Новолетье. часть 1. Анастасия. 1000-1010

                ГОД
                1000
   ...Поздний рассвет просинца входит медленно в застывшую тишину лесной белыни. Здесь лишь  перестук дятлов, попискивание синиц да скрип широких варяжских лыж. Под тяжёлой овчинной чугой, под тёплой рубахой, рядом с медным крестиком, - снизка волчьих зубов, оберег от зверя лютого, - дар Иктыша.
   Илья остановился отдохнуть, утёр лоб варегой. К закату ему быть в зажитье Крышняка... Из снежной лунки-ночлега с краю поляны взорвался косач. До Рябинового острова - ещё с версту; на холм подняться, а там, через дебри, за раменью  откроется полоса обманчивого в снежной чистоте, незамерзающего, прикрытого чуть ледком неглинка; его пройти по едва заметной тропе, где шаг в сторону, - и нет человека. За неглинком неугасимым огнём полыхает стена рябинника...
   Сосны глухо шумят в вышине, вспоминая утихшую метель, стряхивают вниз колючую ворозь...
   ...Крик горестный, душераздирающий, взлетел и оборвался за стеной ельника, - Кыяя! Кыяя!..- Чёрная птица просвистела рядом, едва не задев лицо крылом с кровавыми перьями. Глаза с проголубью глянули почти в упор...
   Илья поднял руку перекреститься, и тут как морок на него нашёл;пахнуло ровно из кузни горячим железом и ещё чем-то едким, отчего ему, здоровому мужику, стало жутко... Он стоял на лыжах в снегу, а в десяти шагах, на выгоревшей траве позднего лета, смотрел на него человек в одежде чужеземной, цвета старых листьев, с чёрной, тускло поблескивающей дубинкой в руках. Вместе с гарью пахнуло на Илью от чужака волной необъяснимой ненависти и смертельной усталости...
   ...Перекрестились они одновременно... Илья поправил котомку за плечами, проклиная чёртову птицу...Видение было забыто навсегда...
   ...За крепкими  стенами Крышняковой избы свищет опять веялица; в натопленной коморе её не слыхать почти. Ольховина горит несильно и нечадно, а тепла хватит обогреть невеликие хоромы. Прогорят дрова, а угли ещё долго будут отдавать тепло. Ночью лишь встать, подкинуть дров,- изба не выстынет до утра. А нынче здесь не уснуть никому...
   Слабый огонёк светца выхватывает из сумрака лица, бабий угол с кутейной утварью, сундук бабкин, из Киева привезённый; на голубце - плоские тёмные лики рожаниц, - здесь их не прячут. На особицу - Дедилия, - тяжёлым бабам помощница.
   Илья шёл сюда на ро`дины, поздравить Крышняка с прибылью в семействе, хотя девка(бабка нагадала)- радость невелика; так, на поглядку. У Ильи один сын, больше Бог не даёт.( и уж не даст,- это тоже бабка сказала) А Улита всё молится да поклоны бьёт, как поп учил, а ночами достаёт рожаниц, нашёптывает то, что днём у Божьей матери просила. А заутра опять  поклоны, - грех замаливает..
   Бабы заканчивали прясть; Илья помогал Крышняку чинить сети. Добрый хозяин Крышняк; в Беловодье были б ему почёт и уважение; он и охотник удачливый, и рыбак. По заболотью его борти засечены. Когда-то Крышняк сам в Беловодье бегал; там и Жалёну скрал; кабы не Вечная бабка, поди давно уж в селе жили б. Не зря говорят, - она ведьма; не живут добрые бабы столько. Ещё слыхал Илья, - привезена была она в Киев из Плёскова с княгиней Ольгой. Той княгини уж тридесят лет нет на свете, а Бабка всё живёт...
   А толки-беседы здесь всё те же что и всегда: Илья всё про житьё вольное в Беловодье; на болотах что за жизнь? Бабка с Жалёной своё отповедывают: "что за воля под княжьим оком? Толстый поп-гречанин пред своим богом на коленках ползать понужает, - сам-то как с брюхом ползает? Наши-то боги все рядом и везде, и сколь их? У каждого своя забота; а твой один. Где ж ему поспеть? И живёт с гречанами своими, что ему до нас?.."
   Жалёна позыркивала на мужа:чего молчит? Ей было худо, - последнее дохаживала. Илью она не любила, и нынче он некстати приволокся. Злилась, - Терешок слушает, открыв рот, дядькины небылицы о странах неведомых. По осени, как Илья здесь был, всё высказывала ему обиду за Зарянку, словно обвиняя его в подружкиной недоле...
   Злилась и на Бабку: чего зажилась? Незачем было первой в новострой входить, потому и "хозяйнушко" недоволен: родители и деды Крышняка давно уж на небесах её ждут, а она всё землю топчет, свет застит. А злиться Жалёне нельзя,- падёт злоба на голову младенца...
   ...Лада свела Жалёну в натопленную баню, вернулась досучить пряжу. А пряжа нынче не слушалась старушечьих дряблых пальцев, путалась вместе с мыслями, глаза слезились. Поутру не могла сыскать костяной матушкин гребень; в пообедье всё дремалось, и так-то ясно виделся терем отцовский в Плёскове, и матушка совсем молодая, как в тот последний день детства. Ольга, подружка синеглазая, ближе не было,(камешки вместе кидали в реку Великую, - водяного пугали.)- в одночасье княгиней стала. Как любимую забавушку прихватила с собой в Киев подружку дорогую...
   Киевские боги смотрели на псковитянок мрачно и неприветно. Плёсковцы идолов не ставили, - поклонялись живому, - воде чистой, зверю лесному, земле-кормилице. А пуще всего предков почитали...
   Не кланялась Перуну Лада, не поклонилась и новому богу греческому... В ту же ночь, как велела княгиня старой подруге принять крещение, исчез из Киева весь род Ивеня и Лады, с сынами и внуками, как и не было их вовсе...
   ...Тихо таяла пряжа её жизни. Ещё до`лжно ей помочь появиться на свет новой жизни, с именем своим и душу передать. Так в её роду велось, - душа почившего с именем переходит к новорожденному...
   ...Праправнук Терешок ползает по полу, водит за верёвочку диковину заморскую, - лошадку деревянную на колёсьях, подарок дядьки Ильи. Коняжка как настоящая, только ростом с Терешка... Хоть и посадили его на конь летошней осенью, а своей лошадки нет у него; обещал Илья подарить Смолкиного жеребёнка-последыша...
   Мал Терешок, не видал ещё в жизни ничего, кроме двора отцова да Русальего ближнего озера. А дядька Илья на самом краю света бывал, где озеро бесконечное, без берегов, - море-океян называется, и снег не тает никогда... А на другом краю земли, - зной страшный, и люди там чёрные, ровно обугленные...
   Про чёрных людей не больно верит Терешок. Приврал здесь Илья, хоть и обошёл мир. А по всему выходит, - лучше тятькиного жилья земли и нету...
   ...Лада уложила спать Терешка и ушла к Жалёне... Сегодня никто рядом с ним не ворочался, не храпел в ухо, не тыкал острым локтем в бок. Угревшись под тёплой коворой, малец скоро уснул. Не видал, как отец с Ильёй, в вывернутых наопыку чугах, с рогатиной и топором ушли во двор отгонять злыдней от родильницы...
   Середь ночи проснулся; бабка стояла на коленях перед Дедилией с зажжённой лучиной, раскачиваясь, что-то шептала с закрытыми глазами; то гладила божка, то стучала по нему скрюченными пальцами. Кряхтя, поднялась, невидящий взгляд скользнул по мальцу; шаркая, скрылась за дверью. У Терешка захолонуло сердце от страха; посунувшись под ковору, он опять крепко заснул..
   ...Проснулся на рассвете от необычной тишины в пустой коморе; бабка сидела на полу у стены супротив двери, обряженная как в праздник, слепо глядела на Терешка. От странной бабкиной праздности стало не по себе; накинув что потеплее, выскочил во двор, не приметив подвешенную к матице лодейку, укрытую расшитыми ширинками.
   Крышняк с Ильёй во дворе ладили долбушу для последнего странствия Вечной Бабки... "Кабы ведал Самуил, чем я тут займаюсь, - свербило в голове Ильи, - настояться мне на поклонах в церкви." - а знал: не посмеет поп наказать посельского, обойдётся нудной проповедью да обещанием не видаться более с капишниками. Что поп... Вот коли сыщутся доводчики до Микитки Сухоноса, воеводы нового, от того милости не ждать; княжью волю строго блюдёт. Владимир Святославич  крут стал до еретиков. Ране на сколь грешил, столь нынче праведен. Сей же час двор на поток, домочадцы в холопи к боярину какому, в ближний город. В Беловодье лишь малые дети не ведают, куда он исчезает, быват, на 2-3 дня... "Спасиба" не поспеешь сказать доводчику...
   Крышняк на руках вынес, как малую, нарядную бабку, уложил в лодью, поставленую на дрова костром. Из баньки вышла осунувшаяся, как уставшая, Жалёна с дитём на руках
   - Матушка! - Терешок затеребил её, - Почто баушку в лодью? Куда поплывёт она, озеро застыло?
   - Покидает нас баушка, на небо полетит. Долго жила она, работала много, теперь отдохнёт; с облачка на нас глядеть станет...
   ...Скрипя то ли засугробленой калиткой, то ли костями, в крышняков двор вползали чёрные иссохшие старухи, будто ночная вьюга смела их сюда со всей тайболы. Сколько их обитало по топяным островкам, откуда взялись они там, какими тропами неведомыми брели они сюда, лобасты болотные, проститься с лесной соседкой?..
   Крышняк поднёс смоляную искристую головню к костру, древние болотницы пали с воем в истоптанный снег; разом, как пламя пыхнуло, цепляясь сухими перстами в седые космы, запричитывали, как и свою немеряно долгую жизнь зараз оплакивали...
   Жалёна сунула чадо Илье, тоже опустилась на колени, плат скинула на плечи, растрепала чёрную косу, негромко подголашивала, осторожно дёргая себя за волосы..
   Когда всё было закончено, поднялась, старательно отряхнула снег с колен, вздохнула с явным облегчением: "...Вот, я нынче большуха в доме..." Лишь на миг в голове мелькнуло: "Как то я без неё теперь?.."
   Ещё не остывшие бабкины косточки собрали в корчажку, и, там, куда угадала пущенная Крышняком стрела,(не тужил тетиву, чтобы не брести далеко в сугробы) осталась до времени погребена память о ней...
   ...По рдеющему на закате снегу лыжи привычным путём вынесли Илью к окраине Беловодья, откуда пахну`ло уже родным: дымом, хлебом, назьмом. Ближе к реке хотел свернуть в свой конец, обернулся невзначай, - на стёжке, им же проторенной, - Зарянка точно из снега вышла, в шубке заячьей старенькой, плат пуховый, белый же;на щеках румянец от зари вечерней... Да мига не прошло: смотрел, - никого не было. Он, впрочем, уж давно не удивлялся ничему, что связано с ней. Иной раз перекреститься хотел, да насмешки боялся её, ровно угланок недорослый...
   Вот и теперь застыл, как примёрз, от встречи негаданной, которую отложить собирался до утра.
   -...Поклон тебе от Крышняка с Жалёной и чадами их. Особо от Лады, - терем ей новый построен ныне. Да поминок тебе от неё, - протянул на ладони жерехи из камней неведомых и обомлел: прежде отливали они небесно-лазоревым, теперь полыхали огнём алым... Как и не удивилась, приняла дар с поклоном...
   -Ты у нас теперь главная ведунья, - словно в шутку сказал...
   -Что я за ведунья, Ивенко? За руку Ладу не держала... - А сама усмехается странно... И опять холонуло в груди: "Ох, ведьма, ведьма ты..."
   Повернулась, пошла с полными вёдрами на коромысле, - не знал бы её, думал бы, - вот-вот переломится: стройна, тонка станом не по деревенски... Уходила всё дальше в свою улицу, как в снегу таяла, в морозном темнеющем воздухе...
 ...Что в ней было такого, отчего мужики застывали на месте, а бабы крестились торопливо? Что-то в глазах там, то теплом зеленеющих, то осенней речной водой студенящих. Кто говорил, - ведуница, кто со злобой, - ведьма...
   И уже дана было ей горькая мета, ровно навек отсекающая стёжку к бабьему счастью, так неподходящая к этой гордой повадке, - бобылка...
   Она и занималась, чем от веку бобылки занимались, - зелье собирала да хворых  пользовала. Да у какой большухи травок в избе не припасено, хоть от лихоманок трясучих, хоть от грызи нутряной, и мало ль в селе старух сведущих? По то и злобились бабы, что Зарянкой леченых  уж никакая хворь не брала.Говорили меж собой большухи, таскавшие недужных чад к ведунице, - пользует она таким зельем, кое лишь на Чёрной Дрягве и растёт; доброму человеку пути туда нет, - лешак не пустит...
   Подступал к ней поп, одолев неясную робость, со словами увещевания, в церковь зазывал. Как водой ледяной плеснуло на него тёмной зеленью глаз... "Ей Бог не нужен... Она сам Богиня..." - кощунственно подумал и оглянулся, словно кто подслушать мог его мысли...
                1001
   ...Ушла зима, унесла с собой снега колючие, веялицы ревучие. По росенику прорубил отец оконце на восход, посадил под ним сосенку. Дуб-пятилеток, ровня Терешку, уж окреп...
   ...Расти, сосенка, расти, девонька, мамке на радость, молодцам на кручину...
   ...Колет-свербит Фомке чужая радость и довольство, проедает нутро. Своего-то у пастуха, - лишь крыша над головой, - осевшая в землю дымушка, где и мышей не водится, сработанная без усердия сельскими мужиками.
   Кормят пастуха дворами в очередь; вот и ждёт он в сенках, как отвечеряет семейство, и большуха сольёт жижель со штей отдельную посудину.
   В черёд же на седьмицу его пускают в баню на третий- четвёртый пар; пастух с лешим в сговоре, не в диковину ему и с банником помыться.
   Нынче сидит он на конике у дверей в избе резчика Дерябы; смотрит, не отрываясь, когда же большак оближет ложку и положит на стол. Деряба хозяин достаточный, и похлёбка у него погуще прочих бывает.
   Зыза ещё помнит, как матка Дерябы, Батура, теперь крепкая старуха, ползала с другими бабёнками в луже перед его избой, умоляя унять дожжину-непомоку. Это ей он предлагал остаться у него на ночь, за что позже самому пришлось в луже валяться...
   Помнит и как отрок Деряба в листогар облил его ушатом  холодной воды, будто б это должно было вызвать дождь. Выловив мальца, Зыза отходил его крапивой по заду...
   ...Склёскав обалиху, дерябины домочадцы разбрелись по заботам. Батура, поджав сухой рот, недовольно брякнула чашку о стол:
   -Снедай да не мотчай!- А Фомке спешить некуда, облизывает ложку, раздумывает, как бы ещё задержаться в тёплой избе, - на дворе моросит чинегой...
   -...Слышно, по зажинкой дедича женить будешь?
   -Нать, пока не изгулялся; невеста справная...
   -Справная, говоришь?..- Он выкладывает Батуре всё, что насобирал по селу, и что самому только что в голову вбрело...
   ...По зажинкам дерябича оженят с другой девкой... Так и мотается по селу Фомка, где слово скажет, где два... И уже многим девкам строгие матки накрутили косы, забывши своё отрочество; и не единожды был Фомка бит, а уняться не мог...
   Боялся он страшно лишь Зарянку, старался обойти её стороной; казалось, в её глазах  погибель видел свою. Само присутствие Зарянки в селе не давало ему покоя...
   Вечеряя у Ильи в черёд, Фомка по свойски беседы заводил, помня, кто занял его
место когда-то. Между сплетнями всякий раз старался к Зарянке свернуть, к её занятиям ведьминским,- почто нехристь в селе живёт, воду мутит. Илья долго отмалчивался, лишь Улита иной раз поддакивала. Фомка и сам не знал, чего добивался, но от хозяина ответ получил.
   -Ты, мозгля, касть всякую мне в избу не тащи; о Зарянке особь, - попробуй вякнуть  ещё, - за шкирник сволоку на Глазник, да раскрутив, пущу за Молосну к восорам. Ты легко`й, полетишь ладно. - И, чтоб не было сомнений, от доброго пинка Зыза полетел под забор, в самую баларужину.
   -Ладно-те, посельский, -пастух скрипел зубами, пробираясь к своей дымовушке, - ладно, заступник ведьминский, припомнится природь твоя заболотская. Все тайны твои проведаю, не скроешься ужо!..
   Для Зарянки не менее тягостны даже редкие встречи с Фомкой. Когда-то согласившись с Ильёй, - не стоит пачкаться гнилой кровью, - всё ж от мысли о мщении не отступила. Чувствовала, - не упокоятся души родителей, пока жив душегуб. А Илье доверилась от того, что тянулась через память о матушке от него незримая нить...
   И всё истончалась ниточка, связывавшая Зарянку с подругой Жалёной. Всё реже после смерти Лады  гостила она на Рябиновом острове. Тяжело было видеть непонятное недовольство Жалёны, слышать скрытый упрёк в её голосе: у неё дети, заботы семейные, а тут Зарянка с  досужими беседами. Злило её почтение Крышняка к сестре названой; что тянутся к ней дети, Терешок с Ладушей. Может, это обычная бабья ревность, что дружбы не признаёт? Не умела подруга свой очаг сберечь, - к чужому не  тянись. Есть  вдовые мужики в селе; будь посговорчивее Зарянка, давно б своих чад тетешкала.
 ...Дитя едва к вечеру утишилось от зубной рези, заговореное и спрыснутое купальской водицей; и теперь спало и не видало, как склонились к зыбке мать и отец:
   -...В бабку обличьем-то выходит...
   -Впусте слова-то говоришь; откуда тебе ведомо? Ты ж не видал её молодой! Зарянка, что ль чего наболтала? Слушай её!
   -Уж так мне видится... Да и родинка, глянь-ко, ровно как у бабки, такая ж...
   -В самом деле... А как народилась,- не было...
   -Ивень сказывал, - у мурян девка с родинкой, - самая что ни есть красовитая...
   -Какие ещё муряне?.. Ивень твой тоже скажет... Мы без мурян знаем красоту свою. А  ежели норовом в бабку пойдёт, - тоже ничего... Крутенька бала старая...
встала на некрепкие ещё ножки, цепляясь за лавку, потопала за матерью. Та всё время оставляла её, уходила куда-то. Где-то далеко, у окна, тятенька с братом возились со своими заботами, на неё не глядели... Держась за лавки, дотопала до двери, открыла едва; вышла туда, где светлее чем в избе и холоднее; не нашла там матери. Кто-то незримый ходил по двору и шумел. Он же рванул её за подол, растрепал волосы, в лицо сыпанул холодным и колким. Она уж хотела сесть на пол и разреветься, но материны руки подхватили её, отнесли в привычное тепло. В избе мать выбранила отца с браткой, что дитё не глядят. "Чадо-то уж топает ножками..." Её усадили на печь, сунули тёплую парёнку. Она мусолила мягкую репку и знала, что снова пойдёт туда, где холодно, потому что мать там тоже есть, она везде... А того, кто там свистит и  толкается, тятька сыщет  и выпорет...
                1004
   ...Во сне являлась Зарянке матушка, говорила о том, что понятно давно: во всём виноват Зыза, во всех горестях её и беловодцев. Как смрад от говяды тухлой, расходилось от него незримое зло на версту вокруг...
   Может, ещё долго не решалась бы Зарянка последнюю точку поставить, да приметила, - выслеживает Фомка Илью; тот к опушке - Фомка за ним, едва не ползком по грязи. Стала сама за пастухом ходить, а он и не замечает её. Зарянка то еловой веткой по носу хлопнет, то корягу ему под ноги бросит. А Фомка от села далеко не уходил, боялся. Сколь жил в лесу, а леса не ведал. И коров-то далеко сам не гонял, на подпасков надеялся. Духи лесные хранили кормилиц сельских...
   Видела Зарянка, как повёл он ранней осенью княжьих людей по следу Ильи, да заплутал, получил затрещин. Пригрозили ему вздёрнуть на берёзе за поклёп на честных людей. А набольший сказал;"Сыщешь путь, - приходи..."
   ...Зыза упрям и пронырлив, и змею страха придавил, надеясь на щедрую награду. Поободрал порты по кочкам, набил синяков, а дошёл за Ильёй до прямого пути на Рябиновый остров, дальше отваги не хватило; да тропа слишком уж на виду,- не скроешься.
   Иное дело вернуться сюда с дружиной. Всеми богами, старыми и новыми, клялся Фомка воеводе Сухоносу, - нашёл дорогу к капишникам; и поверил тот будто. С Фомкой же ходил к Илье во двор; напуганая этим явлением Улита сказала- ушёл хозяин с утра овсы глядеть, - жать пора днями...
   -...И куда завёл ты нас, чудище лесное? Здесь моховина кругом! - Сухонос тряхнул Фомку за шиворот.
   -Христом-богом клянусь, - тут-ко он шёл! Сам видал! - Пастух ползал у ног воеводы в сырой траве, кивал на скрюченую приметную берёзину, от коей шла, по его словам, заветная тропа.
   -А поди-ко наперёд! - подтолкнул воевода, Фомка шагнул, теряя от ужаса разум... Под ногами было  твёрдо... Его опередил, мало не смяв копытами, самый молодой и прыткий дружинник... Мо`лодец и крикнуть не успел, - твердь расступилась и накрыла его с конём гнилой болотной зеленью...
   ...Комариным писком прозвенела тонкая стрела; не успела обрушиться ярость воеводы на пастуха; валялся он уже в мокрой траве, и стрела с кроваво-бурым оперением покачивалась меж лопаток...
   Ужас пошевелил седые волосы воеводы, протёк по спине, как отыскивая место другой стреле...
   -Кто?!..- Он оглянулся на стену леса... Птицы, людьми вспугнутые, молчали, лишь где-то по прежнему надрывалась сойка... Никогда не любил воевода лес со всей его не`житью, где не знаешь, чего и когда ждать; с врагом предпочитал встречаться открыто, на просторе, лицом к лицу.
   Острым зрением засёк дрогнувшую сосновую ветку в глубине чащобы, и словно ветерок травой пролетел; то ли птица порхнула, то ль человек прошёл...
   -Стрелу мне, этого...- выдохнул с хрипом, кивнул на болотину...
   ...В село вернулись к закату. Илья копошился во дворе по хозяйству. Сухонос с ходу выхлебал ковш поданого Улитой смородишного квасу, вытер усы. Кинул на стол перед хозяином стрелу, покосился на колчан у дверей на тычке,- перья не крашены...
   -Ведомо ли,- чьё?
   -Не примечал таких ни у кого; да покрасить - долго ли?
   -Ладно-те...-скользнул тяжело по лицу Ильи неверящим взглядом.- Пастуха нового ищи... Попу скажи, пусть помолится за Фому убиенного...
                1ОО5
   ...На Новолетье Жалёна за полночь сходила к сусеку за крупой на кашу; Крышняк принёс воды с ключа. Вода и заспа на столе, гудит натопленая печь.Пока Жалёна затирает кашу, семейство рядом сидит, слушает её причитание:
   ...-Сеяли-ростили кашу всё лето, уродилась каша крупна да румяна. Звали-позывали кашу во Царь-град пировать, со князьями-боярами, с честным овсом, золотым ячменём, Ждали-дожидали кашу у каменных ворот, встречали кашу князья-бояре, сажали за дубовый стол пировать; приехала каша к нам гостевать...- Жалёна ставит кашу в печь... Дети носятся по горнице с визгом, разбрасывая по полу яровицу. Жалёна торопливо подбирает зерно с приговором: Уроди, Боже, всякого жита по закрому, да по великому, а стало бы жита на весь мир поднебесный." Чем скорее соберёт, тем спорее урожай станет. Собраное сохранится до посева, его смешают с остальным зерном...
   Долгожданная каша вынута из печи: милости просим к нам во двор со своим добром... Полон ли горшок? Каша едва не через край полезла, а до красна не упрела; ладно, что не бела, и горшок не треснул, а то вовсе не видать счастья-талана в доме. Умели` кашу дочиста, высыпали во двор звёзды глядеть, - чего ныне от земли-матушки ждать? Небо не скупилось на посулы, - звёзды сияли ярко, крупные, что горох, - уродится всего да помногу; кто соберёт нынче всё?..
 ...Крышняк с сыном затеяли лапти плести. Парнишка уж изрядно отца догнал в этом; а плёл боле дитячьи да бабьи лапотки. Получалось ладно да уковыристо.
   Терешок принёс лыко, отмоченое в колоде,- липовое, вязовое, дубовое. К тому часу подоспел Илья из Беловодья. Так они втроём расположились ближе к окошку с задельем.
   Жалёна той порой квашню обрядила да прясть села, прислушиваясь, чего там Илья опять брешет про вести киевские, через Новгород дошедшие: про допрежнюю княгиню Рогнеду, в забытости умершую; про раздоры князя Владимира с сыном Ярославом... Приметила, - сын плетёт лапотки бабьи,вязовые:
   -Это к чему? У меня будто есть вязовки; вторая чета на что? Красоваться не перед кем...- Крышняк как не расслышал, Илья промолчал.
   -А для Зарянки, - ответил Терешок, - Илья просил для неё...- Жалёна отвернулась, губы поджав.
   Ладуша, любопытствуя, посунулась к мужикам,- как это у братки ловко ладится, - матерь отозвала, усадила рядом:
   -То дело мужеское, а у нас своё. - Показала кусок холста, готового, не белёного. - Глянь-ко, - приданое твоё; я лён ро`стила, теребила-мяла, пряла-ткала, ныне сама учись, чтоб к свадьбе полна укладка была. Бери-ко кудельку в руки да веретёнку. Вот донце, на него садись. В балабошку сюда вставляй гребень. Кудельку-то на гребень клади ладно; нить левой ручкой тяни, правой веретёнце крути...
   -Матушка, а ты за кого меня отдашь?
   -А за князя, самого набольшего, что есть...
   -Только за Терешка не отдавай, он за косичку дерёт меня, а сказки сказывать не хочет...
   -Больно нужна ты мне, беззубая тарара... Я Зарянку возьму...
  ...Когда-то Илье казалось, - всё дело в Вечной бабке; не будь её, всё давно решилось бы само собой, и Крышняк с семьёй обживал бы уже новую избу в Беловодье. Года шли, всё оставалось по старому. Крышняк отмалчивался да поглядывал на поджатые губы Жалёны. Та всё больше становилась похожа на старую Ладу; ей бы ещё клюку бабкину в руки...
   И пела она всё реже; а то вдруг среди забот дневных застывала, как сомневалась, - стоит ли продолжать?.. Прикладывала угол плата к глазам, принималась неистово ласкать и целовать детей. Терешок ершился, считая себя слишком взрослым для редкой материнской ласки.
   Не родителям, - Илье, было заметно, как бледны дети, выросшие среди болот и сырых еловин. Терешок ростом меньше сельских сверстников, хотя жилист и крепок. Летось отец без него уже в поле не выходил.
   ...Терешок вырос из давних бабкиных сказок, как вырастают из детский рубашонки. В редкие встречи с Ильёй просил рассказывать о дальних странах, хотя знал все эти рассказы наизусть, а всякий раз казалось, - слышит что-то новое. Илья рассказ начинал,останавливался, трепал тёмные кудри Терешка, уходил к Крышняку. Однажды кинул как мимоходом:
   -Вот съедете в Беловодье, - будет время побаскам... - Радостью всколыхнулось сердце парнишки, - не к родителям  побежал, - к сестре Ладуше сказать новости; будто вот-вот распахнутся ворота в огромный мир - Беловодье!
   Теперь, проводив Илью, Терешок сразу, с нетерпением, как никогда, стал  ждать его назад...
 
   ...В душной коморе скучно сидеть одной. Всю работу, матерью заданую, Ладуша уже сделала,- полы выметены, вновь засыпаны свежей травой; преет на загнётке каша. В низкое оконце мало чего увидишь, - стена сплошная еловая взяла в круг подворье; солнце на восходе зацепилось за тёмно-зелёную щетину хвои. Что там, за тёмной зеленью, куда ей настрого заказано ходить одной, - Ладуше не ведомо. Где-то есть Льняное поле, там растёт ладушина рубашка; где-то  Русалье озеро, куда отец с матерью ушли рыбу брать. Журавий луг есть, где Терешок пасёт Телушку. А обещал с собою взять, - нынче сядут на луг журавики...
   Видно, суждено ей всю жизнь у окна сидеть в коморе. Обещала мати, - на Купальницу пойдут травы брать вдвоём, - а когда это будет? А братец придёт, станет рассказывать, как и лонись, про журавьи пляски, про смешных журавиков-сеголетков... Где ж усидеть в избе девчонке, когда слышится с дальнего луга шелест мягких крыльев...
   Завёрнут в мамкин плат ломоть хлеба с луковицей, найдена тропа, отмеченая поутру Телушкой..
   ...Разноголосый птичий гомон оглушил под густо-зелёным прогретым лиственным пологом. На тропинку под ноги выкатился серый колючий комок - ой, ежака! Ладуше захотелось узнать, где у ежа изба. Журавики на дальних лугах забыты, да, верно, они ещё и не прилетали...
   Ёж укатился в смородинник, Ладуша заторопилась, босой ногой ткнулась в кочку. Присела на кокору, растирая ушибленую ногу. Из зарослей орешины посунулась к ней огромная морда с толстыми шершавыми губами. Ладуша без боязни протянула на ладоньке кусок хлеба, морда шумно вдохнула хлеб, скрылась в кустах.
   ...Ёлки-берёзы расступились, отошли назад, показывая еланьку, всю просвеченую солнцем, прогретую. В густой траве сверкали ягодные искорки. Ладуша, подобрав подол, на коленках поползла по траве, закидывая в рот огненно-сладкие капельки, одну за другой. Когда съедено было довольно, солнце уткнулось в еловую щетину уже с другой стороны. Ладуша вспомнила, куда шла; надо уж домой возвращаться; ждут, поди...
   Казалось, идёт она верно, да уже не стелилась зелень травяная свежая, - сухие сосновые иголки покалывали босые ножки. Потом брела по песку меж молодых сосенок, и вдруг остались они где-то позади... На Ладушу смотрел с земли чей-то неимоверно огромный глаз, блестящий от упавшего в него заката; нада было прикрыть свои глаза, чтобы не ослепнуть. По глазу плыли в тишине птицы, белые и чёрные. Они были так прекрасны, что Ладуше захотелось сесть у самой воды на прогретый песок, полюбоваться неведомыми птицами...
   Солнце падало за чёрные сосновые ресницы дальнего берега, Ладуша слушала плеск крыльев подплывающих птиц.Они выходили на берег, стряхивали с крыльев капли воды, превращались в прекрасных дев-водяниц. Пели тихие песни, смеялись, как звенели в траве колокольцы...
   -...Вот славная девчоночка! Заберём её, девицы, с собой!Батюшка-водяник рад будет новой дочке!..
   -Оставьте её! - Самая пригожая и печальная склонилась к спящей девочке, - полно баловать; разве не видите, - это Ладуша, подружка моей Зарянки; мать с ног сбилась по лесу... Покличте лучше Лесовина, пусть ко двору её сведёт...
   -...Чего меня кликать, Ласка, сорок пугать; я везде рядом... - Отозвался старый лесной ворчун...
   ...Жалёна металась по скоро темнеющему лесу, спотыкалась о коряги; в другой стороне аукал Крышняк. Терешку велено сидеть у избы, - вдруг прибредёт...
   Знакомые исхоженые тропки стали вдруг путаными, кочки бросались под ноги, пни зверьём оборачивались, гнилушки светились зловеще...
   Покружив меж ёлок, стёжка вернулась к избе. Жалёна прижимала к груди белый плат, найденый в можжевельнике...  Оттуда тропа шла к моховине...
   -...От зверя дикого заговорила её, от болотины не успела...
   ...Терешок сидел на завалинке, Ладуша спала, склонив русую голову ему на колени...
   - Её Лесовин привёл, я видел...- Жалёна обессилено опустилась рядом на землю, - ладно, хоть Лесовин, хоть Водяник, отблагодарю завтра...
   ...Ладуша ещё долго пытала брата, какой он, Лесовин; жалела, - сама не видела, проспала всё.
   -Какой-какой! Такой и есть, - без шапки, кафтан направо запахнут, кушак черевчат! Глаза горят угольями, а лица не кажет; борода до земи, зелёная, правого уха нет...
   -А сказывал чего?
   -Где ж ему сказывать, немой он; только всё поёт громко, а слов не разобрать...
   ...Ладуша прежде и не видала, как мати спать ложится, как встаёт; может и не спит вовсе. Пыталась Ладуша не уснуть с вечера или поутру раньше проснуться, а где там, - голова к  лежанке, глаза сами смежились; проснёшься, мати у печи хлебы обряжает...
   Нынче Жалёна сама дочь побудила ране раннего, и солнышко не играло ещё:
   -Пора,дочи, вставать, травы зелейные поспели; пестерьку малую возьми, - братко сплёл тебе...
   -Тятя с Терешком куда сбираются? С нами пойдут?..
   -У них своя забота, - им борти крыть...
   ...Недолго шли вместе, друг за другом, по своему, "домашнему" ельнику, потом через луговую дробь перепелиную. У старой сосны, гнутой в дугу, разошлись: Жалёна с Ладушей на полночь, к моховине, Крышняк с сыном, - на восход, по малому охотничьему путику. Меж ёлок ещё клубился редкий туман, а дневные птицы уже закопошились, подавая голоса...
   -Куда ж мы идём, матушка? На Журавий луг?
   -Нет, путь нам на Куранью моховину... От меня ни на шаг... Окошки кругом, вмиг затянет, охнуть не  успеешь. - Жалёна намеренно припугивала дочь, чтоб поболе сторожилась; не так страшна эта моховина, как Чёрная дрягва, куда лишьЗарянке путь ведом. А дочери о том ни к чему знать...
   -...Ой, матушка, лепотно-то как, чудно! Цветиков-то сколь, да яркие! - Жалёна покрепче прихватила ладошку дочери, чтоб не стреканула очертя голову вперёд; опустилась на колени, развернула плат, выложила хлеб, яйца, мёд...
   -...Небо - отец, земля - мати, благослови всякую траву брати, на всякую пользу. Что у тебя взято, тебе возвращаю. Что ещё возьму, - тебе верну... Лапотки, дочи, сними, оборами повяжи на шею, да меня слушай; здесь почти все травы есть, какие надобны...
    ...Вот гага на берёзе живой; с сухой не годится. Срезай так, чтоб берёсты на ней не осталось. В молоке сваришь да пить понемногу, от боли горловой...
   ...Травка зверобой, глянь, - листочки махоньки, цветом в просинь, а разотрёшь, - будто кровь; от ушибов пить...
   ...Вот золототысячник, жёлтый и толстый; хорош от нарывов и язв, червя подкожного вычистит...
   ...Иван да Марья, всем травам князь; цветки сини да красны, листики махоньки, сам со стрелу; кто тронется умом, - при себе носят; корень - кто с худым конём убежать от доброго хочет, - держи при себе...
   -А то что за цветики по воде, листочки белые?
   -То трава-одолень; окормят кого, - дать травы, выйдет всё, и верхом, и низом. Корень при зубной боли полезен, и для присухи его дают, и пастуху, чтоб стадо не разбежалось. Много, дочи, у земли-матушки добра всякого, каждая травинка в пользу...
   - А Зарянка говорила ещё: есть трава-разрыв, да плакун-трава, да тирлич, да нечуйветер...
   -Тех трав не видала, знаю: есть, да далеко, не всякому путь ведом; на Чёрную дрягву идти, где навьи души бродят... Про те травы у Зарянки спрашивай; страшным заклятием пути к ним закляты, не каждому открываются. Бабка наша знала те заклятья, а ведовство своё Зарянке передала...
   -Отчего ж не тебе?
   -...Ведовство, - тягота великая, не всякому по силам...
   -А Зарянка, она сильная?..

   ...Крышняк на ходу поправлял старые зарубки-знамена, пояснял сыну:
   -Под Киевом прадед мой своё знамя наискось засекал; здесь Берест, дед, другую черту добавил; отец приставил снизу засек, я другой, ныне знамя наше, - голова оленя. Пойдёшь своим путиком, - свой засек оставишь...
   Где-то на второй версте тропа разделилась, отошла на полдень с другим знаменем, - угол и справа черта, - то Ильи путик пошёл...
   ...Еловые лапы уже не били по лицу; на опушке чистого соснового бора, конды, из-под ног взметнулся жаворонок-юла. Верхушками сосен, грядой, пронеслась стая белок, осыпая шишки и хвою. Здесь и были первые их борти...
   До полудня обошли их с десяток; почистили, навощили, где трав душистых положили, - вереску, липы свежей. Гораздо Терешок навострился бегать по стволам на кованых шипах-кошках, доставшихся от киевского прадеда...
   Крышняк постукивал обушком топора по стволам, слушал гудение пчёл в дуплах, годные весной бортить знаменил; указывал сыну метки когтей и зубов "хозяина",- тот уж мимо гнезда пчелиного не пройдёт...
    ...А в Киеве стольном сгущались грозовые тёмные тучи, чтобы однажды пронестись с бурей и молоньей над древней идольской Русью, над Рябиновым островом, над множеством островков, затеряных в лесных пу`стынях... Но не смела их буря, не унесла в небыль, а лишь смешала Русь иконную и Русь идольскую. По углам иконы развешаны,- днём помолиться; из-под лавок глядят, ждут ночных молений тусклые лики Рожаниц. Чужестранные святые подобрали под себя старые праздники, как почтенные, да незванные гости, коим и не рад, а прогнать нельзя...
   ...Терешок ждал Илью, а тот  всё не приходил. Край болота вспыхнул рябиновым огнём; ночами на рыжем коне пробегала Осень, оставляя острый грибной дух, клочки золотого платка в березняках...В доме поселилась тишина, надобрая, предгрозовая...
   В Беловодье вдруг явился не ко времени Микитка Сухонос с десятком воев; все битые-израненные...
   - ...В сотне вёрст отсюда побили нас капишники. Со мной полсотни было, да, вишь, сколь осталось... Должок мы им вернули,- пожгли в золу селище ихнее... В Ростов едем сей миг; другую соберу дружину;вернусь,- ваших заболотских ведьмаков потрясу. И не той тропой,что пастух казал,- с другой стороны есть путь покрепче...
   - Может,морозов подождать,как моховина встанет? - Илье бы задержать на какое-то время налёт Сухоноса,- Куда денутся? Там,поди, старичьё одно...
   -Чего ждать?Душа горит на них; разметать, чтоб духу идольского не осталось. Кого покрепче,- в холопья, в Ростов да Новгород; старьё в трясуху покидаю,- пусть, так и быть, остаются там...
   ...Ладуша проснулась,чуть в приоткрытом оконце посветлел глаз ночи. Прежде, в эту пору мать ставила хлебы в печь;теперь та,бледная,с неприбраными косами, металась по избе,скидывая в узел детскую одежонку. Ладуша заревела бы в голос, если б Терешок вовремя не сунул кулак под нос, - Нишкни!..
   Он сидел на полатях,подогнув коленки, будто хотел в комок ужаться. Случилось то, чего он так долго ждал; отчего ж так тоскливо в душе, отчего глянуть страшно на мать, отчего не может заставить себя выйти во двор, где ждут и седлают коней отец с Ильёй. Впору зареветь на пару с сестрицей...
   Узел приторочен к седлу Смолыша, куда сел Илья;сонную Ладушу взял к себе наперёд. Терешок вскочил на своего Серка...
   Выезжали по рассветной свежести; Жалёна, такая же растрёпаная,накинув плат, вышла проводить. В последний миг кинулась целовать Ладушу, потянулась к Терешку, вцепившись в седло...
   - Чего, ну...сбирайтесь тож...- буркнул по "взрослому", тронул поводья...
   Жалёна долго шла вслед, потом бежала; белый плат, зацепившись, остался на еловой ветке. У Чёрной берёзы упала, будто споткнулась; так и стояла на коленях,    прижавшись к стволу.
   Терешок оглянулся уже у Рябиновой релки."Чего это она?.. Холодея,подумал: "...Увидимся же скоро.."
    ...Терешку неприютно под строгими взглядами неведомых богов, как из окошек глядящих из красного угла. Леонтий,синеглазый сын Ильи, чуть постарше и ростом повыше, с восторгом рассказывает об этих строгих ликах, ровно о соседях, коих с детства знает. Терешок одним ухом слушает, - вишь ты, малой,а сколь сказок знает... Он боле прислушивался, - не раздастся ли знакомый стук копыт у ворот: Илья уехал назад, на Рябиновый остров.
   На один из ликов, в кой отрок перстом тыкал, глянул внимательнее; перевёл взгляд на Леонтия, - лицо то же, чуть продолговатое, бровки тёмные, дужкой. У мальца та же усмешка, чуть трогающая уста, а в глазах печаль неотроческая...
   Леонтий обрадовался несказанно, приметив внимание Терешка:
   -Что, схож? Да, схож? То святой Леонтий, гречанин. Его язычники сказнили, что идолам поклониться не хотел... Мамке он тоже глянется больно...
   ...Изба у Ильи широкая,в два жилья; на большую семью рублена; не изба - терем! Половицы скоблены до бела; печь-глинка поваплена; от того в горнице чистой ещё светлее...
   Улита скотину ушла обряжать, с собой как бы в помогу Ладушу забрала, весь день не отходившую от брата.
   Илья воротился по темну, привёл с собой Телушку. Усталый и мрачный, тихо сказал Улите:(Терешок услыхал и обмер.)
   -Нет  никого,одно дымовище...-Улита охнула.- Телушку и привязывать не пришлось;всю дорогу след в след шла.- И громче,для всех, сказал:
   -Ну, Улитушка,было у нас одно чадо,- нынче трое.Подавай нам, стало быть вечерю!
              1007               
   ... И опять прошёл Зернич по лесам,запятнал золотом берёзы;сорвал Просич золотой убор;Студич накрыл снегом...Леля теплом дохнула, разбросала цветы по полянам...
   Давно уже не мешает Терешку крестик на шее,не дразнят сельские ребята лешим и заболотским,опасаясь небольших крепких кулачков Леонтия. И привычно уже новое имя - Семён. И лишь для Зарянки он по прежнему - Терешок...
   ...Зачем же он так рвался сюда? Что ему здесь? От реки стылой,осенней, тревожно на душе,- откуда она,куда и зачем течёт? Где то озеро,что лежало перед взором как на ладошке? Здесь он сам как на ладони перед людьми; не спрячешься нигде...
   Никому не скажешь,как волчонком скулит душа от обиды на родителей,- почто бросили у чужих людей? Спросить ли у Зарянки,- верно,знает, куда ушли они;и опять обида,- почто до си не сказала?
   Анастасия-Ладуша,как малый росток,на схожую почву пересаженый,легко прижилась, приняла,всё, что случилось; близость любимой Зарянки смягчила боль утраты. С радостью помогала Улите во всём, что ей по силам.Скоро привязалась к Леонтию, ниточкой бегала за ним, хоть и норовил он, походя, дёрнуть пушистую косу, подразнить:Ладушка-оладушка!-обиды от того нет...
   Мартынко Сухонос в Беловодье боле не объявлялся;не видали его с той поры ни в Ростове, ни в Новгороде.Так и порешили,- сгинул воевода с дружиной в тех сузёмах идольских, куда собирался...
   По Овсеню, по рудо-жёлтым листьям, по Молосне в багровых черемошниках, уезжал Леонтий к киевским монахам в учение...
   Вечор заставила его Улита повторять заговор на путь  дальний:
   -...Еду я из поля в поле, в зелёные луга, по утренним зорям и вечерним; умываюсь росой медвяной,утираюсь солнцем. В чистом поле растёт одолень-трава. Не я поливал,не я породил. Породила её мать-земля, поливали девки простоволосые, бабы-самокрутки. Одолень-трава, одолей злых людей; лиха б о нас не думали, скверного не мыслили...Одолей горы высокие,озёра синие, леса тёмные, пеньки-колоды. Иду с тобой к Окияну-морю, к реке Иордану. Там лежит бел-горюч камень. Как он крепко лежит, так у людей злых язык бы не поворотился, рука бы не поднялась, лежать бы им крепко...Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца во всём пути и дорожке...
   Ту одолень-траву зашила Улита в ладанку, на шею сыну...
   ...Провожая, толпились на берегу у вымола. Пришёл и Самуил проводить выученика. Наглядеться бы в останний час, запомнить;чтобы он всех запомнил, - свидятся ли ещё?
   Илья Сёмку держал за плечо, как опору в нём искал. Глядел на сына: может, останешься? Пустое слово кинул, зряшное, - этим ли удержать уезжающего?
   Леонтий, шутя, дёрнул за косу Настю:
   - Ну, расти, Ладушка-Оладушка. Привезу тебе жениха из Киева; не быть тебе за дуболомом беловодским...
   Ладуша покраснела, спряталась за Улиту.
   -Ты подорожники-то отдай! Сама, вишь, пекла...- Улита всхлипнула, - весточки-то шли с кем ни то...
   Леонтий хлопнул по плечу Сёмку:
   - Оставайся за меня отецким сыном...
   ...За кочем следили, пока не скрылся он за Черёмуховым островом...
 
   Не одна была печаль-забота Илье, что в чужие люди сына отправил. В том вину свою видел: Улите уступил, когда повела мальца к попу, будто спасать от чар Зарянки. С того и пошло: вроде сын рядом, - и в поле, и дома, а мысли далеко где-то. Всем удался парнишка, - обличьем, сноровкой, руки как надо приделаны, да разговоры всё о святых местах да угодниках. Лапти плести сядет, - сам байки поповские пересказывает; Илье инда тошно станет..
   Что ж сын? Илья верил:дурного с ним ничего не подеется; на людей посмотрит, себя покажет. Вспомнились родители, что не вышли проводить Илью в дорогу.О чём им тогда думалось?
   Другое сейчас тревожило Илью, свербило сердце. Из-за реки шла непогода, точно рвались нити стародавние, что с соседями связывали, или кому-то уж очень хотелось их порвать...
   Никакая пря до си не вставала меж берегами. Отдавали туда девок замуж, брали невест оттуда. Бабы учили восорок ткачеству, и в землянках никто уже там не жил,- избы ставили.
   Коней у восоров прежде не водилось - на что им? Пашен не орали, кормились лесом. Илья подарил Иктышу жеребёнка от Смолки. Для старого вождя то был княжий дар; не мог сыскать слов благодарности, только щерил поредевшие зубы радостно от переполнявшего счастья. Теперь на той стороне бродил хороший табунок.
   Крестили восоров почти в одно время с Беловодьем, - загнали покорным стадом в реку. Как уехали княжьи люди, все крестики были собраны и свешаны на идолище, - волчье чучело посреди села...
       
   К Масленице Илья воротился из Новгорода, куда ездил на свадьбу старшего сына Нащоки. Тогда и узнал о последней неудачной охоте Иктыша; вождём стал престарелый племянник его Куртыш, давно дожидавшийся дядькиной смерти.
   Передали Илье, - новый вождь недовольствует, даже гневаться изволит, - почто беловодский огнищанин поклониться ему тотчас не приехал...
   Илья подивился лишь тому нахальству; смерть Иктыша огорчила его; а старик был неприятен хитростью льстивой, потому не спешил с поклонами на другой берег. Посыльным же велел передать:
   - Я у вашего вождя не в холопях, и ни чем ему не обязан. Вольно ему гневаться;будет час, приду...- Знал, до Семицкой недели времени не станет.
   Под новолетний мартовский снег объявился вдруг Леонтий... Илья у крыльца стоял с непокрытой головой, не узнавал сына в крепком молодце с хорошо пробившимися усами. Тот смотрел на отца, дивился, что не тает снег в густых ещё его волосах. Тоска выкручивала сердце, - ничего не сделал он для родителей. И дорога его мимо дома о`тчего легла...
   -...В греческую землю иду, отец, у тамошних монахов учиться...
   - Иди, коль в отчине боле учиться нечему...
   Не дёргал больше Леонтий косу Анастасии, лишь погладил по голове, как шутя, повинился:
   - Не привёз я, вишь, жениха тебе; не сыскал достойного...-  А она всё так же пряталась за Улиту...
   ...Всего-то ночь гостил  Леонтий под родной крышей,- снежная замять замела поутру его следы. Не у вымола уже стояли,провожая,- до ростовского тракта шли за попутным возком... Остались в доме лишь подарки его дорогие да память об улыбке его...
   В страду посевную домой Илья возвращался затемно; ино и в поле ночевать приходилось.Ему говорили: вот приезжал старик, Илью не дождался. Ходил по селу хозяином; не один, с прислужниками(у Иктыша слуг не было),останавливался у изб попригляднее, стучал по брёвнам клюкой, заглядывал в окна, бормотал что-то.
   Илье недосуг  обдумывать стариковы чудачества; ходит, и пусть ходит, - делать ему, похоже, нечего. Валился на полати, спал крепко до первой звезды.
   На Радуницу, прежде помянув  предков, решил съездить к соседу, помянуть Иктыша. К тому ж намечалась свадьба Мирошки Тулика с восоркой, - и о том следовало поговорить...
   Поклоны и подарки были приняты безразлично; старик говорил как нехотя, слова цедил сквозь зубы; к тому ж начисто забыл русскую речь.(рядом постоянно торчал то ли толмач, то ли телохранитель)
   Чарка мёду за помин души Иктыша слегка смягчила старика, но от разговоров о предстоящей свадьбе он упорно уходил в сторону. Илья не почуял в этом виляньи ничего, кроме безразличья; ну нет ему дела до чужого счастья-радости...Так и воротился, не поняв, - зря ли ездил, с толком ли?
   А дале дела чудней пошли: беловодских баб, что за восорами жили в заречье, гостить к родичам не пустили; жених-восор от беловодской сговорёнки отказался, - братья невесты обиды не стерпели;драка была. Порасшатали молодцы бревенчатый заплот восорской деревни...
 
   ...За полсотни лет крепко перемешались восоры с беловодцами. Осталось несколько родов, что стого держались обычаев своих, породу берегли. Алуша, невеста Туликова, из таких была, - чернявая, тоненькая. Рядом  с Туликом, - что рябинка с дубом.
   Матке его, вдовой Фиске, тонина эта ни к чему:"Да она ж и не ро`дит путём!" Фиска уж и в церкву бегала, поклоны била, Тулика молила-плакала, - парень своё ладит: женюсь да женюсь! До Зарянки дошла вдова - отсушки просила какой. Не велела Зарянка боле подходить к ней с глупостями, чем вдову несказанно обидела и обозлила...
   Вторую уж весну хороводились Тулик с Алушей. Делать нечего,только сватов засылать.
   В заречье сватам тоже не зарадовались, да, видно, там Алуша своё счастье выплакала... Свадьбу выговорили на Семик.
   В Семик поутру собрался Тулик за невестой. Дружки усаживались в убранные зеленью лодки, как приметили от восор убогую лодчонку, коей управлялся ловко лопоухий чернявый малец, прозвищем Бурыш(Заяц), обычный доводчик дурных вестей из заречья...
   К берегу не приставая, Заяц откричал всё, что было ему велено:
   -Не  стать нам своих девок чужакам отдавать;женихи для них дома сыщутся посправней! - Уже отталкиваясь шестом, послал обидных слов Тулику - Ты, ослопина, меж своих толстозадых суженой  поищи! Алуша моя будет! - Голос Бурыша резкий, визгливый,оттого речь его  казалась ещё обиднее, а он и с середины реки продолжал выкрикивать несуразное.
   Миг один стоял оторопевший Тулик с открытым ртом; оглядел растерянно толпу земляков, где уже ропот слышался:   -
   - Чего ж это? Давно б оборвать ухи Зайцу этому!
   - Братцы, это к чему ж? Это что ж за поругание такое? Это чего ж он такое молвил тут? Что ж язык-то не отсох у него, коли лжа всё это? - Он хотел уж, одурев, кинуться вплавь за обидчиком, да удержали. Всей ватагой свадебной уселись в лодки, отправились искать справедливости.
   ...Восорское становище встретило их безмолвием. Лишь за заплотом слышалась беспокойная возня. На туликовы вопли вышел сам Куртыш с толпой телохранителей, ощетиненой луками. Опять молодцам пришлось удерживать рвущегося к воротам Тулика.
   Стариков посох упёрся Тулику в грудь:
   - Назад вертайся; нет здесь тебе невесты! Алуше в своём племени достойный жених сыщется. Так велят ей предки. Вы от своих пращуров отказались, забыли их; за то ещё примете кару! И не след тебе являться здесь; за ослушание смертью наказан  будешь!
   Речь эта, спокойно-жестокая,не успокоила Тулика. Он орал про честный сговор, требовал показать Алушу, - пусть сама скажет: не нужен ей Тулик более.
   Наконец, в окружении темнолицых восорок, вывели Алушу, по самые глаза укутаную в какую-то серую ветошь. Голосок её еле слышный, ножом прошёл по сердцу парня:
   -...Не люб ты мне боле, Тулик...Есть у меня другой суженый...
   Вырвался Тулик из рук товарищей, молча пошёл к берегу...
 
   ...И как успокоился Тулик, забыл свою Алушу, да стал угрюм и молчалив. Все заботы домашние были заброшены; матка его пласталась за двоих в поле и во дворе;парень валялся днями в тени под  деревом. Вдова опять бегала в церковь, жаловалась Илье на  сына. Не зная, на что решиться, засунув обиду подале, пошла опять к Зарянке. Та в этот раз не отказала; подходила к парню, заговаривала,поила водой наговореной; сказала - пройдёт к свадьбе. Потом долго о чём-то толковала с девушкой Малашей, - о чём неведомо...
   Увещевал молодца отец Самуил, заглядывая снизу вверх ему в лицо. Тулик кивал, соглашался будто б, и опять шёл в тенёк на травку. А то с девушками стал хороводиться, да не ладно, - нынче одна, завтра другая... Инда бегать от него стали девицы.
   Потом стал исчезать, на день, на два. Глазастые мальцы донесли, - плавает с острова к восорам, когда лодкой, когда так... К тому времени дошли вести в Беловодье, - взял Куртыш за себя Алушу третьей женой...
   Однажды воротился Тулик весь побитый; не пришёл, - приполз, места живого не было. Десять дён Зарянка со вдовой выхаживала его. Как поднялся, - высказал ему Илья всё, что накипело:
   - Мужик ты или гунька посконная? Не жаль себя, - на мать посмотри! Ты ж её на обизор выставляешь перед селом краснеть за сынка такого! В могилу её вгонишь, кто кормить тебя станет, баглай ты здоровый? Работать, -  скурида заела, а ложка из рук не валится? Кабы там тебя не отметелили, - сам бы выпорол, да при всём честном народе!
   Свели парня в церковь, взяли с него клятву строгую, - чтоб про другой берег и думать забыл. А видать, там ему крепко мозги вправили, инда пообещал к Овсеню жениться.Да где? Всех честных девушек пораспугал. А нашлась одна, - Малаша, не побоялась молвы. Может и прежде по Тулику сохла, кто знает? И вот как у них с Малашей всё скрутилось,- никто и не приметил, а только всю дурь с парня ровно дождём смыло. К свадьбе и крыша, и заплот вкруг избы, - всё было новёхонько. А урожай собрали в те поры, - любо-дорого!
 
   ...Семёнко уж третье лето в очередь с другими ребятами ходил в подпасках у хромого Кирюхи. Нынче, куда б ни отгоняли стадо, всё чаще стал попадаться ему на глаза лопоухий Бурыш, как ждал заране.Семён поначалу гнал его прочь; чем-то он был неприятен, - то ли дух нехорош, то ли глазки больно стрекающи. Заяц не обижался, ходил по пятам или сидел чуть в стороне, буравил тёмными глазками,как в нутро хотел заглянуть. Сёмка лишь дивился досужести Зайца в такую пору.
   Сёмка на него и смотреть перестал, ровно на поганку травяную. А у Зайца что глазки бегающи, что язык, - в одной связке, молотит, не остановишь...И вроде сам с собою говорит; кто ж его слушать станет? Да, видать,был какой-никакой умишко в той головёнке, нашёл Заяц тот крючок, коим зацепил Семёнку.Терпеливо и снисходительно отвечал Сёмка на разные глупые вопросы, коих в Беловодье не задал бы и сопливый малец; и лишь дивился зайцевой тупости. Да уж и привык к пустопорожним этим разго ворам. даже скучал, коли не приходил Заяц. Были они ровней по годам и по росту, да то в костях пожиже...
   Вскоре уж было так, что знал Заяц всё о Семёнке, а тот о Зайце попрежнему ничего не ведал.
   В тех же перетолках выяснилось, - ведомы Зайцу такие подробности жизни беловодских дворов, о которых Сёмка по простоте и подозревать не мог. Вечером, уже дома узнавал, - ходит Заяц по селу,заглядывает через заплоты, и был уже бит не раз, и за уши таскан; за бабами на купанье подглядывает(чего там глядеть-то?)
   Случайно мелькнуло меж толков имя Зарянки, - и что подеялось тогда с Зайцем! Побледнел, захлопал себя по бокам, тряс головой, тоненько вскрикивая, -пась, пась!(вроде - чур меня!)- как стряхнуть с себя что-то пытался. Боялись отчего-то восоры Зарянку,особь такие пакостные как Заяц...
   В разговорах всё ближе подбирался он к самому Сёмке, точно угадывал тщательно скрытые мысли:
   -Робишь на них как холоп, а с харчей не больно раздобрел. Леонтий-от воротится, - всё имение ему отойдёт...- И Сёмке уж кажется: он  сам думал об этом давно; а знал - не воротится Леонтий к отцу. И уже верит, - для соседей и приятелей его сельских он попрежнему волчонок заболотский, лешак, и злы они, и завистливы...
                1010
   ...Не считали прожитых лет в Беловодье, о покинувшем их времени говорили просто - ушло...И так ещё говорили, - было это в год Большой воды, или: за лето до крещения...
   Семёнко уж не бегал с сестрицей к Зарянке, отговарился ка-то занятостью;толи поймал взгляд насмешливый Ильи, буркнул, -сама иди...Тотчас озлилися на сестру, - без него упорхнула, лишь метнулась коса. И не подивилась отказу, будто не нужен ей брат более.
   И уж не задирал голову более, чтобы глянуть Зарянке в глаза. А посмотреть в них ох как хотелось, хоть и было от того мучительно страшно и стыдно. И в той муке сласть была ещё более стыдная, о коей догадываться никому не должно, и тем паче ей...
   ...Сёмке нравилось смотреть на девок беловодских, на хороводы их; песни слушать. Да злило, - вертлявы они, визгливы и податливы. Были и другие, да те не замечались средь шумных и навязчивых.
   ...На Комоедицу с гор затеяли кататься; Марьяша кожемякина целоваться к Сёмке полезла. Он не выбирал её, сама пристала банным листом, и не отталкивал шибко. Перед другими юнцами приятно, - ухажёрка у него не из последних в селе. Он и притиснул покрепче, согревая руки теплом из-под марьяшиной перушки.
   ...Сквозь общий шум и молодой здоровый гогот услыхал рассыпавшиеся колокольчики смеха... Зарянка стояла поодаль, как снегурка из давней бабкиной сказки, - вся в белом, лишь ланита зарёй алой, да уста вишеньем на снегу...
   Сразу стал резче от Марьяши дух редьки и лука. Она же, со злобой, уродующей пригожее личико, закричала:"ведьма, ведьмачка!"
   Погасла улыбка Зарянки; она повернулась и ушла,как растаяла в снегу. Марьяша опять потянулась к Сёмке, он оттолкнул её, крикнул молодцам: "А ну, кто на кулачки?" Но задора уже не было...
   Ночью, ворочаясь без сна на полатях, со стыдом вспоминал: летось Зарянка с Настей перед Купалой за травами шли; чего ему-то взбрело в голову: не ходи с Анастасией, меня возьми...Глянула так, точно видела то, что ему о себе не ведомо было: "мужеско ли дело травки собирать? Поди-ка,Терешок, Илья тебя дожидает..." Лишь она помнила его родовое детское имя...
   Кругом себя олухом выставил; да нынче ещё с дурой этой застала...Теперь и головы не поднять, не взглянуть в омут её глаз...
   Вспомнил, - в детстве нравилось её сказки слушать; хворая, стискивал её прохладные длинные пальцы, и лихоманка отступала... Матери говорил, - вырасту, женюсь на Зарянке...
   ...Так и шли они друг к другу, как издалека; взрослел он, а она не старела.....
   Про то и злобились на неё бабы, что годы следов на ней не оставляют; да на дне глаз время оседало болью... Но кому в них глядеть?
   А весна пришла нынче ранняя; сразу после Новолетья снег покрылся плешинами, стал оседать...
   На заре, ополаскивая лицо холодянкой во дворе, Семёнко почувствовал: что-то не так, изменилось в нём что-то. Сестра, подавая утиральник, смотрела насмешливо и внимательно. Он ещё раз провёл по лицу  ладонью, - кольнуло щетинкой...
   Утиральник он вырвал у сестры резко да опомнился, - обидел, поди? А той и горя мало; в избу вбежала, заливаясь смехом уже во весь голос.
   Анастасию нынче всё смешило: воробьи в лужах кувыркаются, - смех! Самуил через талый снег перешагивает ровно гусь, подол едва не до колен задирает,- умора! Братец надутый весь день ходит, не понять, с чего, - потеха!..С порога наткнулась на строгий взгляд Улиты, - пост нынче! Прикрыла смех ладошкой:
   -У Сёмушки-то усы лезут!- не гася улыбку, обратилась  к Илье.
   -Кой тут смех, когда растут? Ежели б не росли, было б смешнее...Стало быть, скоро женить надо! - будто шутил Илья, - дорос, вишь, до притолоки!
   При этих словах Сёмка входил в избу; в груди захолодело: Илья-то шутит, а дело делает. Уж так ведётся, - парнишка с усами, - жених. На кого родитель укажет, - с той и окрутят. Чтоб не забаловал...
   -Чего, парень, как с лица сбледнул? - балагурил Илья.- Небось, до осени погуляй ещё...
   По пути в Новгород заскочил в Беловодье Нащока. В двух сотнях вёрст на заход стучали топоры,- княжич молодой ставил город во славу свою,- Ярославль. Без Давыда Нащоки то дело не сладилось бы, видимо. Давно уж чуял Давыд за кем сила будет, чьей стороны держаться; не тихонького себеумного приёмыша Святополка, не набожных любимцев княжьих Бориса и Глеба, а этого нерослого хромого Ярослава, супротивника отцова...
   Теперь вот  сидел огрузневший Нащока, на стол навалившись, цедил смородишный квас, отдувался от ярославского затяжного пированья... Взгляд бесцельно блуждал по горнице, пока не наткнулся на Улиту с Анастасией за кроснами.
   - Сколь ладна у вас дочи выросла; кажись, давно ли в зыбке видал, - путал что-то Нащока,- ныне уж невеста. И родинка у ей; у мурян, ежели у девки родинка, то самый цвет у них.
   Не поглянулись что-то Улите ни взгляд Нащоки, ни слова его; мигом сыскала заделье во дворе себе и Насте.
   -...Соплива ещё невеста; ей бы в ляльки  тешиться. - Илья не принял разговора всерьёз.
   - Чего там, трёх лет довольно, оглянуться не поспеешь; а что б нам не сродниться, побратимушка?
   - Это ты к чему? Будто у твоего младшего есть сговорёнка?
   - Не о нём речь; там всё слажено. Ведомо тебе, сам второй год вдовею; без хозяйки дом - сирота. Сынок, он хоть в  женихах состоит, а в разум ещё не вошёл; тоже пригляд требуется.
   "Вона чего удумал побратимушка; не в добрый час Настя на глаза попалась...Что бы сказать сразу, - сговорена, мол, уже...А спросил бы: за кого?
   - Ну, пора мне, засиделся; в Новгороде поскорее  быть...А ты над словом моим подумай; отказу не приму, - считай, мы  в сговоре...
    
   ...В межепорье, как Троицу отгуляли, Илье давыдкину грамотку передали с оказией: к себе зовёт, в Новгород, да велит поспешать...
   - Верно, опять своё заведёт. - поопасалась Улита.
   - Ништо, отговорюсь как ни то...- Илья  и себя успокаивал...
   Так негаданно Илья попал на сговор. Не стал Нащока дожидать, как подрастёт невеста малая; скоро высватал во Пскове купецку дочь.Свадьбу сговорили к осени... Ныне другая печаль у Давыдки...
   -...Не сказал я тебе, вишь, по весне:сговорёнка Савушкина пропала летось...
   -Как так пропала?
   - А с подружками в лес пошла по малину, да и сгинула...
   - Зверь ли задрал?
   - Зверь не зверь, а и косточек не сыскали...Нынче бы другую сосватать, да парнишка,вишь, и слышать о том  не желает... А что тебе не сказался,от того, что мыслил себе взять твою дочь...
   - Так, может, ещё сыщется?
   - Где ж сыскаться? Год без малого...Боярыня Боровикова слезьми изошла, едино у них чадо; других уж десять лет Бог не даёт... Вот хочу с твоего двора невесту сыну взять. Да они как и схожи, - и  Боровикова дочь Настасьей  крещена, и родинка тако ж была. Может, поглянется парню моему? А упрётся, - я и приказать сумею...
   Сидели в просторной давыдкиной горнице; сыту медовую подавала грудатая деваха. Нащока вскидывал на неё взгляд масляный, как приглядывая по хозяйски... Последние слова произнёс погромче, построже, нарочито для сына, тихонько сидевшего поодаль...
   "Ничего парнишка, пригожий, будто б... Тих больно... С летами, может, и ладен станет..." Илья вроде уже и соглашался с Нащокой, подумывал, каково Насте в этой семье будет... На сговоре поглядел невесту Давыдкину, - её, хоть и сироту, а с приданым добрым, привезли в гости к родне,- на прихотливо поджатые губёшки псковитянки; видать, - чей верх в доме будет...
 
   ...Едва блеснула меж дерев Молосна, Илья спешился, свёл к воде Смолика...
   ...Долгонько и дорого было гостеванье новгородское, - а летом всякий день на счету; туда-обратно - седьмица, у Давыдки пяток дён; ране вырваться и не думай. Давыдке что? Ему холопы да закупы двор держат...
   Вспомнилось: прошло ль двадесят лет, как возвращался он тем же путём в Отчину? И седины в бороде помене было, и дорога эта, - чуть верховым разъехаться; ныне ж и двум возкам не тесно станет...
   У Алатырь-камня вышел к отмели песчаной; за камнем, дале, - тропа не тропа, а так, стёжка еле видна меж ив и черёмух, к протоке островной, где вода и зимой не стынет, лишь тонкий ледок обманчивый намерзает...
   И увидал сперва одежонку бабью, на камень брошеную... Потом то ли Ласка-русалка, то ли богиня ромейская, пенорождённая, из реки русской беспенной вышла... Допрежь,чем глаза отвести, всё тело её долгое,живое, охватил взглядом... Глупо спросил, ни к чему:
   - Не боишься, как Водяник утащит?
   - Чего ж? Водяник - батюшка мне, аль не знаешь? - Зарянка спряталась за камнем, прикрылась рубахой...- Ты поди, Ивенко, мне одеться надо...
   Отвёл Смолика по воде дальше, сел на песок, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли... Только сей миг и пришло в голову, - как же она, такая, столько лет одна живёт, никого к себе не подпуская. Что никого, о том не только Илье ведомо. Сколь раз видал, - особо рьяные, захмелевшие мужичонки, пытавшиеся  "навестить" Зарянку, просыпались на заре под её заплотом с дурной головой...
   Вспомнилась и та зима, страшная, бесснежная... По осени долго тепло держалось, а стынь пала враз, и такая,что протока островная враз заледенела, а снега всё не было...
   Илья по утрам ходил смотреть околицу, порушеную голодным лесным зверьём. Как и голову поднял у мазанки изукрашеной, под старой ветлой, - из окошка незаволоченого - ни дымка..
   ...По вымершему лесу нёс её, закутаную во все овчины, что  дома сыскались, к Вечной бабке; вглядывался тревожно в белое лицо: здесь ли ещё душа её? Дрожат ли ресницы в инее, тает ли на губах слетавший с сосен куржак? То ли деревце сухое нёс, то ли овчины пустые, - ни коей тяжести в руках не чуялось. Каким он тогда богам молился, просил не отнимать души у неё; без  дыханья этого слабого,едва различимого, и весна не придёт в Беловодье...
   Снег пал в другую же ночь, как воротился он от Вечной бабки; по тому и понял Илья, - жива Зарянка, и весна придёт в своё время, не задержится... Потому и рвал жилы, ломал хрупкие от мороза прутья мазанки,ставил новую избёнку в пятнадцать хлыстов, бил печурку-глинку, поминая про себя Молчуна всеми недобрыми словами. Да что с того взять, - ему, человеку полуденному, здешние зимы неведомы были. Да где Илья был, почто не указал, не присоветовал? Свои заботы свет застили?..
   Была в тех бедах его, Ильи, вина; неясная ему, но была. Оттого, видать, стали сниться сны тревожные, а допреж и никаких не видал... И шёл он в этих снах куда-то, и терял торный путь, сбивался с тропы; являлась Зарянка, вела за собой, а потом исчезала. Казалось, вот-вот откроется то, к чему пробивался через дебри, а там(знал уже)Ласка рядом с ним, и Зарянка их дочь. И отводил он от них все беды, и не была русалкой Ласка, а Зарянка - ведуницей... Но просыпался Илья, не найдя дороги, в плечо сопела Улита...
   И опять теснила изба просторная, опять чего-то ждала душа: то ли радости великой, то ли горького горя. Встрепенулась опять птица в груди, та, что когда-то увела за собой из отчего дома. И как не улетала она никуда; всё рядом была, часа ждала своего; куда теперь звала? Чего нынче хотела от него, мужика седобородого?
   Потому,видно, и сын его, Леонтий, нынче не с ним; есть и у него птица в груди, ведёт неведомо куда...Вот Сёмка, всем удался парень; его род, Ильи, а кровь не та, и нет у него птицы своей. Ладно ли то, нет ли, а не уведёт за собой.Кому-то сидеть на земле крепко, род вести...
 
   ...Спал ли, нет нынче Семёнко...Тело лишь чуть притомилось привычной дневной тяготой. Глаза кажется на миг смежил, а сна уж как не бывало...
   Луна холодно и любопытно заглядывала в узкое оконце пустого ещё сенника, стелила дорожку, приносила с собой запахи молодой зелени, тех белых ведьминых цветов, распускающихся ночью, из коих русалки венки плетут...
   Не помнил Семёнко, бежала ли прежде к нему лунная дорожка, слыхал ли он летось, как надрываются соловьи в черёмуховых осыпях приречья...
    С другого края села со старой ветлы, у той избушки заветной, дрозд зовёт свою суженую. Может, туда и ведёт дорожка? Может, кто и Семёнку ждёт? Ведь хотел он о чём-то важном её спросить, о чём лишь ей ведомо...
   Молодая, ещё не выхоженая трава холодила босые ноги, но не студила голову. Проводила его луна до старой ветлы, до самой двери... Дале ей ходу не было...В избяной тьме луной светились волосы её и руки...
   -...Что ж ты, Терешок, на пороге стал?..-  Поди же сюда...
   ...От прохладных её ладоней пламя в сердце вспыхнуло жарче...
 Ох как не хотелось Улите уступать приёмышей ведунице, ни в чём не хотелось. Как смирилась будтО. - ни слова охуждения не сорвалось с языка, а соперничество, теперь тайное, продолжалось. Не могла она детям запретить видаться с Зарянкой; а так и поманывало порасспросить, - как там у ведьмачки. о чём речи ведёт, чем их приваживает, не молвит ли о ней, Улите, худого слова. Сёмка боле отмалчивался, а Настя-простуша старательно пересказывала Зарянкины сказки: о птице Сирин, о корове Земун, что по небесному своду бродит, молоко проливает. Эти-то сказки Улита сама от своей бабки слыхала когда-то, да уж забывать стала...
   Узнав что про неё Зарянка вовсе речей не ведёт,даже пообиделась; как и нет её, как не с её двора дети приходят, не её хлебом вскормлены..Ведьмачке в поперечину стала Улита свои сказки сказывать: про святых мучеников да угодников.Настёна и эти сказки слушала внимательно. Она, по простоте детской и не задумывалась, - кто ей дороже. Улита заменила ей мать,Зарянк никого не заменяла, просто рядом была всегда. И несхожесть их необходима была и обычна, как несхожесть жаркого дня и прохлады ночи...
   ...Гордилась Настя перед подружками, что братец её жених, и не последний в селе. Да вот кого он во двор приведёт, - Марьяшу вертячую? И как с ней жить?..Вот если б...Да Улита не позволит, - вдова, бобылка, ведьма...И пусть, что ведьма! Прабабка их ведьмой была, - братец сказывал. Настя тоже ведьмой станет...
   И что нынче подеялось с братцем? Обычно молчаливый и хмурый, теперь улыбается сам себе, как умом скорбен стал. Смотрит куда-то далече, как видно ему то, что от других укрыто...И уж так язык у Насти свербит спросить, - куда по ночам уходит, и отчего Илья точно сердит на брата? Спросить бы Зарянку,(всё ей ведомо) да не застать её...
   ...В полдень на сенокосе только и отдохнуть косточкам, ан нет:Сёмка, лишь серп оставил, исчез тотчас, кинул только:"к ручью!" Вернулся, как в ряды пошли...
   Настя и не глянула в его сторону; обидно стало, - не позвал с собой..."Ладно-тко,братец, в другой раз не уйдёшь без меня, всё одно догоню..."
   Ввечеру, отжав, пошли к ручью вместе. Пока Настя плескалась да отражением любовалась своим,-глянь, а рубаха брата уж далече белеет. С воплем:"я с тобой!" стреканула за ним, запнулась о коряжину.Как поднялась, - светлое пятно мелькало у Медовой пади...И ровно из света берёз вышла Зарянка, взяла брата за руку...
   Настя обрадовалась, крикнула: я здесь! Голос сорвался на писк; хотела бежать к ним - без неё как же? Ноги как приросли к земле, шагу не ступить...Села в траву, разревелась дитём несмышлёным...
   К стану вернулась в сумерках, смыв слёзы и обиду. Илья встретил её долгим взглядом.
   - Снедай, да спать вались, - проворчала Улита. - Тот шастает где? Куска в день не съел, часу не отдохнул...
   ...Настя прокинулась ото сна едва посветлело. Никого рядом не нашла; невдалеке слышался глуховатый голос Ильи:
   -...Ни баба она тебе, ни девка... Так, морок один. Не жить тебе с ней, не вести двора... Сейчас загуляешься с ней, - ни одна за тебя не пойдёт; кому омороченый нужен?
   -Ты, Илья, сам ли веришь, чего говоришь? Что она самая что ни на есть живая, мне то ведомо. Коль запрет поставишь, уйду из села, с ней уйду. Где ни то в заболотье осядем, хоть на пепелище отцовом...
   - Мало в Беловодье одного шатуна, - Мирошки...
   ...А с Мирошкой было худо...Едва отсеяв с божьей помощью свой надел, исчез он, кинув жёнку с дитём малым на мать-старуху. Сколь времени про него ничего не слыхать было, а на Петровки явился вождь восоров к Илье, стучал клюкой, орал, требовал Мирошку головой выдать с беглой жёнкой:
   - ...Не рви горло, старик; не гоже в твои лета себя так ставить. Мирошку я у себя в портах не прячу; и в селе ему негде укрыться, - все на виду.
   - Так сыщи его, вождь! Иначе небо упадёт на твоё Беловодье, и следа от вас не останется! Эта земля от предков наших святой была, таковой и пребудет! - Старик треснул посохом о половицу; брызнула щепа, треснул посох...
   "Эх, Мирошка, заварил кашу густо...Что ж они, пойдут ратью на нас? Какая там рать? Голыми руками передавить их...А глядеть надо; да кому ж? Все в полях...
   Всё ж доброхоты сыскались, - в черёд берег стеречь стали...
   ...Отгорели-отцвели по лугам травы медовые, последний взяток собрали пчёлы. На праздник пчелиный, на Спас медовый выпросилась Настя с братом идти на первый подлаз. Илье чего не отпустить, - не перво лето парнишка по отцову путику бродит сам, и сестра не помеха станет, - девчонка бойкая...
   -...Да к полудню обернитесь; самое празднество будет...
   Сёмка и сам управиться метил скорее, к купанию коней поспеть; а боле другое манило. И рад был, что сестрица с ним увязалась, - вдвоём-то не вошкаться.
   Сивка с поклажей невеликой шёл легко, - пары пустых ещё коробов для первого подлаза довольно. И сума к седлу приторочена с верёвками да когтями киевскими старинными...
   Настя верхом не хотела ехать, вприпрыжку вперёд бежала, на ходу припевки придумывая, обо всём, что глазу виделось.Сёмка иной раз покрикивал, чтоб далеко не уносилась...
   Вспомнилось, - пять лет тому, таким же зябким  утром, покинули они родной двор; и был Сёмка тех же годов, что и сестра нынче. И с этими мыслями как игла вошла в сердце, и уж не отпускала..."...Короба скоро заполним и сразу назад...Не надо б сегодня уходить...Что за Спас нынче? Кто его выдумал
   Быстро обернуться не получилось: чтоб короба наполнить, пришлось дойти аж до Синего урочища. Первая же лиственничная борть обманула ожидания:
   - Мало вовсе мёда, осьмерика не станет. - Сёмка стоял у борти на порубленой в лествицу елине. Настя снизу подавала короб на верёвке. - До холодов оставить надо..Дале пойдём...
   Другие борти тоже ничем не порадовали. Настя не понимала, отчего так огорчён брат: мало сейчас мёда, - к холодам боле будет...Она ничуть не притомилась, бежала так же вперёд, обрывала обочь тропы малину; ягоды было ещё довольно, - сельские ягодницы так далече не забирались.
   Воздух уже хорошо прогрелся и в сырых ельниках; Настя скинула лапотки, повесила оборами на шею. Ей страсть как хотелось поболтать с братом о разном, порасспросить о многом. Почему вот Илья стал часто хмуриться, а Семёнко,наоборот, улыбается? Почему Зарянку дома не застать, и она улыбается как-то чудно и в небо глядит, как ищет там что-то? И куда исчезает брат по ночам?
   Вот и сейчас, - на все вопросы молчит, лишь улыбается..."Сказать ли сейчас ей?..Да нет...Скоро всё решится...Обидится, что с собой не беру...Что ж, с Улитой ей лучше будет...Мала ещё..."

   ...Не радовал Илью нынешний праздник; отчего-то казалось не ко времени это веселье. Да не им придумано, не ему отменять...
   С утра береговую сторо`жу смотрел: спят как чада малые все. Один лишь Кирюха-отрок, младший Самулёнок, глядит в глаза преданно, - "...Ни одним глазком, дядька Илья...Тихо там, у восоров-то..."
   У самой воды корчагу понял пустую, из-под мёда.Тех башками поокунал в стылую Молосну, дабы очухались. К Самулёнку подступил: сам не пил, почто про старших не сказался? Сменить сторо`жу некем, в селе уже все гуляют. Одна надёжа: кто сказал, что восорам так уж охота ратиться?
   Поуспокоился лишь у себя во дворе, как стал Смолику сбрую чистить. Улита, с делами управившись, ушла к соседкам, язык почесать, на молодь полюбоваться, подарки мужнины показать новгородские.
   ...С утра ещё калечная рука ныла; время от времени растирал ладонь, вспоминал чьи-то тонкие прохладные пльцы, - как-то легче становилось от того.
   Пора выходить, в улице уж гомонил народ; закончив дело, Илья присел на завалинку...
   ...Началось всё не с берега...Илья учуял дым, ругнулся, - не велел же огня палить до заката, дабы пожогу не было...
   Полымя занялось с двух сторон села; уж не весёлый гомон, - бабьи вопли слышал Илья. Потянулся к луку, висевшему на тычке у дверей...Он и к воротам подойти не успел, - чёрные всадники, знакомые и чужие, ворвались в улицу...
   Ладонь свело болью, пальцы не слушались, от тетивы, слабо натянутой, стрела ушла вбок. Чёрное оперение просвистело рядом, другая стрела вошла в раскрытый ворот рубахи...Он ещё стоял посреди двора, а птица-душа уже оставила его, порхнула на волю...И увидел он, - то ли Ласка навстречу идёт, то ли он к ней, и Зарянку ведёт за руку, и ровно отгоревшей земляникой с дальних лугов повеяло...Стрелы всё летели в него и рядом ложились...Их для него не жалели...

Дабы остановить разговорчивость сестрицы, Сёмка сам спросил её:
   - Почто это Кирюха-Самулёнок вкруг тебя всё ходит7 Поди к зиме поп сватов зашлёт?
   - Да ну его! У него мухи во рту...- хотела слово сказать, что от старших  подруг слышала, да постеснялась брата. - ...И годы мои не те...- добавила важно...
   - Ничто! Окрутят, - будешь в невестах сидеть, пока в возраст не войдёшь...
   От Синего урочища, едва короба заполнив, поворотили назад. Настя слегка притомилась; Сёмка усадил её в седло....
   Дымком потянуло, едва свернули с тропы на Ростовский большак...Будто не ко времени костры жечь? Не пал ли в лесу?Настя, беды не чуя,забыв об усталости, соскользнула с коня, побежала вперёд...
   А дым тот не родной был, и страшный; не было в нём духа очага и хлеба, а лишь только гибель...Дым над пепелищем, над тем, что осталось от Беловодья, уже рассеивался...
   У обугленной, изломаной околицы Семён отпустил поводья, сжал руку сестры...Не понимая произошедшего, они брели по бывшей своей улице; как зноем смореные, разлеглись мужики беловодские, где вечный сон их застал, в пыль уличную. По рубахам отбеленым, по головушкам русым, - сок той ягодки смертной, что стрелы вражьи да топорики в изобилье сеют...
   -...Чтот ж это, братец Почто они так лежат?.. - Казалось ей: криком она кричит, а голоса не было.
   Все знакомые мужики так их встретили. От берега же вмсто песен девичьих, - бабий вой...
   ...Илья голову на ступеньку положил, смотрит в небо. Что ж он не встанет, что ж из себя стрел чёрных не повыдергает? Рванулась к нему Настя, да Семён удержал: по сельской площади метались всадники в волчьих шкурах, - видно, живых высматривали...
   Сжимая ладошку сестры, Сёмка, прячась за остатками жилья,бежал к старой ветле. Не спасения там искал, а надежды, - с ней ничего не должно случиться!
   Ветла догорала...Зарянка была жива...Присела в зелёную траву, рассыпав из туеса алую ягоду, смотрела на чёрную стрелу в руках,как не понимая, что это...Неосторожна была ягодница, - по белому холсту платья разбежались ягодки, по обнове, к празднику шитой алым по рукаву да по вороту. А на груди-то цветок красный, не иглой, - стрелой чёрной вышит...
   Подкосились ноги Семёнки, рядом опустился на колени; одно слово бы от неё услышать, ещё вздох уловить; не морок она, живая...была...- вот она, кровушка её, на ладонях...
   -...Ты уходи, Терешок, нельзя здесь...- Последние силы ушли на несколько слов, вот и прилегла Зарянка в траву, в ягоды рассыпаные...Да быть бы ему самому убиту, рядом лечь!Но с ним была ещё сестра...Не в силах заплакать, она дрожала как в ознобе...
   С площади их, кажется заметили; знакомый лопоухий всадник, щеря редкие зубы, неторопливо, будто уверен, - куда денутся? - повернул к ним...
   Сёмка нёсся не разбирая пути, намертво стиснув ладонь сестры; через можжевельник, через самое густолесье, обдирая платье и кожу, скатились на дно сырого тёмного оврага. Откуда-то издалека ещё  слышались голоса, ржание коней...Скоро стихло всё...
   Силы оставили Настю, прорвались рыдания.Лапотки она где-то обронила; ныли изодраные ноги, подол в клочья изорвался...  Плечи дрожали; прижавшись к брату, она лишь вскрикивала: "...братинька, братинька!Что ж теперь?.."...Да кабы знать, - что...
   Из самой тьмы овражной, из чепыжника, затянувшего скат,вывалились серые комочки, доверчиво ткнулись мокрыми носами в  колени Насти.
   - Ой, собачки...- протянула к ним руки, слёзы мгновенно высохли...
   - Оставь их,не трогай, нельзя...Это не собаки...
   Следом, из кустов вышла линялая волчица; ощерив жёлтые клыки, чуть рыкнула. Волчата кинулись к матери, и всё семейство  исчезло в сутеми  оврага...
   ...Страшный день заканчивался, дно оврага затянуло тьмой и стылой сыростью. Надо бы выбираться наверх, куда-то идти, где-то провести ночь...В замшелом ельнике трава, чуть прогревшись за день, остывала скоро; босые ноги уже зябли.
   - Куда ж мы идём,братец? Я домой хочу! И есть хочу! Нет боле силушки!
   - Потерпи, сетрица! Вот найдём сушинку, - заночуем. А ество завтра будет. Где ж в потьмах чего сыщешь?..И дома у нас теперь нет...
   Приют нашли под корнями старого дуба,вывороченого бурей. Семён накидал лапника, корни закрыл ветками сверху, натаскал еще хвойника укрыться. Где-то ниже дубовой рамени звенел ручей...
   Из всей снаряди, что брал утром с собой, у Сёмки остались в калите на поясе лишь огниво с трутом сухим да ножик.Им он уже впотьмах надрал огрубевшей бересты с деревец помоложе, в родничок до утра закинул...
   ...Настю разбудило беличье урчание и цоканье. Белка скакала по лапнику, рыжий хвост с солнечными лучиками горел сквозь ветки. Что-то вспугнуло её; взлетела на ближний ствол, пошла верхами, прицокивая и осыпая шишки...Настя вспомнила всё, что вчера случилось; брата не было рядом; показалось, - она одна во всём мире; стало страшно. Торопливо раскидала ветки, вылезла из берложки...
   Семён сидел у костра, ощипывал птицу; улыбаясь, кинул ей лапотки:
   - Вот, надень; не больно уковыристы, да какие есть, без кочедыка плёл...я уж силки на птицу поставил...Поди-ка мордаху ополосни, - родничок вон колотится...Да туесок прихвати, малины там богато, нагребёшь...
   ...Птица, в углях печёная, и взвар малиновый успокоили желудки, но не души...
   - Сёмушка, мы здесь теперь жить станем?
   - Нет, сестрица, дале идти надо...
   - Куда ж дале-то, братец?.. - Он теперь знал, - куда...Ночью приходили к нему отец с матушкой, звали с собой и ровно б дорогу казали, чтоб с пути не сбиться...
   ...Сколько ж они брели по раменям, борами, ельниками, то на заход, то на полночь...Много ль вёрст отделяло село от лесной глухомани, а скрылось Беловодье из глаз, и как легче стало дышать Семёнке, как дикий зверёк, в клетке долго запертый, на волю вырвался. Здесь его дом теперь под каждой сосной, - ставь хоромы и живи. Как и не было в его жизни Беловодья  с его суетой  ежедённой...Зарянку с Ильёй до слёз жалко...
   Теперь он вёл сестру к их прежней жизни, верил, - родители ждут их, и прощал уж им, что бросили чужим людям их...
   "А остарели они, должно. Ничто, я теперь сильный, всё умею; полесовать стану. Жаль, Зарянка уж не придёт..." Думать об этом было страшно и больно..."...Невесту скраду где ни то..."
   Ноги несли его сами; он лишь изредка оглядывался на сопящую сзади сестру. Останавливался, давая отдохнуть ей, поползать в траве, собирая подсохшую клубнику на прогретых солнцем полянках...
   Путь казался бесконечным; так будут они идти до конца жизни, и никогда никуда не придут...Потом появилась чёрная корявая сосна, сожжённый молнией дуб, коряга, с которой вспугнули зайца, - всё это было на том пути, что отделил когда-то его детство от отрочества...
   ...Ёлки, наконец разбежались в стороны, оставив их на солнечной еланке. А дальше, - ярко-сочная зелень моховины, за которой - стена едва зардевшего рябинника...
   - Ладуша, чуть осталось, скоро дома будем! - Сердце стучало гулко, как бегом все эти вёрсты бежал.
   А ей как и всё равно было, куда они идут; она не скакала уже по ягодникам, как не сама шла, а волокли за руку; безразлично уж, где и когда кончится тропа. Берестяники давно развалились, хотелось упасть где ни то под деревом и уснуть. Что там  брат про отчий дом говорит? Ничего этого она не помнила...
   ...Нужно тропку заветную отыскать, одолеть моховину неверную. Вот от берёзины этой, ствол как могучей рукой скручен... Заговор от трясины вспомнить... Вот и  твердь рябиновая...Кажется, здесь хранит мурава каждый шаг родительский. Что там под Чёрной берёзой белеется? Не платок ли Жалёнин? Нет, то лишь листики, за лето выгоревшие...
   Где ж тёмная стена еловая?..Вместо неё - берёзки да осинки молоденькие, да стволы обугленные. Ограды хвойной нет, нет и дома родительского...Головёшки да брёвна чёрные...
   Силы кончились разом, Сёмка в угли холодные осел, возле остова каменки. Всхлипнул, оглянулся на сестру.Что ж это он? Ей-то каково? Всё разом увидел, - взгляд пустой, круги тёмные под глазами. Ножки-то босы по земле скоро стынущей сколь прошли? И дышит тяжело, неладно дышит...
   Остатки брёвен Семён сложил костром у каменки, так,чтоб хватило места двоим. Лапника накидал, затопил каменку, уложил засыпавшую Ладушу. Сверху веток побольше навалил; пока не смерклось, обошёл золище, сыскал кой-какую скобень медную. Босой ногой ткнулся в острое,  из пожога вытащил костяной гребень бабкин, очистил от сора, - Ладуша рада будет...
   От заморосившего дождя пробрал озноб, стемнело скоро. Он залез в логовище,притиснулся ближе к сестре согреть её немного. Сейчас он мог идти на медведя со своим жалким ножиком, голыми руками потроха вырвать,прикрыть дрожащие плечики сестры...
   Капли падали на спину сквозь ветки, студили каменку. Сёмка стучал зубами от холода, но усталость осилила, он уснул. Сколько раз просыпался, прислушивался тревожно к неровному тяжёлому дыханию Ладуши. Под утро приснилось Беловодье...Из тумана, позванивая колокольцами, на рожок пастуха выходили коровы. Из этого тумана звала его мать, или то Улита была? Где-то взлаивали собаки, он лежал в снегу...Волчья морда ткнулась в лицо мокрым носом, негромко тявкнула и исчезла. Кто-то сказал:
   - ...Тут отроки: малец и девчонка; хворая, кажись...   
...Красивая печальная боярыня склонялась к Насте, горячие капли обжигали лицо; она хотела и не могла проснуться. Потом пришла Улита, или матушка прохладной ладонью щеки коснулась:
   -...Вставать пора,чадушко...- Она открыла глаза... Никак не могла понять, - чья это просторная горница? Вспомнила сожжённое Беловодье, овраг, бесконечный путь по лесу. Где ж теперь она, и где Сёмушка?
   Откинула с себя тяжёлую  медвежью полсть, спустила ноги с высокой лавки. Одолевая слабость, по выбеленым половикам  подошла к скамье подоконной, распахнула оконце. Пахнуло влажной свежестью, ветер бросил в лицо колким снегом....За спиной скрипнула дверь:
   - Очухалась, сердешная! Чегой-то босоножкой по стылому полу да к окошку! - Старушечий голос скрипел несмазанной дверью. - Да чуть от смертушки отошла!
   - Где я? Ты кто, бабушка? - Порскнула на лавку; озноб и слабость враз навалились.
   - Кто я? Да ты памяти, видать. лишилась, коль Тележиху вспомнить не можешь! Матушка Алёна Микулишна в лето все глазки выплакала, лоб разбила,молючись. Челядь с ног сбилась, каждый вершок на вёрсты обшарили, да не по разу.Ей отпеть бы душеньку,а она:нет, сыщется дитятко. Вот и помог Господь!
   - Алёна Микулишна?Так это она здесь была? Чья она матушка?
   - Да твоя же! Моя-то уж в могилке давно...
   - Мою матушку Жалёной звали. Братец сказывал...
   - О том забудь; то морок был...Да ты, небось,голодна! Вот выпей взварчику травяного, да поспи ещё. Хворь-то не вся вышла ещё. А проснёшься - здоровёхонька!
   "...Морок был?..Может и верно?..- Она опять погружалась в сон..."...А братец как же? Тоже морок? Нет, не хочу..."

Разбудил её осторожный скрип двери. Сёмка вошёл на цыпках, боясь потревожить сестру. Увидав её широко распахнутые глаза, едва не плача, кинулся к ней.
   - Та ты, братец, не морок? Ты есть?
   - Что ты, сестрица? Вот я, живой, потрогай! Да что я! Ты-то здорова ли? Я сюда тайком пробрался; тутошний хозяин не велел тебя видать.
   - Как же? Где мы, Сёмушка? Не у татей  ли?
   - Не тати они;дочка у них единая летось пропала, в лесу сгинула. С лица она, говорят, точно как ты, и родинка как у тебя, и крещена Анастасией. Вот теперь Бог тебя послал. Да он, Боровик, хозяин-то, и подобрал нас в лесу. Бог, говорит, навёл полесовать по пути домой... А тебя видать не велит он. Мол, Анастасия мне дочь богоданная, а сыны в Новгороде живут, других не надо. Вот я теперь у него при конюшне. Ты вот что, сестрица: к боярыне-то поласковей, уж больно она убивается, жаль её. Боярышню все любили, так ты будь замест неё. Обо мне не думай, я и на конюшне как ни то, было б тебе ладно. До тепла поживём, да и уйдём, сами жить станем...Да вот ещё, сестрица, - он протянул костяной гребень, - Это матушки нашей; пусть у тебя будет...
   - Да как же я без тебя? - ...Дверь опять запела.
   - Пробрался же, укараулил...- В голосе старухи была лишь притворная сердитость. - Ин ладно; свиделся и поди себе; боярыня сей час придёт, Алёна Микулишна. А тебе, дитятко, я хлебушка принесла да молочка парного...
   Жаль братца отпускать, единую душу родную; да делать что ж? Не указывать у чужих людей...Дверь бесшумно, как слушаясь хозяйку, впустила Алёну Микулишну. Не слышно ступала, ещё не веря, что видит свою любимицу живой и здоровой. Возле лавки осела на пол со стоном, сжала руки Насти,покрыла их поцелуями и слезами, гладила лицо, волосы:"Настенька,чадушкомоё!"   
   ...Не богачеством взяла кузнецова дочка Алёна сердце вдового Боровика, едино лишь красой да нравом добрым.Вот и поспешил  женить да отделить сыновей, чтоб не застили невестушки свет молодухе. И увёз красу из Новгорода шумного в глухомань лесную. Единственной отрадой Алёне стала здесь дочка-душа ненаглядная...
   Страдания не убавили, а лишь притушили красу её. От этой ли красоты ласковой, как от солнышка весеннего растаяло сердечко  Насти; именно такой приходила к ней в снах та далёкая полузабытая матушка. Жалёна стала Алёной; может, в самом деле жила она здесь всегда, а Беловодье снилось ей? А как же братец? И гребень костяной под подушку спрятан? Пусть он лучше будет! А если он тоже исчезнет?

.  Боровиков двор не из тех, где хозяева до белой зари на полатях нежатся, бока пролёживают. Крепкий, дородный, росту сажень без малого, Боровик заодно с челядью в поле ходит, землице кланяется: первое жито - хозяину бросать. У Алёны Микулишны,  небалованой дочки кузнецовой, серп из рук не валится, в поле она до полудня страдует. А хозяйский глаз везде нужен, всюду поспеть надо; как с холопа спросишь, коли сам толку в деле не ведаешь?..
   ...Настю всю ночь несло в лодочке ветхой без лопастин по стремнине. Крепчала непогодь, лодку порывом на берег бросило; буря стихла разом. Босыми ногами ступила на травяное побережье; чудо как тихо стало и тепло, как покров над ней распахнули, храня от беды...Ласковые руки поправили на ней сбившуюся полсть, уста коснулись щеки... Лёгкие шаги стихли за нескрипнувшей дверью, оставив запах мёда и трав...
   ...Проснулась в пустой светёлке; в приоткрытое оконце проглядывал неясный осенний рассвет. Со двора глухо доносились голоса... Настя не знала, почему её оставили одну, и чем ей заняться в одиночестве. По неведомым ей пугающим сумрачностью переходам обошла терем, не встретив никого. В полумраке по выскобленым до бела ступеням спустилась на запах свежего хлеба и женские голоса... За распахнутой тяжёлой дверью у паривших котлов суетились женщины.
   - А вот и солнышко наше взошло! - Румяная, круглая, как печёный ею хлеб, сокачиха отёрла передником вспотевшее лицо.
   - А, подменная! - худая, ровно сухое дерево, молодуха с длинным злым лицом, оторвалась от перемешивания в котле; глянула коротко, как иглой ткнула...
   Из тёмного закута вывалилась неопрятная старуха с таким же длинным лицом, с торчащими из-под повойника седыми космами.
   - Чего, Стёха, буровишь; ты бы в ножки кланялась боярышне, зорюшке нашей! - Согнулась в поклоне, - Оголодала,небось, хлебца-новины отведать пришла?
   Ничуть не поверив бегающим глазам старухи, Настя подошла к "румяной".
   - А где ж Тележиха и Алёна...Матушка?.. Я никого не нашла...Можно мне помочь? Я справлюсь...
   - А известно где,- хлеб молотят, на гумно все пошли. - Голос был ласков и звонок. - А отчего и не помочь, руки не лишние. Да ты, поди, и не умыта ещё, и волос не чесала; так-то к хлебу не подступают...
   - Я б умылась...Воды не нашла в светёлке...
   - Не подали княгинюшке нашей чаши золотой с водицей серебряной! - встряла  Стёха со злым сочувствием.
   - Уймись, злыдня!..И что тебя Тележиха без пригляду бросила? У нас-то всё попросту. - Сокачиха подала Насте обливную мису с водой и расшитую ширинку. - Да ты как не признала меня? Сказывала Тележиха: ты после хвори памяти лишилась. Я Ждана...
   - Где ж признать-то, - Стёхе и тут не утерпелось, - коли не видала допрежь.Что Бог взял, то бес вернул! - В ответ получила подзатыльник от матери...
   - Вот ты где, голубка наша! - Тележиха распахнула дверь поварни. - А я-то обыскалась, идём-ко, заплету коску тебе. Как бы не осерчала боярыня!
   ...Как бы ни хотелось Алёне укрыть найденое сокровище своё от всего, что ни на есть, Настя вымолила дозволения играть с дворовыми ребятами.Потому велено быть во дворе Тележихе безотлучно; наблюдать забавы боярышни, чтоб, спаси Бог, порухи какой не было. И детей так зашугали, что боясь как ни то боярышню обидеть, и вовсе сторонились её. Да и она заробела по первости, сойдя с высокого крылечка. Дети были ей незнакомы, и не понимала ещё, - не ровня они ей, хотя и видела, - платья на них не так приглядны, как у неё. Девчонку приметила в сторонке; во всём стареньком, как с чужого плеча; прятала покрасневшие руки в короткие рукава; улыбалась, глядя на чужие забавы, а сама не подходила. Настя сам к ней подошла:
   - Отчего ты забавляться не идёшь?
   - Недосуг мне, боярышня; работы много...
   - А что ты работаешь?
   - Да ты меня вовсе не помнишь? Весеница я...- Девчонка, чуть постарше Насти, как обрадовалась забывчивости боярышни. Бывало, хозяйка маленькая и за косы её драла, а нынче вот ласково смотрит...
   - Отчего руки красные? Да какие холодные!Разве потеряла варежки?Студёно-то как нынче!На вот, мои возьми, у меня ещё есть!
   - Что ты, боярышня! Как же...Меня бранить станут...
   - Да за что ж бранить-то? Скажу матушке, что подарила сама тебе...- Вот и появилась у Насти  подружка, - Весеница, сирота безродная, коей не помыкал во дворе, не шпынял только ленивый.. Дозволили ей забавляться с боярышней в тереме, тяжёлой работы поубавилось; больше не надо ей в стужу портно полоскать у проруби, тягать ушаты с водой. Коли Настя не кликала её к себе в светёлку, Весеница работала на поварне, в тепле. Старуха Дулебка уже опасалась цепляться к девчонке, синяки от её щипков сошли с рук.
   -...Отчего так злы Стёха с матерью своей Дулебкой? - спрашивала Настя у Жданы. Не доводилось ей прежде такой лютости видеть меж людей.
   - Дулебка у хозяйки покойной служила в горнице, метила в своё время Стёху ко вдовому хозяину пристроить, аль надеялась: за одного из сыновей возьмёт.Где уж она надёжу взяла, а весь двор о том ведал. Да Стёха, как не злобится да губёшки не поджимает, с лица ладная. Видать, допекли хозяина крепко, что на поварне обе оказались...А я бы поопасалась, - Ждана утишила и без того негромкую речь.- до стряпни их допускать; мало что для говяды ежево готовят, а глаз я с них не спускаю: не равно, зелья какого подпустят, с них станется, обе ж ведьмы...

   Целый год до осени этой стояла в доме липкая недужная тишина. Не хотела Алёна никого видеть, и её видала одна Тележиха. Лишь старухе ведомо, как билась в пол перед иконами молодая хозяйка; сидела перед сундуками, перебирая каждую одёжку своей пропажи. Лишь у неё Алёна спрашивала: отчего муж не прогонит её со двора, - не могла дитя сберечь, не может и другого родить?На что годна такая?
   И никому не сказала про то старуха, что за седьмицу до возвращения чудесного, растолкала её хозяйка перед утром, оторвала от недолгого сна старушечьего.
   -...Тележиха, Матерь божья мне явилась; верь, говорит, Алёна, жди, вернётся дитя твоё! А я и жду,Тележиха, ни на миг ждать не перестаю; ведомо тебе, старая! Только теперь скоро уж...- Побоялась Тележиха: вовсе ума лишилась, сердешная...
   И тем вечером, как воротился Боровик от дальней ростовской родни, пока телепалась старая хозяина встретить, бежала уже к ней Алёна, растрёпаная, с безумными глазами:
   -... Спаси её, старая, отыми у лихоманок!

.  ...Насте новая жизнь в пору пришлась, как и платья прежней, неведомой ей боярышни, из коих она лишь немного выросла. Она и сама уж начала верить, что отродясь жила здесь, и матушку её Алёной звали...Алёна-Жалёна...А Беловодье сном ли было, недужным бредом ли?..А братец? Сейчас лучше не думать о том...Боровика видала она редко, к общей трапезе выходила скромно, глаза опустив, как достойно отецкой дочери; получала благословление отца. Он строго спрашивал:"Поздорову ли нынче боярышня?" Тем общение их и ограничивалось. Из бесед с Тележихой Настя уже ведала, - допрежь так и было. Не ведала она лишь о том, что помышляет Боровик о ней, - видит ли дочь в ней родную, или только утешением жены любимой в доме держит...
   ...С возвращением боярышни терем боровиков ожил будто. Она поднималась едва не первой в доме, чуть услышав кряхтенье просыпающейся няньки. Напрасно увещевала её старая, боярыне жаловалась, но удержать девчонку не могла. Боровик же на всё отвечал:"Не княгиню ростим..." Ей хотелось везде поспеть, помочь всем. С утра до ночи звенел по горницам голосок её, по лествицам скрипучим стучали её башмачки. Только в зимние долгие вечера утихала Настя за прялкой, слушала сказки бабкины да песни девичьи. А пряжа из-под пальчиков её тем часом струилась мягкая да пушистая; самые дошлые пряхи тому дивились... Алёна Микулишна раз узор оставила недотканый в горнице, - другие заботы отвлекли; воротилась, а по холстине цветы да травы пошли, о каких она и не думала, какие лишь в снах чистых являются; а по цветам роса жемчугом, - тронь, - стряхнёшь! У Алёны и сомнений нет, - чья работа...Лишь радость:"Вымышленица моя, дочка!"
   Всё бы ладно шло, да стряпкам злобным довольство хозяйское покоя не даёт; всё по углам шипят: у найдёнки талан от нечистого, и спорится у неё всё по дьявольскому наущению...
   Настя по доброте старалась не замечать их злобы, сердца холодные смягчить подарками, да всё втуне, - дары принимали с лестью, а за спиной хаяли дарительницу...