Ч. 2. Жаровы. Гл. 2. 1. Нарком-по-морде

Жанна Жарова
Часть 2.  Жаровы – быль и легенды

Глава 2.1. Родня. Внук Пестеля - «нарком-по-морде»

Мой отец Жаров Сергей Васильевич, в отличие от всех предыдущих действующих лиц моего рассказа, – не одессит. Вернее – одессит, начиная с послевоенных лет и до конца своих дней. А родом он из Переславля-Залесского (родился в селе Андреевское Переславского района Ярославской области в 1921 году). Семья была большая – у матери Кирьяновой Аграфены (Агриппины) Николаевны, 1883 года рождения, было 11 детей, из них выжило 8, а после войны осталось только шестеро – четверо братьев и две сестры (один из братьев, Дмитрий, 1918 года рождения, погиб в 1942 году в Ленинграде во время блокады). Отец был младшим.  Братьев звали Алексей, Николай и Леонид, сестер – Валя и Лида. Я их практически не знала – Алексей жил в Муроме, а остальная родня в Ленинграде, и особо тесных связей с ними отец не поддерживал – разве что отвечал на редкие письма и поздравительные открытки. Помню фразу из открытки: «...Ты стал совсем чуждый». Это была открытка от одной из сестер отца – Валентины. Она приезжала к нам в Одессу, так что ее я как раз помню.
Мать отца – моя бабушка Груша – тоже приезжала познакомиться с невесткой и внучкой, когда мне было лет 7-8. Помню строгую, уже немного грузную тогда, пожилую женщину в темном платье, в темном повязанном по-крестьянски платке (она и была крестьянкой по происхождению). Большие серые – суровые, я бы сказала – глаза: я ее немного побаивалась. И не зря: по рассказам отца, детей она воспитывала в строгости, и в случае какого-либо непослушания с их стороны стоило ей только посмотреть на провинившегося, и этого уже было достаточно.
Пробыла она у нас недолго – мне кажется, они с мамой (и с остальными членами семьи) взаимно не понравились друг другу. Во всяком случае, больше она не приезжала, и отец тоже к ней не ездил, так что до ее смерти в 1957 году они больше не виделись.
С остальными же своими братьями и сестрами отец меня и маму познакомил, когда я окончила институт: в качестве подарка повез нас в Ленинград. Но меня тогда гораздо больше интересовал сам город, чем какие-то дальние (как мне казалось) родственники.
В результате из отцовской родни я знала более или менее только двоих: двоюродную сестру отца (а мою, стало быть, тетю) Наташу – дочку Антонины, одной из сестер его матери, – и своего двоюродного брата Виталия (сына Алексея – одного из братьев отца). И о них хочу рассказать подробнее: о Наташе – в этой главе, о Виталии – в следующей.
Наташа приехала к нам в Одессу впервые, когда мне было лет 10, а ей соответственно 18 – она была ровесницей нашей Таллы. Помню, всю семью, и меня в том числе, поразило наше сходство: мы были похожи, как родные сестры! Может быть, еще и  поэтому Наташа всем (а мне особенно!) очень понравилась.
Потом Наташа приезжала в Одессу еще два раза – уже с мужем, Володей Гуляевым  – высоким синеглазым брюнетом (еще один красавец в нашем сериале!). Наташа в свои 18 лет не была, строго говоря, красавицей в классическом понимании этого термина – это была стройная хорошенькая девушка, очень симпатичная и милая, подкупающая своей непосредственной манерой держаться. Нужно сказать, что замужество пошло ей на пользу: она как-то расцвела вся, и хотя и располнела очень с возрастом, но сохранила свою привлекательность. Для читателя с богатым воображением могу добавить, что внешне она сочетала в себе черты популярной поэтессы Ларисы Рубальской – и Татьяны Никитиной (думаю, читателям знаком дуэт Татьяны и Сергея Никитиных, исполняющий авторские песни). И она, и муж ее были инженерами – Наташа, кажется, химик или технолог пищевой (или легкой?) промышленности – точно не помню. Володя был, по-моему, электронщик – в дальнейшем кандидат или доктор наук. 
Думаю, читателю будет интересно узнать, что Наташа была внучкой «первого красного адмирала» Модеста Васильевича Иванова. (Мать Наташи Кирьянова Антонина Николаевна – родная сестра моей бабушки Груши – вышла замуж за сына Модеста Иванова – Георгия).
В советской литературе о Модесте Иванове написано немало,  есть даже отдельная книжка. А сегодня сведения о нём можно найти и в Интернете – в частности, в Википедии. Для тех же читателей, которым это имя незнакомо, приведу несколько исторических фактов и цитат, дополнив их воспоминаниями моего отца.
До революции Модест Иванов был капитаном 1-го ранга, командиром крейсера «Диана». После 1917 года одним из первых русских офицеров перешел на сторону большевиков. Был знаком с Лениным, и в семье хранился ленинский автограф телеграммы, по которой Иванова вызывали в Смольный для назначения его товарищем министра по морским делам. Позже он стал министром – народным комиссаром, и домашние в шутку называли его «нарком-по-морде», иронизируя по поводу советской моды сокращать названия.
Вот отрывок из книги Малькова Павла Дмитриевича (служившего на «Диане» матросом первой статьи) «Записки коменданта Кремля» (см. http://militera.lib.ru/memo/russian/malkov_pd/02.html ):
«В 1915–1916 годах то на одном, то на другом корабле вспыхивали волнения. Матросы линейного корабля «Гангут» в октябре 1915 года подняли мятеж. Это выступление было жестоко подавлено. Команду «Гангута» расформировали, несколько сот моряков отправили в штрафные части, в пехоту, а человек пятнадцать-двадцать пошло на каторгу.
По приказу командующего флотом на подавление мятежа были посланы команды разных судов. Получил приказ выделить людей на эту операцию и командир «Дианы» капитан первого ранга Иванов 7-й{1}. Однако командир нашего корабля уклонился от исполнения этого приказа. Он доложил командующему флотом, что крейсер только что пришел из похода, команда устала, надо проводить генеральную уборку и выделить людей трудно. Так и сошло. Матросы «Дианы» в усмирении мятежа не участвовали.
В 1916 году чуть не вспыхнули волнения и у нас, на «Диане». Все началось с солонины. Однажды нам на обед дали борщ из гнилой солонины. Матросы возмутились. Команда дружно отказалась от обеда. По тем временам это был настоящий бунт. Трудно сказать, чем бы все это кончилось при другом командире. Но командир «Дианы» Модест Васильевич Иванов, хоть и был офицером высокого ранга, относился к матросам вполне по-человечески. Да и огласки боялся, не хотел скандала. По его приказу весь личный состав корабля выстроили на верхней палубе. Командир «Дианы» вышел к команде в парадной форме, при орденах.
— Мне, — заявил он торжественно, — в условиях военного времени дана неограниченная власть. В случае бунта могу даже взорвать судно. Но пользоваться своей властью сейчас не буду. Сами, надеюсь, одумаетесь.
— Зачинщиков я не ищу, — закончил Иванов 7-й, — беспорядки приказываю прекратить. Если не кончите, пеняйте на себя. Тогда обязательно найду, кто заварил эту кашу, и всех повешу на клотике. Вверх ногами! Так и знайте.
Угроза командира кое на кого подействовала, настроение спало, да и кормить стали лучше.
Конфликт кончился мирно.
.....
{1} В царской армии и на флоте, когда несколько офицеров одного подразделения или соединения носили одну и ту же фамилию к ней добавлялся порядковый номер: Иванов 7-й, Петров 4-й, Васильев 2-й и т. д.».
И еще одна цитата – оттуда же (см. http://militera.lib.ru/memo/russian/malkov_pd/05.html):
«Когда я направлялся в комендатуру, меня окликнул Манаенко, минер с «Дианы», старинный приятель. Он теперь работал у меня помощником.
— Павел, тут к тебе один твой дружок пришел, в комендатуре дожидается! — Манаенко подмигнул и хитро улыбнулся.
Что еще за «дружок»? Открыл дверь комендатуры, глянул — батюшки вы мои светы! Вот так гость! Вытянулся нарочно у порога и рявкнул не своим голосом:
— Здравия желаю, ваше благородие!
Передо мной сидел не кто иной, как бывший командир крейсера «Диана» капитан первого ранга Иванов 7-й, Модест Васильевич. Только в каком виде? От блестящего флотского офицера не осталось и следа. Вместо белоснежной фуражки на его голове красовалась грязная драная папаха; вместо расшитого золотом морского мундира на плечах болталась серая, затасканная, местами изодранная в клочья солдатская шинель.
Злобы против капитана я никогда не имел, наоборот, всегда относился к нему с уважением. Человек он был не глупый, прямой и к нашему брату, матросу, относился неплохо. Навсегда запомнилось его поведение во время восстания на «Гангуте», когда он не допустил участия команды «Дианы» в карательной экспедиции против мятежного крейсера. Запомнилось и его поведение во время волынки у нас на «Диане», чуть не вылившейся в бунт. Ведь все это сошло тогда нам с рук, никто из матросов не пострадал, хотя кое-кто из офицеров и хотел разделаться с зачинщиками.
Да, Модеста Васильевича Иванова матросы знали хорошо, уважали его, верили ему. Недаром в Октябрьские дни, когда встал вопрос о составе коллегии по морским делам, мы — Ховрии, я, другие матросы — рекомендовали капитана первого ранга Иванова. И вот Модест Васильевич, мой бывший командир, здесь, в Смольном. Но в каком виде? Что за маскарад?
— Что, братец, уставился? Трудно узнать капитана первого ранга? — произнес Модест Васильевич с горькой улыбкой.
Из его рассказа я узнал, что еще в момент Октябрьского восстания Иванов заявил некоторым офицерам, предложившим ему принять участие в борьбе против большевиков, что против своего народа, против России не пойдет. Его тут же окрестили «большевиком» и пригрозили расправой.
Сразу после восстания он уехал в Царское Село, где жила его семья: собраться с мыслями, как он объяснил.
Там, в Царском Селе, на его дачу напали красновцы, все разграбили, сам еле живой ушел. Спасибо, бывший вестовой помог достать эту шинелишку.
— Зато теперь во всем разобрался! — закончил свой печальный рассказ бывший командир «Дианы».
Я взволнованно пожал руку капитану первого ранга и отправился разыскивать Подвойского, чтобы рассказать ему всю эту историю. А через день или два, 4 ноября 1917 года, я прочитал подписанное Лениным постановление Совнаркома:
«Назначить капитана первого ранга Модеста Иванова товарищем морского министра с исполнением обязанностей председателя Верховной Коллегии Морского Министерства»».
Мой отец в детстве и в юности бывал в доме у Модеста Васильевича в Гатчине – ведь последний приходился ему дядей – и хорошо его знал. Рассказывал, что в их доме до самой войны соблюдался так называемый «адмиральский час», как на корабле – главе семьи перед обедом подносили чарку водки, он ее выпивал – и только после этого все приступали к трапезе.
Но самым интересным для меня из рассказов отца об этом человеке оказалось то, что, по семейной легенде, он был... внуком Пестеля!!!
Я впервые услышала об этом  от отца много лет назад: тогда как раз появилась в прессе какая-то публикация о Модесте Иванове, и отец рассказал эту историю «к слову». После казни декабристов их дети лишены были дворянства и всех гражданских прав, в том числе и права носить свою фамилию, а принимали фамилию по отчеству отца – так они и стали Ивановы. Правда, никаких сведений о том, что у Пестеля были дети, официальная история нам не сообщает. К сожалению, отец мне рассказал эту историю уже после того, как Наташа в последний раз приезжала в Одессу: иначе я уж расспросила бы и ее во всех деталях...
Ни моего отца, ни Наташи, ни ее мужа уже нет в живых. Осталась дочь Юля – но я ее не знаю.  Так что и расспрашивать сейчас особенно некого...
Тем не менее, я пыталась отыскать какие-то сведения о потомках Пестеля в научных библиотеках города – но ничего не обнаружила.
А недавно, в процессе работы над этим материалом подыскивая публикации о Модесте Иванове, я наткнулась в Интернете на очень интересную статью Александра Бережного «Легенда или семейное родство советского адмирала» в Альманахе "Факел", 1989 г. – см. http://decemb.hobby.ru/index.shtml?article/legenda.
Не могу удержаться, чтобы не привести цитату и из нее:
«Московский историк полковник-инженер в отставке Г. Б. Ольдерогге, внук участника Отечественной войны 1812 г., сам прошагавший фронтовыми дорогами Великой Отечественной, в 30-х годах знал одного моряка. «Он приезжал в Гатчину, — вспоминал Георгий Борисович, — огромный ростом, веселый и громогласный, с обветренным лицом, с седеющей бородкой, делающей его похожим на скандинавских мореходов. Он появлялся у нас дома — мои родители дружили с ним и его женой, Софьей Александровной, или родители отправлялись в гости к Ивановым, иногда брали и меня».
Из рассказов этого удивительного человека Ольдерогге узнал, что Модеста Васильевича Иванова — так звали старого капитана — еще в первые дни Октября как крупного специалиста флота пригласил к себе В. И. Ленин и предложил ему принять командование военно-морскими силами Петроградского военного округа. Видел историк на стене гатчинской квартиры М. В. Иванова и ленинский автограф телеграммы, по которой тот был вызван в Смольный.
Тогда же был засвидетельствован и еще один интереснейший факт, имеющий самое прямое отношение к биографии моряка-капитана. «А ведь я внук декабриста Павла Ивановича Пестеля!..» — обронил как-то с грустью Модест Иванов, когда речь зашла о его родословной».
И далее:
«Предание, услышанное Г. Б. Ольдерогге (первый биограф М. В. Иванова) в 1936 г. от Модеста Иванова, гласит, что у Павла Пестеля в те годы в Митаве была пылкая любовь. Будто остался внебрачный сын, для которого он добился дарования прав наследования имени и дворянства. Якобы было положительное решение самого Александра I, особо ценившего дипломатические способности полковника Пестеля».
И далее автор статьи рассказывает об историческом расследовании, косвенно подтверждающем семейную легенду.
Что касается меня, то я этой легенде верю – может быть потому, что еще с детства, с тех пор как я прочла роман Марии Марич «Северное сияние», образы декабристов и их жен навсегда покорили мое воображение... Настолько, что я даже написала стихотворение «Жена декабриста» – хотя в момент его написания никаких ассоциаций с этой семейной легендой у меня и не было (скорее с фильмом «Звезда пленительного счастья»):

Жена декабриста

 
Покатость плеч, и пена кружев,
И нежность взора и ланит…
В далекий плен сибирской стужи
Почтовая кибитка мчит.

Метет метелицей дорога,
Замолк бубенчик под дугой.
В глуши забытого острога
Невольно станешь ты другой:

Улыбка реже тронет губы,
Где милая покатость плеч?
«В Сибири нравы слишком грубы!» –
Звучит в ушах жандарма речь.

– «И вам ли жить вдали от света?
Вы прав лишаете детей!» –
Но ты твердишь в ответ на это
Одно лишь: «Дайте лошадей».

…Иные дни, иные лица…
Кибитки той простыл и след.
Но лег на книжные страницы
Сиянья северного свет,

И в них живет ваш облик милый,
И нас пленяет вновь и вновь,
Как отблеск той высокой силы –
Любви, что больше, чем Любовь!
 
Впрочем, я, пожалуй, слишком увлеклась рассказом о семейных преданиях, легендах и  исторических личностях. Пора, наверное, вернуться к более близким родственникам моего отца и сказать несколько слов о его прямых предках – и об этом пойдет речь в следующей главе.

На фото - Модест Иванов.