Лучше жить в свое удовольствие, чем кончать с собой.
(Винсент Ван Гог)
Я знаком с Дмитрием около двадцати лет. Примерно столько мне понадобилось, чтобы побывать в детском саду, чтобы пойти в школу и закончить ее. После окончания школы наши с Дмитрием дороги стали расходиться. Хотя, если быть искренним до конца, наши дороги стали расходиться с первого дня нашего знакомства. Невидимая нить между нами становилась толще и в итоге превратилась в необхватный канат. Теперь я понимаю, почему мне стало так легко на душе после того случая. Несчастным, как бы я не хотела его представить, этот случай так и не стал...
Дмитрий не представлял собой ничего особенного. Он был даже не симпатичным. Угловатая фигура, руки длиннее, чем нужно. Непонятная одежда была на размер больше, и скрывала тощее тело. Голос у него был тонким, не мужским. Я "басил" уже с десятого класса, и ходил на тренировки в спортивный клуб. Сколько раз я пытался и его туда затащить. Но он все как-то отнекивался, находил отговорки и избегал подобных разговоров. Иногда мне казалось, будто Дима вообще избегает всего, что связано тем или иным образом с человеческим общением, с многолюдным обществом, с компанией. Ему были чужды собрания студенческого кружка, его не привлекали дискотеки, ему не нравилось ходить в столовую. Он был на виду, но его как бы и не было. На уроках он всегда садился куда-то в самый конец класса и старался как можно реже попадаться на глаза преподавателю. Наряду с тем его сочинения считались всегда образцовыми и печатались в школьной газете.
Дмитрия все считали странным. Над ним не издевались. Но его не воспринимали всерьез. Иногда мне было его жаль. Он был каким-то чужим. Как из другого "теста" сделанный, он ничего не выражал: ни симпатии, ни неприязни. Был всегда на стороне. На своей стороне, избегая критического выражения мнения, да и вовсе выражения его. Я стал беспокоиться даже, что он болен. С такими догадками я пошел к школьному психологу.
Инна Степановна работала в нашей школе давно. Когда еще мой отец учился, она уже тогда успела сосчитать второй десяток в своем кабинете. На вид ей было около сорока. Седые волосы, видимо, были очень густы в молодости. Морщинки только кое-где покрывали ее лицо. Я много читал о морщинках на лицах людей. Я даже написал об этом статью в местной газете. Из известного мне я мог сказать, что Инна Степановна не курила - вокруг рта не было "гусиных лапок", а в уголках глаз - "кольца курильщика"; что она не подвергала себя изнурительным раздумьям - на лбу не было "морщин мыслителя", а между бровями не было "львиных" морщин. Единственные морщинки, бывшие на ее лице - морщинки "радости", что говорило о добром нраве женщины. Я очень уважал ее и часто прибегал к ней не только за психологической помощью, но также за помощью в простых жизенных ситуациях, на что она радостно откликалась.
- Инна Степановна, у Вас есть минутка? - обратился я к ней.
-Привет, привет, Ванечка! Заходи, давай! Минутки у меня нет, но около получаса найдется! - Она сложила губы в улыбку. На столе у нее всегда лежали стопы книг и бумаг, она что-то все время заполняла. Несмотря на занятость она была готова в любой момент прерваться и поговорить.
-Я тут со странной просьбой..Понимаете, дело в одном человеке... - я немного замялся, потому что не знал, как правильнее объяснить доктору суть дела. - Это мой одноклассник, Дмитрий. Я боюсь за него.
-Боишься?Ему грозит опасность?Он попал в плохую компанию? - Инна Степановна озабоченно глядела на меня. - Давай постепенно. Дима Меркулов? Такой высокий мальчик?
- Да, он самый. Вы..Вы его знаете? - я уже начал опасаться, что не стоило мне приходить, и что сейчас последует фраза по поводу того, что надо оставить бедного мальчика в покое.
- Ну а как же??Его я должна знать, как и тебя, как и всех других детей в этой школе. Потому что ты даже себе представить не можешь, как часто дети приходят в этот кабинет, и какие темы мы затрагиваем с ними...- Инна Степановна поглядела на книжную полку и затем на меня. - Ванечка, я начинаю догадываться, почему ты ко мне пришел. Но как тому и полагается, я дам тебе возможность выссказаться.
Я говорил без остановок. За долгие семь лет начальной школы я успел много чего заметить за "бедным мальчиком". Все это не давало мне покоя. Я перечислял много случаев, в которых Дмитрий казался мне странным или неуместным. Его внешний вид, его речь, его голос, то, как он глядел на собеседника, а точнее то, как он на него не глядел; его прическа, не менявшаяся все эти годы; его нервное одергивание во время ответов у доски (надо заметить, довольно редких); его спешка домой; нежелание остаться на вечер в спортивном клубе, да и вообще нигде; его странная опаска всего, что проиходило вокруг. Он был словно загнанный в угол зверь. Он дрожал и если бы он был на самом деле зверем, казалось, что он того и гляд завоет. Я не находил объяснения для всего этого. А ведь положение ухудшалось. И тем больее, чем старше мы становились. Впереди девятый класс. А там - выпускной. Танцы, первое спиртное, первый медленный танец с приглянушвейся девченкой из класса. С кем он будет танцевать?Да я сомневался, что он вообще пойдет...
Инна Степановна молча глядела на стеклянную фигурку на столе. Молчание затягивалось и я не знал, что мне сделать: привлечь внимание доктора или продолжать молча ждать. Она поднялась и подошла к окну. То, что она сказала, надолго отложилось в моей памяти и стало первым шагом на пути, который разделил меня и моего школьного друга.
- Ваня, я знаю, что тебя очень удивляет поведение Дмитрия. Я также знаю, что ты не один. Очень многие ребята заметили за ним некоторые странные поступки. Учителя также приходили ко мне с подобными заявлениями. Я всем им говорила тоже самое, что сейчас скажу тебе. Дима болен. И уже довольно продолжительное время. Я не побоюсь сказать, что он был всегда болен. С самого рождения болезнь сидела в нем и не проявлялась. Но наступил момент, когда окружение и что самое страшное - он сам - стали оказывать давление на него. Признаки болезни на лицо - отчужденность, скрытность, молчаливость, малоподвижность в том ее понимании, что он не участвует нигде и ни в чем. Его странности объяснимы. Но пока не до конца. Подобное заболевание может развиться и в другом русле - наоборот, человек будет слишком активен и слишком легок. А эффект от этого один и тот же - пустота. Глубокая душевная пустота, как дыра в рубахе. Или как колодец без дна. Как сито, в котором пытаются носить воду. Дима не может получить от меня помощи. Я не могу заставить его ее получить. Но от него не исходит ни единого сигнала тревоги. Он просто не понимает, что он болен. Потому что он не видит этого. Он, более того, охотно живет в этой роли, ему там хорошо и удобно. Он не выйдет из своего укрытия. И мне очень жаль, Ванечка, но тебе придется встать сейчас и уйти ни с чем. Я не могу выписать ему таблетки. Или мазь. И не могу дать тебе надежду на то, что он поправится и будет таким, каким ты его хочешь видеть. Мне очень жаль, Ваня, правда. Но Дима станет когда-то тебе чужим. Он уже стал...- С этим словами она вышла из кабинета и закрыла дверь. Я остался сидеть на кушетке, не находя силы двинуться с места. Слова стучали у меня в голове, будто молот по наковальне. "...поведение...". "...Дима болен". "...всегда болен". " ...он сам...давление на него". "...не до конца". "...охотно живет в этой роли". "Мне очень жаль..." Я не знал, как мне реагировать. Я только услышал приговор своему однокласснику, другу. Я не знал, что делать...
Как я и предполагал, на выпускном он не появился. Не пришел он на занятия и в начале десятого класса. Так прошел десятый, подошел к концу одинадцатый класс. Наступила пора выпускных экзаменов, пора нервных переживаний и поступления в университет. В то лето я ездил в Испанию на практику от школы. Меня, как лучшего ученика, послали на целых три месяца в город-побратим нашей школы. Небольшой городок с приветливыми жителями и великолепными персиковыми садами. Опыт, полученный там, пригодился мне позднее в университете. Я собирался поступать на факультет археологии и палеонтологии, но и иностранный бросать не хотел. Поэтому, как только поступил на первый курс, я записался на дополнительные занятия по испанскому и времени свободного было очень мало. Его хватало на выполнение домашних заданий, на посещение кружка философии, на спортивный клуб и на испанский. Кроме того, после .выпускного у меня завязалась дружба с Наташей. А отношения должны развиваться. Мы ходили в кино, в театр, занимались вместе в библиотеке, а по истечении полугода я пригласил ее к себе домой и познакомил с родителями. Так Наташа стала членом нашей семьи. Дружеские отношения позже переросли в нечто большее и когда мы учились на четвертом курсе я нами были сказаны главные слова... Она, казалось, ожидала этого и была согласна на все, чтобы я ей не предложил. А Дима...Он переехал в другой город..
Его не стало. Вроде ничего и не изменилось, но чего-то не хватало. Сперва я думал о самом банальном - он просто пошел в техникум. Затем я узнал от ребят, что он сменил школу. Позднее слухи донесли информацию о том, что его семья, а значит и Дима, переехала на север - в крупный город, где у Димы жила бабушка. Вот и все, что я знал о нем. В тот момент мне вдруг вспомнился разговор с Инной Степановной. "Но Дима когда-то станет тебе чужим". Его внезапный переезд был странным. Причин могло быть много. Учителя больше не утруждали себя мыслями по этому поводу. До того летнего дня, когда я сделал предложение Наташе, о нем словно забыли.
Я приехал на очередные выходные к родителям. Начиная с третьего курса у меня только одна неделя, чтобы повидать семью - июль и август был посвящен археологическим раскопкам. Стояла привычная июльская духота, кругом летал пух. На дорогах, на лавках, в самых труднодоступных местах лежали тысячи белых клубочков, вызывая слезы у тысяч старадающих аллергией. Детишками это было в радость - пацанва поджигала целые лужайки пуха и забавлялась этим. Я решил встретиться с одноклассниками, поболтать, посмеяться над былыми временами, похвалиться и просто побыть с ними вместе. Школьные друзья - особые друзья. И их не надо забывать. Мы сидели в парке у школы и ели мороженое. И тут Степан вдруг вскочил и стал вглядываться куда-то вдаль.
-Эй, ребят, вы не поможете. Я что-то не могу понять, то ли на меня жара так действует, то ли это Дима шагает. Вон там, на перекрестке.
Мы все обернулись в сторону, в которую указывал Степа. На светофоре стоял высокий парень в сером костюме. Он дождался зеленого света и стал переходить улицу. Движения были четкими, взгляд был направлен вперед. Он шел прямо на нас. Это был Дима. Мы перестали есть мороженое, мы перестали...мы перестали вдруг дышать. Это длилось пару секунд. Затем я поднялся и пошел ему на встречу.
Его было не узнать. Все, абсолютно все, до единой мелочи, было другое. Он будто переродился. Прическа, костюм, походка, голос, взгляд. Он сам. Он был другим. Того застеничивого и нерешительного мальчика и след простыл. "Ну что, все сидите?". Его голос звучал просто, но было в нем что-то...циничное. Он окинул нас взглядом судьи или взглядом адвоката. Это было зловеще. "А ты тут каким судьбами?". Кто-то из ребят уже успел оправиться от шока и перешел в наступление.
-Я?Все просто. Я буду теперь преподавать основы психологии в нашей школе. А сейчас прошу меня извинить. Я спешу на встречу с диретором. Надеюсь, увидимся.
Никто не сказал ни слова. Степан только повторял про себя "Вот те на..вот так да!". Больше высказаться не решился никто. Мы как по волшебству разошлись по домам. Дома я сразу же позвонил Наташе. Новость она восприняла довольно сухо. Ссылалась на головную боль. Я отнесся с пониманием. Но мне надо было с кем-то поговорить. Тогда я набрал номер телефона Инны Степановны. Психолог долго не отвечала. С третьего звонка мне удалось дозвониться. "Дима?Это тот самый..О, это довольно инетересно. Как я и предполагала, он еще не до конца проявил себя. Но это не самое худшее, что могло бы быть". Такой ответ удивил меня. Но женщина не хотела больше говорить. "Прости, Ванечка, но это довольно старая история. Я посоветую тебе просто забыть это все как сон или как ...как детский порез. У тебя ведь были порезы в саду?Ну так вот, если обо всем помнить, можно очень много пропустить в жизни настоящей. Поэтому ...Спасибо тебе за звонок!Новость была действительно стоящей!". Я понял, что от доктора больше ничего не добиться и решил разобраться во всем сам.
Я прочел множество работ по психологии и соционике, изучил теории и предположения, задавал вопросы в прямых телефонных линиях. Я рыскал в поисках ответа на один вопрос, который не оставлял меня вот уже долгие годы. Почему Дима был так странно настроен по отношению к людям, почему избегал их и казалось, что он выберет профессию, максимально удаленную от любой социальной. И вот, проходит какая-то пара лет и он начинает деятельность преподавателя. Это не сочеталось, не вставало на место. Ведь преподаватель - вне зависимости от дисциплины - общается каждый день с сотнями детей. А методические советы?А семинары и конференции?Это не могло быть правдой. И все же это было правдой. Я много думал, говорил со всеми, с кем только можно было обсудить более или менее глубокие понятия, и наконец решился поговорить с Дмитрием.
Днем своего визита я выбрал пятницу. По теории, или, скорее, по заведенной традиции, в пятницу заканчивается рабочая неделя и процент расположенности людей к разговорам значительно повышается. Я предварительно заказал столик в одном из кафе, куда мы с Натальей частенько захаживали. Уютное внутри, гостеприимное снаружи кафе завоевывало доверие жителей нашего района даже не смотря на то, что существовало всего второй год. Дела у них были неплохи. Хозяевами заведения была молодая супружеская пара из Венгрии. Они были словно созданы друг для друга - муж и жена дополняли один одного и вызывали восторг и восхищение всех супружеских пар, которые были постоянными посетителями кафе. Янина любезно предложила мне столик в "ложе". "Ложа представляла собой большую комнату, разделенную на части, в которой можно было уединиться. Свет здесь был приглушен, что создавало интимную атмосферу. А для романтического вечера более подходящего места не придумать. Но так как встреча у нас со школьным другом вряд ли могла перейти в романтическую, я уточнил, что мне понадобиться комната для деловой встречи. В той же-таки "ложе" было два кабинета, оборудованных под офис, но вместо стульев и рабочего дизайна там стояли большие кожаные диваны, а на полу лежала шкура белого медведя. Обычно в кабинетах пили виски, курили сигары. Посетителями этих мест были широкоплечие городские воротилы или скромные биржевые сотрудники, которые только выглядели скромно. Но когда наступал момент платить по счету, их скромность улетучивалась и зависала в воздухе, подобно дыму от сигар, которые они несколько минут назад докурили. Янина поняла меня и таким образом на вечер у меня был замечательный кабинет, замечательный виски, и ...Насчет третьего "замечательный собеседник" я был не уверен. Что-то кольнуло меня, когда я глядел на нашу выпускную фотографию. Дима. Что ж за чертовщина с тобой приключилась?С этими мыслями и оделся и вышел из дома.
Прежде чем подняться в учительскую, я решил проведать директора школы. Директор работал в школе все время, сколько себя помню. Он, казалось, вовсе не старел с годами, а наоборот. Хотя, как известно, все стареет, не молодеет ничто. Петр Борисович был замечательным человеком. Он жил один. Детей у него не было. Не было у него и жены. Хотя, нет, я поправлюсь. Он был женат. Когда-то давно. Но после ее смерти около десяти лет назад он так ничего и не изменил. Он любил. А может...Петр Борисович - еще одна загадка для меня. Но над ней я предоставлю возможность биться психологам. Я купил в магазине дорогой чай и направился к школе. Подойдя к зданию, я увидел толпу людей. Что бы это могло значить?Подойдя поближе, я понял, что люди столпились вокруг чего-то или кого-то...Я спросил стоящую женщину. Она повернулась ко мне и ответила очень тихо. "Вы ...Ой, модолой человек умер. Видимо, работал в этой школе". Странное ощущение зародилось в душе. Вдруг...Я отогнал глупые мысли и стал пробираться в середину толпы. Упаковка с дорогим чаем упала и чаинки рассыпались, образовывая ковер. То, что я увидел, вызвало приступ тошноты. Видимо, поэтому я так и не смог пойти на медицинский факультет.
На земле лежал окровавленный Дмитрий. Он перерезал себе вены. Предполагаю, что ему было больно...Хотя, для того, чтобы решиться на этот поступок, больно ему должно было стать уже задолго до этого...Приехала машина "Скорой помощи". Засуетились врачи. Появился милиционер. Людей попросили разойтись. Что было дальше, я не знаю. Я был безмолвен, обездвижен, опустошен. Я сел в машину и поехал в кафе, где заказал столик. На лице у Янины читался страх и беспокойство. Я заказл бутылку виски и Моцарта. Прошел в кабинет и время улетело...Я плакал. Я рыдал. Официанткой была Янина. Она принесла мне салфетки и маленький клочок бумаги. Еле разбирая написанное, я прочитал "Люди иногда теряют. Но потеряв, ты даже не знаешь, что найдешь взамен."
В тот вечер что-то острое вошло в мое сердце и осталось там. Я был раздавлен. Тем самым канатом, который образовался между мной и моим другом, который на самом деле мне таковым не являлся никогда. Двадцать лет, пустых двадцать лет и вот, будто ничего не произошло. Будто его и не было. Позднее была установлена причина и обстоятельства смерти. Врач судебно-медицинской экспертизы написал в своем отчете ясно и понятно, не оставляя вопросов: "Смерть Мизацинова Д. Г. наступила от множественных резаных ранений нижней трети предплечий с повреждением лучевых и локтевых артерий, что привело к развитию острой кровопотери." У врачей судебно-медицинской экспертизы нет привычки философствовать и разводить дебаты. А смысл? Это также, как если бы во время раскопок писал мемуары о тех останках, которые только что вырыл из под толстого слоя песка.
Меня вызывали неоднократно в отделение милиции, устраивали допрос - не как человека из окружения умершего, а как подозреваемого. Наталья возмущалась, называла сотрудников отделения "хамами" и "животными". Я не стал посвящать ее в некоторые болезненные подробности смерти Дмитрия. Перед тем, как уйти из жизни, он провел свой последний в ту пятницу урок, закрыл кабинет, сдал журналы успеваемости, пожелал хороших выходных в учительской и вышел из школы. Все, что происходило далее, увы, не может в точности воостановить никто. Ну разве что, писатели-фантасты. Но это будет лишь допущением. В крови Дмитрия нашли снотворное и успокоительное. Он также изрядно выпил. Лег на землю и перерезал себе вены. А в кабинете, на своем рабочем столе, он оставил дневник, который вел в течении двадцати лет. Огромный отрезок жизни. Полвека. На первой странице было написано "Посвящается Ивану, моему любимому и дорогому другу и однокласснику. Спасибо тебе. Ты помог мне увидеть суть жизни в чем-то другом". Значение этой фразы было понятно только ему. Но, читая дневник, шаг за шагом я понимал, кто был все эти годы рядом со мной. И почему он был таким. Он был на самом деле болен. Но этот странный недуг не проявлялся внешне. Он изъедал его внутри. Он грыз его и уничтожал. Он страдал от низкой самооценки, он боялся всего. Даже изменения в своем теле он воспринимал как трагедии и катаклизмы. Психиатры назвали бы это "синдромом скользящего среднего". Когда у человека нет ни крайности, ни границы. Когда жизнь вращается вокруг постоянных эмоциональных спадов и подъемов. Вот он задумчив и ностальгия охватывает его. Но сейчас же настроение меняет свое русло и он ненавидит всех вокруг. Вот он спокоен и тих, но вдруг он впадает в ярость и раздражается по любому поводу. Он стал упражняться в том, чтобы скрывать эти перепады. И ему удалось. Поступив в университет, он выбрал психологию. И все применил на себе. Он был собственным подопытным. И это сохранило ему жизнь, продлило ему существование на несколько месяцев. Но, как и предупреждала Инна Степановна, болезнь оставалась глубоко внутри и в какой-то момент, в самый неожиданный она могла проявиться. Что и случилось в тот день...Послденими его словами были "Я не смог жить в свое удовольствие. Поэтому я предоставляю это вам, дорогие мои. Я ухожу. Я слаб. Живите..."