Иногда, когда душа просит, я захожу в нашу местную церковь. Ставлю свечи. Молю Бога и всех святых за здравие, за упокой душ усопших. Да и так захожу, просто, постоять перед иконами, почувствовать умиротворение.
Зашла как-то. Свечу поставила. Молитву прочитала. Мое внимание привлекла молодая женщина. Она стояла перед святым распятием на коленях и горячо, проникновенно читала молитву. По лицу ее текли слезы.
Я переходила от иконы к иконе. А она все стояла, молилась и плакала. Потом встала. Низко поклонилась и, шурша длинной юбкой, выскользнула из Храма Божьего.
Вот и мне пора. Вышла я на улицу. Солнышко пригревает. Его ласковые лучи, как слепой подушечками пальцев, ощупывает лицо. А яркое какое, как не прищуриться? В воздухе пахнет весной. К березе, что растет подле церкви, прикручен скворечник. Видать, ученики воскресной школы поработали. И в нем уже новое семейство хлопочет. На душе спокойно так, радостно. И состояние какое-то не понятное: и плакать хочется, и петь, одновременно.
Я уже думала выйти из двора церкви, как заметила женщину, которая привлекла мое внимание там, перед распятием. Она сидела на низкой скамеечке, где обычно сидят старушки со старичками, милостыню просят. Я порылась в кармане плаща, отыскала несколько монет и подошла к ней.
Она отвергла мое подаяние. Сказала, что не за милостью человечьей пришла, но за божьей. И, что если я очень хочу помочь, то могу просить Бога о ней. А чтоб я знала, о чем просить Всевышнего, рассказала она мне свою историю:
Это было давно. Как помню, закончила я тогда техникум по специальности «бухгалтерский учет» и устроилась на мизерную, но стабильную зарплату в бухгалтерию дома отдыха. Мама тогда сильно переживала:
- У всех дети, как дети, а моя Даша, все поперек родительским наставлениям делает.
Как же, поперек. Профессию бухгалтера я не выбирала. Но, денег в кармане не наблюдалось, а на преподавателя русского языка и литературы в нашем славном городке не учат. Это нужно на автобусе, часа два пилить. Ломоносовым я себя не ощущала, пешком не пошла знания добывать. Сдалась на милость родной матери.
К чему это я? А к тому, чтоб вопроса не возникло в дальнейшем: что я забыла в маленьком провинциальном городке, когда все мои ровесники разъехались по мегаполисам в поисках своего счастья. Так что, все происходящее в нашей семье, не укрылось от моих глаз, ушей и сердца.
Моя мама тогда работала в отделе кадров завода. При должности ведущего специалиста. Не то, чтобы работа ей шибко нравилась или платили баснословные деньги (это в девяностые-то), но она крепко держалась за свое место. Да и люди вокруг хорошие. Всюду вместе: выход на природу ли, день рождения. И на пенсию проводив, не забывали людей. И по смерти помнили, с родственниками общались. Хорошие люди. Душевные.
Однако не может быть бочка меда без ложки дегтя. Это – закономерность. И ложка эта появилась с приходом в коллектив новой коллеги. Таких завистливых и черных людей я с роду не видела. И всюду – затычка.
Как-то во время регламентированного перерыва, мама заскочила к приятельнице, Зине – секретарше. Сидят, пьют чаек, обсуждают какую пряжу на джемпер взять. Заходит Валентина Александровна, никогда не державшая спицы, и тут же влезает в разговор. И нитки плохие, и спицы слишком тонкие. И фасон не тот, и узор слишком вычурный.
- Валя, - осаживает ее мама, - тебя не учили, что влезать в чужой разговор – дурной тон? А что до будущего изделия, так не тебе его носить.
Злобу затаила Валентина Александровна лютую. Но «общение» к минимуму не сводила. Как вампир присосалась к моей матушке и пила ее кровушку. То капусту она не так в огороде садит, хотя сама – не садоводка. То дочки, то есть я и моя сестра – дуры-дурами.
А так случилось, что моя сестра, Машуня, замуж засобиралась. Мама вся в заботах. Голова об одном болит: время трудное, но свадьбу надо сыграть так, чтобы людям в глаза смотреть не стыдно было: платье – из салона, ресторан. Да не тот зал, где поминки справляют, а большой. Чтоб машины: сплошь «волги», да «девятки». Хорошо вымыты, да красиво украшены. Чтоб столы ломились от яств, да водка «паленой» не была. Вино всякое, в том числе – шампанское, икра да фрукты. Музыка. Не только магнитофонная, но и живая. Как без гармониста? И «Ах, какая женщина» кто бы спел?
Крутилась, вертелась мамуля. Меня запрягала: песню переделать, тосты сочинить, поздравления в стихах, конкурсы.
А Валентина Александровна и здесь преуспевает:
- В такое время трудное свадьбы играть – непростительное расточительство! А потом на шею сядут. Дай то, дай се. Наиграются, налюбятся, да разбегутся. Еще и детей до того наплодят!
-Валентина Александровна, что ж Вы злая-то такая! Бога бы побоялись, - говорит Зиночка-секретарша, - Вам-то, что с того, это ж Катерины Андреевны дочка. Не к Вам и в кошелек полезет, если что. Не Вам деньгами швырять.
- Было б чем, - не унималась та.
- Так не Ваша же это проблема.
Снова «мудрую сову» «задвинули».
Свадьба удалась на славу. Тем более, на праздник рождения новой семьи, вышеупомянутой звезды не было. Не пригласили.
А в скором времени, у меня племянник народился. И вновь понесло неугомонную:
- Не успели свадьбу сыграть…
- А ты не считай, не считай, побереги нервы-то.
- А мне что, не на меня люди смотрят…
- Вот и заткнись. Чай, не в советские времена живем, другие люди, другие нравы.
Прошло три года, тут и племянница нарисовалась. Бабуля умиляется, внучками-внуками обрастая. Бежит после работы через магазины: Антошке - матрешки, Аленке – пеленки. Один черняв. Другая бела, да кудрява. Ах, дитятки!
И снова не то, и снова не так.
- Второго принесла. Хм. Тут не знаешь, как самому выжить, а Машка-дура, как крольчиха: плодит и плодит!
- Не завидуй, Валя! Чего крысишься на Катеринину семью? Ну, рожает у нее Мария, и что? Слова Всевышнему! Дети – всегда хорошо, - отвечает ей Ирочка-методист.
- Точно, права ты Ирина, завидует она. Ленка-то у нее: не пришей кобыле хвост! Замуж никто не берет. А уж под тридцать. Вот и злится.
А через неделю приходит моя мама на работу, Зиночка из-за своей старой пишущей машинки выглядывает. Рукой к себе манит. Взгляд как у мышонка затравленный.
- Иди сюда, Кать. Такое скажу! Валька совсем сбрендила. Вчера к бабке ездила, порчу на тебя наводила. Я в это время к сестре в огород заезжала, она соседка этой ведьме.
- Зин, ну ты чего, какие ведьмы? Ты еще домовых и леших сюда приплети! – смеялась мама.
- Правду говорю! – шепчет Зинаида и поминутно оглядывается.
- У меня свекровь была. Нелюдимая. Тоже все ведьмой звали. А что она мне плохого сделала? Да ничего.
- Так ты ж с ней не пересекалась, практически.
- Ну и что? А все равно, наговаривают люди друг на друга. Может, как в стародавние времена костерок разожжем, спалим несчастную?
- Кать, я серьезно. Как бы потом не заплакать. Свекровь твоя, когда померла?
- Да, давно… Дашке лет десять было.
- И что, спокойно она померла? – не унималась Зиночка.
- Ну, маялась, конечно. Так ведь, болела. Потом решила со всеми попрощаться. Особенно плакала, когда Дарья подошла, - вспоминала мама, - обняла ее, чего раньше не делала.
- Вот, и сразу померла, ага?
- Ну, да…
- А за дочкой ничего после этого не наблюдала? – продолжала пытать секретарша.
- В смысле?
- Ну, колдовского чего-то…
- Типун тебе на язык, Зина!
- Типун-то типун! А вот я помню, как твоя Дашуля с тобой по телефону говорила. Ну, тогда, помнишь, нам еще талоны приносили в отдел «тянуть». Тогда пятница была. Тринадцатое. Ты никак тянуть не хотела. А с Дарьей поговорила и музыкальный центр выиграла. Потом, она просила не продавать его. Говорила, что больше такого никогда не будет. Потому, что деньги как вода утекут. А ты продала. И бизнес твой, что на вырученные с продажи деньги, не начавшись, лопнул. Аналогичная история случилась с телевизором корейского производства. Вспоминаешь?
- Да, у нас тогда старый, советский задымился. Я мастера вызвать хотела, а она мне сказала, чтоб я не тратилась на безрукого мужика. Потому что через неделю у нас новый телевизор будет.
- Вот именно, - продолжила приятельница, - ты и тогда сомневалась. Не любимое число шесть, да шестого месяца. А ведь вытянула. Ну откуда твоя Дарья все это знала?
- Не пугай меня, Зина. Нет, все равно, бредни это. А ты – сказочница!
Сказочница не сказочница, ведьма не ведьма. А с того же вечера мать болеть вздумала. Всю ее ломало в течение недели. Потом психика пошатнулась. Врачи на таблетки посадили. Говорили – депрессия.
А через три месяца мама особенно понервничала. Выпила таблетки, назначенные врачом, добавила еще какое-то успокоительное. Галлюцинации слуховые начались. Испугалась она совсем. Еще таблетку выпила. Перетрясла буфет в кухне. Нашла бутылку с водкой, коей я от простуды обтиралась, когда в феврале чуть в лесу не заблудилась. (Дом отдыха далеко от города. В лесу стоит. А я на автобус последний опоздала, с отчетами просидела. Ну, и пошла через лес, пешком. Метель началась, тропинки кое-где замело. Сумерки все сильней сгущаются. Страшно. Плутала, плутала, на болото вышла. Вот здесь и поняла, не по той тропе я шагала. Вроде, и до дороги недалеко, машины слышны, а не выбраться на нее – снега много и болото кругом. Опять в обход идти. Так, я часа четыре, и шла до дому).
Вот и все. Конец пришел мучению моей мамочке. Нет больше Катерины Андреевны. Померла она осенью. Очень любила она это время года. Разноцветные астры, гладиолусы. Листья, как разноцветное бескрайнее море лежат на земле. Да еще и сверху планируют, ложатся, тихонько шурша, будто шепчут. Похороны, поминки. Девять, сорок дней. После кладбища зашли домой. Маша с детьми возится. Отец стол накрывает. А я на кухне хлопочу, пюре-котлеты грею, да компот по стаканам-кружкам разливаю. Здесь Зинаида, мамина приятельница и подошла, мол, помочь надо. А сама историю маминого угасания и поведала. Чуяло мое сердце неладное. А что, понять не могла.
- Не поверила мне, Екатерина Андреевна, - закончила рассказывать Зиночка, - только вот что еще скажу, Дашенька, берегись эту ведьму. Если она за семью взялась, не уймется, пока с ней не покончит. Оберег хоть сделай, в церковь сходи. Чтоб эта Яга проклятущая вас не тронула.
- Что ж ты, теть Зин сразу-то обо всем мне не рассказала, глядишь, мама бы жива-здорова была.
- Да не знаю, Дашенька. Катя все твердила, что не правда все это. Смеялась над моими словами. А вон как вышло.
- Правда, теть Зин, правда. И про бабку Пелагею, правда.
- Что, - запнулась женщина, - правда?
- Ой, не прикидывайтесь, знаете ведь. Отдала мне бабка всю свою силу. Теперь не знаю, куда применить ее. Маюсь.
- Дашуля…
- Ничего, теть Зин. Посмотрим, кто кого.
В понедельник, прочитав перед иконами все молитвы, которые знала, я сунула в один карман плаща головку чеснока, в другую - осиновый колышек, что от бабки Пелагеи достался. На шею надела серебреный крест и отправилась в отдел кадров.
Может, если бы прошло больше времени, я бы этого не сделала. Возможно, по христианской заповеди, простила бы эту каргу. Но не тогда. Уж очень щемило и рыдало мое сердце, а слез не было, чтобы излить их. Я ее возненавидела. А ненависть – огромная сила, как и любовь. Только обратная сторона медали.
Вот она – сидит за столом в комнате, рассчитанной на четверых сотрудников. Но кроме нее, никого в комнате. Что, всех уже съела?
Большая, жирная, в уродливых очках. Черные засаленные волосы зализаны назад . Туго закручены в узел , а-ля «коровья лепешка». И одета во все черное. И сама, какая-то черная. Паучиха. Черная вдова, не иначе.
Я вошла, захлопнула за собой дверь, чем вызвала ее прыжок на стуле.
- Значит, вот кто занялся моей семьей. Маму отправила на тот свет. Кто следующий, я? Мария? Отец?
- Чего ты, чего ты, - захлопала глазами, губы побелели, задрожали.
- Скажи, не так! Кто к бабке ходил, что на Карла-Маркса живет, а?
- Откуда знаешь? – глазки-пуговки забегали, костяшки на кистях побелели.
- О, это не твоя забота, узнавать кто и что. Чего тебе от нас надо, чего присосалась ты к нам, клещ?! – начала закипать я.
- Дура, дура! Ничего тебе не ведомо. Не делала я ничего, не делала, - выкрикнула она и вскочила, спряталась за свой стул.
Будто, он мне помеха. Бить я ее не собиралась. Слово мое, - вот смертоносное оружие, переданное в наследство бабкой Пелагеей.
- Значит, дура? – я чувствовала, что меня сейчас начнет бить истерика, - А ну, как эта дура, хворь на тебя кинет? Хочешь сердечную недостаточность? Да нет, она уже у тебя есть.
- Нету, нету, - шипела гадюка.
- Сходи к врачу, он подтвердит мои слова. Дальше отпираться будешь, типа мама не по твоей милости к праотцам отправилась?
- Не я, не я, - агонировала Валентина Александровна.
- Что ж, значит, смерть сама найдет виновного.
Я оперлась на стол. Наклонилась к испытывающей страх подлой, с прогнившим нутром женщине. Из охотника она превратилась в жертву. Их хищника в ягненка. Образно, конечно. Ну, какой из нее ягненок.
- Если не ты, живи спокойно. До маминого дня рождения два с половиной месяца. Если ты умрешь в этот день, я буду знать, что сегодня, ты ломала передо мной комедию. Если нет, сама приду к тебе и попрошу прощения за сегодняшний выпад.
Начало декабря. В день рождения мамы я сходила на кладбище. Укрыла ее могилу ярко- белым снегом, положила красные гвоздички. Они упали на могильный холмик красными каплями.
Дома стынет пирог для родных и «домашние» булочки, которые я собиралась отнести в отдел кадров завода, где раньше работала мама. Странно. На кладбище никого из сослуживцев не было. А ведь накануне договаривались с Ирой и Зиной, что они придут.
Я собрала выпечку и поплелась к старому, но по-прежнему красивому зданию. Открыв дверь, я встала как вкопанная. В фойе, на одной из колонн висел некролог с фотографией Валентины Александровны. И дата. Сегодняшняя дата.
Она умерла в день рождения моей мамы. Я не предсказывала ей смерть и не ворожила, не колдовала. Не умею. Слово – мое оружие. Я ее запрограммировала.
Мама отомщена. Молния возмездия рухнула на голову обидчицы и склочницы. Бумеранг вернулся к ней. Но я не чувствую радости. Отнюдь. И по сей день, по прошествии многих лет, я прихожу в церковь, встаю у распятия на колени, молюсь об упокоении душ усопших родных и близких. Не забываю упомянуть и обидчицу. Только вот, не знаю, была ли она крещена. Но все равно молю. А еще, представляю образ бабки Пелагеи и плачу. «Забери, бабуля, свой дар. Не могу я с ним. Не роднюсь. Не надо мне его. Не дар это, - проклятие».
Женщина замолчала. И я, не проронив ни слова, пожала ее безвольно лежавшую на колене руку, встала и вновь вошла в церковь. Я заказала молебен о прощении грехов рабы божией Дарьи.