Бывает, встретишь человека, и он потом сыграет важную роль в твоей жизни. Я встретил такого человека 31 декабря 1994 года. Правда узнал я о том, что встретил его лишь на следующий день.
А всё было так: мы продвигались к центру Грозного. Всё происходило так отвратительно, насколько это вообще могло быть. У наших офицеров небыло ни одной нормальной карты города, и мы бродили по нему как слепые котята, натыкаясь на засады "чехов". Если быть точным, то мы даже не вошли ещё в город. Так, бродили по окраинам. Страшно было - жуть. Когда меня забирали в армию, то все товарищи мне говорили про ужасы дедовщины. О том как там только и делают, что ****ят духов. Но никто себе и представить не мог ужасы войны.
Никита Завьялов, наш пулемётчик, был первым человеком, которого убили у меня на глазах. Его разорвало миномётным снарядом. Вот он идёт, прижимаясь к стене кирпичной пятиэтажки, а вот взрыв, а вот и куски Никиты. Я помню как в ужасе начал стонать какую-то матерщину. Читал как молитву: "Бля, ****ец, ****ь, бля, ****ец, ебать..."
В панике я бросился вперёд, не слушая командира. Через какие-то мгновения я услышал ещё один взрыв, взвыл как побитый пёс и... темнота.
Пришёл я в себя аккурат перед Новым Годом. И на следующий день товарищи рассказали мне как всё было. Как выяснилось, тогода мне в голову прилетел кирпич, отброшенный взрывом. От смерти меня спасла каска и рядовой Пятрис Кмицас, который так же не слушая своего командира, бросился под миномётный огонь и вытащил меня, пока я был без сознания. Вот так то.
Первого числа наши полки стояли на месте, и я без труда нашёл Литву. Я поблагодарил его, а он махнул рукой, сказал что не стоит благодарности. Мол, откуда нам знать, как жизнь повернётся, может ещё жалеть будешь. А потом он, прячась от старших по званию, плеснул мне водки. Мы выпили, разговорились. Каково же было наше удивление, когда мы выяснили, что оба родом из Тулы. Говорили мы долго, рассказывали где да как живём.
Когда же подразделению Литвы поступил приказ выдвигаться я записал на пачке сигарет его адрес, а он мой. Я на прощание сказал ему, что даст Бог - увидимся. Литва рассмеялся и сказал что в Бога не верит, а спасти его может только "вот это", и постучал по бронежилету.
Странно то, что через две недели Литва принял на грудь ВОГ. Итогом были сломанные рёбра, да шрам во всю щёку. Бог его спас, или бронежилет - я не знаю.
Когда встретились на гражданке первый раз, то много говорили и много выпили. А когда расходились, то Литва сказал: "Даст бронежилет - свидимся". С тех пор он всегда так говорил.
- Ну давай, свидмся, - говорю я и выхожу из квартиры Пятриса.
Ночевал я у него. После вчерашней ссоры с Лизонькой домой идти не хотелось, но и отягощать друга своим присутствием не было желания. Я понимал, что если попрошу, то Литва оставит меня у себя и на день и на два и на неделю. Но вчера он мне обмолвился, что Новый Год будет встречать с дамой. Зачем же другу портить праздник?
Закурив, я поплёлся домой. Дети, проходящие мимо меня, улыбались и смеялись в предчуствии праздника. Для меня же мир был каким-то серым. То ли от того что жизнь в очередной раз плюнула в меня, то ли от выпитой вчера с Литвой водки.
В комнате было невероятно чисто. Всё убрано, подметено. Лизка даже со своего любимого телевизора пыль не стирала, а тут на тебе.
- Привет, - говорю я жене, которая сидела ко мне спиной и смотрела телевизор.
- Привет, - бормочет она.
Я обхожу её и становлюсь между ней и телевизором. Да, синячину я оставил ей жуткую. Так мне её жалко стало. За что я её так? Сразу все мои вчерашние доводы и мотивы рассыпались в прах.
- Извини, - шепчу я, обнимаю.
Она сначала дёргается, а потом прижимается сильнее ко мне, начинает ныть. Я ей шепчу "Тише, тише, всё будет хорошо". А она ещё сильнее выть начинает. Я успокаиваю её, прижимаю к себе. Хотя, учитывая её вес, то это я к ней прижимаюсь, а не прижимаю её.
- Лизонька, Лизонька, жёнушка моя...
И вдруг она говорит:
- Я вчера сходила в поликлинику, сняла побои и написала на тебя заявление в милицию.
Внезапно Лиза вновь становится отвратительной жирнухой. Гнев во мне вскипает, расширяется, требуя немедленного выхода. Снова хочется ей врезать, но я останавливаюсь и сквозь зубы говорю:
- Вот нахуя ты замуж за меня вышла? Нервы мне трепать? Посмотри на себя, уёбище жирное, ты все эти жиры из меня высосала. Ты как депутат в госдуме. Те жируют, высасывая кровь простого народа, а ты мою кровь пьёшь. Знаешь что?
Смотрю на неё сверху вниз. Её взгляд испуган, своими толстыми ладошками прикрывает рот, вытирает сопли.
- Что? - спрашивает она.
- Пошла нахуй с моей жилплощади. Чтобы я тебя больше не видел на моей жилплощади. ****уй вон отсюда.
- Ну куда я пойду? - начинает снова ныть она.
Действительно. Куда ей идти? В тот многодетный инкубатор, где её вырастили? Нет, там не сладко. Там же живёт её мать и два брата-дебила. Со своими дебилками и с их вы****ками. Ловко получается - ведь она и впрямь как депутат. С насиженного места уходить не хочет. А за всё расплачивается народ. То есть я. А бороться с властью у народа сил нет. Все силы уходят на низкооплачиваемую работу. И на мысли о том, как прожить до завтра и не проятнуть ноги с голоду.
Иногда хочется пожить как человек. Покупаешь бутылку дорогого коньяка, а твоя жена разбивает её. Не даёт жить как человеку. Бьёшь её в морду, а она ментов на тебя стравливает. Куда ни сунься - везде по рукам бьют.
Пятрис, Пятрис, зачем же ты тогда меня вытащил? Помер бы там, и дело с концом. А так...
- Хорошо, тогда я уйду.
Я говорю это спокойно. Настолько спокойно, что Лизка затыкается. Даже всхлипывать перестаёт.
- Прощай, свинья.
Разворачиваюсь к единственному окну в нашей комнате и разбегаюсь.
Когда куранты били двенадцать, я приспосабливал четыре картонные коробки в пустой проём окна. Снегу в комнату намело - ужас. Дело в том, что я совсем забыл о дереве, которое растёт прямо под моими окнами на четвёртом этаже. Ветки затормозили моё падение. Да и плюхнулся-то я в сугроб.
Кто меня спас в этот раз? Бронежилета небыло. Может Бог? Нет. Меня спас Сатана. Спас меня и тогда в Грозном, руками Пятриса, и сейчас ветками дерева.
Спас, чтобы мои мучения не закончились.