Уже в феврале зима на юге начинает метаться – то морозить и метелить, то прикидываться весною. Едва показавшись из-за отрогов Тянь-Шаньского горного хребта, солнце играючи растопило остатки снега на тротуарах областного центра. По высохшему асфальту радостно прыгали воробьи, падая ручейками с крыш, сверкали мелкие брызги капели.
Подхваченный новой неведомой волной жизни, Олег Доронин, как Пётр Гринёв у Пушкина, приближался к месту своего назначения; рейсовый автобус мчал его в аэропорт. По обочинам трассы мелькали появившиеся новые постройки, подросшие деревья и кустарники, растянувшиеся посёлки преобразили округу до неузнаваемости. К бодрому настроению Олега примешивалось лёгкое томление. Душа его в отдельные моменты занимала враждебную позицию, ворчала: «Ну вот сейчас начнётся… Рождённый ползать – летать не может».
Аэропорт и раньше казался Олегу притягательным, ласкающим слух и взор объектом. Здесь такие изящные крылатые машины, здесь живёт само вдохновение полёта! И сколько положительных эмоций вызывает один только гул турбин - то резкий, пронзительный, то мягкий, воркующий, то высокий, переходящий в свист! Миновав привокзальную площадь, молодой специалист направился было в отдел кадров. Сквозь оголённые кроны деревьев частично был виден перрон и стоящий поблизости ильюшинский лайнер Ил-14. «Все «Илы» - красавцы…» - успел подумать заглядевшийся Олег и в тот же момент, как редкостный раззява, ударился лбом об осветительный столб.
- Ну и как он? Звенит? – с каверзной любезностью поинтересовался шагавший своей дорогой очкарик с типичной физиономией бухгалтера. Ладно бы один этот «чуткий» дядя! Оказавшаяся рядом девушка в форме стюардессы не удержалась – прыснула со смеху. Крайне обозлённый на себя, на столб Олег посмотрел в её сторону. Так и есть: бывшая одноклассница Танечка Лесовая.
- Привет, Олег!.. Куда ж ты смотришь?! Сильно ушибся? – тщетно стараясь погасить улыбку, спросила девушка.
- Извини, задумался… - конфузливо пробормотал Доронин. – Как ты… поживаешь?
- Да вот, летаю уже два года. Всё замечательно. Ты-то как? – Танечка снова заулыбалась, погладила Олега по лбу.
- Как видишь… Хотел в лётчики – не вышло. Закончил техническое, буду аэропланам хвосты заносить…
Сказанным Олег точно спровоцировал себя, почувствовал обидную грань между теми, кого именуют лётно-подъёмным составом и прочими тружениками Аэрофлота.
«Обслуга, технота…» - вертелись в голове жалящие самолюбие слова.
- Живёшь всё там же? Замуж не вышла?
- Что ты, что ты! – торопливо, точно отгоняя от себя эту опасную и в общем несуразную возможность, воскликнула Лесовая. – Я птица вольная, в клетку пока не тянет. Ну до свидания! Теперь примелькаемся…
- Таня! – проникновенно, с нежностью позвал Олег. – Тебе так идёт лётная форма! Ты – чайка!
Танечка благодарно улыбнулась, и оживлённо защебетав, полезла в сумочку:
- Слушай, у меня тут семечки из Пятигорска, где Печорин и княжна Мэри любовь крутили… Угощайся!
Стюардесса помахала на прощанье ладошкой; Олег отметил новые черты бывшей одноклассницы: женственность, изысканную походку, а главное – нескрываемое состояние восторга. Что значит сбывшаяся мечта!
«Вот тебе и Танечка!.. – ревниво думал Олег, шагая дальше. – Кто бы мог подумать… Чайка!»
Администрация авиационно-технической базы размещалась в старом побеленном бараке. За столом убогого кабинета, оборудованного в стиле развитого аскетизма, сидел осторожный улыбающийся человек – начальник АТБ. Улыбался он, похоже, всю жизнь, получив ещё в утробе матери соответствующую установку. Выслушав Олега, посмотрев диплом, распределительное направление из училища, шеф с маниловской приятностью встал из-за стола и подвёл черту:
- Ну что ж, пока на УТР, а потом переучим на Ан-2, нам нужны химики…
Эта фраза начальника показалась Олегу оскорбительной и даже издевательской. Ему, изучившему Ту-104 и Ил-18, предлагалось осваивать какую-то этажерку, пережиток прошлого. Из кабинета молодой специалист вышел злым, благоразумно, впрочем, смолчав. Злись – не злись, а нужно идти знакомиться с местом работы и бригадой. УТР - участок трудоёмких регламентов, в простонародье «шахта», являл собой безрадостную картину. На удалённых от перрона стоянках нос к носу размещались десятки «кукурузников», и на них, облепив своими телами двигатели, возились чёрные, как жуки, «шахтёры».
«Таким же чумазым предстоит сделаться и мне… Но зато в Аэрофлоте!» - с грустной иронией тешил себя Олег.
- Где тут бригада Сивака? – крикнул он сидящему на крыле специалисту.
Тот, сгорбатившись, продолжал мучить себя и отвёртку, но заметив, что человек внизу нагло его рассматривает, ждёт, отозвался неприятным скрипучим голосом:
- Дальше ступай, увидишь, они там винт снимают…
В бригаде новичка встретили, как шута горохового, не потому что начинающий техник совсем уже бесполезен, а из желания повеселиться, скрасить рабочий процесс какой-нибудь хохмой.
- Что, правда, к нам?.. Ту-104 и Ил-18?! – с преувеличенным любопытством суетился вокруг Олега молодой белобрысый парень. – Ух ты! Слыхал, Серёга? Не то что ты, валенок…
- Сейчас как дам больно! – отвлёкся от работы с лебёдкой другой «чумазый», слегка замахнувшись на товарища.
- Ты как вообще к бабам относишься?.. – взял Олега под руку и задал интимный вопрос белобрысый.
«Причём тут бабы?» - силился понять Олег, невольно оглядываясь на других членов бригады. Те сосредоточенно крутили гайки; разговор их как будто не интересовал.
- Должен тебя предупредить… - интригующе понизил голос белобрысый, при этом он, как артист, во всю работал мимикой, менял интонации: - Недавно был кошмарный случай… Парень вроде тебя, тоже после училища, красавец… Стоя на нижней плоскости, ставил на предкрылок струбцину. Поставил и спрыгнул, а рука осталась. Представь: обручальным кольцом зацепился за винт на струбцине. И что ты думаешь?! Кожа с пальца снялась, как презерватив. Пришлось ампутировать. Я тебя умоляю: осторожней с бабами!
- Так, орлы! Взялись за лопасти – снимаем! – бодро скомандовал бригадир Сивак, пожилой, помятый и как бы засушенный самой жизнью человек.
Двое подопечных, плавно покачивая винт, медленно стащили его с вала, и он свободно повис на тросовой чалке, именуемой «лирой». Пока Олег глазел на это действо, его светлая куртка оказалась безнадёжно испорченной. Из втулки снятого винта тоненькой струйкой стекало и разбрызгивалось масло. Вся грудь Олега украсилась черными точками, напоминающими сетку с мелкоячеечной структурой.
- Куда вы глядели, остолопы?! – напустился на своих орлов бригадир. – Такую куртку изгадили…
- Дядя Сивак! Мы не можем противостоять тенденциям парадоксальных состояний мыслящего субъекта, - с серьёзным видом, мастерски скрывая забаву, заявил белобрысый. – Бензином можно отстирать.
- Можно! Бензином!.. – страшным голосом заорал бригадир. – Вида-то уже никакого не будет… Вообще без робы сюда даже соваться нечего… Ты же видишь, какие мы мазурики!
На следующее утро, услышав треск будильника, Олег вскочил с раскладушки в тесной половине дома, которую как бы ангажировали у дядьки, хотя сумма за неё при покупке была уплачена. Дядька, жилистый, упрямый, тёртый жизнью хохол, оформил дом на себя и, должно быть, получал удовольствие, говоря что он – хозяин, а для родни – благодетель. Получалось, что Олег с матерью и дед жили здесь на птичьих правах. От старости или от мудрости дед утратил всякий интерес к спорам; сидя на пороге, он целыми днями читал газеты, любил посмеяться, выдумать кому-нибудь из политиков кличку, а к своему зятю, то есть, дядьке, относился как к Мальчишу-Плохишу.
- Смотри там не шарлатань!.. – на всякий случай инструктировал внука спозаранку бодрствующий дед.
Привычка вразумлять и остерегаться закрепилась у него после одного неприятного происшествия: Олег с дядькиным сыном Виталиком притащили из школы кусок натрия, внешне похожий на шницель и сунули его в ведро с водой. Сначала к ведру подошла Пальма и в ужасе кинулась прочь – вода, налитая специально для неё, вдруг забурлила. Дед был поражён не меньше собаки, когда ведро вспыхнуло и в тот же миг сноп искр в виде фейерверка взметнулся под самую крышу; дед с перепугу убежал в сад, а после жаловался зятю: «Что тут было! Эти черти воду подожгли!» - «Как подожгли? Вода не горит!» - опешил дядька.
-…Слухай, Олег, а кто такие чёрные полковники? Грязные что ли? – поинтересовался дед, читавший политические новости из Греции.
- Да, чумазые, - небрежно ответил внук, завтракая под сочувственным взором мамаши.
- У тебя сегодня во сне слёзы текли. Что-нибудь приснилось?
В глазах матери таилось лёгкое беспокойство, недоумение.
- Крокодиловы слёзы… - отшутился Олег, а самому подумалось: «Уж не судьбу ли я оплакивал?»
За воротами было темно, холодно и слякотно. Начавшийся под утро дождь уже немилосердно хлестал по щекам. Олег мелкой рысью побежал на соседнюю улицу пригородного посёлка; там аэропортовских поджидал служебный автобус.
«Ну никакой романтики! Только холод и сырость», - воспринимая неуют, Олег начинал терзаться, считать себя слабым, незакалённым.
А бригадир Сивак, он же «Колгота», не унывал и в эту промозглую погоду – налил в вёдра бензин, приготовил к работе «парашу» - донельзя грязное корыто на колёсах. Её закатили под двигатель для сбора масла и смывки. Олега после вчерашнего конфуза с курткой решили опекать, чтоб опять чего-нибудь не вышло. Белобрысый Сашок в первую очередь позабавил коллег анекдотом:
- «Изя, что вы так волнуетесь?» - «Рабинович должен прийти сегодня в гости, таки боюсь, чтобы он не переночевал с моей женой» - «Но ведь сейчас только двенадцать дня!» - «О! Вы не знаете Рабиновича, он может переночевать и днём…»
Улыбка не сходила с лица этого жизнерадостного парня. Другой техник, Серёга, - из породы молчунов, нервный, сноровистый и себе на уме. Под их присмотром Олег отворачивал гайки клапанных крышек, менял свечи, снимал и промывал чёрные от грязи фильтры. Особенно противно было лезть голыми руками в ведро с бензином; кожа становилась белою от налёта, а с годами должна покрыться язвами и гнить, как это происходит у бригадира Сивака. Олег уже сомневался, что самолёт – самая оригинальная на свете техника. Поршневой лайнер цепляет на себя грязи ничуть не меньше, чем колхозный трактор. Конечно, самолётом можно любоваться, но лучше издалека…
Закончив к концу дня регламентные работы, бригада подкатила бочку с бензином и, раскачивая ручку насоса, смыла с цилиндров грязь, чёрные потёки масла. Бригадир «Колгота», этот истинный кудесник, исправил все найденные дефекты, и тут на стоянку неспешной, ленивой походкой пожаловал важный, как сытый кот, начальник УТР: пора запускать для пробы двигатели. Усталая, перепачканная, но удовлетворённая сделанным, бригада молчаливо слушала, как ревели, разрывали воздух винты Ил-14-го.
- Ты на лекцию останешься? – спросил приятеля Серёга, когда «шахтёры» потянулись в душевую.
- О! Этого надо послушать. Нравится, сукин сын, виртуоз, говорит, будто жонглирует… В прошлый раз про Солженицына и Сахарова толковал: «Этого писаку, мол, правильно вышвырнули из Союза – пусть теперь поквакает, а Сахарова, того, наоборот, надо подальше в Сибирь упрятать… слишком много знает…»
Олег возвращался домой угрюмый, подумывая грешным делом, что такая авиация не для него. Воображение рисовало одни лишь стремянки, «параши», бочки с бензином. Мысленно глядя на себя, «чумазого», со стороны, он недоумевал: «Неужели я не способен ни на что другое?!»
Тогда же, в дни душевного неуюта к Олегу пришло увлечение дневниками Толстого. Прежде всего поразило сходство претензий к жизни, пробудилось желание работать над собой, формировать из себя если не героя, то хотя бы честного малого, способного мыслить и действовать нестандартно. Образ жизни обывателя, каким довольствуются большинство, казался Олегу ненавистным: «Если я не добьюсь от себя чего-то необыкновенного, я останусь таким же серым, как дядька или дед, хотя дед был героем – в первую мировую ходил против немца в штыковые атаки». Именно Льву Толстому Олег обязан был первым серьёзным обращением к духовному миру. Толстой как бы предлагал юноше, обдумывающему житьё, сотворить над собой небывалый эксперимент по развитию воли и разума.
«Я совершенно доволен собой за вчерашний день, - с радостным и ревностным чувством читал Олег записи Толстого. – Я начинаю приобретать волю телесную, но умственная ещё очень слаба. Терпение и прилежание, и я уверен, что я достигну всего, чего я хочу».
Свежим солнечным утром, весело созерцая умытый после дождей город, Олег отправился в «Спорттовары» и приобрёл эспандер, гантели для гимнастических занятий, ибо хотел видеть себя атлетом. Кроме того не терпелось назначить себе духовную высоту и достичь её. Отныне лучшим примером для него, судьёй и советчиком будет Толстой, сумевший выявить, выжать всё лучшее не только в себе, но, пожалуй, и в самой природе человека. Ничего ещё не изменив в своей жизни, Олег заметил: стало интересней жить. По утрам он уже не брёл, а бодро шагал на остановку и затем целый час наблюдал, как ведут себя, как мыслят попутчики, коллеги в служебном автобусе.
«Вот этот суровый, задумчивый оригинально выглядит… Наверно таким был Сократ, - забавно рассуждал сам с собой Олег, глядя на пожилого, низкорослого авиатора с застывшей на лице гримасой отвращения; казалось, этот, похожий на Сократа дядя презирает весь материальный мир. - Какой нужно быть грандиозной личностью, чтобы первому вопреки царившему культу тела прожить жизнь в совершенно иной плоскости – в области духа! Вот и этот дежурный по стоянкам похож на мыслителя. Браво, Сократ! Ты был самым симпатичным мужиком в древней Греции!»
Между тем в автобусе завязался любопытный разговор между приятелями – молодым, амбициозным диспетчером и плешивым, гордого вида инженером по радио и электрооборудованию.
-…Чтобы достичь европейской культуры нам ещё лет двести понадобится, - увлечённо, с апломбом уверял диспетчер. – Была бы, к примеру, дорога шириной с нашу взлётную от Бреста до Владивостока, соединялась бы Москва такими дорогами со всеми столицами, тогда можно было бы выбросить к чёрту эту малую авиацию, которая жжёт дорогостоящий бензин, и прибыли от неё никакой. Почему у нас не делают мощные машины, скажем, в двести пятьдесят лошадиных сил? Да просто ни к чему по нашим дорогам.
Рассуждения диспетчера наталкивали на мысль, что в стране сплошь и рядом проблемы, до которых никому нет дела, что экономисты просто не ловят мышей… Всюду косность, глупость, головотяпство и хищение государственной собственности в особо крупных размерах.
- Что ж, по-твоему, всё упирается в сознательность? – спросил инженер вялым голосом человека, привыкшего к безнадёге, как главному фактору государственной политики.
- Порядок должен быть во всём, чёткая, разумная организация прежде всего.
- Но и организация – это, опять же, сознание, - мутной фразой возразил инженер.
- Сейчас времена уже не те. Ты что ж думаешь, чтобы обновить железную дорогу отсюда до Москвы, опять нужен Павка Корчагин? Нет, землячок, нужны верные для этого фонды, организация.
- Русский человек, по-твоему, инертный?
- Инертный, и я бы сказал, если сегодня ему хорошо, то мужик просто не думает, что завтра ему станет плохо. Это природа… Верно я говорю, Кузьмич?
Диспетчер шлёпнул по колену плавно ронявшего голову дежурного по стоянкам, «Сократа», как вообразил себе Олег.
- Чего?
- Проснись!.. Царя скинули…
«Нет, это не Сократ, это какой-то Сатир…» - весело подумал Олег, переводя взгляд на Танечку Лесовую. Он долго и незаметно любовался изящным профилем стюардессы, чувствовал её опьянение собственной миловидностью, приятной во всех отношениях работой, любезным вниманием мужчин.