить любую мелочь: искрящиеся отражения солнца, тёмно-синие волны и даже пену на их гребнях… Но вот и посадка. Уже на трапе Олег почувствовал себя слегка ошалевшим; потрясающе выглядели пальмы, воздух был насыщен ароматом магнолий, на перроне слышалась иностранная речь.
Кто-то мягко ухватил его за локоть. Пожилой кавказец в обширной кепке настойчиво уверял, что лучшее место на побережье – это его вилла у самого моря. Олег поддался уговору, но вскоре об этом пожалел. Особняк из серого камня стоял на крутом косогоре, а до моря, что расстилалось внизу, нужно было идти целый километр. Бросив на веранде чемодан, Доронин налегке кинулся по тропинке вниз. Ошеломляющим было впечатление при виде громадных, изумрудных волн.
«Здравствуй, море!» -
Я кричу, с волнами споря,
И смеюсь, плескаюсь, как безумный…
Сами собой мерещились и лезли в голову незамысловатые стихи. Под вечер пришла идея перебраться в Гагры, где отдых показался веселей и роскошней. Удалось ангажировать домик у самого моря, метрах в двадцати. Поздним вечером Олег поужинал в ресторане под открытым небом, слушая зажигательную музыку оркестра.
О, море в Гаграх, о пальмы в Гаграх…
Наутро по небу плыли серые тучи, веяло холодом, а в море разыгрался настоящий шторм. На берег с шипением и ударами о камни выкатывались двухметровые волны. Только сумасшедший мог бы затеять купание в такую погоду, и всё же Олег полез в воду. Опасно было у самого берега, где волны могли сбить, покалечить, зато чуть дальше они просто поднимали и опускали. Весёлый ужас охватывал Олега то на вершине водяной горы, то внизу в пучине. Не менее экзотично оказалось купание ночью. Пузырьки воздуха фосфорически светились в тёплой воде, и берег был обозначен огнями улиц на разных уровнях. Тогда же Олег нечаянно оборвал рукой цепочку, и висевший на шее крест, украшенный медалькой «Воздушный флот СССР», - пошёл ко дну.