Женщина сидела у открытого окна, невидящим взглядом уставившись в сумерки, сгущавшиеся над городом. Там, внизу, по улице ещё торопливо пробегали машины, куда-то спешили запоздавшие прохожие, тусклые фонари безуспешно пытались рассеять надвигающуюся тьму. Изредка, тревожа покой засыпающего города, пролетала машина с включенными мигалкой и сиреной: кто-то нуждался в экстренной помощи. Однако сюда, на четырнадцатый этаж, городской шум почти не дотягивался, и гнетущая тишина давила, давила на поникшие плечи, на виски, на отяжелевшие веки…
Уже который день Наталья Михайловна каждый вечер, придя с работы в пустую квартиру, садилась у открытого окна и пролистывала, словно старый роман, свою жизнь. День за днём, одни – поминутно, другие – мельком, бегло. Она пыталась найти точку отсчёта, с которой всё началось, и, не находя, снова и снова возвращалась к тому дню, когда впервые встретила Андрея… И до того тоскливого дождливого августовского дня, когда, вернувшись после работы домой, на журнальном столике увидела записку: «Наташа, прости, но я так больше не могу…»
Познакомились они с Андреем не совсем обычно. Наташа Круглова, студентка теперь уже пятого курса медицинского института, успешно сдала последний экзамен, «закрыла» в деканате зачётку, девушка-секретарь проставила все печати, подтверждающие перевод на следующий курс. И вот теперь Наташе осталось только пройти практику тут же, в городе, в областном кардиоцентре. В прошлом году она уже работала там, понравился и коллектив, и сама работа с больными тоже по душе пришлась. Хотя в этом ничего удивительного и не было: ещё в восьмом классе, когда бабушка, никогда не жаловавшаяся на здоровье, внезапно умерла от инфаркта, девочка, тяжело пережившая смерть родного человека, твёрдо решила: буду врачом, кардиологом! Буду спасать людей!
После окончания школы с золотой медалью легко, с первой попытки, поступила в институт. И училась легко, интересно ей было. Во время летних каникул устраивалась сначала санитаркой, после второго курса – уже медсестрой в стационар кардиологической клинической больницы. Внимательно присматривалась к работе врачей, не пропускала ни одного профессорского обхода, ловила каждое их слово. Старалась поддержать, ободрить больных, успокаивала родственников. Тепла, участия, добрых слов у девушки хватало на всех. И любили её поэтому все: и пациенты, и медперсонал, и посетители, навещающие своих близких, которые, бывало, месяцами лежали в больнице.
И вот она снова здесь, теперь уже не просто студентка, подрабатывающая во время каникул, а без пяти минут специалист! Преддипломная практика! За ней была закреплена женская палата, которую она «вела» под руководством опытного врача-практика: ставила диагнозы, делала назначения, наблюдала за процессом лечения. Наравне с другими специалистами делала ежеутренний обход «своих» больных, оставалась на ночные дежурства. Вот в такие ночные дежурства, после того, как уходили последние посетители, разбегались по домам сотрудники, Наташа, проверив, всё ли в порядке в остальных палатах, шла в «свою», разговаривала с женщинами, выслушивала их истории, иногда читала вслух по их просьбе стихи. Так уж случилось, что все четыре женщины, благодаря Наташе, стали почитательницами поэзии и, в частности, творчества Юлии Друниной, томик которой всегда был в сумочке девушки. После отбоя, когда больница погружалась в сон, Наташа залезала с ногами на диван в ординаторской и читала, читала… Особенно часто она перечитывала стихотворение «Зинка». И, хотя знала его наизусть, всё равно открывала книжку и прочитывала, гладила взглядом каждую строчку, а губы беззвучно шевелились, проговаривая пронзительные слова:
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Сердце сжималось, начинало щемить, к горлу подкатывался тугой комок, не давая выдохнуть жгучий воздух, на ресницах зависали солёные капли. А когда доходило до строчек:
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала? –
то слёзы срывались и текли, текли, не останавливаясь, а вместе с ними, казалось, выплёскиваются и боль, и чувство утраты, и горечь от несправедливости и неправедности той войны…
Однажды в такой момент и застала девушку Варвара Тихоновна, пациентка из «её» палаты. Тихонечко постучалась в дверь и, не дожидаясь ответа, зашла в ординаторскую:
– Наташенька, прости за беспокойство. Не спится мне что-то, и сердце пошаливает, бухает так, что даже в висках отдаётся…
Увидев, как девушка торопливо смахивает слёзы, спохватилась:
– Ой, что случилось, девонька? Или обидел кто?
– Да нет, Варвара Тихоновна! Ничего, это я так…
– Э, нет! Так просто, от нечего делать, не плачут люди! Должна причина на то быть: горе какое, боль, обида… Бывает, и от радости слёзы прольются. А вот чтоб так, без причины – нет, не бывает. Расскажи, не таись, разделённая беда – это уже половина беды.
– Да нет никакой беды, Варвара Тихоновна! Я тут вот про чужое горе читаю, про войну прошедшую. Уже который раз, а всё сдержать слёз не могу.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи, что ты там вычитала! А ещё лучше, пойдём к нам, всем почитаешь. А то не спится нам, не мне одной. Лежим в темноте, все разговоры переговорили, и мысли все передумали, а сон не идёт и не идёт. И всё к одному сводится: ах, мы бедненькие, больные, плохо нам, пожалейте. Каждая своей бедой живём, а что к кому-то ещё и большее горе приходит – того и не замечаем. Своё – ближе, ослепляет…. Пойдём, только дай мне что-нибудь попить, чтоб сердце не трепыхалось.
С той поры и повелось: как только у Наташи выпадало ночное дежурство, вечером, когда больные укладывались спать, дежурная сестра быстренько раскладывала лекарства на утро, пробегала коридором, проверяла, всё ли спокойно в палатах и заглядывала в ординаторскую:
– Наташа, пойдём, а то твои там ждут – не дождутся! – Маша тоже пристрастилась к вечерним читкам, хотя и взяла в библиотеке сборник стихов и читала их каждую свободную минуту. Но одно дело – переживать одной, другое – вместе прочувствовать каждое слово, каждый звук. А читала Наташа так, что мурашки по коже бегали, её тихий, но выразительный голос проникал в каждую клеточку, заставляя грустить и радоваться, печалиться и торжествовать. И становилось легче, отходили на задний план собственные боли, голос обволакивал покоем, благостью какой-то, вселял надежду…
Приносила Наташа сборники Булата Окуджавы, Риммы Казаковой, Василия Фёдорова, других поэтов. Женщины затихали, слушали и примеряли стихи к себе: а вот это – обо мне, ох, почему же я не могу так своей маме сказать? А тут я тоже бывала… И так полюбилось женщинам вечернее знакомство с поэзией, что многие просили родных найти и принести им стихи того или иного поэта.
Наташа долго не решалась прочитать вслух любимое стихотворение: расстроятся женщины, запереживают, а им нельзя – сердечки-то слабенькие, кто-то только-только после операции, не окреп ещё. Другим она ещё предстояла, третьи проходили консервативное лечение. Но спустя несколько вечеров Варвара Тихоновна попросила:
– Наташенька, а ты прочитай нам то, которое тогда читала, помнишь? Когда ты плакала…
– Ох, Варвара Тихоновна, не надо вам то. Там про горе большое, а у вас у всех и своего хватает, зачем вам чужое?..
– Девонька, запомни: чужого горя не бывает. Если ты человек… Вот мы тут делимся, и легче становится… Читай, читай, я всё равно уже рассказала, как застала тебя в слезах. Это что ж там такого написано, что заставило молодую, здоровую плакать?
Наташа несколько минут задумчиво помолчала, а потом тихо, проникновенно наизусть начала:
Мы легли у разбитой ели.
Ждём, когда же начнёт светлеть.
Под шинелью вдвоём теплее
На продрогшей гнилой земле.
– Знаешь, Юлька, я против грусти,
Но сегодня она не в счёт.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живёт.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня – лишь она одна.
Пахнет в хате квашнёй и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждёт…
Знаешь, Юлька, я – против грусти,
Но сегодня она не в счёт.
Тишина в палате стояла такая плотная, тугая, что, казалось, её можно было потрогать рукой. Задень чуть-чуть – и зазвенит натянутой тетивой.
Наташа проглотила подступивший к горлу ком, глубоко вдохнула и тихо, почти шёпотом, продолжила:
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперёд!»
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идёт.
--------------------------------
С каждым днём становилось горше.
Шли без митингов и знамён.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрёпанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по чёрной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы –
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Кто-то из женщин тихонько всхлипнул. Наташа замолчала, не зная, продолжать ли ей читать.
– Читай, читай дальше, девонька, – шёпотом попросила Варвара Тихоновна. – Пусть поплачет, со слезами и своё горе изольёт. Потом легче будет…
Её тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
------------------------------
– Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счёт.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живёт.
У меня есть друзья, любимый,
У неё ты была одна.
Пахнет в хате квашнёй и дымом,
За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!!
Слушали её, затаив дыхание, никто не шелохнулся, и только, когда девушка произнесла последние слова, снова послышался приглушенный всхлип от кровати, стоящей справа возле окна. Плакала Нина Викторовна, пожилая женщина, недавно перенёсшая сложную операцию. Наташа подхватилась, хотела подбежать к женщине, успокоить её, но Варвара Тихоновна поймала девушку за руку и снова усадила на табуретку.
– Не трогай, пусть поплачет, может, полегчает. Сын у неё в Чечне… – прошептала. И продолжила так же тихо: – Единственный… Как вот Зинка у матери… И вот уже три месяца ни слуху, ни духу от него. Переживает, из-за того и в больницу попала. Родственников у неё нет, подруги, соседки приходят, навещают, фрукты, соки приносят, а ей ничего не надо, весточку от Андрюши принесли бы. А её и нет…
С того вечера Наташа стала как-то особенно бережно и тепло опекать Нину Викторовну. Скоро закончилась практика, начались занятия в институте, но девушка частенько забегала в клинику. Выписалась Варвара Тихоновна, забрали домой и других женщин, появились новые больные. Только Нина Викторовна всё никак не шла на поправку. К ней-то и забегала Наташа, то мандаринов принесёт, то горяченьких пирожков, испечённых мамой, которая со слов дочери знала историю её подопечной.
Однажды, в конце сентября, субботним вечером, Наташа, в белом халатике, выданном ей Машей, прижимая к груди пакет с гостинцами, распахнула дверь в палату Нины Викторовны. Она знала, что выздоравливающих, кого можно было, отпустили на выходные домой, и Нина Викторовна осталась одна. Не ждал её дома никто, а потому и не рвалась туда. И каким же было удивление девушки, когда она увидела сидящего возле кровати женщины молодого человека, нежно сжимающего руки той в своих ладонях! Оба одновременно повернули головы в сторону открывшейся двери. Наташа каким-то седьмым чувством поняла: дождалась, дождалась мать сына! Светло-русые волосы, прямой нос, большие синие глаза – всё указывало на то, что люди эти родные. Такие родные, что родней и быть не может! И радость встречи, такое счастье бесконечное светились в этих глазах, что девушка остановилась у порога, не смея нарушить своим присутствием и радость эту, и счастье.
– Наташенька! Дождалась я, вернулся мой Андрюшенька! Ранен был, в госпитале лежал, а я и не знала. Говорит, не хотел тревожить. Глупый, а разве, не получая писем, я не тревожилась? Что и думать не знала: жив ли, а может, и убили уже? Там же война…
– Мама, мама, ну, прости ты меня! Не подумал, да и не ожидал, что так долго проваляюсь… Прости, родная, – Андрей наклонился и поцеловал сначала одну руку матери, потом другую. – Всё позади уже, видишь, я жив и здоров, с тобой рядом. Теперь ты давай выздоравливай скорей, а то дом пустой без тебя.
Выложив принесённое угощение на тумбочку, посидев немного для приличия, Наташа засобиралась домой. «Пусть вдвоём побудут, насмотрятся друг на друга, порадуются. И поговорить им есть о чём, не виделись вон сколько!», – думала она. За окном сгущались ранние осенние сумерки.
– Пойду я, Нина Викторовна. Поздно уже. А Вы теперь не одна, веселей на поправку пойдёте. Потом ещё как-нибудь забегу, если Вы не против.
– Что ты, милая! Как же я против? Ты же солнышком для меня столько времени была? И светила, когда пасмурно на душе было, и обогревала теплом да добротой своей… Я и держалась благодаря тебе: вот прибежит Наташенька, а я – раскисла вся. Неладно так, нельзя… А теперь и сынок вернулся… Андрюша, иди и ты! С дороги, устал, ещё и голодный, поди, сразу с поезда – и сюда?
– Нет-нет, мама, я – в порядке, не волнуйся. Отдыхай, я завтра снова прибегу. А там, глядишь, – и выпишешься скоро.
– Да, сынок, когда душа спокойна, то и болезни отступают. Не сладить им со спокойной. Они, болезни, всё больше пристают, когда тревога гложет, когда беда за плечами стоит. А ты вернулся – мне и не надо больше ничего. Женишься, внуков подаришь, ещё и нянчиться буду. Ну, идите, идите с Богом!
Вскоре Нину Викторовну выписали из больницы, но дружба Наташи с этой семьёй не прервалась. Более того, знакомство её с Андреем переросло в дружбу, а со временем – и в крепкую любовь. Спустя год поженились, а там и сыночек родился, Кирюша. Все души не чаяли в этом маленьком чуде! Жили дружно, окружали друг друга теплотой, заботой. Нина Викторовна, которая жила с молодой семьёй, нарадоваться не могла счастью сына, Наташу она полюбила ещё тогда, когда лежала в больнице. А когда появился внучок, то и вовсе всю себя полностью, без остатка отдала невестке и малышу. Сыну она и так принадлежала с первых дней его жизни…
Тяжело пережила Наталья смерть мамы, которая сгорела буквально за два месяца. Саркома – диагноз неумолимый. Оперировать врачи отказались – поздно обратились, метастазы поразили уже все внутренние органы. До последнего вздоха разрывалась Наташа между умирающей мамой и трёхмесячным Кирюшей, который требовал всё её внимание и заботу. Андрей работал, Нина Викторовна стала сиделкой и няней при сватье…
Кто знает, как долго убивалась бы молодая женщина из-за этой утраты, если бы не маленький сынок и внимание, забота мужа и свекрови. Ведь более близких людей у неё не было. Отец погиб, когда девочке было три годика, и она помнила, знала его только по фотографиям и рассказам мамы. Братьев и сестёр тоже не было…
Время хоть и не залечило рану, но притупило боль. Оно не остановилось, привнося в жизнь другие хлопоты: у Кирюши болезненно прорез;лся первый зубик, бессонные ночи у постели ребёнка, когда заболел ветрянкой, свекровь всё чаще и чаще потирала левую сторону груди, хоть и старалась делать это незаметно…
…Кирилке исполнилось полтора годика, и Наташа вышла на работу. Нужды особой в этом не было, Андрей зарабатывал достаточно для того, чтобы содержать семью, Нина Викторовна пенсию неплохую получала. Да и Наташа пособие по уходу за ребёнком тоже вносила в семейный бюджет. Но наука, медицина не стояли на месте, и женщине не хотелось отставать, терять квалификацию. О детском садике и речи не шло, Нина Викторовна даже слушать об этом не хотела.
– Вы мне что, внука не доверяете? – даже обиделась она, когда речь зашла об устройстве Кирилки в садик.
– Да нет же, мама! – запротестовал Андрей. – У тебя же сердце больное! А внучек твой – такая егоза! Разве за ним набегаешься?
– Ну, ты, сынок, на сердце моё не сваливай, оно теперь, после операции, как часики работает… Да и своя кровиночке разве может быть в тягость?
На том разговор и прекратился.
…А потом, через два месяца, и случилось это…
Утром, как всегда, Наталья Михайловна ушла в поликлинику, там она вела приём, консультировала больных, Андрей – в КБ ЭМЗ, где работал ведущим инженером.
Нина Викторовна накормила внука и пошла с ним в расположенный против их дома парк. Погода стояла удивительная: солнышко с утра грело умеренно, листья на деревьях, умытые рассветной росой, купались в его лучах и переливались яркими расцветками. По аллейкам прыгали растрёпы-воробьишки, пытаясь украсть хлебные крошки у голубей, которыми тех каждое утро потчевала старенькая, интеллигентного вида дама. Тут же крутились, перепархивая с места на место, желтогрудые синицы: авось и им что-то перепадёт…
Нина Викторовна, крепко держа внука за руку, подошла к светофору, подождала, пока загорится зелёный свет и, посмотрев в обе стороны, ступила на «зебру». Все автомобили, и в одну сторону, и в другую, стояли терпеливо дожидаясь, когда светофор даст и им зелёный. Женщина с ребёнком дошли уже до разделительной полосы, когда откуда ни возьмись, на «встречку» вылетел автомобиль, как потом говорили свидетели, «крутая тачка», и, не снижая скорости, помчался прямо на пешеходов. И не притормозил, не остановился, чтобы помочь, посмотреть на «плоды» своего лихачества…
А «плоды» эти были – ох! – какие горькие!..
Молодая женщина и пожилая пара отделались переломами, мальчик, скорей всего школьник, погиб на месте. Нина Викторовна с переломом предплечья и правой ноги упала, как подкошенная, не выпуская руки маленького внука, который…
Кирюша даже не трепыхнулся, головка неестественно вывернулась, в открытых глазках застыло недоумение. Тельце сплющилось, словно картонная коробка, изо рта тоненькой струйкой стекала кровь, а по щеке – одинокая прозрачная слезинка…
Нину Викторовну до больницы не довезли: сердце, её больное сердце не выдержало, не могло смириться с такой несправедливостью…
Ни того, как и где хоронили бабушку с внуком, ни того, кто провожал их в последний путь, Наталья не помнила. Узнав о трагедии, она замкнулась в своей беде, ушла от окружающего мира в какую-то скорлупу, которую не мог разбить никто. Ослеплённая болью утраты, не видела душевных мучений Андрея, который утратил самых близких людей: сына и маму. Не видела его терзаний от того, что ничем не умел помочь ей, и, видя её страдания, был бессилен чем-то облегчить их…
В поликлинике Наталье оформили отпуск, надеясь дать ей время и возможность прийти в себя. Да и работник из неё сейчас был никакой: рассеянная, утонувшая в своей боли, переполненная горем, она просто не видела горя других, не чувствовала чужой боли.
– Наташа, поплачь, тебе легче станет! Давай вместе поплачем! Мне тоже очень больно, но живым в гроб не ляжешь! Нам дальше жить надо, пойми!!! – Андрей уже не знал, что делать и какие слова ещё говорить жене, как пробиться к её сознанию.
– А?.. Что?.. Да, да… – Наташа не слышала мужа.
Андрей уходил на работу, перед этим договаривался с соседкой-пенсионеркой, чтобы та не оставляла Наталью одну, отдал ей запасные ключи. Мария Сергеевна ухаживала за Натальей, как за малым дитём: заставляла поесть, пыталась разговорами расшевелить, иногда молитвы читала. Но та не слышала и её, автоматически проглатывала еду, куталась в плед, заботливо накинутый соседкой на плечи, и молчала, молчала…
Вечером возвращался Андрей, вопросительно смотрел на соседку, мол, не изменилось ли что? Та неопределённо пожимала плечами и молча уходила домой. До следующего утра…
Так продолжалось почти месяц. Отпуск закончился, Наталья вышла на работу. В клинике ей было немного легче, общение, пусть даже вынужденное, с коллегами, пациентами отвлекало от тяжёлых мыслей, которые не оставляли её всё это время. А дома…
Переступив порог, она сразу бросала взгляд в детскую комнату в безумной надежде, что всё происходящее – только дурной сон, кошмар наяву. Вдруг сейчас ей навстречу выбежит её мальчик и радостно залепечет: «Мама, мама плисла!»
Но встречали Наталью только пустота, мертвенная тишина и холод, не тот, который можно прогнать, включив обогреватель и выпив кружку горячего чаю. Нет, холод, леденящий душу, сковывающий мозг, сжимающий сердце в маленький беспомощный комочек. Детская кроватка, большеглазый чебурашка в уголке и пижамка на спинке её, игрушки в шкафчике, закатившаяся машинка под стульчик – всё, всё кричало: нет! Это неправда! Так не может быть!!!
Женщина «на автомате» снимала туфли, проходила к приоткрытому окну, бессильно опускалась на стул и так и сидела там до прихода мужа. Андрей возвращался позже, тревожным взглядом обнимал жену, искал каких-то перемен и не находил их. Наташа сидела, безучастная ко всему, казалось, она даже не замечала прихода Андрея. Тот молча подходил к жене, шептал какие-то слова, спрашивал о самочувствии, о работе, как день прошёл, и, не чувствуя ответной реакции, удручённо вздыхал, переодевался и шёл в кухню. Готовил незамысловатый ужин, мыл посуду, почти насильно приводил к столу Наташу. Она неохотно ковырялась в тарелке и, почти не притронувшись к еде, вставала и молча уходила.
Андрей бросал вилку, облокотившись на стол и обхватив голову руками, долго и мучительно думал. Он не понимал, какие слова могут вернуть Наташу к жизни, что надо сделать, чтобы вернуть её оттуда, из скорлупы, в которой она спряталась. Не понимал, в чём его вина и есть ли она вообще… Много вопросов и… ни одного ответа. Нервы его были на пределе…
И вот в один из таких вечеров Андрей не сдержался. Как и всегда подошёл к жене, обнял за плечи и, наклонившись, поцеловал в холодную щеку. Наталья вздрогнула и снова замерла, вперив невидящий взгляд в сумрак за окном. И тут Андрей сорвался.
– Сука ты бездушная! – Он тряс жену за плечи так, что голова той безвольно моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. – Ты думаешь – мне легче?! Думаешь, я – каменный?!! Или я меньше люблю Кирилку и маму? – Андрей кричал так, что, казалось, голос сейчас сорвётся на истеричный визг. – Сука! Сука!! Сука!!!
Отпустив Наталью, Андрей выскочил на улицу. Долго бродил по ночному городу, сидел на скамейке в парке и думал, думал, думал… Приняв решение, пошёл домой. Жена закрылась в детской комнате, и Андрей на цыпочках пробрался в спальню, хотя и знал точно: Наташа не спит. Наверное, под утро она всё-таки вздремнула (приём она в тот день вела после обеда) и не слышала, когда муж уходил на работу. А вечером и увидела ту записку. Андрей, видимо, приезжал домой днём, взял смену белья, бритву, пару носков и оставил несколько слов, написанных неровным торопливым почерком…
Сначала женщина равнодушно скользнула взглядом по записке, не придав ей никакого значения. Она привыкла, что Андрей всегда рядом и воспринимала это как должное. Но когда муж не вернулся домой ни в обычное время, ни позже, тревога зашевелилась в груди. А когда и утром не вернулся, Наталья по-настоящему испугалась: «Я не могу потерять ещё и Андрюшу! Иначе зачем, для кого мне жить?! Что с ним, где он?!!» Телефон Андрея был «временно недоступен», на рабочем трубку поднимала сотрудница, и Наталья молча клала трубку, ей было стыдно спрашивать, где её муж… Нет, завтра она обязательно спросит, попросит пригласить его к телефону и скажет всё: как ей его не хватает, как она любит его и теперь поняла, что разделённое горе вдвое легче, что она эгоистка, думала только о своей боли. Завтра, завтра … Скорей бы эта ночь прошла!
… Проскрежетал ключ, открывая входную дверь, на пороге встал Андрей, измученный, уставший, с больными глазами.
И тут скорлупа лопнула. Наташа подбежала к мужу, уткнулась лицом в грудь и горько-горько навзрыд заплакала. Андрей крепко прижал её к себе, гладил по плечам, по голове, целовал любимое заплаканное лицо и шептал, шептал, едва сдерживая слёзы:
– Прости, Наташа! Прости, но я так больше не могу! Без тебя не могу… Я люблю тебя, родная!
P.S. Через год в семье Натальи и Андрея родились близнецы, мальчики. Антоша и Глебушка.