Ветка пихты

 
  Вырос я в таежном алтайском селе. Задолго до революции заселили его мои предки, пришедшие пешком из России. Долго они шли, но остановились действительно в благодатном месте. Здесь и тайга-кормилица, и чистые поля для пашни, река, большие долины вдоль нее, которые пригодились для сенокосов. Пришлый люд селился заимками, а наше село было центром небольшой округи. Осталась и  история села, которая до нас дошла уже во многом приукрашенная, но то, что в том доме, где сейчас наша школа, жил богатый купец, мы знали хорошо. Знали также, что  в гражданскую партизаны прогнали из села колчаковцев и установили совет крестьянских депутатов. Не смирился купец с новой властью, кинулся на партизан, и они срубили ему голову. Родственники захоронили тело под его домом, а сами ушли из наших мест. Так ли это было? Дом тот в селе  сохранился и все ребятишки знали, что встает ночами купец, ходит бывшее добро разыскивает, да людей пугает.

  Была у нас и своя русалка. История очень романтическая и удивительная, но там больше про любовь, а этим в то время мы интересовались мало. Однако точно знали — выходит Алена ночью на берег. Присядет на камушек и сидит, перебирает свои длинные волосы. В каждом доме, в подполе были свои «полудинки», но ими пугали самых маленьких. В лесу водилось множество нечистой силы, одно упоминание о которой приводило в дрожь. Оживала нечистая сила ровно в полночь, а с первыми петухами пропадала. Много было жуткого и влекущего.
 
  Пацанами мы всегда старались дождаться двенадцати, а потом ходили все вместе мимо купца, мимо «русалки». Сердце замирало, из темноты всегда маячило кто-то чудовищное, а когда случалось увидеть впереди что-нибудь живое, мы кидались врассыпную. Это чаще всего оказывался случайный прохожий или просто корова. Впрочем, любили нагнать страху и мы сами. Дождавшись полночи, пробирались к какому-нибудь дому, втыкали в окно булавку, пропускали через нее нитку, на конце которой обычно прикреплялась тяжелая металлическая гайка, нитку разматывали подлиннее и начинали дергать за конец — гайка звонко стучал в окно, среди ночи это наводило страх на хозяев, так по крайней мере нам казалось. Или, взяв тыкву, вынимали внутренности и прорезали отверстия, наподобие глаз, носа и рта у черепа, ставили внутрь горящую свечу и все это устанавливали к чьему-нибудь окну, после этого стучали в дверь и убегали. Такие проделки менялись часто, фантазии было много, но все они имели шутливый, безобидный характер.

  Особенно влекло нас деревенское кладбище, расположенное на приподнятой над селом равнине, с него видно все село. Сколько пролито слез на этом месте, сколько горя пришло в семьи, но в то время мы это ощущали слабо. Был только страх перед кладбищем, тут уж мы не сомневались, что ночью покойники не спят, встают и ловят людей, и очень хотелось посмотреть на них. Часто мы собирались гурьбой и пробирались поближе к кладбищу — один-то я и днем боялся ходить по нему, а когда чувствуешь поддержку друзей, страх немного ослабевает.

   Ночи, особенно в ненастную погоду, в горах ужасно темные, иногда не видно впереди идущего, только по слабому очертанию вершин на горизонте можно ориентироваться. В один из таких вечеров мы остановились, не доходя до кладбища с полкилометра, и один из нас, Васька Бедарев, спросил:
  — Кто сходит на кладбище?
  Мы отозвались молчанием. Васька был старше нас, а поэтому имел особый вес в нашей компании, он мог и заставить.

  — А как узнаешь, что я на кладбище был? Я вон там просижу и вернусь, — осмелился спросить кто-то.
  — В самом центре кладбища растут три пихты, рядом здесь пихт нет, вот и нужно будет принести ветку пихты, — внес предложение Васька. Оно нам понравилось. Мы оживленно заговорили, мысль казалась оригинальной.
  — Кто первый пойдет? — опять спросил кто-то.
  — Будем считаться, — заключил Васька.

  Ох уж эти детские считалки! Сколько они рождали споров, а иногда и драк, но без них не обойтись. Сейчас каждый в душе надеялся, что первому идти не ему, а уж потом по проторенной дорожке все равно проще, хоть будет ощущение, что кто-то только прошел и остался цел и невредим.
  — Катилася торба с высокого горба… — начал считать Васька.
  Он часто полностью брал инициативу в свои руки. По одному наши друзья стали отходить в сторону с заметным оживлением. Последними остались мы с Васькой. И вновь счет. Идти выпало ему. Я с облегчением вздохнул, а Васька не задумываясь, направился в сторону кладбища и тут же пропал в темноте, Мы удивились этой легкости.
  — Ждите здесь, — только и сказал. Даже появилась гордость за него — сам придумал, сам и пошел первый.

  Время между тем перевалило за полночь. В те времена электрический свет в нашем селе горел до полночи. Сейчас деревня стояла в полном мраке. Всем нам было приказано родителями вернуться, пока горит свет, да куда там — начиналось самое интересное. Темнота почти абсолютная, только на горизонте слабо виднеются три пихты, к которым и пошел Васька. Никто не разговаривал, каждый в уме прокладывал путь, такой знакомый днем и такой страшный сейчас, и от одного этого мурашки по спине.

  Стояла теплая летняя ночь, неугомонно тянули дергачи, а откуда-то издалека доносилась трель соловья. Изредка подергивает кузнечик, может, во сне, а может, просыпаясь от своих забот, да из деревни доносилось гавканье собаки. Тучи полностью закрыли небо, ни звезд, ни луны не видно, но и дождя нет. Такие тучи обычно стоят долго, пока не поднимется ветер да не разгонит их, пригнав вслед за ними дождевые и грозовые облака. А пока спокойно, даже трава не колышется. Тишина.
  Так мы и лежали, пока не заметили едва различимую фигуру нашего «атамана».
  — Идет Васька, — прошептал кто-то.

  — Быстро что-то сходил, наверное, не дошел.
  Но Васька принес ветку пихты. Да, несомненно, он сходил на кладбище – больше сломить ветку негде.
  — Ну ты и даешь, молодец!
  — Страшно, наверное, до жути? — посыпались восклицания и вопросы.
  — А кого бояться? — храбрился Васька, хотя было заметно, что голос его слегка подрагивал.

  Пока шли переговоры, я уже готовил себя: раз Васька не побоялся сходить на кладбище, мне нельзя уступать, а то задразнят потом трусом. Нужно идти, но ноги почему-то не хотели шагать в ужасную темноту. Под общее подбадривание я все же отправился. Все были подавленно молчаливы, один Васька теперь разговаривал громко:
  — Когда я стал подходить, смотрю… — тут он стал говорить заговорщицким полушепотом, и мне не удалось выяснить, что он видел. Отойдя несколько шагов, я оказался совсем один в темной ночи, но было тепло и спокойно, так обычно бывает перед грозой. Подует вдруг ветер, даже и сообразить не успеешь, с какой стороны, задвигается, оживет небо, появятся рваные облака, зашумят листвой деревья. А сейчас тишина. Впрочем, о погоде сейчас я думал меньше всего, мне почему-то все мерещился купец с отрубленной головой — говорили, что он и на кладбище заходит. Каждый шаг отзывался в сердце, оно стучало, волновалось, прыгало по всей груди. На середине пути был забор, за ним вплотную стояли кресты и памятники. Как здесь просто днем! Вся деревня как на ладони, вдали вереница гор по горизонту, а под ноги-то и смотреть не хочется. Теперь же все ориентирование по едва различимому силуэту вершин, зато под ногами кладбище, которое после полуночи живет своей жизнью.

  Я перелез через забор и остановился. Видения преследовали меня, показалось вдруг, что кто-то перебежал от креста к кресту. По телу пошли мурашки, но, собравшись с духом, я пошел дальше. Непонятнее всего было ощущение, что сзади кто-то преследует, остановлюсь, прислушаюсь — тишина, сделаю шаг — и кто-то невидимый за спиной тоже крадется, да так мне это показалось явственно, что оглянуться уже сил не хватило.
Кладбище в нашем селе было маленькое, но вытянутое вдоль горы, поэтому мне пришлось отшагать метров двести, прежде чем попал к пихтам. Я знал, что на участке, где росли пихты, было наибольшее количество могил и, главное, совсем недавно, недели две назад, здесь похоронили одного деда, а как нам было известно, душа покойника сорок дней не покидает тело и лишь ночью выходит посмотреть на мир, а уж потом улетает на небеса. Вот это и было самое страшное. Я шел медленно и бесшумно. Вот заветные деревья, уже почти можно дотянуться рукой. Крест на могиле деда выделялся белизной, а рядом было что-то черное, но, натерпевшись страхов, присматриваться не стал. Когда же потянулся за заветной веткой пихты, черное пятно зашевелилось, поднялось и сразу стало понятно — это человек. Вот когда мое сердце было в пятках! Нужно было бежать и не было сил, кричать тоже не мог. Мне сразу представился дед — он, наверное, поднялся из могилы и теперь нашел свою жертву. Я бы, наверное, не вынес всего этого, но привидение заговорило:

  — Это ты, Павлик?
  «Надо же, и мое имя знает!» — пронеслось в моем замороженном сознании. Однако голос знакомый, голос дяди Игната, сына того деда, который недавно похоронен. Сознание стало возвращаться. Я знал, что дядя Игнат жив и в полном здравии — видел его сегодня в селе.
  — Я… — только и удалось выдавить мне.
  — По спору, наверно, пошел? — как-то сразу угадал дядя Игнат. Я кивнул головой. – Тоже мне герои, кладбище вам не игрушка, нельзя сюда ходить без дела. Садись, успокойся.
Колени мои дрожали, озноб не проходил, и, главное, я не мог говорить. Мы сели на лавочку, которую он специально смастерил у могилы отца. Сидели молча. Дядя Игнат обнял меня своей рукой, прижал к себе. Дрожь постепенно унималась.

  — А я вот дал обет, посидеть у отца до сорока дней, а уж когда душа его покинет нашу землю, тогда пусть он лежит один. Сейчас-то ему со мной все веселей.
  — А вы не боитесь? — приобрел я, наконец, дар речи.
  — Чего бояться-то? Если господь меня захочет покарать за мои грехи, так хоть где найдет.
  Дядя Игнат был из староверов, да и было ему уже тогда за шестьдесят.
  — Много вас там собралось-то?

  — Так ведь Васька уже приходил!
  — Какой Васька? Никого я здесь не видел.
  — Бедарев. Он и ветку от пихты приносил.
  — Вон оно что. Видно, обманул он вас, я здесь давно уж сижу.
  Мне теперь тоже стало понятно кое-что, ведь Васька и не ходил на кладбище, а пролежал где-то рядом с нами, и ветку, видимо, запас заранее.

  — Знаешь, Павлик, хороший из тебя мужик получится, не побоялся. Иди, но больше сюда не ходите, люди здесь должны спать спокойно. А Ваське сейчас ничего не говори, он сам сознается, его совесть выдаст. Ну иди, мне тоже уж недолго осталось, наверное, петухи скоро должны кричать.

  Да, петухи. Они дают отбой всем привидениям. Назад я шел спокойным уверенным шагом, в моих руках была маленькая веточка пихты, которую я добыл честно.