Мы шли по узкой каменистой тропинке, которая как змея извивалась в центре зеленого весеннего луга. Вдруг Катя остановилась:
- Мама, это что, такая гусеницу большая?
Я наклонилась поближе и посмотрела в направлении Катиной руки. И действительно, на широком плоском камне лежала пушистая черная гусеница. Она грела на солнышке фиолетовые пятнышки, которые как четыре фиалковых глаза горели у нее на спине.
Катя подняла ногу прямо над гусеницей, тем самым преградив дорогу солнечным лучам. Гусенице это явно не понравилось. Она начала недовольно шевелить маленькими лапками и лениво озираться по сторонам, пытаясь разобраться в чем дело.
Катя медленно опускала ногу. Еще секунда и мы услышали отвратительный звук, символизирующий о том, что частички огромной пушистой гусеницы теперь навечно останутся в микроскопических трещинках горячего серого камня.
Катя поморщилась и вытерла туфельку о траву.
- Мама, а она ведь теперь превратится в бабочку? Бабочки – это ведь души раздавленных гусениц?
- Нет, малышка. Она умерла. Никакой бабочки из этой гусеницы уже не получится.
Катя удивленно посмотрела на меня, потом на скользкую лепешку под ногами. Она поняла, что я не шучу и, крепко обняв руками мою талию, уткнулась носом в живот. Я вытирала ее слезинки подолом своего платья. Мы стояли молча, каждый думал о своем.
Катя, скорее всего, переживала за гусеницу, которая по ее вине никогда уже не сможет стать бабочкой.
А я думала, что могла бы остановить ее… Но тогда Катя не до конца понимала бы на сколько хрупка жизнь. Она должна была осознать это. Пусть даже ценой жизни этого маленького, ни в чем не повинного, живого существа, стоящего на нижней ступени эволюции.
Каждый должен совершить убийство. Во-первых, чтобы понять, как можно убить, а во-вторых, чтобы никогда больше этого не делать.