«…Сосед студента Иванопуло
относился к числу бывших почётных
граждан города Кологрива,
и очень кичился этим…»
И.Ильф и Е.Петров. «Двенадцать стульев»
3.9. Двенадцать дней в Кологриве, или путешествие в детство.
(7 – 18 августа 1991 года)
На снимке перед текстом: Центральная(торговая) площадь с бывшими купеческими домами, церковью на высоком месте и традиционным (ныне) памятником Ленину в небольшом сквере. Справа - выезд на площадь с главной улицы города.
Предисловие.
Идея посетить памятные места далёкого детства витала давно. Должен признаться, что детское романтическое впечатление о костромской глубинке оставило глубокий след, сохранив на все последующие годы какое-то благоговейное отношение к этим местам. Отсюда и не иссякающее желание когда-либо посетить эти края, постоянный интерес к публикациям о сегодняшней жизни в них. В газете «Правда» от 3.03.1980 года встретил упоминание о бедственном положении кологривского краеведческого музея, входящего в туристические объекты «Золотого кольца». Подумал о приобретении путёвки, но оказалось, что маршрут ограничивается только посещением Костромы.
Несколько лет назад сделал первую, можно сказать, разведывательную поездку. По пути по делам в Москву заехал на несколько дней в Нерехту Костромской области, где живёт после увольнения в запас мой сослуживец Слава Максимов. Он по моей просьбе организовал поездку на машине в Кострому, где был гидом при осмотре главных достопримечательностей города. Там же узнал, что в Кологрив один раз в сутки ходит автобус. Значит, есть ещё один вариант. Однако вскоре выяснилось, что автобус перестал ходить из-за плачевного состояния автомобильной дороги.
В 1986 году случайно узнал, что посёлка Широкие Луга, где жили в военные годы, больше не существует. От имени своей мамы написал в Кострому письмо и, к своему удивлению, быстро получил следующее письмо.
«Уважаемая Вера Андреевна, на ваше письмо, написанное в Костромской облисполком, по поводу судьбы посёлка Широкие луга и его жителей, Исполком Кологривского районного совета народных депутатов сообщает, что жители посёлка давно разъехались по другим населённым пунктам, многие выехали за пределы района. Посёлок Широкие луга, как населённый пункт, упразднён. В летнее время туда выезжают лесники Ильинского лесничества для заготовки сена…». Упразднён – и всё. Почему понятно и без пояснения. На моей памяти политика по укрупнению неперспективных деревень и населённых пунктов. В письме есть и другие сведения с фамилиями некоторых жителей и их современные адреса.
«Из жителей п. Широкие Луга в настоящее время проживают Соколов Александр Николаевич и его жена Дарья в деревне Белоглазово Кологривкого района. Поляшов Алексей Нефёдович – в посёлке Советский Межевского района. Поспело – в посёлке Воймас. Чистова Клавдия Семёновна – в селе Ильинское Кологривского района. Может быть кого-нибудь из них вы помните? Для вашего мужа также сообщаю, что из ветеранов, преподавателей Кологривского зоотехникума в настоящее время в п.Екимцево проживает Баскаков Николай Васильевич и его жена Татьяна Матвеевна, Багранова Валентина Сергеевна. В Кологриве проживает Никольская Вера Михайловна. Все они на пенсии» Секретарь исполкома Кологривского районного Совета Н.И.Соколов.
Письмо, не скрою, приятно удивило самим фактом подробного ответа. Российская глубинка, к счастью, ещё сохранила человеческие качества. В том, что не было пояснения причин упразднения этого посёлка, мы даже уловили какую-то неловкость автора письма за случившееся. А, может быть, просто посчитали, что люди из Ленинграда должны знать, как в тот период велась кампания за ликвидацию т.н. неперспективных населённых пунктов, особенно в нечернозёмной зоне России.
Письмо стало очередным толчком к исполнению задуманного. Выручил его величество случай. В середине июля 1991 года позвонила Наталья и сказала, что у неё появились знакомые, которые купили дом в районе Кологрива, и приглашают в гости.
…На календаре 8 ноября – 74 годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. За окном глубокая осень, мы в приподнятом настроении: сидим за праздничным столом и не торопясь рассматриваем цветные слайды видов Кологрива. Всего год назад в этот день на улицах пестрело от красных знамён, толпа шумно отмечала самый знаменательный государственный праздник. Нынче значительно тише и скромнее. Великой революции вернули прежнее скромное название – переворот. Город, правда, всё же отмечает праздник, но другой – праздник по поводу возвращения городу первоначального имени под девизом: «Виват, Санкт-Петербург». Хорошо ещё, что эти два красных дня в календаре остаются днями отдыха.
Кроме нас с Алей и хозяйки Натальи с Виктором Викторовичем, в просмотре слайдов участвуют ещё три человека, в т.ч. супружеская пара – Муза Павловна и Владимир Дрычкины, не побоявшиеся стать владельцами добротного дома в такой глубинке России. Этот просторный дом и стал спасительным шалашом во время нашего с Натальей путешествия летом этого года.
Теперь всё по порядку. 6 августа 1991 года в 14.00 заняли места в плацкартном вагоне № 7 скорого поезда № 101 Ленинград-Свердловск. Отправлялись с Московского вокзала с некоторым опозданием. В последний момент загружались тюки с матрацами и бельём. Состав грязный, много выбитых стёкол. Вагон сравнительно новый, обит изнутри светлым пластиком, но оборудование поломано, в туалетах грязища. Проводники молодые, трезвые, но деятельностью, кроме сбора билетов и выдачи белья, себя не утруждают. Чая не было – неисправен кипятильник. В вагоне спокойно, никто не пьянствовал и не шумел.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПУТЕШЕСТВИЯ. 7 августа, среда.
Пока обустраивались в гостинице на колёсах, стало темнеть. Попытка включить освещение не увенчалась успехом. Другого источника света, кроме тусклого ночника, в купе не было. Уже в потёмках жевали жареную курицу, запивая минеральной водой. Спасибо жене Александре, которая провожала нас и настояла приобрести три бутылки минеральной воды у спекулянта, проходившего по вагону перед самым отходом поезда. Улеглись спать рано, когда окончательно стемнело.
Поезд прибыл на станцию назначения в 7.14 утра похвально без опоздания. Пасмурно, прохладно. Мантурово – крупная узловая станция Северной ж.д. Часть проходящих поездов дальнего следования на восток здесь не останавливаются, остальные – стоят всего несколько минут. Наш поезд, к примеру, по расписанию стоит 4 минуты, поезд из Хабаровска в сторону Москвы – 2 минуты.
Я помню эту станцию в годы войны при возвращении из эвакуации в августе 1944 года. Собственно, в детской памяти отложилось только большое количество запасных путей, забитых товарными вагонами, и будки с водопроводными кранами на улице, где можно было набрать кипяток в дорогу. Сегодняшними глазами увидел, что в действительности путей не так уж и много. Здание вокзала послевоенной постройки из стекла и бетона без фантазии, сравнительно небольшое и неуютное. В центре один зал, заставленный несколькими рядами обшарпанных кресел для пассажиров, с одним буфетом и двумя кассами: одна для продажи билетов в день отправления, другая – для предварительной продажи. Тут же приютилось и окно автобусной кассы. Встал в небольшую очередь в это окно и купил билеты до Кологрива. Как оказалось, нам повезло, что поезд приходит сравнительно рано. Позднее к автобусной кассе было бы не пробиться, а к моменту отъезда билетов на текущий день уже не было, хотя в расписании три рейса – 6.10, 10.30, 15.00. Затем встал в очередь в кассу предварительной продажи, которая открылась в 8 часов, и сравнительно быстро купил обратные билеты на поезд № 587 Шарья-Ленинград. К сожалению, билетов, кроме как в общие вагоны не было по 6 сентября включительно. Ничего не поделаешь, организация путешествия всегда начинается с проблемы покупки билетов. Это всегда омрачало и отбивало охоту куда-либо ездить, поэтому поездки старался сократить до минимума.
Итак, вокзал в Мантурово. До отхода автобуса времени немного, поэтому отойти от станции возможности не было. Первое впечатление: безликий вокзал, убогость станционных строений, неухоженность территории; редкие хилые деревья и кустарники, газоны с вытоптанной травой – везде грязь и мусор. В одном из закутков вокзала удалось обнаружить неказистый, но, к удивлению, работающий телефон-автомат. Сразу же связался с Ленинградом и сообщил дочери Маше, что благополучно добрались до станции назначения и купили билеты на обратную дорогу на 18 августа.
Вышел из здания на такую же неухоженную привокзальную площадь, точнее пустырь. Заглянул в близлежащие торговые точки. В продовольственном магазине такой же скудный ассортимент, что и в Ленинграде, в галантерее стояла очередь за какими-то сувенирными кружками. Единственным оазисом выделялось небольшое кафе с оригинальным интерьером в псевдорусском стиле. Правда, чем там кормят, я не поинтересовался, т.к. в наших рюкзаках лежал не шуточный запас еды. К 10 часам туман рассеялся, выглянуло солнце. Раскинули скатерть-самобранку из газет на бетонную строительную панель, валявшуюся вдоль забора напротив вокзала, и с удовольствием прикончили вторую половину курицы. Запили остатками минеральной воды, которая здорово выручила, т.к. ни в вагоне, ни на станции достать питьевой воды было невозможно. А ведь даже во время войны на каждой станции были краны с кипятком и холодной водой. Тогда в мою обязанность входило срочно сбегать за кипятком, которая использовалась для чая и личной гигиены в пути. Почему исчезли? Куда делись привокзальные базарчики?
В 10.30. подали под посадку старый львовский автобус, вмещающий около 40 пассажиров. Резвый штурм этой развалюхи позволил быстро занять свои места, которые благо были нумерованы и указаны в билетах. Места нам достались неудобные, над задними колёсами, где прилично трясло. Автобус набили до отказа, некоторые пассажиры стояли.
Дорога до Кологрива заняла чуть больше двух часов, это несравненно по времени меньше, чем в военные годы. Вспомнил наши мытарства на подводах в Кологрив в 1941 и обратно в 1944 году. В ту пору дорога была грунтовой, и в дождливую погоду практически непроезжей. Путешествие на телеге с лошадью занимало 2-3 дня и казалось бесконечным. Нередко телеги увязали в разбитой колее, их вытаскивали совместными усилиями людей и животных. Собственно этот марафон был пешим, т.к. на телегах размещались скарб и малые дети. Все остальные шли пешком. Ночью лошади и люди отдыхали тут же у дороги. Передвигались большими группами из нескольких десятков подвод. После войны дорогу заасфальтировали. Я устроился у окна на мягком кресле с хорошим обзором, глазею по сторонам, пытаясь уловить хоть какие-то знакомые очертания. Когда-то трасса прорезала дремучие леса с вековыми хвойными деревьями. Теперь кругом молодая поросль и бурьян. Всё ухитрились вырубить строители коммунизма. Лес, к счастью, способен к самовосстановлению. Но урон настолько велик, что и наши внуки ещё вряд ли получат возможность наслаждаться богатствами дремучего леса, красотами многочисленных полноводных рек и речушек, вдыхать опьяняющий аромат весенних полей и лугов. Сейчас в это трудно поверить, но это всё было, и не так давно – всего-то 50 лет назад.
Итак, я вертелся по сторонам и ничего не узнавал. Передо мной на коленях лежала карта Костромской области, по которой я следил за маршрутом. Из Мантурово выбирались какими-то закоулками, затем по высокому мосту над железнодорожными путями выехали на сравнительно широкое бетонное шоссе. Это трасса с неинтенсивным движением идёт из Костромы через Суздаль, Макарьев и далее вдоль реки Унжи вверх по течению, оставляя справа Мантурово, и через Георгиевское и Пыщуг уходит в Великий Устюг соседней Вологодской области. На хорошей скорости проехали по приличной трассе около 30 км, пересекли русло реки Унжи по высокому автомобильному мосту и в районе посёлка Елизарово свернули с основного шоссе влево по указателю: до Кологрива 50 км. Далее движемся в северном направлении вдоль левого берега Унжи. Река значительно обмелела и уже не так широка и величава как в прошлом. Дорога значительно уже и местами разбита до аварийного состояния. На полпути дорога приближается к реке и открывается чудесный вид: крутой поворот реки и высокий песчаный противоположный берег. Вокруг в хаотичном порядке дома и постройки большого села Ильинского, известного мне с военной поры, как имевшего почтовое отделение, которым пользовались мои родители.
Сразу же за селом пересекли мостик через показавшуюся крохотной речку Княжая, вверх по течению которой располагался посёлок, где мы когда-то жили. Название Широкие луга соответствовало местности, в которой он находился. Об этом расскажу подробнее. Ныне посёлка нет, жители разъехались. Автобус делает редкие остановки, подбирая одиночных пассажиров, что, вообще говоря, странно для трассы с таким редким автобусным сообщением. Неожиданно въехали на крохотную площадь города. На неприметной стеле в районе автобусной станции установлен герб города и вертикальная надпись – Кологрив.
Городок в основном одноэтажный. Справа и слева мелькают аккуратные деревянные домики с симпатичными резными наличниками на окнах. В центре – дома, большей части, двухэтажные «старожилы», обшитые вагонкой, на высоком кирпичном цоколе. Автобус остановился на Центральной площади с церковью на возвышении и традиционным памятником Ленину в небольшом сквере. Побелённые кирпичные строения старого купеческого вида, обрамляющие площадь с одной стороны, также украшены разнообразными резными наличниками.
Центральная площадь. На заднем плане видны колокольня и купол собора. Справа – выезд на центральную улицу. Кологрив.1991 г. Фото помещено перед текстом.
Здесь, на конечной остановке нас встретила, опознав Наталью по словесному портрету, молодая симпатичная женщина. Подхватив свои вещи, мы двинулись за ней, радуясь хорошей погоде и благополучным завершением первого этапа пути. Всего несколько минут спустя сидели за столом и наслаждались ароматом грибного супа. Хозяйку квартиры зовут Татьяной, она учит детей английскому языку в сельской школе. Муж – Володя, военнослужащий в звании капитана, служит в местном военкомате. Сын учится в 6 классе местной школы. Семья живёт в однокомнатной квартире с печным отоплением и водопроводом на втором этаже деревянного дома, расположенного в 100 метрах от Центральной площади.
Несмотря на благоприятную возможность отдохнуть в мягких креслах уютной квартирки, не терпелось хотя бы взглянуть на знакомые в прошлом места. Ограничились лишь самыми необходимыми гигиеническими процедурами, и вышли на улицу. Медленно прошли вдоль Центральной площади, спустились к Унже, несколько минут посидели на бревне городского пляжа. Вокруг не было ни души. Ильин день уже миновал, и купающихся на пляже не было, хотя погода благоприятствовала – солнечно и тепло. Я разделся и с удовольствием побродил по песчаному дну у берега реки, облился чистой прохладной водой. Пытались припомнить и найти какие-либо знакомые в прошлом объекты, в частности, паромную переправу, но не обнаружили даже её следов. Расспросы нескольких прохожих на дороге также не внесли ясности. Выше по течению реки возвышается грандиозное сооружение.
В этом месте строится большой многопролётный автомобильный мост с высокой насыпью со стороны города. Строится, видимо, давно и конца стройке не видно. Строится явно не на месте, закрывая своей насыпью, как шрам на лице, прелестный вид на город. Не известно и зачем возводится такая махина в глухом провинциальном городке? Мост, в принципе, нужен, но его разумнее построить в километре вверх по течению, где сейчас установлен понтонный мост. Здесь самое узкое и удобное место, и мост стоил бы значительно дешевле.
Мост (из интернета) через Унжу в Кологриве за прошедшие 20 лет всё же построили
А высокая дамба слева и справа моста, вид со стороны города. Съезд с моста приведет в деревню Суховерхово.
Прогулка вверх по центральной улице привела к местному Краеведческому музею. Заплатили по 1 рублю 60 коп за вход и 40 коп. за осмотр дополнительной выставки и бегло осмотрели экспозицию музея. К 5 часам вечера вернулись к Татьяне, где за чашкой ароматного чая с вареньем поговорили о местном житье-бытье. Как и во всей России, жизнь не легка. Скудный ассортимент продуктов продаётся по карточкам, включая и хлеб, который поступает с перебоями. Мяса в продаже не бывает, изредка выбрасывают сомнительного качества колбасу. Местные власти активности в заботе о населении не проявляют. После чаепития и застольной беседы Татьяна повела нас в деревню Суховерхово, где будет наша основная база. Шли налегке. Спасибо мужу Тани: за время прогулки по городу, Володя успел на служебном газике перебросить наши рюкзаки в деревню. Шли не торопясь, сначала вдоль насыпи строящегося моста, затем вдоль Унжи до понтонного моста. Отсутствие ноши и оживлённый заинтересованный разговор позволили незаметно преодолеть три километра и добраться до дома. Предстояло быстро ознакомиться и освоить, доверенное нам хозяйство большого дома, и дотемна договориться о покупке молока.
Хозяева этого дома несколько дней назад уехали в Ленинград, оставив в нашем распоряжении жилище в идеальном состоянии. Кровати были заправлены свежим бельём, приготовлены дрова для печки, даже оставлены на первое время хлеб и яйца. На столе нашли записку с указанием, где и что лежит в доме, и инструкцию по разжиганию русской печки.
ВТОРОЙ ДЕНЬ. 8 августа, четверг.
Второй день начался, разумеется, с завтрака. По привычке, я вставал раньше и выполнял самые необходимые хозяйственные обязанности: выносил помойное ведро, ходил за водой на колодец, который располагался у Дома культуры в 300 метрах, заполнял водой умывальник и т.д. Всё это старался делать не очень шумно, чтобы не разбудить Наталью, которая спала в своём закутке. Тонкая деревянная перегородка её спальни не доходила до потолка, и поэтому не защищала от шума моей утренней деятельности. Наталья вставала около8-9 часов и на электрической плитке готовила пшённую кашу на молоке. Молока было вдоволь. Вчера вечером Татьяна привела нас к дому хозяйки, у которой будем брать молоко по три литра через день по цене 1 рубль за литр. Эта женщина работает в школе уборщицей и держит корову. На таком молоке и каша выходила на славу
.
Совсем не так просто и благополучно мы попали в Кологрив в августе 1941 г. Шла жестокая война. Германские войска подступали к Ленинграду. Началась срочная эвакуация промышленных предприятий и населения города. Об этом написаны сотни книг. Мои детские впечатления об этой грандиозной по масштабам эпопее, которая выражается трудно произносимым словом иностранного происхождения – эвакуация – носят поверхностный и фрагментарный характер. Это была действительно гигантская работа по перемещению техники и людей с Запада на Восток страны, потоком которого была подхвачена и наша семья.
Перрон Московского вокзала Ленинграда забит отъезжающими людьми. С бабулей втискиваемся в вагон поезда и уезжаем в неизвестном нам направлении. Мама остаётся в прифронтовом, а вскоре и блокадном городе. Едем мы не одни, а с родственникам. Мы – это Наташа, девяти лет, в сопровождении своей мамы – Татьяны Георгиевны (45 лет), и я (в марте мне исполнилось шесть лет) с бабушкой – Елизаветой Семёновной (54 г).
Обсуждался и вариант отправки меня из города с одним из детских садов, но был предусмотрительно отвергнут. Ныне хорошо известно, что значительная группа детей была организованно вывезена в Старую Руссу (недалеко от Новгорода), которую вскоре оккупировали немцы. (Д.С.Лихачёв в книге «Воспоминания» слово « организованно» поставил в кавычки). Судьба этих детей оказалась незавидной. Многие из них погибли. Мы же медленно, но уверенно продвигались в восточном направлении пока ещё в вагоне обычного пассажирского поезда. Поток беженцев возрастал с каждым днём и людей отправляли и в товарных вагонах. Справедливости ради надо отметить, что перемещение такого большого количества людей и грузов в целом проходило сравнительно организованно: медленно, но уверенно чья-то невидимая рука управляла этим бесконечным потоком. Подробностей отъезда и первых дней пребывания в российской глубинке память не сохранила, поэтому опять только фрагменты. Поезд остановился на станции Мантурово в Горьковской области, и нас высадили на платформы, затем на гужевом транспорте забросили в Кологрив.
Первоначально, пока ещё был запас денег, снимали чистенькую комнатку в симпатичном частном доме в центре Кологрива. По этой же причине вначале имели возможность что-то прикупить на рынке.
Глубокая осень – начало зимы. Поселились в большой кухне заброшенного общежития барачного типа. Бревенчатые стены и потолочные перекрытия почернели от времени и копоти, окно и дверь рассохлись и не утеплены. Русская печь, занимавшая большую часть площади кухни, жрёт уйму дров и плохо держит тепло. К утру в помещении холодно, как на улице, – вода в стакане, оставленном на столе, замерзает. Спим не раздеваясь, кроме Татьяны Георгиевны, которая стоически переносит невзгоды, и единственная из обитателей кухни ложится в ночной рубашке внизу на кровати. Остальные укладываются наверху: бабуля – на полатях, мы с Наташей – на печи. Я упомянул всех жителей этого терема, теперь краткое пояснение. Татьяна Георгиевна, мать моего отчима, была как бы руководителем нашей немногочисленной группы.
…«Выковырянные» вместо эвакуированные (что легче в произношении) - так называли непрошенных гостей местные, не слишком обрадованные, жители. А радоваться жителям этих глухих мест действительно было нечему: рабочих рук почти не прибавилось, зато значительно прибавилось ртов – стариков (в основном, конечно, пожилых женщин и детей). Цены на местном рынке сразу же подскочили вверх. Правда, мы не бездельничали. Наше старшее поколение выполняло посильную работу, а мы, дети, по возможности, помогали. В это время Татьяна Георгиевна работала на паточной фабрике, а бабуля выполняла надомную работу, которая заключалась в приготовлении сушеной картошки для фронта. Картофель надо было вычистить, разрезать на мелкие дольки, высушить и упаковать.
Этот провинциальный старинный городок России, до ближайшей железнодорожной станции которого его связывает единственная грунтовая, местами сильно разбитая, дорога нам нравился.
Дома, в основном, одноэтажные деревянные, что собственно не удивительно, т.к. кругом на сотни километров прекрасные хвойные леса, пригодные для строительства. Основной транспорт – гужевой, автомобилей я не видел. Вблизи общественных учреждений, таких как горсовет, дом колхозника, почта и др., специальные стоянки с горизонтально расположенным бревном для возможности привязать и покормить сеном лошадь. Лошадей пока ещё много: они безропотно тянут летом телеги, зимой – сани с седоками и грузом. В самом городке наш «десант» задержался ненадолго. Стало очевидным, что война затягивается и надо искать более подходящее жильё и способ пропитания. К тому же зимой наше семейство пополнилось полуживыми дистрофиками: из блокадного Ленинграда вырвались мама с больным мужем, которого сразу же положили в кологривскую больницу. Татьяна Георгиевна нашла работу в посёлке Черменино (в 40 км от города вверх по Унже) и перебралась туда с Наташей.
Возвращаюсь к 1991 году. После завтрака отправились на экскурсию в сторону посёлка Екимцево. Довольно широкая и хорошо укатанная грунтовая дорога проходит вдоль правого берега реки Унжа. Слева от дороги – неприглядная лесная чаща, справа – разросшийся кустарник, сквозь прогалины которого местами открывается вид на пустынный низкий берег Унжи. Шли не спеша, посматривая по сторонам. Через полчаса слева открылся высокий лесной массив из вековых сосен. Туда влево поднимается вверх неширокая асфальтированная дорога, которая упирается в массивное здание архитектуры прошлого века из красного кирпича. До революции здесь размещалось сельскохозяйственное училище с опытной фермой, во время войны – зоотехникум, с недавних пор – строительная воинская часть. С южной стороны здания располагался небольшой посёлок, состоящий из десятка симпатичных одноэтажных деревянных коттеджей, которые предназначались для профессорско-преподавательского состава. Коттеджи размещались по обе стороны прямолинейной липовой аллеи, ведущей к зданию училища с тыльной стороны.
Современный вид бывшего коттеджа на одну семью, превращенного в коммуналку с пристроенным дополнительным входом и неказистым забором среди неухоженной территории не вызывает восхищения.
В военные годы в техникуме преподавал отчим Гай Родионович. Что же увидели сегодня? Зрелище не обрадовало. Все постройки требуют ремонта, красивый парк сохранился, но завален хламом и строительными конструкциями. Оригинальное здание техникума огорожено высоким невыразительным забором и превращено, видимо, в казарму. Напротив, с северной стороны, в 70-е годы вырос ещё один посёлок из типовых деревянных финских домиков, которые тоже обветшали, заросли вокруг бурьяном и выглядят убого. Рядом с жилой зоной военные строители возводят типовые ангары и гаражи для автотранспорта и дорожной техники. Между зданием техникума и старым коттеджным посёлком втиснута прямоугольная из белого кирпича стандартная пятиэтажка, окружённая детским городком. Обошли всю территорию с когда-то великолепным парком с вековыми соснами. Жителей, даже детей не видно. В конце старой части посёлка заметили, наконец, двух беседующих женщин. С их помощью отыскали 80-летнюю старушку, которая по нашему описанию опознала Гая Родионовича и даже показала домик-коттедж, в котором жила наша семья. Сфотографировали заросшую ныне аллею с коттеджами, где когда-то бурлила жизнь. Теперь запустение. Техникум закрыли несколько лет назад из-за отсутствия абитуриентов из местного населения. Последние годы обучали главным образом посланцев южных республик. Отсюда, обострение криминогенной обстановки: драки между студентами-южанами и местной молодёжью в основном из-за девушек. Выход нашли самый простой – закрыли нужное сельскому хозяйству и хорошо обустроенное учебное заведение. И нет проблем.
Современное состояние заброшенного здания бывшего зоотехникума
можно посмотреть в интернете.
Дождливый день не дал возможности побродить по лесу. На обратном пути домой на обочине практически пустынной дороги набрали полбидона малины и десяток маслят. На ужин были дары леса: жареные грибы с картошкой и чай с малиновым вареньем.
ТРЕТИЙ ДЕНЬ. 9 августа, пятница
На вечер запланировали культпоход в кино. Утро решено использовать для прогулки по городу с фотоаппаратом. Солнечная не жаркая из-за северного ветра погода способствовала успеху. Вышли в 10.30 из калитки дома в Суховерхово и сразу же пытались сфотографировать панораму города, которая неплохо просматривается только в хорошую солнечную погоду.
Наш дом расположен на горе и обеспечивает хороший обзор местности через реку в сторону города. Спустились по дороге к Унже и сделали несколько снимков реки и понтонного моста через неё.
Примечание: Все фотографии были на плёнке для слайдов и остались в домашнем архиве Наташи.
Из легенды (справки) к топографической карте Кологривского района, изданной в 1970 г. Река Унжа очень извилиста, ширина 35-65 метров, глубина на перекатах 30-80 см, на плёсах 1.2-2.5 м, скорость течения 0.4 м/сек. Грунт дна песчаный или песчано-галечниковый, у берегов местами илистый. Берега преобладают низкие и пологие, отдельные участки высокие (3-5 м) и обрывистые. Судоходна для катеров с осадкой до 0.8 м в период высокой воды (апрель-июнь), с мая по октябрь идёт сплав леса молем. Реки замерзают во второй половине ноября, к концу зимы толщина льда достигает 60-90 см. Вскрываются реки в начале апреля. Весенний ледоход длится 3-4 дня. Во время весеннего половодья (середина апреля - середина мая) уровень воды в реках повышается на 1-4 метра. Местность представляет собой пологоволнистую, сильно залесенную и заболоченную равнину, почти повсеместно труднопроходимую для мехтранспорта вне дорог. ( К настоящему времени эти данные устарели, река значительно обмелела, давно прекращён сплав леса). Единой системы планировки, город не имеет: в центре она близка к радиальной, на окраинах – бессистемная. Застройка преобладает разреженная, только в центре – плотная. Дома одноэтажные деревянные с высоким срубом, есть каркасно-засыпные или барачного типа. На главных улицах несколько двухэтажных административных зданий. Ширина главных улиц 30-50 метров, вымощены булыжником или усилены гравийно-галечниковой подсыпкой. Прочие улицы шириной 8-25 метров без покрытия. На конец 1970 года в городе насчитывалось 4.6 тысяч жителей, в 1992 – 4.1 тысяча.
За последние 20 лет количество населения не прибавилось, однако заметно некоторое оживление в строительстве частных домов.
Через понтонный мост перешли на левый берег и по тропинке вдоль реки вышли к красивым высоким берегам в районе видимости лесного массива кладбища. Далее прошли через весь этот небольшой городок по его окраинным районам. К нашему приезду (?) успели всё же заасфальтировать центральную улицу Кирова.
Большинство жителей живёт в собственных домах с небольшим приусадебным участком. Местная интеллигенция (учителя, врачи, военные и др.) – в казённых квартирах. У Татьяны, например, участка нет, живность держать негде и некогда. И, несмотря на это, уже купили, правда, требующий основательного ремонта, дом в деревне Суховерхово, куда со временем планируют перебраться на постоянное жительство, тем более что она преподаёт в этой деревенской школе. Тогда и появится возможность завести своё хозяйство. Но это в перспективе. А сегодня вынуждены ездить за продуктам на станцию Мантурово и даже в Ленинград. Теперь это сделать всё сложнее, т.к. везде карточки, а продукты на рынке для них недоступны. Нормально работающих общепитовских заведений мы в городе не обнаружили. Грязную вывеску «ресторан» на одном из домов Центральной площади заметили, но там на дверях висел ржавый замок. Изредка перепадает что-то через кулинарию. Приезжих в городе практически нет. В этом мы убедились, когда зашли в единственную гостиницу. На вопрос: есть ли свободные номера? обрадованная администратор ответила: «Да, есть всегда». Правда, какого там класса номера, даже не имело смысла спрашивать.
В общем, не спеша обошли за несколько часов весь город – от переправы до местного аэропорта. Уточнили расписание полёта самолёта на Черменино, где Наташа жила в военные годы, и вернулись в центр города. Затем, немного отдохнув у Татьяны дома, отправились на 17-часовой сеанс в местный Дом культуры. Демонстрировался американский цветной фильм «Унесённые ветром» (по одноимённому роману М.Митчелл), снятый в 1939 году, и только через 50 лет попавший на экраны России. В главной роли снялась Вивьен Ли – любимая актриса моей мамы. Семейная драма главной героини разворачивается на фоне действительных исторических событий – гражданской войны в США в 1861-1865 гг. Несмотря на калейдоскоп событий и действующих лиц и четырёхчасовую продолжительность, фильм не утомляет и смотрится с интересом. Время и деньги (билет стоит 5 р.) потрачены не зря. Домой возвращались в деревню Суховерхово уже в полной темноте.
.
ЧЕТВЁРТЫЙ ДЕНЬ. 10 августа, суббота
Заметно похолодало, особенно в ночные часы. Да и днём не так жарко, как в день приезда. Вчера по пути в аэропорт, петляя по кривым окраинным улицам и переулочкам, были приятно удивлены значительным количеством симпатичных домишек и сравнительной чистотой вокруг. Зная разудалый русский характер с его наплевательским отношением к эстетике своего жилья, да и сравнивая с виденным в других местах, пришли к мысли, что в городе всё же есть власть, которая требует порядка. Правда, на берег реки эта власть, видимо, не распространяется. В красивом месте у излучены реки, где стоят вытащенные на песок лодки, примостились полуразвалившиеся разнокалиберные гаражи, кругом выброшенные приливом топляки и стихийные свалки.
Погода благоприятствовала. Облюбовали полузакрытый небольшой заливчик с крутыми песчаными берегами. Вода ещё не холодная, Наталья купалась, я – воздержался, чтобы не раздражать свой дремлющий спенделёз. Прошли мимо школы, в которой, как полагает Наталья, она училась сразу по приезду в Кологрив. Вглядывались в каждый старый дом, который напоминал наше жильё военной поры.
Сегодня пасмурно, небо заволокло свинцовыми тучами. С утра, пока Наталья спит, прошёлся вокруг деревни. За околицей – засеянные поля. Вокруг полей кустарник, точнее непролазная чаща из молодой поросли. Настоящих лесов поблизости нет. Поспели злаковые: рожь, овёс, пшеница, ячмень. Кое-где хлеба скошены и обмолочены.
Большая деревня Суховерхово растянулась на значительное расстояние на правом высоком берегу Унжи напротив Кологрива. Название деревни соответствует её местоположению. К нашему дому ведёт, круто поднимаясь вверх, бетонная дорога. Далее местность выравнивается, и дома выстроились в правильном порядке вдоль дороги. Большинство домов выглядят серыми и неухоженными. Около домов сравнительно большие участки земли, используемые под огороды. Почему-то почти нет плодовых садов, только в городе видели несколько плодоносящих яблонь.
Примечание.
Интернет позволил узнать историю этой деревни. «В переписи 1616 г. деревня Суховерхово и деревня Вонюх названы черными деревнями, и принадлежали они московскому государю. В Суховерхове раньше размещалось Кологривское волостное правление и в деревне было приходское училище.
В 1620 г. Суховерхово было пожаловано Василию Поликарповичу Нарышкину, служившему воеводой в городе Вятке, и Фоме Ивановичу Нарышкину. Оба они были близкими родственниками Кирилла Полуэктовича Нарышкина, дочь которого Наталия Кирилловна была женой царя Алексея Михайловича и матерью Петра I. В 1765 г. Суховерхово по наследству от Нарышкиных перешло к Петру Ивановичу Яблочкову, а в 1790 г., и опять по наследству, Суховерхово и починки Мамзикин и Ключевка перешли к Т.П.Тевяшкиной и к Петру Федоровичу Нащокину, двоюродному дяде Павла Воиновича Нащокина. В 1850 г. перед отменой крепостного права Суховерхово принадлежало местной помещице Екатерине Николаевне Корниловой».
Возвратился домой к завтраку. Пшённая каша на молоке поднимает бодрость духа даже при плохой погоде. Молока и молочных продуктов поглощаем вдоволь. Наталья с удовольствием пьёт парное молоко, для меня ставится простокваша, которую выпиваю на ночь. После завтрака запланирован поход в лес. Выходим в начале двенадцатого по дороге с тыла деревни, которую разведал во время утренней прогулки. Еле приметная дорога начинается за сельским домом культуры, пересекает овраг, затем полем уходит к видимой вдали крохотной деревушки. Сворачиваем с дороги и бредём по полю жита до высоковольтной линии. Переползаем в полном смысле слова через бурелом очередного оврага и идём вдоль высоковольтной линии в северном направлении. Опять поля и перелески. По обочинам встречается малина, хотя сезон её сбора давно завершен, и ягода осыпается при прикосновении. После преодоления, полагаю, 2-3 км пути набрели на не обобранный массив крупной малины и сравнительно быстро заполнили двухлитровый бидончик. Изредка попадались и грибы. Возвращались проезжей нижней дорогой вдоль Унжи не с пустыми руками. День простоял без дождя. Моментами, когда проглядывало солнце, было жарко. К вечеру опять резко похолодало.
После ужина и небольшого отдыха закипела работа: чистили и жарили грибы (15 красных и немного маслят) и варили варенье. На серьёзные заготовки лесных даров, которые грезились, видимо, рассчитывать не следует. Во-первых, грибов и ягод в лесу нынче мало. Это мнение наших новых знакомых – местных жителей Кологрива. Во-вторых, что оказалось самым неожиданным, поблизости нет настоящих лесов. Но и домашних условий для переработки грибов тоже нет. В нашем распоряжении только одноконфорочная электроплитка. В доме есть русская печь, которую пока ещё не освоили. Вечерами делать нечего, на дворе темно и холодно, телевизора нет, радио извлекает еле слышимые хриплые звуки. Спать ещё рано, поэтому читаем, сидя в углу за столом, или ведём неторопливые беседы, в основном, о прошлом. Сегодня опять коснулись блокадной эпопеи. Об этом рассказала в своих заметках моя мама – Вера Адреевна.
Уже несколько месяцев шла кровопролитная война. Немецкие войска окружили Ленинград. Началась 900-дневная блокада города, унесшая жизни более миллиона горожан. В декабре 1941 года маме с мужем удалось выехать из города по ледовой «Дороге жизни».
«Это было необыкновенное везение. Эвакуировались с больными и ранеными солдатами воинской части, где в лазарете лежал мой муж в последней стадии дистрофии и я в распухшем состоянии. Меня разрешили вывезти вместе с военными по его просьбе. Вероятно, мы родились под счастливой звездой. А случиться могло всякое. Ладожское озеро проехали благополучно, в дороге не умерли. После Ладоги нас посадили в вагоны поезда и начали давать нормальную еду – суп с хлебом и чай с сахаром, которого не видели более трёх месяцев. Мне оказал добрую услугу мой больной желчный пузырь, не позволяя съесть ничего жирного, хотя хотелось – всё вылетало обратно. А муж не выдержал и наелся супом со шкварками и начался понос, который не способствовал выздоровлению. Ехали и не знали точного маршрута движения поезда. Никто не объявлял названия станций в течение трёх недель. Поезд останавливался часто, выносили покойников и двигались дальше. И вдруг чудо. В вагон вошел военный и объявил: «Через час поезд прибывает на станцию Мантурово, стоянка два часа». А это как раз нужная нам станция. Я относительно оправилась за эти три недели и почти твердо стояла на ногах, а муж по-прежнему был лежачим. До места назначения ещё требовалось преодолеть более 80 км на попутных лошадях при 30-градусном морозе. Шансов доехать благополучно было немного. Но чудо продолжалось. Закутанные в меховые тулупы отзывчивым возницей, с остановками, на которых он приносил горячий чай, удалось добраться до цели. Мужа сразу же поместили в местную больницу, где он медленно начал поправляться.
Вначале слышать смех, игру на гармонии было очень непривычно и даже дико: как можно веселиться, когда вокруг столько горя. Недаром считается, что самый лучший лекарь – это время. Почувствовав себя в семье, где все живы и здоровы – мы начали обретать человеческий облик».
Примечание.
У меня была задумка подробнее коснуться проблеме эвакуации гражданского населения, особенно детей, из Ленинграда. Однако из-за малого возраста моя личная память этот период не сохранила, а мама осветила эту эпопею слишком кратко. Продолжаю считать, что правду об этой большой трагедии ленинградцев должны знать читатели этого очерка. Поэтому воспользуюсь тем, что написали другие, в частности писатель и публицист Сергей Ачильдиев в книге "Постижение Петербурга"2006.
«…И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве или против теченья…»
Анна Ахматова. Поэма без героя.
«На седьмой день войны, 28 июня 1941 года, в соответствии с решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР, Военный совет Северного фронта принял «Постановление об организации эвакуации населения и материальных ценностей». В этом документе, как в зеркале, отразился тот панический страх, который испытала партийно-советская элита, когда на страну обрушились нацистские полчища. «В первую очередь, — говорилось в постановлении, — эвакуации подлежат... квалифицированные рабочие, инженеры и служащие вместе с... предприятиями, население, в первую очередь молодёжь, годная для военной службы, ответственные и партийные работники». О детях, женщинах, стариках, инвалидах и больных — ни слова, главное — чтобы уцелела номенклатура, а также те, кто должен её защищать. Однако вскоре, когда миновал первый шок, они спохватились: партийные и государственные функционеры были приставлены к делу, призывники посланы на фронт, все способные работать — к станкам, а не способные к труду, так и быть, отправлены в тыл.
Впрочем, и после этого эвакуация из Ленинграда проводилась при полном игнорировании складывающейся обстановки. Так, поначалу сотни тысяч детей вывозили почему-то не на восток, а в районы Ленинградской области, навстречу молниеносно продвигавшимся дивизиям вермахта. Это продолжали делать и тогда, когда противник, выйдя на дальние подступы к Ленинграду, принялся бомбить железнодорожные пути, связывающие город со страной. Больше того, так называемая ближняя эвакуация детей упорно осуществлялась уже одновременно с реэвакуацией, в ходе которой воспитательницы вместе с детскими яслями и садами, а также школьниками младших классов под обстрелами и бомбёжками стремились как можно скорей вернуться домой. Спустя годы некоторые мемуаристы пытались уверить читателя, будто «всех ребят, которые были так поспешно вывезены не в тыл страны, а ближе к фронту, удалось обратно перевезти в Ленинград».
Однако на самом деле это не так. Немало детей было ранено или погибло, а кто-то так и остался на оккупированной территории. Никаких конкретных данных о маленьких ленинградцах, раненных, погибших и оставшихся в захваченных врагом районах, нет. Даже из «Отчёта городской эвакуационной комиссии об эвакуации из Ленинграда с 29 июня 1941 г. по 15 апреля 1942 г.», имевшем, кстати, гриф «Секретно», можно узнать только одно: обратно в Ленинград было возвращено 175 400 детей; но сколько перед тем вывезли навстречу противнику, сколько погибло от снарядов и бомб, сколько было ранено — про это опять-таки ничего
не говорится. О той трагедии сохранились лишь отрывочные сведения, собранные историками. Как, например, это, из книги Абрама Бурова «Блокада день за днём»: «18 июля, пятница. …На станции Лычково фашистские лётчики подвергли сегодня зверской бомбардировке и обстрелу эшелон с детьми. Это были ленинградские малыши, которых в самом начале войны вывезли в Лычковский район, а теперь возвращали в Ленинград. 17 ребят погибло».
Эвакуация взрослого населения Ленинграда тоже осуществлялась, мягко говоря, весьма странно. В приказном порядке город покидали только работники ряда предприятий и учреждений, перебазируемых вглубь страны, да те, кто подлежал административному выселению: немцы, финны и прочие «политически
неблагонадёжные». Остальные должны были делать самостоятельный выбор.
Здравый смысл подсказывал ленинградцам: надо уезжать! Казалось бы, уж они-то, в отличие от жителей других городов страны, знали, что Красная армия не готова к войне. Совсем недавно, во время финской кампании, Ленинград оказался прифронтовым городом, и его жители получили возможность воочию убедиться, насколько слабо вооружены советские бойцы и как плохо умеют воевать командиры. Тогда первые ожидания лёгкой победы быстро сменились разочарованием: сначала об этом рассказывали раненые, лежавшие в питерских госпиталях, а потом, когда после неимоверных лишений и потерь победа всё же была достигнута, — родные и друзья, возвращавшиеся из района боевых действий. Тем не менее, многие ленинградцы не хотели покидать родные дома. На многочисленных митингах, в газетах и по радио изо дня в день звучали заклинания политических и военных руководителей города, авторитетных деятелей культуры: «Фашисты никогда не войдут в Ленинград!». Это создавало атмосферу уверенности в скорой победе. К тому же все ещё хорошо помнили неоднократные предвоенные заверения вождей, что врага будем бить только на его территории. Поэтому складывалось ощущение, будто неудачи первых недель кратковременны и вот-вот всё пойдёт так, как обещала и продолжает обещать всесильная пропаганда. К тому же люди боялись оставить своё жильё, вещи, нажитые чаще всего непосильным трудом. Большинство женщин, кроме того, не имели денежных запасов хотя бы на первое время, поскольку сберкассы выдавали не больше 200 рублей, а военные аттестаты, по которым поступали деньги от ушедших на фронт мужей, братьев, отцов и сыновей, в военной неразберихе на просторах огромной страны могли затеряться, и на что тогда придётся кормить детей? Да и куда было ехать? В 1941 году значительную часть населения Ленинграда составляли недавние выходцы из деревень, посёлков и маленьких городов, слишком хорошо знавшие, в какой нищете находится почти вся Россия за пределами обеих столиц. Эта дилемма «ехать — не ехать» разделила ленинградцев надвое: одни были полны решимости остаться, и смотрели на эвакуирующихся как на трусов и предателей, а те, кто всё же уезжал, нередко обвиняли остающихся в желании дождаться фашистов и переметнуться к врагу.
В итоге к началу сентября из Ленинграда вывезли всего 488 703 человека, хотя, по признанию некоторых участников событий, сделанному уже в годы хрущёвской оттепели, «необходимо было вывезти в два-три раза больше». Восьмого числа, когда противник окончательно замкнул кольцо вокруг города, в Ленинграде оставались 2 миллиона 544 тысячи мирных граждан. Причём около половины из них нигде не работали. В продуктовых карточках не работавшие именовались со всей безжалостностью военного времени — иждивенцы. И ещё один тягостный итог: примерно пятую часть оказавшихся в блокадном плену, составляли дети. Правда, в советской истории обычно говорилось, что детей было лишь 400 тысяч, но это тоже не соответствовало действительности. По архивным данным, 6 сентября, то есть всего за два дня до начала блокады, было выдано 459 200 детских продуктовых карточек. Однако и это было далеко не всё, потому что детские карточки выдавались только детям не старше одиннадцати лет. До сих пор никто не может объяснить, почему же подростки, чей бурно растущий организм требует усиленного питания, вдруг тоже были причислены к взрослым, точней — к иждивенцам (без паспорта начали принимать на работу лишь в 1942 году), а значит, первыми были обречены на голодную смерть. И почему именно после одиннадцати лет, не раньше и не позже? Возможно, разгадка кроется в статье 12 Уголовного кодекса РСФСР, принятой 25 ноября 1935 года на основании постановления ЦИК и СНК СССР в качестве дополнения к кодексу: «Несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста, уличённые в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания». «Все меры наказания» — означало самые жестокие приговоры, включая расстрел. Так в своё время «лучший друг детей» Иосиф Сталин позаботился о дочерях и сыновьях «врагов народа», поэтому нет ничего удивительного, что с началом блокады его верный соратник Андрей Жданов распространил идею Верховного вождя на всех ленинградских подростков».
Сведения из «Энциклопедии Санкт-Петербурга» (2006 г.) позволяют кратко подвести итог этапу эвакуации из Ленинграда. «Эвакуация 1941-1943 гг., вывоз людей, оборудования и материальных ценностей из блокированного Ленинграда производился на основе постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 июня 1941 г «О порядке вывода и размещения людских контингентов и ценного имущества», дополненного директивой ГКО от 7 августа 1941 г. План эвакуации был разработан в 1932-34 гг и к 1941 году устарел. Из 488,7 тыс. человек, эвакуированных летом, 36 % к началу блокады вернулись в Ленинград, чтобы не оказаться на оккупированной германскими войсками территории. Неорганизованный выезд из Ленинграда был запрещен, а 8 сентября 1941 гю прекращена свободная продажа билетов на пригородные поезда. Осенью 1941 г проводилась эвакуация на судах через Ладожское озеро и на самолетах: собственно ленинградцев было вывезено 36,7 тысяч человек. Массовая эвакуация началась после открытия ледовой «Дороги жизни» и осуществлялась с 26. 11.1941 по 8.12. 1941. 12 декабря 1941 г. Военный совет Ленинградского фронта принял решение о приостановки эвакуации, что стоило жизни тысячам горожан. Эвакуация возобновилась 22.1 1942 г по решению СНК СССР от 18.1.42. В 1942 г эвакуировано более 1 миллиона ленинградцев. Также эвакуированы жители пригородных районов, беженцы, раненные. Из-за несовершенства системы учёта точная статистика по эвакуации отсутствует. Часть эвакуируемых умерла от дистрофии и её последствий в дороге и в местах расселения. Эвакуация собственно жителей Ленинграда прекращена 1.11. 1942 г решением Ленгорисполкома».
ДЕНЬ ПЯТЫЙ. 11 августа, воскресение.
Ночью прошёл дождь, утром пасмурно, ветрено и холодно, и на улице и в доме. Поднявшись с кровати, забираюсь в ватник хозяина дома, сажусь за письменный стол читать до пробуждения моей спутницы. Поспать она любит, правда, здесь встаёт довольно рано, иногда раньше 8 часов. Часы показывают 9.30, но не бужу её, т.к. погода испортилась, и спешить некуда.
Вчера уточнил некоторые подробности эпопеи 1941 года, связанные с эвакуацией и прибытием в Кологрив. Наташа помнила, что мы выехали из города ещё ходившим по расписанию пассажирским поездом, вышли, видимо, на станции Нея – крупном ж/д узле Северной железной дороги. На каком-то транспорте, скорее всего, на гужевом, нас вчетвером привезли в посёлок Оленево. Посёлок находился в 60-ти км от станции на реке Нельше, притоке Неи, которая впадает в Унжу, а последняя – в Волгу.
В Оленеве Татьяне Георгиевне не понравилось, и она пешком отправилась в Кологрив, который находился примерно в 25 км. Это был хоть и провинциальный, но всё же городок, где легче было найти работу и жильё. Затем на подводе перевезли и нас с немногочисленной поклажей. Пока оставались деньги, снимали комнату в нормальном частном доме. Затем были вынуждены перебраться в пустующую кухню заброшенного общежития с русской печкой, на которой мы, дети, спали. О подробностях этого периода я уже упоминал. Там нет только того, что Татьяна Георгиевна, видимо, плохо уживалась с моей бабулей в тех жутких условиях. Т.Г. возмущалась как бабуля, мягко говоря, не рационально вела хозяйство. Наталье запомнился пример с сахаром, небольшие остатки запаса которого были разделены на четыре части по числу едоков. Бабуля не могла обходиться без чая, поэтому первой прикончила свою порцию сахара, и брала взаймы у меня. Я этого не помню, но подтверждаю, что для неё чай был много важнее супа или мяса. Она страдала из-за отсутствия настоящей заварки и сахара. Заваривала некоторые лесные плоды и листья, чаще других, шиповник, которые вместе заготавливали. И всю войну мечтала о настоящем чае с сахаром и хлебом.
Возвращаюсь к нашему путешествию в 1991 г. Сегодня в доме очень холодно, наверное, буду топить русскую печь, чтобы не околеть. Если не ошибаюсь, отдельной печки для обогрева в доме не предусмотрено, вернее она есть, но неисправна. Весь день моросит мелкий осенний дождь. Затопил печь, делаю это впервые в жизни. Дрова сложил в печке колодцем, наколол лучины и поджег с помощью газеты. Дрова сухие, загорелись дружно и быстро прогорели. В печь поставили чугунок с грибами и картофелем. Блюдо получилось на славу. В огромном доме теплее не стало, но воздух стал суше. Непогода вынудила просидеть весь день дома: беседовали, изредка спорили и вспоминали минувшие дни. Иногда ненадолго погружались в чтение. Перелистываю взятую с собой в дорогу книгу костромского писателя Ю.Бородкина «Кологривский волок». Колоритное описание здешней природы подтверждает правоту детских впечатлений. Читаю как будто очень знакомое: «…Стоит Шумилино на угоре (холме). Торопливая река Песома обегает его излукой, вызванивает по каменистым переборам, как будто невидимая мутовка крутит её…. Если перейти или переехать каменным бродом (чаще его называют портомоями, потому что бабы полощут тут бельё), начнётся волок (старинное русское название низких водоразделов между судоходными реками). В Древней Руси имели важное транспортное значение, это был кратчайший путь, где перетаскивали – «волочили» - грузы из одной реки в другую. Дорога поведет через увалы (вытянутая возвышенность с плоской или слегка выпуклой вершиной и пологими склонами), по-местному – гривы. Далеко – далеко в конце дороги встретится старинный городок Кологрив… По преданию, именно здесь на рубеже Песомы, остановились когда-то татарские конники. Может быть, вот с этого шумилинского косогора удивлённо оглядывали они лесную даль заречья. На всём видимом пространстве не смогли отыскать зоркие глаза сынов степей хоть каких-нибудь признаков человеческого жилья, и тогда темник дал знак своему отряду поворачивать обратно… Бор. Этим коротким словом определяют шумилинцы нескончаемые заречные леса, летом затушёванные синим маревом, осенью – туманом, зимой – морозным куревом. В таком лесу даже днём, когда над головой солнце, чувствуешь себя настороженно, а лишь спрячется оно за тучи, подбирается страх, потому что сумеречная затаённость обступает со всех сторон, и кажется, сами деревья в немом заговоре против тебя…»
Эту первозданную красоту мы ещё успели застать. Теперь остались только воспоминания, которые у меня больше связаны с посёлком Широкие Луга. Рассказ об этом ещё впереди.
.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ. 12 августа, понедельник
Пасмурно, но без дождя и немного теплее, чем вчера. В начале одиннадцатого вышли в сторону Кологрива с целью выполнить две задачи: выяснить, можно ли достать лодку с мотором, чтобы совершить водное путешествие до Черменино (40 км.) и, самое главное, заранее за неделю купить билеты на автобус до Мантурово.
С лодкой, как и догадывались, ничего не вышло. Желающих за деньги предоставить лодку не нашлось. Лодок на берегу много, но деньги никого не прельщают – на них нечего купить.
На автобусную станцию, которая находится на въезде в город, подошли в начале второго часа. Попали в обеденный перерыв и заняли очередь. Касса открылась с опозданием на 15 минут в 14.15. На ближайшие рейсы билетов не было, поэтому очередь сразу же сократилась, и я оказался третьим. Через 45 минут билеты были в кармане. За два билета я заплатил 7 рублей, хотя на билете написано 2.60, видимо, по 90 коп. за предварительный заказ. В районе этой небольшой площади осмотрели и сфотографировали стелу с гербом и названием города. О происхождении названия города есть несколько версий. Одна из наиболее достоверных приведена в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона (1895 г.): название образовалось в связи с тем, что город расположен вблизи («около» или «коло») высоких местных увалов и вообще высоких мест - «грив», не заливаемых вешними водами. Герб города утверждён в 1779 году царским указом, в котором сказано так: «В первой части щита в голубом поле – часть из герба Костромского наместничества – корма галерная с тремя фонарями и опущенными лестницами. Во второй части щита в золотом поле лошадиная голова с крутою гривою, означающая имя сего города».
В этой связи небезынтересно следующее. Почти все гербы Костромской губернии состоят из двух частей: верхняя часть – галера, являющаяся гербом города Костромы; нижняя – какой-либо предмет или животное, давшее имя городу. Галера – это гребное судно, плывущее по реке. Герб Костромы был составлен и утверждён в 1767 году в память путешествия Екатерины II по Волге от Твери до Симбирска. Специально для этого путешествия была построена флотилия из 10 судов (в т.ч. 4 галеры). Строили галеры костромские мастера – потомственные корабелы, создававшие суда еще при Петре I. Их строили из местных корабельных сосен.
Мне кажется, что герб Кологрива – галера и лошадь – символ, прежде всего, того, что город стоит на пересечении водной и гужевой артерии, которые тогда были главными.
Налюбовавшись галерой и гривой, направились за околицу находящейся рядом деревни. Хотели найти укромный уголок с лесом, чтобы передохнуть на лоне природы и перекусить. Прошли деревню, но лесом поблизости и не пахнет. Островок леса остался только в районе самой автобусной станции, но там сейчас идёт реставрация, поэтому сейчас – свалка. Перекусили на бревне за деревней, и не спеша пустились в обратный путь. Подошли к реставрируемой, но уже действующей церкви. Это Успенский собор, который построен в 1807 году на высоком красивом месте города. Если смотреть на него от реки, он как бы нависает над центральной площадью. Сюда же вливаются несколько улиц, в т.ч. и центральная магистраль города – улица Кирова, бывшая Романовская.
Собор оказался закрытым, поэтому внутреннее убранство осмотреть не удалось. Рядом с церковью находится дом престарелых, бывшая богадельня, и городская (бывшая земская) больница. Всё расположено продумано и компактно, по-настоящему, комплексно. Обошли больничный городок, состоящий из нескольких, в основном, деревянных корпусов. В туберкулёзном отделении 50 лет назад лечились Гай Родионович и Наталья, в родильном – появилась на свет 30 марта 1944 года моя сестра Леночка. Сделали несколько заключительных снимков и направились домой.
Продолжаю цитировать краткие заметки о прошлом, написанные по моей просьбе мамой, незадолго до кончины в 1988 г.
«Сплавной участок «Широкие Луга».
«До почти полного выздоровления мне понадобилось два месяца, и тогда я могла поступить на работу. Таким местом и стал посёлок на реке Княжая - Широкие Луга, расположенный примерно в 18 км от Кологрива . Река не слишком широкая, но очень быстрая и, конечно, сплавная. Такого захватывающего ледохода видеть никогда не приходилось.
Кругом непроходимые леса. Красота необыкновенная. Первоначально несколько месяцев мы жили в Кологриве. Центром города был Леспромхоз – солидная организация под начальством культурного, образованного человека Боборыкина, родственника писателя П.Д.Боборыкина (1836-1921), автора ряда повестей, пьес и многочисленных романов. Ранее я даже не имела представления о том, как заготавливается лес, как происходит сплачивание брёвен, и какое это эффектное зрелище, когда готовые соединённые плоты гонят в Унжу и далее к месту назначения. Начальником Лесосплава на участке Широкие луга был Новиков, смелый, очень остроумный без особого образования, но знающий своё дело руководитель (по отзыву работавших с ним продолжительное время). Эвакуированных людей полным-полно, но работы хватает всем.
Окружающий народ был очень симпатичный с особым местным говором. Например, молоденькая учительница начальных классов обратилась ко мне, когда увидела мою распухшую от флюса щеку и слёзы на глазах: «Что вы рявкаете-то, али зубы тоскуют?» А когда наша уборщица заходила в контору, где работали бухгалтер Зиновия Михайловна, я – статистик и местный кассир Василий Васильевич Завьялов, восклицала: «Ой, сколько народу-то, в конторе-то, сидит-то!» А затем обращалась с просьбой: «А можно я оставлю у вас тут оболочку?» Как-то однажды, впрочем, случалось это не редко, приехал начальник лесопункта Новиков, поздоровался и, обращаясь к уборщице тёте Дуне, сказал: «Ну-ка, матка, поди бздани!» Это нас несколько озадачило, а, оказалось, нужно было просто поддать пару в бане. Он приехал мыться.
На лесозаготовки приезжали из соседних деревень девицы, все как на подбор, рослые блондинки, синеглазые, большеглазые, румяные красавицы – настоящие горьковские мадонны. (Этот отдалённый район тогда относился к Горьковской области). А говорили они, примерно, так: «бежала овча мимо крыльча, как хлопнеча, перевернича». Невольно вспомнишь тверских, курносых девушек, о которых народ говорил так: «Ну и девка-то дюже ража: глазки-то маленькие, личико-то решетом не покроешь, а ноги-то в валенки не вобьешь». (Отец мамы – из обедневшего дворянского рода Тверской губернии). Так как вся местная ребятня говорила на « О», то наших городских детей дразнили. Они быстро переучились и тоже начали окать. У моего сына это получалось здорово. Он вытягивал губы трубочкой и кричал соседскому мальчишке: «Колька, корова-то побегла в прогон, гони её». Здесь в Широких лугах была начальная школа, и он осенью 1942 года пошёл в первый класс. Писали между строк старых уже исписанных тетрадей. И вообще многого недоставало. Хотя огород был посажен, овощи выросли, в лесу полно грибов и ягод. И это было, конечно, большим подспорьем. Но всё это варево без капли жиров плохо насыщало, приходилось брать количеством. И как выражались местные жители: «У вас, ковыренных (эвакуированных), всё идет в проход. Как хочешь, так и понимай. Думаю, что в этой фразе звучало презрение. А животы, между прочим, выпячивались изрядно. Главными поставщиками грибов и ягод были бабушка и сын. Но он был строгий браковщик и всегда пересматривал те грибы, которые собирала бабуля, безжалостно выкидывая, по его мнению, недоброкачественные. А, между прочим, сам грибы не любил, чего нельзя сказать о нём теперь. Думаю, что главную роль сыграло отсутствие жиров, а без них они далеко не так вкусны.
Однажды чуть было не случилась трагедия. Когда я была на работе, а бабушка дома, сын, купаясь один, начал тонуть. Рядом полоскала бельё некая Затимова, которая и выручила его. Узнала я об этом только на следующий день. До самого нашего отъезда мы сохранили с ней добрые отношения. Помогали, чем могли. Мама обшивала её (бабуля в молодости выучилась на портниху), а я писала письма на фронт её мужу и на родину. Она, украинка, плохо владела русским языком, а здесь была родина её мужа. По-украински тоже писать не умела.
Несколько слов о любви.
Имела несчастье внушить некому семейному человеку, бригадиру-сплавщику, как он сам определил – неразделённую любовь, насколько это ему было доступно, и по моему первоначальному впечатлению, довольно низменно. Но всё оказалось хлопотно и сложно. Высмотрел он меня буквально в первый день устройства на работу. Я стояла в Кологриве у Леспромхоза и ожидала подводу, чтобы уехать в Широкие луга. Неожиданно появляется детина и заявляет, что леспромхозовская подвода не годится, и сейчас он подгонит сани с тулупом и сам меня отвезёт. А то, как же, такая важная персона да поедет на каких-то розвальнях. Карету ей, карету! Но вначале я, разумеется, ничего не поняла, да и не могло этакое прийти в голову, а когда разобралась, было уже поздно. Он закусил удила, начались объяснения и преследования, впрочем, вполне пристойные. Кроме того, всевозможные подношения, например, в виде валенок вместо лаптей, которые выдавались на воскресный субботник, когда мы, эвакуированные женщины, должны были заготовить три кубометра дров каждая. Я, естественно, выполнить эту норму не могла. Мой поклонник определил меня на более подходящую работу, а именно на точкование, а проще, на учёт сваленных деревьев. Кроме того, он откуда-то доставал для меня добротные рукавицы, привозил обед, не исключено приготовленный его женой, лесничей, прямо на делянку, где шла работа. Кстати, этот лесник после каждого слова или фразы добавлял слово-паразит «кыли». В итоге получалось, например, «Ну пока кыли» (при быстром слитном произношении звучали не всегда уместные выражения) . Незамеченным такое внимание не осталось и принесло массу неприятностей всем нам. Конец был положен в связи с призывом его на фронт, вскоре убитого.
Я на коне.
Имея совсем скромный опыт общения с лошадьми и особенно верхом, меня однажды послали с бухгалтерским отчётом в Кологрив. Согласилась ехать верхом на лошади. Сказано – сделано. Лошадь Санька оказалась смирной и в начале пути послушной. Но как только выехали из посёлка и очутились в лесу, её точно подменили. Свернула с дороги на поляну и начала щипать траву, не обращая на меня никакого внимания. И что бы я в этой безвыходной для меня ситуации не предпринимала – тянула за узду, толкала в зад, стегала прутом – эффекта не было. Прошло часа 2-3, лошадь наелась и встала как вкопанная, и подумать надо, задремала. Я же к этому времени выбилась из сил – моральных и физических. Оставить её в лесу нельзя – загрызут волки, что неоднократно случалось с коровами. Меня искусала мошкара, глаза заплыли, я плакала в голос. Никто ничего не слышал. А конюх смазал лошадь каким-то снадобьем перед выездом, и к ней ничего не липло.
Когда я потеряла всякую надежду на помощь, я вдруг услышала крик моего вздохаря, который кричал и звал меня по имени. Оказывается, вернувшись из Кологрива, он сказал, что с отчётом я не приходила, и по дороге он меня не встречал. Подняли панику. Он вместе с кассиром В.В.Завьяловым, ничего не сказав домашним, отправились на поиски. Когда я услышала крик и поняла, что это моё спасение, голоса у меня, чтобы отозваться, не было. Могла только плакать в три ручья и тяжко всхлипывать. И тут, о, чудо: мой милый конь заржал, что и было услышано.
(Описываемые события происходили летом 1942 года). В это время мой муж Гай Родионович после четырёхмесячного лечения в Колгриве вышел из больницы и жил вместе со своей мамой в Черменино. (Работал учителем местной школы). И ждал освобождения места директора подсобного хозяйства в Широких лугах, что и осуществилось через несколько месяцев. (К лету 1942 года Г.Р. был уже, видимо, директором и руководил полевыми работами. В результате осенью 1942 года был собран как никогда высокий урожай всех овощных культур).
30 марта 1944 года у меня родилась дочь. Г.Р.написал мне в больницу (в Кологриве) почти точную фразу из одного присланного журнала: если у тебя родится дочь, назови её Елена, она будет красивее, умнее и счастливее своих родителей. Так и сделали, но что-то счастье-то замешкалось, пока кроме лишений ничего не было.
К этому времени мы уже переехали из Широких лугов в Екимцево, (в трёх километрах от Кологрива), куда (в детскую кухню) приходилось ежедневно бегать сыну за стаканом сладкого чая. Сахара мы не получали. В Екимцево Г.Р. устроился на работу преподавателем в техникум, но вскоре его призвали в армию (точнее, во флот).
Из коллекции старых снимков, представленных в интернете: Кологривское сельскохозяйственно – техническое училище имени Ф.В.Чижова.
Примечание.
Деревня Якимцево. (Иногда писалось Екимцево). Здесь сейчас усадьба учебного хозяйства зоотехникума. Известна деревня с 1616 г., когда в ней было четыре крестьянских двора. В 1647 г. деревней владел московский дьяк Ермолай Григорьевич Бегичев. Потомок этого дьяка С.И.Бегичев был другом П.А.Катенина и А.С.Грибоедова; и не потому ли в своем письме в усадьбу Шаёво к П.А.Катенину С.И.Бегичев интересовался, нельзя ли купить имение под Кологривом. С.И.Бегичев знал, что имение под Кологривом было родовым имением его предков.
Усадьба Якимцево по наследству переходила от одного владельца к другому. В 1629 г. она была у дьяка Стригалева, а от него перешла к Бегичеву, а в середине XVIII века ею владел Д.И.Ларионов — Кологривский воевода. Тогда в усадьбе стоял деревянный господский дом, а рядом была поварня — небольшой винокуренный заводик. В 1759 г. вдова Анна Степановна Ларионова просила в Кологривской воеводской канцелярии разрешение заклеймить винный куб на три с половиной ведра, «для сидки (выгонки водки.— Д.Б.) про домовой расход», и заплатила за клеймение двадцать пять копеек.
В Якимцеве было построено так называемое низшее сельскохозяйственное училище, одно из шести училищ, построенных в Костроме и губернии на средства Ф.В.Чижова. Ф.В.Чижов родился под Костромой в небогатой дворянской семье. Окончил Петербургский университет и преподавал в нем математику. Уехал за границу, там встречался со многими русскими эмигрантами и по возвращении в Россию был заподозрен в вольнодумстве русским правительством. Ему было запрещено заниматься общественно-политической деятельностью. Он занялся коммерцией, в частности, вошел в состав железнодорожной компании и заработал большие деньги. Перед смертью все капиталы завещал на строительство и содержание шести училищ в Костромской губернии.
Жизнь там тоже была не рай. Одеваться было совсем не во что, и вдруг ещё одно чудо. История знает семь чудес света, а со мной произошло, кажется, уже четыре. Пришла посылка из Ленинграда от школьной подруги Жени: во-первых, сапоги для сына. Во-вторых, распашонки для Елены, которую заворачивали в две старые разорванные мужские рубашки, и мне с мамой по платью. А без платья чувствуешь себя не человеком, и даже не женщиной». (Ремарка мамы: Этого забыть нельзя!)
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. 13 августа, вторник.
Моя спутница в этом путешествии Наталья рвётся в небо, сиречь в Черменино, куда реально можно добраться только по воздуху. По рассказу Натальи знаю, что после эвакуации мамы и её мужа Гая Родионовича из блокадного Ленинграда, Г.Р. несколько месяцев пролежал в больнице Кологрива, где его сумели поставить на ноги. Он получил направление на работу в школу, которая находилась в деревне Бураково в районе Черменино, где был сельсовет и почтовое отделение. В школе он преподавал историю, географию и военное дело. В начальной школе училась Наталья, окончив третий (1942-1943 гг.) и четвёртый классы (1944 г.) Там же Татьяна Георгиевна работала почтальоном, ежедневно ходила пешком в соседнюю деревню Екимово, куда доставляла корреспонденцию. Этим и объясняется стремление Натальи попасть в эту отдалённую деревню.
Сегодня Наталья встала раньше обычного, собрала рюкзак и подготовилась покорять небо. Вышли вместе около 11 часов и направились в сторону аэродрома. На улице пасмурно и относительно тепло. Шли через центр города, где я купил сравнительно свежих газет, которые продаются в единственном киоске. Центральные газеты поступают с опозданием на 5-6 дней. Шли не спеша, т.к. вылет самолёта по расписанию в 14.30, запас времени большой. Почти у цели попали под ливень. Успели спрятаться под навес для дров рядом расположенного дома и облачились в плащи. Когда дождь утих, двинулись дальше. Строения, которые предстали перед нами, едва ли походили на аэропорт. Взлётная полоса – это просто часть поля, а аэровокзал – одна крохотная комната. Однако дважды в день отсюда взлетает трудяга – кукурузник, который берёт всего 12 пассажиров.
Касса открылась в 14 часов, и выяснилось, что самолёт летит из Костромы, и свободных мест только 6, а Наталья оказалась в очереди седьмой. Если бы мы пришли на утренний рейс в 8.30, то, скорее всего, улетели бы оба. Этот рейс формируется в Кологриве и обычно имеет больше свободных мест. Я не возражал прокатиться на этой чудо-птице, но с условием вернуться назад в этот же день, чтобы не создавать проблемы с ночлегом в чужом месте. Черменино, как туристический объект, меня не интересовал. Догадывался, что это обычная районная деревня. Но обозреть с воздуха верховье Унжи было бы любопытно. Дело в том, что накануне поездки я прочёл в Публичной библиотеке Ленинграда небольшую по формату и объёму книжицу Л.И.Воробьёва «Разбуженный рамень» (1960 г.). Книга издана давно, явно устарела, и носила пропагандистский характер. Я почерпнул в ней много интересного о глубокой старине этого края, и описание бассейна верховья Унжи. Самолетная экскурсия была возможна, но не состоялась. Диспетчер, кстати, он единственный, кроме кассира, работник, которого мы видели в портопункте, предложил Наталье оставить рюкзак и прийти на следующий день к 8 часам утра.
Переждав под крышей аэровокзала (точнее, портопункта) очередной шквал дождя, двинулись к дому, до которого более трёх километров. По пути дождь неоднократно заставлял прятаться, чтобы не промокнуть до нитки. Перед последним этапом спрятались под навесами остатков городского рынка, где съели полкирпича чёрного хлеба, купленного рядом. Кстати, это единственный в городе специализированный хлебный магазин. Подкрепившись, решили сходить на очередной американский фильм. Подошли к Дому культуры, но ближайший 17-часовой сеанс отменили, т.к. собралось менее 10 человек. Ждать следующего сеанса не стали, чтобы не брести домой в темноте. Ужин приготовили из даров леса и собственного огорода: винегрет с растительным маслом, солянка из грибов с картофелем, и чай с кексом местного производства.
После такого ужина более явственно вырисовывается в памяти раменный лес и его дары. Уточняю, что рамень, раменный лес – густой, дремучий, тёмный лес, лесная глушь с небольшими пахотными площадями по опушкам. Этот лес кормил, поил и обогревал людей тысячи лет. Нынешнее поколение умудрилось уничтожить это чудо природы всего за несколько десятков лет. Упомянутая выше книга позволяет лучше понять этот раменный край. Вот несколько отрывков из неё.
«…Прозрачная и холодная вода Унжи собирается из многочисленных притоков, рядящихся в основном там, где территория повышается к водораздельным грядам: Галицко-Чухломской, Ветлужско-Унженской, и к той гряде, что разделяет бассейны рек Костромской области с бассейнами северных рек. Унжа образуется от слияния Юзы и Кемы. Ниже впадения в неё Виги, Унжа набирает силу от других притоков. Интересны названия некоторых из них: Понга, Пеженга, Ужига, Марханга, Сеха, Лондушка, Варзенга. Если добавить к этим названиям ряд имён деревень – Емаково, Померекино, Черемисская, то станет ясным отношение этих названий к племенам, заселявшим этот край – еми, чуди, мери, черемисы.
В древние времена в Унженской долине велась промышленная разработка болотной руды. Основу же трудовой деятельности поселенцев было землепашество на подсечных землях, рыбная ловля, охота и бортничество. Затем к ним прибавляются кустарные промыслы, а позже и разработка леса.
Если спуститься вниз по течению Унжи, встретятся небольшие пороги у деревни Зеленцыно. Теперь путь по глубоким омутам и песчаным перекатам. Унжа спокойна и сравнительно пряма, изгибы её велики лишь в двух местах: Пеженгский и Кокильский кривули.
Вот впереди показалась покрытая лесом гора. Террасы деревьев создают впечатление нескольких гигантских ступеней. К этой заросшей лесом высокой части берега с разных сторон примыкают деревни Морхино, Черменино и Тетерино. Между ними располагался старый Кологрив, переименованный после перенесения города в село Архангельское. Основание города некоторые краеведы относят к времени правления великого Московского князя Василия III (первая четверть XVI века), который приказал срубить в Кологриве деревянную крепость, другие – к ещё более ранним временам. В 1609 году кологривцы упоминаются в отписке костромского воеводы Никиты Вельяминова гетману Сапеге, что связано с осадой Ипатьевского монастыря, где находился ставленник польских захватчиков Вельяминов. Дозорная книга 1616 года (Фонд Поместного приказа) описывает облик города как ветхого».
Мне посчастливилось застать раменный лес именно в районе посёлка Широкие Луга. Продолжаю рассказ об этом, оставшемся навсегда в памяти, крае.
Посёлок раскинулся на высоком берегу реки Княжая, притока Унжи, которая использовалась для молевого сплава леса. Безраздельными хозяевами этих медвежьих углов были леспромхозы, которые и основали немногочисленные посёлки. К моменту нашего появления посёлок был населён в основном женщинами и детьми. Мужчины призывного возраста все поголовно были в армии, некоторые семьи уже успели получить «похоронки». Люди жили бедно, особенно многодетные семьи. Вспоминается семья Саженовых, в которой было, кажется, 10 детей – всегда грязные и сопливые, предоставленные сами себе; почти до школьного возраста они шастали босиком и без штанов. В их доме с русской печкой кроме большого обеденного, добротно сработанного отцом, стола, нескольких деревянных скамеек, родительской кровати и самодельной деревянной люльки ничего не было. Дети – погодки рожались, в основном, в поле, люлька не пустовала: каждый предшествующий ребёнок качал последующего. Никаких простыней и наволочек дети не знали. Спали вповалку на ватниках на печи или на сеновале. Питались своей картошкой, дарами леса и чёрным хлебом. С началом войны ввели карточки, и хлеб стал деликатесом. Дети всегда были голодны и не стеснялись воровать всё, что плохо лежит. Положение особенно осложнилось после оттока мужской половины кормильцев, и все заботы легли на плечи женщин. В избах было полно тараканов, а за печкой по ночам заливались сверчки. С тараканами, правда, боролись, но только зимой путём вымораживания избы. На время проведения этой процедуры жители перебирались к родственникам или соседям. От мороза тараканы погибали и их выметали. В одной избе видел, как пол оказался покрыт рыжим ковром из погибших тараканов.
Вначале нас поселили в барак, где прожили несколько месяцев, видимо, до конца 1942 года. Мёрзли и голодали, конечно, не так, как в блокадном Ленинграде, но тоже хлебнули лиха. Жили впроголодь, оборвались. Основная верхняя одежда местных жителей – тулуп зимой и ватник в остальное время года. У нас не было ни того, ни другого. А морозы в здешних местах бывали знатные – 30 градусов зимой не редкость. Наша одежда не приспособлена к суровому континентальному климату. Первую зиму пережили не просто. Всё время хотелось есть, особенно хлеба, а его давали по карточкам очень мало (если не ошибаюсь, иждивенцам и детям - по 200 граммов в день). Приближалась весна, а с ней надежда на огород и на дары леса.
Дикие места там неописуемой красоты. Необозримые и труднопроходимые леса полны ягод и грибов. Близлежащие малинники позволяли ежедневно приносить по корзине малины. В начале лета огромные поляны вдоль реки краснели от поспевающей лесной земляники. Почти ежедневно ходили в лес вместе с бабулей. Такого количества ягод и грибов больше нигде и никогда не встречал. Малинники встречались такого размера, что иногда в одном массиве «паслись» одновременно люди и медведи, не мешая друг другу. Лес полон птиц и зверей – охота практически прекратилась из-за отсутствия охотников и дефицита охотничьих принадлежностей, особенно пороха и дроби. Грибы и ягоды запасали с расчётом на длинную, полуголодную зиму. Местные жители солили в больших деревянных бочках только настоящие белые с бахромой грузди, ели их с картошкой всю зиму. С заготовкой и переработкой ягод дело было сложнее – не было сахара, а без него, ясно, варенье – не варенье.
Мальчишкам всех возрастов особую радость доставляла река, которая в этом месте делала некрутой поворот, образуя живописный каньон, с крутым берегом с одной стороны и сравнительно низким – с другой. Ниже по течению перекат, т.е. мелкое место, по которому можно перебраться на другую сторону реки на телеге с лошадью, или перейти вброд, не замочив подвернутых порток. Течение быстрое, вода чистейшая и прозрачная. Река изобилует рыбой. Мальчишкам – раздолье, столько развлечений с удочкой и без неё. Одно огорчение – нет настоящих удочек и, главное, - крючков. Самодельные крючки из проволоки подводят, рыба чаще всего срывается. Все-таки ухитрялись что-то поймать, что было большим подспорьем нашему скудному рациону. Мне больше нравилось ловить окуней. Надо было идти, правда, дальше вверх по реке на более глубокое место, подальше от посёлка, который расположен на высоком берегу. Там, в месте впадения очередной мелководной речушки (недавно узнал её название – Ульшма), была глубоководная заводь, и ловился окунь. На рыбалку обычно ходили группой мальчишек примерно одного возраста. Когда надоедало сидеть на одном месте с удочкой (или не клевало), шли ловить налимов, которые облюбовали мелководье упомянутой речушки, притока реки Княжая. Технология ловли налимов была примитивной: снимали или подворачивали портки и шли по воде вверх по течению этой речушки. По пути переворачивали находящиеся на дне коряги и кору бересты, под которыми прятались скользкие и кажущиеся неуклюжими, а на самом деле, очень юркие рыбёхи. От ловких мальчишек, вооружённых простыми вилками, уйти налимам не удавалось. Так что без добычи, как правило, не возвращались. Пойманную рыбу насаживали на кукан (верёвку с поперечной палочкой или чаще срезанный хлыст с сучком) и тащили домой. Изредка старшие ребята брали нас – малышню – на ночную рыбалку. Плыли по течению реки на плоту или в большой лодке, на баке которой горел таганок, освещая стоящую в воде рыбу. Ловили спящую рыбу варварским способом – острогой, представлявшей собой длинный шест с металлическим наконечником, похожим на вилы с большим количеством зубьев.
Река доставляла радость мальчишкам круглый год. Летом – купание до посинения, а значит и поддержание чистоты и здоровья тела и духа, а зимой – естественный каток. Настоящих коньков тоже не было, но голь на выдумки хитра – делали самодельные коньки из лезвий старых поломанных кос, забитых в деревянную платформу. Эту несложную конструкцию с помощью верёвок привязывали к валенкам и до упадка сил катались.
Река доставляла взрослым и много тревог. Дети пропадали целыми днями на реке, таившей много опасностей, без присмотра и иногда случались неприятности. Об одном таком случае со мной, который мог закончиться печально, не могу умолчать. (Мама об этом упомянула, но я – подробнее). Ниже по течению реки в полукилометре от посёлка располагался великолепный естественный песчаный пляж. В этом месте на противоположный берег реки, где находился пляж, был переброшен наплывной мост, так называемые лавы. Такой мост, представлявший собой узкий и длинный плот, наводился только на летний период, и позволял попасть не только на пляж, но и на дорогу, ведущую в город Кологрив. Дело было в конце лета 1942 года, лавы уже частично заливало водой разлившейся реки, а на пляже никого не было. Я шёл один вдоль края переправы, и, наклонившись к набегавшей воде, изображал проводку корабля через эту речку. Роль корабля выполняло небольшое брёвнышко, которое было остановлено лавами. В какой-то момент поскользнулся и оказался в воде на середине реки. Плавать я умел, но, к несчастью, свалился в воду с той стороны переправы, где вода течёт под мост. Течение быстрое, меня начало затягивать под лавы. Говорят, что утопающий хватается за соломинку. Так же непроизвольно поступал и я. Пытался достать до верха лав, но длины рук не хватало. Поэтому хватался за брёвнышко, которое только что транспортировал. Течение прижимало эту палку к мосту, и она держалась на одном месте. Под моей тяжестью палка, естественно, ушла под воду, и я вместе с ней. Инстинктивно выпускал из рук эту «соломинку», и она выныривала на поверхность. Я – тоже. И так несколько раз – вниз и вверх. К моему счастью, в этот момент на лавах оказалась женщина, которая пришла полоскать бельё. Она заметила моё барахтанье в воде, и, бросив свой тазик с бельём, за волосы вытащила меня из воды. Попало ли мне за это происшествие, не помню. По словам мамы, с этой женщиной она поддерживала дружеские отношения до конца пребывания в Широких Лугах. В посёлке рассказывали о подобном случае при катании на лодке по озеру, которое образуется при весеннем паводке на реках этого района. Ничему эти происшествия нас, пацанов, не научили. Страха перед водной стихией не было, а осторожность ещё не выработалась. Невдалеке от посёлка на мелководном повороте реки летом образовывался затор – нагромождение из сплавлявшихся брёвен, который перегораживал неширокую в этом месте реку. Ребята резвились и носились по этим скользким брёвнам, каждый раз рискуя оказаться в холодной воде с непредсказуемыми последствиями. Кстати, под этими брёвнами плавали солидных размеров карпы, нагуливая жирок за счёт хвойной коры леса. Поймать карпов, насколько помню, не удавалось.
Осенью 1942 года пришла пора собираться в школу. В памяти не сохранился этот знаменательный день. Не знаю даже с охотой или без неё начал восхождение на Голгофу знаний. Знаю только одно: к началу учебного года я неплохо читал, чему научили родители ещё в пятилетнем возрасте в Ленинграде. Начальная школа – а другой в посёлке не было – располагалась в центре посёлка в небольшой комнате добротного деревянного дома. Школа – слишком громко сказано о необорудованном закутке – подсобке, отвоёванной у размещавшейся здесь же столовой. В столовую, а значит и в школу, вела сравнительно широкая и крутая деревянная лестница. На занятия собирались не более двух десятков оборванцев, большинство которых – босиком. Ученики были разделены на две группы , причем почему-то в одной группе занимались дети первого и третьего класса, в другой – второго и четвёртого. Учительница в единственном числе умудрялась заниматься одновременно в обеих группах. Имя учительницы я, к сожалению, не помню. Впоследствии в Ленинграде некоторыми сведениями об этой школе поделилась Люся Алексеева, которая оказалась одноклассницей (точнее, одношкольницей). Дело в том, что мама в Широких лугах познакомилась и впоследствии много лет дружила с Ниной Михайловной, родной сестрой известного балетмейстера – Леонида Михайловича Лавровского, эвакуированной из Ленинграда с детьми: старшей Люсей и младшим – Севой. Люся была старше меня на несколько лет и училась в этой же школе. Она помнила не только фамилию учительницы, но и некоторые детали школьной жизни. Как самой старшей из учащихся, ей иногда поручалось самостоятельно проводить некоторые уроки. По мнению самой взрослой из учеников Люси, проку от таких занятий было мало, т.к. свою сверстницу ученики всерьёз не воспринимали. Кроме того, учебников и тетрадей не было. Читали только в классе сообща по единственному экземпляру, имевшемуся у учителя. Начинали учиться писать между строк в старых исписанных тетрадях, причём, как в старину, куриными перьями, а в качестве чернил использовалась разведённая водой сажа. Не удивительно, что впоследствии я не писал, а царапал по бумаге, как курица лапой, и длительное время испытывал определённые затруднения в учёбе из-за неразборчивого подчерка. Понятно, многому ли можно было научиться в таких условиях? Но вопрос стоял о жизни и смерти страны, и до школьников захолустного посёлка руки не доходили. Дети, правда, были не в обиде. Уроков было немного, домашних заданий не задавали. И это было ещё не всё. Я не зря выше упомянул, что школьники были голодны и представляли собой сборище оборванцев, т.к. одеть и обуть ребят, действительно, было не во что. Мне, правда, повезло: в этот период пришла посылка от маминой школьной подруги, в которой оказались старенькие, но вполне пригодные для носки, подшитые валенки, и практически новый ватник. Так что я был хоть как-то одет и обут. Некоторые мои одноклассники, например, один из детей семьи Саженовых, даже в лютый мороз бегали в школу босиком, а на переменах босиком катались по ледяным горкам и раскатанным ступенькам и перилам школьной лестницы. У меня мороз по коже пробегает при воспоминаниях таких подвигов наших мальчишек. Других школьных подробностей память не сохранила. Не осталось также, хотя бы ради любопытства, документальных свидетельств школьных успехов в первых классах.
Возвращаюсь к рассказу о взрослых. Здешний чистый воздух, сносное питание и помощь врачей помогли отчиму вырваться из лап смерти. Пролежав несколько месяцев в кологривской больнице, он начал поправляться, был выписан и какое-то время жил у мамы, Татьяны Георгиевны, в Черменино. Искусство местных знахарей и время довершили чудо – подняли на ноги безнадежного человека. К лету 1942 года, окончательно окрепнув, Гай Родионович перебрался в Широкие луга и вскоре был назначен директором местного совхоза, числившегося отстающим данного района. Кратковременное пребывание в этой должности было удачным. Не уверен, что в этом была заслуга только вновь испечённого директора, но факт остаётся фактом: осенью этого года сняли обильный урожай картофеля и овощей. На уборке урожая работало не только всё взрослое население, но и дети. Многие семьи имели возможность пополнить свои закрома, в том числе и с совхозного поля. Порядочность нового директора удивляла старожилов: почему он для своей семьи не запасся на зиму картофелем и овощами? Для них это было не понятно, а может быть и подозрительно. Но было именно так. Мы с бабулей ежедневно собирали дары леса, и я не припоминаю, чтобы мы в этот период голодали. Однажды и нам досталось несколько килограмм конины (кажется, единственная не мобилизованная для армии старая лошадь сломала ногу, и её пришлось зарезать). Но хлеба всё время хотелось, была постоянная мечта детей и взрослых – поесть вволю хлеба.
Так в трудах и заботах о хлебе насущном прошли два года. Взрослые «вкалывали» без выходных с утра до поздней ночи, поэтому родителей почти не видел. Заканчивался 1943 год. Третий год войны доносил и сюда радость побед. Наша семья из барака перебралась в частный дом на другом конце посёлка. Разместились в небольшой, но очень чистенькой комнате в заботливо ухоженном доме приветливой скромной женщины – труженицы, которые, к счастью, ещё не перевелись на Руси. Не помню её имени, жила она одна с сыном, которому ещё не было 16 лет, но он казался мне взрослым. Я завидовал ему, Мише Смирнову, что у него есть ружьё, и он иногда ходит на охоту и вообще ведёт взрослый образ жизни. А между тем жизнь взрослых была не сладкой: работали без выходных по 12 и более часов – всё для фронта, всё для победы. Маленьким праздником был банный день. Если не ошибаюсь, была одна маленькая баня на весь посёлок, в которой мылись и до одури парились мужики и бабы. Баня топилась по чёрному и пропиталась гарью. Крохотное окошко из-за копоти едва пропускает дневной свет, в предбаннике тоже полумрак. Так что мужики или бабы моются – не разобрать, тем более, что все тощие и отличительные признаки не выпирают. К тому же, мне только 8 лет и проблемы пола ещё мало интересуют. Однако вспоминаю, как однажды в полумраке чуть не прошелся по бесчувственному женскому телу, которое растянулось на полу предбанника после самоистязания в парилке.
Осенью 1943 года отчим подыскал преподавательскую работу в животноводческом техникуме вблизи Кологрива, куда вскоре и перевёз семью. Что он преподавал, я точно не знаю, скорее всего, военное дело и математику. Гай Родионовмч до войны успел закончить четыре курса Ленинградского высшего морского арктического училища. С педагогами в техникуме было туго, поэтому и пригодился человек с неполным высшем образованием, к тому же мужского пола, что в условиях военного времени было особенно ценно. Коса войны безжалостно прошлась и по этим глухим местам. 50 лет спустя, побывав в этих местах и посетив, в частности, краеведческий музей в 1991 году, узнал жуткие цифры: из каждых десяти призванных на фронт мужчин домой вернулись (калеками) только два. К сожалению, отчим не долго оставался преподавателем этого техникума. Фронт требовал солдат, поэтому относительно поправившийся дистрофик, уже весной 1944 года был признан годным к строевой, и отправлен на Северный флот рядовым матросом. Техникум опять остался без преподавателя, а наша семья – без кормильца.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ. 14 августа, среда.
КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ.
Проснулся в половине пятого. Пасмурно, моросит дождь, но сравнительно тепло. Через час должен разбудить Наталью, которая отправится в аэропорт на вторую попытку улететь в Черменино. Она считает, что вчерашняя неудача была предопределена числом 13 (13 августа), а сегодня рассчитывает на успех. Встала сама в половине шестого. Видимо, когда человеку надо, он может проснуться и без будильника в заданное время. Будильника в доме мы не нашли. Выпили по стакану кипячёного молока с хлебом. Проводил путешественницу до калитки и вернулся в дом. Пытался ещё вздремнуть, но ничего не получилось. Окончательно встал в половине восьмого, умылся, побрился, съел остатки пшённой каши на молоке и в начале десятого двинулся в сторону города. Пошел специально через центр, чтобы купить свежих газет, и, во-вторых, встретить Наталью, если она снова не улетит, чтобы помочь дотащить её довольно тяжёлый рюкзак. Наталью не встретил, значит, она улетела, газет не привезли. Из запланированных на сегодня мероприятий осталось позвонить домой и более подробно познакомиться с экспозицией местного музея. На переговорном пункте соединили с Ленинградом через 5 минут: дома всё в порядке.
Через несколько минут начал неспешный обход немногочисленных залов музея.
Посетителей почти нет. В первом зале на видном месте написанная маслом картина, на котором пейзаж с красивым высоким берегом Унжи, в районе которого первоначально находился Кологрив. Надпись гласила: в первой четверти XVI века для защиты от набегов казанских татар на северо-восточной окраине Московского государства была построена пограничная крепость Кологрив. Эта крепость находилась в 40 км вверх по течению Унжи, т.е. в районе Черменино. Сохранились сведения об участии местных жителей в защите рубежей родины. Летом 1607 года на территорию Русского государства вторгся ставленник польско-литовских феодалов Лжедмитрий II. В декабре 1608 года кологривцы и парфеньевцы организовали 5-тысячную рать под предводительством Ивана Кологривца, которая, слившись с ополчением северных городов, освободила Галич и направилась к Костроме.
Затем для крепости было выбрано более удачное место на левом берегу Унжи по обеим сторонам речки Кичинки. На месте нынешнего города когда-то находилось село Кичино, или Кичин Погост - на пересечении двух торговых путей: водный /на Макарьев/ и грунтовый /на Галич/. Официальной датой переноса города считается 1727 год. Через 50 лет в городе насчитывалось всего 42 постройки, из них 32 топились по-чёрному. Население состояло из 123 мужчин и 97 женщин.
В записи от 1792 года указано, что в городе 3 церкви: соборная каменная во имя Воскресения Христова и две деревянные – Архангела Михаила и преподобного Макария. Расстояние до губернского города Кострома 254 версты. Река Унжа в летнее время бывает глубиною в 2, а шириною в 60 сажень (1 сажень = 2.1 м.).
В начале XIX века в нем были… «соляные кладовые, две деревянные церкви, от них к Унже – кладбище, 17 домов, воеводский двор. На берегу речки Киченки, у самой воды 5 бань, за речкой – 25 изб – лачуг». Во втором десятилетии XIX века в городе строятся здание «правительственных установлений», помещение архива, к «присутственным местам» пристраиваются каменные «кутузки». Открывается 6 новых питейных заведений. Основное занятие населения – земледелие. На стендах фотографии Успенского собора, построенного в 1807 году (вид с базарной площади), храма Воскресения Христова (Макарьевская церковь. 1777 г.), здания Присутственных мест, Кладбищенская церковь, 1840 г.
На плане города 1853 года показаны: Торговая площадь, торговые ряды, здание земства (сейчас исполком), сельскохозяйственное училище имени Ф.В.Чижова, женская гимназия, земская аптека (вид с Тодинской улицы), земская больница, народный дом, Романовская улица, Спасская церковь (у музея). По данным памятной книжки костромской губернии на 1862 год уездный центр располагал приходским училищем с двумя учителями и 16 учениками, открытым в 1834 году, и женской школой на 10 человек (1849 г.).
Интенсивная вырубка леса ведёт свое начало со второй половины XIX в, когда началась оживлённая торговля лесом и лесоматериалами. В 1877 г. Кологрив соединяется с губернским городом телеграфом, в 1882 г к городской пристани подходит первый в этих местах пароход. А хозяевами города становятся лесопромышленники – пароходчики.
В 1894 г в Кологриве 2364 жителя, из них: дворян-56, купцов и почётных граждан-326, мещан-1710, крестьян-221, прочих сословий-51. Церквей-3, а также низшее с/х училище с опытной фермой, женская гимназия, уездное и приходское училище, церковноприходская школа, земская больница, аптека, земская библиотека, почтово-телеграфная контора. В 1906 году на берегу Унжи выстроен «Народный дом» и чайная «Общество трезвости», с филантропическими целями открыто «Братство» и при нем дом инвалидов. В 1911 г через речку Киченку строится земляной мост с бетонными тоннелями. В 1914 г появляется телефон, через год – кино. 1916 год отмечен выпуском первого номера газеты «Приуженский вестник» и появлением на улице первого автомобиля. Женская прогимназия в 1902 году реорганизуется в гимназию, в 1911 г открывается и мужская гимназия.
Низшее с/х техническое училище, называемое Чижовским, было основано на правом берегу Унжи в 3 км от Кологрива, в посёлке Екимцево (Чижовский городок). Отличная материальная база, превосходные природные условия создавали хорошие возможности для плодотворной работы и учёбы. Чижов был общественным деятелем, всё свое большое состояние завещал на строительство специального учебного заведения в Костромской губернии.
В этом же зале музея несколько прикладных экспозиций. Представлены изделия из лыкодревесной коры: корзинки и лапти, а также разные приспособления для плетения лаптей, в частности, колодки, коточиг (инструмент вроде стамески) и др. Выставлены также горшки, плошки, кринки, пестер (корзинка из широких полосок бересты), заплечный короб из бересты, макет гусяны – речной баржи. Интересна большая коллекция старинных монет, в т.ч. денга (1730-1819 гг.), денежка (1851-1861), ; копейки серебром (1840-1843), ; копейки серебром (1840-1909), полушка (1731-1764), 1, 2, 3, 5, 10 копеек XVIII и XIX веков.
На стенах несколько стендов с фотографиями известных исторических личностей: полковник Фигнер Александр Самойлович (1787-1813), из дворян Кологривского уезда Костромской губернии, партизан 1812 г, погиб на Эльбе в 1813 году. Служил под началом генерала Барклая-де-Толли. Декабристы: Катенин Павел Александрович (1792-1853) и Фонвизин Михаил Александрович (1788-1854).
На втором этаже музея одна из редкостных коллекций произведений живописи. В ней полотна фламандской, итальянской, французской школ. Есть небольшое полотно, приписываемое Франсиско Гойе, мало кому знакомые «кологривские» Брюллов и Крамской, Шевченко, Бенуа, Костанди, Федотов, Маковский…. Есть ценные образцы скульптуры, оружия, поделки народов мира.
Собрал эту коллекцию художественных ценностей ученик Крамского, Шишкина, Клодта, выпускник и академик Санкт-Петербургской академии художеств Геннадий Александрович Ладыженский, признанный в своё время «королём акварели». Преуспевающий педагог, блестящий мастер кисти, один из учредителей Общества южнорусских художников, основатель Одесского музея изящных искусств. Всё им созданное, всё за целую жизнь любовно и взыскательно собранное, он привёз к себе на родину, в глухой уголок России – Кологрив. (Афанасьев В.А. Художник Ладыженский /1853-1916/, Кострома, 1958). Здесь в 1914 году он основал историко-художественный музей, в котором находится более 1200 работ самого художника (Неучтённый шедевр /Правда, 03.03.1980).
В маленьком зале наверху иконы, небольшие картины, в основном, неизвестных художников, скульптура, посуда, фарфоровые статуэтки и пр. В следующем, сравнительно большом зале, картины художников разных школ. В том числе Боровиковского, «Набережная Невы» Боголюбова А.П., портрет Ладыженского (1870) работы Крамского И.Н., рисунки Орловского А.О. «Всадники» и Сергеева Н.В. «В женской бане». Там же наброски Брюллова, свадебные сценки Шевченко Т.Г., «Смерть Николая I» Шарлеманя А.И., несколько женских и мужских портретов Федотова П.А. Удивительна цветовая гамма (гуашь) картины неизвестного художника «Встреча с князем Воронцовым М.С. императора Николая I, прибывшего из Варны 9 октября 1828 года». На картине гавань с кораблями, пейзаж с высокими берегами, выстроившиеся войска, крестный ход. В отдельном, очень небольшом зале красуется, явно не вписываясь в габариты помещения, акварель (бумага) Ладыженского «Воскресение Христа» (1905). Эта картина ранее не выставлялась, видимо, по причине религиозной тематики. Она же является почему-то единственной выставленной картиной основателя музея.
Небольшая экспозиция в коридоре посвящена оригинальному художнику и местному чудаку, нашему современнику Ефиму Честнякову.
Осмотр второго этажа заканчивается несколькими стандартными стендами о Великой Отечественной войне. Обратил внимание на сухие, но жуткие цифры потерь среди местного населения в этой войне. Призвано в 1941-1945 гг. – 5990 человек. Погибло и пропало без вести – 4100. Уволено по ранению и болезни – 870. Прибыло по демобилизации – 1880. Хотя арифметика в этой таблице нуждается в уточнении, но посетителю совершенно ясно, что не вернулось с фронта более 70 процентов мужчин. А с учётом вернувшихся калек и вскоре умерших, безвозвратные потери составляют более 80 процентов. Или понятнее: Из каждых десяти призванных на фронт мужчин вернулись только двое. А это значит, что работоспособное и жизнеспособное население района было уничтожено полностью.
В истории города сохранились имена некоторых владельцев крупных имений, большая часть которых использовалась, по местной терминологии, как «заглазных», т.е. для отдыха. К ним относят вотчины уроженки Кологривского уезда, жены декабриста генерал-майора М.А.Фонвизина Н.Д.Фонвизиной (Пущиной, после второго брака с И.И.Пущиным). Высланный в свою усадьбу Шаёво декабрист и поэт П.А.Катенин построил в Кологриве дом, в котором жил и написал многие свои произведения.
Сведения о Катенине довольно скупы, уточнил его биографию благодаря книг, которые хранятся в нашей домашней библиотеке: сборник стихотворений поэта (1954 г.), биографический справочник декабристов и «Декабристы-литераторы, кн.2» (1956 г). Ныне эти сведения легко можно найти в интернете.
Поэт, драматург и критик Павел Александрович Катенин (1792-1853) родился в селе Шаёво Кологривского уезда в дворянской семье, глава которого был генерал-лейтенантом. Получил добротное домашнее образование. Он не только изучил основные западноевропейские и некоторые древние языки и литературы, но и был широко осведомлён в вопросах философии, истории и естествознания. С 1810 года он прапорщик Преображенского полка, участник Отечественной войны (Бородино) и заграничных походов русской армии (Люцен, Бауцен, Кульм, Лейпциг, Париж). По возвращении из похода продолжал службу в Преображенском полку, но в 1820 году в звании полковника вышел в отставку. В ноябре 1922 года за неприличное поведение в театре отставной полковник по решению императора Александра I был выслан из Петербурга с запрещением въезда в обе столицы. С 1822 по 1832 г жил в своём имении Шаёво. Писал стихи, переводил древних авторов, пьесы, которые ставились в столичных театрах, рецензии на произведения своих современников. Его тяжеловесные стихи, написанные сложным для современника стилем, ценили Пушкин и Грибоедов. Состоял членом Союза спасения, но в декабрьском восстании участия не принимал, поэтому репрессирован не был. Летом 1933 года снова вернулся в ряды армии. Служил на Кавказе в Эриванском карабинерном полку, участвовал в военных экспедициях против «немирных» горцев. Уволен с чином генерал-майора в конце 1838 года. С 1933 г член Российской академии наук, почётный член отделения русского языка и словесности Академии (1841). После выхода в отставку, как написано в предисловии к указанному выше сборнику его стихов, «Катенин засел в глухой костромской деревне (где у него было большое хозяйство с разными барскими причудами, винокуренный завод, оранжереи, «богатые хоромы», отличная библиотека), много пил и чудачил». Похоронен в деревне Бареево (принадлежащее наряду с другими имениями в этих краях также семье Катениных), в советское время прах перенесен на городское кладбище города Чухлома.
Для понимания характера стихосложения поэта предлагаю прочитать его басню «Топор», написанную в 1835 году.
Хозяин позвал батрака, и говорит ему:
«Поленница у бани к исходу вся; возьми же брат, Лука,
Без подрезов большие сани, и запряги в них сивку да гнедка.
В лес поезжай, дров привези-ка новых;
Да сплошь валить по роще не моги:
Осиновых или сосновых не надо даром мне;
Их сколько не сожги, всё жару нет;
Руби на выбор чистых берёзовых, но не болотных мшистых,
А соковых, чтоб кожа их была, что называется,
Как лайка, тонка, гладка, бела: сам знаешь;
С богом же, ступай-ка. Ну! Что стоишь? Пора».
-«Хозяин батюшка, пожалуй топора».
«Какого? На что?» - «Дрова рубить».
«Не затевай пустого. Всех у меня их два;
Один слывёт: топор, а гож колоть лучину;
Так стар и худ, что, молвить не в укор,
Иного косаря не стоит вполовину. Мне ведь не жаль;
Возьми его, но им не срубишь ничего»-
«Пожалуй нового». – «Тебе бы и в охоту; да лих,
Я не затем купил и рубль целковый заплатил,
Чтоб вдруг пустить в тяжёлую работу: хорошее и надобно беречь».
-«Но чем я?....» - «Сказано тебе: пустая речь.
Мне слушать надоело. Распоряжать – хозяиново дело;
Ты знай своё: язык на привязи держи, и как велят, так и служи».-
«Служить – моя, вестимо, доля, и рад я и готов;
Но, - вся твоя, хозяин, воля, - без топора не рубят дров».
*
Пусть так; но что ж из этих вышло слов? Чем дело кончилось?
К несчастью, чем все кончаются дела, (где) правда борется со властью:
За гривну (у него одна лишь и была),
Бедняк Лука у бедняка соседа взял напрокат топор, поехал в лес,
Рубил и, не щадя последних сил, без завтрака и без обеда
Привёз уж в сумерки дров добрую сажень,
И от хозяина сухое съел спасибо?
Хозяин побранил за лень: дрова не так ровны,
А лошади весь день не ели, оттого, что либо пьян он,
Либо с природы глуп, как пень.
На первый раз прощается покуда; но если де вперёд….
Тогда пойдёт другой черёд, и не прожить ему без худа.
Кологрив тесно связан с именем русского художника-акварелиста Г.А.Ладыженского (1856-1916), уроженца этих мест. Ещё студентом он был замечен П.М.Третьяковым, приобретавшим его работы для своей галереи. Художник был близок передвижникам, а после окончания Петербургской академии художеств уехал преподавать рисование в Одесском реальном училище (1882). Время от времени он возвращался в родной город, писал этюды, которые окончательно оформлял позже у берегов тёплого моря, где его называли «королём акварели».Некоторые из акварелей можно посмотреть в сети, например, Г.А.Ладыженский. На реке Унжа (1870-1880 гг.)или Ливень (1865 г.)
С невесёлыми мыслями о людских потерях в войну мне в 13 часов пришлось покинуть этот замечательный музей, т.к., оказывается, наступил обеденный перерыв. Я не успел осмотреть раздел флоры и фауны. Правда, думаю, что большая часть зверей и птиц, чучела которых здесь выставлены, остались только на картинках. При выходе из музея сделал одобрительную запись и расписался в книге отзывов. В 15 часов уже был дома. Видимо, из-за непривычно большого количества выпитого молока расстроился желудок. Пришлось выпить таблетку, запить чаем и прилечь. Около 18 часов пришла из Кологрива Татьяна. Помог ей собрать урожай и уложить на просушку в сарае лук. Позднее подошел её муж Володя, который занялся сбором огурцов, выращенных на участке. Угостил гостей чаем с малиновым вареньем собственного сбора.
После 19 часов сходил за молоком, которое поставил на простоквашу. Мать хозяйки, у которой мы покупаем молоко, оказывается, во время войны работала в бригаде по сплаву леса по реке Княжая. Неоднократно бывала в посёлке Широкие Луга и знала директора Боборыкина и Новикова, у которого работала моя мама. Состоялась непродолжительная беседа. Всё это было давно, и подробности выветрились из головы пожилой женщины.
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ. 15 августа, четверг
В окрестностях ЕКИМЦЕВО.
Проснулся ни свет, ни заря. Разбудили, видимо, мыши, которые где-то шебаршились, может быть, в подвале. Заметил характерный шум впервые, хотя нас уже несколько раз спрашивали знакомые: не беспокоят ли мыши? До сих пор не обращал внимания. Скорее всего, потому, что впервые остался один в доме, и посторонние звуки настораживают. Начал прислушиваться, и убедился, что действительно дом полон звуков: что-то трещит, скрипит или падает. Это хорошо слышно только в полной тишине, особенно ночью. Пытался уснуть снова и, в конце концов, задремал. Окончательно вылез из постели около 8 часов, съел простоквашу с белым хлебом и отправился в лес. К сожалению, поблизости настоящих лесов нет. Остались ли они в округе – тоже не уверен. Вчера Володя посоветовал сходить в район деревни Вонюх, которая расположена в 4-5 км в сторону Екимцево. Но решил идти не по проезжей дороге, а задворками, через поле по направлению на вышку-телеретранслятор, которая стоит на правом берегу Унжи на самом высоком месте напротив Кологрива. Полевая дорога петляла, огибая и оставляя вышку справа. Затем дорога разветвлялась и уже более укатанная, как мне показалось, вела под уклон влево. Свернул влево и скоро оказался в сосновом бору на окраине Екимцево. Возникла мысль заглянуть в то же место на высоковольтной линии, где в прошлый раз нашёл 15 красных грибов. И что же? В том же месте, под той же одинокой осиной собрал два десятка отменных подосиновиков. С учётом того, что собрал по дороге к этому месту (2 красных и три крупных белых с червоточиной), моё пластмассовое 7-литровое ведро было заполнено. Дальше идти с полной тарой не было смысла. К тому же изменилась погода. С утра было пасмурно, накрапывал небольшой дождь, и идти было легко и прохладно. К полудню пробилось солнце и стало жарко. Вернулся домой рано, заглянул в свои записи и убедился, что на этом грибном пятачке мы были 5 дней назад. За это время успел созреть очередной урожай грибов. Затопил русскую печку, поставил туда чугунки с картошкой и водой. Пока чистил грибы, печка успела прогореть. После обеда нашел лист железа, разложил на него очищенные грибы и засунул в жерло русской печи. Надеюсь, что к утру грибы высохнут. Воспользовался горячей водой: сам вымылся в тазике и устроил небольшую постирушку. Готов к труду и обороне, и возвращению домой.
Всю вторую половину дня идёт дождь. Читаю и пишу, разбирая записи, сделанные в музее, дополняя их сведениями из книги «Разбуженный рамень». Вот некоторые краткие сведения о развитии района после революции 1917 года, реального вклада в которую жители Кологрива, кажется, не внесли, за исключением того факта, что 17-летний студент Чижовского училища Владимир Трефолев состоял членом РСДРП.
В 1918 году вместо гимназии организуется единая трудовая школа второй ступени. В 1920 году вступил в строй кожевенный завод, в 1922 г. – лесопильный завод, паровая мельница и электростанция (1923). Ремонтируется полотно дороги Кологрив – Мантурово, и строится мост через реку Княжая. В 1921 году трудовая школа преобразуется в педагогическое училище, низшее с/х училище стало средним, открывается дом крестьянина, строится кирпичный завод, сооружен наплавной мост через Унжу. В феврале 1929 года изменяется граница Кологривского уезда. Район вытянулся вдоль верхнего течения реки Унжи на 115 км, местами расширяясь до трёх с лишним десятков километров. Кологрив расположен в 84 км от ж/д станции Мантурово, в 280 км от Костромы. Число жителей 4.5 тысячи человек, в районе – 15.7 тысяч.
В 1933 году открывается Дом социалистической культуры. Последние церкви и часовни прекратили существование. Помещения церквей перестраиваются и приспосабливаются для хозяйственных нужд, а некоторые отводятся под клубы, избы-читальни, красные уголки. Стал иным вид районного центра – города Кологрива. На окраинах, где ютились халупы, выросли новые дома. Любовно поддерживается забота о зелёных насаждениях. На свободных территориях возникли тополёвые рощи, берёзовые и липовые аллеи. К концу 30-х годов неузнаваемо изменился и центр города. Там, где была грязная базарная площадь с церквушкой и ободранной часовенкой, вырос сквер – сад. На улицах вырастают двухэтажные дома.
Раньше Кологрив называли городком учебных заведений, т.к. при сравнительно небольших его размерах в нём было несколько учебных заведений. Это, к сожалению, - в прошлом.
Продолжаю краткий рассказ о посёлке, в который перебрались в конце 1943 года. Посёлок называется Екимцево и располагается в 3-х километрах от Кологрива, в живописном месте на противоположном от города берегу реки Унжа. Название посёлка старожилы объясняли просто. Жил тут когда-то полуглухой старик по имени Еким. Когда его окликали, он отвечал: «цево?», вместо чего. Таким образом, получилось Екимцево. Правда это или легенда, сказать трудно. Сообщение с городом было не очень надёжное: летом ходил небольшой канатный паром, на котором размещались две телеги, зимой прокладывалась санная трасса по льду. Ширина реки в районе города достигала не менее 300 метров, при весенних разливах еще больше. Сам небольшой посёлок располагался с тыльной стороны кирпичного корпуса техникума, и состоял из десятка одинаковых одноэтажных деревянных домов – коттеджей для преподавательского состава и обслуживающего персонала. В свое время коттедж предназначался для одной семьи, ныне это была коммунальная квартира, в которой мы занимали одну комнату. Школы в посёлке не было, и ребята школьного возраста ходили пешком в одну из ближайших деревень на этой же стороне реки. До ближайшей деревни было не менее пяти километров, хотя до города было в два раза ближе. Но сообщение по реке было и не надёжным, а весной и осенью - опасным. Родители школьников предпочитали не рисковать и отправляли детей в другую деревню на этом же берегу реки. Зимой, припоминаю, иногда подвозили на санях с попутчиками. В плохую погоду и метель не отпускали в школу вовсе, и мы были рады незапланированным каникулам. В этой школе я закончил второй класс. Думаю, что знаний не прибавилось, т.к. по-прежнему не было ни учебников, ни тетрадей.
Весна 1944 года принесла не только новые надежды, но и нового члена семейства: 30 марта мама родила мне сестру, которую назвали Еленой. Об этом неординарном событии, вернее, о том, что оно скоро произойдёт, я узнал несколько ранее, ещё в Широких лугах, причем по подсказке окружавших меня мальчишек более старшего возраста. Они обратили моё – несмышлёныша – внимание на округлившийся живот мамы. Скорее всего, предстоящие роды и были главной причиной нашего переезда поближе к Кологриву, где находился роддом. Несмотря на коренные изменения на фронте, жизнь в этих местах оставалась очень трудной. Сказывалось отсутствие нормальных жилищных условий и главы семьи, который мог зарабатывать деньги на питание. Ребёнок родился слабым, прогрессировал рахит – требовалось полноценное питание для него и матери, молоком которой он питался. Сахара не было вовсе, по карточкам выдавали сахарин (химическое вещество, которое в 500 раз слаще сахара, но не усваивается организмом), которое противопоказано детям. Детская консультация, которая находилась в Кологриве, выписала для ребёнка полстакана (100 гр.) сладкого чая, молока у них не было. Хлопот сразу же прибавилось всем домашним. Моя обязанность заключалась в ежедневной пешей прогулке до города за маленьким пузырьком сладкого чая и обратно, что составляло в день не менее 6 км. Учитывая, что за чаем хожу после школы, общий маршрут составлял не менее 10-15 км. Мне исполнилось 9 лет, чувствую себя почти взрослым, ответственно и безропотно преодолеваю этот маршрут.
ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ. 16 августа, пятница.
В деревне ВОНЮХ.
В связи с улучшением погоды отказался от запланированного посещения кологривской бани и в начале восьмого отправился в лес. Хотелось пройти по маршруту, не реализованному накануне. Как и вчера, вышел за околицу на ту же дорогу, но не свернул на Екимцево, а свернул вправо и попал на основную укатанную дорогу вдоль реки Унжи. Прошёл около трёх километров, иногда заходя в заросли на обочине дороги в поисках грибов. Надо признать, что красные грибы здесь действительно оправдывают своё название подосиновики, т.к. растут только под осинами, причём, где нет густой травы, и земля хорошо прогревается солнцем. В чащу, даже с осинками, можно не заглядывать – грибов там нет. Обследовав несколько делянок с осинками вдоль дороги, насшибал полведра красных.
После моста через речушку на третьем километре пути повернул на уходящую влево узкую просёлочную дорогу и менее чем через километра вышел к каким-то строениям. Деревня, показавшаяся впереди, встретила редкостной тишиной и запустением. Если бы не редкие голоса петухов, можно было подумать, что здесь население вымерло от какой-то эпидемии: ни одного человека в деревне не встретил. Десятки домов стоят без окон и дверей, бывшие школа, клуб, магазин закрыты амбарными замками и заколочены. Только в самом конце большой деревни встретил трёх пацанов и девушку-подростка, которые возвращались с ночной рыбалки на Унже. От ребят узнал, что деревня называлась Вонюх, но несколько лет назад переименована в Павлово. Здесь родина генерала армии Павлова. На невысоком утёсе недалеко от дороги стоит обелиск со звездой и надписью, как на могильном памятнике. Надпись гласит, что в этом месте находился дом, в котором родился и провёл детские годы Герой Советского Союза генерал армии Павлов Дмитрий Григорьевич. Спросил у сопровождавшей меня молодежи, что они знают о Павлове. Ответом было почти полное молчание, хотя один из парней назвал его военным. Кратко рассказал то, что знал из печати и после посещения краеведческого музея в Кологриве. Павлову посвящен отдельный стенд, под портретом полководца приведена его краткая биография. Генерал армии Д.Г.Павлов (1897-1941) уроженец деревни Вонюх Кологривской волости. В 1914-1916 гг. старший унтер-офицер 120 Сухиничского полка. В августе 1919 г. призван в РККА, член ВКП(б) с ноября 1919 г. Окончил костромские пехотные курсы комсостава и в мае 1920 года отправлен на Южный фронт. В 1921-1922 гг. – слушатель кавалерийского отделения высшей военной сибирской школы в Омске. В 1925-1928 гг. – слушатель Военной академии имени М.В.Фрунзе, 1928 – 1930 гг. – командир кавалерийского полка, участвовал на КВЖД. В 1931 – курсант технических курсов усовершенствования комсостава при Ленинградской военно-технической академии. В 1931-1936 гг. – командир 6 механизированного полка и отдельной мехбригады Белорусского ВО. В 1936-1937 гг. в составе республиканской армии участвовал в боях в Испании. В 1937-1940 гг. – начальник Автобронетанкового управления РККА, в 1939-1940 гг. участвовал в боях с белофиннами на Карельском перешейке. В 1940-1941 гг. – командующий Западным отдельным военным округом, генерал армии (1941), Герой Советского Союза (1937), депутат Верховного Совета, кандидат в члены ЦК ВКП(б). Награждён двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени.
К сожалению, награды и регалии не спасли этого, видимо, неординарного человека и полководца от гнева диктатора. Сталин приказал расстрелять его и весь его штаб за военные неудачи первых дней войны.
Продолжаю рассказ о походе. День выдался тёплый и солнечный. После осмотра памятного знака прошёл в другой конец деревни, где увидел какие-то признаки жизни. Летом в деревне живут несколько старух с внуками, зимой уезжают в Кологрив, где дети учатся в школе. Выходя из дальнего конца деревни в сторону леса, меня облаяли собаки пастуха, который пас небольшое стадо бычков. Оказывается, он и ещё два солдата – помощника пасут стадо бычков, принадлежащее воинской части. Пастух оказался словоохотливым и информированным собеседником. Их строительную часть предупредили, что со следующего года они должны перейти на самообеспечение молоком и мясом. Они уже купили животных, в том числе и свиней. Поговорили о грибах. В ближайшем заболоченном лесу они собирают, в основном, сыроежки, моховики и разные солонухи. Показали мне котёл, в котором варились вместе все собранные грибы. Они полагают, что получается грибная солянка. Сам я люблю собирать и готовить грибы, научился этому во время войны в этих краях. Но сегодня попробовать это варево я не решился.
Солнце начало припекать. Распрощался с пастухами и по целине пошел в сторону дома. Впереди неубранное поле с полегшими злаками. Оглянулся на заброшенную деревню – картина не весёлая. Такое впечатление не только у меня. Со мной солидарен и кологривский житель В.А.Макаров, который на страницах печати сокрушается, что за последние годы в районе уничтожены огромнейшие массивы девственных лесов, и мы стоим на грани полного уничтожения этого ценного дара природы. Когда-то полноводная Унжа так обмелела, что местами не только мальчишки, но и курица перейдёт вброд: всюду перекаты, осыпающиеся берега и плотное дно, покрытое многоэтажным массивом утрамбованного топляка. Десятки деревень и посёлков заброшены и погибают. (Голоднов Н.С. Пядь родной земли. Ярославль. Верхнее-Волжское издательство. 1989. 96 с.)
Несмотря на усердия покорителей природы и нанесённый ей урон, места эти остаются дивными. Город Кологрив и многие посёлки расположены на высоких живописных местах. Есть даже своя Швейцария, правда, Ильинская. Только бы заселять этот край и рачительно хозяйствовать. Мёртвые ныне деревни могли бы принять переселенцев из окраин бывшего СССР. Пустующих земель и лугов в излучинах рек предостаточно. В лесу и сегодня ещё осталась живность. Солдаты, с которыми я разговаривал, видели оленей, медведя, лису, следы кабанов. Последних, видимо, много, и они делают набеги на периферийные картофельные поля, принадлежащие военным строителям.
Возвращался к дому вдоль высоковольтной линии, лез напролом через бурелом и крапиву, преодолевал мелкие речушки и высокие нескошенные хлеба. По пути насшибал и немного грибов. Обед сгоношил на скорую руку: варёная картошка с мясными консервами и чай с вареньем. Отдыхать было некогда. По моим расчётам, около 16 часов должна прилететь Наталья, которую намеревался встретить. Действительно, при подходе к Кологриву увидел знакомую фигуру с пластмассовым ведром в руке. Оказалось, что она прилетела из Черменино утренним рейсом и свой тяжёлый багаж оставила в Кологриве у Татьяны. Женщины время зря не теряли: сходили в баню, где хорошо попарились и отдохнули. А после сытного обеда гостья вспомнила о своей профессии врача: провела медосмотр своих гостеприимных хозяев и сравнительно налегке пошла в сторону дома. Обменявшись кратко новостями, я оставил Наталью на берегу Унжи, а сам пошёл в город, чтобы купить более съедобного местного серого хлеба, т.к. чёрный был низкого качества. Но не тут-то было. Хлеба в городе не было – никакого. Обежал три магазина и возвратился ни с чем. Ужинали с чёрствым чёрным хлебом, купленным примерно неделю назад. Вечером топили печь, чистили и сушили грибы. Впервые отправились спать после 23 часов.
.
ОДИННАДЦАТЫЙ ДЕНЬ. 17 августа, суббота
ОТЪЕЗД ИЗ КОЛОГРИВА.
Наша Одиссея подходит к концу. Погода улучшается, солнечно и тепло, и призывает не спешить с отъездом. В начале десятого утра вышел на добычу хлеба. Обошёл все известные мне магазины. В специализированном хлебном магазине с ночи стояла огромная очередь. Чтобы купить хлеба, люди выстаивали по 5-6 часов, к тому же товар отпускали только по карточкам. Придётся обходиться без свежего хлеба. К полудню, осознав бессмысленность своей затеи, зашел за нашими городскими опекунами, и вместе отправились в деревню Суховерхово. Наталью мы застали в состоянии близком к панике. Во-первых, я долго отсутствовал, и, во-вторых, что было главным, погас свет, и она не сварила картошку, которая была главным блюдом праздничного меню. На час дня был назначен сабантуй в связи с нашим предстоящим отъездом. Я в темпе затопил печь и засунул туда чугунок с картофелем. Через час всё было готово. Женщины приготовили что-то вроде винегрета, открыли баночку дефицитных рыбных консервов, поставили на стол куриное блюдо, варёный картофель с укропом и кинзой и, наконец, жареные грибы собственного сбора. Очень пригодилась бутылка «Столичной», которую я привёз с собой и сумел сохранить в течение почти двух недель.
За столом велась оживлённая беседа: обсудили множество проблем – внутренних и внешних. Жизнь в городке трудная, магазины пустые, рынок не функционирует. Деревня живёт только за счёт своего огорода и своей живности. Ничего не продают, только возможен товарообмен. У нас оставался небольшой запас сахарного песка, который мы обменяли на два десятка яиц. Меня с пристрастием расспрашивали об особенностях и трудностях флотской службы, коснулись и случая гибели подводной лодки «Комсомолец».
Гости, к сожалению, торопились, т.к. дома оставили без присмотра сына – шестиклассника, поэтому ушли ещё засветло. Около 20 часов дали свет, что позволило начать собирать вещи и упаковывать рюкзаки.
Хлопоты следующего дня начались с 6 утра. После завтрака пшенной кашей на молоке и коротких сборов покинули эту обитель. У меня за спиной рюкзак и в руке не очень тяжёлый чемодан. К 9 часам утра подошли к дому Татьяны, во дворе которого переобулись (сменили резиновые сапоги на ботинки) и попрощались с хозяевами. Груза прибавилось, т.к. добавился рюкзак Натальи. Взвалив на себя пожитки, двинулись вверх по центральной улице в сторону автобусного вокзала.
В 10.30. подали старенький львовский автобус, мы заняли свои места и сразу же двинулись в сторону железнодорожной станции. Ещё в прошлом веке планировали провести железную дорогу в Кологрив. И даже успели построить железнодорожный вокзал – оригинальное из красного кирпича здание с двумя башенками по углам фасада. Здание хорошо сохранилось и является украшением города. Сейчас здесь разместился местный краеведческий музей, о котором я рассказал на предыдущих страницах.
По пути опять вертел головой по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти кое-что из придорожного пейзажа. Скорее всего, повторить путешествие не удастся. Хотя, надо сказать, такое желание есть. Ведь мне не удалось посетить самое интересное для меня место – Широкие Луга. Кальку – схему этого района на всякий случай с помощью Володи составил – может быть пригодится. До Широких Лугов можно добраться двумя путями. Первый: Кологрив – Сулилово – Волегово – Баринцево – Стариковка (нежилое) и далее целиной ещё около 6 км. Второй: Ильинское – Пехарево – Слеповское и т.д. по дороге, которая на схеме показана пунктиром. Во время войны наши родители ходили именно по второй дороге на Ильинское.
Автобус был забит до отказа и двигался медленно. Вот и мостик через реку Княжая. Даже не верится, что когда-то полноводная река, по которой сплавляли лес, превратилась в заросший камышом ручей. Примерно через 2 часа, оставив слева железнодорожный мост через Унжу, въехали на центральную магистраль Мантурово. Город, расползшийся вдоль правого берега реки, показался безликим и неухоженным. Может быть, мое поверхностное мнение, основанное из обзора из окна автобуса, ошибочно. Времени на прогулку по городу не было, т.к. ушло на попытку обменять билеты. Простояв больше часа в кассу, выяснил, что никаких билетов на Ленинград, кроме как в общие вагоны, нет. Пришлось смириться с этим. Поезд прибыл вовремя, стоянка – несколько минут. Платформы низкие, пассажиров мало. Начали карабкаться по крутым ступенькам вагона, чтобы овладеть лучшими местами. Вагон, к удивлению, был чистый и светлый, в сортире нормально идёт вода и даже висит туалетная бумага. Вагон оказался без пассажиров, мы заняли удобные места в середине вагона. (Билеты в общий вагон продавались без указания номера места). Появилась надежда, что поездка будет с умеренным комфортом. Но этому не суждено было сбыться. Уже через несколько остановок вагон был набит пассажирами до отказа. Вторую полку, которую я облюбовал, пришлось уступить детям. Всю ночь пришлось сидеть на краю нижней полки, облокотившись на столик. Наталья мирно посапывала на этой же нижней полке. Утром верхнюю полку освободили, и мне удалось немного поспать. Ехали без происшествий, если не считать странного поведения инвалида, который оказался в нашем купе. Он беспрерывно жрал, а в перерывах от приёма пищи скандалил с пассажирами, которые пытались присесть на его нижнюю полку. На нижней полке общего вагона должны сидеть трое, поэтому его претензия на единоличное владение полкой была незаконной.
Чтобы сравнить наше возвращение в Ленинград осенью 1944 года, вернусь к рассказу о реэвакуации.
Перевалил за экватор третий год цыганской жизни «выковырянных» на кологривской земле. В январе 1944 года снята блокада Ленинграда. Волна беженцев, отражённая от берегов суровой действительности российской глубинки, начала движение в обратном направлении с востока на запад, вслед за уверенно наступающими армиями. Гром салютов за победы наших войск доносился сюда слабыми раскатами и с большим опозданием. Не имея достоверной информации о возможности возвращения на родные места, и имея опыт полуголодного существования, начали готовиться к очередной зимовке, по крайней мере, картофелем запаслись. Но зов предков будоражит и влечёт на родину.
В начале августа 1944 года слухи о возможности вернуться в Ленинград начали обретать конкретные очертания. Эти слухи имели под собой вполне реальную почву, о чём я узнал много лет спустя. Постановлением Государственного комитета обороны от 29 марта 1944 года «О первоочередных мероприятиях по восстановлению промышленности и городского хозяйства Ленинграда в 1944 году» предусматривалась реэвакуация в город 30 тысяч производственных рабочих, главным образом, из числа эвакуированных ленинградцев, и более 18 тысяч подростков для вновь организуемых ремесленных училищ и школ фабрично- заводского обучения. Т.е. всего 48 тысяч человек, что, конечно, капля в море, если учесть, что, по данным городских властей, в 1941-1942 гг. было эвакуировано почти 1,5 миллиона жителей. (В.Кутузов. Верните в Ленинград.//Диалог, 1989).
Было ясно, что предстоящее возвращение домой будет не менее сложным хотя бы потому, что на руках был грудной ребёнок. Но мама «рвалась в бой», и уговоры местного начальства повременить не помогли. Фактор наличия грудничка, по-видимому, помог «выбить» подводу и уехать в первую очередь. Подробностей сбора не много. Хотя в этой глубинке вышеприведенной информации не было, всё же организационное начало в этом броуновском движении было. На сборном пункте в Кологриве на Соборной площади проходил смотр отправлявшихся в далёкий путь репатриантов, заключавшийся в изъятии с телег грузов, превышавших установленные нормы. «Излишки» сбрасывали с телег прямо на землю тут же на площади. Безжалостные контролёры-извозчики не реагировали на слёзы и просьбы уезжающих. По земле катилась отборная картошка, высыпаемая из мешков прямо в грязь и лужи.
…Вереница нагруженных подвод на конной тяге с мужиками-возницами двинулась в путь. Большие дети и взрослые шли пешком, на телегах среди мешков и тюков – малые дети и немощные старухи. Дорога не близкая, разбитая, колёса иногда увязали по ступицу в грязи, до железнодорожной станции около 80 километров. Добирались не спеша, кажется трое суток, периодически останавливаясь на отдых. Ночью стояли, давая возможность отдохнуть и подкрепиться лошадям и людям. Спали тут же на телеге или около неё.
…Товарный вагон, оборудованный деревянными нарами для ночлега. Вагон набит людьми под завязку. Спим вповалку, прижавшись друг к другу. Неожиданно, видимо, от резкого торможения поезда, вываливается толстая доска и падает одним концом на меня. Начинаю хныкать скорее не от боли, а для того, чтобы взрослые обратили внимание на пострадавшего.
…Продолжаем двигаться в западном направлении с частыми и продолжительными стоянками на станциях и полустанках. На остановках ищем в первую очередь туалет и воду, затем что-нибудь съестное на привокзальных базарчиках. Запомнилась наиболее длительная стоянка в Чудово. Состав загнали в тупик. Вокруг многочисленные пути, до вокзала далеко. Отсутствие какой-либо информации о маршруте движения и, главное, о времени отправления стоящего состава не позволяет далеко отойти от вагона. Тут же разжигаются костры для сушки белья и приготовления пищи. Так колесим по европейской части России несколько недель. На улице и в вагоне очень холодно. На одной из длительных остановок можно было наблюдать такую картину: взрослые разводят костер, греют воду и пытаются вымыть грязных и завшивевших в дороге детей. С меня снимают рубаху и тут же бросают в костёр – не думаю, что рубашка была лишней, но другого способа избавиться от паразитов в дороге не было. Ради правды надо отметить, что вшивость в те годы приняла характер эпидемии, и санитарные службы принимали кое-какие меры по борьбе с педикулёзом. В частности, в городах при банях существовали т.н. санпропускники, где обрабатывали бельё высокой температурой.
…Сидим на тюках на вокзале Гатчины. Всех пассажиров поезда, не имеющих специальных пропусков для въезда в Ленинград, высадили на платформу в Гатчине. По словам мамы, вызов на возвращение в Ленинград у неё был, но пропуска не было, т.к. спецпропуска были введены после нашего отъезда из Кологрива. Недавно я прочёл, что, оказывается, 3 сентября 1944 года (мы были уже в дороге) ГКО дал указание ограничить реэвакуацию, и все ранее выданные разрешения на въезд отменялись. Однако, несмотря на строгий режим, ленинградцы рвались домой, и многим это удавалось. Мы же оказались выкинутыми на улицу в 40 километрах от города с грудным ребёнком, и прорывать очередную блокаду возможности не имели. Заслоны милиции устанавливались повсеместно, что узнал позднее из публикации В.Кутузова, упомянутой выше. «На всех главных станциях и в Москве делается отсев (уголовная терминология!). В пути проводится постоянная проверка (т.е. нас могли высадить в любом месте!?)… Кроме того, имеются специальные заградительные посты на путях пешего перехода в город. (Военная операция против мирных безоружных жителей, в основном, женщин с детьми, аналогичная той, какая практиковалась в военное время против отступающих бойцов и дезертиров).
…Продолжаем сидеть на грязном полу набитого людьми вокзала в 40 километрах от города без всякой надежды хоть на какую-либо помощь. Мама в отчаянии на последние деньги отправила мужу в воинскую часть телеграмму: «Сидим на вокзале в Гатчине и умираем от голода». Далее, по выражению мамы, произошло чудо. Неожиданно именно к нам подходит незнакомый мужик и предлагает маме работу в посёлке Тайцы. Затем подгоняет лошадь с телегой, грузит наши пожитки, и через пару часов мы оказываемся в тёплой избе.
Разместили нас в тыльной половине дома. С лицевой стороны этого небольшого дома с вывеской «Лесничество» размещалось правление лесничества, хозяин которого и оказался нашим сказочным избавителем. Разожгли печку, наварили картошки, которая оставалась в подполе после стремительного бегства немцев, квартировавших здесь в течение почти трёх лет. Картофеля, к сожалению, было немного, и нам хватило только на первое время. На чердаке, правда, обнаружили приличные запасы брюквы, которая зимой спасла нас от голода.
Краткое пояснение к причине этого чуда, которое мне пришло в голову, когда писал эти записки для домашнего архива. Мама была симпатичной и интересной во многих отношениях женщиной. На неё обращали внимания многие мужчины и в более позднее по годам время. В данном случае, лесничий был холостяк, он имел возможность на вокзале присмотреться и выбрать любую женщину, с которой рядом не было мужчины, и которая ему понравится по внешнему виду.
Текст телеграммы возымел свое действие. Командование Северным флотом даже в условиях продолжающейся ещё войны предоставило Гаю Родионовичу краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам, сочтя причину уважительной. Отчим нашел нас уже в Тайцах и не в таком отчаянном положении, как на вокзале несколько дней назад. За короткий срок отпуска он не сумел выхлопотать нам пропуск в город и вернулся на флот в положенный срок. Успел всё же побывать в Ленинграде и сообщить о нашем бедственном положении маминой школьной подруге Жене, муж которой, в конечном итоге, сумел оформить пропуск. Но это произошло более чем через полгода. А пока устраиваемся на новом месте. Заработок мамы бухгалтером в лесничестве был недостаточным, чтобы прокормить четыре человека. Эта зима стала для нас самой голодной, не считая, конечно, первой блокадной зимы в Ленинграде. После того, как съели запасы картошки, положение опять стало критическим. В это время маме удалось получить ссуду якобы на обзаведение козой, которую давало государство жителям пригородной зоны в рассрочку на несколько лет. Вместо козы купили пуд ржи. Это зерно бабуля молола на ручных жерновах и варила из полученной муки крупного помола что-то вроде каши, которая была похожа на клейстер, которым пользуются для оклейки стен обоями. Эта каша фактически спасла нас от окончательного истощения. Она казалась необыкновенно вкусной, особенно по сравнению с мороженой брюквой. Чтобы растянуть эту еду на более длительный срок, кашу варили через день: один день каша, на следующий день – варево из мороженой брюквы. День, когда подавалась на стол каша, казался праздничным по сравнению с днями, когда на обед готовили только брюкву.
Это была четвёртая зима нашей одиссеи. В начале октября 1944 года с опозданием более чем на месяц начал посещать местную школу. Школа располагалась в старом деревянном здании недалеко от железнодорожной платформы. В Тайцах когда-то было поместье Демидовых, возможно, что школа занимала одно из служебных зданий этой усадьбы. Не припоминаю, чтобы учёба требовала большого напряжения, да и сил на это не было. Всё время хотелось есть. Зима наступила рано, и подножного корма уже не было, все запасы были брошены в Кологриве. Обстановка в доме напряженная: у грудного ребенка из-за скудного питания развивается рахит, у старшего поколения повседневная забота: чем кормить семью завтра.
Домик лесника стоял в одиночестве на противоположной стороне железной дороги, примерно в полукилометре от платформы. Дома жителей посёлка находились с другой стороны железнодорожного полотна и начинались, практически, от платформы. Леса поблизости не было, видимо, вырубили на дрова и другие нужды немцы. Вокруг дома никакой изгороди не было, рядом с тыльной стороны дома - несколько запущенных грядок. В отдалении были заброшенные карьеры, где добывали песок для строительства. Некоторые наиболее глубокие карьеры весной превращались в небольшие озёра, в которых купались и резвились пацаны всех возрастов. Следы войны ещё оставались на каждом шагу. Кругом масса брошенного трофейного добра, в том числе и взрывоопасного: патроны, пороховые шашки, корпуса от мин и снарядов, подбитая военная техника, детали и части, а иногда и целые винтовки. Всё это, конечно, манило мальчишек, некоторые из них покалечились и даже поплатились жизнью. Вокруг нашего дома валялись предметы зимнего обмундирования немецких солдат, в том числе хорошо запомнились т.н. ерзац-сапоги – валеные ботинки на толстой деревянной подошве. Такая обувь спасала завоевателей от российских морозов.
Никаких особых событий зимой 1944-1945 гг. память не сохранила. Кое-как выжили. Мама и бабуля крутились без устали. Вспоминаю один маленький эпизод. В начале зимы мама с бабушкой ушли на промысел жратвы. Меня оставили нянчить Леночку, которой чуть больше полгода, мне почти 10 лет. Всё, что было оставлено из еды, съедено и выпито. Ребенок всё плачет и плачет без остановки. Что бы я не предпринимал, ничего не помогало. Взрослые возвратились поздно и застали такую картину: и ребёнок и нянька ревут в три ручья. Больше, кажется, так надолго нас одних не оставляли.
Весной 1945 года уже было ясно, что до победы над Германией остаются считанные дни. У нас своя победа: наконец-то через Женю Белоусову удалось получить заветный пропуск. Впоследствии узнал, что роль сыграло, видимо, Постановление СНК СССР от 15 июня 1945 г. «О мерах по обеспечению выполнения плана восстановления и развития промышленности и городского хозяйства Ленинграда на 1945 год». Разрешалось завести в город 274 тыс. рабочих, инженерно-технических работников и учащихся. Как следует хотя бы из названия этого постановления, если бы не план возрождения промышленности и прочего хозяйства, власти могли бы не пустить домой даже коренных жителей. Вот такая своеобразная была «забота» о людях. К сожалению, ни празднование дня победы 9 мая, ни, позднее, переезд в город память не сохранила. Скорее всего, обстановка дома была настолько трудной, что груз домашних проблем затмил вселенские радости.
В Ленинграде нашу семью ждали очередные испытания. Но это уже следующая отдельная история. Поэтому возвращаюсь к рассказу об окончании двухнедельной поездки в Кологрив в 1991 году.
На перроне Ленинграда для встречи столь почётных путешественников выстроилось всё наше семейство. Город встретил нас проливным дождём.
Первый вопрос, которым меня ошарашил зять, был: «Как вы относитесь к ГКЧП?» Я, конечно, ничего не понял. Оказывается, сегодня, 18 августа 1991 года, с утра по радио и телевидению передают заявление ГКЧП о смене власти, а в перерывах транслируют «Лебединое озеро». Я был не одинок в неведении. Кологрив тоже не заметил переворота. Заметку с таким названием я прочёл через месяц в газете «Московские новости» от 15.09.1991 г.
Вместо послесловия.
«Мы волочили семь десятков
К великой стройке кирпичи,
Нас озаряли с шаткой кладки
Страны дозорные лучи.
Теперь поём единым хором
И – в пику хорам тех времён.
Смелы, раскованы, но – хворы.
Но хор слегка похож на стон».
Александр Володин (драматург). /Ленинградский рабочий. 18.05.1990.
Санкт-Петербург. 1997 г.
Приложение.
Более подробная информация о Кологриве приведена в книге
« Исторические города и сёла Костромской области». Кострома, 2004.
Город Кологрив на высоком берегу реки Унжи, или, как в старину говорили, на «горской стороне», получил своё название, по одной из версий, именно благодаря местоположению. В старину говорили, что городок этот стоял «коло грив», то есть около высоких мест, никогда не затоплявшихся водой. Основание Кологрива относят к первой четверти 16 в. Однако первоначально город был основан на другом месте – выше по течению реки Унжи. Там находилась древняя Шишкилевская волость, лесная, но достаточно густо населённая. Поселения располагались на высоких лесных гривах по правому берегу Унжи. Вместе с Галичем Мерьским они вошли в состав Московского княжества ещё в 14 в. Здесь для создания оборонительных рубежей и защиты от частых казанских набегов выстроили по приказу Василия III многочисленные деревянные городки-крепости. Одна из таких крепостей была срублена в старом селе Михаил Архангел, или Архангельском, в 1521-1525 гг. Позднее крепость получила название Кологрив. Это было военное поселение, и всё здесь было подчинено военно-административным задачам. Особенностью городка Кологрив было то, что здесь не развивались ни торговля, ни ремёсла. После окончания войны с Казанским ханством крепость долго стояла без надобности. В 1649 году пришедшие сюда переписчики вынуждены были написать, что место это вовсе запустело. От всех кологривских дворов остались к тому времени два двора пушкарей, да двор посыльного. Позднее и они исчезли, но стояли до последнего дворы священников, служивших в крепости в церкви Михаила Архангела и в Макарьевской церкви, куда собирались жители окрестных деревень.
В 1708 году при введении нового административного деления город Кологрив вместе со всем Галичским уездом был приписан к Архангелогородской губернии, где и оставался вплоть до 1778 г. Тогда в Кологриве, хоть и пустом, был воевода – капитан Иван Рогозин, сын дьяка, служившего в Москве в приказе, который управлял Галичским уездом. Кологривский воевода решил не восстанавливать старую крепость, а обосноваться в селе Кичине на левом берегу Унжи, поскольку стояло оно на большой проезжей дороге, рядом с рекой и большими запасами леса для строительства, было удобнее для управления территорией. Новый город, возникший на месте села Кичино, получил старое название Кологрив, а старое место города стали звать селом Архангельским. Через новый Кологрив проходили дороги на Кострому (через Парфеньев и Галич), на Ветлугу и Вятку. По воде был путь до Макарьева и Нижнего Новгорода.
В 1778 году по указу Екатерины II село Кичино было официально переименовано в город Кологрив с пожалованием герба, где в золотом поле изображена голова лошади с крутой гривой, символизирующей вторую версию происхождения названия города. К этому времени в новом уездном городе проживало около 200 человек. Было своё казначейство, соляной амбар, питейный дом (торгующий спиртными напитками) и около 40 частных дворов. Кологрив, удалённый от крупных промышленных центров, развивался медленно. Торговля ограничивалась сельскими товарами, которые привозились на еженедельные базары. Раз в год собиралась со всей округе Воздвиженская ярмарка, куда привозили сукно, ситец, овчины, «колониальные товары» (чай, кофе, пряности).
В 1849 году помещица Шубина открыла на свои средства училище для девочек, на базе которого позднее создали женскую прогимназию, дававшую неполное среднее образование. В 1862 г. в городе появилось два мужских училища – уездное и приходское (начальная сельская школа). Позднее заботами земства (выборный орган местного самоуправления) открылись библиотека (1875) и любительский театр, а также уездная земская больница и богадельня, построенная местными лесопромышленниками.
Местные помещики владели крупными лесными угодьями, землями и деревнями и занимались лесом. Здесь заготавливали и сплавляли лес по Унже, который продавался на большой лесной ярмарке в Макарьеве. Отсюда проданный лес сплавляли далее в Нижний Новгород на другие крупные ярмарки и по подрядам по всему Поволжью. По обилию лесов Кологривский уезд был первым в Костромской губернии, где вырабатывали строевой и мачтовый лес. Река Унжа была полноводной и судоходной. Первое частное пароходство здесь открылось в 1861 году. Обстановку на реке можно представить по заметке одного путешественника, совершившего плавание от Кологрива до Макарьева в 1912 году. «….Дробно застукал колёсными плицами «Кологривец», плавно повернулся, дал прощальный свисток и понемногу расплылся в предрассветной дымке чистенький Кологрив, утопающий в распустившейся зелени. …. Пароход лавирует между многочисленных плотов с разложенными на кучах земли кострами –«теплинами», спускающихся вниз, на Макарьевскую лесную майскую ярмарку. ….По реке плывут плоты, местами в несколько рядов. «Кологривец» каким-то путём забился в самую середину деревянной каши и беспомощно выжидает, пока образуется между плотами промежуток, в который он мог бы проскользнуть. Капитан, кажется, первый раз на этом плёсе, - командует неуверенно, меняет приказания ежеминутно. Матросы бегают с шестами в руках с носа на корму и обратно и, переругиваясь с плотовщиками, раздвигают плоты в стороны. ….Чем ближе к Макарьеву, тем больше и больше плотов на Унже. Пароход, сравнительно большой, не успевает проходить между плотами, на каждом шагу наталкивается на них то носом, то боками, и в конце концов опять втискивается в самую гущу. ….Понемногу выбираемся на простор, получив в колесо чурбан с последнего плота, брошенный задорной девушкой-подростком. Идём дальше. До Макарьева остаётся вёрст тридцать. ….Начинается лесная ярмарка. Плоты вплотную наставлены по обоим берегам Унжи от села Ануфриева (вёрст 25 от Макарьева) и до самого Макарьева. Говорят, в нынешнем году леса ещё не особенно много, но оборот всё-таки достигнет нескольких миллионов». (Путевые наброски //Наша костромская жизнь. Кострома, 1912, № 116).
К началу 20 века открылась мужская гимназия (1912), два технических училища, женская прогимназия была реорганизована в полную женскую гимназию (1902). Особое место в системе образования занимало созданное на средства Ф.В.Чижова низшее сельскохозяйственное техническое училище. Оно разместилось в специально купленной для него усадьбе Екимцево и готовило профессиональные кадры для сельского хозяйства. В Екимцеве на месте бывшей усадьбы Ешевских, где родился известный русский историк С.В.Ешевский, вырос целый современный учебный городок, включавший учебные здания с соответствующей материальной базой и жилые постройки.
Кологрив расположен в 341 км к северо-востоку от Костромы при впадении в Унжу речки Киченки, разделяющей город на две неравные части. Он хорошо сохранил свою первоначальную планировку, основные градостроительные ансамбли, историческую застройку. В последней четверти 18 века на левом берегу Киченки, на месте современной центральной площади, размещалась основная часть поселения с кирпичной Воскресенской (1777), по приделу часто именовавшейся Макарьевской, и деревянной Онуфриевской церквями (не сохранились), административными и торговыми зданиями, жилыми домами.На карте в книге отмечены: 1. Собор Успения. 2. Центральная площадь. Часовня и место, где находилась церковь Воскресения. 3. Присутственные места (государственные учреждения). 4. Архив присутственных мест. 5. Женская гимназия. 6. Земская больница. 7. Богадельня имени Д.М.Звонова и церковь Спаса. 8. Дом Г.В.Макарова (музей). 9. Дом Юдина. 10. Городская усадьба. 11. Усадьба Стогова. 12. Дом Звонова. 13. Дом П.П.Перфильева.
Город строился по генеральному плану, утверждённому в 1781 году. В 1807 году была построена каменная Успенская церковь в стиле классицизма (с 1817 г собор), ставшая значительной архитектурной доминантой Кологрива. Особенно интенсивно город застраивается во второй половине 19 века. В этот период завершается формирование административно- торгового центра города, в застройке которого значительную роль играют полукаменные дома с лавками в первом кирпичном этаже. (Они хорошо видны на фотографиях Центральной площади города).
Среди жилых особняков, принадлежавших зажиточному купечеству, выделяется двухэтажный краснокирпичный дом Г.В.Макарова с двумя башенками по углам, выстроенный на окраине города в 1899 г, предположительно, по проекту видного московского зодчего И.И.Рерберга (автора проекта Киевского вокзала в Москве). Ныне в этом здании находится Кологривский краеведческий музей. История строительства здания связана с существовавшей до последнего времени легендой. Старожилы рассказывали, что в конце 19 века в ожидании того, что через город пройдёт железная дорога из Вологды в Вятку, в Кологриве было возведено это кирпичное здание. Однако железнодорожная линия прошла значительно южнее города, а вокзал так и стоял пустой до 1923 года. Легенду развеяла краевед З.И.Осипова, которая установила подлинного хозяина этого особняка и истоки сохранившейся легенды. Действительно, в конце 19 века в Кологриве активно обсуждался вопрос о необходимости прокладки железной дороги к городу, чему противились многие лесопромышленники, использовавшие для перевозки леса собственные баржи. Г.В.Макаров, бывший на стороне местного купечества, пообещал, что в случае постройки железной дороги отдать под вокзал свой особняк, что и стало основой легенды, существовавшей более 100 лет.
Массовая жилая застройка этого периода, хорошо сохранившаяся до нашего времени, представлена, в основном, одно- и двухэтажными деревянными домами. На северной и северо-западной окраине города кологривский лесопромышленник Д.М.Звонов на своей земле строит лечебные, благотворительные и учебные комплексы. Наиболее значительные из них – комплекс земской больницы, состоящий из двухэтажного кирпичного здания аптеки и нескольких деревянных лечебных корпусов. Можно отметить также богадельню, имени Звонова, со Спасской церковью (1911) в формах поздней эклектики (на средства совместно с купцом И.В.Козлова) и женскую гимназию.
После революции 1917 года в городе создаётся промкомбинат, объединяющий лесопильный и кирпичный заводы, строятся электростанция и и мукомольные предприятия. Возникают химическая, сапожная и другие артели. В настоящее время город Кологрив с населением 3,7 тысячи человек – центр Кологривского района Костромской области. Основные отрасли хозяйства города и района – заготовка и обработка древесины, переработка сельскохозяйственной продукции. В городе имеется Центр культуры и досуга, детская школа искусств, краеведческий музей и дом-музей революционера В.Д.Трефелева
В заключение несколько оптимистических сведений.
Из интернета узнал, что в феврале 2006 года заповедник «Кологривский лес», 101-й по счету в России и первый в третьем тысячелетии, был, наконец, создан в 40 км от Кологрива. Огромная заслуга в его открытии принадлежит Василию Михайловичу Пескову, который по этому вопросу дошел до президента В.В.Путина. Этот замечательный писатель – натуралист полюбил эти места и оставил подробные заметки о посещении этого уголка, выдержку из которых можно прочесть в «Комсомольской правде» от 27.05.2004. и в сокращении в нашем очерке.
Девственный лес... Вот впечатление человека, повидавшего много разных лесов - Усманский бор под Воронежем, там же - лес Теллермановский, Шипов лес, дубравную первобытность которых нарушил царь Петр, строивший на Воронеже корабли. Теперь в лесах этих изредка встречаешь дубы-исполины, помнящие петровские времена.
Кологривский же лес никогда не слышал звон топоров. Он такой же, каким был и пятьсот, и тысячу, и, может быть, пять тысяч лет назад. Он растет по законам, не искаженным людьми, и уже поэтому является бесценным памятником природы. В нем испытываешь чувство, как будто увидел чудом сохранившегося мамонта.
Главная примета леса - дерева высотою в сорок и более метров. Гладкие их стволы напоминают колонны Исаакиевского собора в С.-Петербурге. И стоят великаны на Земле уже более двухсот лет. Ели царствуют в этих реликтовых зарослях, ниже их вечнозеленых вершин - ярусы тоже высоких пихт, лип и стройных, как ели, осин и берез. Ниже - рябина, черемуха, еще какая-то зелень подлеска, а совсем на земле - изумрудное пышное одеяло из мха. Всё тут покрыто мхом! Местами он образует мягкие валики толщиной со стоящую ель. Это и есть ели, упавшие лет пятьдесят назад и превращенные временем, сыростью, грибами и незримой животной мелкотою в труху, покрытую мхом. Почти каждый такой валик украшает строй крошечных елочек, проросших из семян на теле великанов, почивших тут своей смертью. Бывает, что дерево или даже куртину деревьев валит буря. Деревья падают, образуя земляной выворотень высотой с двухэтажный дом. Но, бывает, дерево умирает от старости стоя и не перестает быть живописным в этом сообществе великанов - стоит без коры, изъеденное личинками, издолбленное красноголовыми дятлами, летающими тут с криком: «Ки-ки-ки!» Древний ельник с примесью разных иных пород мрачным не выглядит. Там, где образовались «окна» от упавших деревьев, сейчас же в рост идут молодые березки, получив свет, тянутся кверху, соревнуясь друг с другом, малютки-елочки. «Лучшего субстрата для елок, чем тело своих родичей, нет», - говорят лесники. А на гарях (они случались в древних лесах от гроз) моментально прорастает щетина березок вперемежку с осинником. Это первая ступень леса. Березы и осины живут недолго - лет до ста, умирая, они уступают место ельникам в местах сыроватых и соснам - в сухих. Дубняки, сосны и ели царствовали в древних лесах, образуя вместе с подрастающими ярусами своих соплеменников и иными членами лесного сообщества систему хорошо сбалансированную, живущую по законам, определившимся еще в те времена, когда людей на Земле не было, когда с лесом взаимодействовали только животные, грибы, ягоды, травы, мхи и лишайники. Выбирая спелые, наиболее ценные в этих системах дубы, сосны и ели, человек, если даже и соблюдает нормы пользования лесами, заставляет их жить по искаженным законам, не дает им вернуться на естественный путь развития. Поправить это уже невозможно, надо стремиться хотя бы не оставлять пустыри на месте лесов. И потому пусть жалкие остатки первозданных лесов, вроде девятисот гектаров Кологривского леса, уберечь крайне необходимо.
И этим уже давно озаботились. Кологривский лес объявлен памятником природы. Но этого мало. Девственный лес интересен не только как чудо, дошедшее к нам из тумана далеких времен, лес важен как полигон для ученых, как наглядное пособие к уже открытым (и еще не открытым!) законам жизни лесов. Забота эта не только местная, костромская и не только российская - всё человечество заинтересовано в сохранении эталонов природы, чтобы по ним поверять свои действия в лесопользовании.
Гусиный заказник «Кологривская пойма»
Гусиная столица России. Так с недавнего времени называют небольшой городок Кологрив, расположенный на северо-востоке Костромской области. За что же получил он столь необычный титул?
Практически в черте города Кологрив есть удивительное место, имеющее мировое значение - гусиный заказник «Кологривская пойма». Каждую весну здесь останавливаются на отдых десятки тысяч диких гусей, совершающих перелет из Европы в Арктику. В Кологриве у них своеобразная курортная зона – в течение месяца они отдыхают на полях и лугах, в пойме реки Унжа, набираются сил перед перелетом в заполярную тундру, где будут выводить потомство. При этом осторожные птицы живут у нас в непосредственной близости от людей, практически в черте города. Такого нет больше нигде в России!
Перелетные гуси находятся на территории гусиного заказника «Кологривская пойма» с апреля до конца мая. Идеальные условия для наблюдения сразу оценили голландские и российские ученые-орнитологи. В стерео-трубы, бинокли они рассматривают гусей и порой находят особей, окольцованных в Голландии. С 2008 года кольцевание птиц проходит и в Кологриве.
По словам биологов, Кологрив – ключевая орнитологическая территория, позволяющая проследить маршруты миграции диких птиц. Поймы с многочисленными станичными понижениями, заполняющиеся во время половодья водой, являются излюбленным местом отдыха куликов, кряквы, чирка-свистунка, чирка-трескунка, свиязи, чайки сизой, чайки озерной, гоголей. Территория заказника служит кормовым и гнездовым биотопом редких и охраняемых видов птиц. Среди них есть птицы, занесенные в «Список редких видов животных Костромской области, охраняемых на ее территории»: гоголь, речная крачка, клинтух, чернозобик, перепел, серая цапля, большой улит, травник. На территории заказника зафиксированы виды, занесенные в Красную книгу России: сарыч ястребиный, скопа, большой кроншнеп.
С каждым годом туристическое паломничество в Кологрив возрастает. Ведь огромное скопление гусей для жителей и гостей города – уникальная достопримечательность: где ещё можно увидеть с небольшого расстояния столько крупных диких птиц?
В мае 2005 года в Кологриве состоялся первый «Гусиный праздник». С тех пор он стал традиционным. Участником его может стать любой желающий.