…Утро было мутным. Как в замедленной съёмке движущиеся силуэты покадрово проявлялись на фоне свинцово-серого оконного проёма. Казались сюрреалистическим бредом создателей какой-то очередной мультяшной херотени.
Голоса сливались в монотонное «гу-бу-гу», растекались фоновой подзвучкой, не позволяли уцепить за хвост смысл того, что говорили…Кто говорил? О чём?..Он силился различить хотя бы одно знакомое слово, но упорно не желавшее включаться сознание воспринимало лишь неразличимый гул. Тупой и монотонный, как шум котлов в кочегарке у Стива. Он был, Стив, в его сне был, точно. А что потом? Что дальше-то? И где грань между сном и реальностью? Где он сейчас? И Антон, и Стив, и…кто ещё-то?
Нужно было вырвать себя из власти отчётливого, выписанного в деталях сновидения и бросить в колышущуюся полупрозрачным маревом действительность.
Со стоном приподняв голову, присел на продавленном кресле-кровати. Сбившаяся в ком простыня неряшливым сугробом грязно-белого снега растеклась на присыпанном разноцветной россыпью конфетти паласе. Подушка - там же, украшенная сверху причудливо застывшими в форме розочки трусами, напомнившими отчего-то салфетки в ресторане, где отмечали они окончание первого курса. И первая чётко сформировавшаяся мысль словно перещёлкнула тумблер на щитке памяти. И он уже не был уверен, что это нужно...
До боли, до судорог захотелось вновь вернуться в то зыбкое состояние беспамятства, в котором можно было воспринимать окружающее бредом, фантазией, прерванным и вновь продолжившимся сном. Чем угодно, но не действительностью…
- Твою ж мать. Ну, мудаки херовы. Это нужно было за неделю так засрать квартиру. Паскуды. Чтобы духу вашего здеся через час не было.
Бабка врала. Эта хитрожопая колода сразу ему не понравилась…
…Они сорвали написанную корявым почерком бумажку на столбе возле универа. Видно, висела та совсем недолго. С «незаконнорожденными» объявами конкуренты-риэлторы расправлялись быстро. Но эту те содрать не успели. Её сорвали Сергей с Антохой.
«Здаётса квартира двум студентам мальчикам русским нипющим».
Они были студентами, мальчиками, «нипющими». Потому и сошлись с Антохой на одной из тусовок первокурсников. Над ними подшучивали, пытались раскрутить на «ты меня уважаешь». Но они держались стойко. У них не было выбора.
У Антохи удалена селезёнка. Отбили в армии. И с лёгкими непорядок. Демобилизовали за несколько дней до начала экзаменов. Он успел. Поступил на отделение хорового дирижирования. Не вытягивал по классу саксофона, задыхаться начинал.
Дорогущий инструмент сиротливо пылился на старом, рассыпающемся общежитском шифоньере. Иногда Антоха стаскивал его оттуда, бережно обтирал налипшую пыль, уходил на берег реки, начинавшийся в нескольких метрах за забором общежития. Играл репертуар Фаусто Папетти, Луи Армстронга, Чарли Паркера. Сбивался, падал обессилено в замусоренную пустыми пакетами из-под чипсов, пластиковыми бутылками и ещё Бог весть чем траву, дышал тяжело, выхаркивая мокроту и, казалось Серёге, куски лёгких, в вечные свои клетчатые безразмерные платки.
Кричал: «Выходи уже. Чего ты таскаешься за мною». Сергей выходил из таких же, как прибрежная трава, загаженных, изломанных кустов с россыпью под ними использованных резинок и шприцов. Ну, таскается, и что. Имеет право гулять, где хочет. Может быть, это случайность, что их пути-дорожки с Антоном совпадают.
И они сидели рядом, пили из пластиковой бутылки минералку и молчали. Никогда не говорили о том…
О том, почему…
Не хотел Антон говорить на эту тему. А Сергей и вовсе не больно-то охоч до разговоров.
Сергей не пил потому, что на дух не переносил алкашей. Он ненавидел этих…бывших людей…
…Мама умирала тяжело. Иссохшее до подобия скелета тело было неожиданно тяжёлым. И он видел, как трудно ухаживать за ней бабушке. Подходил, пытался помочь. Но угасающее сознание больной давало сигнал, в глазах появлялся дикий страх. Суетливо метались руки, пытаясь натянуть на колени ночную сорочку, спрятаться, скрыть от глаз сына свою немощь, отвратительный натурализм разваливающегося на куски тела. Он отступал, выходил из комнаты. Возвращался лишь, когда звала бабушка. Мама тихо лежала в кровати с укреплённой по краю отшлифованной доской. Он прикрутил её тогда, когда начались боли, от каких, бывало, мать скатывалась на пол, билась в судорогах о холодный линолеум.
Она умерла во сне.
Затем были два дня суеты, беготни с документами, запах кадила в квартире. И люди, люди.…И он корил себя за то, что с нетерпением ждёт, когда закончится это никому не нужное действо. Оно уже не было нужно маме. Она так просила не устраивать этих нелепых процедур прощания, панихиды. Но бабушка всё равно сделала по-своему. Шелестящая толпа соседей и бывших маминых сослуживцев шла потоком. Сваливали в общую кучу букеты цветов, совали бумажки в гроб. И распластанная по столу в их небольшом дворе цветочно-целлофановая гора эта казалась какой-то пластиковой, не натуральной. Такая же не живая и восковая, как ставшее необычно красивым мамино лицо. Она даже на старых фотографиях не была такой…Царственно изысканной, нежной...
«Тот» сидел на лавке у подъезда. Сергей услышал: «Сынок». С недоумением рассматривал мужика в приличном опрятном костюме и растоптанных кроссовках из-под стильных брюк. У него была рассечена бровь, тонкая кожица слегка затянула рану. И что-то в этом розоватом, едва заметно пульсирующем шраме было трогательное и беззащитное. Словно пузцо новорождённого щенка.
Сергей так и говорил про себя «тот». Он не был отцом - этот «тот». Он был посторонним, чужим на печальной процедуре. И не понятно – зачем пришёл. Зачем…Уже не нужно ничего. Когда нужно было, его не было. Где был, чем жил – неведомо. Да ведомо, конечно. Морда опухшая с бодуна, руки пляшут, суетливо прячутся в карманы приличного костюма с чужого плеча.
- Сынок. Вот так получилось. Мама…
Слеза застряла в бороздке у носа. Некрасивая, неискренняя пьяная слеза, напоминавшая высморкнутую соплю. И Сергей не знал, как отвязаться, переминался с ноги на ногу, заметив тревожный взгляд бабушки. «Тот» сам решил проблему.
- Сынок. Я пойду, ты не бойся. Мне бы это… помянуть.
Ком смятых бумажек, вытащенных из гроба, сунула в руки Сергею соседка, наказав раздать милостыню в церкви и на кладбище. Он протянул «тому». Обернувшись, заметил, как бережно перебирают пляшущие руки купюры, разглаживая и складывая в неопрятную пачку...
… Квартира оказалась совсем недалеко от университета, лишь пройти через парк в старый двор с исковерканными детскими качелями. Осталась от них металлическая стойка да сиротливо поскрипывающая на осеннем ветру доска, сорванная с одной петли.
Небольшая комнатушка, кладовая и кухня со старой ржавой раковиной и приобретённой на заре прошлого столетия газовой плитой были предельно запущенными. В квартире стоял запах прокисших щей, устоявшегося, законсервированного за запертыми на все шпингалеты окнами табачного дыма и тухлятины.
Девчонки из группы с восторгом приняли приглашение поработать. Сергей подозревал, что не бескорыстно. Да не беда – отыграет. Хоть все ночи подряд. Всё было ерундой по сравнению со счастьем самостоятельного и вполне комфортного жития в будущем.
Работали споро и весело. Светке только дай покомандовать. Она чётко распределила обязанности, при этом получилось, что самой работы почти не осталось. И лукаво поглядывала из-под сдвинутой на лоб косынки с надписью «Мосх – не роскошь, а реальная необходимость». И непонятно почему нравилась эта глуповатая надпись. Наверное, потому, что вся Светка нравилась.
Из-за сдвинутого на середину комнаты шифоньера выгребли до двух десятков мумифицированных трупов мышей. Переклеили обои.
Они ездили на рынок выбирать их со Светкой. И ему не нужно было ничего говорить. Просто некуда было вставить свою говорильню. Забавно, что несмолкаемая трескотня не раздражала. Ему нравилось безропотно подчиняться её выбору, нравилось наблюдать за яростной торговлей с продавцами потолочной плитки и вантузов, кружков на унитаз и кастрюль.
Через три дня это была уже другая квартира. Сергей и не знал, что для кухни нужно столько примочек всяких - кастрюлек там, горшочков. Да ещё и занавески девчонки повесили какие-то замысловатые, скошенные к середине, в широкую складку.
Отрабатывать за помощь Сергею всё же пришлось. Да такая «отработка» ему была только в радость. Он любил беседовать с гитарой, любил, когда замирали слушатели от особо удачно прозвучавшего аккорда. Надеялся, что останется Светка, а он как-то договорится с Антохой, чтобы тот переночевал у Стива.
Стив жил в роскошном родительском особняке. И с родителями дружил. Они у него, как парни говорят, продвинутые, молодые совсем. Зачем ему нужна работа в кочегарке? Но он работал...
Собиралось там ночами «студенческое сообщество», как называл ребят сторож Андреевич, таскавший первостатейный первач, вяленую рыбу и пиво. И называвший всех их «сынками».
Сергей очень хотел, чтобы Светка осталась. Но поговорить с ней так и не решился. И она ушла. Показалось ему, или верно, но взгляд был при том немного разочарованный, и по-прежнему лукавый.
…Хозяйка разорялась, хамски шлёпая по свежевымытым полам грязными резиновыми сапогами, швыряла на кухне новые кастрюли, отбивая эмаль, отчего цветочки и горошек уж не выглядели столь нарядными, срывала новые занавески на кухне. Вслед за ней всюду таскался громадный парнище с дебиловатым выражением лица и красными кулаками, высовывавшимися из-под коротких рукавов какой-то детской клетчатой куртчонки.
Антоха с ужасом наблюдал за погромом. Он был похож на промокшего в весенней луже воробья – нахохлившийся, жалкий. Лишь когда хозяйка потянулась к футляру с инструментом, пронзительно, сорвавшись на фальцет, закричал.
- Нет, нет, нет. Вы, жирная свинья, не трогай его. Не трогай, тварь, скотина. Сволочь.
Антоха не умел ругаться. Он вдруг съехал, проелозив спиной по стене, на пол, забился в припадке. На посиневших губах появилась желтоватая густая слюна. Направившийся было к нему этот... её сопровождающий, отступил, попятился.
- Нет, нет, нет. Меня нельзя бить. Нельзя, нельзя.
У Антохи началась истерика. Сергей вызвал Стива. Хозяйка осталась на кухне, бухтела что-то о кволых дохляках и «засратом поколении».
Стив подъехал минут через двадцать, погрузил Антохины вещи. Безразлично наблюдая за его движениями, тот встрепенулся лишь, когда Стив подхватил футляр с саксофоном.
- Нет, нет, я сам.
Так и ушли они втроём - Стив, Антон и саксофон. Стив сказал, что вернётся за Сергеем. А хозяйке – что так этого не оставит, и его отец непременно разберётся во всей ситуации.
Распластав пузо по коленям, восседая на новом, купленном ребятами накануне стуле, хозяйка жилплощади нагло заявила: «А ты документ покажь. Что эти засранцы не скрали у меня ключи. Покажь, а тогда и пасть разевай. Папа разберётся. Засунь своего папу… »
Договорить она не успела. Стив двинул в её сторону. Но на пути встал Сергей.
- Не стоит она того. Да и права. Мы деньги передавали – никто не видел. Наверное, не в первый раз. Вон, у неё группа поддержки.
Дебил деловито сгружал в необъятный баул новые кастрюли, занавески. Распахнул платяной шкаф, потянул с вешалки куртку. Эту куртку Сергею бабушка подарила.
…Он уезжал в июле. Южное солнце раскалило выщербленную платформу с неряшливыми гудронными заплатами, прилавки недокуроченных ларьков на перроне, арматуру металлической фермы переходного моста. Воздух, густой, дрожащий и едва заметно перетекающий, колышущийся, словно подсохшее желе в витрине вокзального буфета, обволакивающий липкой горячей простынёй, не давал вздохнуть в полную силу. Казалось, даже лёгкие заполнены этим не желающим расжёвываться желе. И он видел, как тяжело дышит бабушка, оставшаяся на медленно уплывающей назад платформе. Она прошла немного за вагоном, остановилась возле выкрашенного тёмно-зелёной краской контейнера, улыбалась натужно, взмахивала рукой. И знал он – пока не скроется хвост поезда за поворотом, не позволит себе сгорбиться по-старушечьи. Не уйдёт домой, безнадёжно шаркая крепкими ещё, сухими, сильными ногами. Туда, в пустой и гулкий дом, ставший для неё слишком большим. Она сама потребовала, чтобы он уехал. Именно потребовала. Потому, что профильного ВУЗа в их городе не было, а он должен был учиться. Мама хотела.
… Она умудрилась втиснуть эту куртку в сумку так, что он и не видел. Как … И купила её без него. И, на удивление, купила то, о чём он так долго мечтал. Она была мягкой, почти невесомой, но необыкновенно тёплой. Кожаная куртка с подстёжкой из натурального меха. Хорошая фирма, качество… Как смогла?... Из её-то пенсии. Потом он спросил, не осталась ли должна. Сказала – нет. Но разве она правду скажет…
…Дебил распахнул дверцы платяного шкафа, потянул с вешалки куртку.
- Оставь, не твоё.
- Гы, а здесь всё моё.
Это сказал не тот…Голос со стороны кухни. Она стояла в дверях. Старая мерзкая жаба ухмылялась с недавно вымытого, выскобленного металлическим резаком, что нашли они за отодвинутым на середину комнаты старым шифоньером, порога. Там много чего было, за этим громоздким мебельным монстром – трупики высушенных мышей; использованные презервативы; облатки из-под таблеток; пластиковые, покрытые пыльной плёнкой пивные бутылки и… куски, обрезки меха кроликов. И вот тот самый резак. Он так и остался лежать на подоконнике, за тёмной, тяжёлой шторой. Её Светка принесла. И командовала, сидя на мягкой скамеечке, как правильно заложить складки, протянуть свободно провисавший шёлковый шнур...
Сергей спокойно прошёл к подоконнику. Отодвинул штору. Взял резак. Он помнит, как плеснулся, вытек густой полосой слюны из распахнутого рта … этого… страх. Он никогда не знал раньше, что страх бывает таким…густым, ощутимым, материальным. Безобразным, жалким, тупым и…безнадёжным. Он был уверен, тот, идиот, что Сергей ударит….
Но…Он... не смог. Не смог вот этого... живого...
Сергей обошёл застывшую тушу… Аккуратно снял куртку с вешалки, захлопнул за собою дверь…
…
В котельной у Стива пил старательно и неумело. И повело его быстро. Стив отобрал телефон… И правильно – вечером бабушка будет звонить. Она сразу по голосу поймёт…
Кто-то приходил, уходил, потом он помнит – куда-то ехали. С кем? Зачем? В машине звучал манерный и фальшивый голос какого-то очередного местного «звездеца». «Утро туманное, утро седое». Но ночь же, причём утро? И потом была чья-то квартира. Чья?
И сейчас чья? А как? И что?
- Отошёл? Едем ко мне. Мать сказала ещё ночью, чтобы тебя привёз. Но куда тебя… такого? Антоха там с ней вроде подружился. С моей матерью все дружат. И я тоже.
Стив плюхнулся прямо на палас, усыпанный конфетти. Странно, Новый Год давно прошёл. Они что, каждый день отмечают. Во жизнь – каждый день праздник.
- Давай, собирайся. Сейчас кофе дамочки организуют.
Кофе был потрясный. Сергей выпил его прямо из крошечной джезвы, обжигающей губы, как тогда, на платформе, арматура – руки.
… И мама у Стива была потрясная. Маленькая, стройная, коротко стриженая, она ничем не отличалась от девчонок из их группы. Сидела на пороге особняка, курила почему-то «атомный» Captain Black.
- Ма, ты чего тут? А Антоха где?
Стив выглядел... Странно выглядел. Он знал свою маму. Он с ней умел дружить. И снова…страх стал ощутимым, осязаемым. Словно густая, тянущаяся струйка слюны у того…
- Увезли Антоху. Час назад увезли. В Берёзовую. В психушку. Ему плохо стало под утро. Всё время кричал: «Меня нельзя бить. Нельзя. Нельзя».
… Он в лесу стоял, особняк родителей Стива. Солнце - утреннее, не выспавшееся и слегка сердитое, примороженное осеннее солнце рвануло сквозь густой частокол корабельных сосен, просочилось меж слоями стелющегося в низине над рекой тумана. Разогнало утро. Туманное утро, седое…