Гастроли.
Снег валит огромными и пушистыми хлопьями
И кажется - будто миллионы белоснежных ангелов спускаются на землю, трепеща хрустальными крылышками. Скоро Рождество!
Наш театр едет на гастроли по городам и весям столицы.
Устало бреду к автобусу, как обычно первый. А первый я только в очередях, да в автобусах, в других местах быть первым не получается.
Старый пазик с декорациями встречает меня жутким холодом. Водитель, прочитав мои мысли, открывает рот:
- Ща все подскочут, и я включу обогреватель.
Сажусь у окна, и любуюсь снежинками-ангелами.
Господи! Почему я так несчастен?
Несчастен как рождественский гусь. Однажды, в какой-то передаче показали, как резали рождественского гуся.
Странно, что эта передача называлась «Мир животных», вернее её надо было назвать «Убийство животных».
Так вот: гусь сам положил маленькую свою головку на бревно, а по мордочке стекала слеза. Я был потрясен! И дал себе слово никогда не есть убиенных животных. Никогда.
Но прошел год и я снова впивался зубами в кусок жареного мяса.
Быстро мы забываем чужую боль.
И сейчас я представил, как миллионы гусей складывают свои мордочки на «плахи», чтобы быть поданными к столу в качестве рождественского гуся.
И всё мне кажется какой-то путаницей.
Почему в светлый праздник Рождения Спасителя надо убивать невинных животных?
И почему это разрешается религией? Разве это не от язычества? Убиваем животное, пляшем у огня (в данное время у камина или у костра на даче), и всё залито кровью.
И имеем наглость, перед Богом, называть себя мыслящими людьми, в сущности, являясь полными дикарями.
— Борис Васильевич, можно я сяду рядом, — услышал я сквозь рой своих мыслей голос Элеоноры.
Я привстал и поздоровался, удивляясь до бесконечности:
— Эля, вы ведь не должны ехать с нами. Эта командировка не для рафинированных девушек. И, уж, конечно же, не для «звезд» экрана!
— Не пытайтесь меня обидеть рафинированностью. Я выросла в хлеву и когда-нибудь расскажу вам об этом. Так можно я присяду рядом?
— Да, — коротко ответил я.
— Вы простите меня за вчерашнее.
— А что было вчера? — удивился я.
— Я встретила вас по дороге в Храм и наговорила много глупостей, не осуждаете меня?
— За что?
— За крамольность.
— В чем же она? — спросил я.
Элеонора долго смотрела на меня, и прошептала:
— Мне кажется, я посмеялась над чем-то святым для вас.
— Нет, — уверенно ответил я. — Я не обижаюсь на вас. Жизнь такая. На кого обижаться?
И процитировал слова Дольского: «Так много злости и отравы я через сердце пропустил, что быть жестоким и неправым нет ни желания, ни сил».
— Ваши стихи? — украдкой поинтересовалась спутница моя.
— О, несчастное поколение попсы и рэпа! Объясняю, эти стихи принадлежат Александру Дольскому. Он наш современник, и, по щемящей тоске о духовности в наш век поэзии равных ему нет!
— А вы думаете, что кому-то нужна духовность «в век войн бездарных и безжалостных орудий, в кровавый век анархий и убийств?»
— Назовите мне хоть один век жалостливый и войны не кровавые!
— Да я не сильна в истории. Вы много наверное, читали, по глазам вижу. Вот и расскажите, Борис Васильевич!
— Я вам скажу только одно: если бы не было духовных людей, войн было бы гораздо больше. И не было бы войн вообще, если бы все люди были духовны.
— Как же это связано? — удивилась Эля.
— Об этом за пять минут не скажешь, как-нибудь поговорим на эту тему.
— Ловлю вас на слове, — весело ответила мне королева.
Автобус потихоньку наполнялся «коллегами по несчастью». По несчастью быть актерами. Старушка помреж взглянула на нас угасшим взглядом и села у окна. Влетел в автобус «амплуа» и задорно крикнул:
- Самый лучший актер театра Боб, уже на троне с королевой!
- Хоть ты и друг мне, но истина дороже. Запомни самые лучшие актеры у Диснея! А мы все так себе, «погулять вышли».
Друг подошел ко мне и долго смотрел с насмешкой:
- Тебе не идет быть злым. Сдуйся, оттай.
И я «сдулся», как говорят англичане «эз южел». Да. Как всегда.
— Ну что, кого еще ждем, или поехали? — весело спросил водила и подмигнул моей спутнице.
Помреж оглядела автобус и махнула рукой: «Все в сборе». Старый пазик запыхтел, задергался, в салоне запахло бензином. Мы тронулись в путь. Было раннее зимнее утро. И никому не хотелось говорить. Я посмотрел на своих соратников по театру и задумался, вспоминая их судьбы и жизни.
Никто из них не был удачен и счастлив. Никто. У всех была маленькая зарплата, у всех были проблемы, да, наверное, и ели все не досыта. Но кто мне объяснит, почему они не уходили из театра?
И вспоминались известные актеры, мелькающие на экране, в театре и прочих «сейшенах». Чистая бесовщина. Оторопь берет. Свежие, после очередной подтяжки, напомаженные, зажатые в корсеты дорогих платьев, они еще имеют бестактность «изрекать истину» силиконовыми губами.
И мы, неизвестные и рядовые служители Мельпомены сто крат честнее, живя так, как мы и живем: в тесноте, бедности и несытости. Главное не завидовать! И за всё надо будет ответить. И за пластические операции тоже. Как придут к Богу? Он может не узнать.
— Я сейчас подумала, — заговорила вдруг Элеонора, — как хорошо умереть молодой. Я имею в виду актерство. Вот лет через десять, наверное, придется делать подтяжку. Оторопь берет. Ведь если человек меняет внешность - внутреннее его состояние и его жизненная позиция тоже меняются. У меня после киношных вечеринок, создается впечатление, что все с ума посходили от этих лифтингов! Все женщины похожи друг на друга как две капли воды. И все мужчины похожи на женщин. Страшно. Нет, я хочу умереть молодой! Борис, почему вы так смотрите на меня? Я говорю что-то неправильно?
Я был потрясен и молчал. Телепатия? Или я говорил вслух свои мысли? Нет, это исключено. Какая-то внутренняя сила соединяла нас даже в мыслях. Я видел ее раньше. И знал. Мы одно целое. Проглотив напряжение, я ответил:
- Элеонора, я не хочу, чтобы вы умерли молодой,я не хочу, чтобы вы умирали вообще.
— Но это невозможно, — грустно сказала она.
Мы не успели проехать и 10 километров, как застряли в пробке, водитель пошел узнать о времени стойбища. Сказали: «Надолго».
Я подумал: " В этой скучной жизни надо с детства набираться терпения. Особенно человеку рядовому. Я бы в школе особенным предметом узаконил это обстоятельство. Предмет так бы и назывался «Уроки терпения». Достав сигареты, не успел прикурить, и услышал:
— А у меня Лоран, зеленые.
— Я не откажусь. А кальвадоса у вас, Эля, случайно не имеется? До кучи! — спросил я весело и взял пачку сигарет в руки.
— Подумать только, действительно Лоран! Но, а собственно чему я удивляюсь, вы ведь часто летаете в Париж?
— В Париже я не была, — ответила Эля, — в столице сейчас все можно купить. И кальвадос, и сигареты «Лоран». И даже роман «Триумфальная арка». Всё можно — если есть деньги.
Автобус затянуло белым табачным дымом. Курили почти все. Некурящие задыхались и попросили открыть дверь автобуса. Что и было сделано. Транспорт не двигался с места. О чем-то надо было говорить с моей спутницей, а я терялся перед ней, словно был её ровесником.
— Так вы видели в продаже «Триумфальную арку»?
— Да, где-то на книжных развалах.
— Надо же, а я даже не заглядываю на эти «развалы», думал кроме детективов и бульварных книжонок там искать нечего.
— Я как-то случайно увидела, и купила. У меня уже старенькая книга, прочитанная от корки до корки, и странички пожелтели.
— Элеонора, а что вас могло заинтересовать в «Арке», ваше поколение не читает серьезной литературы.
— В школу, где я училась, в восьмом классе пришел новенький. Его отец был военнослужащим, и некоторое время жил в Германии, а потом, как это обычно бывает, его отправили служить в наше захолустье. Они прожили недолго в той части, которая стояла рядом, но Олег, так звали новенького, успел мне рассказать многое о Германии и о своем любимом писателе Эрихе Ремарке. Да и вообще, он так много всего знал, и так интересно обо все рассказывал! И мне казалось — я прикоснулась к какой-то фантастической и недосягаемой жизни. А мы с бабушкой жили в покосившемся домике, рядом с коровой и поросятами.
— А ваши родители?
— Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, а отца своего я не знаю. Бабушка не говорила о нем, и если я спрашивала, она очень ругалась. Моим воспитанием занималась «улица» и бабушкин ремень. Не о каких книгах в нашей халупе не могло быть и речи. А Олег, уезжая, оставил мне много книг, среди них была «Триумфальная арка».
Я с большим вниманием слушал откровение Элеоноры, мне было интересно всё, о чем она говорила. Всё абсолютно.
— А сколько вам было лет, когда вы прочли Ремарка?
— Четырнадцать.
— Но что может понять четырнадцатилетняя девочка в этом романе?
— Конечно ничего, кроме желания быть актрисой, как Жоан Маду! Вот с этого все и началось...
Мне казалось, мы говорим очень тихо, но, сидящий впереди нас «амплуа», повернулся и заинтересованно спросил:
— И что же там у нас началось?
Элеонора ответила ему очень резко:
— Началось то, что вам и в страшном сне не приснится, любопытный вы наш.
И тут все закричали: «Едем, едем! Ура!» Машина заурчала, подергалась, и рванула с места. Современный человек, не выезжающий за пределы города, будет очень удивлен, попав в русскую деревню, будет неприятно удивлен.На дворе двадцать первый век, а для русского крестьянина всё средние века: убогость, теснота, непролазная грязь.
Кого угодно мог удивить рассказ Элеоноры, но только не меня. Пятнадцать лет назад, впервые,с гастролями мы поехали в заброшенную деревню Владимирской области, и я увидел то, о чем писал Чехов Антон Павлович: «Кругом бедность невозможная, теснота, вырождение и пьянство». А вы говорите «большевики».
Всё это было и до большевиков. Каждый чиновник на местах рвал столько сколько мог "унести", чтобы обеспечить своё "приятное жизнеощущение". Своё и своих близких. Россия страна богатая! Никто и не заметит, что откушен кусочек...
Порок и зависть — враги спасения не дремлют в любые века.Были мы на гастролях в гарнизонной части, построенной на территории монастыря и после спектакля попросили настоятеля монастыря рассказать о истории церквей и создателе монастыря коим был схимонах Зосима. А пришел он сюда в конце семнадцатого века, не без воли Божьей. По прошествии нескольких лет праведника не стало.
Но на его могилу, на которой был поставлен большой памятник, всегда стекалось много народу, служились панихиды по праведному старцу.
И батюшка из соседней деревни Слотино очень завидовал священнику, получавшему доход от панихид. Он уговорил владельца пустыньки, вынести образа из часовни и перенести в его церковь, что и исполнилось. А с памятника отца Зосимы была стесана топором надпись и поставлена на чужую могилку, а в его часовне была устроена птичная.
Но после переселения туда птиц, уже на следующий день, утром, их обнаружили мертвыми. Священник тоже скончался вскоре.Святыня поругаема не бывает!
Злость, зависть и беспробудная темнота всегда пытается вылезть вперед, выделиться своими черными делами, преуспеть. Увы, там и приживается враг Спасения.
Старец Зосима, о котором нам поведал настоятель монастыря, был одним из тех представителей крестьянства в которых есть искра Божия.
И таких вот простолюдинов с открытой душой мне тоже довелось увидеть в бесконечной веренице поездок по глубинке. Какой пошлой кажется наша «попсовая» жизнь, после встречи с этими простыми людьми!
Лет десять назад, в одном из сельских клубов (есть еще такие), в жуткий мороз, мы давали «Новогоднее представление». И вот спектакль закончен,и актёры вышли на «поклон». В зале зажгли яркий свет и я, тогда первый раз, увидел тех, для кого мы играли: ветхая и нищая одежда не в счет. Волновали глаза: наивные и несчастные. Несчастные от образа жизни, а наивные от непонимания своих страданий и неудобств. В первом ряду от сцены стояли две женщины. Одна на культях, неизвестно было - может от рождения, может быть от мороза ампутированных, не знаю. А вторая совершенно блаженная, в мужских ботинках и в дырявом платке. Хриплыми, от постоянных простуд голосами, повторяли они, не переставая:
- Спасибо вам хорошие! Спасибо вам хорошие!
Они аплодировали без устали, переглядывались, и в глазах их было счастье.
Мне хотелось упасть им в ноги и просить прощение за нашу халтуру, за наше безразличие и призрение к ним, за то, что мы ничем не могли им помочь.
Я подумал тогда: «Как далеки мы от них, и насколько ближе они к Богу!»