На грани

               

Река, как огромная змея, тихо и медленно ползла по тайге. На её пустынных берегах только редкие островки зарослей крапивы напоминали о давно исчезнувших поселениях – непроезжая глухомань, с давних времён край арестантов и ссыльных. За крутым изгибом реки, среди тишины и безлюдья неожиданно возникала сторожевая вышка, обозначая  границу  между двумя мирами.

Солдат караульной службы ежился наверху от холодного осеннего ветра и наблюдал за группой заключенных, они складывали брёвна на противоположном берегу. Серая, лениво копошащаяся масса людей, крики, мат. Охранник отвел взгляд от надоевших  зэков, и, в который раз, уставился на  примелькавшийся пейзаж.

 Тайга, река, низкие свинцовые тучи. На левом берегу – исправительно-трудовая колония строгого режима. Вдоль берега на добрый километр протянулась  лесная биржа со штабелями брёвен, накопленных  для весеннего сплава. Мелководный приток реки отделяет лагерь от посёлка – ряд деревянных неудобных для жилья домов на две семьи, в них живёт обслуга лагеря. Связь с внешним миром только  по воде и по воздуху, в посёлке ни клуба, ни библиотеки. Изо дня в день одно и то же: казарма – вышка, вышка – казарма…

Караульный нервно передёрнул плечами, вспомнив неприятности.
Из дома - тревожные письма тяжело больной матери... По ночам - изматывающий страх бессоницы... А тут еще этот хрипатый бригадир-урка грозит:"Пришью тебя, попкарь!"
 
 Он зло посмотрел на заключенных: «У, бандюки, так и ждут удобного случая  всадить   заточку  в спину!»

 Не сознавая, что делает, караульный вскинул автомат и дал очередь. Зэки кинулись врассыпную, спрятались за брёвна. Очнулся, когда увидел, что один из них, нашпигованный пулями, остался на месте, лежит ничком, раскинув в стороны руки.

 «А-а-а!», – звонко, по-мальчишески, взвыл солдат, сполз на пол в углу вышки, приставил ствол к горлу чуть ниже подбородка и нажал на спуск…

***

  Неприятное чувство испытывал Григорий всякий раз, когда, бывало,проплывал на моторной лодке мимо этой злополучной вышки, возвращаясь с другом   в посёлок с охоты. Он вжимался в сидение,  напряжённо смотрел только вперёд, но был уверен, что охранник  внимательно следит за лодкой: как-никак разнообразие в его скучной жизни. Может быть, этому одуревшему от долгого стояния мальчишке тоже захочется вскинуть автомат, поймать в прицеле медленно плывущую посудину и нажать на спуск. Закружится тогда бесцельно лодка  посредине реки,  и прощайте жена с двумя сыновьями! А на работе, в его родном проектно-технологическом институте, вывесят на видном месте типовой некролог с фотографией красивого мужика в черной рамке, напишут затёртые слова «на тридцать шестом году жизни трагически погиб талантливый руководитель конструкторского бюро Григорий такой-то» и поставят на столик шесть гвоздик в вазочке из тёмного стекла. А кто-то, прочитав некролог, тихо скажет: «Наскрёб на свой зад приключений», – и будет прав.

Странно. Люди рвутся в отпусках к тёплому морю, за границу, а он в свои тридцать пять  ещё не угомонился – подавай адреналин: охоту, ночевки в тайге у костра, безлюдье.

С севером его свёл Леонид, случайный знакомый, ставший хорошим другом. Он с женой и тремя детьми жил в поселке по соседству с лагерем   и работал в колонии главным бухгалтером.

Каждый год перед поездкой на охоту друзья обменивались письмами и строили планы. Всегда так было, но в этом году Леонид  написал необычно: «…Приезжай в первых числах октября, я нашел тебе компаньона по охоте – молодой парень, отслужил в армии, работает у нас лесоустроителем. Таёжник, правда, с прибабахом, но тебе с ним не ребят крестить, сходишь на глухаря».

Письмо удивило Григория, но допытываться, что да как, не стал, быстро собрался, провел ночь в поезде, а потом целый день катером добирался до посёлка при удалённой колонии.

Леонид встретил его на пристани, пожаловался   на  ногу — полиартрит, плохой, мол, теперь охотник. В тот же вечер заглянул компаньон Виктор, высокий, крепко сложенный парень, двадцати пяти лет от роду. На его лице необычное впечатление оставляли глаза: светло-голубые, неспокойные, они, казалось, жили самостоятельной жизнью, не зависящей от настроения хозяина, и хранили какую-то только ему известную тайну. Говорил он тихим, еле слышным голосом, в его речи часто звучало «я». Когда Леонид попытался обсудить маршрут завтрашней охоты, Виктор уклонился и дал понять: его учить не надо, он всё знает сам. Никаких других странностей в компаньоне Григорий не заметил – парень как парень. Договорились завтра с рассветом встретиться у конторы: оттуда отправляются  лесовозы, с одним из них можно будет частично сократить путь до места охоты.

***

Утром охотники разместились в просторной кабине автомобиля с рюкзаками и ружьями, в ногах у Виктора улеглась вогульская лайка по кличке Вея.

Лесовозная дорога, местами выложенная бетонными плитами, медленно тянулась  в гору, зажатая с двух сторон  еловым лесом. Сверху эту щель, будто шапка, прикрывала темная, видимо, снеговая туча, а там, вдали, между дорогой, тучей и елями светился кусок ясного неба с причудливыми облаками, придававшими видению особую, неземную таинственность. «Дорога в рай.  А может быть  в ад?»,– усмехнулся Григорий.

У небольшого моста через пересохший ручей Виктор попросил шофера остановить автомашину. И тут началось:
– Григорий, я забыл патроны!
– Ну, и что, у меня хватит  на двоих.
– Так у тебя калибр ружья двенадцатый, а у меня шестнадцатый!
–  Что ты предлагаешь?
– Ты будешь носить моё ружье, а я поохочусь с твоей двустволкой, ведь  собака-то моя.
 Такого оборота Григорий не ожидал.
– По-твоему, я тащился сюда семьсот километров, чтобы  таскать  твое ружьё? Ты соображаешь, что говоришь?
– Ну, хорошо, тогда я на попутке сгоняю домой за патронами, но собаку  возьму с собой, а то ты еще уйдёшь с ней в тайгу. Вновь такое недоверие больно кольнуло. Виктор уехал.
 
Темная туча разродилась мокрым снегом. Неудачное начало испортило настроение,  ничего не оставалось, как терпеливо ждать и разглядывать незнакомую местность.

Между дорогой и темным массивом леса, маячившим на горизонте, лежала припорошенная снегом болотистая низина; кое-где торчали  кочки, поблескивали лужицы воды, прихваченные с краев ледком.

«Наверное, придется топать до леса по этому болоту»,– подумал Григорий и оценивающе посмотрел на свои короткие резиновые сапоги.

Так оно и случилось. Возвратившийся через три часа насупленный, неразговорчивый Виктор  натянул   болотники до паха и молча направился широким шагом по низине к лесу. Григорий пытался не отставать, выбирал места  более твердые и сухие, но вскоре несколько раз провалился, сапоги наполнились обжигающе холодной водой, отяжелели. Дальше он, с трудом переставляя ноги в чавкающих сапогах, шел без разбора вслед за Виктором, тот, не оборачиваясь, уверенно удалялся.

«Беги, беги, эгоист несчастный! – в сердцах мысленно обращался к нему Григорий. – Молодой, на десять лет меня моложе… Мог бы и посочувствовать!»
 
Когда, наконец, полностью выдохшись, он достиг кромки леса, Виктор уже развел костер и повесил над огнем котелок с водой для чая.

Григорий огляделся. Лес поразил его – настоящее обиталище духов. Высокие деревья, преимущественно ели с редким вкраплением берез, стояли тесно,  сомкнув кроны, так, что солнечные лучи  не могли пробиться сквозь них.  От недостатка света длинные нижние сучья елей отмерли и густо покрылись лишайниками; с ветвей длинными жуткими прядями, как ведьмины волосы, свешивались мхи. Всё это было перекручено, хаотично перемешано в удручающем, первозданном беспорядке. На земле – зеленые мхи с редкими кустиками кислицы и грушанки. Кое-где, выборочно, не сплошным покровом, белели куртины  ягеля.
 
Григорий вздрогнул, когда за деревьями, недалеко от опушки  разглядел то, что делало этот лес, несомненно, заколдованным: там на двух высоких пнях стояла «избушка на курьих ножках». К пням были прикреплены две перекладины, настил и стены избушки сделаны из колотых плах, крыша  тесовая, двускатная. Казалось, сейчас приотворится маленькая дверка, и в проеме покажется крючковатый нос Бабы-яги. «Амбар местных охотников,– пояснил Виктор. – Использовали для хранения провианта и вещей. Снимай сапоги, суши портянки, а пока будем чай пить».

***

Отдохнув, охотники двинулись по тайге. В начале пути иногда встречались давние следы пребывания в этих местах зверя и человека. На небольшом пригорке, заросшем брусничником, лежала истлевшая медвежья лапа с огромными когтями. Как она оказалась здесь – одному Богу известно. Возможно, более сильный медведь расправился со своим сородичем. Встретился кусок ржавого троса, охвативший мертвой петлёй рог сохатого. О драме, когда-то разыгравшейся на этом месте, напоминали только побелевший от времени рог с фрагментом черепа да этот  трос, и ничего более. Дважды натолкнулись на полусгнившие, давным-давно брошенные слопцы – ловушки на мелких зверей и птицу.

Дальше пошел более разреженный еловый лес, ни троп, ни дорог, только мох под ногами, да редкое посвистывание рябчиков.  Постоянно держало в напряжении тревожное ожидание встречи с чем-то неожиданным и опасным в этом заповедном лесу.

Снег, обреченный в скором времени растаять, медленно укрывал еще не промерзшую землю. Пасмурное, свинцовое небо напоминало о скором приближении вечера, надо было подумать о ночлеге.

Наконец, Виктор остановился на небольшой возвышенности с проплешиной на вершине: «Ночевать будем здесь,– сказал он,  снимая с плеч рюкзак. – Вот тебе топор, готовь из сухостоя бревна для нодьи  и спальные места. Только застилай их еловым лапником, пихту не руби.  А я поброжу с собакой по тайге, может глухарь встретится. Всё понял?»

Григорий молчал. Что за тип этот Виктор? Ты, говорит, работай, а я займусь более приятным делом! Разве может так сказать нормальный, компанейский мужик? Эгоизм? Пожалуй, нет. Эгоист сознательно печется о собственной выгоде, а здесь что-то другое. Похоже, он вообще не ощущает интересы других – просто не догадывается, что они существуют! Как называется такой человек? Вспомнил – эгоцентрист!

Это «открытие» не обрадовало его. Приходилось читать, что такие люди могут быть жестокими и беспощадными. А если это симптом психического заболевания?

«Бог с ним, с Виктором», – решил Григорий и приступил к работе. Вначале он отыскал недалеко от лагеря подходящую засохшую ель, срубил и разделал её на три бревна длиной по два метра. На месте привала два нижних бревна положил рядом, предварительно сделав многочисленные засечки на соприкасающихся поверхностях. Третье бревно, самое толстое, уложил  сверху на подкладки из нетолстых сучьев. В образовавшуюся щель по всей длине бревен поместил берёсту, щепки, сухой хворост для растопки. По обе стороны от будущего костра выложил настилы в виде плотного ряда  сухих жердей. Застелил настил для Виктора еловым лапником, как он просил, а свой – слоем мягких и душистых веток пихты. Из жердей и лапника за каждым спальным местом изготовил заслоны – экраны, удерживающие теплый воздух от костра.

Уже в сумерках прогремел одиночный выстрел. Первой к бивуаку прибежала Вея, а затем появился Виктор с глухарем. Он придирчиво  оглядел всё сделанное Григорием, неодобрительно покосился на его лежанку, но ничего не сказал: охотничья удача заметно улучшила его настроение.

***

Густая темень быстро окружила небольшую прогалину, затерявшуюся в тайге. Снег потихоньку шел, и крупные одиночные снежинки испарялись, еще не долетев до жарко горящего костра. Еловые бревна иногда постреливали,  искры, как маленькие фейерверки, разлетались в стороны.

После ужина, просушив одежду, охотники улеглись. Спать не хотелось. Виктор не без хвастовства принялся рассказывать о том, как он лихо решает все вопросы в городе, пользуясь «мягкой валютой» – шкурками белки и куницы, а затем вдруг произнёс:
–  Ненавижу баб!
От неожиданности Григорий даже привстал:
– А чем они тебе так насолили?
– Насолили – не то слово. Всю жизнь скособочили.
Помолчав, он продолжил: « До армии была большая любовь – Наташка. Я любил, это точно. Она?  Теперь не знаю, тогда говорила, что любит, да разве можно женщинам верить. Расставались – плакала, а через полгода перестала писать. Мои родственники сообщили, что вышла замуж, но через месяц развелась и уехала в столицу. История обычная для тех, кого не коснулась, а я хотел покончить с собой. Иногда, бывало, проснусь, думаю: «Ну, стерва, разберусь я с тобой!», потом остыл, тупо успокоился. После демобилизации забрался в эту глухомань, думал: начну новую жизнь – не получается, гвоздем сидит Наташка в голове, и к другим женщинам  отношение одноразовое.

 Потом люди сообщили, что видели её в гостинице среди проституток. В первый свой отпуск поехал в столицу, нашел ту гостиницу, сел в сторонке в кресло, наблюдаю. Огромный холл, перед входом в буфет большой круглый стол, за ним женское общество: здесь и старые  лярвы в париках, и молоденькие лоретки. Верховодит Наташка: то все изображают оживленную беседу, то соскочат и  стайкой бегут в расположенный здесь же, в холле, супермаркет, покупают колу и прочую дребедень. Демонстрируют, словом, живость и непосредственность. Сидел, сидел – решился, подошел. Наташка увидела меня – побледнела. «Пойдем, – говорю, – выпьем кофе». Сели  за столик, смотрю на неё: не та уже Наташа – кожа под слоем косметики, видно,  сдает, глаза намалеванные, усталые… «Как дожилась ты до жизни такой?» А она вопросом на вопрос: «А ты сколько получаешь?» Назвал я свою немаленькую зарплату со всеми северными надбавками. «А я в четыре раза больше, – отвечает. – Ещё есть вопросы? Короче, я пошла, мне работать надо». Вот так поговорили. Купил я в буфете бутылку виски, поднялся в номер и напился до упора. Больше  Наташку не видел…»

Григорий молчал, думал: нет, не готов он сейчас встать на сторону Виктора просто из мужской солидарности, подытожив, как обычно «все бабы – ****и». Надо бы послушать другую сторону. А вдруг Наташа  почувствовала чрезмерную сосредоточенность Виктора всецело на себе самом и пришла к трудному выводу, что с ним  нет будущего?  Кто тогда виноват, и кто кому испортил жизнь? Нет, дружище, не получается тебя поддержать.

 Виктор понял, что напарник не склонен развивать эту тему, повернулся спиной к костру и затих.

Григорий смотрел в небо. Подморозило, чуть высветлило, и в разрывах облаков показались далекие звезды. На душе было тревожно. Давило ощущение беспредельности: вокруг – населенный духами, бескрайний лес; вверху – бесконечный и непознаваемый  космос; на земле – песчинка, человек,  затерявшийся в этой беспредельности… Пожалуй, впервые  пришла мысль: а ведь всё когда-то кончится… Не будет его, но всё также неизменно и равнодушно будут сиять эти звезды, и не одно столетие пролежат в земле угли от этого костра… Почему именно сегодня так тоскливо и непросто на душе? И не рано ли думать об этом в тридцать пять лет?
 
***

Вдруг из-за деревьев выдвинулась невысокая темная фигура и встала в ногах у Григория. Лицо, прикрытое капюшоном, было неразличимо, в отблесках костра можно было разглядеть  только большой рот и подбородок с редкой растительностью. Суконная накидка с незашитыми боками была подпоясана широким кожаным поясом, украшенным костяными бляшками. На поясе  подвешены нож в ножнах и какие-то неясного назначения футляры и мешочки. Слабый ветерок доносил от фигуры острый запах черемши.

«Ты почему, парень, не чтишь наши законы и обычаи? – обратился незнакомец тихим голосом к оцепеневшему Григорию. – Почему рубишь мое запретное дерево? Ты ведь был предупрежден! За такой проступок я могу тебя раздавить, как мошку, следа не останется. И все подумают, что погиб ты по собственной  неосторожности.

 Знаешь, что такое топляк?  Бревно, затонувшее при сплаве. Оно пропиталось водой, отяжелело и встало на дно  торчком, на поверхности его не видно. Если по воле случая налетит ваша моторка на такой топляк – быть беде: вылетишь из лодки, как пробка, в ледяную воду в сапогах да телогрейке, и поминай, как звали!

Или подниму глухаря так, что  напарнику придется стрелять над твоей головой, а рука может и дрогнуть…

Но ещё проще –  запутать тебя в тайге, заманить в непроходимое болото…»

В этот момент раздался треск, еловое бревно громко стрельнуло, искры столбом поднялись  вверх и рассыпались веером. Незнакомец исчез также внезапно, как и появился. Григорий облегченно вздохнул.
– Ты чего возишься? – спросил проснувшийся от треска Виктор.
– Да нечисть всякая снится!
– Говорил тебе: не руби пихту.  Пихта – дерево злых духов.
– Так ведь это только сон!
– Как знать, может и не только сон. Тайга живая, и от злых духов многое зависит. Рассердил ты их, беду могут накликать.

Больше Григорий не заснул.  Пролежал с открытыми глазами до утра, думал. Перебирал события прошедшего дня и ночи; тревожное ожидание не покидало его.

***

Наконец, медленно и устало наступил рассвет. Виктор поднялся не в духе. Молча подложил  дров в костер, вскипятил чай. Лишь после завтрака и сборов коротко бросил: «Пойдем параллельными курсами метров  сто друг от друга. Осторожно подходи к лиственницам: на них сейчас глухарь кормится…»

Григорий вышел на узкую прогалину,  оглянулся и остановился удивленный – за ним по неглубокому снегу тянулись  кровавые следы.   Всё ясно: под слоем снега густой ковер перезревшей брусники… Сок раздавленных при ходьбе ягод перемешивается со снегом… При таких богатых ягодниках глухарь может кормиться  на земле… Надо быть начеку.

Он взял ружье наизготовку, снял с предохранителя, осторожно двинулся дальше.
Вдруг в самом конце прогалины раздался шум крыльев, и огромная птица  тяжело оторвалась от земли. Выстрел был легким, глухарь безжизненным комом рухнул  на землю. «Есть! Попал!» – воскликнул Григорий, испытывая блаженное чувство удачи, так знакомое всем охотникам. Возбужденный подбежал  к своему трофею и залюбовался им. Матерый глухарище, что  индюк!  А какой красавец!

– Зачем стрелял? – вдруг услышал он сзади раздраженный голос Виктора.
–  Как зачем? Не зря  – вот результат!
– Надо было не так!
– А как?!
– Надо было отпустить глухаря. Он бы далеко не улетел, сел бы на дерево. Собака его находит, облаивает, я подхожу и стреляю.
– Опять ты? Только ты… Постоянно «я», «я», «я»! Неужели до тебя не доходит, что есть гость, он приехал на охоту, и надо как-то учитывать его интересы! Наверное, ты и с Натальей поступал так же, потому она и ушла! – не удержался Григорий, разгоряченный и глухарем, и словами напарника.
– Ты Наталью не тронь! – зло посмотрел на него Виктор и снял ружье с плеча.
– Вот что, Витя. Спасибо тебе за охоту. С меня довольно. Покажи мне,  путь к дому, минуя болота, и разойдемся с Богом!

Мосты сожжены.  Говорить больше не о чем. Они долго шли друг за другом, впереди Виктор. На узкой квартальной просеке, визирке, он, не оборачиваясь, махнул рукой, указывая направление, и ушел, растворился в тайге.

 Григорий остался один. Двинулся по визирке и вскоре понял, что путь будет нелегким и небыстрым. Узкую просеку, шириной в два шага, постоянно перегораживали завалы из упавших поперек деревьев. Обойти их стороной не было никакой возможности: по бокам сплошной стеной стоял колючий низкорослый ельник. Приходилось перелазить через осклизлые от мокрого снега, беспорядочно лежащие стволы.
 
 «Мы еще поживём!» – часто повторял он, будто спорил с ночным пришельцем, и шел дальше до нового препятствия.

Короткий осенний день медленно увядал. Всё чаще путник, выбившийся из сил, присаживался отдохнуть. Вспоминал своего напарника. Злости и неприязни к нему не испытывал и  еще надеялся, что тот правильно указал ему путь к дому.

Январь 2012 г