Ведун ждал. Сидя на дубовой щеплиной колоде, что Потап приволок к дому, жевал лист щавеля. Солнышко как раз подобралось к самому верху неба. Оттуда жарило особенно сильно. Лучи падали отвесно, а посему, глубже вонзались в земную твердь. От того земля просыпалась, все, что на ней есть: травы да деревья всякого облика, оживало. Хорошее время, всему живому радость. Да и ему, Ведуну, тоже. Кости старые погреть, кровушку разморозить. Второй теплый месяц, самый щедрый. Грейся – не хочу, и забот не знай. Если б не мор. Приходил каждый год на деревню, аккурат в это время: Вторая седмица, второго теплого месяца. Гнобил людей нещадно. Язвами покрывал, кровью харкать заставлял, а через пару дней, в могилу сводил. Страшная напасть. Вот деревенские и бежали в лес, за Ведуном: выручи, помоги. А он, что, шел, помогал. Куда деваться? Для того по земле и ходит, и внучку растит, чтоб на смену пришла, когда помрет, от старости или хвори какой неподъемной. Да только не сейчас. Рановато помирать. Даст бог, потопчет землю, еще годков так десять. А там и внучка подрастет. А то пока маленькая. Восемь зим всего пережила.
Ведун всхрапывает. Распаренное тело мякнет. Дрема пригибает веки. Этак, пока дождешься, уснешь – посещает голову мысль. Главная рука подымается. Пальца растирают правый глаз. Разбуженное око открывается. Ведун косится в сторону лесного просвета-тропки, что в деревню ведет. Не идут ли люди? Хм. Надо же, идут. Эка вовремя проснулся. Не потерял чутье за годы, и то хорошо.
По общей стати да походке видно, к Ведуну пожаловал сам Тарас – деревенский староста. В правой руке клюка, а на левой дитятко малое. Али дочь, али внучка?
Ведун нащупывает посох. Хотя чего себе врать – костыль. Третья нога. Опереться при ходьбе. Это деревенские для важности посохом величают. Невдомек остолопам, что и Ведун стареть может, и спиной маяться. Он врачевать начал, когда Тарас еще к мамкиной груди прикладывался. А ведь старосту не зря так величают. Даром, что восьмой десяток доживает. Никто в деревне дольше не протянул. И держится молодцом. Идет, с шага не сбивается и к земле не гнется.
Опершись о посох-костыль, Ведун ковыляет на встречу. Тараса давно знает. При нем можно богатырем не притворятся. Это потом, в деревне, а пока все по-простому. Но Тарас обычая держится – видать совсем в деревне туго. Брови сомкнуты. Останавливается перед Ведуном. Голову клонит так, что борода до пояса виснет:
-Долгих лет Ведун,- произносит. На последнем слоге кашляет. Изо рта выпирает алая пена, пачкает бороду. Тарас бьет кулаком в грудь, всхлипывает. После, сплевывает под ноги бордовый сгусток.
-И тебе Тарас здоровьечка. Вижу, не помешает.
-Да уж.
-А на руках кто, дочка аль внучка? Не разберу под пеленками.
-Доченька.
-Марья, младшая твоя. Вторую зиму пережила.
-Крепкая у тебя память, Ведун.
-Спасибо богам, пока не жалуюсь. Значит, захворала, младшенькая?
-Да Ведун. И младшенькая и средненькая, и все остальные.
-Ох, ты,- не сдерживается.- Весь род? Видать прогневал ты чем-то богов Тарас. Может, с жертвами скупился? Мышей в огонь кидал вместо кроликов?
Тарас морщится. Отмахивается клюкой, дескать, не до шуток.
-Не понял ты меня Ведун. Не весь мой род хворает, тож только два десятка с тремя человек. А вся деревня. Все пятнадцать десятков и семь в довесок.
-Ого,- Ведун отшатывается, смотрит прищуром.- Шутить удумал, Тарас?
-Да как можно, Ведун? Я потому сам и пришел, что горе невиданное.
-Это ж на моем веку первый раз такое, чтоб всю деревню морило. А чего дождались, дотерпелись? Сразу не позвали?
Тарас покрепче сжимает клюку. Белеют пальцы. Видно, последние слова Ведуна, разозлили:
-Не держи нас за дураков, Ведун. Мор, этой ночью налетел, да сразу всех и зацепил. Обычно детей, да слабых здоровьем. А тут всех, подчистую: и стар и млад и девка и мужик. Мы как утром спохватились, так сразу к тебе и направился. Мы может не шибко мудрецы, но и не остолопы.
-Ладно, не серчай,- мирится Ведун. Шагает вперед, касается пальцами дочери Тараса.- Пойдем лучше в дом. Посмотрю, что с Марьей, да и тебя проверю. Может, мор какой новый, бьет широко да несильно? За ночь то, умер кто?
-Когда уходил, вроде все живые были. Только вот дети малые сильно мучаются.
-Оно и понятно,- хмыкает ведун. Опираясь на костыль, следует к дому. Тарас, следом.
Когда подходят к двери, из-за угла выбегает Потап. Из пасти рев, а глаза на Тараса палятся. Ведун отворяет дверь, походя, хлопает медведя костылем по лбу:
-Цыц. Я те дам, на гостей рычать. Знаешь же, что свои,- говорит Потапу. Оборачивается к Тарасу.- Это он шалит так,- поясняет.
-Да уж,- староста, сколько может быстро шагает за порог.- При тебе шалит, а без тебя, сожрет и не подавится.
Изнутри дом кажется еще меньше. Не дом, а лачуга. Сени – не протолкнуться. За ними комната – шаг в бок, два поперек, люк погреба и, все. Но Ведуну большего и не надо. По центру очаг, зимой жрать готовить, да топить по-черному. У дальней стены, шкуры да солома навалены, чтоб спать мягче и теплее было. По бокам, лавки. Всюду, где глаз касается, пучки трав висят да мешочки.
-Олеся, внучка?- зовет Ведун.
Тарас оглядывается. По виду комната пуста. Но вот зашуршала солома. Из-под шкур появляется лицо девочки, оглядывается. Озорная улыбка на веснушчатом лице. Волосы топорщатся, отовсюду торчат сухие стебли.
-Доброго дня, деда Тарас,- говорит, выбирается на белый свет.
-И тебе того же дочка. Подросла то, как, за год.
-Правда? А дед говорит…
-Внучка?- перебивает Ведун. Хмурит брови.
Олеся тотчас вскакивает на босые ноги. Вдоль стенки прошмыгивает к выходу:
-Уже иду.
-С Потапом поиграйся,- кричит дед вдогонку,- а то ему скучно, на людей кидается.
-И зачем выгнал?- спрашивает Тарас.- Я бы на нее посмотрел. Давно не встречались.
-И не надо,- обрывает Ведун.- Неча ей с людьми общаться. Пусть к одиночеству привыкает.
-Маленькая ведь еще. Пожалел бы.
-А меня никто не жалел когда хрен колом стоял. Помню, в мыслях бегу по бабам, а ногами, пучки трав собирать. И ничего, не умер, перетерпел. И она, перетерпит. Такая ее ведунья доля. И дочкой ее Тарас, не называй.
-Так ведь она ж моя…
-Была твоя, а стала моя,- обрывает Ведун,- и ничего теперь не поделаешь. Забудь. Лучше о других детях подумай,- кивает на запеленатую Марью,- как бы раньше срока не ушли,- закатывает рукава по локоть.- Ну, ложи ребенка на лавку,- велит.
Тарас подчиняется. Бережно опускает тельце-пушинку на деревянное ложе. Отходит, пропуская вперед Ведуна. Теперь все в руках лекаря. Могучих руках, чудотворных. Под грубыми мозолями скрывается сила человеку неведомая. Наблюдает Тарас, как касаются эти руки тела дочери, замирают. А следом смежаются веки целителя. Сосредоточен Ведун, пытается нащупать, ухватить болезнь. Вот –вот –вот. Вот –вот –вот. Ощущает Ведун, как вздрагивает зараза, заметив новое тело. Впивается в ладони, заражая свежую кровь. Пытается уйти назад, в тело девочки, но Ведун не пускает. Начинает вытягивать заразу в себя. Мерзкое ощущение. Кажется, гниют руки заживо, язвами покрываются да кровоточинами, но Ведун не отпускает, тянет и тянет болячку, пока не перетягивает в себя полностью. После, отпускает ребенка. Теперь переварить заразу, да силы восстановить. Всего делов. Пальцы хватают со стены разнотравный пучок, пихают в рот. Челюсти начинают перетирать стебли.
Зад падает на лавку подле ребенка. Девочка на глазах розовеет. Ротик обсыхает, более нет на губах кровавой пены. И дыхание ровное, видно, что спит, а не бредит.
-С божьей помощью жить будет,- сообщает Ведун.- Сейчас передохну, малость, и за тебя примусь.
Тарас жмурится. По щеке скатывается соленая капля, попадает на разведенные в стороны губы.
-Да меня оставь,- говорит Ведуну, а взгляд от дочери не отрывается.- Я старый хрыч, свое пожил. Ты главное дитяток от хвори избавь, внучеков. А на нас, пердунов, что силы тратить?
Тарас обрывает речь. На лице ширится улыбка. Опершись на клюку, стоит. К дочери подойти не решается – сам то не здоров. Только шею вперед вытягивает, агукает, гулит, чтоб ребенка потешить. Ведун смотрит:
-Эка тебя разобрало, Тарас. Даже помирать собрался. Дурило,- говорит.- Ты давай лучше на лавку ложись. Дурость из тебя мигом вытяну.
Тарас не сопротивляется, когда Ведун отводит ко второй лавке. Усаживает, стукает по ногам, чтоб поднял. Хребет вдоль доски, Борода на груди. Туда же опускаются руки целителя. И как-то сразу Тарасу становится хорошо. Молодеет с каждым вздохом, и мысли в голову лезут моложавые. Что можно бы еще одного ребятенка зачать. Оказывается, есть еще силы мужицкие, не пропали, а просто заснули.
Проснулся Тарас от чиха. Ведун рядом. Руки заняты. В правой соломинка, которой только что в носу старосты теребил. А левая, Марью держит. Ведун опускает ребенка на грудь седого отца.
-Живите, здравствуйте,- говорит, ухмыляется.
Потом выслушивает слова благодарности, коих слишком много для ушей отшельника. Провожает Тараса до двери. У порога, сует старосте мешочек с порошком:
-На,- говорит.- По дороге съешь, и Марьюшке горсточку в рот насыплешь, да смотри, чтоб проглотила. Это чтоб от деревенских по второму разу не заразились.
Тарас с почтением принимает:
-Все сделаю Ведун, как скажешь.
-Ну и славно, ступай тогда. А я узелок соберу и следом. Ждать меня не надо.
Тарас кивает. Зажав ребенка в колыбели рук, следует к лесной тропке.
-Эй,- окликает Ведун,- клюку то, забыл.
Путник замирает. Смотрит под ноги, перетаптывается недоверчиво, дескать, гляди-ка, сам стою и не падаю. Крутит шею в сторону Ведуна:
-Твоими стараниями,- говорит,- мне теперь клюка ни к чему.
-Дык, а мне зачем?
Тарас жмет плечами:
-Медведю отдай. Путь грызет вместо моих костей.
Оба смеются. Гляди-ка, шутник, а еще помирить хотел – думает Ведун. Ноги тем временем тащат обратно в дом. Собрать приготовленные узелки, и в путь. Может и Тараса догонит. Без клюки то, устанет быстро. Пальцы хватают заранее примеченные снадобья, суют в мешок. Мало – посещает голову мысль – ох, мало наготовил. На пятнадцать то десятков, никак не хватит. Вдоль хребта пробегает озноб, сердце екает. Думы недобрые лезут. Как бы с такой оравой самому не умориться. Припомнилась молодость, полжизни назад, когда без малого семь десятков хворало. И то Ведуну с избытком хватило. До зимы отлеживался, на дарах деревенских жил. Больше семи десятков, не было. Да Ведун сказать по правде надеялся, что и не будет. Просто в тот год детишек особенно много уродилось, вот и захворали. А так, два-три десятка в год обычно болело. Ни много, ни мало, и для Ведуна в самый раз. Но сегодня видать попотеть придется. Выпало испытание на исходе лет.
Ведун оглядывает комнату. Нужных трав больше не осталось, а все равно мало. Придется по запасам шарить.
-Внученька,- зовет.
Слышится уханье медвежьих лап. Потап подбегает к крыльцу. Головой открывает дверь, сует морду в проход. На шее сидит Олеся. Скатывается внутрь комнаты. Целует медведя в нос:
-Все Потапка, иди,- говорит, отпихивая морду обратно. Потап недовольно бурчит, но подчиняется. Девочка закрывает дверь. Оборачивается к Ведуну.- Звал, деда?
-Звал внученька,- отвечает. Руки поднимают крышку погреба. Темный зев выдыхает прохладу.- Сигай внутрь. Собери снадобья оберегающие, все, что найдешь.
Без лишних слов Олеся ныряет внутрь. Под весом легкого тела лестница почти не скрипит. Уже от самого дна доносится эхо голоса:
-Б –р –р, ну и холодно здесь.
-Добралась внученька?
-Да, деда.
-Сейчас я тебе мешок спущу, на веревке. Покладешь туда все. Как закончишь, скажешь. Я наверх подниму. И сама тогда выбирайся.
-Хорошо деда.
Старик кивает. Довольная улыбка красит губы. Научилась не перечить внучка, растет. И зверушек лесных врачует, дружит, понимает. Вон как с Потапом ладит. О людях почти не заикается. Значит, оборачивается девочка в знахарку. Привыкает быть внучкой Ведуна. Вот только знать бы, насколько сильно это привыкание.
Ведун хмурит брови, пожевывает губу. Знает, от чего мысли такие лезут. Хочется Олесю с собой взять, на подмогу. Больно крепко чувство, что самому не справиться. Да только нет уверенности, что Олеся обратно к людям не вернется. Ведь маленькая еще, корнями к одному месту не приросшая. И Тарас рядом будет – отец. Олеся конечно этого не помнит, но сердечко не обманешь. Подскажет, где настоящая родня: братья да сестры. Он, Ведун, хоть дедом и зовется, да то одно название, выдумка. Так издавна повелось, так есть, так будет. Есть деревня, а есть Ведун, отшельник-бессемейник. Он всегда деревне нужен, да только беда – не живет вечно. Поэтому ищет себе ученика на замену, среди детей деревенских. Ищет, по способностям скрытым. А как находит такого ребенка, забирает, внуком делает. Так и с дочкой Тараса, Олесей было. Проявилась сила в годовалом возрасте. Ведун заметил, забрал девочку, хоть и пытался Тарас воспротивиться. Шибко сильно дочку полюбил, душой прирос. Просил подождать кого другого, но не мог Ведун ждать. И так слишком поздно ученика нашел – на девятый десяток лет. Все оттого, что целых полвека особенных детей в деревне не появлялось. Так что шанса выпавшего упустить не мог. Забрал Олесю. И ей бы расти потихоньку, опыта набираться, эдак, до третьего десятка лет. Покуда совсем человечью личину не потеряет, до нелюдимости, чтобы больше не тянуло к жизни изначально богом предназначенной. А там уже начинать по людям ходить, врачевать, обереги ставить. А на четвертом десятке лет, можно и о приемнике подумать. Всему свой черед. Так нет же, пришла напасть, с которой, чует сердце, одному не справиться. И внучку в помощницы брать рано. Эх. Как не повернешь, легче не становится. А решать, надо.
-Все деда, набрала,- крик из погреба.
Ведун машинально тянет за веревку. Мешок почти также легок, но это вовсе не значит, что пуст. Ведь не булыжники внутри, а сухие растения. Не успевают руки дотащить поклажу, как на поверхность выбирается Олеся. Шустрая девчушка. Силы, через край. Вытирает ладошки о сарафан. Смотрит пытливо:
-А теперь что, дедушка?- спрашивает с надеждой.
-А теперь…
Ведун, наконец, дотягивает мешок. Хочет распрямиться, да не тут-то было. Словно кол в хребет вставили. Задеревенели суставы. Эдак – посещает мысль, и до деревни не дойдет. Взгляд сам собой прыгает на Олесю, поддержку и опору:
-Собирайся,- выходят слова,- со мной пойдешь.
-Хорошо деда. А куда? Траву, какую собирать?
-В деревню.
Олеся замирает. Губы распахиваются, но слов не выходит. Только блеск в глазах нарастает. Так и стоит, что пень, с раскрытым ртом.
-Муху проглотишь,- говорит Ведун.
Внучка отмирает. Мигом разворачивается к двери, опять к деду:
-Правда, в деревню?
-Правда. Только шибко не радуйся. Я те шастать по дворам не дам. Будешь рядом ходить, учиться.
-Хорошо деда,- кричит уже на ходу. В припрыжку достигает крыльца. Взгляд падает на спящего медведя. Новая мысль.- А Потапа можно взять?
-Куда ж без него,- разрешает Ведун. Пускай берет. За медведем присмотр нужен. Глядишь за заботами, ни с кем и не подружится.
На улице новый всплеск детской радости:
-Потап, вставай лежебока. Мы идем гулять.
В ответ медведь поднимает рев. Голос довольный – заразился от Олеси. Ведун слышит и на душе легче становится. Отпадает кусок от булыжника, что под сердцем залег, да только сам булыжник, остался. Давит, жмет к земле. Не хочет сердце, чтоб целитель в деревню ходил, чует неладное. Да только ничего не поделаешь. Себя беречь - людей хоронить, а то для Ведуна хуже смерти. А посему, мешок на плечи и в путь. По тропке лесной до поляны широкой, где срубы в два ряда ставлены. Одни от старости в землю вросли, другие, свежетесанными бревнами красуются. По центру, баня общая, да площадь-сходня. Вся деревня как на ладони и не одного человека по ней не ходит. Словно вымерли. По домам сидят, боятся. Ждут Ведуньего голоса у порога. Ждут, значит идти надобно. Промедление – смерть, Ведунья истина.
Первым делом к Тарасу, спросить дом под врачевальню. Староста указал сразу, долго не думая. Дом Мики-слепого, где с супругой, да двумя дочерьми не сватанными доживал. Доживал, потому как отошел от мира, во время, пока Тарас в деревне отсутствовал. Не дождались Ведуна, ни Мика, ни супруга. Старые были, здоровьем некрепкие. Дочери, к старшим братьям перебрались. Те давно обособленно жили, с женами да детьми. Так что, дом пустовал.
Ведун не противился. Дом кособокий, зато в середине деревни стоит. Само то. Всем больным добираться одинаково. Первым делом светлицу от заразы очистил, травами. Одни по стенам развешал, другие по полу расстелил, третьи поджог, дымом едким углы потравил. Олеся во всем помогала. Когда закончили, велел внучке людей звать. Первым делом, дитяток малых да средних, а дальше, по здоровью и желанию. И пошло-поехало. Ведун лечил, порошками охранными потчевал, внучка в остальном помогала: за больными бегала, к Ведуну отвадила. И Потап пригодился. Тот, кто от немощи идти не мог, верхом на медведе ехал. Пока Ведун исцелял, Олеся дом хозяйский травами охранными обвешивала. И так, раз за разом.
Ведун поначалу каждого больного считал, следил, чтобы шли по возрасту и здоровью. В скорости, устал. На третьем десятке совсем перестал разговаривать, только жестами показывал, куда лечь да домой отправлял. Кивал на слова благодарности.
На седьмом десятке сбился со счета. Взгляд затянуло белесой пленкой. Заварил чугунок дурного отвара. Прикладывался то и дело, голову осветлить. Хоть и знал: потом башка трещать будет громче колотого ореха.
К сумеркам, совсем худо стало. Рвать начало, сначала так, желчью, затем кровью. Рубаха от пота едкого прогнила, пожелтела. Ведун содрал порченую ткань. Глаза осмотрели тело. Кожа да кости, словно месяц не ел. Только живот вспух от заразы, пятнами покрылся. Чтоб людей не пугать, другую рубаху нацепил. В светлице их много осталось, от больных, которых вылечил.
Следующего заморенного в дом Потап заволок, скинул на стол бесчувственного. Олеся следом зашла. В руках, факел дрожит: «Тарас передал,- пояснила». Ведун кивает. От вида зараженного начинает мутить. Еле сдерживается от рвоты.
-Сколько еще?- спрашивает. Голос чужой.
-Двое,- отвечает Олеся.- Этот, и в сенях один. Сначала больше было, да полтора десятка не дождалось.
Опершись о руки, Ведун подымается с лавки. Нависает над столом.
-Иди внучка,- говорит.- Врачевать буду.
На этот раз возится долго. Руки дрожат, отказываются тянуть заразу. Тело стонет, потом гнойным исходит. Закончив, Ведун падает на лавку, а оттуда, под стол. Рот исторгает бурую жижу, еще и еще. Вроде легчает. Появляются силы привстать, уронить зад на потную доску.
-Внучка?- зовет.
Олеся появляется сразу:
-Тут я, деда.
-Разбуди этого,- хрипит, кивает на только что вылеченного,- порошка охранного дай, и следующего заводи,- договаривает. Падает лбом о стол.
Очнулся от прикосновения. Голос над ухом:
-Звал, Ведун?
-Больной?
-Ага.
-Ходить можешь?
-Могу пока.
-Чугунок подле стола видишь? Поставь мне на колени,- говорит, не отрывая голову от стола.
Больной исполняет тотчас, видно, крепкий детина. Ведун опускает в чугунок руку, зачерпывает дурной жидкости, подносит ко рту. Один глоток, второй. Голову пронзает боль. Зато возвращается способность вставать на ноги. Зад подымается с лавки. Губы разлепляются:
-Ложись,- велит.
Парень опускается на ложе, доски под ним трещат, что под медведем. Богатырь. Такого лечить, раз плюнуть, если силы есть. А так… Руки Ведуна касаются человеческой плоти. Пробует напрячься, но от усилий желудок свертывается в клубок, выстреливает комом. Тот прокатывается до горла, плескает в рот горьким, марает губы пеной. По телу пробегают мурашки, необычно крупные. Кажется, что кожу разрывают. Ведун отводит руки, смотрит. Вся поверхность усеяна мелкими язвами, а на ладонях, где за человека держался кожа, будто расплавилась, растворилась в болезненных нарывах. Отшатывается. Взгляд обегает тело, и захлопываются веки от страха. Всюду язвы, какие на руках увидел. И лицо жжет немилосердно, и губы, и язык. Ведун прислушивается к себе. Тело кажется чужим. От омерзения кривится. Каждый орган, что смог учуять, оказался больным. И получалось, что и снаружи и внутри, походил Ведун на труп, но трупом, не был. И даже наоборот, чувствовал себя здоровым, как ранее. Зараза не убивала, а казалось, росла из бывшего целителя. Бывшего, потому как не целитель теперь, а заразник, тот, что не лечит, а калечит. Обратная сторона Ведуна перебравшего заразы. Надорвался.
-Уходи парень,- говорит.- Не могу больше. Все, - грудь разрывается в кашле.- Иди богатырь к внучке моей, Олесеньке, на колени падай, проси, чтобы вылечила, коли жить, хочешь. Скажешь, дед велел попробовать. А ко мне, Тараса позови. Все понял?
-Ага,- отвечает парень. Тело в язвах, но кожа под ними здоровая. Крепок, словно дуб. Земли-матушки сын.- Спасибо тебе, деда Ведун.
-Мне то за что?
-Сестренок моих вылечил.
Ведун кивает, дескать, было дело. Машет рукой – ступай. Когда затворяется дверь, падает на лавку, по столу распластывается. Руки охватывают голову, пальцы волосы загребают. Два клока остаются в ладонях. Ни боли, ни крови. Умирает. Сначала волосы, затем кожа, потом и мясо с костями. Не долго осталось. Короток у заразника путь.
Входит Тарас.
-Звал, ведун?- спрашивает.
-Звал,- отвечает. Лицо в доски смотрит,- последнее слово сказать.
Староста ближе подходит:
-Не дури Ведун,- начинает говорить, осекается, когда фигуру старика разглядывает.- Неужто плохо совсем?
-Все Тарас. Земля по мне соскучилась. Ухожу. От тебя прошу: на заре, дом подпали, пусть сгорит вся зараза. Я к тому времени дышать перестану. Олесю ко мне не пущай, не надо.
-Не бойся Ведун, за Олесю не бойся. Не пущу, ни за какие коврижки. Она ж, доча моя.
-Эх, забудет все,- шепчет Ведун.
Тарас всплескивает руками:
-Стало быть, забудет.
-Может оно и к лучшему.
На этих словах умолкает. По дыханию видно, заснул. Тарас кланяется напоследок, выходит.
А Ведун еще сидит какое-то время, потом вздрагивает. Негоже сидячим помирать – приходит мысль. На последних силах перебирается к стенке. Там лежанка от прежних хозяев осталась. Падает без памяти, и в себя прийти не надеется. И сон приходит. Долго ли, коротко длится, неведомо. Но как только обрывается, мысли голову наполняют, а веки, вздрагивают. Эка долго живу – думает – даже во сне помереть не получилось.
-Проснулся, деда?- голос, совсем рядом.
Олеся. Внученька. Лежит у старческой груди, жмется вплотную.
-Ты что тут делаешь?- спрашивает Ведун.
-От хвори тебе избавить пришла.
-Я ж велел тебя не пускать.
-Не пускали, а я сказала, что все равно пойду. Я ж лечить должна. Я, Ведунья.
-А Тарас, как же не удержал?
-А я убегла. Потап помог. Деда Тарас меня дочкой называл, а я не поверила. Ты у меня один, деда.
Губы старика сами собой раздвигаются. Из зажмуренных глаз вытекает влага.
-Внученька,- говорит,- переживем то ночь, как думаешь?
-Переживем деда, переживем. А то ж деревня без Ведунов останется. Нельзя, чтоб без Ведунов.
Так и лежали вместе, до зари.
С тех пор у деревни два Ведуна появилось, и жизнь совсем наладилась. А дом, где врачевание проходило, родильней сделали. Заметили деревенские, что благотворно светлица на баб брюхатых влияет, а дети в ней на свет появившиеся, все как на подбор, богатыри.
Тарас, хоть печалился, что дочь назад не вернул, да не долго. Гордился все-таки, что Олеся такой сильной Ведуньей растет, заразника переборовшей. А вообще, с тех пор в селении стало много особенных детей на свет появляться. Так и прозвали со временем, «Ведунья деревня».