Знаете ли вы, как на флоте называют морскую авиацию, кроме обидного прозвища «бакланы»? Авиацию флота называют ещё кадетский исправительный корпус. И это не спроста. Девяносто пять процентов отчисленных от обучения курсантов высших военно-морских училищ попадают дослуживать именно в эти части на правах матросов срочной службы, не смотря на количество проведённых в училище лет. Участь сия не минует даже слушателей морского факультета военно-медицинской академии. Воинов такого сорта, отличающихся повышенным уровнем интеллекта, а по этой причине и неуёмной тягой к различным проделкам, на флоте называют кадетами или репрессированными военспецами.
* * *
Так или иначе, на одной авиационно-технической базе ждали своей очереди на дембель два товарища. Вернее, таких товарищей на базе было человек 15, и всех их связывало общее курсантское прошлое. Лишь с одним из них ни кто не поддерживал отношения принципиально, не смотря на то, что он был хлеборезом. Случилось это потому, что товарищ этот был отчислен с 5 курса училища Фрунзе за воровство, а это в курсантской среде сразу переводит человека в касту неприкасаемых. Служить надо было до первого приказа, но не менее полугода, а там свобода, восстановление в институт и вкушение сладких плодов студенческой жизни.
Два закадычных друга служили во взводе обеспечения и связывала их настоящая бескорыстная мужская дружба, не смотря на то, что один вылетел после третьего, а другой после первого курса, да к тому же из разных училищ.
Валерик вылетел с 4 курса Дзержинки за общее раздолбайство и любовь к свободе. Кроме того, он очень не любил замполитов и всячески свою нелюбовь выражал. За это они его драли, как обезьяна газету. Был он борцом-тяжеловесом, имея при этом 190см. роста и 110 килограмм живого веса. Как говориться, 110 кг тренированных мышц, и все эти килограммы отчаянно стремились к свободе. Придя в часть после пересылки из флотского экипажа, его сразу назначили командиром отделения кочегаров, что Валерика вполне устроило.
- Ты почти офицер, к тому же прибыл к нам из инженерного училища, - сказал ему командир базы - вот и наводи порядок в котельной.
В первый же день на новом месте, он раздал несколько плюх без разбора, после чего двое из особо борзых кочегаров с юга отправились отдыхать в санчасть, вполне удовлетворённые результатами первого знакомства. В посёлке сразу стало теплее. Под руководством нового командира, матросы быстро навели порядок, отмыли комнату отдыха, оборудовав там вполне приличную шхеру. Чистота и порядок всем, почему-то, понравился больше, да и внезапные проверки котельной совсем прекратились. В домах тепло, значит, служба налажена,- решило начальство, и перестало донимать служивых наездами с воплями: «Дембель в опасности!» Воины лишний раз не светились, выползая на свет божий только для посещения камбуза. Посещали они, так же, отапливаемые объекты, как то: вещевой и продовольственный склад, офицерскую столовую, теплицу и пекарню и отовсюду возвращались с добычей. В свободное от вахты время моряки делали наколки на теле и чеканки на меди, да гуляли по гарнизону, но всё больше огородами, чтобы не нарваться на патруль. В общем, всем было хорошо, и все поняли, что кочегар - это звучит гордо, особенно на Севере, и пора бы это слово, вообще, писать с большой буквы.
* * *
С Лёвой было всё запутанно и хитро. Он всё просчитал заранее, и своей расчётливостью напрочь сразил сослуживцев. Вообще, склад ума у него был математический. Именно по этой причине, он после школы поступил в училище радиоэлектроники имени Попова, отучился первый курс, понял, какая ему светит задница в будущем, и написал рапорт на отчисление. После первого курса отчисляют быстро, приказом начальника училища и в июле месяце Лёва был уже матросом второго года службы в двухгодичной части. Самое главное, что, получив на руки академическую справку из училища, за несколько дней до отправки в матросы перевёлся в Кораблестроительный институт, договорился об экстернате на год и убыл на флот студентом 2 курса. Он был на сто процентов уверен, что получит отпуск через пол года и, попутно, сдаст сессию уже в новом ВУЗе. Короче, примите к сведению, уклонисты, что все вопросы с решением проблем с исполнением священного долга, можно решить красиво, без правозащитных воплей и криминала. Лёва, получивший военный билет в 17 лет, самый трудный первый год службы провёл относительно спокойно в городе белых ночей, перевёлся в престижный гражданский институт, и в 19 лет был уже демобилизованным студентом 3 курса, отдав долг Родине сполна. Классический гамбит времен социализма!
По приезду к месту ожидания дембеля, Лёву сначала определили на подсобное хозяйство, командовать свинопасами из азербайджанских и узбекских горцев. Но как-то ему сразу не понравилась атмосфера сельской жизни. Лёва решил свинтить, и сделать это, как всегда, красиво.
Он начал делать бекон.... Один день он свинок кормил, а на следующий, - дубасил черенком от лопаты. В результате этой процедуры, как он рассчитывал, под размягчённой побоями, нежной свиной кожицей, должен был образоваться вкуснейший бекон. Через несколько дней при виде Лёвы, свиньи разбегались по углам с выпученными глазами и орали нечеловеческими голосами. Ещё через недельку, когда на ферму с проверкой пришёл начпрод, бедные животные с воплями лезли на стены, не то, что завидев Лёву, а просто при виде человека. Лёва смотрел на капитана широко раскрытыми, наивными глазами, в которых все могли прочитать, что он хотел, как лучше. Начпрод не стал наказывать свиновода-новатора, а просто перевёл Лёву в теплицу, чему последний несказанно обрадовался. Вообще-то он рассчитывал на продсклад, но получилось даже лучше.
В теплице было тепло круглый год, росли помидоры и огурцы, а под ногами колосился вечнозелёный ковёр из укропа, петрушки и зелёного лука. Там же, почти не разгибаясь, ковырял мотыгой землю молчаливый молодой узбек - огородник. В обязанности Лёвы входил сбор урожая и транспортировка его на телеге до столовой лётного состава. Кроме того, надо было присматривать за узбеком и опылять огурцы, в отсутствии пчёлок и мушек. Больше всего Лёве нравилось спаривать огурцы, то есть заниматься перекрёстным опылением. Всё свободное время «мичурин» чах в шхере и делал институтские контрольные, которые потом торжественно отправлял в Корабелку.
* * *
За этим интимным процессом и застал воина-садовода воин-кочегар, заслонивший своим телом дверной проём с буханкой тёплого белого хлеба под мышкой и бутылкой постного масла в руке. Видно было, что Валерик только что закончил проверку пекарни, и зашёл к другу, полакомиться салатиком и свежей белой корочкой. Лёва, открыв рот от усердия, тыкал одним цветком в другой, переступая с ноги на ногу огромными матросскими сапогами. Узбек напевал что-то о Родине над посевами лука.
- Можно считать, что половой вопрос в семействе огурцовых закрыт навсегда?- спросил кочегар - Этот бесконечный секс среди посевов может повлиять негативно на твою психику и ты на гражданке станешь маньяком.
- Мне тут один дружок по «системе» (т.е военно-морскому училищу на курсантском языке) подогнал журнал про лизоблюдок - гордо сказал Лёва, не отрываясь от своего увлекательного занятия, - Так что не свихнусь.
- Не лизоблюдок, а лесбиянок - поправил друга более просвещенный товарищ и пошел делать салат.
Насладившись неуставной пищей, друзья развалились в шезлонгах, которые где-то спёр хозяйственный овощевод, подумывая, чем бы ещё развлечь израненную душу воина. Выбор развлечений был не богат, и друзья решили прогуляться на прошлое место службы овощевода. Надо сказать, что после развоза зелени в столовую на телеге, запряжённой лошадью, Лёва возвращался на ферму, сидя на ней верхом, воображая себя покорителем дикого Запада. И так, помаленьку, подсел на конный спорт. Периодически он посещал ферму для этой цели, захватив сухарик для лошади и свежий огурец для фермеров-басмачей.
После недолгих сборов в виде инструкций и подзатыльников, для понятливости, остающемуся на охране объекта узбеку, кореша выдвинулись в сторону подсобного хозяйства. По дороге они остановили ЗИЛ - самосвал, которым правил матрос аэродромной роты и то же репрессированный военспец Мишаня, который за огурец и совместные воспоминания о Питерской жизни, с комфортом домчал их до фермы.
* * *
За лошадьми на ферме ходил маленький таджик-коневод. Он чистил животных, периодически кормил их и жутко любил вольнонаёмную доярку Наташу. Наташа была раза в два выше Ромео, имела размер бюста несколько за шестой номер и задницу шириной, не менее двенадцати рабочих перчаток. Она очень любила портвейновое вино, что её периодически губило, так как, убрав пару по 0,7 литра, её тянуло отдохнуть, чем неоднократно пользовался влюблённый таджик.
Он под шумок пристраивал девушку, хотя она этого никогда не замечала, да, впрочем, ей никому было ничего не жаль.
Надо сказать, что имён у лошадей не было. Одну таджик называл Красный лошадь, другую - Чёрный лошадь, особо не вдаваясь в их половую принадлежность. Красный лошадь был постарше, имел бельмо на глазу и периодически кусался. Чёрный лошадь был более покладист и дружил с Лёвой. Уздечки и седла на ферме не было, но Лёве вполне хватало вожжей. Лихо, вскочив на чёрного мустанга, Лёва рванул по дороге, нахлёстывая круп коня концом вожжей. Он смеялся и улюлюкал, подгоняя скакуна каблуками матросских сапог, из которых торчали две его тонкие ноги. Ветер развивал гюйс и ленточки бескозырки, ноги хлопали о голенища в такт аллюру, и со стороны казалось, что вся кавалерия Северного флота атакует деревню индейцев племени оху-ехи. Только сигнального горна не хватало!
Валерик смотрел на это дело без особого энтузиазма, так как любил всех животных, кроме крыс и собак, породы пудель.
- Теперь ты давай! - радостно закричал, вернувшийся из атаки на индейцев, кавалерист.
Валерику не хотелось мучить животное, но под напором Лёвкиной энергии и, поступившись принципами, он с помощью трёх свинопасов вполз на лошадь.
Корриды не случилось! Бедный Чёрный лошадь прошёл шагов десять и встал, как вкопанный. Лёва подпихивал ему сухарь и хлестал прутиком по крупу,но всё было бесполезно, конь стоял, как Великая Китайская стена. Заподозрив что-то неладное, Валерик сполз с прогнувшейся лошадиной спины. Заглянув в бездонные лошадиные глаза, он увидел две большие слезы, катящиеся по скулам животного, и в полной мере ощутил свою неправоту и полную непригодность к конному спорту. Он встал перед конём навытяжку, поднял вверх правую руку, согнутую в локте и, голосом, которым присягают на верность Родине, торжественно произнёс: «Клянусь больше никогда не садиться верхом на лошадь, и мучить животных вообще!». А потом подумал и добавил: «И на телегу то же не сяду!».
И, кажется, он твёрдо был намерен сдержать своё обещание.