В нынешнее время совесть, тактичность и вообще порядочность называются комплексами, и людей, обладающих этими качествами, считают, как минимум, неудачниками. Пришло время людей бессовестных, циничных и, попросту говоря, наглецов. Они были всегда, но в доброе старое застойное время наглец выделялся из серой массы советских людей, потому что моральный кодекс строителя коммунизма не предполагал хамского поведения. Иной раз с тоской вспоминаешь те времена: люди были добрее и, в подавляющем большинстве, относились друг к другу, как друг, товарищ и брат. На моём жизненном пути попадалось много разных людей, и вот об одном, не побоюсь этого слова, незаурядном наглеце, мне и хочется рассказать.
Когда лейтенант впервые приходит на корабль, он подобен неоперившемуся птенцу – ничего не знает и ко всему относится с опаской. Обычно старшие товарищи помогают молодым лейтенантам встать на ноги, при условии нормального поведения младшего по отношению к старшему.
Я был уже довольно опытным офицером, старшим лейтенантом, когда к нам на корабль пришло несколько лейтенантов, только что выпущенных из училища. Ребята в основном были нормальные, без закидонов, с почтением относились ко всем старшим товарищам, но был среди них один…
– Слушай, – сказал мне Виктор, старший мой товарищ, пожилой командир группы, принципиально не становящийся на вышестоящую должность, хотя ему до капитана третьего ранга оставалось два года, – только что минут пять вдыхал в себя воздух, чтобы выдрать борзого лейтенанта.
– Это из молодых, что ли? – поинтересовался я. У нас были лейтенанты, отслужившие год, поэтому вопрос требовал уточнения.
– Ну да, только ступил на корабль, я его на юте увидел. Представляешь, идёт сопляк с чемоданом, увидел меня, поднял палец, направил мне в грудь и говорит: «Слышь, где каюта командира БЧ-2?».
Обычно лейтенант, прибыв на корабль и впервые увидев капитан-лейтенанта, робел и, волнуясь, просил разрешения обратиться, после чего излагал вопрос, и то, что мне рассказал Виктор, не укладывалось в наши понятия.
– Однако! – удивился я. – И что ты сделал?
– Естественно, сразу же обозвал салагой, командным голосом потребовал доложиться по форме, минут пять нагнетал обстановку, но похоже, на него это особого влияния не оказало. Требования мои он выполнил, но напугать мне его не удалось.
У Виктора мощный командный голос, и вообще он мужик с характером. Обычно это действует на любого военнослужащего должным образом, а здесь случай был действительно неординарный.
– Ничего, – сказал я, – обломаем ему рога. Тем более командир БЧ-2 тоже парень не промах, разрубит ему член на пятаки.
Что правда, то правда. Командира БЧ-2 панически боялись матросы, побаивались младшие офицеры и уважали начальники. В данном случае я употребил одно из любимых выражений главного ракетно-артиллерийского босса корабля. По поводу пятаков.
На ближайшем построении нам представили вновь прибывших лейтенантов. Наглеца я узнал сразу. Внешностью он идеально подходил для роли Остапа в фильме «Тарас Бульба», если бы не наглое выражение лица; у того, по моим представлениям, взгляд был уверенный, но не настолько наглый. Словом, внешность классического хохла, упрямого и нахального. Родом он был из какого-то хутора или села с Восточной Украины; в соответствии с фамилией и поведением ему сразу же присвоили прозвище Каменюка.
Первичная должность на корабле нашего (первого) ранга – командир группы, батареи или инженер боевой части. Первые две должности предполагали в подчинении большое количество личного состава, у меня, например, было около сорока человек, третья же должность, по нашим понятиям, была синекурой, без подчинённых, вот на эту должность и назначили Каменюку. Но дюже он тосковал по личному составу. Бывало, выходил в коридор, отлавливал матроса из своей боевой части и начинал отрабатывать с ним какие-либо приёмы из Строевого Устава, либо устраивал экзамен по Дисциплинарному или Уставу внутренней службы. В отношениях между офицерами оставался таким же нахалом, мы сперва его материли, разъясняли пагубность подобного поведения, была даже мысль устроить ему тёмную, но на него ничего не действовало. Бывало, обматеришь его, выгонишь из каюты, а минут через двадцать он заходил обратно как ни в чём не бывало. Ноздрёв, да и только! Я потом махнул рукой – ну что сделаешь с мужиком, который таким родился? Впоследствии мы с ним даже сдружились, вели разговоры по душам, я часто пытался разъяснить ему основы офицерской этики, однако он даже не понимал, как можно вести себя иначе.
– Знаешь, – рассказывал он мне, – у нас в колхозе даже с председателем все говорят на «ты», но это не значит, что его не уважают. На хрена нужна эта субординация, не понимаю. Неужели оттого, что я буду называть человека на «вы», причём ровесника или чуть старше, моё отношение к нему изменится? Конечно, командиру, старпому или Большому Заму, а также своему «быку» я остерегаюсь говорить «ты», ведь они мне прямые начальники.
Обычно он говорил человеку всё, что приходило ему в голову, даже не задумываясь, как этот человек воспримет информацию, то есть чувство такта было ему неведомо.
В то время квартиры офицерам давали быстро, бывало, что в течение нескольких месяцев лейтенант получал квартиру. Получил её и Каменюка, в хорошем девятиэтажном доме. Напротив этого дома очень близко стоял пятиэтажный, так близко, что жильцы обоих домов могли заглядывать друг другу в окна. Преимущество в данном вопросе, естественно, имели жильцы более высокого дома. Квартира Каменюки находилась напротив, и на этаж выше, чем квартира одного из офицеров нашего корабля, живущего в пятиэтажке. И вот однажды Каменюка, вернувшись со схода рано утром, увидел, что дежурным по кораблю стоит его сосед из дома напротив.
– Не понял, – протянул Каменюка, – а ты что здесь делаешь?
– Дежурю. – Улыбнулся в ответ тот.
– Так я тебя сегодня утром видел завтракающим дома в майке. Ты что, успел и дома побывать, и на дежурство заступить?
– Как? – побелел дежурный. – Я вчера заступил, не знаешь, что ли?
– Ну значит, это был не ты. – Сказал Каменюка и пошёл дальше.
Дежурный сразу же побежал к командиру, тот разрешил ему подмениться, и в результате жена бедолаги была поймана с поличным. Семья, естественно, прекратила своё существование. Особого раскаяния Каменюка не почувствовал. Мне трудно судить, правильно ли он поступил, проинформировав своего сослуживца о самом больном вопросе в семейных отношениях. Допускаю, что он ляпнул, просто не подумав. Мы с ним никогда на эту тему не говорили, но я точно знаю, что раскаяния он не испытывал никогда. «Боишься – не делай, сделал – не бойся!» – был его девиз, и ему Каменюка следовал постоянно.
Года два, а может быть, чуть больше, Каменюка пробыл на должности инженера, матросы стонали от его придирок и выкрутасов, офицеры смотрели на него, как на необходимое зло, иногда, правда, конфликтовали, но на Каменюку это не действовало. Командование, видя тягу Каменюки к руководству личным составом, перевело его на должность командира батареи. И здесь он развернулся в полную силу. Не давал никому из личного состава своего небольшого подразделения ни сна, ни отдыха, матросы его были запуганы до невозможности. Один из них не выдержал и попытался совершить самоубийство. Его вынули из петли и положили в лазарет.
– Вы представляете, товарищи офицеры, – рассказывал нам Большой Зам на собрании, – лежит еле живой матрос на койке в лазарете, и к нему приходит командир его батареи. Зашёл в помещение, подошёл к койке, навис над бедолагой, долго смотрел на него, причём так, что тот спрятался под одеяло. Не знаю, как уж с матросом не случилась очередная истерика. Но никакого чувства вины за то, что его подчинённый полез в петлю, начальник не испытывал.
Все посмотрели на Каменюку, он улыбался. В принципе, здесь могла иметь место инсценировка суицида, бедные воины наверняка надеялись, что после этого случая Каменюка будет помягче. Ничуть не бывало! Командование мягко пожурило Каменюку, но никаких мер к нему принято не было. Наоборот, его стали ставить в пример, как,безусловно, одного из самых требовательных начальников. Пока я был на корабле, Каменюке пострелять не удалось. Но потом мне рассказали интересный случай.
Батарея Каменюки в основном была предназначена для низколетящих целей, типа самолетов или ракет, подбирающихся к кораблю. На одном из учений ракета-мишень была повреждена, но не сбита, и вероятность того, что она может повернуть на корабль, имелась. Каменюка, по словам сослуживцев, доложив на главный командный пункт корабля, что цель он наблюдает, попросил разрешения открыть огонь на поражение цели, и, не дождавшись команды, нажал на гашетку. «Открываю огонь! – радостно вопил Каменюка. – Докладываю – цель поражена!». Да, можно сказать, что в тот раз он спас корабль, неизвестно, как повела бы себя ракета-мишень. Кстати, в то же самое время, или чуть позже, на флоте от ракеты-мишени погиб малый ракетный корабль с большим количеством жертв. Каменюку тогда не наказали, что уже является поощрением. Очевидно, в жизни всегда есть место подвигу.
Организатором он был замечательным, если ставил перед собой цель, то добивался её любыми средствами. Сомнения ему были неведомы. К сожалению, я не знаю, до каких высот он дорос на военной службе, потому что после моего ухода с корабля, мы с ним почти не встречались, может быть, один или два раза я видел его на улицах Владивостока, но времени поговорить у нас не было. Знаю только, что ближе к девяностым годам он уволился и пошёл в бизнес.
Один из моих знакомых-сослуживцев в середине девяностых рассказал мне, что видел, как Каменюка, уже будучи крупным бизнесменом, в сопровождении охраны, на двух супертачках приезжал на корабль. Другой же, более близкий Каменюке товарищ, сказал, что не такой он уж и крутой магнат, и этого приезда не было. Я всё-таки склонен верить первому сообщению, потому что те годы были его временем, и думаю, что он состоялся, если, конечно, не сгинул в разборках лихих девяностых.