XVI
После этого рассказа, прозвучавшего, разумеется, более несвязно и путано, с перерывами на тосты и напоминания внимавшей Секунды, Тит, выпив «за бесстрашную нимфу» – которая сидела, посмеиваясь, за его спиной – выбрался на свежий воздух, взглянуть на строящийся театр. Полуденное солнце быстро напекло его непокрытую голову, и Марцелл уснул на ложе возле дома; слуги отнесли его в спальню. Корнелия Секунда оказалась более стойкой: она плотно закусывала, как у девушки, кубок её был меньше, зонтик укрыл голову от солнца. После прандиума Азия, как и Шрамик с Еленой, наблюдала за устроенной под навесом короткой репетицией пьесы «Рея Виция». После которой большинство гостей разошлись отдыхать.
К обеду приехали пара авторов и Фабия Марциана. Сестрёнка Присциллы была в компании не только Марцеллы, но и ещё трёх пленительных чаровниц. Это коллега Марцианы из храма Исиды, изящная Метелла, и новая подруга последней, она же подруга Бестии и Муции – Мерулина. Третья девица – Муммия, симпатичная дочь состоятельного всадника, двоюродная сестра Метеллы. Муммии тринадцать лет, роста ниже среднего, светловолосая и голубоглазая, стройная, с маленькой, но высокой и упругой грудью, с высоком и сильным голосом.
Так что ужин в портике радовал глаза присутствовавших красотой не только надвигавшегося вечера, а потом и заката, и прелестного вида, но и небывалого количества людей с прекрасной внешностью по отношению к общему числу сотрапезников. Их набралось почти три десятка, так что столы стояли и на сцене. Сочинители пьес, вдохновлённые окружавшей красотой, соревновались, кто придумает о ней лучшую эпиграмму-экспромт. У Сальвии, самой первой, получились такие строчки гекзаметром:
– Гелиос ныне в большом затрудненье: ему любоваться
Лация милого видом иль ужина нашего цветом.
А у Бестии, выждавшей, пока выскажутся остальные, следующие, элегические:
– Грации, Геба свою благосклонность явили ко многим,
Что возлежат за столом в портике этом теперь.
Флора с Церерой старались округу украсить. Юпитер!
Дочек твоих и сестру славим мы в этих стихах.
Другие три соперника признали эпиграммы Сальвии и Бестии более достойными, а за решением о первенстве собравшиеся обратились к главной судье.
– Прежде чем огласить вердикт, позвольте вспомнить строчки другого поэта, и великого философа...
Фабия лежит между Марцеллом и Бестией; вино она больше проливает в возлияниях, чем пьёт сама – после ужина запланирована ещё одна репетиция «Реи Виции». В связи с наступившим месяцем писательница-прозаик вспоминает – это происходит каждый год – подобный октябрьский, хотя, возможно, и ноябрьский, день в том году, когда Агриппина Младшая возвела в принцепсы своего сына Агенобарба.
Здесь нужно заметить, что сама Присцилла питала к Цезарю Клавдию скорее благодарность, нежели какое-то отрицательное чувство. Помимо многих выгод семье через приятельство Принцепса с Персием и прочего, она была признательна за одно то, что Цезарь Клавдий немало покровительствовал коллегии Великой Матери Богов, усилил её положение и влияние. И в то же время прекратил засилье галатской диаспоры в коллегии, куда со временем предстояло вступить юной Фабии.
Тогда, четырнадцать лет назад, один друг отца принёс к ним на обед только что переписанный «Апоколокинтозис» Сенеки, найти который в продаже было очень трудно – столь быстро расходилась эта сатира. Девятилетняя Присцилла, тоже бывшая за столом, мало что понимала, но звонко смеялась вместе с отцом и его друзьями. Более всего ей понравились поэтические строчки в самом начале, о времени года и дня. Присцилла прямо во время обеда сама переписала их на церы, старательно выводя буквы. Особо ей полюбилась строчка про Кинфию; девочкой она представляла себе, будто Прекрасная Диана с луком и стрелами завоёвывает какие-нибудь соседние страны, расширяя свои владения – вопреки объяснениям грамматика, что речь идёт о длине ночи.
– … Мне кажется вполне уместным прочесть их теперь, в этот прекрасный осенний день.
Феб уже путь сократил от восхода тогда до заката
Солнца. И тёмного сна длиннее часы вырастали.
Победоносно своё умножала Кинфия царство.
И обрывала зима безобразная сладкие яства
Осени пышной уже. И у Вакха, впадавшего в дряхлость
Спелые гроздья срывал запоздалый тогда виноградарь.
И в этот прекрасный час.
Уж половину пути отмерил Феб колесницей,
К ночи склоняясь. Рукой сотрясал он усталою вожжи,
И по наклонной стезе низводил он закатное солнце.
Фабия замолчала и слушала комплименты в свой адрес.
– Извини, Присцилла, – обращается Секунда, – но чья же эпиграмма лучше прочих?
– О Музы! А я так надеялась, что все забудут, ибо мне тяжело огорчить кого-либо из двух моих замечательных подруг. Но, поскольку милая Азия настаивает, – в этот момент Бестия тихонечко говорит Муции на ушко: «Малая Азия», имея в виду то, что она дочь Публия Азиатского, и, вероятно, то, что ещё и столь же обширна как полуостров; Муция улыбается, – раз славная Азия настаивает, придётся высказаться по этому вопросу. Данными мне полномочиями предвозлежателя определяю, что лучшие строки вышли у Корнелии Руфины Бестии! За что ей награда, – прозаик нежно лобзает рыжую соседку-поэтессу.
Раздаются шутливые возгласы:
– Бестия ей шепнула! Что-то такое пообещала Присцилле!
– Да, вот так судейство!
– Предвозлежатель сговорилась со своей милой!
– Вот поцелуй поэтесса и обещала судье.
– Ясно, что «Рея Виция» займёт первое место!
– Спокойно, квириты и гражданки! – отрывается Муция от успевшего слегка взволновать её рта. – Награда и второму призёру! – лобзание с матроной Сальвией длится чуть меньше.
– Вот теперь справедливо! – слышны те же голоса.
– Отличное судейство.
– Верим, на Дионисиях оно будет столь же беспристрастным!
– Кстати, о Малой Азии, – переводит разговор подальше от скользкой темы Муция. – Как говорят и пишут, в Эфесе один из лучших театров. Однако в Митиленах также весьма хорош. По его образцу Помпей Великий воздвиг прекрасный театр в нашем Городе, будто перенеся его с Лесбоса, но сделав больше и великолепнее. Я же, наметив в плане пару особенностей, постараюсь, в свою очередь, сделать этот театр, – Фабия показывает в сторону партера, – похожим на театр Помпея.
– А лучше бы, Присцилла, всё-таки на Митиленский. И вообще, хорошо бы выполнить его по греческому образцу, чтобы актёры выступали на орхестре…
Юноше-филэллину возражали не только хозяйка, но и другие патриотки и патриоты, дружно отстояв римское устройство.
После того, как собравшиеся отметили эту маленькую победу, Парис, Бестия и Муция выходят из-за стола и являются под навес, где ярко горят факелы, всё готово к репетиции, и где ждали только их…
Этот и последующие вечера с репетициями Присцилле Младшей, пожалуй, предстоит с лёгкой тоской вспоминать как одни из лучших вечеров в своей жизни. Присоединяя, практически неразрывно, эпитеты «милые» и «неповторимые». Каждый из них напоминал предыдущий истинно тёплой и дружеской обстановкой, наполненной и творчеством, и весельем. И любовью, восхищением и поддержкой приходивших с удовольствием посмотреть зрителей и зрительниц. Отличались разными забавными случайностями и шутками трёх актрис-домин, над которыми хохотала вся труппа и все зрители.
В этот вечер, например, когда первый раз целиком репетировали эксод, они все втроём много потешались над придуманными Бестией и Муцией «символами вицианства». Поскольку видоизменённый простой кол слишком напоминал священный символ Кибелы, необходимо было изобрести что-то другое. И Феодота с Аркесилаем пришли к выводу, что орудием казни был двойной кол, соответственно и «символом вицианства» становился – что уже не было заметным, да и, по сути, никаким кощунством – становился своеобразный двойной «дамский угодник». Когда остальные актрисы и окружавшие зрительницы увидели, что именно это тоже будет реквизитом, пикантные остроты долго не давали продолжить репетицию.
Рабыня, игравшая Фрину, начала как-то странно нежно обращаться с переданным ей «символом». Шрамик, вместе с Еленой тоже перешедшая к навесу из портика, крикнула служанке: «Эй, не увлекайся так!» Тогда Муция поведала кое-что, чуть более настроившее труппу на рабочий лад.
– Внимание, послушайте! О великих риторах, бравших уроки у лицедеев. Марк Цицерон, наш, можно сказать, величайший оратор, на первых порах не менее Демосфена, величайшего витии Ахайи, страдал недостатками в декламации, а потому усердно поучался как у знаменитого Росция, комического, кстати, актёра, так и у трагического – Эзопа. Так вот. К чему об этом вспомнила. Про этого Эзопа говорили, что в то время, как он исполнял однажды в театре роль Атрея, придумывающего месть Фиесту, мимо него неожиданно пробежал кто-то из прислужников, и тот, потеряв в страстном увлечении рассудок, ударил его скипетром и убил… Прошу никого не калечить, осторожнее обращаться с реквизитом, но увлекаться игрой желательно так, как Росций и Эзоп…
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/02/04/339
-----------------------
«Апоколокинтозис» («Отыквление») – сатира на смерть императора Клавдия.
Эфес – город, знаменитый храмом Дианы (Артемиды), был резиденцией проконсула провинции Азия. В 1869 г. при раскопках найдены огромный театр и здание библиотеки, а затем и остатки чуда света – святилища Дианы.
Демосфен – величайший древнегреческий оратор (IV в. до н.э.).
Росций – выдающийся римский актёр I в. до н.э.
Атрей – отец Агамемнона и Менелая, Фиест – брат Атрея.