17.
Катимся под горку.
Середину рейса перевалили. Срок наш пошел на убыль. Начали обостряться ситуации. Чацкий, подчиненный Трицкого, не адекватно переносит близость к экзотическим тропикам. Ветер, волны, солнце – сильнодействующий допинг. При личном ближайшем рассмотрении. Чацкий простыл. Таблетки, банки, уколы оттеснили болезнь в сферу разума. Передвигается мало. Больше недвижим и грустен, как ослик из мультфильма, потерявший хвост. Пришел ко мне с заявлением. Для выздоровления ему нужны продукты: молоко сгущенное, свежие помидоры и огурцы, ананас и арбуз, ветчина, шпроты. У нас их нет. Надо их ему купить на заходе.
Пора мне составлять список. Остронуждающихся в постоянном присмотре. До конца рейса. Обычно это до прихода на борт наших властей. Все подобные напасти (мозговые) с этого момента улетучиваются. Родные берега вылечивают. По себе знаю.
Помполит разговаривать с народом стал еще больше. Но тематику сменил. Всем встречным подробно рассказывает, где и как у него чего болит. И что сам он понять точно не может, на какой орган грешить надо определенно. Пытается в кают-компанию ходить через раз. Слава Богу, за помпу я не отвечаю. Не моя епархия.
К началу марта погода вконец испортилась. Волна верных шесть баллов. Повернули с секущего профиля на широтный. К берегу. При этом ударило так, что натурально вылетел из кресла. Очень редко приходилось подобным образом башкой о переборку прикладываться. Мастер лежит в койке постоянно. Во, угораздило нас нынче.
Скорость упала. Еле восемь узлов вытягиваем. Можем в плановый срок в любимую Мексику не поспеть. А ведь давно в Мансанильо не были. Соскучились.
Дед несколько деньков порадовался, что с маслом будет, пообвык. И новую цацку просит. Что-то ему варить сложное на двигателе понадобилось. И сами не могут. Сноровки не хватает. Ну, прямо как зловредная старуха в «Сказке о золотой рыбке».
Сказал об этом Михе. Он мне в очередной раз глаза открывает на материальные основы нашего бытия:
-Это потому, что рейс у нас не «азартный». Заходили б мы в Сингапур – некогда о казенных горюче-смазочных было б думать. Все на воде соленой крутилось и вертелось бы. Само собой. У всех бошки заняты бы своими проблемами были: что где купить подешевле, чтоб потом «втюхать» подороже. Потому, как бытие определяет сознание. Ты, диссертант доморощенный, должон это лучше меня отражать в своем познании. Или сознании? А, какая к чертям разница. Душный у нас рейс.
Мишаня загрустил. Даже мне показалось, скупая слеза сверкнула на реснице. Тяжело, всем тяжело под горку рейса ехать.
Переместились, хватаясь за поручни на переборках ко мне в каюту. Я достал припрятанную из НЗ «книжку». Прочитали по чуть-чуть. Не сговариваясь стали припоминать рейсы – из «азартных». Мишаня положил этому начало.
«Из Архангельска в Атлантику и назад. Сущность нашей морской работы ведь та же, что и сейчас. А интерес – несравнимый. А знаешь, кто первым тогда «просек» своеобразную очередность заходов? Нет, не Торец и не Камень. Торец тогда экономику делал экономной. Гинекологическим способом. Мертвых душ сам рожал и выращивал. За что и поплатился. А Камень разумом вечно в высших сферах витает. Он перед самым заходом только узнает: в какой стране оказался. Кстати, он тогда уже «булыжником» нарекся. Да?
Практик наш геоакустический, как говорится, все это чутко прослушал. И стал планировать. Готовиться. Дротик – первопроходец. Ему ведь всегда был интересен процесс. А результат, и хрен бы с ним. Не в деньгах счастье – это Дротик всегда чувствовал. Не сам, а какой-то его ген. От батьки, можно сказать, красного профессора.
Схема рейса у нас была просто чудненькая. Архангельск – Дакар (Сенегал) – Гавана (Куба) – Дакар – Роттердам (Нидерланды) – Архангельск».
Мы уже порядком сидели в моей каюте не одни. Первым пришел, ставший еще более язвительным за тяжелые вахты рейса, Троцкий. Вдобавок обалдевший от «болящего» сотрудничка Чацкого. Мне и родной геофизике обещает на такой качке намерить такое гравиметрическое поле, что ориентируясь на него, наши подлодки будут в задумчивости болтаться посреди Тихого океана. Чацкому будет носить горячую какаву прямо в койку. Буквально, а не в рот. Выпил рюмку Саня, немного смягчился. Вспомнил, что некачественно относился к матросам-уборщицам женского пола.
Вы можете догадаться, что Сусанин тоже пересмотрел к этому моменту рейса свое отношение к советскому нижнему женскому белью.
«Кончайте, к чертям собачьим о бабах, - почти заорал я. – Серхеич, продолжай о дротовской методике подготовки к морским работам. А то мне, что остается: всплакнуть о забайкальском щеночке? Не дождетесь».
Мишаня возобновил изложение.
«Выходим из Архангельска, из дома. С собой берем простой бытовой инструмент: молотки, напильники, паяльники, плоскогубцы. В Сенегале ведь процветает ремесло. Из дерева режут всяких божков, идолов. Из малахита – украшения, женщина любая отдастся. А еще им нужны: одеколон, паста зубная, мыло любое. Этого добра навалом в судовой лавке (здесь уточним: было всегда навалом, до захода). Все это «уходит» на местном рынке, на улицах города и просто в порту у трапа. Никто при этом за руку никого не хватает. Все происходит спокойно, не торопясь, дружелюбно. Любо-дорого смотреть и участвовать.
Уходит это или в обмен на экзотические страшные маски или на местные туземные франки. Маски, идолы, божки едут к нам домой, помещаются на стенки и в серванты.
Под них: пьют, врут о неимоверных моряцких приключениях, молчат о тех способах, которыми они добывались, пьют еще и искренне грустят об океанских просторах и, в частности о Сенегале. Когда Александр Городницкий сложил свою песню: «В Сенегале братцы, в Сенегале я такие видел чудеса…», он знал, о чем пел. В Дакаре не то, что есть на чем глаз остановить. Там даже сплошные излишества. Сенегальским аборигенкам и на бак, и на корму можно ставить кружки с пивом. И лица газетой закрывать не надо. Совсем наоборот. Свои глаза беречь надо. И вспоминать «любезную Екатерину Матвеевну».
Тут я малость вклинился в Мишанин рассказ:
-Да. Ты, Серхеич, прав кругом. Мне во второй заход в Дакаре даже жену французского посла довелось углядеть. Когда в консульство ездили. Ебона тогда в больницу сдавали. Не знаю, ту ли Городницкий имел ввиду (пришлось-таки употребить это противное слово), но мне – понравилась. И у трапа ширпотреб наш славный коллектив рьяно «ченчевал» сенегалам. У нас тогда доктор был на судне. Гуманист, не знаю, с какой буквы. Пароход уже концы отдает – он, торопясь, напоследок меняет под видом зубной пасты «Випратокс» и «Випросал». На деревяшки, естественно.
В тот же вечер самый деятельный и, не побоюсь этого слова – сознательный князь Голицын, целеустремленно искал по всему пароходу, хоть какой тюбик с какой-нибудь мазью. (Ни «Випротокса», ни «Випросала», естественно на корабле уже не водилось). На вопрос, зачем ему, ведь прийти в голову, что князь приболел, никому не могло, Голицын охотно объяснял:
-Дока, эскулапа ё…го, в каюте держим. Анестезию я уже сделал. Сам. Счас зубы будем ему чистить. Чего-нибудь найдем. Хоть гуталина. Поглядим, как на нем будет действовать. Потом р/д отправим дружескому дакарскому народу.
Не знаю, как с радиограммой поступили Слоники, но док – выжил».
Предоставили возможность продолжить лекцию Михе.
«А еще на рынке дакарском, на вырученные «манечки» следовало приобрести пару-другую часов мужских наручных. Электронных, они тогда еще только входили в силу. Несомненно местного кустарного производства. Мы внутрь лазали, глядели. Внешне выглядели, по тем временам, вполне прилично. Под «Сейку» сварганенные.
Забыл сказать: про запас следовало оставить два-три фунфурика одеколона. Для Кубы. Ядовито-зеленый «Шипр» - самое то.
Далее – остров Свободы. Сейчас не будем останавливаться на всех его прелестях. Папа Хэм знал, где селиться на склоне лет. Да и Фидель разумом не обижен. Чай, не на Аляску революцию высадился делать.
И в веселой поющей, пляшущей, карнавальной Гаване мы, между пивом и кубинским ромом «сплавляем»: часы «сейки», «Шипр», другой какой одеколон, носки мужские, ножики перочинные и всякую другую «мутату», что в карманах заваляется. Друзья-кубинцы, я вкладываю в эти слова настоящий правдивый человеческий смысл, сами разберутся в процессе общения, чего им надо, а чего нет. Взамен шелестят и звенят полновесные местные песы.
Не могу не отметить. В Гаване чудо, как легко и свободно было. Иди, куда хочешь и когда хочешь».
Я не выдержал. Опять вклинился: «Ох, действительно красотища была, Серхеич. По тем-то временам и обычаям инпортовским. К примеру: совсем рядом Тринидад и Тобаго. Были, захаживали. Там местные портовые власти нас на выходе пересчитывали и ощупывали. На «Куренцове» мы туда забрели. Из Мурманска. Там есть где-то в пригороде асфальтовое озеро. Природное. Придумают же, придурки.
Туда ездить – запрет нам полный был. А Изя с Журавликом, тяпнув на жаре видимо рому, взяли такси и покатили. Асфальту на память захотелось. У Изика, надо признать, для министерской крысы «закидоны» иногда бывали нехарактерные. Похоже, где-то сбоку родственнички в моссадовской конторе бумажками шелестели. Что его нисколько не принижает, а даже наоборот. Журавлика он точно на эту поездочку «сблатовал». И надо ж было додуматься? Шоферу в качестве презента дали пачку сигарет. Да каких? Литовских «Каститос»! Набрали в Калининграде их в судовую лавку по дороге в Атлантику. Такое курево мы видели в жизни первый и последний. Чтоб сильнее «отметиться» в Карибском бассейне, водиле надо было всучить красный флаг СССР-а. Местные органы их нам же и «заложили». По приходу много объяснительных пришлось писать «тем, кому надо». Или Изя рому действительно «переел» или выполнил спецоперацию сверхтайную.
А в Гаване-то я сам однажды глубокой ночью, один, потерявшись от нашей компании, пившей и плясавшей на какой-то площади, до утра шел к родному пароходу. Кругами. Меня все время кренило вправо. Чувствовал, но ничего поделать не мог.
Господи! Какие были золотые времена!»
Вижу, Мишаня обижается, что я у него под ногами мельтешу. Сбиваю с темпа.
-Не сердись, старик. Как у Василия Макарыча в рассказе про Броньку Пупкова: «Кому с перебивом, тому с недоливом». Или наоборот? Все одно: тебе плеснуть, мне облизнуться. Продолжай. Струну ты задел. Чувственную. Хотелось бы почаще в Гавану наведываться. Помогать строить светлое будущее. И чтоб мулатки вокруг пританцовывали.
Мишаня, человек отходчивый, не стал в меня стаканом запускать. Продолжал.
«На чем это я? Да. Песы у нас появились. В результате товарно-денежных обменов. В Гаване есть магазин. Для советских специалистов. Такой вот нюанс. Там мы приобретаем один-два отечественных фотоаппарата. «Зенит», «Зоркий», и т.д. (Продукция ЛОМО во всем мире в те времена ценилась очень высоко. Безо всякой рекламы. Так вот.). И книги. Для души и дома. Наши. Прекрасные во все времена.
К огромнейшему сожалению, на этом все. Приходится покидать остров Свободы.
Потом опять Сенегал. Дакар. Очень интересно было сходить в пригород. Пешком, все пешком. Автобус дико переполнен. Такси дико дорого. А в пригороде – «Золотая деревня». Там мастера африканские творят свои подлинные шедевры. Дерево, камни, золото, серебро, малахит. Дерево и малахит – нам по плечу. То есть по карману.
Здесь мы производим последние опорные геофизические наблюдения. И – в сторону дома. Но по пути самое, пожалуй, главное в рейсе. Заход в Европу. В Роттердам. Нидерланды. И мы резюмируем. Итожим, так сказать. Выполненные работы на Анголо-Бразильском геотраверзе. В данном рейсе. В сущности продолжаем подготовку к сдаче полученных полевых материалов.
В Роттердаме есть несколько магазинов. Специально для советских моряков. Там «сдаем» фотоаппарат. Взамен получаем бельгийский ковер. Два с половиной на три с половиной метра. Искусственный, знамо дело. Шибко красивый. Один морячок советский может везти один коврик бельгийский. Дома у нас в те времена три такие подстилки приравнивались к сильно подержанным «Жигулям». Вот и весь азарт, как говорится, до копейки.
Далее все ясно. В коллективе идет перераспределение. Кто-то везет два половика, кто-то два «кассетника». Сторожа внешэкономической безопасности, с таможенными эполетами, все знают, все понимают. Бродят по пароходу с красными воспаленными глазами. Мы тоже все разумеем. Слава Богу, стрелять никому не приходилось. В те времена.
Кто-то довезет коврики до Питера. Кто-то до «барахолки» архангельской. Такова краткая схема попутного развлечения при региональных морских геофизических исследованиях Мирового океана».
-Бывали случаи не для слабонервных, - опять меня за язык кто-то дернул.
На «Яшке Смерницком» аналогичный рейс выполняли. Начальником ходил Камень. Попался ему «помпа», мягко выражаясь, из дерьма слепленный. Всяко ведь бывает. У нас вот в ту пору на «Башмаке» помпа был свой в доску. Правда, легко ранимый. Как в Гаване трап спустили – он в своей каюте заперся. Вышел только после отхода. Чтоб не видеть ничего и не волноваться зря. А у Камня, гнида, после Роттердама выпить на шармака умирал, как хотел.
Лериан, широкая душа, угостил по полной. Этот гад и давай выкобениваться. Знаю, мол, везете ковер лишний. Надо бы это дело еще пробулькать.
Тут Камень совершил легендарный поступок. Только на самбистском ковре такому учат. Со школы. Даже не на татами. Мне Академик рассказывал. Очевидец. Пришлось ему стакан накапать. Я не могу, старик, без валерианки это вспоминать. Камень заорал: «Что?! Меня будешь на удержание брать? Гляди, гандон штопанный!» Иллюминатор в каюте – нараспашку. Камень ковер в рулоне из-под койки одной рукой – раз! И за борт – опс! Он, как птичка, запорхал. Поплыл красавец в Северном море. Передний мост с движком от «Жигуля». Как Стенька Разин княжну, бля!
Так что и ковриком не всем удавалось до Питера добраться. Не всем.
Да, что ковры те? Как «отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий!» Хотел того, не хотел Камень, но продемонстрировал наглядно.
Закончили и мы мирно тот вечерок. На очередном пути к северо-американскому континенту. Опять в Мансаниловку. Туда-сюда-обратно. Голова уже закружилась напрочь.
А Мишаня поглядел мои календарные изложения и говорит мне критически:
-Ну, ты, уже достал в конец со своими цитатами из «Мастера». Совсем, что ли одна, эта книжка-то тебе в руки попадалась?
-Почему же, почему, - грустно противился я.
-Так уж выходит. Я ведь и по-другому излагал. Как говорится, «жизнь диктует…»
Разжевывать продолжал мне Миха по-своему:
-Ты все близко-то очень не воспринимай.
Еще полевые материалы сдавать предстоит. Те еще нагрузки. Вспоминаешь?
Как не помнишь? Рейс еще не завершен. Будет случай оглянуться.
Мишаня проповедовал:
-Вот я тебе так скажу. Давно весьма журнальчик мне попался. Малоизвестный. «Польские ведомости». У них ведь юмор высочайший. Не отнимешь. Был там малюсенький рассказик. Двое поехали в командировку. Номер в гостинице один. Каждому – полотенце. Пан Зюзя вечером помылся. Лицо вытер своим. Ноги – полотенцем пана Владека. Так всю неделю. Уезжать пора. Пришел позже. Пан Владек – моется. Случаем заглянул в щелку: Тот ноги вытирает его полотенцем.
Для меня этот поляцкий анекдот, как огромный главнейший роман. Вывод-то, вывод какой? Мы все, абсолютно все – одинаковые. Чего и как ты делаешь, так и близкий творит.
Не унывай, старик. Продолжаем. Хотя, конечно, цитировать из этого польского опуса особо и нечего.