Посвящается моей семье и маме,
Александре Ивановне.
Повесть «Осколки» автобиографичная, и захватывает в себя послевоенное время, растягиваясь до настоящих дней. В ней рассказывается судьба простых людей, которые были вынуждены переезжать с одного места на другое, потому что территория, где они жили, находилась в затопляемой зоне Красноярской ГЭС. Они разлетелись по всей России как осколки – кто, куда.
Глава 1
- Ну, приспичило, так приспичило, - ворчал Василий, запрягая лошадь на колхозном дворе. – По такой погоде на печке сидеть, а тут… - Тьфу, - махнул он рукой и плюнул себе под ноги.
Ругаться ещё не умел. Слышать – слышал, а самому не приходилось. С пяти лет без отца. В доме – мать да сестры. Петя не в счет - школьник. Всю неделю в интернате, лишь воскресным днём являлся домой как красное солнышко – и опять. А Василию было четырнадцать. Опыта никакого. Нужда. Вот и помогал матери, как мог.
Справившись по-мужицки, добротно, Василий подъехал к дому. Дарья Васильевна вывела Шуру на улицу. Влажные глаза привлекли его внимание.
- Мам, ты чего? – бросил он матери.
- А-а-а, всё не слава богу, - кое-как выдавила она. – Торопись.
Шура то и дело вскрикивала, хваталась за живот, затихала на несколько минут и вновь, душераздирающий крик разрывал морозный январский воздух.
Они усадили Шуру в санях, Дарья сделала наставления и, осенив их крестом, кивнула:
- С богом...
Василий стеганул Юльку кнутом, и она нехотя пошла, оглядываясь на него. Сани глухо скрипнули по снегу и заскользили по дороге, ощущая каждый бугорок, который отдавался в животе у Шуры.
Мороз трещал и щипался. Шура лежала на соломе и укрывалась ватным одеялом так, что был виден только нос и небольшая прядь выбивающейся прически, которая от снега и дыхания – поседела.
Дорога проходила по заливным лугам и была сильно занесена сугробами наметенного снега. Василий дорогу знал хорошо – с пятого класса в интернате, каждую неделю ездил, а иногда приходилось пешком. Каждый кустик, каждый поворот был знаком ему до мелочей, и всё-таки немного оробел. Как никак, а это уже не ребячество.
Устроившись на положенную поперек саней доску, он размахивал вожжами и кричал:
- Но милая, но!!!
И кобыла бежала, попёрдывая, приложив свои силы для бега. Морозный воздух перехватывал дыхание, а снег из-под копыт летел прямо в глаза, но этого не замечалось. Василий постоянно раскручивал вожжу над головой для устрашения лошади. Сани глухо скрипели по рыхлому снегу, Юлька, повернув голову, фыркала от усталости, но бежала. Василий её не жалел, а как бы уговаривал:
- Быстрей! Пожалуйста, быстрей.
Беспокойство за сестру тяготило. Знать бы, что с ней – было б легче. Он не знал. Сёстры шушукались между собой, а его в женские дела не посвящали. Да он и не вникал. Учёба, работа…, а выпадала свободная минута – хотелось погулять. Детство уходило, а он его не видел и не знал того, что оно не возвращается. Пришлось сразу окунуться во взрослую жизнь – дрова, огород, подлатать, починить… да мало ли чего, когда мужчин в доме – раз два и обчёлся, он да меньший брат Петя. Отца помнил, но с трудом, когда его провожали на войну, а Петя был очень маленький.
Местами дороги не было видно вообще, и Василий ориентировался по свежим столбам, которых год назад ещё не было, а сейчас электричество дошло и в Сибирь, столбы не давали ему сбиться с пути, и придавали какую-то уверенность.
К вечеру мороз усилился.
В это время Солнце садилось рано, и было уже серовато, но еще не утратило цвета природных красок. На лысой Супронихе оно сидело набитой шишкой и вскользь подсвечивало округлые бока Саян, а правая сторона с каждой минутой темнела всё больше и больше, пугая своей чернотой. В сумерках лес дыбился чёрной стеной: и придавленные снегом еловые ветки, и могучие кедры сливались в одно мертвое бесконечное поле, где волки, подняв морду к холодному небу, жаловались на свою судьбу, и до смерти пугали проезжих.
- У-у-у!.. - слышал Василий тоскливую песню.
Юлька нервничала, дёргалась, вскидывала голову, водила ушами. Шура эхом скулила за спиной у Василия. Ужас усиливался, но другой дороги не было, и нужно терпеть.
Матюшкин ключ.
Сколько здесь заготавливали шишек и кедровых орешков. Леспромхоз не рубил кедрач, а людям он был дополнительным питанием. Василий с друзьями каждый год приносил по два-три мешка чистых орехов. Дарья Васильевна радовалась, что вырос помощник. Каково одной-то. Вдовья доля послевоенного времени многих задела.
Нужда.
Десять лет без мужа. Иван, как ушел на войну, так и сгинул. Яков, брат его, рассказывал, что видел, дескать, как он упал – в то время они вместе были в боевом охранении «дороги жизни» блокадного Ленинграда. Израненного Ивана отправили в медсанбат около Подпорожья, что было дальше – не знает, поэтому и Дарья не знала дальнейшей судьбы, надеялась на лучшее, ждала, а оно не приходило.
Иногда Василий оглядывался на Шуру и, видя снежный ком с маленькой проталиной у лица, вновь принимался кричать на лошадь и размахивать вожжами, чтоб она бежала немного быстрей - боялся, что скоро совсем стемнеет, и он потеряет дорогу. Это чувство подгоняло его. Подгоняло и то, что жалость за Шуру росла с каждым часом, не давая ему покоя.
- Но, милая, но! – подгонял он Юльку. И тут же ругал: Ну и кляча! На руках бы донес быстрей, - мелькала в голове назойливая мысль, а в груди закипала подлючная злоба, - но!!! проклятая кобыла.
Василий то и дело вскакивал на ноги, крутил вожжой, чтоб кобыла видела гнев, но монотонный бег продолжался. Короткая телогрейка задиралась, обнажая поясницу, сердце обливалось холодной кровью, лицо покрывалось испариной пота, хотя стоял приличный мороз. Середина зимы. Сибирь.
- Но, милая, но! – щёлкал Василий кнутом и, продолжая кричать, раскручивал вожжи над головой.
И все-таки на поворотах немного сдерживал Юлькин ход, боялся, что сани опрокинуться, а это не очень-то приятно, да и опасно – волки могут нагрянуть. Случаи были. Ему так и казалось, что кто-то за ними подсматривает из чащи леса, кто-то пытается догнать. Эти мысли не покидали его и заставляли действовать осторожней.
- У-у-у…, - вновь он слышал вопли голодного волка, вновь тревога пронзала всё тело жаром. В конце концов, засверкали холодные огни его глаз, и поджилки затряслись ещё сильней. «Но! Но! Но!» – дёргал он вожжи, заставляя Юльку бежать быстрее.
И вновь – полетели куски прессованного снега из-под копыт. Василий размазывал снег по лицу, и мороз, казалось, отступал. Лицо горело: и от жгучего холода, и от внутренней жары. Он был между небом и землёй. Шурины вопли возвращали на землю, а залипшие глаза уносили его в бескрайнюю темень.
Темнело быстро. Время подходило к восьми часам вечера, а казалось - глубокая ночь.
Неожиданно для Василия показались огни населенного пункта. Он понял, что это не стая волков, и ужасные мысли ушли. А сколько их было!? Шуре что, лежи да охай, а ему…
Деревня встретила их заливистым лаем собак, разрывающим сонную тишь. Из придавленных снегом рубленых изб тянулись к небу ровные столбы беловатого дыма. Мороз крепчал.
Подъехав к больнице, Василий привязал кобылу к перилам крыльца, а сам постучал в окно – тишина затянулась, и мороз незаметно полез под телогрейку. Василий стал барабанить кулаком в дверь, и добавил два удара ногой.
- Кого там черти несут? – услышал он возмущенный голос за дверью.
- С больным я, с больным! – парировал он.
- Здоровые к нам не захаживают, - ворчала вышедшая старуха, - тем более в такое время. Приспичило что ли?
- Ты, бабка, меньше разговаривай! Твоё дело открыла и за печку, а врачи сами разберутся.
- А ты не груби, мал ещё. Что с ней?
- Говорю тебе, не знаю? Болеет и болеет. Всякие болезни бывают. Почем я знаю!?
- Не ершись, не ершись! – старалась оборвать его старуха. - Ишь, горячий какой. Охолонь маненько.
Василий, откинув одеяло, стал помогать Шуре, выбираться из саней. Шура дрожала от боли и кусала посиневшие от холода губы.
- Дак мы с пополнением!? - пропела старуха, - а ты мне голову морочишь, - сверкнула она глазами. - Это мы мигом милая, мигом, - стала суетиться она, помогая Василию.
- Потерпи чуток, потерпи.
– Митрич!!! Роженицу привезли! - крикнула она в открытую дверь, а сама, подставив плечо и, придерживая Шуру за руки, стала заводить её в приемную.
Из глубины здания вышел мужчина в белом халате, седой, осмотрел Шуру и помял ей живот.
– Что нехорошо? – спросил он её и, не ожидая ответа, выпалил подошедшей нянечке:
- На стол, и как можно быстрей! Я сейчас...
Шура в ответ только скривила рот. Её раздели и увели, а Василий сидел в приемной, не раздеваясь, и ждал. Чего ждал, он не знал, но знал, что надо ждать.
Тонкие стены разделяли палаты, потому что было слышно всё, или почти всё, что делалось в соседних комнатах, и он прислушивался к цоканью, шлепанью, шарканью… где-то кашляли, где-то слышались стоны больных, где-то бренчал умывальник.
Василий начал было уже волноваться, как в приемную вошел доктор словно привидение, весь белый, даже брови и те были белыми. Сразу не заметил, а сейчас…
- Забыл тебе сказать, - обратился он к Василию, - распрягай свою кобылу, и вот здесь будешь спать, - указал он на деревянную кушетку, обтянутую клеенкой.
- Спасибо, - кивнул Василий, а сам подумал: Кто здесь заснёт? – но рассуждать не стал, а быстро вышел. Юлька стояла, смирно покачивая головой, свет из окон хорошо освещал её морду, и Василий видел, как пар вихрастыми струйками окутывал спину.
- Ах, бедненькая, прости меня. Гнал-то как, гнал, как на скачках. Призов только не дождемся. А подумаешь – так и надо, - оправдывался он, - болезнь, она ждать не будет, а если б волки?.. - и, взяв охапку соломы, кинул:
- Поешь немного. – Потом, подумав, взял одеяло и накинул на Юлькину спину: Все ж теплее будет. Отдыхай, - хлопнул её по холке Василий и вернулся в приемную.
Дежурная сидела около стола и что-то вязала.
- Папашка больно молодой, - съязвила она.
- Это сестра моя, - буркнул Василий и уселся на указанную кушетку.
- Да мне-то что, я ничего, - оправдывалась старуха, и, поняв, что сказала лишнее, постаралась изменить тему:
- По виду богатырь.
- Что будет, то будет, - злобно выпалил Василий.
- Ладно, не обижайся, я не со зла, - оправдывалась она, - дети, хорошо. У меня их четверо, помогают. Кто посуду помоет, кто дров принесёт…
Неожиданно вбежавшая нянечка прервала их разговор, и Василий обрадовано вздохнул, что отвязался от назойливой старухи, кроме того, перед ним оказалась красивая девушка лет двадцати, может меньше, улыбающаяся. Он тоже в ответ улыбнулся.
- Поздравляю вас, мальчик родился.
- Уже!?
- Да, да, - подтвердила нянечка.
- Ну вот, я же говорила, - взмахнула руками старуха, - по виду богатырь!
Василий запрыгал от радости и захлопал в ладоши, схватил нянечку за плечи и закрутил по комнате так, будто они находились на танцплощадке.
- Ну, прямо как медведь, - с удивлением сказала она, стараясь освободиться из его цепких рук. - Хороший малыш, ты молодец, успел вовремя, - с нескрываемой радостью повторила она Василию и, узнав, что он брат этой девушки, долго сидела с ним в приемной комнате и разговаривала.
Старуха, бросив своё вязание, сначала слушала, потом, облокотившись на стол, тихо задремала.
Время было позднее и Наташа, так звали нянечку, извинившись, ушла отдыхать. Подкинула в печку несколько берёзовых поленьев, через минуту вернулась.
- Может, покушаешь чего? Я чай поставила, пирожки есть. Сама готовила. Давай-давай, не отказывайся. Пирожки с картошкой…
Василий глазом не успел моргнуть, как маленький столик на колёсах был подан для трапезы. Он улыбнулся.
- Что-то не так?
- Нет, нет, всё нормально.
- А почему смеёшься?
- Вспомнилось…
- Что? – не унималась Наташа.
Василий напыжился и помалкивал. Не рад был, что рассмеялся. Говорить, что ему вспомнилось - не хотелось, а врать не умел, вот и выпалил первое, что пришло в голову.
- Ты красивая, очень красивая, - и покраснел.
- Нет, ты не это хотел сказать, не это.
- Ага, не это, - смутился он, и косой взгляд Василия упал на её смеющиеся глаза. Жар охватил лицо, и тепло покатилось по телу невидимым огненным шаром. Хотелось убежать или спрятаться, казалось, что ей доставляло удовольствие смущать его. Она захохотала, а Василий поморщился.
- Хорошо, мой руки и садись, а я попробую отгадать, из-за чего ты так рассмеялся. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок! Отгадала?
- Да, - удивился Василий, и ещё гуще покраснел. - Как ты догадалась? Мысли читаешь что ли?
- Ну, это просто. Другой раз ты об этом не подумал бы, а здесь…
- Вот это да, - продолжал удивляться Васи-лий.
- Ешь, ешь, не стесняйся. Смешной какой-то.
- Вкусно, - с облегчением произнес Василий.
В её глазах играла счастливая улыбка. Приятно было слышать похвалу от молодого человека, который сразу понравился ей. У них в деревне не было молодых парней. Как только подрастут, их тут же забирали в армию, а возвращались не все, да и те были взрослыми мужиками, у которых мысли уже были другими.
Наташа появилась недавно. После распределения отправили в эту, богом забытую деревню. Вначале было скучно, потом привыкла. «Получается как-то, - думала она, - кто плохо учился - в городе, под крылышком у опытных хирургов, а её в такую глухомань. Не везёт? А может всё-таки лучше? Самостоятельность не худшая черта человека…»
Василий тщательно пережевывал пищу, а Наташа, с нескрываемой радостью наблюдала за ним.
- Может ещё?
- Не, - мотнул он головой. – Спасибо.
В эту ночь ему долго не спалось. Долго думал, как приедет домой, как будет рассказывать друзьям, что по-настоящему стал дядькой. Это третий племянник, но те родились отдельно, и такого восторга не чувствовал, а здесь… улыбка расплылась по сонному лицу, но он старался не показывать свою усталость, лишь под утро сон сморил его.
Свернувшись калачиком на кушетке, он тихо похрапывал и, что-то, во сне бормоча, улыбался.
Наташа подошла к нему и поправила одеяло.
Ему снился сон, будто б он, как заправский комбайнер, ехал через поле ржи, а оно, от дуновения ветра покачивалось в легких волнах и напоминало море. Моря Василий никогда не видел, только в кино, а сегодня он стоял у штурвала и покручивал его туда, сюда… Комбайн шел, покачиваясь на волнах и, оставлял за собой вспененный бурун скошенного хлеба, рассекал рыжеватые волны. Он чувствовал легкое покачивание и слышал команды капитана…
- «Вася, Вась! – трепала за плечо Наташа. – Пора уже… поднимайся. Вася!!!»
Василий с трудом открыл глаза - около него стояла Наташа.
- Вася, ну что ты, как маленький. Пора уже, поднимайся, светает.
Так не хотелось вставать, но ехать действительно нужно и, он нехотя потянулся, потом, резко поднявшись, обнял её и поцеловал в щеку.
- Ах ты ж… - только и могла выговорить она.
Неделя тянулась долго. Василию не терпелось увидеть Наташу, и сообщение матери о том, что пора ехать за Шурой, ему понравилось как никогда. Он с радостью побежал на колхозный двор.
Дарья Васильевна, собрала кое-какие подарки: несколько холщовых простыней, детское одеяльце и распашонки, сшитые самой же перед отправкой Шуры в больницу, сложила в узелок и опять, Василий ехал по знакомой дороге в соседнюю деревню.
За это время морозы ослабели, погода стояла хорошая. Небольшой морозец и яркое солнце, играющее косыми лучами по снегу, производили впечатление праздника и поднимали настроение. Кристаллики снега переливались разными цветами и ослепляли глаза. Юлька бежала легкой рысью. Василий напевал приставшую к его языку песню:
«Ляна, Ляна, Ляна – глав... сметана.
Ах, эта Ляна, Ляна, Ляна – глав – смета-а-на…»
В больницу приехал к обеду. Шура ждала его и нет-нет, да и выглядывала в окно. За неделю соскучилась…
Дорога почернела. Нависающий снег сдуло февральскими ветрами. Приземистые дома приободрились и ждали весну.
Потеплело. Юлькин силуэт появился из-за поворота неожиданно. Шура всплеснула руками и, не одеваясь, выбежала на крыльцо. Василий привычно соскочил с саней и стал привязывать Юльку к перекладине, где обычно приезжие привязывали своих лошадей. Шура подбежала и расцеловала его.
- Ну, как доехал?
- Да ничё, нормально, - пожал он плечами. - Вот, возьми, мама прислала, - протянул он Шуре небольшой сверток. Шура взяла узелок и, с радостью прижала его к груди, а Василий стоял, и моргал глазами. Только сейчас разглядел её. Перед ним стояла совсем другая девушка, бодрая, энергичная, порозовевшая…
- Брр, - завертел головой Василий. – Какая ты всё-таки красивая, сестренка. Раньше не замечал, а сейчас…. Наваждение, да и только. А Иван, я скажу тебе прямо, дурак не только в сказках… да ладно, бог с ним.
- Ой, да ну тебя! Давай о другом.
- Ладно, если неприятно – не буду, - пожал плечами Василий. - Может побить его, а? Всех на голову поставлю, землю жрать будет. Чё смотришь?
- Вася, пожалуйста!
Глаза у неё сияли от радости, а Василий стоял и смотрел, не зная, чем утешить её несозревшее сознание, как помочь? От души было жалко неокрепшую душу. Что видела в жизни? А уже…
- День-то, какой – прелесть, - стукнула она Василия в грудь, отвлекая от реальности. – На небе ни облачка. Солнце…
Василий опять на какое-то мгновение стоял как завороженный. Перед ним стояло изображение белокурой леди, чье лицо обрамляли легко-кудрявые локоны только что сделанной прически. Обычно она заплетала косу, укладывала на затылке, а тут Наташа помогла ей уложить волосы феном и, используя заколки, сделала что-то фантастическое. «Этакое воплощение смеси ребенка и ангела», - подумалось Василию. Ей не было и двадцати. И все-таки в сравнении с невинными чертами её лица, ярким контрастом выступало развитое тело зрелой женщины, легко угадывающееся под воздушной тканью халатика - груди оттопырились, увлажняя халат молоком.
- А Наташа сегодня дежурит?
- Дежурит, дежурит, - засмеялась Шура, - с утра прожужжала мне уши – приедешь ли?
Дверь приоткрылась, и доктор прервал их разговор:
- На морозе вредно раздетой, - услышал он голос доктора и, сбросив гипнотическое состояние, вошел в приемную покоя.
- Здравствуйте.
- Здорово, коли не шутишь, - ответил Егор Дмитриевич и, обращаясь к Шуре, спросил: А муж-то где? Тот раз не видел, этот…
- Нету, - опустив голову, ответила она.
- Бросил что ли?
- Ага, - сказала она упавшим голосом, и все увидели, как сверкнули глаза накатившейся слезой. Она быстро смахнула её, чтоб никто не заметил.
- Ах ты ж, господи, глупый старик. Прости, что начал спрашивать, неудобно получилось. Ну да ладно… мальчонку-то как назвали? Не думали ещё?
- Как не думали! Думали, - раздраженно ответила Шура. – Это ли главное!?
- Вот именно. И что?
- Спорный вопрос, однако. Мама хочет Николаем, я - Алешкой. Так что Алешкой назову. Моё последнее слово, вот…
- Ну-ну, - подбадривающим тоном произнес доктор. – Что ж, собирайся, приходи к нам ещё раз, если захочешь.
- Ладно, - улыбнулась Шура, а Егор Дмитриевич направился к себе, в кабинет. – Сколько таких осколков разбросано по России? – подумалось ему. – Немыслимо. Кто виноват в том, что семьи разваливаются еще не созданные?
Непонятно? Ему непонятно. После войны – понятно, а сейчас… больше пяти лет прошло. Неужели таким важным вопросом никто не интересуется? А вопрос всё-таки сложный, очень сложный.
Из соседних палат стали подходить, как их здесь называют, ходячие больные, улюлюкали в Алёшкино лицо, трепали по надувшимся щекам, поздравляли с выпиской. Многие хвалили мальчишку.
- Дома как? – спросила Шура у Василия, - а то в этой суматохе поговорить не дают.
- Нормально, - ответил Василий. – Всю неделю в кузне работал, а тут, смотрю, сварку притянули, к весне трактора готовить будем. Ну, думаю, сам бог помогает. Наша печка-то прогорела – дымит. Новую сварил, петли отковал – теплом обеспечим. Дров подкинешь – бока красные - тепло.
- Дров бы хватило.
- Навозим. Председатель дал разрешение на сухостой за нашим огородом в березняке, я его быстро пристрою. Ты собирайся, успеть бы засветло. Дорога хоть и хорошая, а торопиться надо, собирайся.
Шура пошла, собираться, а к Василию подошла Наташа.
- Привет.
- А, привет, - обрадовался Василий. – Хорошо, что увидел тебя. Вот, - достав из кармана флакончик с духами, протянул он ей, - это тебе.
- Ой, какая прелесть, - понюхав, сказала она, - запах изумительный, а главное мягкий. Спасибо…
- Мелочи это, - смутился Василий. – Ты первая, кто сообщил мне приятную новость. И не только это, - добавил он, и покраснел.
- Такая работа, - дернула плечами Наташа.
- А что!? Хорошая работа, новую жизнь принимать. Спасибо, - сказал он ещё раз, и неуклюже поцеловал её в щёку. Быстро отпрянул, ожидая оплеухи. Наташа рассмеялась.
- Прошлый раз лучше получилось, - отметила она, а он, ещё больше раскрасневшись, решил выкрутиться из неловкой ситуации.
- Вон и Шура идет, нам пора, - выпалил он и убежал. Потом вернулся и почесал затылок.
- Ах, черт возьми, чуть не забыл.
Подойдя к кабинету главного врача, Василий постучался: Можно?
- Да, да, пожалуйста, - услышал он голос Егора Дмитриевича. – Заходи.
Зайдя в кабинет, Василий был уже красный как рак.
- Что с тобой, Вася!? Кто тебя так поджарил?
- А! – махнул рукой Василий и, отрапортовав благодарности, вылетел как ошпаренный на улицу. Взбил солому, устроил Шуру с Алексеем удобнее, присвистнул, размахивая вожжами над головой, и они уже мчались обратно.
Юлька бежала лёгкой рысью по накатанной дороге, сани поскрипывали в такт её шагов и, медленно покачиваясь из стороны в сторону, шуршали по снегу. Наташа стояла у окна и смотрела им вслед. Перед глазами пролетела неделя. Будет ли продолжение их знакомства или нет – она не знала. Серебристая дорога соединяла два заброшенных мира, где так легко - найти и потеряться.
Когда Василий подъехал к дому, их уже ждали. На крыльцо вышли: свёкор Иван Тимофеевич и Дарьина мать Татьяна Евсеевна, которой в ту пору перевалило за 80. Яков, родной брат Ивана Ивановича со своей женой Дарьей подошли позже, зато все Дарьины девки, кроме Анны, кружились вокруг Шуры, забыв о накрытии стола.
- Ну дык что? Сховался твой Иван, нетути!? – зычным басом упрекнул Шуру дед Иван, - шалапай он, каких на свете мало, такого парня потерял, а нам мужики нужны, правильно я говорю, сватья?
- Оно так, - кивнула Татьяна Евсеевна, - сколько наших мужиков полегло на дорогах войны, поди-ка ты больше десятка.
- Да не меньше, а сколько б ещё народили.
Все замолчали.
Дверь с шумом открылась, и клубы холодного воздуха скрыли на мгновение вошедших. Все повернулись - около двери стояли: Гоман Василий и Зубаков Сашка. Гоман работал трактористом в колхозе, а Сашка шоферил, его полуторка была единственной машиной в деревне. Дарья тоже взглянула на дверь – мужчины отряхивали шапки и валенки от снега.
- Мария подойдёт, и будем садиться, - сказала Дарья Васильевна.
- Всегда она тянется, – с возмущением сказал Иван Тимофеевич, - семеро одного не ждут.
- Ну и что, а мы подождём.
В это время зашла и Мария Васильевна, родная сестра Дарьи.
Гоманы - Василий с Катериной ждали уже второго, и Катерина была на шестом месяце, но живота никто не заметил, даже пронырливая тётка Марья не заметила, а от её глаз ничего не ускользало.
- Катерина! – Позвала Дарья Васильевна свою дочь, - собирайте на стол, да садиться будем.
Катя и меньшая Зина засуетились у русской печки: Зина достала из кадки солёных огурцов и, нарезав внушительную кучку, раскладывала по тарелкам, а Катя, ухватом достала обуглившийся чугунок, и стала разливать свежие щи.
Застолье получилось большим и шумным, родни много, да и жизнь улучшилась, жить стало легче, дети выросли, тоже работали: Нюра в леспромхозе, Катя и Зина в детских яслях, Шура пасла овец.
Туруханская ссылка не прошла бесследно, Шура часто болела, звонкий кашель напоминал о заботе советской власти. Дарья обманом подсовывала и поила её, то собачьим жиром, то барсучьим. Других лекарств она не знала, и всё-таки лечение давало неплохие результаты.
- Васька! – крикнул дед Иван, - давай-ка сюда гармошку, петь да плясать будем. В нашем роду пополнение, будем радоваться.
Все выпили, и обжигающая жидкость растекалась по жилам, поднимая настроение.
«По диким степям Забайкалья…», - затянул Сашка Зубаков, все подхватили. Василий на ходу подбирал мелодию, растягивал меха гармошки и сам наклонялся то в одну сторону, то в другую.
«Где золото роют в горах…»
Зина смущённо смотрела на Сашку, они ещё не женились, но тайный сговор уже был, и Сашка при случае возил кругляк для собственного дома.
Шура с Алёшкой были в горнице, но Иван Тимофеевич, подняв очередной стакан, обратился к Дарье.
- А где же виновник торжества? Давай его сюда, чтоб знал родню! До войны Слабков было много, а после войны будет ещё больше.
- А мы уже не в счёт? – возмутилась Татьяна Евсеевна. Мы, значит, не Слабки?
- Нет, ну я так, по Дарье считаю, от неё род Слабков продолжается. Девки-то, хоть и поменяли фамилии, а как были Слабки, так ими и останутся. Ты сватья, не обижайся, у кого ни спроси – кто такая Василиха? Каждый скажет, что мать Дарьи Слабковой. Ты тоже наша. Давай-ка лучше выпьем за мою невестку Дарью Васильевну – это она повела родословную, за неё и выпьем. За Дарью…
- За Дарью, - затрещали стаканы.
Васька бросил гармошку и убежал в горницу к Шуре, а гости продолжали:
"Ой, полным полна коробушка,
Есть и ситец и парча.
Пожалей моя зазнобушка
Молодецкого плеча…"
Продолжение следует. http://www.proza.ru/2012/04/11/1796