МОИ ЖЕНЩИНЫ. Май 1960. Напряжённая весна.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
Первого мая 1960 года мы всей семьёй были на общегородской первомайской демонстрации.
Мои родители шли в своих колоннах, а я с братом шёл в колонне средней школы № 1 вместе со своими друзьями с нашей улицы.
Я весело прыгал рядом с ними и горланил радостные праздничные первомайские песни: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля! Просыпается с рассветом вся советская земля!».
Брат в шутку вместе с ребятами орал праздничные приветствия во славу их класса и классного руководителя.
Учительница строго на них шикала, испуганно озиралась, но при этом улыбалась и краснела.
Я гордо шествовал вместе с братом и держал шершавую палку с фанерным голубем и проволочными ветками с разноцветными бумажными цветками. Эти проволочные цветы ученики делали в школе на уроках труда и прилежания.
Мы прошли в колонне учащихся школы по городской площади, потом побросали свои флаги, транспаранты и лозунги в кузов грузовика и побежали обратно на площадь, чтобы посмотреть, как идут колонны других школ города, заводов, организаций и маминой больницы.
Вокруг была праздничная суета.
Громко гремели музыкой и лозунгами громкоговорители на столбах.
Люди толкались, куда-то стремились, гуляли, разговаривали, а мы шныряли между ними и булавками кололи воздушные шарики у девчонок.
Шарики громко лопались, девчонки пугались, а взрослые ругались и гонялись за нами в толпе.
Было очень весело и жутко интересно.
Мы с братом и его друзьями сначала присоединились к колонне средней школы № 2, где гордо вышагивал мое отец.
Он был уже слегка навеселе и о чём-то весело переговаривался с директором школы, с которым дружил.
Отец увидел нас с братом, позвал к себе и на ходу представил своим товарищам.
Мы с братом сначала оробели, а потом, гордо поглядывая на наших друзей, которые изумленно глазели на нас из толпы, прошли несколько метров вместе с руководством школы.
Потом мы убежали искать маму.
Мама, как всегда, скромно шла в одной шеренге со своими подругами в колонне городской больницы.
Женщины дружно взяли друг друга под локотки и красиво, как в балете, одновременно шагали.
Они дружно пели какую-то песню и их лица были счастливыми.
Мама была в центре шеренги и выделялась своим ростом, статью и красотой.
Мама сегодня была удивительно красива. От нее веяло спокойствием, уверенностью, мягкостью, скромностью и в то же время удивительным достоинством.
Она уверенно, задорно и весело шла в шеренге. Было видно, как все женщины рядом с ней поглядывают на неё с любовью и уважением.
Мы с братом и все наши друзья весело заорали «Ура!» в ответ на очередной лозунг из громкоговорителя и наша мама нас увидела.
Она помахала нам рукой и показала, где надлежит её ждать.
Мы ещё долго смотрели, как шли праздничные колонны по городской площади, потом пили лимонад и ели вкусные пирожки с повидлом, а потом побежали искать маму и отца.
Маму мы нашли в условленном месте. Она стояла с нашими соседками по улице и с беспокойством искала нас в толпе.
Мы появились, как всегда неожиданно, вынырнув из-за спин людей и бросились в мамины объятия.
Потом пришёл отец и его знакомые.
Некоторое время мы ещё смотрели на праздничный концерт, который шёл на большом помосте – сцене на краю городской площади.
Потом все устали и пошли по домам.
Дома мы дружно всей семьей накрыли большой круглый стол и очень здорово пообедали.
Мама заранее приготовила праздничный борщ с мясом, жареную картошку с рыбой, винегрет, селёдку в маринаде, а на сладкое праздничный торт с чаем и вареньем.
Отец и мама выпили красного вина.
Мне тоже перед борщом дали выпить большую ложку вкусного красного вина «Кагор» в качестве лечебного средства и мне стало удивительно хорошо и радостно.
От всех этих праздничных первомайских событий, сытости и выпитого вина я немного осоловел и стал клевать носом.
Вскоре мама вывела меня из-за стола и я, не обращая внимания на обидные шутки отца и моего брата, которые продолжали принимать «по тринадцать капель» красного вина, послушно поплелся к своей кровати-раскладушке.
Больше всего на свете я сейчас хотел уткнуться в мою пахнущую мамиными руками подушку и поплыть по волнам моих сновидений и грез…
Однако на этот раз мама повела меня к себе в родительскую спальню и раскрыла свою постель.
Нам с братом строго-настрого было запрещено спать в родительской спальне и их постели.
Это было заведено ещё с давних времен, когда мы жили в квартире, и мы даже не думали почему нам запрещено без дела находиться в родительской спальне.
Так было заведено с самого начала, сказано нам просто и в то же время весьма строго и внушительно и мы не задавали лишних вопросов.
Раз нельзя, значит нельзя.
У каждого из нас были свои тайны, секреты и право на личную жизнь.
Тем более наша мама, которая была единственной женщиной в нашем мужском мальчишнике и мы свято хранили это правило…
Я послушно поплёлся за мамой в их с папой спальню, безвольно позволил себя раздеть и с огромным облегчением рухнул на мягкую мамину половину большой двуспальной кровати, которую сделал мой отец.
Он делал эту кровать сам.
Несколько недель он сваривал из уголков каркас, гнул и ковал металлические детали крепежа, делал кружевные металлические спинки из стальных полос и трубочек разного диаметра. Он точил на токарном станке шары, шайбы и шарики, которыми украшались концы этих трубочек. Он делал из дерева конусообразные заготовки для навивания пружин и гнул на этом приспособлении пружины из твёрдой стальной проволоки.
Отец сам связал веревочками все эти пружины в деревянном каркасе матраца кровати, потом покрыл их многими слоями разной материи и обшил всё это сверху красивым полотном.
Получился великолепный пружинистый матрац, на котором мы с братом, втихаря, любили прыгать, как на батуте.
Вся эта работа сопровождалась разговорами, обсуждениями, шутками и прибаутками, от которых мама краснела и убегала в дом.
Мы с братом помогали отцу, но практически всю работу он сделал сам и в конце концов с большой гордостью он наконец-то водрузил в родительской спальне это огромное сооружение – семейную кровать.
Я чувствовал, что изготовление их общей кровати не простая работа для отца и мамы, что здесь кроется какая-то тайна…
Мама терпеливо ждала, когда отец с трудом пробираясь среди незнакомой технологии, упрямо и настойчиво искал технические решения и способы преодолеть возникающие трудности в изготовлении этой кровати.
Все соседи на улице знали, что мой отец делает для своей жены чудо-кровать: большую, мягкую и красивую.
Ни у кого не было такой кровати, сделанной своими руками.
Все тихонько говорили, что отец «задумал что-то очень важное, если делает для жены такую кровать».
Я даже однажды услышал, как одна из взрослых соседских девушек с завистью сказала, что «Сергей Иванович для своей жены делает шикарное «ложе любви».
Эти слова меня вдруг сильно взволновали…
Я стал воображать себе всякие разные картины, в которых видел, как моя мама и папа лежат вместе в этой огромной постели и что-то делают друг с другом под одеялом.
Мне было ужасно стыдно это воображать и видеть во сне…
Я понимал, что делаю что-то очень нехорошее, постыдное и запрещённое, но эти видения приходили ко мне перед сном все чаще и чаще.
Я помню, как однажды, чутко прислушиваясь, что делается там, в родительской спальне, я услышал какие-то странные вздохи, будто кому-то было трудно дышать или кто-то от кого-то отбивался.
Мой брат спал, как всегда пускал слюнку на подушку, а я напряженно пялился в темноту и слушал эти странные звуки из родительской спальни.
Наконец я не выдержал и стремительно побежал к родителям.
Родители не спали…
Я с разбега прыгнул к ним на постель, быстро перелез через их ноги и улёгся поверх одеяла между ними…
Отец лежал молча на спине и не шевелился.
Мама мягко отстранилась, давая мне место, и тихо ласково спросила у меня: «Что случилось?».
Я молчал и только тяжело сопел носом…
Я не знал, что случилось со мной и чего я должен был им говорить.
Теперь я очень жалел, что прибежал к родителям и помешал им, наверно, заниматься «любовью».
Мне было одновременно стыдно, грустно и очень тяжело оттого, что я не сдержался и прибежал, чтобы подсмотреть, чем они тут занимаются на этом «ложе любви».
Мама и отец, наверно, меня поняли…
Сначала они напряженно молчали, так же, как и я, но потом мама сказала, что я «испугался чего-то», что мне «приснился страшный сон» и я радостно ухватился за эту идею.
Я теснее прижался к маминым рукам.
Теперь отец повернулся к нам, чтобы погладить меня по голове.
Его шершавые, как наждак, пальцы и ладонь выдирали мне волосы из головы, но мне было приятно, что он тоже успокаивает меня и не сердится на моё преступное любопытство.
Вскоре я также внезапно и стремительно вскочил и убежал к себе на свою раскладушку.
Больше я никогда не нарушал покой родителей и святость родительской спальни…
Только по праздникам мы с братом в отсутствие родителей забирались на их постель, бились диванными маленькими подушками и прыгали на мягких гибких пружинах.
Мама всегда каким-то образом узнавала, что мы «опять прыгали на кровати» и мягко ругала нас, а отец грозился, что в следующий раз мы с братом сами будем «вить из стальной пружинной проволоки пружины для матраца».
Теперь же мама сама привела меня к их постели и уложила на свое место…
Больше никогда в жизни я не спал так светло, мягко, тепло и безмятежно, как в тот солнечный майский день.
В этот момент я был счастлив так, как никогда до этого…
Я лежал под мягким пуховым невесомым и очень тёплым, но нежарким одеялом, на воздушной пуховой подушке, которая пахла мамой и подо мной чутко волнами неслышно колебались папины пружины, которые словно его руки жестко, но уверенно поддерживали всего меня.
Я чувствовал себя одновременно в объятиях мамы и на руках моего отца.
Мне стало так хорошо, что я тихонько заплакал…
Заплакал не так, как плачут от боли, а так, как плачут от счастья.
Слезы текли из под моих ресниц и я не останавливал их.
Пусть они капают на мамину подушку.
Пусть она тоже будет чуть-чуть пахнуть мной и моими слезами.
Пусть мама и папа тоже почувствуют, как я люблю их и как они мне дороги…
Я чуть-чуть приоткрыл глаза, чтобы проверить, нет ли кого-нибудь в спальне и не подглядывает ли кто-нибудь за мной.
Я чуть-чуть приподнял голову и обернулся к выходу из спальни и в тот же миг обомлел…
Через гнутые прутья спинки кровати за мной наблюдала лежащая на боку обнажённая прекрасная женщина…
Она лежала на правом боку поверх покрывала, которым мама накрывала постель.
Женщина опиралась на левый локоть, прижалась грудью к прутьям спинки кровати, а правой рукой тихонько гладила гнутые украшения спинки кровати и блестящие никелированные шары на кончиках гнутых трубочек.
У неё были пушистые светло каштановые блестящие волосы.
Она лежала на фоне занавесок окна, сквозь которые просвечивал яркий солнечный майский свет.
Её волосы тоже светились.
Над её блестящим выпуклым лбом качались, словно пушинки, светлые волосики и они вздрагивали, когда женщина моргала своими длинными чёрным ресницами.
Она искоса смотрела на меня, вернее наблюдала за моим изумлением и лукаво улыбалась своими тонкими блестящими и в цвет волос почти коричневыми губами.
Я видел, как нервно подрагивают её длинные тонкие пальчики, которыми она гладила украшения кровати.
Я видел, как чутко меняются светлые тени на выпуклости её небольшой грудки и как она прижимается грудью к своей руке и её сосок в окружении небольшого коричневого кружка упирается ей в руку.
Я видел, как круто и гибко воздымается изгиб её бедра, переходя в длинную гладкую ногу, которая заканчивалась маленькой ступней с шевелящимися пальчиками.
Я видел, как эти пальчики шевелились на ярком фоне зашторенного окна спальни.
Я увидел всё это вдруг и сразу. Увидел всё в целом и каждую деталь в отдельности.
Единственное, что я опять не увидел, это её «сокровенное тайное место».
Она лежала так, что её правая нога, согнутая в колене, прикрывала это «сокровенное тайное место». Я видел только гладкий живот и складки, которые образуются между животом и ногами.
Моё изумление прошло и я, было, открыл рот, чтобы что-то сказать, но на ум не пришло ни одного путного слова.
Одновременно, женщина лукаво улыбнулась, молча показала мне глазами на дверь спальни, и быстро приподняв указательный пальчик, прижала его к своим губам.
В тот же миг портьера, отделявшая спальню родителей от коридора, колыхнулась, и показалось веселое пьяненькое лицо моего отца.
Он лукаво улыбался мне и глазами спрашивал: «Не спишь?».
Я в ужасе взглянул на него: «Неужели он не видит этой голой женщины в спальне?!».
Я боялся оглянуться и посмотреть на мою Фею красоты и страсти.
«Надо же, в родительской спальне в постели с чужой голой женщиной! – я в ужасе вскочил.
Хотелось бежать куда-нибудь без оглядки.
Ужас и стыд сковали моё тело, я не мог пошевелиться. Я сильно зажмурился.
Моё сердце стучало, как бешенное.
Наконец я вскочил и оглянулся.
В спальне никого, кроме меня и отца не было.
Моя фея исчезла. Я снова упал на мягкую подушку и закрыл глаза…
Через мгновения я снова очнулся и открыл глаза.
В спальне вообще никого не было. Ни женщины, ни отца. Даже свет уже немного померк. Наступил вечер.
Ещё через мгновение я увидел, как повторение только, что происходившего, как в складках портьеры появилось лукавое и пьяненькое лицо моего отца.
Он хитро и вопросительно смотрел на меня и потом сказал, чуть чётче, чем обычно выговаривая слова: «Ваше сиятельство выспалось? Тогда марш в свою постель. Власть меняется!».
С этими словами он торжественно вступил в спальню, весело стал меня тормошить и подталкивать вон из комнаты.
Я заторопился, собрал свои пожитки и с огромным облегчением побежал сначала в нашу большую комнату, в которой спал мой брат ночью, а потом, одевшись, на кухню.
Там меня ждала мама.
Она налила мне большую кружку сливок, дала большой кусок белого хлеба, и я с аппетитом стал есть хлеб, запивая его прохладным густым молоком.
Мама спросила меня, что мне снилось.
Я поперхнулся. Мне показалась, что мама догадалась и узнала, кто ко мне приходил во сне.
Я лихорадочно придумывал, что ей ответить и ничего не мог придумать. Не рассказывать же ей, в самом деле, кто ко мне явился и в каком виде?!
Позже вечером, лёжа на своей скрипучей, но уютной и родной, как гнездо, раскладушке, я снова и снова смотрел мой дивный сон.
Теперь я уже говорил с моей Феей красоты и страсти.
Она молча слушала меня, мои сбивчивые мысли и только лукаво улыбалась, изредка поднося свой пальчик к губам.
Я почему-то знал, что ещё не пришло время ей со мной говорить…
Странно, я только сейчас подумал, что никогда не слышал её голоса.
Я только видел её в разных обликах, но не слышал, как она говорит.
Может быть, у неё грубый визгливый голос?
Хотя нет, у такой красивой и нежной, как мама, феи не может быть грубого голоса и плохих манер.
Она Фея красоты и страсти и голос у неё должно быть сказочно красивый.
С такими мыслями я уснул в первую праздничную майскую ночь.
Через несколько дней отец пришёл домой страшно возбуждённым.
Он сразу прошёл в родительскую спальню, что-то долго искал, потом шушукался с мамой, а потом они оба строгие и сосредоточенные оделись и ушли в город.
Через несколько часов они пришли нагруженные сумками, пакетами, коробками.
Они потратили все наши деньги, которые были в запасе.
Мы с братом с восторгом мерили обновки, курточки, кепки, ботинки, в том числе и мою будущую школьную одежду, листали новые книги и учебники, тетради, затачивали новые цветные карандаши и мяли новый разноцветный пластилин.
Мама и отец пихали на антресоли пакеты с крупой, солью и спичками.
При этом они строго по нескольку раз тревожно предупреждали нас, чтобы мы никому не говорили, что и где у нас лежит из запасов.
Нам было это не интересно и не важно, поэтому мама сердилась и снова и снова повторяла нам, чтобы мы были осторожнее в общении с чужими людьми и соседями.
Наконец тревога родителей дошла и до нас и мы теперь молча с каким-то тайным чувством страха и неловкости слушали, как он вполголоса рассказывал, что где-то над Уралом наша советская ракета сбила американский самолёт-шпион «У-2».
Лётчик катапультировался, его поймали, доставили в Москву.
Этот самолёт без разрешения летел от самой южной границы вглубь нашей страны и мог нести с собой атомную бомбу.
Отец сказал, что за этим последует «скачок напряжённости и может быть все, что угодно, даже война».
Мама заплакала. Отец стал её утешать. Потом они ушли в спальню. Мама еще очень долго не могла успокоиться.
Они очень хорошо знали, что такое война и очень не хотели вновь пережить ужасы войны и военного времени...
Вечером мама вышла к нам на кухню.
Мы с отцом приготовили ужин: пожарили картошки и сделали яичницу.
Мама смотрела, как мы едим и все время повторяла: «Только бы не было войны. Если бы вы знали, какая она страшная эта война!».
Мы с братом знали о войне только по рассказам папы и мамы, которые воевали на фронте и были офицерами.
Отец был кавалеристом, а мама фельдшером в поезде-госпитале.
Скоро должен был быть День Победы. Мы снова должны были приставать к родителям, чтобы они рассказали нам о войне.
Они не любили рассказывать о войне.
Отец иногда рассказывал нам забавные истории, но они не были такими страшными, как сейчас эти мамины тихие слова: «Только бы не было войны!».
В её голосе и тоне слышалось что-то такое жуткое, безнадежное, страшное, что нам с братом стало не по себе…
Потом 9 мая наступил День Победы.
Всеобщее ликование в городе смешалось с тяжёлым гневным общим подъёмом настроения.
Все горели ненавистью к Соединенным Штатам Америки и Западу, которые сначала были нашими союзниками во время войны с немцами, а теперь окружали нас своими военными базами и оказывается, готовились напасть на нас и сбросить на Москву и на наши города свои ядерные бомбы.
Я не знал ещё, что такое «ядерная бомба» и как она взрывается, но я чувствовал, что это очень страшно.
Брат говорил, что если бомба взорвётся над нашей ГРЭС, то будет разрушен весь наш город, в том числе сметёт наши дома, всю улицу и вместо домов будут только кучи обгорелого мусора.
Люди при этом испарятся от жара и вместо нас останутся только кучки пепла или пятна чёрной тени на обгорелых развалинах стен…
Я защищался тем, что старался не верить в эти ужасы и говорил, что наш отец не даст нам погибнуть.
Отец тоже это говорил и запрещал моему брату меня пугать.
При этом он говорил, что «наша партия и советское руководство сумеет достойно ответить американской угрозе».
«У нас есть чем ответить американцам, – говорил отец, - Наши ракеты быстрее их самолётов и нацелены на все их военные базы. Если что, то им не поздоровится!».
При этом он хмурился и заставлял нас усиленно работать в саду.
В эту весну мы начали обустраивать наш сад и огород.
В центре сада отец стал копать глубокую яму, выкладывать стенки из кирпича и брёвен и стал рассказывать нам, какую летнюю дачку он построит над погребом.
Мама называла его «деревенским куркулем», а мы с братом с восторгом ему помогали строить погреб и фундамент летней дачки.
Погреб оказался таким широким, что в нём можно было жить.
Скоро мы с братом и ребятами играли в погребе в партизаны.
Теперь это был наш блиндаж. Мы делали вылазки, чтобы бороться с американскими оккупантами.
За наиболее удачные операции мы награждали друг друга отцовскими наградами: медалью «За отвагу» и орденом «Красной звезды».
Мама страшно ругала нас за то, что мы без разрешения брали отцовские награды.
Она с криком гонялась за нами и со шлепками и подзатыльниками отнимала у нас «наши завоёванные ордена».
Мы ревели, кричали, что «отражали атаки американцев», что «она ничего не понимает», но мама упорно прятала папины награды.
Потом оказалось, что мы ничего не понимали…
Где-то в земле под фундаментом летней дачки остались лежать в тайнике отцовские награды, которые мы дружно потеряли и забыли в наших «партизанских играх»…
Отец хмуро встретил это известие и долго смотрел на наши повинные головы.
Потом тяжело вздохнул, потрепал нас с братом по вихрам так, что кожа на голове «загорелась» от боли и сказал: «Ничего, мать, новые медали завоюем! А вам, ребята, пора взрослеть. Время не ждёт, время торопит! Пора становится мужчинами и настоящими войнами. Пора не терять, а находить, не разрушать, а защищать. Пора, сыны, пора!».
Так я стал сразу взрослым и у меня на многое теперь открылись глаза…
Я вдруг ощутил, что мой мир, это только капелька в море окружающего меня мира, где происходят масса различных событий, в которых я не только сторонний наблюдатель, но и непосредственный участник.
Это не мы с братом «заиграли» отцовские награды, это я их потерял…
Я не сберег отцовские награды и медаль «За Отвагу», о которой он переживал больше всего.
Много позже отец рассказал мне, за что он её получил, сколько в том бою погибло его солдат и друзей и мне стало ещё более горько и обидно за моё позднее прозрение и взросление.
Теперь я чувствовал, что в ответе за мою маму, отца, брата, мою фею красоты и страсти, за всю нашу счастливую дружную жизнь в семье, за наш дом, сад и огород, за наших соседей, за моих друзей, за наш город, за наши леса, поля и речку, за нашу страну, за нашу Родину.
Я снова стал «Мальчишом-Кибальчишом» и уже твёрдо знал, что моя судьба – это защита моей Родины от всех и любых врагов.
Теперь я страшно хотел воевать с американцами или спасать людей, пострадавших от землетрясения в Чили.
В конце мая в Южной Америке произошла серия землетрясений, извержения вулканов и гигантские волны «цунами».
Как говорил мой отец «многим чилийцам эти бедствия показались «концом света».
Народ охватила паника.
Доведенные голодом и лишениями до отчаяния из-за куска хлеба люди шли на убийства.
Были случаи каннибализма…
Отец, потихоньку от мамы, объяснил мне, что каннибализм – это когда «люди едят друг друга».
Тогда в Чили погибло 10 000 человек. Почти вся сельская местность страны была опустошена.
Города Консепсьон, Вальдивия, Осорно и Пуэрто-Монтт были разрушены полностью.
На прибрежную линию Чили обрушилась гигантская волна цунами.
Землетрясение пробудило 6 потухших чилийских вулканов.
Озеро Ранко оказалось затопленным лавой.
Многочисленные оползни погубили сотни людей.
После землетрясения над разорённой территорией прошли дожди со снегом.
Серия землетрясений разрушила большую часть промышленности Чили.
100 000 человек остались без крова.
Землетрясения нанесли ущерб в размере 400 000 000 долларов.
Многомиллионная денежная и материальная помощь поступила в Чили из 35 стран мира.
Однако сразу после землетрясения страдания людей доводили до крайности (каннибализма).
Гигантская волна цунами, порожденная землетрясением в Чили, достигла Японии и погубила 150 человек.
Мы в нашей семье очень переживали за бедных чилийцев и японцев.
Тогда же в конце мая 1960 года произошло землетрясение в африканском Марокко в городе-порте Агадир.
Там на помощь пострадавшим пришли военные моряки 6-го Американского флота.
Но одновременно американцы прекратили всякую помощь Кубе и Фиделю Кастро и стали готовить его свержение.
Отец сказал, что «будет вторжение американцев на Кубу и это может привести к большой войне».
Я очень хотел попасть в эту гущу событий, чтобы помочь пострадавшим от землетрясения и защитить революционную Кубу.
Я лежал на диване, смотрел географический атлас мира и планировал свой маршрут плавания на Кубу и в Чили.
Потом отец сказал, что «израильтяне выкрали в Аргентине бывшего нацистского преступника Адольфа Эйхмана, ответственного за организацию уничтожения евреев во время Второй Мировой войны».
Тогда я впервые узнал о существовании фашистских концлагерей и о том, сколько в них погибло людей.
Я никак не мог осознать, как можно было сжигать людей в печах, морить их голодом, травить газом и собаками.
Я даже боялся думать на эту тему…
Потом отец сообщил нам, что «смертная казнь в Советском Союзе распространяется теперь только за некоторые экономические преступления». Он не уточнил, за какие преступления, но это было неважно.
Важно было то, что все ненавидели спекулянтов, которые наживались на дефиците. А дефицитом было все: одежда, обувь, продукты, мебель, телевизоры.
У нас дома ещё не было телевизора. Мы иногда ходили в гости к нашему соседу дяде Коле, милицейскому начальнику.
Дома он вечно был «под шафе», угощал рюмочкой вина отца и маму, дарил нам с братом по шоколадной конфете и мы вместе смотрели телепередачи.
Ему было скучно одному.
Они с отцом оживленно обсуждали происходящее на экране, причём мама всякий раз сердилась и говорила отцу, чтобы он «свои колкие замечания засунул куда ни будь поглубже».
Она боялась, что «болтливый отцовский язык заведет нас за Можай»…
Все равно эти «культпоходы к дяде Коле на телевизор» были самым интересными и остро желанными приключениями.
Мама, таким образом, старалась отвлечь меня и брата от улицы и уличных развлечений.
Мы как зачарованные смотрели в мерцающий бледный серо-голубой маленький экран телевизора «Рекорд» и старались ничего не пропустить из увиденного.
Мы смотрели всё: кино, новости, передачи, концерты, спектакли. Всё нам было интересно и в диковинку.
В мае мы, например, узнали, что из Ленинградского электротехнического института связи имени М.А.Бонч-Бруевича была передана первая в СССР цветная программа телевидения.
Мы все, и даже дядя Коля, загорелись желанием достать цветной телевизор.
Для нас это было как волшебство…
Из телевизора мы узнали о смерти 30 мая 1960 года поэта Бориса Пастернака.
Про него никто ничего не знал, но мама очень опечалилась и как-то вечером за ужином прочитала нам одно его стихотворение, которое сразу запало мне в душу.
Я его плохо запомнил, но там было что-то о свече, которая горела и от пламени свечи на стены бревенчатого домика ложились тени скрещённых рук и скрещённых ног…
Я не мог себе представить, как это может быть, но колышущуюся тень от пламени свечи представлял очень отчетливо.
Мы часто пользовались свечами, когда случалась авария на подстанции.
Отцу тоже понравилось это стихотворение, и он спешно закончив ужин, увёл маму в их спальню.
На следующий день началось лето и совершенно новая жизнь…