Он выбрал ёё. Она была тяжела и неуклюжа. В самом начале, он даже смутился, увидев её. Мастер, заметив его смятение, предложил другую – легкую, воздушную, похожую на майский ветер, на лунные блики, отражавшиеся в пруду, на мягкий свет, струящийся из под небес. Но он выбрал её. Такую большую, тяжелую и неуклюжую.
- Я сделал свой выбор, - и он протянул руку к своему будущему.
- Знай, тебе будет нелегко. Она всегда должна быть с тобой. Хватит ли сил у тебя для этого?
- Я сделал выбор! – уверенно ответил он.
Она всегда была у него за спиной. Идя по заснеженным улицам, идя по веселым ручьям, идя под жарким солнцем, шурша по опавшим листьям – они были вместе. И только однажды, он оставил ее в большой комнате, одну. Всего на один день. А когда вернулся к ней, она не издала ни одного звука, ни одной мыслей не опустошила его присутствие. И с тех пор, он не расставался с нею.
Она просила его оставить. Она чувствовала, что он задыхается. Она сопротивлялась. Но он всегда брал её с собой и шел по их дорогам, известных только им одним.
Он сел на специальный стул, раздвинул ноги, воткнул короткий шпиль в маленькое отверстие, после зажал её между ног, взмахнул рукой, другой рукой притронулся к струнам души… и стал извлекать глубокие волнующие звуки, преисполненные страсти и волнения.
Зрительный Зал, видя, как он раздвигает ноги и зажимает её, улыбался. На то он и Зрительный Зал, чтобы улыбаться. Если бы он был бы Слуховым Залом, то только услышал.
Он сел, раздвинул ноги, воткнул короткий шпиль, зажал её ногами, взмахнул рукой, прислушался, другой рукой притронулся слегка, и она стала издавать неземные звуки. Она благодарила его, за то, что не побоялся он улыбок и насмешек, не испугался ни жары, ни холода, и не оставил её одну.
Её носили легко, в маленьком чемоданчике, она была в руках, как самый послушный инструмент. И даже когда, идя по заснеженным улицам, она не давила на плечи, а только покачивалась в такт с шагами своего обожателя. Она сидела в первом ряду. И когда ее видел Зрительный Зал, то он не улыбался, а интригующе выискивал самую первую скрипку. Её брали на плечо, прикладывались подбородком, и взгляды обожателя и его любимицы встречались одновременно. Душа ее была между этим взглядом. Маленькое расстояние между струнами души и глазами его души было настолько мало, что им не доставляло большого труда заглянуть в глубину обоих.
Воздушная и грациозная Флейта была всегда на высоте. Её душа была заключена внутри всей этой утонченности. И едва, притронувшись губами Флейтиста к ее входам в самую глубину души, она подпевая ему, уносила под самые облака. Её звуки завораживали и надолго оставляли летать в лунном свете. И оттуда можно было не вернуться, если бы не взмах Волшебной Палочки, который заставлял возвратиться на грешную землю.
Он всегда был. Он всегда стоял. Он был ничейным, и только один человек его всегда настраивал под одного солиста. Он всегда был в центре, черный и огромный, он приковывал к себе все взгляды Зрительного Зала. Но он был ничейным, и поэтому его душа принадлежала всем. Его душа была до того большой, что казалось, можно упасть и не всплыть. И только белые клавиши могли вытащить тебя из самой низины, а черные снова вернуть на место.
Он сел, раздвинул ноги, а после её зажал, взмахнул рукой, потом притронулся к душе…
- Нам нужен единый образ Тристана и Изольды. Кто будет солировать? Кто? – спросила одним взмахом Волшебная Палочка.
- Попробую я, - сказала грациозная Флейта.
Зрительный зал услышал ее завораживающие звуки, но они так далеко унесли его, как ревнивая жена Тристана, когда тот увидел черный парус.
И вот Скрипка решила взять на себя роль – связать любовью сильной, как жизнь и смерть. Она страдала, и тайными свиданиями наполняла Зрительный зал. Но не смогла связать в единый узел Тристана и Изольду.
Большая душа Рояля взяла смелость раскрыть глаза на смерть Тристана. Но смог он донести лишь всю трагичность этой сцены. Он был слишком величественным, чтобы упасть в самый низ.
И вот, он сел, раздвинул ноги, зажал ее, взмахнул рукой. По залу улыбки вначале промелькнули.
И замерла Волшебная Палочка, и замер Зрительный Зал, он обратился в слух, и Рояль немного приглушил свой пыл, и Скрипка застыла в руках, и Флейта спустилась с небес.
И раздавались звуки только их, как нес её по заснеженным улицам, как был всегда он с нею, как она была у него за спиной, как просила и умоляла оставить её, как был он неутомим. Она тянула ему плечи, прохожие расталкивали их, бранились во след, и Зрительный Зал улыбался, когда настраивал её на нужный лад. Он даже не мог поклониться умело, он был с нею тоже неуклюжим. Но когда он смычком касался ее струн, в это время их взгляды встречались. Глаза наполнялись слезами, мысли становились яснее, сердца учащенно бились, холодела кровь и Зрительный Зал слышал только их, слившихся в одно целое. Как Тристана и Изольду их нельзя было разлучить. И как терновник, зеленый и крепкий, благоухающий цветами, за ночь перекидывается через часовню и уходит в могилу Изольды, так и они были неразлучны.
И плакала послушная Скрипка, и плакала воздушная Флейта, и плакал величественный Рояль...