Пять лет в английском университете

ЧАРЛЬЗ АСТОР БРИСТЕД (Charles Astor Bristed)

ПЯТЬ ЛЕТ В АНГЛИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

(Избранные главы)

Перевод и примечания Юлии Глек

Предисловие переводчика

Вниманию читателей предлагаются избранные главы из книги Чарльза Астора Бристеда «Пять лет в английском университете». Этот американский автор практически неизвестен русскоязычной публике. Его литературное наследие невелико: в основном он сотрудничал в различных американских периодических изданиях, где публиковал статьи, очерки и поэтические переводы. Книга о пяти годах учёбы в Кембриджском университете является, пожалуй, его самым значительным литературным произведением.
Ч. А. Бристед родился в Нью-Йорке в 1820 г. Его мать звали Магдалена Астор Бристед, и она была старшей дочерью Джона Джейкоба Астора (John Jacob Astor, 1763 – 1848) – первого американского мультимиллионера. Многим читателям наверняка знакомо название «Астория». Происходит оно от фамилии Астор, – наследники мультимиллионера создали сеть высококлассных отелей, и гостиницы с таким названием есть во многих городах мира.
 В 1841 г. Ч. А. Бристед решил продолжить своё образование в Европе и стал студентом Тринити-колледжа Кембриджского университета. Получив учёную степень бакалавра, он вернулся на родину в 1845 г. Тогдашняя американская публика мало что знала об английской системе образования, да и отношения между Соединёнными Штатами и Великобританией были далеко не столь идиллическими, как сейчас. Война за независимость США закончилась 62 года назад, и за это время имел место ещё один вооружённый конфликт – Англо-американская война 1812 – 1815 гг. В 40-е годы XIX столетия у двух стран тоже было немало взаимных претензий. Поэтому целью автора при написании данной книги было попытаться развеять предубеждения и подозрительность, существовавшие с обеих сторон, а также показать американцам преимущества английской системы образования, сторонником которой был Ч. А. Бристед,   
Книга «Пять лет в английском университете» довольно велика по объёму (выходила в двух томах), и при этом весьма неоднородна по содержанию. Около половины занимают собственно воспоминания о пяти годах, проведённых в Кембриджском университете.  Остальное – это размышления автора о сравнительных достоинствах и недостатках американской и английской систем образования, о пользе изучения классических языков, о том, как нужно реформировать американскую систему образования, чтобы приблизить её к английской, и т.д. и т.п. В число публикуемых глав вошли наиболее интересные с точки зрения переводчика, а именно те, где в хронологическом порядке изложены впечатления автора о годах учёбы в Кембридже, начиная с первого знакомства с городом и университетом и заканчивая отъездом на родину. С оригиналом произведения можно ознакомиться здесь http://www.archive.org/details/fiveyearsinengli00brisuoft, а на сайте http://bristed.narod.ru/ данный перевод предлагается с иллюстрациями. В качестве иллюстраций использованы в основном старинные гравюры, которые сами по себе представляют большой интерес. На этом же сайте можно ознакомиться с заданиями экзаменов на степень бакалавра Кембриджского университета от 1845 г.
Упоминаемые в этой книге люди – реальные личности. Если они оставили след в истории и о них удалось найти хоть какие-то сведения, это отражено в примечаниях. Также в примечаниях переводчика содержатся пояснения всех реалий, которые могут быть неизвестны или непонятны большинству русскоязычных читателей, кроме тех случаев, когда сам автор объясняет их в примечаниях автора или непосредственно в тексте. Авторские примечания помечены (прим. автора). Все остальные являются примечаниями переводчика. В примечаниях переводчика также даётся перевод всех выражений и цитат на древнегреческом, латыни и других языках, кроме тех случаев, когда иностранное слово очень похоже на соответствующее русское и в переводе не нуждается. Эпиграфы на любом языке, кроме английского, приводятся и в оригинале, и в переводе на русский. Эпиграфы на английском языке – только в переводе на русский. Везде, где использованы поэтические или прозаические цитаты в чьём-либо переводе, указана фамилия переводчика. Там, где она не указана – перевод мой. Все слова и выражения поясняются в примечаниях только раз – там, где они впервые встречаются в тексте.
«Пять лет в английском университете» – уникальный источник информации о Кембридже середины XIX века. Уникальным его делает своеобразная позиция автора по отношению к тому, что он наблюдал. Англичанин никогда не написал бы ничего подобного просто потому, что с английской точки зрения многое из описанного здесь – это нечто само собой разумеющееся и ни в каких пояснениях не нуждающееся. Ч. А. Бристед, выросший вне системы английского образования, имел редкую возможность посмотреть на то, что его окружало в университете, со стороны, не будучи при этом совершенно чуждым этой среде. Ведь, как и у остальных студентов Кембриджа, его родным языком был английский, и, несмотря на все различия, Соединённые Штаты были и остаются страной англо-саксонской культуры. 
Итак, американец в викторианском Кембридже. Давайте попробуем взглянуть на знаменитый университет его глазами.



Предисловие автора

Я пишу эту книгу по трём причинам. Во-первых, в нашей стране мало что с точностью известно об английских университетах.
Во-вторых, большая часть того, что мы узнаём об этих учреждениях, доходит до нас посредством популярных романов и прочей лёгкой литературы, часто написанной людьми, которые не имеют к этим университетам никакого отношения, и почти всегда создающей о них ошибочное и невыгодное мнение.
В-третьих, и это самое главное, в английской системе образования имеются моменты, которые мы могли бы изучить с пользой для себя.
Мало кому из американцев довелось возмужать в окружении половины наиболее высокообразованных англичан своего поколения, да и не нужно, чтобы такой опыт имели многие. Сам я обязан этим случайности. Мало кто у нас обладает достаточным знанием этого предмета, чтобы авторитетно о нём писать. И если бы мне хоть раз попалась на глаза хотя бы приличная журнальная статья об английской университетской системе образования, эта книга никогда не была бы написана.
Моей целью было нарисовать картину жизни английского университета такой, какая она есть; а чтобы изобразить её верно, мне пришлось мешать весёлое с серьёзным – ;;;;; ;;; ;;;;;;, ;;;;; ;; ;;;;;;;;*. Даже если читатель не согласится с моими выводами, он получит, по крайней мере, достаточно ясное представление о фактах. Тот же самый мотив, то есть желание точно описать всё, что я видел и пережил, а также  впечатление, которое такая жизнь производит на американца, заставляют меня говорить о себе чаще, чем этого хотелось бы самому автору или читателю.

* ;;;;; ;;; ;;;;;;, ;;;;; ;; ;;;;;;;; – (др.-греч.) много смешного и много серьёзного. Немного изменённая цитата из комедии Аристофана «Лягушки».

Что касается беспорядочности и недостатка системы, которыми грешит эта книга, то я осознаю их не меньше, чем самый строгий критик. Эти недостатки следует отнести на счёт нехватки умения, а не старания. Детально описывать систему настолько сложную, как несколько независимых колледжей, объединённых в один университет, отбрасывая то, что несущественно, и выделяя то, что достойно внимания, – задача очень трудная, с учётом того, насколько всё это отличается от соответствующих наших институтов. Моим первоначальным намерением было представить просто серию очерков безо всяких попыток связать их воедино. Я начал писать эти очерки, и в разное время два разных журнала начинали публиковать их, но очень скоро испугались и перестали, потому что я даже не пытался скрыть превосходство англичан в некоторых отраслях университетского образования.
Тогда я решил воздержаться не только от публикации, но и от дальнейшего писания до тех пор, пока после моего возвращения не пройдёт столько же времени, сколько я провёл в Англии. Таким образом, за исключением первых девяти глав всё это сочинение было написано в течение прошедшего лета, и я могу совершенно искренне сказать, что моё мнение по всем вопросам, которые здесь обсуждаются, не претерпело существенных изменений в течение последних пяти лет. Все мои наблюдения только подтвердили его.
Если эта книга попадётся в руки кому-нибудь, кто учился в Кембридже, он, возможно, осудит её за обилие мелких и неинтересных деталей. В этом случае я могу предложить его вниманию краткую апологию*:
Арабский путешественник посетил Лондон. По приезде туда его внимание привлекла огромная толпа на улице. Подойдя поближе, он к своему удивлению и разочарованию обнаружил, что объектом любопытства всех этих кокни** был верблюд, принадлежавший бродячему цирку. Он написал домой друзьям: «Легкомыслие и ребячество этих англичан просто невероятны. Вчера я наблюдал большое скопление людей, которые глазели на самого обыкновенного верблюда, на которого у нас даже мальчишки не обратили бы никакого внимания».

Хорнхук, Хеллгейт, 1 сентября 1851.

* апология – речь или сочинение в защиту чего-либо.
** кокни – прозвище уроженца Лондона, как правило, принадлежащего к низшим классам общества.



Глава 1
Первые впечатления от Кембриджа

Поскольку совет мудрецов не сумел выбрать какой-либо план для строительства города, коровы в похвальном порыве патриотизма решили заняться этим сами и, уходя на пастбище и возвращаясь оттуда, проложили сквозь кусты тропы, по обеим сторонам которых добрые люди стали строить себе дома.

Вашингтон Ирвинг, «История Нью-Йорка, рассказанная Дидрихом Никерброкером».

И во дворе прохладном возвышался
Колонн изящных стройный лес.
В клуатре гулким эхом отдавался
Фонтана неумолчный плеск.

Альфред Теннисон, «Дворец искусства».

Представьте себе самый беспорядочно построенный город, какой только можно вообразить, с самыми кривыми улицами на свете, которые извиваются как в кошмаре и частенько приводят вас на то же самое место, откуда вы  только что пришли. Некоторые из этих извилистых улиц вовсе не имеют тротуаров, как в старинных городах на континенте, но чаще встречаются проулки или короткие улочки, полностью представляющие собой тротуар – то, что мы, американцы, называем sidewalk, в то время как англичане называют это causeway, – без пространства для проезда экипажей. Дома старинные и низкие, иногда их верхние этажи нависают над узкой улицей, отчего она делается ещё уже, а нижние обычно заняты магазинчиками, среди которых преобладают заведения портных и книготорговцев. Ваш путь то и дело пересекает маленькая грязная речонка, не шире приличной канавы, которая блуждает по городу и вокруг него во всех мыслимых направлениях, так что куда бы вы ни пошли, вскоре вы наверняка выйдете к реке. Таков город Кембридж, что означает «мост через реку Кем»*.

* вообще-то говоря, не Кем, а «Кейм», и не Кембридж, а «Кеймбридж». Но это слово так прочно вошло в русский язык, что уже ничего не поделаешь.

А среди этих узких, некрасивых и грязных улиц беспорядочно разбросаны (поскольку всё это место выглядит так, как будто бы оно плясало под музыку Амфиона*, а он вдруг перестал играть посреди очень сложного па) одни из самых красивых академических зданий в мире. Несмотря на всё разнообразие их архитектурных стилей в зависимости от периода, в котором они строились или перестраивались, их объединяет одна существенная черта: все колледжи построены в виде прямоугольных внутренних дворов (quadrangles или courts); и поскольку с течением лет население всех колледжей, кроме одного**, переросло свой первоначальный внутренний двор, к нему добавлялись новые, так что у более крупных заведений по три, а у одного (Сент-Джонс-колледжа) даже четыре внутренних двора.

* Амфион – персонаж античной мифологии, музыкант, который своей игрой на лире заставил камни плясать и складываться в стены города Фивы.
** Даунинг-колледж (Downing College), основанный всего лишь в 1800 году, можно считать находящимся пока в стадии младенчества (прим. автора).

Иногда «старый двор», то есть исходная часть постройки, выходит красивым фасадом на ближайшую крупную улицу; но часто, как будто с целью продемонстрировать свою независимость от города и презрение к нему, вообще от него отворачивается, обращая к прохожим самую безобразную свою стену и самые маленькие и захудалые ворота. Особенно это характерно для наиболее крупных и прославленных колледжей.
Итак, вы попадаете внутрь через вход, не особенно поражающий воображение величиной или великолепием, а скорее даже наоборот, и оказываетесь на просторной и изящной площади.  Перед вами аккуратные газоны и дорожки, в центре фонтан; по одну её сторону возвышается красивых пропорций часовня; в углу сквозь решётку вы можете разглядеть прекрасный сад, который напрасно манит и дразнит вас, потому что предназначен лишь для наслаждения власть предержащих. Во втором дворе вы обнаруживаете гулкий старинный клуатр*, возможно, настоящий, времён монахов, а если нет, то хорошую имитацию того периода. А когда вы смотрите на стены, покрытые здесь – богатым лепным орнаментом, там – фестонами свисающего плюща, то начинаете постигать основной принцип архитектуры колледжа: его фасад обращён вовнутрь, для собственного пользования; он повёрнут спиной к вульгарному миру снаружи. Но вы ещё не вполне прочувствовали и осознали царящий там дух уединения. Проходы, узкие и низкие; лестницы, узкие и извилистые; двери, окованные железом, которые закрываются при помощи какой-то загадочной пружины или открываются только затем, чтобы внутри обнаружилась ещё одна дверь, как при входе в средневековую темницу. Но за всеми этими головоломными лестницами и устрашающими дверьми (иногда их предваряет дополнение в виде маленького тёмного коридорчика) находятся роскошные апартаменты, не совсем такие, как в парижских отелях или на Пятой авеню, но не менее красивые и куда более комфортабельные. Апартаменты и входы в них, кажется, создавались в обратно пропорциональной зависимости друг от друга. Через непритязательный вход, просто-напросто дыру в стене, можно попасть в покои, занимающие половину здания, и покои эти на редкость уютные. Невероятно толстые стены защищают от холода зимой и от жары (буде таковая случится) летом; неприступные входные двери одинаково хорошо предотвращают вторжение и враждебного кредитора, и чрезмерно дружелюбного «фешенебельного» студента. Да к тому же все эти своеобразные приспособления, вроде поистине академических книжных шкафов, утопленных в стене и образующих с ней единое целое, так что использовать их или место, которое они занимают, для чего-нибудь другого было бы делом отнюдь не простым; маленькие укромные кабинеты как раз достаточного размера, чтобы вместить человека в кресле и большой словарь; полные неожиданностей мансарды, в которые даже сами обитатели этих комнат заходят не иначе как с ощущением приключения и загадки. В старину, возможно, священники использовали их как молельни; теперешние кембриджцы хранят там вино.

* клуатр – крытая обходная галерея, обрамляющая закрытый прямоугольный двор. Обычно располагается вдоль стены здания, при этом одна из стен клуатра является глухой, а вторая представляет собой аркаду или колоннаду. Характерен для монастырской архитектуры.

В конце октября 1840 года молодой уроженец Нью-Йорка блуждал по этим невозможным улицам, восхищаясь замечательной архитектурой Кембриджа. Он был удивлён количеством и разнообразием академических зданий и расстояниями, которые их разделяют, потому что, хотя ему и было известно, что разные колледжи являются отдельными и независимыми учреждениями, которые объединяют только связи самого общего характера, он всё же ожидал, что они окажутся расположенными по соседству, а не разбросанными по территории в несколько миль. Также не без любопытства изучал он тех представителей местного населения, которые попадались по пути, и они незамедлительно отплатили ему за это обилием моноклей. Одетый по последней нью-йоркской моде (тогда, как и теперь, повторявшей прошлогоднюю парижскую), с обычными аксессуарами в виде золотой цепочки и бриллиантовой булавки, в сюртуке синего сукна, он ни в коей мере не походил своим костюмом ни на кого из той академической публики, которая ему встречалась. Обычный кембриджский костюм состоит из не слишком нового чёрного сюртука или визитки, брюк из какой-нибудь ноской материи, серой или в клетку, и плотного жилета, часто того же рисунка, что и брюки. Штрипки там неведомы, а ботинкам предпочитают лёгкие туфли на низком каблуке, в которых удобней перепрыгивать через канавы и изгороди и совершать прочие импровизированные гимнастические подвиги, которые так разнообразят моцион кембриджцев. Единственная броская деталь в их одежде – это галстук, часто синий или ещё какого-нибудь яркого цвета, заколотый спереди большой булавкой с золотой головкой. Днём это одеяние дополняет шляпа средней для английских шляп степени безобразности, но до 12 часов дня и после 4 вы обязаны ещё прибавить к этому академический костюм. Он состоит из мантии, цвет и детали которой варьируют в зависимости от колледжа и положения, которое в нём занимает студент, но, как правило, она чёрная и походит на обычное церковное облачение, а также шляпы с квадратным верхом, которая плотно охватывает голову на манер усечённого шлема, а обтянутая тканью дощечка, которая образует тулью, имеет около фута по диагонали. То, что академические шляпа и мантия должны быть в хорошем состоянии, вовсе не является чем-то sine qua non*;  последняя часто ужасно порвана и вылиняла, а первая сохраняет разве что следы своей первоначальной формы после всего, что ей пришлось претерпеть. Красть шляпы и мантии считается в Кембридже не б;льшим нарушением  восьмой заповеди, чем у нас зонтики, – ещё одна причина, по которой об их внешнем виде заботятся мало. И лишь одно кембриджец блюдёт неукоснительно – то единственное проявление утончённости манер, которое свойственно каждому английскому джентльмену, каким бы неуклюжим и потрёпанным ни был его остальной наряд – его бельё всегда безупречно. Грязная или хотя бы даже плохо выглаженная рубашка – из ряда вон выходящее явление в университете. Хотя академический костюм довольно своеобразен, впечатление он производит отнюдь не плохое. Напротив, в большинстве случаев он придаёт носящему его достоинство и стиль.

* sine qua non (лат.) – обязательное условие, то, без чего нельзя обойтись.

Не нужно также думать, что те, кто носит мантию, это тощие, заучившиеся, чахоточные с виду индивидуумы. Первое, что здесь приходит в голову постороннему, это то, что он никогда ещё не видел одновременно столько прекрасных молодых людей. Почти каждый из них выглядит так, как будто способен хоть сейчас прогрести восемь миль, или пройти пешком двенадцать, или проехать верхом двадцать по пересечённой местности, а потом подкрепиться половиной бараньей ноги и квартой* эля. Вы бы даже не предположили, что это студенты, если бы количество моноклей не намекало на то, что их владельцы испортили себе зрение чтением по ночам.

* кварта (английская) – мера жидкости, равная 1,365 л

Молодой американец, заметивший все эти подробности, чувствовал себя довольно-таки неловко перед толпой незнакомцев, точно так же, как он чувствует себя сейчас, являясь перед тобой, читатель. Однако он должен продолжать, как бы это ни было болезненно для его скромности, и объяснить, как и зачем туда попал, о чём и намерен по возможности коротко рассказать в следующей главе.



Глава 2
Некоторые подробности, эгоистические, но необходимые

Oro te, quis tu es? (лат.) – Скажи, кто ты?
Цицерон, письмо к Требацию.

Мне было пятнадцать, когда я приехал в Нью-Хейвен и поступил на первый курс Йельского колледжа. В школе, где меня к этому готовили, один из преподавателей был англичанин, и обучение частично велось по английскому образцу. Мои знания соответствовали уровню Колумбийского колледжа**, где требования на первом курсе тогда были почти такими же, как на втором курсе в Йеле. (Я никогда не встречал жителя Новой Англии***, который знал бы это или поверил бы, но, тем не менее, это чистая правда). Преимущество, полученное мною таким образом, утвердило меня в привычке к безделью, к которому склонен любой только что выпущенный из школы мальчишка, если в ближайшей перспективе перед ним не стоит какая-нибудь цель, возбуждающая честолюбие.

* Йельский колледж (Yale College) – ныне Йельский университет. Основан в 1701 г. Третье старейшее высшее учебное заведение Соединённых Штатов. Входит в элитную Лигу плюща.
** Колумбийский колледж (Columbia College) – ныне Колумбийский университет. Основан в 1754 г. Находится в Нью-Йорке на Манхэттене. Пятое старейшее высшее учебное заведение Соединённых Штатов, входит в Лигу плюща.
*** Новая Англия – историческая территория на северо-востоке Соединённых Штатов, в которую входят штаты Мэн, Нью-Хэмпшир, Вермонт, Массачусетс, Род-Айленд и Коннектикут. Там появились первые английские колонии, там же начали развиваться американская литература и философия, а также находятся старейшие учебные заведения, поэтому существует мнение о культурном превосходстве Новой Англии над остальными штатами.

В течение первого года я не занимался практически ничем, кроме чтения романов и посещения дискуссионных клубов. Сравнение собственного опыта с опытом других привело меня к заключению, что так бывает со всеми мальчиками, которые поступают хорошо подготовленными в какой-нибудь новоанглийский колледж: на первом году они скорее скатываются назад, чем движутся вперёд. На втором курсе у нас было много математики, не столько сложной, сколько трудоёмкой; б;льшая её часть заключалась в механическом решении заданий по тригонометрии и системе мер, и для лучших математиков нашего курса это было почти так же скучно, как для худших. Я никогда не отличался ни любовью, ни способностями к точным наукам, да и здоровье у меня было неважное, поэтому в самом начале второго курса оставил всякую надежду на высшие отличия и удовольствовался положением среди тех двенадцати-пятнадцати студентов, которые с пометкой «успехи в английском красноречии» следуют за первыми двумя-тремя.
У нас было четыре академические награды, по одной каждый год, которые присуждались за успехи только в классической филологии. Из этих четырёх мне удалось добиться трёх. Но система оценивания была очень несовершенна, и на самом деле в то время не было никакой возможности определить, кто же в действительности является лучшим филологом-классиком на курсе, а кто – вторым или третьим.
Большинство наших молодых соотечественников с нетерпением ждут возможности окунуться в избранную ими профессию сразу же по окончании колледжа, лет в восемнадцать-девятнадцать. Несколько моих однокурсников даже не дождались дня присвоения степеней, чтобы начать, во всяком случае, формально, свою профессиональную подготовку. Но я ни в коем случае не торопился завершить образование, полагая, что тише едешь – дальше будешь, особенно потому что профессия, которой я намеревался себя посвятить, больше, чем какая-либо другая, требует, чтобы к ней приступали без спешки и по зрелом размышлении. Собираясь с Божьей помощью стать священником, я желал сначала стать филологом-классиком, и с этой целью решил поучиться некоторое время в каком-нибудь европейском университете. Но когда до этого дошло, мне изменило мужество. Я боялся обнаружить своё невежество за границей и решил остаться на родине ещё на год. Этот год мне хотелось провести в своём родном городе, где у меня были бы лучшие возможности для занятий, но те, кто тогда распоряжался моей судьбой, решили, что мне лучше остаться в Нью-Хейвене, где я, соответственно, и поселился в качестве выпускника-резидента (resident graduate) – очень редкая разновидность в тех краях. Бедняга Мэйсон, который должен был стать нашим великим американским астрономом, был единственным моим сотоварищем. Опыт, полученный в течение того года, даёт мне право утверждать, что, если бы я захотел испортить не вполне сформировавшегося филолога-классика и отбить у молодого человека, имеющего подобные наклонности, охоту к таким занятиям, то должен был бы послать его жить и учиться в новоанглийский университетский городок. Там не было никого, кто мог или хотел принимать во мне участие, за исключением двух-трёх джентльменов, чьи профессиональные обязанности в колледже не позволяли уделять мне внимание на регулярной основе. Зато кругом было полно дискуссионных клубов и огромное количество юных любителей дискуссий. Студентом я никогда не считался особенно хорошим оратором или сочинителем речей, зато играл определённую роль в «Йельском литературном журнале»* и как раз достиг того beau jour de la vie**, когда молодому человеку удаётся опубликовать свой первый опус в городском журнале. Всё это способствовало развитию привычки к окололитературному ничегонеделанию, а так называемые «занятия» этого года, как нарочно, стимулировали её ещё больше. К тому же я довольно близко сошёлся с одним уроженцем штата Миссисипи (это было до дефолта)***, который всегда был рад поговорить о политике, и мы взяли за обыкновение прочитывать по дюжине газет в день, а потом вываливать друг на друга их содержание. А если ещё добавить, что я был ультралиберальным аболиционистом, а он – сторонником Демократической партии и сохранения рабства, легко вообразить себе количество воинственной чепухи, которым мы обменивались в ходе наших дискуссий, и ценные результаты, к которым они приводили. Единственным ощутимым последствием наших дебатов был очень немалый счёт за пирожные, мороженое и шерри-коблеры****. Я настолько остро ощущал необходимость в какой-то ежедневной работе, которая  компенсировала бы это и вернула мне привычку к регулярным занятиям, что на последние три месяца этого года записался в Юридическую школу нашего колледжа, а потом, додумавшись до того, что должен был знать с самого начала, а именно, что не добьюсь никакого самостоятельного прогресса в занятиях в Нью-Хейвене, упаковал чемоданы и отправился в Англию.

* «Йельский литературный журнал» (The Yale Literary Magazine) – старейший литературный журнал в Соединённых Штатах, основанный в 1836 году. Выходит дважды за учебный год, публикует поэзию и художественную прозу студентов Йеля.
** beau jour de la vie (фр.) – прекрасный день жизни.
*** дефолт был объявлен штатом Миссисипи в 1840 г.
**** шерри-коблер – коктейль, в составе которого херес, сахар, много льда и апельсин. Сверху его украшают ягодами, пьют через соломинку.

И всё же было бы несправедливо по отношению к самому себе утверждать, что я потратил эти двенадцать месяцев совершенно впустую. Они пропали зря только относительно. За них я сделал столько, сколько мог бы сделать месяца за три-четыре. Я познакомился с Ювеналом, Фукидидом, Аристофаном и Пиндаром – авторами, которые тогда редко входили в круг чтения студента американского колледжа. В целом можно сказать, что я был удачным образцом выпускника новоанглийского колледжа и скорее выше, чем ниже среднего уровня. Из математики я знал только немного Евклида и алгебры, а курсы по механике, коническим сечениям и т.д., которые я прослушал в колледже, оставили у меня ровно столько воспоминаний, сколько остаётся у некоторых путешественников, проезжающих через разные страны.
Что же касается прочих моих достижений, они были вполне обычны для американского студента, то есть я немного говорил по-французски и по-испански и немного читал по-немецки, знал названия и основные понятия двух-трёх естественных наук на уровне девочки из женского пансиона, мог написать газетную статью прозой и стихами, обладал значительной склонностью разглагольствовать о политике и не мог спокойно смотреть на толпу людей без непроизвольного желания произнести перед ней речь о вещах как таковых. Я прочёл большое количество романов, стихов и журнальных статей, довольно много – по истории Англии, а также того, что школьные учебники и газетные репортёры называют «образцами красноречия». Я был очень высокого мнения о своей стране (во всём, кроме образования) и довольно хорошего – о себе самом. Чтобы закончить список, нужно добавить, что я мог сам начистить себе ботинки, а в случае крайней нужды и выстирать носовые платки. Короче говоря, за исключением непринуждённости манер и присутствия духа (этих двух качеств мне всегда недоставало), я был очень даже сносным представителем образованной части молодой Америки, которого не стыдно посылать в среду учёных англичан.
Писать такие вещи о себе самом очень неловко, но обойтись без этого кажется невозможным. На протяжении всей этой книги свободно обсуждаются разные стандарты образования, сравнивается учёность преподавателей, а также студентов разных учебных заведений, и читатель, столкнувшись с этими сравнениями, вправе спросить, какие у меня вообще имелись основания для того, чтобы составить собственное мнение по всем этим вопросам. И если я не объясню сам, узнать это будет для него довольно затруднительно. Хотя качество изложения в этой книге может само по себе свидетельствовать о том, гожусь я или нет для вынесения подобных суждений, всё же для оценки прогресса, которого мне удалось достичь в университете, читателю необходимо кое-что знать об основе, от которой мне пришлось отталкиваться, а это из таких косвенных источников, как качество изложения, узнать невозможно.



Глава 3
Первое знакомство с жизнью колледжа

Первое, что должен как следует уяснить себе американский читатель, это то, что колледжи являются отдельными и независимыми корпорациями. У них разные фонды, то есть финансируются они из разных источников; у них разные должностные лица, и предметы, по которым читаются лекции, тоже разные, хотя общее сходство всё же имеется; даже мантии и те различаются. Конфедерация этих независимых корпораций и представляет собой университет, а его взаимоотношения с отдельными колледжами можно сравнить с взаимоотношениями нашего федерального правительства с отдельными штатами, с той, впрочем, исторической разницей, что колледжи начали своё существование уже после основания университета. Как правило, единственное, в чём студент практически соприкасается с университетом в его корпоративной ипостаси (если только он не буян, потому что тогда ему придётся иметь дело с проктором (Proctor))*, – это Предварительный экзамен, так называемый Little-Go, и последний экзамен на степень бакалавра с отличием или без. Робинсон из Тринити может три года проучиться в университете вместе с Брауном из Корпус Кристи и ни разу с ним не столкнуться, и даже не узнать о его существовании вплоть до последних длинных каникул, когда он будет в поте лица своего вкалывать с репетитором, готовясь к Классическому Трайпосу (Classical Tripos)**, и однажды услышит на винной вечеринке, что «с Беннеди занимается один из Корпуса, который, вероятно, окажется в первой пятёрке». И вот тут-то Браун впервые начнёт для него существовать.

* проктор – одно из высших должностных лиц университета, которое отвечает за порядок и дисциплину. Фактически проктор – это глава университетской полиции.
** Классический Трайпос – экзамен на степень с отличием по классической филологии (выпускной).

Итак, когда мальчик или, вернее сказать, молодой человек, в возрасте восемнадцати-девятнадцати лет оканчивает свою школу, частную или публичную*, и отправляется в университет, то он волей-неволей отправляется в какой-то определённый колледж, и первое академическое должностное лицо, с которым он знакомится при нормальном порядке вещей, это его наставник от колледжа – College Tutor. Обычно это джентльмен, получивший степень с высоким отличием по классической филологии или по математике, и одной из его обязанностей является, естественно, чтение лекций. Только вы можете быть уверены, что если он имеет склонность к математике, то его не поставят читать лекции по филологии или наоборот, как это бывало у нас в Йеле. Но это ни в коем случае не все его обязанности и даже не основная их часть. Он является посредником во всех финансовых отношениях студентов с колледжем. Каждый триместр он посылает им счета и получает деньги через своего банкира. Более того, он принимает счета от всех их поставщиков и также их оплачивает. Далее, он ведает распределением комнат в колледже и назначает, кому какие достанутся. Не следует думать, что один человек может справиться со всей этой работой в таком большом колледже, как, например, Тринити, где насчитывается около четырёх сотен студентов. В крупном колледже обыкновенно два наставника, а в Тринити – три, и всех студентов делят между ними поровну независимо от года обучения, то есть от курса. Распределяемые комнаты делятся между ними подобным же образом. Предполагается, что наставник находится in loco parentis**, но, поскольку порой под его началом бывает более сотни молодых людей, он не может выполнять свои обязанности в этом качестве особенно тщательно, да обычно от него этого и не ждут.

* о публичных школах см. главу 22 «Посещение Итона. Английские публичные школы».
** in loco parentis (лат.) – вместо родителя, на месте родителя.

Так вот, к своему наставнику от колледжа вы идёте в октябре. Ваше имя было внесено в списки ещё в июле. Моё не было, потому что я иностранец, но это простая формальность. Для окончательного принятия вас в колледж вы должны сдать экзамен. Во многих колледжах это тоже чуть больше, чем простая формальность, и любой магистр гуманитарных наук обладает полномочиями принять кандидата. Но в Тринити сдаётся настоящий экзамен, хотя нужно признать, что уровень требований не особенно высок. Кандидаты на поступление в колледж экзаменуются по первой книге «Илиады», первой книге «Энеиды», какой-нибудь лёгкой греческой и латинской прозе, арифметике, основам алгебры, двум книгам Евклида и «Естественной теологии» Пэйли*. Любой соответствующий требованиям второго года обучения в Йеле сдаст этот экзамен без особого труда. Кандидаты обычно хорошо подготовлены, а экзаменаторы снисходительны: из ста тридцати или даже более претендентов отказы редко получают более четырёх-пяти человек. Основной принцип таков: «Брать всех, а если они не будут справляться, это их забота». Таким манером сберегаются вступительные взносы, которые в противном случае были бы потеряны. По приблизительной оценке, из ста двадцати человек, которые ежегодно поступают в Тринити, более двадцати отсеиваются к началу второго курса. Этот вступительный экзамен – единственный, и, каковы бы ни были ваши познания, поступить, минуя первый курс, невозможно. Исключение составляют только мигранты из Оксфорда, которым засчитываются их оксфордские триместры, и они могут поступить сразу на второй или на третий курс. Обычно вступительные экзамены принимают декан (Dean)** и главный преподаватель (Head Lecturer). Когда через несколько дней после начала триместра я к ним явился, последний был занят какими-то другими делами. Поэтому мне сказали, что мой экзамен по классической филологии придётся отложить до более удобного момента, а пока что старший декан один примет у меня математическую часть экзамена. Вот чего мне не хотелось, так именно этого, потому что за последние два года я в буквальном смысле не открывал ни одной книги по математике. Я надеялся, что на общем экзамене меня вывезет моя «классика», а теперь мне сразу пришлось сдавать то, в чём я слабее всего. Однако делать было нечего, и на следующее утро я отправился в комнаты декана, где три или четыре часа кряду строчил квадратные уравнения и pons asinorum***, посредством ;;;;;;;;;****, как говорят в Кембридже в тех случаях, когда вам приходится делать нечто такое, что вы учили так давно, что вам кажется, будто это было на другом этапе вашего существования. Ещё не прошло и года с тех пор, как я читал Пэйли, и свою работу я завершил тщательно сделанным рисунком человеческого глаза. Так или иначе, я сделал почти всё и вышел оттуда в гораздо лучшем настроении, чем вошёл. Впрочем, мне в любом случае не следовало волноваться, потому что доны всегда готовы облегчить поступление феллоу-коммонерам (Fellow-Commoner), а я по совету декана записался именно в этот класс студентов. Эти феллоу-коммонеры – «молодые люди, обладающие состоянием», как величают их «Кембриджский календарь» и «Кембриджский гид», которым в обмен на то, что они вносят за всё двойную плату, дарованы привилегии сидеть в холле за столом членов колледжа и на их местах в часовне; носить мантию, отделанную золотым или серебряным галуном, и бархатную академическую шляпу с металлической кисточкой; право на первоочередной выбор комнат и, как обычно и не без оснований считается, возможность безнаказанно посещать меньше служб в часовне, чем остальные студенты. К ним относятся и Достопочтенные (Honorables) – младшие сыновья титулованных особ, только они носят не бархатную академическую шляпу, а обычную, и поэтому в просторечии обычно именуются «шляпными феллоу-коммонерами» (Hat Fellow-Commoners). Собственно титулованные студенты (Noblemen), т.е. старшие сыновья (в Кембридже их немного, Оксфорд привлекает их больше), носят простую чёрную шёлковую мантию и шляпу магистра, кроме праздничных дней и торжественных случаев, когда они выступают в мантиях ещё более вычурных, чем у феллоу-коммонеров. Феллоу-коммонеру со скромными привычками (а будучи им, придерживаться таких привычек непросто) требуется 500 фунтов в год, а для большинства из них и 800 не слишком много. Я попробовал жить в этом качестве на 400, отчасти по невежеству, отчасти по нашей американской привычке бросаться очертя голову во что угодно, положившись на Провидение*****. Не стоит удивляться, что по прошествии семи месяцев я обнаружил, что задолжал тысячу долларов. Расходы, неизбежные для студента этого класса, настолько велики, не говоря уже о том, что он подвергается куда более сильному искушению тратить лишнее, что даже старшие сыновья титулованных особ иногда поступают как «пенсионеры» (Pensioners)******, а для младших это дело обычное.

* Пэйли (William Paley, 1743 – 1805) – британский философ, апологет христианства. Защищал идею разумного замысла, который лежит в основе природы. В книге «Естественная теология» (1802 г.) высказал идею о том, что, как существование сложного часового механизма предполагает существование часовщика, так организованность и целесообразность, которые царят в природе, доказывают существование творца – Бога.
** декан – в кембриджских и оксфордских колледжах деканом, как правило, называется должностное лицо, ответственное за порядок и дисциплину внутри колледжа – посещение лекций, часовни, соблюдение правил внутреннего распорядка.
*** pons asinorum (лат.) – мост для ослов. Так ещё со времён средневековья называли пятое суждение Евклида, сформулированное в первой книге «Начал»: углы у основания равнобедренного треугольника равны. Доказательство этого служило первой серьёзной проверкой интеллекта, дальше которой «ослы» не проходили.
**** ;;;;;;;;; (др.-греч.) – воспоминание.
***** Мне рекомендовали поступить в качестве феллоу-коммонера, потому что это открыло бы для меня общество членов колледжа и более старших студентов, в чём заключается единственное преимущество этого положения (прим. автора).
****** наименование «пенсионеры» по отношению к студентам на первый взгляд выглядит странно. Но если разобраться, всё вполне логично: пенсия – это пособие, а кембриджские колледжи в Средние века основывались как благотворительные заведения, предоставляющие неимущим школярам стол и крышу над головой. То есть, их целью было именно предоставление пособия, а получающих его вполне можно было назвать «пенсионерами».

«Пенсионер» – это наименование, которое носит основная масса студентов. «Сайзар» (Sizar) соответствует бенефициарию в американских колледжах. Они получают материальную помощь от колледжа и бесплатно обедают после членов колледжа остатками с их стола*. В былые времена они прислуживали членам колледжа за столом, но этот обычай давно упразднён. Сходный обычай до сих пор существует в некоторых наших учебных заведениях.

* Эти «остатки» следует понимать в очень широком смысле, «сайзарам» всегда достаются свежие овощи, а часто – пироги и пудинги (прим. автора).

Благополучно сдавшего экзамен первокурсника в первый раз ведёт к нему в комнаты «джип» (gyp), которого обычно ему рекомендует наставник. Этот «джип» (от ;;; – «стервятник», по-видимому, сначала это была кличка, но теперь это единственное наименование людей этого класса) – слуга в колледже, который прислуживает нескольким студентам, часто числом до двадцати, будит их по утрам, чистит щёткой их одежду, относит для них пакеты и те причудливо свёрнутые записочки, которые они постоянно пишут друг другу, прислуживает в качестве официанта на их вечеринках и т.п. Чистка обуви в его обязанности не входит, для этого в колледже есть целая бригада чистильщиков. Обычно новичок обнаруживает, что его квартира уже меблирована, поскольку существует обычай покупать мебель своего предшественника после оценки её обойщиком колледжа за сумму, которую тот назначит, а потом уже вносить такие изменения или дополнения, какие требуют удобство или фантазия нового жильца. Поэтому обычно мебель и отделка комнаты меняется не вся сразу, а постепенно, от случая к случаю. Внешний вид квартиры студента отнюдь не роскошен, но вполне комфортабелен. В ней имеется и диван, и мягкие подушки, и нужное количество кресел, и в целом всё это выглядит гораздо более респектабельно, чем комнаты наших студентов. Обычно пятьдесят фунтов – не слишком высокая цена за меблировку. Но новый жилец обнаруживает один существенный недостаток. Вся стеклянная, фарфоровая и глиняная посуда его предшественника становится по обычаю, существующему с незапамятных времён, собственностью уборщицы*. Таким образом, первейшее дело нашего первокурсника – обеспечить себя (обычно под руководством «джипа») чайным сервизом и тому подобными необходимыми вещами, среди которых обращает на себя внимание большое количество графинов и стаканов для вина. Американский студент не может не удивляться тому, что покупку подобных предметов ему, фактически, рекомендует сам колледж. И это лишь малая толика того, что ему ещё предстоит узнать.

* уборщица (bed-maker) – букв. «застилальщица постели». Иногда студенты просто выкупали у неё посуду обратно вместо того, чтобы покупать новую.

Уборщицами называют женщин, которые поддерживают порядок в комнатах; обычно на каждую лестницу, то есть на восемь комнат, приходится по одной. По понятным причинам их выбирают из тех представительниц прекрасного пола, которые давно уже вышли из возраста, в котором могли обладать какой-то личной привлекательностью. Первое, о чём сообщает вам ваша уборщица, это то, что если когда-нибудь окажется, что вы не ночевали дома, она будет обязана сообщить об этом вашему наставнику. А теперь, когда наш первокурсник окончательно устроился у себя на квартире, давайте посмотрим, как проходит его день. Утренняя служба в часовне начинается в семь, а так как английские студенты не претендуют на ту железнодорожную скорость, с которой совершают свой туалет американские, то «джипу» даётся указание разбудить его в половине седьмого, а то и немного раньше. Перед семичасовой службой колокол сначала медленно бьёт в течение пяти минут, а затем быстро в течение ещё пяти. Наш первокурсник приходит рано, и ему не понадобятся те три или пять минут после того, как прозвонит колокол, которые ещё ждут перед тем, как запереть дверь.
Хотя часовни разных колледжей значительно отличаются друг от друга размерами и архитектурными достоинствами, их устройство одинаково. Войдя в часовню Тринити, вы оказываетесь в притворе в окружении монументов выдающихся учёных и богословов, среди которых особенно выделяется великолепная статуя Ньютона. Пройдя за дубовую перегородку, вы шагаете по мраморному полу длинного прохода между рядами скамей, предназначенных для «пенсионеров» без различия курса. Стипендиаты, как бакалавры, так и студенты, сидят на местах, расположенных сзади и выше «пенсионеров», а ещё выше, вдоль стен, расположены места титулованных студентов, феллоу-коммонеров и членов колледжа, а также столы декана и прочих должностных лиц. Студентов по мере того, как они входят, отмечают в длинных алфавитных списках булавками два служителя колледжа, которые настолько опытны и искусны в своём деле, что им никогда не приходится спрашивать имя новичка более одного раза.
Именно в часовне новичок обычно начинает составлять себе представление о силах, правящих колледжем, так что это наилучшее место для того, чтобы с ними познакомиться. Руководство колледжа (на университетском сленге «доны») в самых общих чертах можно описать как главу колледжа (Master)* и его членов (Fellows). Глава колледжа – доктор богословия, бывший до этого его членом. Он являет собой верховную власть в его стенах и держится, как некое студенческое божество, на недосягаемом расстоянии, редко показываясь даже в часовне. Помимо своего кругленького жалованья и дома в колледже (известном как «резиденция» (Lodge)), он обладает и многими другими льготами и привилегиями, не последней из которых является право вступать в брак.

* глава каждого кембриджского или оксфордского колледжа имеет собственное освящённое традицией наименование. В кембриджском Тринити-колледже и некоторых других колледжах это Master. В остальных это может быть Principal, Warden, President, Provost, Dean, Rector, Regent.

Членами колледжа, из которых выбираются все остальные должностные лица, ежегодно становятся те четыре-пять бакалавров-стипендиатов (Bachelor Scholars), которые оказываются лучшими на последнем экзамене по классической филологии, математике и метафизике. Экзамен этот весьма суров, и это только последнее из многих испытаний, через которые они проходят, поэтому можно считать, что они и есть наиболее учёные из всех, закончивших колледж. Они имеют солидный доход независимо от того, являются ли резидентами, т.е. проживают при колледже или нет. Если они резиденты, то пользуются дополнительными привилегиями в виде хорошего стола задаром и хорошей квартиры за очень низкую цену. Единственные условия, которые они должны соблюдать, чтобы сохранить своё членство в колледже – это принятие духовного сана по прошествии определённого периода времени и отказ от женитьбы. Некоторые из тех, кто не занимает никакой должности в колледже, занимаются частным репетиторством; другие, у которых есть собственное состояние, предпочитают проводить свою жизнь среди литературного досуга, как в старые времена некоторые из их предшественников, монахов. Восемь старейших членов, являющихся резидентами на данный момент, осуществляют управление колледжем вместе с его главой. Декан председательствует во время службы в часовне и является единственным должностным лицом колледжа, чьё присутствие там обязательно. Он просматривает списки, в которых отмечается посещение, вызывает отсутствующих и выслушивает их объяснения. В большом колледже такая должность не синекура; в Тринити даже были вынуждены разделить её на две и назначить младшего декана. Довольно странно, что отлынивание от посещения часовни настолько распространено, потому что требования в этом отношении очень умеренные. Считается, что студент обязан посетить часовню восемь раз в неделю, два в воскресенье и по одному в каждый из будних дней, причём по будням сам может выбирать, посетить ему службу утром или вечером. Но даже эти необременительные требования соблюдаются не слишком строго. Думаю, что если «пенсионер» посещает часовню шесть раз в неделю, а феллоу-коммонер – четыре, и при этом не замечен ни в чём плохом во всех других отношениях, то декан не побеспокоит его никогда. Это, безусловно, является аргументом в пользу жёсткой дисциплины, потому что здесь мы видим больше недовольства, отлынивания и нежелания подчиняться этим крайне умеренным требованиям, чем со стороны страдальцев из новоанглийского колледжа, которые обязаны посещать часовню шестнадцать раз в неделю, причём семь из них – в крайне неудобные часы. Даже стипендиаты, которым в буквальном смысле платят за посещение часовни – по два шиллинга за каждую службу – далеко не всегда посещают её должное количество раз.
Остальные должностные лица – это вице-глава колледжа (Vice Master), казначей (Bursar) и его помощник, преподаватели (Lecturers) и помощники преподавателей (assistant Lecturers), помощники наставников (assistant Tutors), число которых достигает почти двадцати (некоторые из них, впрочем, не резиденты и появляются только во время экзаменов), четыре капеллана и библиотекарь. Пятеро последних – единственные должностные лица колледжа, которые не являются его членами. Обычно их выбирают из бакалавров-стипендиатов, которым чуть-чуть не удалось получить членство.
Служба в часовне продолжается около получаса. Существует обычай прогуливаться после неё минут пятнадцать по угодьям колледжа, чтобы уборщица успела как следует привести в порядок комнаты, а студент нагулял себе аппетит к завтраку. К восьми он уже сидит перед своим уютно пылающим камином, в котором горит уголь (какой контраст с нашим обжигающим, чадящим антрацитом!), чайник весело кипит, а рядом на миниатюрном столике разложены припасы для завтрака. Это самые простые булочки, масло и чай – прекрасная подготовка к утренним занятиям. Упоминание завтрака не вызывает у кембриджца мыслей о ветчине и бифштексах, а если и напоминает о холодном пироге с дичью и горячих котлетах, то разве что в связи с имеющими время от времени место зваными завтраками, которые из-за позднего часа (их назначают на одиннадцать) скорее напоминают ланч, чем завтрак.
В девять начинаются лекции и продолжаются до двенадцати. Одновременно проходит десять или одиннадцать лекций. Установленная продолжительность лекции равна одному часу. Для первокурсников их две, по классической филологии и по математике, посещение обеих является обязательным. Студенты второго и третьего курсов могут выбирать одну лекцию из трёх или четырёх. Преподаватель, читающий лекцию, стоит, а студенты сидят, даже если их вызывают переводить, как это иногда бывает у первокурсников. Другие курсы на лекциях только слушают. Конспектирование – широко распространённая практика, все необходимые для этого принадлежности приготовлены на столах, но обычно студенты приносят свои собственные записные книжки и ручки.
Раз уж мы упомянули о второ- и третьекурсниках, нужно отметить, что курс обучения рассчитан на три года и ещё одну треть. Студента, закончившего первый год обучения, называют Junior Soph (сокращение от Sophister), ещё через год – Senior Soph* и, наконец, Questionist, хотя более популярны наименования второкурсник, третьекурсник и выпускник.

* Junior Soph, Senior Soph – букв. «младший софист», «старший софист»,

Как правило, ближе к часу дня студент отправляется к своему частному репетитору (private tutor). Этот джентльмен – в высшей степени важное действующее лицо, и мы отдадим ему должное позднее. Пока же достаточно сказать, что он вовсе не является «аристократическим придатком», как выразился однажды некий мудрый профессор по эту сторону океана, а обычным и практически абсолютно необходимым элементом в жизни любого студента, богатого или бедного. Со своим репетитором, который является либо членом колледжа, либо бакалавром, претендующим на членство, наш первокурсник читает отрывок из какого-нибудь античного автора, который он подготовил, или же ему устраивают нечто вроде экзамена (письменного, как все здешние экзамены) по материалу, который он не готовил заранее. Занятие с репетитором по математике представляет собой нечто вроде неформального экзамена, на котором решаются примеры и т.п.
С двух до четырёх – традиционное время моциона. Считается, да так оно и есть, что два часа сильной физической нагрузки в день – не много для человека, который хочет поддерживать своё тело в хорошей форме. Благодаря распространённому заблуждению студентов часто изображают в академической шляпе и мантии во время верховой езды, путешествий и т.д. Любой имеющий опыт ношения академического костюма скажет, что быстрая ходьба в нём в ветреный день – дело нелёгкое, а уж езда верхом или гребля вообще почти невозможны. Действительно, увидеть в эти два часа студента в мантии можно так же редко, как в другое время увидеть его без мантии где-нибудь за пределами колледжа. Обычный способ совершения моциона – это ходьба пешком. Местность на мили вокруг совершенно плоская, а дороги очень хороши, и эти два обстоятельства весьма способствуют популярности пеших прогулок. Следующей по популярности после ходьбы является гребля, занятие которой можно назвать отличительной чертой студентов английских университетов. Крикет и прочие игры с мячом широко практикуются в соответствующее время года.
За четверть часа до четырёх часов дня студенты толпами расходятся по своим колледжам и комнатам, чтобы переодеться к обеду. Академическая шляпа и мантия занимают своё обычное место, и холл наполняется толпой голодных студентов, которых, впрочем, не впускают за перегородку до тех пор, пока не соберутся члены колледжа и феллоу-коммонеры. Затем два дона читают молитву по-латыни, после чего начинается уничтожение съестных припасов. Столы, за которыми студенты сидят по курсам, обильно уставлены мясом и овощами, а также пивом и элем ad libitum*. Кроме того, можно заказывать суп, кондитерские изделия и сыр отдельными порциями – так называемыми «сайзингами» (sizing) – за дополнительную плату, так что в целом можно было бы очень недурно поесть, если бы не столпотворение и суматоха, из-за чего обед в холле очень напоминает обеды на наших пароходах. Обслуживание тоже самое примитивное. Но кое-кто из присутствующих устроился получше. На возвышении в одном конце холла члены колледжа, титулованные студенты и феллоу-коммонеры поглощают роскошный обед из трёх перемен блюд, с портвейном и хересом вдобавок к пиву и большим количеством вышколенных и хорошо одетых официантов. Вы видите, что вдоль стены стоят два стола, которые, хотя обслуживаются не с такой тщательностью, как стол членов колледжа, но всё же довольно прилично, к тому же там сервируют две полноценные перемены блюд вместо «сайзингов». За тем, что подальше от двери, сидят молодые люди, с виду от двадцати двух до двадцати шести лет, которые носят чёрные мантии с двумя шнурками, свободно свисающими спереди. Если этот стол выглядит менее величественно, чем соседний стол членов колледжа, зато за ним куда больше веселья и остроумия. Кажется, там то и дело слышны хорошие шутки. Это стол бакалавров, большая часть которых – стипендиаты, готовящиеся к экзамену на членство в колледже, и почти все они занимаются частным репетиторством. Хотя все они уже получили учёную степень бакалавра гуманитарных наук (Bachelor in Arts)**, по отношению к колледжу и университету они остаются in statu pupillari*** до тех пор, пока не станут магистрами. Они официально вносят небольшую сумму за обучение и подпадают под юрисдикцию могущественной персоны – проктора. За тем столом, что ближе к двери, сидят студенты в обычных синих студенческих мантиях, но по лучшему обслуживанию их стола и, возможно, по их несколько важному виду становится ясно, что им тоже есть чем похвастаться. Это – стипендиаты колледжа (Foundation Scholars), из которых впоследствии будут выбирать новых его членов и выберут примерно одного из трёх. Свои стипендии они завоевали на экзамене на втором или третьем курсе, и они дают им право на денежное пособие от колледжа и бесплатное питание (это последнее – за посещение часовни и выполнение определённых обязанностей во время службы), первоочередной выбор комнат и некоторые другие мелкие привилегии, которыми они гордятся и иногда выглядят так, как будто знают, что в этот самый момент какой-нибудь дон говорит случайному гостю за высоким столом: «А вон там у нас сидят стипендиаты – лучшие студенты своего курса».

* ad libitum (лат.) – свободно, в любых количествах.
** Bachelor in Arts – это выражение традиционно переводится на русский язык как «бакалавр гуманитарных наук». Однако в последующих главах этой книги читателю предстоит узнать, что в Кембридже эта степень присваивалась после… экзамена по математике. Дабы избежать когнитивного диссонанса, необходимо сделать пояснения. В дословном переводе Bachelor in Arts означает «бакалавр искусств». Дело в том, что в средневековье, когда начала складываться западноевропейская система университетского образования, университетский курс был основан на изучении «семи свободных искусств», которые делились на тривий (Trivium) – грамматика, риторика, диалектика, и квадривий (Quadrivium) – музыка, арифметика, геометрия, астрономия. Приступать к изучению квадривия можно было, только изучив тривий. Но почему же всё это называлось «свободными искусствами»? Потому что, во-первых, особой разницы между наукой и искусством тогда не видели, а во-вторых, изучение вышеперечисленных дисциплин ещё со времён античности было принято считать достойным свободного человека, в отличие от физического труда – удела рабов. С тех пор мир изменился, а названия остались. Поэтому традиционный перевод «бакалавр гуманитарных наук», конечно, не совсем точно отражает суть данного явления, но, чтобы не создавать терминологической путаницы, я его придерживаюсь. Читатель же должен иметь в виду, что в рамках данной книги «бакалавр гуманитарных наук» – это степень, которая присваивается успешно окончившим университетский курс.
*** in statu pupillari (лат.) – на положении ученика.

Обед в холле длится около трёх четвертей часа. Два стипендиата оканчивают его чтением длинной благодарственной латинской молитвы. Доны за обедом слишком наелись, чтобы читать молитву самостоятельно, – таково, во всяком случае, традиционное шуточное объяснение этого обычая. И то сказать, пару раз, когда исполняющие эту обязанность стипендиаты отсутствовали, мне приходилось слышать, как председательствующая за обедом высокая особа оканчивала его благодарственной молитвой ровно из двух слов: Benedicto bcnedicatur*.

* Benedicto benedicatur (лат.) – да будет благословен благословенный.

После холла наступает время, полностью и безраздельно посвящённое отдыху, потому что в Англии практикуется мудрый обычай не предпринимать ничего, требующего серьёзных физических или умственных усилий, после сытного обеда. Одни прогуливаются по угодьям колледжа, если погода хорошая, другие отправляются в читальный зал Дискуссионного клуба (Union Society)* просматривать газеты и журналы, многие собираются на винных вечеринках, чтобы поболтать за скромным десертом из апельсинов, печенья и пирожных и несколькими стаканами не слишком хорошего вина. Такие винные вечеринки являются наиболее распространённым видом развлечений, одновременно и самым дешёвым, и самым удобным, потому что требуют очень небольших приготовлений, которые не помешают занятиям даже самых прилежных студентов, и происходят в то время, когда никто даже не делает вид, что занят работой.

* Дискуссионный клуб (Cambridge Union Society или просто the Union) – самое крупное студенческое объединение Кембриджского университета, основанное в 1815 г. Как явствует из названия, основное направление его деятельности – ведение дискуссий и дебатов. Клуб существует поныне.

В шесть часов вечера опять звонит колокол на службу в часовне. На сей раз посещаемость лучше, чем утром. Вечером по субботам, по воскресеньям и в дни святых студенты являются в стихарях вместо мантий и выглядят в них очень примерно и невинно. Нужно признать, что в часовне они ведут себя очень дисциплинированно и прилично, учитывая большие возможности для разговоров украдкой, которое предоставляет им коленопреклонение в толпе. После службы всерьёз начинаются вечерние занятия. Большая часть кембриджцев занимается допоздна, так что, если предположить, что один из них сел заниматься в семь, то он не закончит раньше половины двенадцатого, то есть прозанимается более четырёх часов подряд, прерываясь только на чашку чаю, которая иногда, но не часто, сопровождается куском хлеба с маслом. Одна плотная еда в день является правилом. Даже когда их приглашают куда-нибудь на ужин, что с прилежным студентом случается примерно раз в триместр, а с буяном дважды в неделю, они едят очень умеренно, хотя иной раз этому сопутствуют неумеренные возлияния. Некоторые студенты ходят к своим репетиторам по вечерам; частенько они собираются по двое или трое в комнатах друг у друга по очереди, чтобы вместе читать какого-нибудь античного автора или обсуждать какие-нибудь вопросы – очень дружеский способ получения знаний.
Таков день прилежного студента; что же касается того, как проводит своё время студент-буян, то пока я говорить об этом не буду. Он является отклонением от нормы, и не стоит сейчас рассматривать его занятия.



Глава 4
Американский студент в Кембридже

;; ;; ;;;; ;;;;;;;; ;; ;;;;;;;;;;;;; ;;;;;; (др.-греч.).  – Для лакедемонянина он был не лишён красноречия.

Фукидид, книга IV.
 
В нашем обществе найдётся немало личностей, которые считают весьма желательным и похвальным раздувать все обиды и недоразумения, существующие между Англией и Америкой, хотя некоторые из этих людей отнюдь не лишены интеллекта и не страдают отсутствием доброжелательности. Усилия этих доброхотов, без сомнения, вознаграждаются, и, однако, я не завидую их успехам, потому что мои собственные убеждения всегда заставляли меня действовать в прямо противоположном направлении. Причиной тому, возможно, моя интеллектуальная слепота, которая не даёт мне угнаться за прогрессивной демократией нашего просвещённого века, а может быть, моё нежелание льстить и подхалимничать перед ирландцами или рабовладельцами. Ещё когда я был мальчишкой, моим главным убеждением стало то, что великие ветви англосаксонской семьи, которая отличаются от всего остального мира своим языком, своими этическими принципами, своими разумно либеральными политическими институтами, должны слаженно работать вместе; что причиной значительной части взаимного недовольства является невежество, а значит, это можно исправить путём общения и просвещения; и что долг граждан обеих стран скорее заключается в том, чтобы, если уж представилась такая возможность, пытаться расширить знания обоих народов друг о друге и таким образом развеять неприязнь, которая во многих случаях основана на предположениях, а не на истинном положении дел, а не стараться раздуть старинную вражду, которую время и естественный ход вещей уже в значительной мере погасили. Таким образом, желая произвести хорошее впечатление в Кембридже с первого момента своего появления, я руководствовался не просто стремлением создать хорошую репутацию (;;;;;*, выражаясь по-кембриджски) себе самому, но искренним желанием создать благоприятное мнение о своей стране у многих молодых англичан, которые никогда там не бывали. Отчасти именно из-за этого я поставил себя в положение, настолько не соответствующее моим финансовым возможностям, как положение феллоу-коммонера (Fellow-Commoner) Тринити-колледжа.

* ;;;;; (др.-греч.) – слава, известность.

Я отлично сознавал, что дело это нелёгкое и чреватое разочарованиями; что точно так же, как американский поклонник Англии может подвергнуться нападкам в своей родной стране, так и американец в Англии может встретиться с предубеждённым отношением со стороны представителей той самой нации, к которой он так расположен.
Я всегда был готов столкнуться с ошибками, проистекающими от невежества, и к чести моих английских знакомых должен сказать, что в большинстве случаев они были так же рады исправлению своих ошибок, как я – возможности их исправить. Это обвинение в невежестве, как всем нам известно, порой отвергается, а порой игнорируется англичанами. Но будет скорее преуменьшением, чем преувеличением сказать, что большинство английских джентльменов знает меньше, чем следовало бы, о состоянии и государственном устройстве родственного им народа, хотя его политическое и социальное развитие они могли бы изучить с пользой для своей собственной страны. Как ни коротка наша история, едва ли мы можем ожидать, чтобы они хорошо в ней разбирались, поскольку тут нам трудно соперничать с событиями мирового значения, которые происходили в этом столетии в Европе; да и другие причины, связанные с национальной гордостью, делают Ватерлоо названием куда более знакомым для их слуха, чем Новый Орлеан*. Но, право же, от достигшего совершеннолетия английского джентльмена можно ожидать, чтобы он знал, что у нас две палаты Конгресса и что Нью-Йорк – не рабовладельческий штат.

* имеется в виду битва при Новом Орлеане, последнее крупное сражение Англо-американской войны 1812 – 1815 гг., которое происходило с 28 декабря 1814 г. по 26 января 1815 г. и закончилось поражением англичан, в отличие от битвы при Ватерлоо 18 июня 1815 года, которую они выиграли.

Старая шутка о том, что англичане считают, будто житель Новой Англии должен знать любого, кто уехал в Техас, Сент-Луис или Канаду, на самом деле вовсе не шутка, а очень частое явление, с которым приходится сталкиваться каждому американцу, который долго путешествовал по Англии или жил в ней. Иногда я встречался с примерами, когда можно было предположить, что невежество это напускное, так же как в случае с нашими общественными деятелями, которые, поддерживая измышления сочувствующих Ирландии, удивляются, как это Англия могла настолько погрязнуть в своей слепоте и несправедливости, что никак не отменит унию*, хотя им отлично известно, как обстоит дело. Точно так же и журналист-тори, который утверждал, что хлеб дороже как раз в американских, а не в английских городах, потому что видел, как в Нью-Йорке за шиллинг продавалась буханка не больше той, которую в Англии можно купить за десять пенсов, на самом деле прекрасно понимал относительную стоимость нью-йоркского и английского шиллингов. Но во многих случаях такое объяснение оказывалось неприемлемым. Либералы, с которыми мне приходилось встречаться, были не лучше осведомлены о нас, чем тори, но более заинтересованы в получении сведений и лучше к нам расположены. В целом отношение ко мне тори, причём не только студентов и донов Кембриджа, но и лондонцев, было очень учтивым, но смешанным с чем-то вроде подразумеваемой жалости из-за моей принадлежности к стране, где нет места для джентльмена, где к нему не относятся как подобает и ему поневоле приходится быть ;;;;;;;; ;; ;;;;**. У английских тори я обнаружил навязчивую идею, а именно, что наша «верхняя десятка»*** постоянно подвергается гонениям и грабежам со стороны черни; точно так же американские радикалы убеждены в том, что вся масса английского народа – это жалкие крепостные, а вся земельная аристократия состоит из надменных тиранов. С людьми такого сорта я справлялся очень быстро при помощи нашей обычной американской уловки – я решительно утверждал и невозмутимо отстаивал наше национальное превосходство в морали и интеллекте. В качестве примера давайте рассмотрим следующую сцену. Б. за обеденным столом декана наслаждается обильными яствами. Входит (со значительным опозданием) Стаффорд Поуп, молодой аристократ с 30000 фунтов дохода в год и широким ассортиментом допотопных политических убеждений. П. слышал, что Б. – американец, и занял место рядом с ним отчасти преднамеренно; Б. известно, что П. – один из немногих феллоу-коммонеров, которые действительно прилежно учатся. В паузах во время обеда между ними завязывается разговор; постепенно беседа приобретает политическую окраску.

* ;;;;;;;; ;; ;;;; (др.-греч.) – враждебным народу.
** Имеется в виду Акт об унии Великобритании и Ирландии 1800 г., в результате которого было образовано Соединённое Королевство Великобритании и Ирландии.
*** «верхняя десятка» (Upper Ten) – это выражение с середины девятнадцатого столетия стало применяться для обозначения правящей элиты Британии, т.е. тех десяти тысяч семей, которые фактически правят страной. В них включались не только аристократия и крупные землевладельцы, но и крупные промышленники и финансисты, что явилось результатом уже свершившейся индустриальной революции. Как видно из текста, данное наименование применялось и для обозначения элиты других стран.

П. Республика, возможно, очень даже хороша, если мы сумеем превратить всех людей в ангелов, но до тех пор – едва ли.
Б. Почему же, для нас она достаточно хороша, хотя никто из наших мужчин не претендует на то, что он – ангел, а из женщин – лишь некоторые.
П. Для вас! У вас нет законов, или, по крайней мере, средств, чтобы проводить эти законы в жизнь, знаете ли (англичанин всегда прибавляет «знаете ли», говоря именно о том, чего вы вовсе не знаете и с чем не соглашаетесь).
Б. О, здесь вы заблуждаетесь. Ваша ошибка вполне естественна, и я понимаю её причину. Вы смотрите на свои низшие классы и думаете, что они совершенно не годятся для политического управления. Конечно, так оно и есть. Но подождите, пока добродетель и разум распространятся среди вашего народа так же широко, как среди нашего, и тогда вы созреете для республики. Тогда она у вас и будет.
Верил ли я сам в это наше моральное и интеллектуальное превосходство над всем остальным миром, нет ли, но эта формулировка отлично сработала и совершенно сбила с толку англичанина, которого моя спокойная самоуверенность привела в такое негодование, что он оказался не в состоянии дать членораздельный ответ.
Кое-кто из феллоу-коммонеров, принадлежавших к фешенебельному кружку, а также их подхалимы, у которых любовь ко всякого рода проделкам значительно превышала остроумие, прослышав о моей национальной принадлежности, решили как-нибудь поразвлечься на мой счёт, и с этой целью стали приглашать меня на различные вечеринки с похвальной целью напоить или сыграть со мной ещё какую-нибудь шутку. Однако они причинили мне очень мало беспокойства. Я говорю это без тени тщеславия, потому что превзойти их в чём-либо, что требует хотя бы малейшего напряжения ;;;;*, было всё равно что выйти победителем в ослиных гонках. Во всех словесных перепалках, требующих находчивости и остроумия, перевес был на моей стороне. Что же касается спиртного, то, к счастью или к несчастью, но природа одарила меня крепкой головой, и эта врождённая способность была развита практикой, так что я мог поглощать, не теряя физического или душевного равновесия, значительные количества даже разбавленного всякой гадостью кембриджского вина; поэтому те, кто обещал друг другу забавное зрелище пьяного янки, в своих попытках напоить меня напивались сами, тем более что я был слишком благоразумен, чтобы полагаться только на свои природные способности, не прибегая время от времени к хитроумным приёмам. Помню случай, когда на одном обеде меня решили напоить во что бы ни стало, и практически каждый из четырнадцати присутствующих многократно требовал, чтобы я с ним выпил. Я пил только рейнвейн, а если точнее, нечто в зелёной бутылке. И бутылка, и стакан были из цветного стекла, в том-то и был весь фокус. Эта цветная бутылка и стакан давали мне возможность делать вид, что я наливаю и выпиваю много раз, тогда как в действительности я наливал и пригубливал всего по несколько капель. В результате этой военной хитрости двое-трое из этой компании оказались полностью hors de combat** и были глубоко поражены моими способностями.

* ;;;; (др.-греч.) – ум.
** hors de combat (фр.) – вышедший из строя.

Всего лишь раз я чуть было не попал в неприятности из-за принадлежности к своей стране. Однажды вечером после званого обеда один феллоу-коммонер, старше меня по положению в университете, уходя вместе со мной, предложил «показать мне другую компанию». Эта другая компания состояла, главным образом, из членов «Бифштексового клуба» (Beef-steak Club)* – шести или восьми человек, которые имели обыкновение раз в неделю обедать вместе с целью поглощения невероятных количеств удивительного напитка под названием «кембриджский портвейн». Теперь же, выполнив свои обычные обязанности по этой части, они достигли, как говорят ирландцы, «очень высокой ступени цивилизации». Среди гостей, к моему ужасу и отвращению, был и член колледжа (Fellow), который должен был вот-вот принять духовный сан. Прежде чем я успел найти хороший предлог, чтобы исчезнуть, один из самых «цивилизованных» принялся подтрунивать надо мной из-за того, что я не бываю в Барнуэлле**. Вышутить пьяного нетрудно, а уж этого я выставил перед его друзьями в таком виде, что он прямо-таки взбеленился и перешёл на личности, отпустив несколько замечаний насчёт «янки», что вынудило меня прочитать ему довольно резкую импровизированную лекцию об обязанностях джентльмена, вежливости и гостеприимстве. Тогда этот представитель «Бифштексового клуба», смутно понимая, о чём я говорю, и будучи не в состоянии подобрать слова, вместо ответа ограничился агрессивной жестикуляцией, на которую я в целях самозащиты был вынужден ответить тем же. Но прежде чем мы успели перейти к активным действиям, нас обоих схватило несколько человек, и последовавшая за этим сцена была довольно курьёзна. Выходка этого буйного индивидуума с самого начала меня скорее позабавила, чем рассердила, и я совершенно не собирался драться с ним, если только он не ударит меня первым. Кроме того, я был совершенно трезв, чего нельзя было сказать больше ни о ком в этой комнате, за исключением того, кто меня привёл, так что я мог хладнокровно наблюдать за происходящим. Один очень дружески расположенный и очень пьяный студент, блестяще проявлявший себя в гребле и очень слабо – в учёбе, пытался утихомирить меня изложением результатов своих собственных моральных изысканий, но после четырёх попыток только и сумел, что сообщить мне, что он уже «п-пять лет в этом университете».

* «Бифштексовый клуб» – в истории Британии известно несколько таких клубов. Первый из них появился в Лондоне в 1705 г., причём бифштекс в названии символизировал – что бы вы думали? – патриотизм, свободу и процветание. Это были так называемые «обеденные клубы» (dining-clubs), т.е. они не имели собственного помещения, а просто объединяли группу лиц, которые более или менее регулярно собирались для совместных обедов, главную роль на которых, понятное дело, играли бифштексы. Многие из этих клубов использовали в качестве символа рашпер (решётку для поджаривания мяса), а в качестве девиза – слова Beef and liberty («Говядина и свобода»).
** Барнуэлл (Barnwell) – деревня неподалёку от Кембриджа. Фактически это был кембриджский «район красных фонарей».

Другой, решивший, видимо, что у меня крайне воинственные наклонности, начал объяснять мне университетские правила, которые запрещали дуэли под угрозой исключения для всех участников, и настаивал на том, что поэтому никого нельзя вызывать, и т.д. и т.п. Тем временем противная сторона была окружена группой своих друзей, которым постепенно удалось убедить его в том, что он виноват в грубом нарушении приличий, так что он, в конце концов, начал извиняться передо мной и продолжал свои извинения до тех пор, пока они не стали почти столь же неприятны, как само оскорбление. Разговоров об этом инциденте избежать не удалось, и частично из-за состояния, в котором находились свидетели и участники, а частично из-за неточности, свойственной сплетням, от которых не совсем свободны даже англичане, он пересказывался с различными преувеличениями, и в окончательном варианте я схватил нож и угрожал клеветнику моей страны немедленным уничтожением.
Кое-какие мелочи, относящиеся к нью-йоркскому внешнему лоску, от которых никто в моём положении не стал бы ожидать преимуществ априори, вошли теперь в игру и придавали мне вес в глазах окружающих. Это может показаться смешным, но обнаружилось, что знание определённых блюд и напитков или обладание запасом хорошо сшитых брюк может повлиять на положение человека в сообществе сугубо литературном; однако именно эти пустяки больше, чем что-либо другое, способствовали формированию высокого мнения у младшей части моих новых товарищей обо мне, а через меня и о моей стране.
Одна из первых вещей, которые удивляют молодого человека с нашего атлантического побережья во время визита в Англию, это отставание англичан по части некоторых благ цивилизации, в которых он считал их намного превосходящими Америку. Житель Нью-Йорка, Бостона или Филадельфии с немалым изумлением обнаруживает, что в Англии почти невозможно достать одежду, которая бы хорошо сидела; или, отдавая должное баранине и элю этой страны, не без разочарования узнаёт, что всё разнообразие ограничивается вечным бифштексом, отбивными с картошкой, а также мясом, отваренным большим куском; и что вкус в том, что касается вина, в этой стране просто варварский, и большая часть жидкости, потребляемой там под этим благородным наименованием, на самом деле наполовину бренди. Далее, обычно он имеет больший опыт общения с французами, испанцами и немцами и говорит на их языках лучше, чем англичанин одного с ним возраста, что даёт ему явное преимущество в тех случаях, когда присутствует какой-нибудь уроженец континента или когда обсуждаются континентальные дела. Оправившись от первого изумления, я с радостью ухватился за эти факты, что дало мне возможность доказывать своё превосходство «отсталым англичанам» тогда, когда они меньше всего этого ожидали; и не один юноша, собиравшийся поразить американского дикаря тайнами цивилизации, был, в свою очередь, поражён моим суммарным осуждением английских портных и поваров и моим нарочитым знанием французской кухни и вин. Как можно легко предположить, членов колледжа не трогали суетные вопросы вроде одежды, но эпикурейская склонность к пиршествам заставляла их прислушиваться к любым намёкам по части еды и питья. Более интеллектуальным способом приобрести известность был университетский Дискуссионный клуб. Тут мне пригодилось умение произносить речи, которым обладает примерно каждый третий выпускник американского колледжа и которое я приобрёл скорее благодаря практике, чем природной способности или склонности, и на первом же собрании клуба после своего принятия я устроил импровизированную дискуссию о китайской войне*. Однако таким способом нельзя было приобрести значительную известность, поскольку Дискуссионный клуб имел лишь третьестепенное значение: красноречие само по себе ценится у англичан не больше, чем у нас – учёность в чистом виде. Но и в главном местном занятии я был отнюдь не беспомощен. В соответствии с толчком, данным Ньютоном и усиленным другими великими представителями естественных наук, которому лишь частично противостояли такие гуманитарии, как Бентли (Bentley)** и Порсон (Porson)***, математика в Кембридже является необходимой основой для всего остального. Единственный путь к степеням с отличием по классической филологии и выгодам, сопутствующим им в университете и, фактически, во всех колледжах, кроме Тринити, лежит через математику, поскольку все кандидаты на сдачу Классического Трайпоса (Classical Tripos) обязаны сначала получить место в списке отличий по математике, который возглавляет Старший Рэнглер (Senior Wrangler), и завершает «деревянная ложка» (Wooden Spoon)****. Эта необходимость предварительно сдавать математику ужасно досаждает всем студентам-«классикам», а провал на этом экзамене порой заканчивается для них жизненным крахом, так что они рассматривают себя в качестве жертв и мучеников и требуют такого же отношения от других. Я ненавидел математику от всего сердца, не меньше, чем любой другой студент Кембриджа из числа моих современников, на основании если не большего знания этого предмета, то большего опыта его изучения, и просто обожал «классику». Поэтому я естественным образом оказался в рядах притесняемого и ропчущего меньшинства (на одного студента-«классика» приходится примерно три «математика»), и это помогло мне занять место среди тех, кому я симпатизировал. Мои знания латыни и греческого пока ещё не подверглись проверке, а переводы, которые мы делали на лекциях в аудитории, были несложные, и достойно выглядеть было нетрудно. И наконец, всё, что бы я ни делал, приобретало дополнительный блеск из-за моей синей с серебром мантии, поскольку обычно феллоу-коммонеры склонны скорее к разгулу, чем к учёбе, и не выделяются  какими-либо интеллектуальными достижениями. Вообще говоря, в просторечии их называют «empty bottles» – «пустые бутылки», если читать первое слово как прилагательное, хотя, если читать его как глагол, это тоже вполне будет соответствовать истине («опустошай бутылки»).

* китайская война – по-видимому, имеется в виду Первая Опиумная война между Великобританией и Китаем (1840 – 1842 гг.). Она была вызвана стремлением Великобритании расширить свою торговлю с Китаем, в том числе опиумом, в то время как Китай проводил изоляционистскую политику. Война кончилась победой Великобритании, которая добилась всего, чего хотела, Китай был ослаблен, а миллионы китайцев стали наркоманами.
** Бентли (Richard Bentley, 1662 – 1742) – выдающийся английский филолог-классик, литературный критик, богослов. С 1700 по 1742 г. был главой Тринити-колледжа.
*** Порсон (Richard Porson, 1759 – 1808) – выдающийся английский филолог-классик. После его смерти были учреждены награда Порсона для студентов Кембриджа за успехи в древнегреческом (1816) и стипендия Порсона (1855).
**** Старший Рэнглер … «деревянная ложка» – Рэнглерами называются завоевавшие отличие Первого класса на выпускном экзамене по математике в Кембриджском университете. До 1910 г. сдавшие экзамен ранжировались в списках по количеству набранных баллов. Первым шёл набравший наибольшее количество баллов – Старший Рэнглер (Senior Wrangler), за ним следовал Второй Рэнглер и т.д. Всего было три класса отличий. Последнего в списке Третьего класса называли «деревянной ложкой». Происхождение этих наименований теряется во мраке веков. «Деревянной ложке» в самом деле вручали деревянную ложку в качестве шуточного приза, – её спускали на верёвке с галереи, идущей по периметру Сенат-Хауса, в котором происходит торжественное присвоение степеней. С течением времени деревянные ложки делались всё больше и больше, пока не стали просто гигантскими. Вручением ложки занимались студенты, а администрация скрепя сердце мирилась с этим обычаем, поскольку эффективных способов борьбы с ним не было, пока, наконец, начиная с 1910 г. списки классовых отличий не стали публиковать в алфавитном порядке, т.е. классы сохранились, но кто какое место занимает внутри каждого класса, стало невозможно определить. Правда, как сообщает нам Википедия, узнать имя набравшего наибольшее количество баллов неофициальным образом можно и сейчас: во время чтения списка Первого класса преподаватель, который это делает, поправляет свою шляпу, когда доходит до имени героя дня. Что же касается деревянной ложки, то последняя была вручена в 1909 г. Катберту Лемприэру Холтхаусу (Cuthbert Lempriere Holthouse) из Сент-Джонс-колледжа.

И наконец, какое же впечатление производили на меня мои новые товарищи? Те, с кем я занимал одинаковое положение в университете и был близок по возрасту, очень меня разочаровали и даже внушали некоторое отвращение. Эти юнцы восемнадцати-девятнадцати лет казались развитыми не по годам в том, что касалось порока, во всём же остальном они вели себя как самые настоящие школьники: в аудитории шумели и швырялись ручками и бумагой, по вечерам напивались скверным пойлом и буянили. Занимались они тоже как школьники, если занимались вообще, переводили дословно и неуклюже, а на занятиях по математике большая часть работы ложилась на плечи преподавателя. Во всём, кроме физического развития и склонности к пороку, они на годы отставали от американских студентов, которые значительно младше их по возрасту, за исключением того, что некоторые, очень немногие из них, с величайшей лёгкостью слагали прекрасные латинские стихи.
В некоторых отношениях это моё обобщение было неточным и неверным. К несчастью, отчасти из-за своего положения феллоу-коммонера, отчасти из-за стечения обстоятельств, я оказался среди фешенебельного студенческого кружка. Если бы моими соседями по комнатам или в аудитории оказался кто-нибудь из лучших выпускников Итона (Eton), Рагби (Rugby) или Шрусбери (Shrewsbury), мои первые впечатления были бы в значительной степени иными. Но в одном важном отношении они были верными. Восемнадцатилетний английский студент в большей степени мальчишка, чем американец того же возраста, и это касается и манер, и умения владеть собой, и знания жизни, и даже знания литературы. Вопрос о том, насколько это раннее развитие является нашим преимуществом, мы обсудим позднее. В то время я считал его неоспоримым благом и немало им гордился и лично, и как представитель своей страны.
Но хотя я был не очень-то доволен своими однокурсниками, мне доставляло огромное удовольствие общество людей другого класса – бакалавров-стипендиатов (Bachelor Scholars). Этим было в среднем по двадцать три года, и они были лучшими «классиками» и «математиками» своего выпуска, которые готовились к экзамену на членство в колледже – то есть проходили лучший из существующих курсов интеллектуальной тренировки и шлифовки. Большинство из них обладало отличным знанием грамматики и обширным словарным запасом древних языков, так что по-латыни и по-гречески они читали более охотно, чем многие по-французски, а теперь работали над тем, чтобы довести «классику» до крайней степени совершенства, расширяя свои знания путём филологических дискуссий, обогащая их историческими сведениями и иллюстрациями из литературы на других языках. Некоторые доводили результаты своего изучения математики до самых высот чистой науки, и все штудировали широкий круг литературы, которую должны были прочитать в рамках подготовки к письменному экзамену по метафизике или, как его с большей точностью называют, по общим вопросам, – этот курс включал в себя логику, политическую экономию, историческую и трансцендентальную метафизику и этику. Неудачливые кандидаты и прочие желающие посмеяться над экзаменационными вопросами частенько называли это экзаменом по книгам Хьюэлла (Whewell)*. Хотя это и не вполне соответствовало истине, но многое говорило о самом экзамене, потому что профессор казуистики немало писал на самые разные темы.

* Хьюэлл (William Whewell, 1794 – 1866) – британский учёный-энциклопедист, философ, богослов, историк науки. Родился в семье столяра и должен был пойти по стопам отца, но обратил на себя внимание школьными успехами в математике и получил стипендию, которая позволила ему учиться в кембриджском Тринити-колледже. Там он тоже проявлял выдающиеся математические способности (Второй Рэнглер 1816 года). Впоследствии стал членом Тринити-колледжа, а с 1841 по 1866 г. был его главой (Master). С 1828 по 1832 год занимал должность профессора минералогии Кембриджского университета, а с 1838 по 1855 – профессора казуистики, или, как полностью именовалась эта должность, «найтбриджского профессора моральной теологии и казуистического богословия» (она была учреждена в 1683 г. Джоном Найтбриджем (John Knightbridge), отсюда прилагательное «найтбриджский»). Помимо прочих своих достоинств, доктор Хьюэлл обладал отменным здоровьем и большой физической силой. Умер в возрасте 72 лет в результате падения с лошади. Оставил огромное количество работ, охватывающих самые разные области науки.

Классические вкусы и гармоничный интеллект этих людей мог полностью оценить только такой же учёный, как они сами, но любой не слишком неграмотный человек был бы поражён тем, как они разбирались в литературе, написанной на их собственном языке – не в эфемерной и поверхностной её части, но в классике языка. Для отдыха вместо дешёвых романов, политических диатриб* или газетных скандалов они читали старых драматургов и образцовых эссеистов прошлого. Они организовывали шекспировские клубы, чтобы читать и изучать этого драматурга, и это имело мало общего с теми «шекспировскими чтениями», в которых актёр или актриса являются главной приманкой. Критические замечания, которые они высказывали в разговорах, далеко превосходили большую часть того, что восторженно встречается при появлении в печати; а когда они беседовали, это были не упражнения в красноречии или полемике, не игра софизмами, направленная лишь на то, чтобы выиграть в споре и произвести впечатление на слушателей, но непредвзятый обмен знаниями и мнениями и поиск истины.

* диатриба – резкая обличительная речь.

Регулярная физическая нагрузка во время ежедневного моциона поддерживала  в них здоровье тела, а тем самым и гибкость ума, и в то же время гнала прочь всякую мрачность и раздражительность, делая их исключительно приятными в общении людьми. И хотя, как правило, это были люди небольшого достатка, и жили они на очень небольшие (для Англии) доходы, они обладали вкусом к прекрасному и удовлетворяли его в своём простом и умеренном духе. Не имея средств для роскоши, они сохраняли приличествующий джентльменам эстетизм. В одежде они придерживались простоты, чтобы не сказать бережливости, но её опрятность и отсутствие претенциозности уничтожали всякую склонность к критике. Они не могли позволить себе дорогостоящие картины, но стены их комнат были украшены отборными гравюрами, которые они собирали в течение студенческих лет и которые стоили по нескольку фунтов каждая. Обычно они жили на простой и питательной пище, но по праздникам, когда неожиданно приезжал старый друг или результат экзамена оказывался блестящим, или если находился любой другой повод для пирушки, они наслаждались изысканнейшим обедом и бутылкой-другой хорошего вина не меньше, чем эпикуреец самого высокого полёта. Опера, да и вообще любые публичные развлечения, были им недоступны, и большую часть года они были привязаны к несколько монотонной местности вокруг Кембриджа, но на месяц-полтора во время длинных каникул отправлялись осматривать достопримечательности Парижа, или картинные галереи Бельгии, или естественные красоты Рейна и Швейцарии, и возвращались назад, получив от своей краткой экспедиции удовольствие большее, чем могут себе представить те, кто сделал целью своей жизни порхание с места на место в поисках впечатлений.
Эта великая перемена к лучшему за несколько лет жизни в колледже стала для меня одной из первых загадок, связанных с английскими университетами. Опыт на родине не подготовил меня к подобному скачку между двадцатью двумя и двадцатью пятью годами. Мои собственные занятия классической филологией были основаны, скорее, на склонности к ней, чем на очень уж сильном убеждении в её житейской полезности; теперь же я начал подозревать, что практической пользы от неё всё-таки больше, чем я когда-либо предполагал.
Что же касается членов колледжа, то те, что помоложе, обнаруживали те же характерные черты, что и бакалавры; другие, постарше, казалось, несколько потеряли форму, живя на покое, и это навело меня на мысль, которая на самом деле является общепринятой точкой зрения среди самих же членов колледжа, а именно, что университет – отличное местечко на обычный семилетний срок или немного больше, но по истечении этого времени лучше его оставить, если только человек не преследует какие-нибудь сугубо научные цели.
В том-то и заключается ценность членства в Тринити-колледже, что это положение, которое можно удерживать в течение семи лет (для мирян), не считая срока учёбы, обеспечивает молодому человеку поддержку на начальном этапе его профессиональной карьеры, в то время как три года подготовки к экзамену на членство сами по себе значительно способствуют этой карьере путём постоянной и интенсивной тренировки ума. Но, к сожалению, многие не могут устоять перед соблазном и принимают духовный сан, не имея к этому призвания, просто ради того, чтобы сохранить своё членство.



Глава 5
Искушения и впечатления первокурсника. Торизм молодых людей и мысли, на которые он наводит.

Natis in usum laetitiae scyphis
Pugnare Thracum est (лат.).

Бокалом, что служит веселью, фракийцам лишь драться обычно:
Оставьте обычаи варваров – им.

Гораций, перевод П.Ф. Порфирова.

Английские мальчики остаются в стенах школы до тех пор, пока наименование «мальчики» уже едва ли к ним применимо (по крайней мере, в соответствии с нашими понятиями), и их становится правильнее называть «молодые джентльмены» в духе проспектов учебных заведений, иными словами, до восемнадцати-девятнадцати лет. Невозможно не смягчить немного строгость школьной дисциплины для таких взрослых юношей (а в Англии они растут быстрее, чем у нас в северных штатах), но даже для них она весьма сурова. И вот из этого состояния жёстких ограничений они внезапно переходят к состоянию практически полной свободы, когда они могут идти куда хотят, заказывать себе то, что им нравится, и делать практически всё, что вздумается, причём занятия в колледже отнимают у них ежедневно всего лишь два с половиной часа, да ещё с полуночи до семи часов утра они обязаны находиться в своих комнатах в колледже или в меблированных комнатах. Торговцы всех видов и мастей предоставляют им неограниченный кредит; они могут наполнять свой гардероб одеждой, а погреб – вином; они могут удовлетворять свою склонность к «малому пороку» – курению, а также и к большим порокам, если они у них, к несчастью, имеются, лишь бы только при этом открыто не нарушались правила приличия. 
Поскольку у меня было больше жизненного опыта, чем у большинства кембриджских первокурсников, и к тому же он был подкреплён несколько более утончённым вкусом (который порой оказывается полезным дополнением к принципам), мне не составило труда держаться подальше от всех этих мальчишеских излишеств. Но в жизни, которую я вёл, скрывались искушения и опасности тем более серьёзные, поскольку они были незаметны ни мне самому, ни окружающим. Хотя с точки зрения «пустых бутылок» я считался ужасающе прилежным студентом и «симом»* и имел образцовую репутацию у большинства донов, тем не менее я быстро впадал в состояние литературного сенсуализма**. Окружавшая меня жизнь во многих отношениях соответствовала моему идеалу земных наслаждений. Учёба, которой я был занят ровно настолько, чтобы это меня развлекало и занимало, но не утомляло, обилие вкусной еды, приятные литературные знакомства, репутация человека, обладающего талантом, полученная ценой очень небольших усилий, и просто хорошая репутация, полученная без усилий вообще – всё это вместе взятое способствовало моему довольству собой. Я обленился, пристрастился просыпать утреннюю службу в часовне и потреблять слишком много кларета после обеда; я также тратил слишком много времени на бильярд, позволив себе увлечься этой захватывающей игрой в качестве компенсации за отсутствие лошади, которую не мог себе позволить по финансовым соображениям. А когда молодой человек слишком увлекается бильярдом, он едва ли регулярно занимается чем-нибудь ещё.

* т.е. симеонитом (Simeonite) – прозвище, данное студентами-буянами евангелистам и всем религиозным студентам вообще, и даже просто тихим студентам (прим. автора).
** сенсуализм – направление в теории познания, в котором ощущения и восприятия считаются основной и главной формой познания. Основной принцип сенсуализма – «нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах».

Жизнь первокурсника после того, как он окончательно обустроится у себя на квартире, не слишком разнообразна. Главные события в жизни студента университета – это экзамены, а никаких достойных упоминания экзаменов у него не будет до самого конца его третьего триместра (если только он не сын священника – в этом случае он может претендовать на стипендию Белла (Bell scholarship)). За время моей первой кембриджской зимы произошли один-два случая, интересных тем, что дали мне возможность познакомиться с политическими настроениями в университете. Ближе к концу первого триместра состоялись выборы должностного лица, которое представляет университет в Палате лордов – High Steward. Кандидатом от партии тори был лорд Линдхерст*; его способности и репутация, а также консервативное большинство в университете, давали мало надежды на то, что кто-то с успехом сумеет ему противостоять. Однако случилось так, что несколько лет назад молодой аристократ-виг лорд Литтельтон** оказался лучшим по результатам Классического Трайпоса (Classical Tripos), и поскольку он, хотя и был вигом, являлся ярым сторонником Высокой Церкви*** и обладал безупречной репутацией, то многие думали, что это сочетание Высокой Церкви, вига и моральной составляющей, возможно, позволит ему победить Линдхерста. Но тори горой стояли за своего кандидата – Высокая Церковь, Низкая или никакая, с моралью или без – и он был избран всеми голосами кроме двух против одного. Голосуют на этих выборах магистры гуманитарных наук, имена которых остаются в списках соответствующих колледжей в обмен на уплату определённой ежегодной суммы. Пока в зале Сенат-Хауса (Senate House)**** шло голосование, галереи были заполнены студентами, которые кричали «ура» или роптали по множеству самых разных поводов и безжалостно свистели в адрес видных сторонников Литтельтона. В тот раз я впервые лично столкнулся с отсутствием милосердия, которые проявляют эти молодые тори по отношению к своим либеральным соотечественникам. Многие из них, кажется, подхватили римскую идею насчёт того, что слепая преданность своей церкви искупает любые прегрешения в повседневной жизни, и смотрели на любого либерала как на диссентера*****, а на диссентера – так, как будто он недалеко ушёл от атеиста. К открыто высказывающему свои убеждения радикалу относились как к странному монстру, который всегда под подозрением. Не будучи в целом склонными к сплетням, они не могли удержаться от того, чтобы не выдумывать и не повторять о нём нелепую клевету. Как-то мне рассказали о студенте, которого я немного знал, будто однажды при обсуждении вопроса о строительстве новых церквей он заявил, что «скорее пожертвует на строительство борделя в каждом приходе, чем на церковь». Я очень сильно усомнился в том, что он мог сказать такую гадость, и не удивился, когда через некоторое время случайно узнал, что эта ходячая сплетня приписывается всем президентам Либерального клуба вот уже много лет подряд.

* лорд Линдхерст (John Copley, 1st Baron Lyndhurst, 1772 – 1863) – британский юрист и политик, трижды был лордом-канцлером Великобритании. Биография этого человека замечательна. Он не родился пэром. Его отцом был выдающийся американский художник-самоучка Джон Синглтон Копли (John Singleton Copley), который вырос в бедности, но благодаря своему таланту стал состоятельным человеком. Будущий лорд Линдхерст родился в Бостоне. Перед американской войной за независимость семья переехала в Лондон. Образование он получил в кембриджском Тринити-колледже, где продемонстрировал незаурядные математические способности – стал Вторым Рэнглером 1794 г. Впоследствии сделал блестящую юридическую и политическую карьеру. Титул барона Линдхерста был пожалован ему после  назначения на пост лорда-канцлера в 1827 г.
** лорд Литтельтон (George William Lyttelton, 4th Baron Lyttelton, 1817 – 1876) – британский аристократ, четвёртый барон в своём роду, политический деятель. Его карьера была куда менее выдающейся, чем у лорда Линдхерста. Хотя с точки зрения автора на результат выборов повлиял консерватизм избирателей, возможно, определённую роль сыграло и то, что лорд Линдхерст был  более яркой личностью.
*** Высокая Церковь (High Church) – с теологической точки зрения Церковь Англии занимает промежуточное положение между католицизмом и протестантизмом, и в ней с давних пор борются две тенденции, получившие название Высокая и Низкая Церковь. Высокая Церковь стремится к сохранению дореформенного традиционного богослужения, настаивает на важности церковных облачений, традиционной церковной архитектуры и музыки, что сближает её с католицизмом. Низкая Церковь отрицает необходимость всего этого, что сближает её с протестантизмом. В политическом аспекте сторонники Высокой Церкви обычно ассоциировались с тори, а Низкой – с вигами.
**** Сенат-Хаус – здание, предназначенное для различных официальных мероприятий. Во время, описываемое в данной книге, в нём также проводились экзамены на степень бакалавра.
***** диссентер – лицо, отклоняющееся от официально принятого вероисповедания (Церкви Англии). В разное время диссентерами назывались представители разных вероисповеданий, в том числе пуритане, квакеры, пресвитериане, баптисты и многие другие.
Я не мог не сравнивать якобитство* (торизм не является здесь достаточно сильным термином), которое преобладало тогда среди студентов, не только с политической репутацией этого университета в прежние времена, но и с общими республиканскими настроениями модной молодёжи во время правления премьер-министра от партии тори Уильяма Питта**. Я также поневоле сравнивал это с сильными консервативными тенденциями в наших колледжах и демократическими устремлениями немецких студентов, и пришёл к несколько поспешному обобщению, что большинство высокообразованных молодых людей при любом правительстве находятся в оппозиции к духу его правления. Хотя этот вывод и поспешен, и несовершенен, он, несомненно, оказывается верным для многих стран, и об этом факте стоит задуматься. Возможно, объяснить этот феномен можно следующим образом. Варварские и невежественные нации превозносят себя и свою страну надо всем остальным миром и смотрят на иностранцев с презрением и отвращением. Так же, хотя и в меньшей степени, поступают необразованные классы всех стран. Первейшая цель образования – открыть человеку глаза и дать возможность увидеть свою наготу. И вот он видит недостатки правительства своей страны, с юношеским пылом преувеличивает их и поддерживает ту сторону, которая обещает их исправить, не задумываясь о том, какой ценой придётся заплатить за это исправление. Впрочем, какова бы ни была причина, я вовсе не склонен рассматривать это явление как нечто, достойное сожаления. Какой вред это ни наносило бы порой индивидууму, я не считаю, что это наносит вред обществу, как раз наоборот. Эту точку зрения поддерживают по крайней мере два выдающихся мыслителя нашего времени***, которые говорят, что полное постоянство нежелательно для государства, и что для противодействия изъянам, присущим любой форме правления, порой бывают необходимы шаги, идущие вразрез с общим его духом. А ведь ясно, что такие уравновешивающие меры никогда не предложат те, кто доводит до крайней степени фундаментальные принципы своего правительства, неважно, аристократическое оно или демократическое. Существование придерживающегося определённого мнения меньшинства может быть очень желательным, в то время как превращение этого меньшинства в большинство вызовет серьёзные возражения. Отсюда также не следует, что это меньшинство настолько серьёзно возьмётся за воплощение своих идей в жизнь, чтобы замахнуться на радикальную смену правления. Основатели и сторонники «Эдинбургского обозрения»**** теоретически были восторженными поклонниками республики, но когда к власти пришли английские виги, они не делали попыток свергнуть монархию.

* якобитство (jacobitism) – якобитами назывались приверженцы изгнанного в 1688 году «Славной революцией» английского короля Джеймса II (по-латыни Джеймс – Jacobus, отсюда якобиты), сторонники восстановления на английском престоле дома Стюартов. Здесь автор хочет подчеркнуть крайний, по его мнению, консерватизм кембриджских студентов.
** Уильям Питт Младший (William Pitt the Younger, 1759 – 1806) – выдающийся британский государственный деятель. Был премьер-министром Великобритании на протяжении в общей сложности двадцати лет, причём впервые возглавил кабинет в 24 года. Хотя многие, включая и автора данной книги, считали его тори, сам себя он называл «независимым вигом» и вообще неодобрительно относился к политической системе, основанной на делении на две противоборствующие партии. Получил образование в Кембриджском университете (Пемброк-колледж).
*** Милль (Mill) и Льюис (Lewis), «О влиянии авторитета на мнение» (An essay on the influence of authority in matters of opinion) (прим. автора).
**** «Эдинбургское обозрение» (The Edinburgh Review) – один из наиболее влиятельных британских журналов девятнадцатого столетия, основанный в 1802 г. Поддерживал партию вигов, призывал к политическим реформам.

Возвращаясь к теме, следующим, что особенно поразило меня, было то, что посторонний наблюдатель или не слишком обременяющий себя учёбой студент мог бы счесть главной характерной чертой английской университетской жизни, – лодочные гонки, которые начинаются ближе к концу второго триместра и продолжаются в течение всего третьего. Гребля – это университетское развлечение par excellence*. Стоит оно недорого, а Кем расположен так удобно – прямо позади колледжей. В любое время года вы можете увидеть студентов, которые по одиночке гребут вверх и вниз по течению, наняв лодку за шиллинг или за два; в то время как лодочные клубы, организующие официальные Весенние гонки, представляют собой удобную отдушину для соперничества между колледжами, а за почётное звание первой лодки на реке борются почти с таким же напряжением сил, как за звание Старшего Рэнглера (Senior Wrangler) или за первое место в списке Классического Трайпоса, причём круг претендентов зачастую не так уж и различается. Не угодно ли читателю сопроводить меня на мою первую гонку и увидеть её моими глазами?

* par excellence (фр.) – преимущественно, главным образом.



Глава 6
Лодочные гонки

«Гребите же, гребите, братья!» – Вальтер Скотт, «Владычица озера».
«Поднажмите, вы, калеки!»– Х. Уокер, эсквайр.

«Дорогой Б., сегодня первая гонка сезона. Будьте у меня не позднее двух часов, я покажу вам, где это. D. I. H.»
Таково было содержание причудливо свёрнутой записочки, которую я нашёл у себя на столе однажды утром по возвращении с лекций. Автором её был бакалавр, член Тринити-колледжа (Fellow of Trinity), который знал об Америке и американцах больше, чем любой другой кембриджец того времени. Бедняга! Общение с нами на пользу ему не пошло: когда лопнул Ю. Эс. Банк (U. S. Bank), Данни Х. потерял на этом тысячу фунтов стерлингов, а может быть, и больше – он так никогда и не признался, сколько именно
Однако я отклоняюсь от темы. Времени терять было нельзя, так как до двух оставалась всего четверть часа, а Данни отличался пунктуальностью. Поэтому, вооружившись зонтиком (в Англии дождь имеет обыкновение идти хотя бы раз в день), я отправился, дабы впервые лицезреть это волнующее зрелище – университетские лодочные гонки.
У англичан есть перед нами одно большое преимущество – они умеют заботиться о своём здоровье. Не то чтобы все кембриджцы были трезвенниками или последователями Грэхема*.  Говорят даже, что когда-то в Кембридже организовали общество трезвости, и за три года в его ряды вступило целых два члена, однако мне не удалось выяснить, существует ли оно до сих пор. Но каждый кембриджец посвящает моциону два часа per diem**, будь то ходьба пешком, верховая езда, гребля, фехтование, гимнастика и т.п. В скольких наших колледжах студенты хотя бы час в день получают настоящую физическую нагрузку? У нас в Колумбийском колледже они играют в кегли и в бильярд, и это лучше, чем ничего, но гораздо хуже занятий спортом на свежем воздухе. В Новой Англии (по крайней мере, так было десять лет назад в Йеле) самое последнее, о чём задумываются, это физическое развитие, и даже те небольшие прогулки, которые удостаиваются там наименования «моциона», так непохожи на кембриджский моцион в восемь миль меньше чем за два часа! Стоит лишь подвернуться какому-нибудь молитвенному собранию или лекции по отрасли знания, которая может пригодиться полудюжине из двух сотен слушателей, или собраться тысяча первому новому дискуссионному клубу, как вот и нету моциона. А последствия – каковы они? Во всём свете вы не найдёте молодых людей, которые выглядят лучше, чем кембриджцы, а что касается здоровья, то в Тринити ежегодно поступает сто тридцать первокурсников, и, как правило, каковы бы ни были потери по другим причинам (неприятности случаются даже в самых благополучных колледжах), смерть не уносит никого из них за три с половиной года университетского курса. Кто запомнит такое в Йеле? Если бы наши юноши упражняли руки и ноги в четыре раза больше, чем они это делают, а языки – в десять раз меньше, это было бы для них гораздо лучше. Но моя цель – не лекция по диететике, поэтому давайте вернёмся на берега Кема.

* Грэхем (Sylvester Graham, 1794 – 1851) – американский поборник здорового образа жизни, создавший собственную систему, куда входило вегетарианство, понимаемое как отказ от любой животной пищи, неупотребление спиртных напитков и белого хлеба, который считался вредным, а также  частое мытьё и чистка зубов. В 1860 – 1880 гг. последователи Грэхема в Америке были весьма многочисленны, но потом движение пошло на спад.
** per diem (лат.) – в день.

Классический Camus очень узок, чуть шире канавы, так что устраивать лодочные гонки бок о бок там невозможно. Поэтому выработался следующий образ действий: они выстраиваются в ряд с интервалом в две длины корпуса лодки между ними, и состязание заключается в том, что каждая лодка пытается дотронуться своим носом до кормы идущей впереди, – это называется «стукнуть» (to bump); а на следующей гонке тот, кто «стукнул», занимает место того, кого «стукнули».
Дистанция, на которой гребут, составляет примерно милю и три четверти. Титул «первой лодки на реке» (head of the river) – это отличие, которого очень жаждут и за которое борются изо всех сил. В каждом колледже имеется по крайней мере один лодочный клуб. В Тринити их три, и в каждом по три-четыре команды. За сезон проходит около девяти гонок; это очень полезно как подготовка к ежегодным соревнованиям с Оксфордом, в которых обычно побеждает Кембридж*. Вот это-то и есть лучшие в Англии, а возможно, и во всём мире, гребцы на спокойной воде.

* но однажды оксфордцы победили нашу восьмёрку всемером, что справедливо приравнивается к полудюжине обычных поражений (прим. автора).

В то время первой на реке была лодка Киз-колледжа (Caius College), второй – лодка Первого лодочного клуба Тринити, третьей – Третьего клуба Тринити. Ожидалось, что между лидирующими лодками завяжется серьёзная борьба. Команда Третьего клуба Тринити была уверена, что ей удастся «стукнуть» лодку Первого.
Прочитав вышеизложенное, вы можете вообразить нас на месте соревнований в двух милях от города. Время старта приближается, и студенты (без мантий) спешат мимо нас со всех сторон, некоторые верхом, но большинство пешком; одни по торной тропе, другие срезают путь через поля и изгороди. Вот появляется студент спортивного склада на собственной лошади. Смотрите, как уверенно человек и лошадь приближаются к изгороди. Раз – и перескочил, и ещё шесть дюймов осталось в запасе. А вот и другой, не такой хороший наездник, но и ему понадобилось продемонстрировать свою ловкость на том же месте. Погоди, незнакомец! Передние ноги лошади не коснулись препятствия, но отсюда ещё не следует, что и с задними будет то же. Крак! Он задел верхнюю планку задними ногами и протащил её несколько ярдов. Но это ещё ничего. В следующий раз ему может повезти меньше.
Бум! Вот и первый выстрел из пушки. Через три минуты будет следующий, а ещё через две – третий, стартовый. А над чем же смеются эти студенты? Ах, вижу. Неудивительно. Честолюбивый наездник верхом на скверной наёмной лошади хочет перепрыгнуть на этом Росинанте через канаву. Как бы не так, мистер! Лошадь, которая умнее всадника, отказывается прыгать, благоразумно мотая головой. Её заворачивают для второй попытки и обильно применяют кнут. Результат всё тот же. Хихиканье прохожих достигает ушей нашего героя: он загорается гневом и обрушивает на своего не желающего прыгать скакуна целый ураган ударов!
Плюх! С величайшим спокойствием, которое только можно себе вообразить, старая лошадь заходит в канаву глубиной этак фута три, и сбрасывает седока вниз головой с крутого спуска. Поделом тебе, дружок. Нам некогда останавливаться и следить, что будет с тобой дальше, потому что слышится второй выстрел из пушки, а нам ещё нужно занять хорошее место. Ну, вот мы и в верхнем конце Длинного плёса. Отсюда как раз виден нос первой лодки за изгибом берега ниже по течению. Так как самая яростная борьба всегда начинается именно здесь, нам будет всё хорошо видно. Ха! Вы видели? Доблестные гребцы восьмёрки Киза склонились к вёслам в момент вспышки последнего выстрела, а когда его звук достиг наших ушей, они уже нагнулись для второго гребка. Вот они движутся с большой скоростью, а вместе с ними и весь кортеж сопровождающих верхом и пешком бежит по берегу и подбадривает команды криком. Поберегитесь! Молодой жеребец, напуганный шумом, выделывает рискованные прыжки к явному беспокойству окружающих и, наконец, прыгает в реку, к счастью, слишком далеко от лодок, чтобы помешать им. Всаднику, однако, удаётся удержаться в седле, и они выходят на берег несколько вымокшие, но без видимых повреждений. Впрочем, до этого никому нет дела, потому что передние лодки сейчас заворачивают за верхний изгиб плёса. Они идут с хорошей скоростью, причём гребцы Киза не особенно-то и напрягаются и гребут не спеша, как будто говоря: «Какой нам смысл торопиться?» И в самом деле, Первый клуб Тринити уже отстаёт на половину корпуса лодки, таким образом, сам подвергаясь опасности, что его «стукнут».
Киз обогнал меня, потому что бегун из меня никудышный, обогнали меня и обе лодки Тринити, и лодка Модлин-колледжа (Magdalen College), как вдруг поднялся громкий крик: «Тринити! Тринити! Давай, Тринити!» и лодка Первого Тринити понеслась вперёд как по волшебству, дальше, дальше от угрожавшего ей Третьего Тринити, и ближе, ближе к головной лодке. Бедная команда Киза, они выглядели как в кошмаре: гребли, но не выигрывали ни пяди, в то время как преследователи нагоняли их с каждым гребком. Болельщики каждой из лодок оглашали воздух криками:
– Давай, Киз!
– Давай, Тринити!
– Да гребите же, Киз!
– Дожимайте их, Тринити!
– Киз!
– Три-ни-ти! Три-ни-ти!
– Это ваш последний шанс, Киз!
– Спасайтесь, Киз!
И действительно, казалось, что Киз вот-вот спасётся, потому что внезапным могучим усилием они резко увеличили скорость своей лодки за очень короткое время. Я даже начал бояться, что до этого они просто прикидывались и всё же оторвутся от нас.
Шум и сумятица достигли теперь своего апогея. Люди и лошади беспорядочно носились по берегу, иногда сталкиваясь друг с другом. С дюжину человек сбили с ног или опрокинули в Кем, и никто не остановился, чтобы им помочь. Рулевой лодки Киза казался воплощением возбуждения; с каждым гребком он наклонялся так далеко, что почти касался носом руки загребного, одновременно во весь голос подбадривая своих гребцов. Крики становились всё громче.
– Гребите же, Тринити!
– Гребите, Киз!
– Давай, Тринити!
– Держись, Киз!
– Давай, загребной!
– Ну же, третий! 
– Поднажми, Гринуэлл! – потому что друзья гребцов начали взывать к ним по отдельности.
– Так держать, Тринити!
– Да что с вами, Киз?
– Ура, Тринити! инити! инити! – вопли тринитарианцев становились всё более неистовыми и торжествующими, по мере того как наша команда длинными, стремительными гребками всё больше и больше приближалась к противнику.
Теперь уже не более полуфута отделяло нос преследователей от кормы  преследуемых, и всё же команда Киза продолжала грести изо всех сил. Они были полны решимости сопротивляться до конца, а может быть, всё ещё лелеяли надежду на то, что удастся ускользнуть. Порой бывает, что лодки целую милю идут, почти соприкасаясь. Но спасения нет. Первый клуб Тринити ещё раз сильно налегает на вёсла, и расстояние сокращается наполовину, теперь они уже почти касаются. Ещё один такой гребок, и вы их настигните. Ура! Столкновение! Столкновение!
Как бы не так! Рулевой Киза начеку и искусным движением руля отводит свою лодку в сторону – совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы не соприкоснуться. Первый клуб Тринити нагнал, но не коснулся своих противников.
Ликующие крики на берегу приветствовали это успешное уклонение. В ярости от того, что их провели, преследователи вложили всю свою силу в следующие несколько гребков. Команда Киза, зная, что это её последний шанс, делала всё, чтобы оторваться, но соперники настигли их вмиг. Снова в ход пошло искусство рулевого, и снова нос лодки преследователей зашёл за корму своих противников, но так и не коснулся их лодки. Но теперь уже стало ясно, что они просто оттягивают неизбежное, будучи не в силах его предотвратить, потому что команда Тринити, проходя по четыре фута на каждые их три, загнала их под противоположный берег так, что для смены курса не осталось места.
– Да здравствует Тринити! – заорал я в порыве переполнявшего меня восторга, и в этот момент чья-то лошадь чуть не сбросила  меня в воду.
Когда я встал на ноги, всё было кончено. Обе лодки отошли под берег, и на нашей подняли флаг. Тринити в очередной раз стал «первым на реке», и велика была радость всех обитателей колледжа.
Увы, сколь тщетны человеческие ожидания! К концу сезона Киз снова был «первым на реке», а Первый клуб Тринити – только четвёртым.
 


Глава 7
Вечеринка с ужином в Тринити

Qui plenos haurit cyathos madidusque quiescit
llle bonam degit vitam moriturque facetus (лат.).

IGNOTUS QUIDAM.

Кто, хлебнув вина изрядно, погрузился в сладкий сон,
Славно жизнь свою проводит и умрёт счастливым он.

Автор неизвестен.

Светские развлечения, принятые в данном обществе, всегда интересны чужестранцу и могут о многом поведать. Ужин с донами в преподавательской (Combination Room) – комнате над холлом, предназначенной для ужинов и десертов власть предержащих – который я посетил на День Поминовения* в ноябре, безусловно, обогатил меня парочкой новых идей. После ужина мы, то есть те феллоу-коммонеры (Fellow-Commoners), которые предпочитали серьёзное общество, сидели с высокопоставленными лицами колледжа вокруг камина, играли в вист по шиллингу за очко и пили «бишоп» (подогретый портвейн с пряностями) и очень притягательную смесь, заслуженно называемую «шёлковой» и состоящую, насколько я мог судить по вкусу, из рома и мадеры.

* День Поминовения (Commemoration Day) – ежегодный  праздник в честь благодетелей университета, то есть всех лиц, когда-либо жертвовавших денежные суммы или оказывавших помощь университету в любой другой форме.

Об обычных студенческих винных вечеринках здесь нет надобности много распространяться. Теккерей воздал им по заслугам: «Тридцать парней вокруг стола, уставленного скверными сладостями, пьют скверное вино, рассказывают скверные истории и поют скверные песни, и так снова и снова»*. Члены колледжа (Fellows) помоложе, бакалавры-стипендиаты (Bachelor Scholars) и кое-кто из более старших и знающих студентов понимают дело лучше: у них бывает хорошее вино с простейшими дополнениями, такими как печенье и апельсины; если же они устраивают импровизированный ужин, то делают это с той же простотой. На таких пирушках присутствуют все три условия настоящего симпосиона**: хорошая еда и вино, полное отсутствие хвастовства и претенциозности и доброжелательная беседа умных людей. Иные денди, возможно, посмотрят свысока на тех, кто никогда не пользуется графинами для кларета или щипцами для сахара***, но самое дорогое столовое серебро и фарфор редко бывают свидетелями такого наслаждения, которое приносят эти простые и в то же время лакомые трапезы.

* цитата из «Книги снобов» (The Book of Snobs) известного английского романиста Уильяма Мейкписа Теккерея (William Makepeace Thackeray, 1811 – 1863), глава «Университетские снобы».
** симпосион – культурный феномен Древней Греции, пиршество, сопровождавшееся философской беседой. Симпосиону посвящён один из диалогов Платона – в русском переводе «Пир».
*** то, что  обычай брать сахар пальцами существует только в университете и больше нигде в Англии, само по себе удивительно, особенно потому, что щипцы для сахара имеются практически у каждого поступившего. И всё же дело обстоит именно так (прим. автора).

Иной раз, когда ;;;;;;;* общаются с обычными людьми, хоть яства их не делаются от этого менее изысканными, но вот разговор – может; иногда их шутки бывают резковаты, как в этом может убедиться сам читатель.

* ;;;;;;; (др.-греч.) – мудрые.

– Перевод этот слабенький: вы понятия не имеете, где ставится ;;*. Но я всё же думаю, что мы сможем добыть вам отличие Первого класса, то есть, если хорошенько постараться. А как у вас с математикой?

* ;; – древнегреческая частица.

– Очень неважно.
– Евклида читать приходилось?
– А как же. Лет восемь назад. Смогу освежить за два дня.
– А алгебра?
– Учил мальчишкой, но никогда не блистал.
– Если вы сумеете набрать хотя бы десять баллов из пятисот, это будет лучше, чем ничего. Сходите-ка вы для начала к Данни (Dunbar), посмотрим, что он сможет с вами сделать. Не хватайтесь за всё сразу. Я на первом курсе не сделал по алгебре и тригонометрии вообще ничего, и всё же оказался седьмым.
– Verremos. ;;;;;;;.*

*Посмотрим (исп.). Пора уходить (др.-греч.)

– Нет, остановите-ка на минутку вращающиеся оси ваших ног. Вы не заняты после чая? Нет? Тогда приходите, у меня будет ужинать несколько человек.
Я отправился к себе на лестницу Е в Новом дворе, прочитал 80 строк Аристофана и составил пояснения к тексту, в частности, привёл сравнительные ресурсы Афин и Спарты к началу Пелопоннесской войны и указал источники дохода Афин (мы изучали среди прочего книгу Фукидида), и занимался этим до половины десятого.
 «Там, пожалуй, будет несколько тихих бакалавров, – подумал я, – да ещё парочка младших членов колледжа, из тех, кого я видел в преподавательской». Рассудив так, я сменил на фрак и ботинки свободные комнатные туфли и полусюртук-полухалат в стиле Жорж Санд, которые обычно носил по вечерам. Мне нужно было сделать шагов шесть, чтобы пересечь Новый двор, да ещё шага три, чтобы добраться до лестницы Трэвиса в клуатре. Он жил на третьем этаже, но задолго перед тем, как я туда поднялся, звук голосов и звон ножей и вилок послужил признаком того, что жратва подвергается самому всестороннему рассмотрению. Наружная дверь была, конечно же, открыта настежь: миновав внутреннюю, обитую зелёным сукном, я на ощупь прошёл по узкому и совершенно неосвещённому коридорчику и инстинктивно постучал туда, где должна была находиться третья дверь; затем, едва дождавшись выразительного «Войдите!», ввалился в это весёлое сборище. Увы, фрак и лаковые ботинки оказались совершенно не к месту! Здесь царила полная непринуждённость. Один был в блузе, другой в рубашке без сюртука, а сам амфитрион в охотничьей куртке. Их было меньше дюжины, но шума, который они производили, хватило бы на тридцать человек. Я как можно незаметней проскользнул на оставленное для меня место по правую руку от хозяина.
– А, Б.! – Трэвис пожал мне руку тепло, серьёзно и деловито. – Как раз вовремя. Чего желаете? Утки – жареные цыплята – омар au gratin*. Лосон, этот молодой джентльмен побеспокоит вас по поводу утки. Попробуйте шампанского – боюсь, оно хуже, чем у вас в Америке – мы всё ещё в ожидании свободной торговли.

* омар au gratin (фр.) – мясо омара, запечённое с грибами и сыром.

Утка и шампанское отправились по назначению, и тут, поскольку все были поглощены своими занятиями, у меня появилось время оглядеться и рассмотреть эту компанию. Итак, во главе стола сидит наш достойный репетитор Том Трэвис. Его превосходная персона не слишком-то выгодно смотрится в свободной клетчатой охотничьей куртке, а очень умные, но определённо непривлекательные черты отнюдь не красит исключительно уродливая чёрная шерстяная «курительная шапка»*. Принимайте его таким, каков он есть, это отличный парень, сочетающий американскую разносторонность с английской основательностью. Он сносно владеет почти дюжиной древних и новых языков, а уж своим греческим мог бы поразить целый зал профессоров-янки. Вот математика – это его явный минус, но теперь она ему уже не нужна. Два года назад он изучил её достаточно, чтобы по результатам экзамена оказаться среди Младших Оптим (Junior Ops), а уж после этого ему было нетрудно получить высокое место в списке отличий Первого класса Классического Трайпоса (Tripos). А поскольку он силён в метафизике, то можно рассчитывать на то, что он получит членство (Fellowship), возможно, со второй попытки. А что же он будет делать потом? Он легкомыслен; пуританин назвал бы его беспутным, но это не испорченность, тут нет ничего преднамеренного. Это просто неизлечимая страсть к наблюдению характеров, которая влечёт его во все слои общества – как-то он странствовал с цыганами, в духе Борроу**, достаточно долго, чтобы изучить их жаргон. В политике он не поддерживает ни тори, ни вигов, в церковных вопросах придерживается juste milieu*** (по его собственным словам), ему очень нравится право и в не меньшей степени богословие – но куда больше ему нравится театр. Возможно, формально он будет числиться адвокатом, а фактически писать для «Панча»**** и других журналов. Возможно, сойдёт с ума и напишет трагедию. Возможно, кто-нибудь из его либеральных друзей в «том университете, который у нас в столице», нечестиво называемом оксфордцами и кембриджцами Stinkomalee*****, сделает его профессором греческого – или английского, или цыганского, ему всё равно – в этом великом заведении. А возможно (и здесь новоанглийского читателя просят достать носовой платок и позаимствовать у кого-нибудь флакон нюхательных солей) он останется здесь ещё на три или четыре года в качестве магистра, и его одежда будет делаться всё чернее, а галстук всё белее, пока в один прекрасный день на перегородке в холле не появится маленькое объявление о том, что «мистер Трэвис просит рекомендаций колледжа для принятия духовного сана». Ну что ж, бывают священники и похуже: он человек очень основательный и на редкость доброжелательный, проявляет большой интерес к бедным и щедро им помогает, – даже слишком щедро, потому что порой даёт им деньги, по праву принадлежащие его поставщикам – а ещё он не лезет в чужие дела, хотя в Англии это добродетель не настолько редкая и исключительная, как у нас. Всем этим Том Трэвис может когда-нибудь стать (не следует также забывать мнение его «джипа» (gyp), который относится к нему с большим благоговением и утверждает, что «мистер Трэвис уйдёт отсюда членом колледжа, а вернётся судьёй»). Пока же он бакалавр-стипендиат и частный репетитор, репутация которого на подъёме, и вот именно в этом последнем своём качестве он имеет самые тесные отношения с Б., который находится в состоянии яростной зубрёжки к майскому экзамену и очень беспокоится о его результате.

* «курительная шапка» (smoking-cap) – предмет домашней одежды джентльмена, популярный в 1840 – 1880 гг. Её носили по самой что ни на есть практической необходимости – чтобы не мёрзла голова, поскольку система отопления в английских домах той эпохи была очень несовершенна. Кроме того, она до какой-то степени предотвращала пропитывание волос табачным дымом. «Курительная шапка», вышитая собственными руками, считалась идеальным подарком для мужа или жениха, поэтому  викторианские модные журналы для леди изобиловали выкройками и схемами вышивки таких шапок.
** Борроу (George Henry Borrow, 1803 – 1881) – британский писатель, автор романов и путевых очерков о своих путешествиях в другие страны (Россию и Испанию). Был превосходным лингвистом, знал множество языков, в том числе и русский. Проявлял большой интерес к цыганам и овладел их языком настолько, что в 1835 г. издал словарь цыганского языка. Написал две книги о своих странствиях с цыганами: Lavengro (1851) и The Romani Rye (1857). Впрочем, осталось неясным, что в них правда, а что вымысел.
*** juste miliew (фр.) – золотая середина.
**** «Панч» (Punch) – британский юмористический еженедельник, издававшийся с 1841 по 1992 г. Пик его популярности пришёлся на 1840-е годы, в нём сотрудничали многие известные писатели и художники.
***** Stinkomalee – уничижительное прозвище Лондонского университета, которое было в ходу в 1840 – 1870 гг. Представляет собой слияние двух слов: stink (англ.) – вонь и Trincomalee – город и порт на о-ве Шри-Ланка, рус. Трикомали. Считается, что оно было выдумано известным викторианским остроумцем Теодором Хуком (Theodore Hook). Лондонский университет был основан в 1826 г. как светское учебное заведение, что отличало его от Кембриджа и Оксфорда, которые, как без сомнения уже поняли читатели этой книги, были теснейшим образом связаны с Церковью Англии. Поэтому он подвергался нападкам со стороны определённых политических и религиозных кругов. Поводом к насмешкам послужило то, что первоначально здание университета располагалось на месте, где когда-то не то была свалка, не то сбрасывался навоз. А слово Trincomalee было у всех на слуху, потому что о-в Шри-Ланка (Цейлон) был тогда британской колонией. Остаётся лишь добавить, что изысканное остроумие недоброжелателей не помешало Лондонскому университету стать одним из самых престижных учебных заведений мира.

На месте вице-председателя сидит Эффингем Лосон, который напоминает Боба Сойера – «промотавшегося Робинзона Крузо»*, обычно он обходится без перчаток и носит красную охотничью куртку и огромную палку. Но под этой малообещающей внешностью скрывается большая учёность, ещё больший здравый смысл и даже много душевной теплоты. Прервите его занятия в течение дня, и его манеры будут резкими, а ответы – односложными; но дайте ему сигару и тодди** с виски как-нибудь зимним вечером, и после третьего стакана он начнёт в высшей степени утончённо рассуждать о политике, литературе или богословии до самой утренней службы в часовне. Он старше Тома на несколько лет, где-то на три, а это значит, что ему уже двадцать шесть, и у него остался единственный шанс на получение членства в колледже, однако он получит его почти наверняка, – классическая филология у него достаточно хороша, чтобы компенсировать математику, а метафизика просто блестяща.

* Боб Сойер – «промотавшийся Робинзон Крузо» – персонаж романа Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба».
** тодди – горячий алкогольный напиток, в данном случае – виски с сахаром, разбавленное водой.

Справа от него и по диагонали от меня сидит красивый невысокий человек с крупным орлиным носом. С виду он очень молод, Горацио Спеддинг, но гораздо старше, чем кажется – во всех отношениях. Это крепкий орешек, его не так-то просто провести или уломать. Он закончил Итон и, конечно же, умеет слагать изящные латинские стихи и обворожительно чужд математике, что нисколько не мешает ему быть искусным и сильным логиком. Самая примечательная его черта – ;;;;;;;;*. Это особое кембриджское качество, которое можно выразить по-английски только с помощью перифраза; его можно назвать пороком, обратным лицемерию. Послушать Спеддинга в смешанной компании (особенно если среди присутствующих имеются первокурсники или сельские священники, которых можно поразить), так можно подумать, что это порочное чудовище вроде героев Эжена Сю**. При всём при этом в частной жизни это тихий и умеренный человек, с твёрдыми принципами и постоянными привычками. Выпускники Рагби его не выносят, потому что принимают его ;;;;;;;; за врождённую испорченность; он в ответ смеётся над ними и называет «Арнольдами»*** и «водичкой». В Горацио есть примесь американской крови, но едва ли вам удастся найти кого-нибудь с большим отвращением к демократическим институтам. N.B. Его отец потерял ;20,000, когда лопнул Ю. Эс. Банк (U.S. Bank). Завтра у него экзамен на стипендию колледжа, и он наверняка её получит, потому что, хоть доны терпеть его не могут, они всегда выбирают лучшего. Никто ещё не посмел обвинить их в предвзятости. А со временем он получит и членство в колледже. Тогда он, наверное, разумно вложит свой маленький капитал, потому что у него большой талант к статистике и финансам, и года через четыре-пять вы сможете встретить его в Лондоне по пути с Биржи домой, к чтению Платона. Через какое-то время с помощью связей, а они у него недурны, он получит где-нибудь место атташе или ещё какую-нибудь дипломатическую должность, и тогда горе тому иностранному дипломату, который встанет у него на пути, потому что человека коварнее Горацио свет не видывал.

* ;;;;;;;; (др.-греч.) – притворное незнание, ирония (диалектический метод Сократа).
** Эжен Сю (Marie Joseph Eug;ne Sue, 1807 – 1857) – французский писатель, один из основоположников массовой литературы. Автор множества романов, для которых характерно сочетание жестокости и юмора.
*** Арнольд (Thomas Arnold, 1795 – 1842) – директор  школы Рагби с 1828 по 1841 г. Закончил оксфордский колледж Корпус Кристи, в 1815 г. стал членом этого колледжа. В 1841 г. назначен профессором современной истории Оксфордского университета. Имел большое влияние на британскую систему образования XIX столетия. Писатель Томас Хьюз, один из бывших учеников Арнольда, изобразил его в романе «Школьные годы Тома Брауна».

Вот этот, похожий на совершившего побег заключённого, который сидит рядом со Спеддингом, – Достопочтенный Дж. Даттон, капитан Первого лодочного клуба Тринити. Хоть и сын пэра, он поступил в Кембридж в качестве «пенсионера», – вполне обычное дело теперь, когда расходы феллоу-коммонеров так велики. Он тоже итонец, как и Горацио, но более практической направленности. Ни одна лодочная вечеринка не обходится без Джорджа Даттона. Девочкам из Барнуэлла он тоже хорошо знаком, а доны поглядывают на него косо. Но он идёт через огонь, не обжигаясь*. Вмещающий в себя без последствий сколько угодно спиртного, хладнокровный и бесстрастный, как Питт или Парацельс, он является предметом удивления и восхищения своих более слабых товарищей. Послушав его разговор, вы решите, что единственным интересом на земле для него является Лодка: гонять команду по Длинному плёсу со всей возможной скоростью; носиться по холлу после обеда, наблюдая, чтобы никто из них не брал себе «сайзинги» (sizings) (знатоки говорят, что сладкое вредит дыханию); бродить по вечерам и вытаскивать их откуда угодно, чтобы они вовремя шли спать. И, однако, этот буян, этот бесшабашный капитан лодки как-то умудряется посвящать занятиям по семь часов ежедневно, и никто не способен составить ему конкуренцию в борьбе за звание Старшего Классика (Senior Classic), кроме одного спокойного, хорошо подготовленного выпускника Шрусбери (Shrewsbury). Кстати говоря, Марсден и Даттон – закадычные друзья и друг другом восхищаются, вот вам и губительные последствия соперничества и т.п. Человека в лучшей физической и интеллектуальной форме невозможно себе представить, и нет сомнений, что он займёт высокое положение в сфере юриспруденции, а возможно, станет когда-нибудь лордом Апелляционного суда, как до этого его отец, – если к тому времени ещё останутся лорды – а они останутся, хоть «Демократическое обозрение»** и утверждает обратное.

* Исайя 43:2.
** «Демократическое обозрение» (the Democratic Review, полностью The United States Magazine and Democratic Review) – американский литературно-политический журнал, издававшийся с 1837 г. по 1859 г. Джоном Л. Салливеном (John L. O'Sullivan).

А кто же сидит рядом с Даттоном? Кто же, как не доблестный Романо? Неужели этот человек англичанин, неужели в нём англосаксонская кровь? Маленький, тёмненький, с большими бакенбардами, да к тому же это имя – Романо. Да, вид у него очень иностранный, и тем не менее он англичанин, хотя и долго жил на континенте, где выучился говорить на трёх или четырёх языках, сносно играть на паре инструментов и не только разбираться в блюдах французской кухни, но и самому их готовить. Романо умён, но его университетский курс стал катастрофой, и кончит он, должно быть, тем, что бесславно получит степень среди ;;;;;;. Его первый курс прошёл хорошо, на втором ему вздумалось обидеться, потому что он не получил стипендию колледжа с первого раза, и тогда он мигрировал в один их малых колледжей (Small Colleges); не вынеся этого, вернулся, – слишком поздно, чтобы претендовать на стипендию Тринити (Trinity Scholarship). Единственным ощутимым результатом его миграции и возвращения была шутка Спеддинга. Однажды Б., не подумав, спросил: «Что могло заставить Романо мигрировать в Пемброк?»
«Видите ли, – ответил Горацио, – когда Романо обрёл достоинство второкурсника, он вдруг воспылал религиозным рвением, да так, что собирался отправиться миссионером на острова в южных морях. Но тут ему намекнули, что есть широкое поле деятельности поближе к дому, а именно в малых колледжах».
И, наконец, слева от Трэвиса сидит Уилкинсон, ещё один неудачник в том, что касается университетских отличий. Из Итона он вышел отлично подготовленным. Даже сейчас классические поэты вертятся у него на кончике языка, и когда на него накатывает, он отвечает вам стихотворными экспромтами. Так, например, я однажды встретил его в наших прекрасных угодьях как раз незадолго до четырёх – часа раннего обеда.
– Ну, Уилкинсон, вы собираетесь поглощать говядину в холле или пройдёмся тут на солнышке?
– Suave vorare bovem, sed suavius apricari*,

– не колеблясь, ответил этот производитель чередующихся длинных и коротких слогов.

* Suave vorare bovem, sed suavius apricari (лат.) – приятно поглощать говядину, но приятнее греться на солнце.

Может ли быть более прелестная спондеическая строка? Но увы, у Уилкинсона мало способностей к математике, а вкуса к занятиям ею ещё того меньше, поэтому ему в жизни не удастся подготовиться по ней так, чтобы пройти через Сенат-Хаус (Senate-House); так что Трайпос для него всё равно что книга за семью печатями. И всё же он, должно быть, получит стипендию, а возможно, даже и членство, потому что в Тринити математика не является sine qua non, хотя деспотический Хьюэлл (Whewell) стремится к этому изо всех сил. Однако более вероятно, что Уилкинсон почувствует ко всему этому отвращение и учинит какую-нибудь безумную выходку – выучится играть на флейте, влюбится или сделается католиком.
А кто же сидит по мою сторону стола? Случайный первокурсник-другой, вроде меня самого; толстый капитан одной из команд второго состава по фамилии Марсден, который пьёт пиво; тихий шотландец, безупречный «классик» и игрок в вист, но ничем не примечательный в других отношениях; и ещё – да! Вон тот спящий на другом краю дивана – это Фаулер, австралиец. Он только-только получил степень после того, как один раз провалился, и на радостях, похоже, решил допиться до белой горячки. Сейчас он отсыпается после своего первого возлияния; возможно, скоро мы увидим его во всей красе.
Пока я делал этот обзор, с едой было покончено, последний кусочек неизбежного за английским столом сыра уничтожен, последняя ёмкость с пивом опорожнена. Со стола убрали, и Порчер, верный «джип» Трэвиса, явился с большущей чашей для пунша. Эта ;;;;;; ;;;;;*, миссис Порчер, приносит лимоны и прочие необходимые принадлежности, а сам Трэвис достаёт из укромного местечка две бутылки крепкого.

* ;;;;;; ;;;;; (др.-греч.) – «усердная ключница дома» («Илиада», кн. 6, перевод Н. Гнедича).

– А в Америке делают пунш? – спрашивает мой соученик Минджи, впервые открыв рот за всё это время.
– О да, и разные другие напитки. Яичный флип, сангрию…
– Что такое сангрия?
– То, что у вас называется «негус».
– Негус ne gustandum*, – перебивает Уилкинсон.

* ne gustandum (лат.) – не следует пробовать.

– Открой-ка окно, Горацио, нужно проветрить после этого каламбура.
– Шерри-коблер, мятный джулеп, а ещё…
– Расскажите же нам, как делается мятный джулеп, – Трэвису до того любопытно, что он даже поднял глаза от чаши, содержимым которой был занят последние пять минут; неразрезанный третий лимон замер у него в руке, а забытый нож упал на стол.
– Вы не знаете? – я преисполнился самоуверенности и расправил плечи в сознании собственного превосходства. – Это напиток богов, которые соединили свои усилия для того, чтобы его состряпать. Бахус отдал для него свой самый крепкий спирт. Венера подсластила своим самым чудесным поцелуем. Помона отдала самые пикантные фрукты, Флора – самые ароматные травы, а Юпитер добавил сверху пригоршню града.
Когда я закончил излагать эту прозаическую версию стихотворения Чарльза Хоффмана*, за столом послышался взрыв аплодисментов.

* Чарльз Хоффман (Charles Fenno Hoffman,  1806 – 1884) – американский писатель, поэт и редактор. Упоминаемое здесь стихотворение так и называется – «Мятный джулеп» (The Mint Julep).

– Браво! – промолвил мой репетитор. – Представляю себе Флору с обеими руками, полными мяты, как у Деметры на фалисиях*:

;;;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;; ;;;;;;;;;;;; ;;;;;;.**

* фалисии – древнегреческий праздник урожая, посвящённый Деметре.
** ;;;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;; ;;;;;;;;;;;; ;;;;;; (др.-греч.) – Со снопами и маками в обеих руках. Заключительная строка седьмой идиллии Феокрита, которая называется «Фалисии». В последних строках поэт изображает алтарь Деметры на обмолоте и говорит, что хотел бы, чтобы ему довелось ещё раз погрузить лопату в груду зерна, когда сама Деметра, улыбаясь, стоит рядом со снопами и маками в руках.

– Б., что значит ;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;?
Я дал верный ответ, и Трэвис в последний раз помешал напиток.
Нас прервало недовольное ворчание нашего вице-председателя. Последние десять минут Лосон украшал прелестные черты спящего австралийца роскошными усами из жжёной пробки. Теперь он оторвался от своей жертвы, на которую как раз наносил заключительный штрих, и пробурчал: «Довольно об учёбе! Давайте-ка лучше песню!»
– Отлично! – ответил Трэвис, которому всё годилось. – Романо как раз получил новую в письме из Оксфорда. Давай, Романо!
И Романо сделал то, о чём его просили.

О дверь моя дубовая!
Ты тщательно закрыта.
От кредиторов ты моя
Надёжная защита.
И ясным днём, и при луне
Они ломились в дверь ко мне.
Но я их вовсе не боюсь,
Я на засов запрусь.

Хор

О дверь дубовая моя!
Видала ты немало.
Удары палки, кочерги
И неприятельской ноги
Достойно ты сдержала.

Когда я в колледж поступил,
Учился я как зверь.
Я день и ночь зубрил латынь,
Закрыв входную дверь.
Но на экзамене провал
Меня коварно поджидал.
С тех пор я стал гулять, кутить,
Приятно время проводить.

О дверь дубовая моя! и т.д.

Теперь я по уши в долгах,
И дверь закрыта снова.
А кредиторы под окном
Сожрать меня готовы.
Собравшись алчною толпой,
Они охотятся за мной.
Но дверь стоит на их пути,
Через неё им не пройти.

О дверь дубовая моя!
Видала ты немало.
Да будешь ты всегда крепка,
Чтоб кредиторская рука
Вовеки не взломала.

Последовали аплодисменты, а затем, после небольшой паузы, Даттона «попросили вызваться добровольно» (выражаясь на ирландский манер), и он тут же исполнил забавную простонародную песенку «Вилкинс и Дина», одну из версий которой можно найти в «Альманахе Бентли»* за 43 или 44 год. Песенка очень мелодичная, в ней даже слышен звон колоколов, а слова примерно такие:

* Альманах Бентли (Bentley’s Miscellany) – британский литературный журнал, основанный издателем Ричардом Бентли (Richard Bentley) и существовавший с 1836 по 1868 г. В нём сотрудничали такие известные писатели, как Чарльз Диккенс, Уилки Коллинз и др. 

Жил в Лондоне как-то богатый купец,
Красавицы-дочки почтенный отец.
А звать её Дина, а лет ей шестнадцать,
И круглая сумма должна ей достаться.

Далее с большим юмором и пафосом повествовалось о том, как Вилкинс ухаживал за прекрасной Диной; как её папаша (как это водится у папаш) имел для неё на примете другого жениха; как он мягко увещевал своё непокорное дитя в следующих трогательных выражениях:

О дочь моя Дина, тебе он не пара,
Уймись, а не то я умру от удара.

А «Вилкинс, по ейному саду гуляя», обнаружил «хладный труп» своей возлюбленной, после чего «выпил яду», который в подобных случаях всегда оказывается под рукой. Но впечатление от печальной концовки быстро сгладилось благодаря ch;ur foudroyant*, такому громкому и продолжительному, что он даже разбудил австралийца. По пробуждении Фаулер стал мишенью многочисленных шуток, наговорил бесконечное количество чепухи, потёр себе лицо в счастливом неведении относительно сделанных там дополнений, отчего всё оно стало чёрным, к непередаваемому восторгу первокурсников; спел песню, явно не рассчитанную на экспорт, и кончил тем, что сплясал импровизированный и очень энергичный хорнпайп**, без сомнения, к большой радости маленького педантичного дона, который проживал прямо под нами. Том окрестил его «Чертовски Учтивистым» и имел привычку оказывать ему разные тонкие знаки внимания, как-то красть его хлеб и топить мышей в его кувшине с молоком. Этим и закончились вечерние развлечения, и компания разошлась в половине первого ночи, кроме Лосона и нашего американца, которые оставались у Трэвиса до трёх, беседуя о богословии. К счастью, в Кембридже можно ходить или не ходить на утреннюю службу в часовне в зависимости от желания. И кто после этого осмелится утверждать, что Англия – это не земля свободы?

* ch;ur foudroyant (фр.) – громовой хор.
** хорнпайп – матросский танец.



Глава 8
Майские экзамены

Повсюду на столах бумага,
А сердце замерло в груди.
Чернила, ручки и бумага,
Ах, что-то ждёт нас впереди?

Стихотворение оксфордского бакалавра

Как можно догадаться по некоторым намёкам в предыдущей главе, хотя время от времени я и посещал различные увеселения, но уже хотя бы частично отбросил свою привычку к праздности и взялся за дело, и эта благотворная перемена произошла со мной из-за приближающихся экзаменов. Как говорят в Кембридже, меня охватила экзаменационная паника. Это был мой первый шанс заработать университетские отличия. Конечно, время от времени нас экзаменовали по греческому и латыни, но это происходило целиком и полностью по усмотрению отдельно взятых наставников от колледжа (College tutors) и не несло никаких публичных последствий. Всё ещё имея очень слабое представление об этой сложной системе, я не обратил особого внимания на то, как она работает на Трайпосах (Triposes) и экзаменах на стипендию университета (University Scholarship examinations), хотя невольно вынес кое-какое понимание этого из разговоров, которые слышал в холле. Когда в январе прошёл главный экзамен – на получение степени с отличием по математике – и Старшим Рэнглером (Senior Wrangler) стал представитель «малых колледжей», оглашение этого из ряда вон выходящего события меня не особенно заинтересовало; я тогда только что вернулся из зимней экскурсии по Дорсетширу и даже не пошёл посмотреть церемонию присвоения степеней и полюбоваться на героя дня. О Классическом Трайпосе (Classical Tripos), который состоялся в следующем месяце, я знал и беспокоился больше, отчасти потому, что этот предмет больше меня касался, а отчасти из-за необычайного обстоятельства – в тот год не присуждались Медали Канцлера (Chancellor's Medals).
Все кандидаты на степень с отличием по классической филологии должны сначала обеспечить себе место среди Младших Оптим (Junior Optimes), то есть в последнем из трёх классов отличий, на которые подразделяется Математический Трайпос. А кроме того, ежегодно присуждаются две золотые медали за успехи в классической филологии бакалаврам, которые сумели стать по меньшей мере Старшими Оптимами (Senior Optimes), т.е. заработать отличие Второго класса по математике. Обычно бывает так, что один из двух лучших «классиков» года соответствует этому условию, но между ним и Вторым Медалистом часто оказывается интервал в три или четыре человека. Таким образом, эти Медалисты – лучшие «классики» среди тех, кто показал определённый уровень знаний по математике; но, поскольку за пределами университета такие тонкие различия теряются, то у себя дома они обычно считаются лучшими филологами-классиками своего курса; порой они и в самом деле ими являются. Однако случилось так, что в том году экзамен по математике был очень труден и произвёл настоящее опустошение среди «классиков». Трое студентов Тринити и четверо из других колледжей, все – вероятные кандидаты на степень с отличием Первого класса, вообще провалились, а ещё несколько оказались «в бездне» (gulfed), то есть еле-еле заработали достаточно, чтобы спасти свою степень, но недостаточно для того, чтобы попасть в список отличий по математике, так что шанса на участие в Классическом Трайпосе они тоже лишились. Так как Первый класс списка отличий Классического Трайпоса редко превышает двенадцать человек, то выбывание семи вероятных кандидатов значительно уменьшает его в размерах; фактически, в данном случае, он насчитывал только пятерых. Более того, из этих пятерых первые трое были Младшими Оптимами и не могли претендовать на медаль. Оставалось всего двое в самом низу классового списка, и достижения их были настолько скромны, что первые два представителя Второго класса, которые соблазнились участием в экзамене на Медаль из-за недостатка кандидатов, показали себя практически не хуже. Согласно обычному стандарту, никто из них не был достаточно хорош для присвоения Первой Медали, а без Первой не могли присудить и Вторую, поэтому решили не присуждать их совсем. Это вызвало новую волну возмущения несправедливостью, которой подвергаются «классики», и напугало одного третьекурсника настолько, что он мигрировал в Оксфорд, а ещё несколько заявили, что они лучше получат степень без отличия (вместе с ;;;;;; – теми, кто не является кандидатами на степень с отличием).
В марте, примерно в то же время, что и экзамен на Медали (Medal Examination), состоялся экзамен на университетские стипендии Белла (Bell Scholarships), в котором участвовало несколько моих однокурсников, но не я. На эти стипендии могут претендовать первокурсники, которые являются сыновьями священников со скромным достатком. Задания там по большей части классические, есть и немножко математики, не сложнее простой механики, которая нужна для того, чтобы выбрать из двух лучших кандидатов, классические достоинства которых практически равны. Задания по классической филологии рассчитаны на первокурсников, поэтому более сложные авторы, такие как Фукидид, Пиндар, Аристофан, Плавт, в них не входят, как и перевод на греческий. Но и перевода на латынь прозой и стихами обычно хватает для того, чтобы отпугнуть профанов. Даётся много из Гомера и изрядное количество Цицерона. Есть также письменная работа по Священной Истории и греческому Новому Завету. Каждый год присваиваются две такие стипендии. Обычно первая, а часто и обе, достаётся кому-нибудь из Тринити. В тот год первую получил студент Сент-Джонс-колледжа.
Теперь же приближался экзамен, который меня особенно интересовал, и это был Пасхальный Экзамен Колледжа (College Easter Term Examination), в просторечии «майский». Пасхальный триместр – это третий триместр в университете, два других называются соответственно Михайловым (Michaelmas) и Великопостным (Lent) триместрами. Номинальные каникулы очень длинны, а фактические – ещё длиннее, так что учебное время в году составляет не более двадцати двух недель. Это значит, что только в течение этого времени читаются лекции и от студентов требуется жить при колледже. Студент, не склонный к учёбе, может распоряжаться остальным временем года по собственному усмотрению. Для прилежных студентов (reading men) каникулы – самая горячая пора. Когда все бездельники разъехались, куда меньше соблазнов предаваться безделью. Кроме того, каждый триместр делится на две части, и пробыв первую часть Михайлова и Великопостного триместров, студент, который может представить администрации колледжа удовлетворительную причину своего отсутствия, может уехать и устроить себе каникулы на весь оставшийся триместр, поскольку уже пробыл при колледже достаточно времени, чтобы этот триместр был ему засчитан согласно университетским правилам. Точно так же студент, который по какой-либо причине не смог явиться к началу любого из этих триместров, может появиться как раз перед началом второй части и пробыть её. Но с окончанием первой части Пасхального триместра академический год в колледже фактически заканчивается, поскольку, хотя официально он продолжается до церемонии присвоения степеней (Commencement) в июле, на деле она происходит уже на длинных каникулах (Long Vacation), а все лекции заканчиваются к «майским», и большинство студентов разъезжается.
«Майские» – одна из черт, которые отличают Кембридж от Оксфорда, потому что в последнем публичных экзаменов колледжа не существует. Первокурсников экзаменуют по классическим авторам, по которым им читались лекции в течение года, и по математике за первый курс, куда входит Евклид, алгебра и тригонометрия. Старшие курсы экзаменуют примерно так же, с той лишь разницей, что если на экзамене у первокурсников заданий по классической филологии в два раза больше, чем по математике, то у второ- и третьекурсников соотношение обратное, а то и большее в пользу математики. Между колледжами существует незначительная разница в деталях. В некоторых классический и математический экзамены разделены по времени на месяц; в некоторых на третьем курсе экзамен не проводится; в некоторых в задания по математике для первокурсников входят некоторые предметы второго курса, такие как конические сечения; в Сент-Джонc-колледже с самого начала наблюдается перевес в сторону математики, – но общая схема примерно одна и та же.
Вот и вся вводная часть.

– До чего же повезло Минджи с этой работой! Клянусь Юпитером! Как он, должно быть, расписал всё про этот афинский флот! Ну, теперь он в безопасности – то есть, если они сумеют разобрать его почерк. А чьё это было задание?
– Гулбурна*.

* Гулбурн (Henry Goulburn, 1813 – 1843) стал членом Тринити-колледжа после блестящей университетской карьеры: он был Вторым Рэнглером и Старшим Классиком 1835 г. Такое сочетание математических и классических отличий встречалось крайне редко.

– А, в последнее время он занялся изучением арабского, так что сумеет разобрать любые иероглифы. Боюсь, что это было совсем не по вашей части. А как вы? Сумели справиться с честью для себя и к удовлетворению своего репетитора? Что вы написали про флот?
– Не слишком много. Я чуть не утонул в этом вопросе, за исключением разве что триерархии*.

* триерархия – самая дорогая и обременительная из всех чрезвычайных афинских натуральных повинностей. Состояла в обязанности снарядить построенный государством военный корабль (триеру), в продолжение всей кампании содержать его в боевой готовности и командовать им. По истечении года триерарх должен был возвратить корабль в исправном состоянии и дать отчёт.

– Вы написали об аттических племенах и об аттических и спартанских месяцах?
– Вовсе нет.
– Нарисовали ту карту ;; ;;; ;;;;;;* и кампании Брасида**?

* ;; ;;; ;;;;;; (др.-греч.) – во фракийской земле.
** Брасид (? – 422 г. до н.э.) – спартанский полководец времён Пелопоннесской войны. Имеется в виду его кампания на полуострове Халкидика во Фракии, предпринятая в 424 – 422 гг. до н. э. с целью ослабить Афинский морской союз.

– Ещё того меньше.
– А что же вы сделали? Растолковали ;;;;;;;* и прочие источники дохода?
– Три страницы Бёка** полностью.

* ;;;;;;; (др.-греч.) – налог, подать.
** Бёк (Philipp August B;ckh, 1785 – 1867) – выдающийся немецкий филолог-классик и историк, член нескольких европейских академий наук. Автор ряда сочинений о древних Афинах. Впервые высказал мысль о том, что филология должна быть не самоцелью, а средством к пониманию культуры.

– И, конечно, представили им хорошенькую биографию Фукидида.
– Как песню.
– И сколько угодно Аристофана?
– В любых количествах.
– Ну, в конце концов, всё не так уж плохо. Если вы сделали это, и государственное устройство, и Эгину*, и Никия**, и объяснили эти отрывки, то, пожалуй, набрали две пятых от общего количества баллов.

* Эгина – остров в Эгейском море, который вёл постоянные войны с Афинами.
** Никий (около 470 до н. э. – 413 до н. э.) – афинский государственный деятель и военачальник. Во время Пелопоннесской войны был убеждённым сторонником мира со Спартой. Его усилия по прекращению военных действий привели к заключению в 421 г. до н. э. Никиева мира, который, однако, оказался непрочным.

Это был третий день моих «майских». Мы с Трэвисом сидели в той самой комнате, где происходило описанное выше празднество. Предметом нашего обсуждения служил двойной печатный лист, заполненный мелким шрифтом со всех сторон. Чтобы вы получили о нём наилучшее представление, я просто скопирую здесь первую страницу verbatim et literatim*.

* verbatim et literatim (лат.) – дословно и буквально.


ФУКИДИД, КНИГА IV.
Тринити-колледж, июнь 1841 г.
I. (1.) Что мы узнаём о жизни, положении и характере Фукидида из его собственных сочинений? (2.) Какая дата считается датой его рождения? (3.) Чем объясняется его первое побуждение написать историю, насколько это правдоподобно? (4.) Является ли вероятным то, что он дожил до конца войны? (5.) Какие у него были возможности для получения сведений? (6.) Какой период времени охватывает его история? (7.) Кто её продолжил, у каких авторов мы черпаем наши знания об истории Греции вплоть до того времени, когда она стала римской провинцией? (8.) Насколько вы согласны с мнением о Фукидиде, выраженном словами ;;;;; ;;;;; ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;; ;; ;;;;;;;;*?  (9.) Приведите из этой книги примеры ;;;;;;;;, ;;;;;; ;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;;, ;;;;;;;;;; и ;;;;;;;;;;;**, которые Дионисий Галикарнасский*** приписывает стилю Фукидида. (10.) Какие авторы подражали Фукидиду? Приведите примеры подражаний.

* ;;;;; ;;;;; ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;; ;; ;;;;;;;; (др.-греч.) – многие полагали, что он хвалил лакедемонян и хаял афинян.
** ;;;;;;;; (др.-греч.) – яркость, ясность, отчётливость.
;;;;;; ;;;;;;;;; (др.-греч.) – поэтический стиль.
;;;;;;;;;;;; (др.-греч.)  – ассонанс (повторение гласных звуков в высказывании).
;;;;;;;;;; (др.-греч.) – использование пар одинаковых по длине предложений (риторический приём).
;;;;;;;;;; (др.-греч.) – противопоставление.
;;;;;;;;;;; (др.-греч.)  – игра слов.
*** Дионисий Галикарнасский (ок. 60 до н.э. – после 7 н.э.) – греческий историк, ритор и критик. Здесь речь идёт о его труде «О Фукидиде».

11. (1.) Опишите государственное устройство Афин в период Пелопоннесской войны. (2.) Насколько оно отличалось от того, которое было установлено Солоном*? (3.) Какие основные политические меры были введены Периклом? Как они повлияли на репутацию и государственный строй Афин? (4.) Какие основные политические партии существовали в то время в Афинах, кто были их лидеры? (5.) Что понимается под ; ;;;;;;;;;**? О ком нам сообщается, что он занимал это положение?

* Солон (между 640 и 635 – около 559 до н. э.) – афинский политический деятель, поэт и законодатель. Считался одним из семи мудрецов Древней Греции. Основоположник афинской демократии.
** ; ;;;;;;;;; (др.-греч.) – руководство народом; демагогия – заискивание у народа.

III. (I.) Когда была написана пьеса Аристофана ;;;;;;*? Кратко изложите её содержание. Переведите следующие строки и найдите в данной книге отрывки, которые их иллюстрируют.

* ;;;;;; (др.-греч.) – «Всадники».
 
;;; ;;;;; ;; ;;;;
;;;;; ;;;;;;;;; ;; ;;;; ;;;;;;;;;,
;;;;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;; ;;;;;;;;;
;;;;; ;;;;;;;; ;;; ;;' ;;;; ;;;;;;;;;;,
;;. 54, 599.
(На днях
Лаконское я тесто замесил
В корыте; он, меня надув ехидно,
Из рук схватил мои труды… и подал.)

«Всадники», перевод А. Станкевича.

;;;;;;; ;;;;; ;;;;;;;; ;;;; ;;; ;;;;
;;;;;;; ;;;;;;; ;; ;;;;; ;;;;;; ;;;;;
;;;;;;;;;;;;;;;;; ;;;; ;; ;;;;;;;;;.

;;;. 665, 899. (Сама она пришла к вам после Пилоса*
С котомкой, договоров полной доверху.
Над ней в собранье трижды посмеялись вы.)

«Мир», перевод А. Пиотровского.

* Пилос – стратегически важный город на Пелопонесском полуострове. Оба вышеприведённых отрывка касаются победы афинян над спартанцами при Пилосе. В 425 г. до н. э. афинский полководец Демосфен разбил там спартанский флот, что заставило спартанцев заключить перемирие. В 424 г. до н.э. другой афинский военачальник, Клеон, разбил отряд спартанцев на острове Сфактерия близ Пилоса. В отрывке из «Всадников» Аристофан, противник Пелопонесской войны, высмеивает Клеона и даёт понять, что он ловко присвоил себе победу, одержанную другими. В отрывке из комедии «Мир» речь идёт об упущенной возможности заключить мирный договор со Спартой в 425 г. С «котомкой, договоров полной доверху», к афинянам приходила богиня мира.

4.) Приведите любые другие отрывки из Аристофана, которые имеют отношение или иллюстрируют события, упоминаемые в этой книге. (5.) Назовите любые примеры таких аллюзий на политические события дня у трагиков. (6.) Процитируйте строки Еврипида, которые предположительно относятся к Клеону*, и отрывок из Платона, имеющий отношение к сражению при Делии**.

* Клеон (до 470 г. н.э. – 422 г. н.э.) – афинский политический деятель, стратег во время Пелопонесской войны, ярый сторонник войны со Спартой. Был владельцем кожевенной мастерской. Остался в истории как «демагог» – т.е. популистский лидер, достигший влияния благодаря владению ораторскими приёмами и заискиванию перед народом. Высмеивался в комедиях Аристофана. Мнение Фукидида о Клеоне также неблагоприятно.
** сражение при Делии (424 г. до н.э.) – битва между афинскими и беотийскими войсками в ходе Пелопонесской войны. Завершилась тяжёлым поражением афинян.
 
IV. ;;;;;;; ;;; ;;;;; ;;; ;;;;;;;; ;;; ;;;;;;, ; ;; ;;;;;; ;;;;;; [;; ;;;;;;;;;;;;;], ;;;' ;;; ;;; ;;;;;;;; ;;;;;;;;;. Cap. 21.*

* (др.-греч.) Лакедемоняне обязаны возвратить Нисею, Пеги, Трезен и Ахайю, – все города, приобретенные ими не войной, но по прежнему соглашению. (Гл. 21).

(1.) Какое положение занимали ;;;;;; и ;;;;;*? Объясните, в чём заключалась их важность для противоборствующих сторон, приведите любые отрывки из Фукидида, которые иллюстрируют это. (2.) Каково было политическое состояние ;;;;;;; и ;;;;;**? (3.) Что подразумевается под ; ;;;;;;; ;;;;;;;;***? Назовите дату этого события и обстоятельства, которые к нему привели. Каковы были его последствия для владычества Афин?

* ;;;;;;, ;;;;; (др.-греч.) – Нисея, Пеги.
** ;;;;;;;, ;;;;; (др.-греч.) – Трезен, Ахайя.
*** ; ;;;;;;; ;;;;;;;; (др.-греч.) – предыдущее соглашение.

Ну как, дорогой мой читатель, для вас это достаточно серьёзно? Если нет, то хотелось бы мне, чтобы вам пришлось зубрить эти «вопросы по Фукидиду» так, как мне, и исписать ими сорок страниц* без одной за четыре часа.

* здесь имеются в виду отнюдь не тетрадные страницы. Это была так называемая scribbling paper – листы большего формата, чем А4.

В наших колледжах экзамены не являются чем-то особенно важным ни для одной из сторон. Но в Кембридже экзамены колледжа и университета – это  важнейшие элементы всей системы. Это единственные признаваемые мерила успеха, за исключением только нескольких академических наград за стихотворения и эссе; их результаты публикуют все лондонские газеты, точно так же, как сообщения о последней прогулке королевы английской или последней революции королевы испанской. Вознаграждением является не только почёт, оно имеет также материальное выражение в виде книг, столового серебра и денежных сумм от пяти долларов до пяти сотен и даже больше, которые достаются успешным кандидатам. Что же до объёма необходимого чтения, требуемой точности выполнения и краткости промежутка времени, который на это даётся, то эти экзамены не имеют себе равных в истории. А что касается подробностей, которые необходимо знать, и достижений, которые на них имеют место, то я видел серьёзных богословов и профессоров по нашу сторону Атлантики, которые с сомнением покачивали головами, так что я не хочу пугать вас с самого начала, а с осторожностью начинаю с экзамена на первом курсе, который, как вы и сами можете догадаться, относится к самым лёгким, потому что ограничен по области охвата, и у вас есть общее представление о той работе, которую вам предстоит проделать, в то время как на Трайпосе единственное, в чём вы можете быть уверены, так это в том, что вас могут спросить о чём угодно.
В течение трёх триместров вашей жизни в колледже, которые продолжаются приблизительно с двадцатого октября и почти до конца мая, вам читают лекции по трём классическим предметам, куда входит одна греческая трагедия, или книга, или речь одного из греческих историков или ораторов, и то же самое какого-нибудь латинского автора. Конечно, вы должны уметь переводить это с любого места и объяснить все многообразные толкования и интерпретации. Но это даже ещё не полдела – едва ли треть. Вам потребуется огромный объём сопутствующего пояснительного чтения.
Нашей пьесой был «Агамемнон» Эсхила. Теперь что касается письменных ответов на вопросы, или, как их часто называют, «зубрильной» работы (cram paper). Прежде всего вы должны усвоить всё, связанное с устройством греческой сцены и историей греческой драмы, для чего в больших количествах поглощаете «Греческий театр» Дональдсона*, «Об «Эвменидах» Мюллера** (в переводе) и его же «Историю греческой литературы». Затем, вы изучаете всё, что только можете найти об истории действующих лиц; все сходные отрывки из греческих, римских и английских писателей, которые предположительно подражали старику Эсхилу. Затем освежаете свою греческую географию, рисуете карты сигнальных огней, которые шли от Трои и т.д. Наконец, вам обязательно следует прочитать две оставшиеся пьесы трилогии, потому что по ним тоже могут быть вопросы; возможно, придётся переводить какой-нибудь славненький кусочек из «Эвменидов», в котором не разберёшься с помощью одной только интуиции. Точно так же и с четвёртой книгой Фукидида: вы зубрите всё, что только можно, обо всех, упоминаемых у Фукидида вообще и в этой книге в частности, в том числе в больших количествах Тёруэлла***, Бёка, «Дорийцев» Мюллера и тому подобное. А для десятой и одиннадцатой книг писем Цицерона к Аттику (это был наш предмет по латыни) вам понадобится знание всех выдающихся людей этого периода и юридических вопросов, о которых там заходит речь {напр., брак, наследство, комиции****). Да, забыл один пустячок. Вам нужно будет переводить английскую прозу на греческий и латынь прозой, английские стихи на греческий ямбическими триметрами и часть какого-нибудь хора из «Агамемнона» на латынь, а возможно, и на английский, стихами. Это то, что здесь называется Сomposition*****, и делать это вы будете без помощи книг или какой-либо другой.

* Дональдсон (John William Donaldson, 1811 – 1861) – английский филолог и исследователь библейских текстов.
** Мюллер (Karl Otfried M;ller, 1797– 1840) – немецкий филолог-классик,  исследователь древности, поклонник древней Спарты.
*** Тёруэлл (Connop Thirlwall, 1797 – 1875) – британский епископ и историк. Главный труд – «История Греции», первый том которой вышел в 1835, а последний в 1847.
****  комиции – народное собрание в Древнем Риме.
***** Сomposition – обычное значение этого слова – «сочинение». Однако кембриджское значение отличалось от общепринятого: словом Сomposition в Кембридже обозначался перевод с английского на классические языки, а сочинение в привычном нам смысле называлось Original Composition.

Так вот, любой из этих предметов открывает перед вами очень широкое поле деятельности, достаточно широкое, чтобы привести в замешательство новичка, и вот тут-то в игру вступает гений вашего частного репетитора.
Частное репетиторство нигде не упоминается в уставе университета или колледжей, это дело сугубо личное и индивидуальное. И однако, после экзаменов это наиболее важная черта обучения в университете, а публичные лекции по сравнению с ним превратились в нечто второстепенное. Английские частные репетиторы (private tutors) во многих отношениях напоминают немецких профессоров; конечно, у них нет явной официальной поддержки университета, но её эквивалентом является заключительный экзамен на получение степени, который все они сдали, и ни один человек, которому не удалось получить степень с отличием высокого класса, не надеется и не пытается залучить в свою команду репетируемых многообещающих студентов. Конечно, худшие репетиторы вполне подходят для худших студентов – ;;;;;; для ;;;;;;. В последнее время наблюдался некоторый протест против частного репетиторства, однако оно является если не жизненно необходимым, то очень важным элементом всей системы, и его следует не просто терпеть, как неизбежное зло, а признавать очевидным добром. Единственным последствием его уничтожения будет то, что все университетские отличия по классической филологии достанутся выпускникам публичных школ. Так называемый «итонский мальчик» (Eton boy) – это молодой человек девятнадцати лет, который по знанию классических авторов опережает выпускника Йеля или Гарварда года на два, а по отточенности стиля опережает его безмерно. Единственный способ дотянуть не получившего соответствующей подготовки человека до такого уровня, чтобы он мог составить конкуренцию подобным соперникам, это уделять ему очень много индивидуального внимания. Трэвис, безусловно, за семь месяцев вдолбил в меня больше, чем я сумел бы без посторонней помощи усвоить за два года, и я всегда буду с благодарностью вспоминать о том, сколько усилий он для этого приложил. Но даже с самым лучшим репетитором – а ведь не у каждого есть такой Трэвис – вы должны быть решительно настроены прочитать в шесть раз больше, чем понадобится на экзаменах, потому что можно лишь в общих чертах предугадать ту область, из которой будут вопросы, но ни единого вопроса нельзя точно знать заранее.*

* Все экзаменационные задания печатаются в типографии Питт Пресс (Pitt Press) самым таинственным образом и выходят из рук печатника минут за пять до того, как раздаются студентам, причём их присылают экзаменатору в запечатанном пакете с надёжным посыльным (прим. автора).

Всё ещё ни слова не было сказано о математике. Меня часто спрашивают: «Почему вы, с вашими классическими вкусами, отправились в Кембридж, а не в Оксфорд?» На что я всегда отвечаю, что в Кембридже больше классической учёности, чем я когда-либо мог надеяться приобрести. Истина заключается в том, что кембриджцы как филологи-классики ничуть не хуже оксфордцев, просто первые сильнее в греческом, а вторые – в латыни, и в Кембридже вас вдобавок ещё пичкают математикой. Но экзамены колледжа на первом курсе включают в себя, как уже было сказано, только Евклида, алгебру и тригонометрию. Студенты-«математики» изучили всё это ещё до университета, а «классики» не желают этим заниматься почти до самого выпуска. Поэтому слишком большие знания с одной стороны и слишком маленькое желание их приобретать с другой ведут к тому, что лекции по математике посещаются очень слабо, а поскольку три работы по математике дают чуть больше половины количества баллов, которое можно получить за шесть работ по «классике», то на математическую часть экзамена обращают сравнительно мало внимания. «Классик» может проигнорировать на экзамене всю математику кроме Евклида, но будущий Старший Рэнглер не рискнёт позволить себе подобную вольность с классической частью экзамена. На старших курсах ситуация меняется на противоположную.
Я не открывал книги по математике более двух лет, да и вообще не собирался вновь беспокоить точные науки, но по мере приближения «майских» начал нервничать и по совету Трэвиса нанял на последний месяц репетитора по математике. Но Данни быстро обнаружил, что за такой короткий срок ничего со мной не сделаешь. Мои познания в математическом анализе были как раз достаточны для того, чтобы предположить, что в какой-то период своей жизни я открывал учебники Вуда (Wood) и Пикока (Peacock)*. Поэтому пришлось мне снова заняться Евклидом, которого «классикам» сам Бог послал. Не только на этом экзамене, но и на экзамене на стипендию, и на ужасном, ненавистном математическом Трайпосе он служит им хорошую службу. Наши труды должны были начаться в среду. Последние два дня я посвятил повторению первых четырёх книг Евклида и шестой, и к восьми часам вечера во вторник они у меня были готовы к немедленному употреблению.

* два основных учебника по алгебре. Необходимо иметь в виду, что алгебра, тригонометрия и т.д., как их преподают и спрашивают на экзаменах в Кембридже, очень отличаются от того, что проходит под теми же названиями в наших колледжах. Так, например, от трети до половины письменной работы по алгебре (на которую отводится пять часов) состоит из вопросов, которые в Йеле называют задачами (problems) и присуждают за них специальные награды. А из 22 вопросов в работе по Евклиду пять или шесть взяты из оригинала, их называют «deductions» (доказательства теорем) (прим. автора).

В девять часов следующего утра перед нами распахнулись двери холла. Узкий проход между ширмами и кладовой был полон народу, совсем как перед обедом в четыре часа, но теперь тринитарианцы толпой направлялись на банкет другого рода. Столы были накрыты зелёным сукном вместо белого льна, а внушительные куски говядины и баранины и блюда с дымящимся картофелем уступили место обилию канцелярских принадлежностей. Даже стол на возвышении разделил общую участь. За тем самым столом, где я так недавно лакомился весенним супом* и сёмгой, молодыми утками и горошком, пирогом с ревенем и заварным кремом**, запивая это старым хересом quantum sufficit*** с учёным остроумием донов в качестве приправы, я был теперь обречён – столь переменчива судьба человеческая – писать, стараясь уложиться в установленное время, четыре утомительных часа. В те дни меня нелегко было вывести из равновесия, потому что даже если мальчик застенчив от природы, то учёба в большом американском колледже, речи, часто произносимые перед большой аудиторией, сочинения обо всём на свете с последующим чтением своих писаний на публике и т.д. наверняка это из него выбьют. И всё же утром в ту среду я изрядно волновался и целых пять минут не мог собраться, чтобы спокойно начать писать о pons asinorum, которым начиналась наша письменная работа, хотя знал его со школьной скамьи. В Оксфорде в письменной форме сдаётся часть экзаменов, а в Кембридже**** – практически все. Этому способу отдают предпочтение перед экзаменом viva voce*****, среди прочего, на том основании, что это более справедливо по отношению к робким и застенчивым людям. Его преимущество в этом отношении несколько преувеличено: хотя в каждый текущий момент волнение не столь велико, но зато более продолжительно, и скрип сотен перьев по бумаге со всех сторон вокруг вас заставляет ужасно нервничать. Затем, мелкие огрехи на viva voce вам могут простить или даже не заметить, но litera scripta manet******; всё, что написано пером, будет подвергаться критическому рассмотрению тщательно и хладнокровно. Что за жуткая мысль!

* весенний суп – суп-пюре из весенних овощей (спаржа, зелёный горошек, листовые овощи). Светло-зелёный цвет этого супа символизирует весну.
** англичане едят пирог вместе с заварным кремом (custard), поливая первый вторым. Если бы такое проделывали мы, они бы сказали, что это грязная привычка (прим. автора).
*** quantum sufficit (лат.) – в достаточном количестве.
**** В эти экзамены включался и маленький viva voce, равный по объёму примерно одной двадцатой или одной двадцать пятой их части (прим. автора).
***** viva voce (лат.) – букв. «живым голосом», т.е. устно.
****** litera scripta manet (лат.) – написанная буква остаётся (что написано пером, не вырубишь топором).

«Заканчивайте свои работы, джентльмены», – сказал в час дня экзаменатор, который всё это время важно вышагивал взад-вперёд. (Этот экзаменатор никогда не является преподавателем, читавшим вам лекции, или вашим наставником от колледжа, и уж конечно не является вашим частным репетитором.) В два часа холл вновь приобретает свой обычный и более дружелюбный вид, поскольку обед перенесён на два часа раньше; в четыре мучение начинается снова и продолжается до восьми. Вечером ужин специально по этому случаю, и как же он уничтожается! Как исчезают груды холодной говядины и омаров, лежащие перед экзаменующимися! Юные леди порой представляют себе студентов хрупкими, бледными юнцами, которые живут на чае с тостом. Это огромная ошибка. Те, кто серьёзно учится, едят тоже всерьёз. Как-то летом напротив меня за столом стипендиатов сидел Старший Рэнглер, и на то, как он расправлялся с куском говядины, любо-дорого было смотреть.
Так прошло четыре дня, по восемь часов одновременного думания и писания со всей возможной скоростью ежедневно и по два-три часа зубрёжки в перерывах (хотя в теории считается, что во время экзамена нельзя даже заглядывать в книгу, а желательно прекратить это делать за два-три дня до него, чтобы ум был свеж и энергичен, но мало кто обладает достаточным хладнокровием, чтобы следовать этому на практике), и долгие прогулки в ночи, совсем не похожие на обычный моцион. До сих пор дела мои шли даже лучше, чем я рассчитывал, однако в понедельник предстояла работа по алгебре, и мысль о ней лишала меня покоя всё воскресенье. Один друг, любезно поставивший на меня десять шиллингов, пытался утешить меня тем, что если я как следует справился с классической частью, то всё будет в порядке и без алгебры, а если нет, то сколько бы мне ни удалось сделать в понедельник, это уже ничего не изменит. Однако его вполне справедливые уверения не могли утешить меня полностью. Куда больше взбодрила меня прогулка по угодьям Тринити, на которую мы с Трэвисом потратили большую часть дня. Если бы в моём распоряжении на пять минут оказалось перо Дизраэли* – или хотя бы По – чтобы описать эти угодья такими, каковы они на самом деле! Северная и южная аллеи представляют собой естественные аркады, накрытые пышным балдахином из сучьев великолепных конских каштанов, которые раскинули их, как руки, на пятнадцать футов прямо через дорожку и почти до ограды лужков, что лежат посередине, в низинке. Западная аллея отделена от большой дороги широкой канавой и двойным рядом лип, а восточная тянется вдоль зелёных берегов речушки Кем, которая там такая узкая и кажется такой правильной даже в своих неправильностях, что больше похожа на искусственный ручей в ландшафтном парке, чем на настоящую речку. Взойдём на этот мостик; время правления Хьюэлла ещё не наступило, так что можно не опасаться, что этот достойный, но несколько деспотичный человек подъедет к вам верхом и сообщит, что «мост предназначен для того, чтобы через него переходить, а не для того, чтобы слоняться». К востоку прямо перед вами готический вход в Новый двор (New Court), а к северу от него библиотека колледжа, простое и строгое здание, построенное из камня причудливого жёлто-оранжевого оттенка, которому нет равных по красоте и прочности. Переведите взгляд ещё дальше к северу, и над излучиной Кема, на лужайке, раскинувшейся на широком склоне, вы увидите большое, похожее на замок здание из того же жёлтого камня, изобилующее шпилями и башенками. Это – Новый корпус (New building) Сент-Джонс-колледжа. К югу от нас два более древних моста и обилие зелени, над которой поднимаются величественные башни Кингз-колледжа. Обратившись на запад, вы заглянете прямо в центральную аллею сквозь арки из ветвей растущих рядами лип. Она не очень длинная, где-то в восьмую часть мили, но когда вы смотрите сквозь неё с моста, кажется, что она соединена с «садом членов колледжа» (Fellows' Garden) через дорогу** и продолжается как прямая линия до самой колокольни церкви в деревне Котон, в которую упирается ваш взгляд в нескольких милях отсюда.

* Дизраэли (Benjamin Disraeli, 1804 – 1881) – политик, литератор, государственный деятель, дважды премьер-министр Великобритании. В молодости написал ряд романов. Примечательно, что автор явно считает Дизраэли более выдающимся писателем, чем По. При этом сейчас романы Дизраэли интересны только специалистам, в то время как Эдгар Аллан По является признанным классиком американской литературы.
** у членов нашего колледжа было два сада, один на территории колледжа, другой за её пределами (прим. автора).

Картина не будет полной без студентов, которые все до одного в академических шляпах и мантиях, так как сегодня воскресенье. Синяя мантия Тринити не царит безраздельно в своих собственных аллеях, можно заметить и другие: мантию Пемброк-колледжа (Pembroke) с закрытыми рукавами и отверстием у локтя, Крайстс-колледжа (Christ’s) и Кэтринз-колледжа (St Catharine’s) со своеобразными сборками спереди и Сент-Джонс-колледжа* с тремя бархатными полосками на рукаве, которые ни с чем нельзя перепутать. Тут и там можно также увидеть городского обывателя или служанок с детьми. Здесь-то мы и прогуливались, складывая баллы и высчитывая мои шансы на получение отличия Первого класса, и вот каковы были наши вычисления.

* раньше студенты всех колледжей имели жаргонные клички, представляющие собой названия разных животных; ни одна из них не прижилась, кроме «джонсианских свиней» (Johnian pigs). Новый мост их колледжа в просторечии зовётся Суэцким перешейком, а три бархатные полосы на их рукавах называются crackling (прим. автора).

Общая сумма баллов по всем работам составляет 3000, но никто никогда не набирает полное количество. Отчасти это из-за большого объёма «зубрильных» работ, которые намеренно составляются таким образом, чтобы охватывать как можно больше материала, так, чтобы каждый мог найти в них что-то такое, что он в состоянии сделать; а отчасти из-за того, что крайне редко (даже можно сказать никогда) один и тот же человек бывает первым и по классической части, и по математической. Лучший студент курса набирает от 2000 до 2400. Нижний предел Первого класса – 1200, но иногда он повышается, потому что на экзаменах в Кембридже большее значение имеет интервал, а не набранное количество баллов, то есть относительная, а не абсолютная величина; вот потому-то так трудно предсказать своё место в рейтинге более или менее точно. Поскольку все экзаменаторы требуют величайшей тщательности выполнения, а большинство из них и величайшего изящества стиля, вы должны беспокоиться не только о том, сколько вы сделали, но и о том, как вы это сделали. Лучше написать мало, но продуманно и изысканно, чем много, но небрежно, и в Четвёртом и Пятом классах часто попадаются несчастные, которые исписали не меньше бумаги, чем тот, кто идёт первым в списке. Допустим, у нас имеется 130 первокурсников, которые разделяются на девять классов, причём Первый класс обычно насчитывает от двадцати до тридцати человек. Набрать пятьдесят баллов вполне достаточно, чтобы не провалиться, но всегда находится двое-трое слишком глупых и одновременно слишком ленивых, которым это не удаётся. Имена этих трутней публикуют отдельно, как «не достойных попадания в классы», и потом их в частном порядке отчитывает глава колледжа (Master) и старшие члены (Senior Fellows). Если студент проваливается на экзамене колледжа два раза подряд, ему обычно рекомендуют попробовать, не окажется ли для него полезней воздух какого-нибудь из «малых колледжей», или посвятить себя какому-нибудь иному роду деятельности.
– Вы получите полную или почти полную сумму баллов за свои переводы на английский, – сказал Трэвис, – я так надеюсь. Запишите, 600. И можно с уверенностью сказать, что половину за «зубрильные» работы – это ещё 450. Вот насчёт ваших переводов с английского (Composition) я не знаю. Латинские стихи вы делали?
– Не хватило времени.
– Может, это и к лучшему. За греческие ямбы вы много не получите. Затем греческая проза – тут вы кое-что заработаете, хотя и не очень много, а латинская проза у вас очень приличная, за неё вы можете получить две трети баллов. В целом, если прибавить сюда и ваши английские стихи, которые принесут вам некоторый ;;;;; от Банбери*, вы можете получить четверть баллов за всё это вместе, 75 из 300. Добавьте сорок баллов за четыре viva voce. Сколько всего получилось?

* Банбери (Edward Herbert Bunbury, 1811 – 1895) – английский филолог-классик, писатель, политик (избирался в Палату общин от Либеральной партии). Автор статей для Британской энциклопедии и словарей. В 1833 стал Старшим Классиком, затем был избран членом Тринити-колледжа.

– 1165.
– Сколько вы сделали заданий из Евклида? Пятнадцать?
– Нет, четырнадцать. Одно из них было доказательством теоремы (deduction).
– Предположим, одно неправильно; всего в работе было двадцать одно задание, а за шесть доказательств теорем дают только половинное количество баллов. Допустим, вы набрали половину суммы, а я думаю, что меньше, – скажем,  170 из 400.
– Потом я ещё сделал полностью три вопроса по тригонометрии.
– Добавим и это на случай непредвиденных осложнений. Это даёт нам 1300. Вы в безопасности. Послушайтесь моего совета, не переживайте из-за алгебры.
Но наш молодой человек не мог последовать этому отличному совету и продолжал нервничать из-за алгебры, да так, что всю ночь не сомкнул глаз, потому что, если бы работа оказалась лёгкой, то можно было бы заработать ещё сотню баллов, если не больше, а тогда в том, что он попадёт в Первый класс, не было бы уже никаких сомнений. Конечно же, работа лёгкой не была, и я сделал, пожалуй, четыре задания, просидев над ними столько же часов, а когда вышел, то с отвращением бросил лист с вопросами в огонь. Но, по крайней мере, мучения мои закончились, и это было огромным утешением. В тот день я пообедал за двоих, лёг спать, когда ещё не было и девяти, и проспал пятнадцать с половиной часов. Кое-кто из моих друзей утверждает, что с тех пор я так и не проснулся как следует. На следующий день я совершил долгую прогулку верхом; всё это повторялось и в последующие дни, а когда я был не в седле, то читал свежие журналы, потому что, пока мы во всю мочь царапали перьями, май превратился в июнь. С помощью такой разрядки мне удалось к пятнице привести себя в сносное состояние тела и духа и подготовиться к объявлению результатов. Тем временем начали распространяться слухи. Просочились ошибки перевода, вроде того, что один студент перевёл novas tabulas* как «новую мебель», а другой – ;;; ;;;;; ;;;;** как «у скамьи отсутствует верх». Возникали споры по поводу того, кто окажется первым студентом курса***, и будет ли это Парсонс, капитан Шрусбери (Captain of Shrewsbury)****, или Ротерманн, Ньюкасловский стипендиат из Итона, или Хенслоу из лондонского Кингз-колледжа (King's College), или Макинтош из Глазго (потому что иногда в Кембридж попадают и первоклассные шотландцы). Наконец, поздним вечером в пятницу, когда я в одиночестве готовил себе чашку чая, один из моих друзей ввалился ко мне в комнату с приятным известием, что «у нас всё в порядке». Вот так моё имя и появилось во всех кембриджских и лондонских газетах вместе с двадцатью тремя другими именами получивших отличие Первого класса на экзамене первокурсников Тринити-колледжа, что кроме чести означало ещё и награды в виде книг, которые должны были вручаться нам на День Поминовения (Commemoration) в следующем ноябре, для чего колледж выделил ровно девятнадцать шиллингов и шесть пенсов и предоставил нам добавлять к этой сумме столько, сколько мы пожелаем. Такого рода жульничество является общей чертой английских и американских колледжей.

* novas tabulas (лат.) – отмена долговых обязательств в Древнем Риме.
** ;;; ;;;;; ;;;; (др.-греч.) – не время медлить. Ошибка основана на разных значениях слова ;;;;; – «скамья» и «бездействие».
*** фамилии в списках классовых отличий расположены в алфавитном порядке, но кто занял первые восемь-десять мест, как правило, становится известно (прим. автора).
**** первый ученик публичной школы зовётся «капитаном школы» (прим. автора).



Глава 9
Первые длинные каникулы. Плохое начало. Кембриджская кредитная система.

Кто друг в беде, тот друг везде.

Conticuere omnes (лат.). – Смолкли все…
Вергилий, перевод С. Ошерова.

И все они залезли в долги…
Вольный перевод.

Полностью придя в себя после недельного отдыха, и к тому же воодушевлённый благоприятным результатом экзаменов, я отправился на две недели в Лондон, чтобы доставить рекомендательные письма к различным лицам и немного посмотреть на великую столицу. Было начало июня, самое приятное и оживлённое время года, когда даже Лондон может похвастаться малой толикой солнца, и в это столпотворение домов, чем-то напоминающее подземелье, и бесконечный лабиринт грязных улиц проникает тут и там случайный солнечный луч. Но у меня «в городе» (in town), как это называют англичане, не было достаточного количества знакомств, чтобы ежедневно обедать вне дома, а в этом случае чужестранец в Лондоне может легко обнаружить, что ему некуда девать время – даже если дело происходит во время всеобщих выборов, как оно и случилось; поэтому не прошло и пятнадцати дней, как я вновь оказался в Кембридже и принялся за учёбу.
Учёба во время каникул? Именно так; потому что можно принять за общее правило, что установления и обычаи колледжей в Англии прямо противоположны таковым в Америке. В Америке вы встаёте и отвечаете преподавателю, который слушает вас сидя; в Англии вы сидя отвечаете преподавателю, который стоит у своего стола. В Америке вы шестнадцать раз в неделю посещаете часовню, а иначе горе вам; но при этом вы можете не ночевать в своей комнате хоть целую неделю, и никто об этом не узнает, да никому до этого и дела нет. В Англии количество служб в часовне, которые вы должны посетить, равно примерно семи, и вы сами можете выбирать, посетить ли её утром или вечером; зато вы не можете покинуть территорию колледжа после десяти вечера, а если, находясь в городе, вернётесь в колледж после полуночи, то очень вероятно, что на следующее утро вы кое-что по этому поводу услышите. В Америке вы можете расхаживать в любой одежде, лишь бы она не оскорбляла общественную нравственность, и юнцы нередко приходят в часовню и в класс в драном халате под предлогом, что это плащ; в Англии в стенах колледжа вы должны скрупулёзно придерживаться академического костюма, и желательно, чтобы под ним у вас не слишком часто видели белое пальто или иные эксцентричные одеяния. В Америке варка кофе в своей комнате поставит вас под подозрение, а уж если этот жупел, ваш наставник, обнаружит у вас бутылку вина, то решит, что вы испорчены окончательно. В Англии вы можете выпить бутылку, или две, или шесть, пригласив для этого столько друзей, сколько пожелаете, и если только вы не всполошите весь двор своим неуёмным весельем, вам не стоит бояться неудовольствия своего наставника; напротив, превратите свой ужин в роскошный обед, и он сам с удовольствием к вам присоединится, – и ваш наставник от колледжа (college tutor), и ваш частный наставник-репетитор (private tutor), – и будет поглощать свою долю горячительных напитков, а потом сыграет с вами роббер-другой. В Америке вы не можете жениться, а ваш наставник может; в Англии вы можете жениться, а он – нет*. В Америке вам и в голову не придёт открыть книжку на каникулах. В Англии каникулы – как раз то время, когда вы учитесь больше всего. Действительно, если каникулы в общей сложности занимают более полугода, тот, кто на них бездельничает, не много успеет за время университетского курса. К тому же на каникулах, особенно на длинных, есть все условия для занятий, то есть отсутствует соблазн не заниматься и всякие помехи: нет ни больших обедов, ни винных вечеринок, ни вечеринок с ужином, студенты-буяны не устраивают шум во дворах, нет ни захватывающих гребных гонок, ни лекций (из-за системы частного репетиторства публичные лекции, за немногими счастливыми исключениями, скорее мешают, чем помогают лучшим студентам), на посещение часовни закрывают глаза больше, чем когда-либо, город исключительно скучен и безжизнен. Когда я был болен в Кембридже на протяжении большей части двух длинных каникул и мог заниматься всего по несколько часов в день, он казался мне самым безлюдным и пустынным местом на свете. Казалось, что в городе никто не живёт. Торговцы, кто только может, уезжают из Кембриджа, а из 1800 студентов не остаётся и 200. Те, кто остаётся в колледже (от полудюжины до сорока человек в зависимости от его размера), все связаны общим делом – учёбой; даже самая лёгкая их беседа хоть сколько-нибудь затрагивает профессиональные темы, и, если они не были лично знакомы раньше, то успевают познакомиться до истечения трёх месяцев. В самом деле, жизнь в колледже на каникулах настолько привлекательна, что перед донами встаёт сложная задача – как удержать студентов от того, чтобы они оставалась в колледже на длинные каникулы. В «малых колледжах» это создаёт серьёзные трудности, потому что немногочисленные должностные лица какого-нибудь из этих небольших по размеру заведений часто хотят отправиться путешествовать en masse** и закрыть свой колледж, – «как интернат на каникулы», насмешливо говорят представители Тринити и Сент-Джонс-колледжа. Но в Тринити стипендиаты (scholars) и сайзары (sizars) имеют такое же право оставаться в колледже на каникулах, как и сами члены (Fellows), потому что это предусмотрено уставом, к тому же ряды студентов пополняются за счёт бакалавров, готовящихся к экзамену на членство в колледже. Однако, поскольку руководство колледжа остаётся в меньшинстве, – порой в наличии имеется всего два-три члена колледжа, – всем студентам, кроме стипендиатов и сайзаров, предписывается его покинуть, за исключением некоторых, которым удаётся получить разрешение остаться в качестве особой любезности, и среди них всегда находится несколько первокурсников, хорошо показавших себя на майских экзаменах. Вот так прилежный студент с самого начала  серьёзно берётся за дело.

* женатые студенты в Кембридже – это обычно те, кто решил принять духовный сан уже в зрелом возрасте. Это люди, обладающие состоянием, и они становятся феллоу-коммонерами (Fellow-Commoners) какого-нибудь из «малых колледжей». В моё время отец и сын вместе были студентами Питерхауса (Peterhouse). Об этой разновидности студентов бытуют традиционные шутки, например, вот такая: один из них неоднократно терпел неудачу в своих попытках сдать экзамен на степень, и его сын имел обыкновение вбегать в дом с криком: «Мама, папа опять провалился!» Женатый студент должен обедать в холле, как и все остальные, но освобождается от обязанности находиться в колледже в ночное время (прим. автора).
** en masse (фр.) – все вместе.

Таким манером я прожил в колледже шесть недель, читая Эсхила и Еврипида и делая подробные записи. У меня было мало знакомых, занимавших такое же положение в университете, почти все они были бакалаврами-стипендиатами (Bachelor Scholars), среди них был и мой частный репетитор. Мы вели очень тихую и приятную жизнь, всю первую половину дня до двух часов проводили, зарывшись в книги, а потом гуляли по красивой местности в окрестностях города. Всё то незначительное стремление к развлечениям на свежем воздухе, которое свойственно английским низшим классам, в полной мере проявляется в это время года на окраинах Кембриджа. В конце июня – начале июля была ярмарка*, и мы слонялись в толпе и принимали участие в популярных забавах – качались на качелях, смотрели представления за шесть пенни в бродячих театрах и смеялись с трагической постановки о «Енри, короле английском», и Прекрасной Розамунде**. Я точно помню, когда это было, потому что сразу по окончании ярмарки наступило Четвёртое Июля***, которое я отметил вечеринкой, и мои английские гости так усердно пили кларет, как будто и у них с этим днём были связаны какие-то личные или патриотические воспоминания. Наши послеобеденные встречи два или три раза в неделю носили очень умеренный характер и длились не более пары часов, после чего мы снова принимались за работу. Это было тихое и добродетельное существование – обилие занятий без волнения и утомления и достаточный отдых, который поддерживал нас в отличной форме. Омрачало наше блаженство лишь то, что во время длинных каникул кембриджские кондитеры, как например из деревни Малый Педдлингтон, не делали мороженого, если только оно не было заказано за день до этого, хотя здесь это не было таким лишением, каким бы было в Нью-Йорке, – английское лето не такое жаркое, как наше. Помню, что однажды в том самом июле мне даже пришлось затопить камин.

* не Стурбриджская ярмарка (Sturbridge Fair), основанная королём Джоном (King John) и когда-то очень знаменитая, а ярмарка поменьше, которую называют ярмаркой Середины Лета или Горшечной ярмаркой (Midsummer или Pot Fair) (прим. автора).
** Прекрасная Розамунда – Розамунда Клиффорд (Rosamund Clifford, около 1150 –  1176), прославившаяся своей красотой любовница английского короля Генриха II Плантагенета (1133 –  1189). Их связь стала популярным сюжетом для фольклора, литературы и живописи.
*** Четвёртое Июля – день независимости США.

Такая жизнь настолько пришлась мне по вкусу, что я решил пройти весь курс, несмотря на то, что был старше, чем хотелось бы, – мне было на год больше, чем в среднем моим однокурсникам, – и, соответственно, отказался от своего первоначального плана провести в Кембридже только год, а затем отправиться в какой-нибудь германский университет. Это было очень хорошее решение в свете моего намерения стать филологом-классиком, но, к сожалению, сразу же по его принятии я сделал всё, что только мог, чтобы свести на нет большую часть его плодов. Внезапно мной овладела идея совершить путешествие домой через Атлантику под предлогом того, что нужно заняться своими делами. В момент отплытия моё здоровье было в прекрасном состоянии, я был сильнее и ловчее, чем когда-либо до или после этого, потому что практиковался в прыжках с упором через ворота, перепрыгивании канав и прочей импровизированной гимнастике, которая была в моде в Кембридже, до тех пор, пока мои достижения не поразили меня самого. Но когда я отплывал из Ливерпуля, термометр показывал 70°, а когда прибыл в Бостон, 90°*, и все два месяца, которые я провёл в Америке, температура практически не снижалась. В конце концов, спёртый воздух маленькой каюты довершил то, что начала перемена температур, и настолько выбил из колеи мой организм, что результатом стала тяжёлая болезнь, которая проявилась, как только я опять как следует устроился в Тринити на новой квартире, в очень славных комнатах для феллоу-коммонеров** (поскольку в прошлом году я приехал в Кембридж поздно, мне пришлось довольствоваться тем, что осталось).

* по Фаренгейту. Соответственно около 21°С и 32°С.
** В колледже всегда большой спрос на комнаты. Те, что в меблированных комнатах, не так хороши, а правила, которые там действуют, не менее строгие: владельцы официально обязаны докладывать обо всех жильцах, которые не ночуют у себя, под страхом лишения права в дальнейшем оказывать услуги колледжу (прим. автора).

Семь месяцев я пролежал в опасном состоянии, а более двух лет был очень слаб и не мог вернуться на родину и вообще куда-либо уехать с места жительства. Сильное сердцебиение, вызванное расстройством функций желудка и печени, делало для меня невозможным любые умственные или физические усилия, и я едва-едва мог есть достаточно для поддержания жизни. Будучи лишён своих обычных занятий, в качестве первого средства чем-то заполнить время я набросился на самую разнообразную литературу, которую только мог достать, но зрение моё начало слабеть, и я оказался совершенно беспомощен. В этом затруднительном положении мне представилась возможность проверить, чего стоит английская дружба, и собственными глазами увидеть самую лучшую черту английского характера, с которой я мог бы и не столкнуться при иных обстоятельствах. Всем моим знакомым, и студентам, и бакалаврам, время было очень дорого (бездельников, с которыми я свёл знакомство на первом курсе, уже не было, они отсеялись в обычном порядке), а у членов колледжа, хоть они были не так заняты, тоже имелись свои привычные занятия и развлечения, куда не очень-то вписывалась и не вносила приятного разнообразия задача развлекать больного, который не мог занять себя сам и которому даже говорить запрещали. Но эти люди жертвовали мне часы своего времени вечер за вечером, делая всё, что было в их силах, чтобы  отвлечь меня и облегчить моё неприятное состояние. В это время к прочим моим бедам прибавились затруднения финансового характера. Дело было как раз после того, как лопнул пенсильванский Ю. Эс. Банк (U. S. Bank of Pennsylvania), и в Англии начало распространяться недоверие к американским ценным бумагам и американским должникам, и мой наставник от колледжа, которому я был должен, не мог быть уверен в том, что я когда-нибудь смогу с ним расплатиться. Тем не менее он вёл себя с величайшей деликатностью. Как ни велико было это одолжение, оно произвело на меня не такое сильное впечатление, как доброта тех, кто меня навещал, а таких бывало по шесть-семь человек за один вечер, и благодаря их интересной и ободряющей беседе томительные часы болезни пролетали быстрее. Если перечислить их всех, получится слишком длинный список, но один был особенно добр ко мне, и я не могу не упомянуть здесь его имени. Если когда-нибудь ДЖОН ГРОУТ (JOHN GROTE)* увидит эти страницы, пусть он примет это публичное признание моей благодарности и свидетельство его доброты к больному и беспомощному чужестранцу. Доброта и любезность, связанные с именем Гроута в частной жизни, соперничают с талантом и учёностью, которые давно уже связываются с этим именем публично. Больше я не мог бы сказать, а если бы сказал меньше, то посчитал бы это неблагодарностью со своей стороны.

* Джон Гроут (John Grote, 1813 – 1866) – английский философ-моралист,  священнослужитель Церкви Англии. В 1831 поступил в кембриджский Тринити-колледж. Получил степень бакалавра гуманитарных наук с отличием Первого класса на Классическом Трайпосе 1835 г. В 1837 г. стал членом Тринити-колледжа, а в 1855 г. – профессором моральной философии  Кембриджского университета.
 
Хотя сам я не мог принимать участия в учёбе и прочих занятиях окружающих, но видел и слышал немало того, что их касалось. Разговоры на профессиональные темы, или, как это здесь иногда называют, о «Календаре»*, неизбежно составляют значительную долю бесед кембриджцев, и слушать их было моей слабостью. Из всех сплетен это, безусловно, самые безобидные – какую степень, с отличием или без, получил такой-то в таком-то году, кто, по всей вероятности, станет следующими стипендиатами и т.д. Но кроме этого я старался заглянуть глубже и увидеть общую систему в свете, который отбрасывало обсуждение этих вопросов. Да и в самом деле, единственным способом потратить время с толком был для меня сбор всевозможных подробностей о различных колледжах, о наиболее выдающихся частных репетиторах и методах обучения, которые практикуются в каждом из них и каждым из них. Но прежде чем перейти к детальному изложению этой темы, нужно остановиться на одном требующем пояснения замечании. Несколько выше я упомянул о том, что был должен моему наставнику.

* Поскольку «Кембриджский Календарь» (The Camhridge Calendar) содержит все списки классовых отличий на Трайпосах, всех, получивших академические награды и т.д. (прим. автора).

Довольно широко известно, что молодые люди в английских университетах в студенческие годы часто влезают в долги, которые в значительной мере разоряют их семьи или наносят ущерб их собственному будущему. Вину за это часто возлагают на руководство университета, но обвинять легче, чем сформулировать, что же именно оно должно и может сделать, чтобы это предотвратить. Наиболее виновной стороной являются торговцы, которые, даже не пытаясь выяснить заранее средства и нужды первокурсника, соблазняют его, уговаривают и надоедают до тех пор, пока он что-нибудь не купит. Академические власти ввели правило, что все счета студентов должны проходить через руки наставников от колледжа; для ещё большей защиты студентов они постановили, что любой торговец, подавший на студента в суд, будет «discommonsed», а это значит, что всем студентам будет запрещено вступать с ним в какие-либо деловые отношения. Такая же мера применяется ко многим сомнительным и подозрительным личностям с целью предупредить студентов о том, что если они будут водить с ними знакомство, то сделают это на свой страх и риск. Правда, говорят, что доны сами подают плохой пример расточительного образа жизни. Если отбросить все преувеличения и добраться до сути этого обвинения, то оно сведётся к тому, что члены колледжа едят и пьют куда роскошней, чем это необходимо. Но это не оправдывает студентов, которые делают то же самое, как нельзя оправдать сына, который присвоил себе право тратить столько же, сколько отец.
Однако не нужно думать, что в долги влезают одни только расточительные и неблагоразумные молодые люди. У кредитной системы есть ещё другая, менее неприятная сторона. Когда молодой человек со скудными средствами демонстрирует хорошие способности и склонности, то обычно его наставник от колледжа верит ему в долг на часть (половину или больше) его счетов от колледжа (а часто сюда включаются и счета, присланные торговцами) в течение всего второго и третьего курсов, с тем чтобы он мог позволить себе частного репетитора и другие преимущества и не оказался бы в невыгодных условиях во время состязания за отличия. Когда студент получает степень, то начинает зарабатывать учениками достаточно, так что дальнейшая помощь уже не нужна. Вскоре он начинает выплачивать свой долг, а когда получает членство в колледже (Fellowship), то имеет возможность расплатиться очень быстро. Фактически он отдаёт в залог своё время и труд на два-три года вперёд, и хотя такой заклад в некоторых случаях может оказаться трудно обращаемым в деньги, в целом это ведёт к хорошему результату: даёт многим первоклассным студентам возможность получить первоклассное образование, которого в противном случае они не получили бы. Порой такой молодой человек заболевает или приобретает скверные привычки, и тогда наставник теряет всё.
Торговцы взяли за обыкновение жаловаться, что наставники получают от своих подопечных деньги для оплаты счетов и держат их у себя месяцами и годами, обманным путём лишая их процентов на крупные суммы. Услышав такие обвинения за стенами университета, я взял на себя труд исследовать это дело. Наведя справки, я выяснил, что счета наставников оплачиваются в среднем на один триместр раньше, чем счета торговцев, и что наставник в среднем ждёт оплаты счетов своими подопечными пять триместров, так что торговцу приходится ждать шесть, то есть два года, и что наставник, таким образом, зарабатывает проценты за два-четыре месяца, что при английских процентных ставках составляет около 1; % комиссионных за все деньги, которые проходят через его руки, – очень немного за все его труды, даже оставляя в стороне вопрос об убытках, которые он время от времени несёт.



Глава 10
Второй курс. Смена династии. Первый экзамен на степень бакалавра (Little-Go). Конфликт университета и колледжа. Различные экзамены.

Inclytus Albertus, doctissimus atque disertus,
Quadrivium docuit et omne scibile scivit (лат.).

Альберт знаменитый, учёный и красноречивый,
Учил он квадривию, знал всё, что знать только можно.

После пробного раунда первых майских экзаменов группа кандидатов на степени с отличием начинает приобретать чёткие очертания. Шлак быстро отсеивается, а хорошие студенты входят в ритм. Многие из них только теперь начали заниматься с первоклассными частными репетиторами (private tutors), потому что часто, можно даже сказать – обычно, репетитор с высокой репутацией отказывается брать в свою «команду» студентов до того, как они впервые покажут себя публично. Если у первокурсника нет репутации, которую он принёс с собой из публичной школы, а иногда даже если она есть, результат майских решает, будет ли он сдавать экзамен на степень с отличием или нет, – то есть, будет ли он прилежным студентом (reading man) или не будет, потому что для всех, кроме очень плохо подготовленных, получение степени без отличия равносильно ничегонеделанию – в том, что касается учёбы в университете – в течение по меньшей мере половины курса. Если  успех на этом экзамене вдохновляет студента, он снова берётся за работу, как здесь уже говорилось, в начале длинных каникул. К концу их он, однако, действительно устраивает себе каникулы примерно на месяц (обычно это учитывается во всех договорённостях с частными репетиторами), чтобы в начале триместра в колледже вернуться к своей работе бодрым и свежим. Хотя результаты второго года обучения не имеют такого решающего значения, как третьего, он становится для многих поворотной точкой. Некоторые из тех, кто отлично справлялся с низшей математикой, ломаются, когда доходят до дифференциального исчисления*, другие начинают лениться и отсеиваются из-за того, что чересчур положились на свой успех на первом курсе. Некоторые студенты Тринити разочаровываются, потому что им не удалось добиться стипендии (Scholarship) с первой же попытки, и забрасывают учёбу.

* дифференциальное исчисление считается первой ступенькой к настоящему математическому образованию. Следующая – это трёхмерная геометрия. Один из наших репетиторов по математике делил человечество на два класса: тех, кто изучал трёхмерную геометрию, и тех, кто не изучал (прим. автора).

Поскольку стипендия колледжа (Foundation Scholarship) является необходимым предварительным условием для получения членства в нём (Fellowship)*, она естественным образом становится одной из первейших целей нашего прилежного студента. В некоторых колледжах стипендии предоставляются студентам, которые лучше всего себя показали на своих первых майских. В Тринити для этого нужно сдать особый экзамен, который проводится в начале Пасхального триместра и в котором могут участвовать все второ- и третьекурсники. Воспитаннику американского колледжа, у которого отсутствует мотив ускорить рутинное течение курса обучения, такая конкуренция может показаться странной. Он посчитает, что второкурсники и третьекурсники находятся в слишком неравном положении, и будет очень удивлён, услышав, что в этих состязаниях на стипендию успешные второкурсники оставляют позади всех третьекурсников sine qua non, при этом тех, у кого другого шанса уже не будет, естественно, предпочитают тем, у кого он ещё будет, ceteris paribus**. Частично это объясняется тем, что пять-шесть лучших студентов третьего курса уже были выбраны стипендиатами в прошлом году и больше в экзамене не участвуют. Общее количество студентов второго и третьего курсов составляет около ста семидесяти человек, и около семидесяти из них обычно становятся кандидатами на вакантные стипендии, количество которых колеблется от двенадцати до двадцати, но обычно их меньше пятнадцати. Среди успешных кандидатов соотношение второкурсников и третьекурсников составляет обычно пять к восьми. Этот экзамен отличается от майского не только тем, что в нём участвуют по желанию; ещё одно очень важное отличие заключается в отсутствии известной заранее тематики – кандидаты идут на экзамен в надежде на свои общие знания. В то же время выбор классических авторов имеет свои ограничения, в отличие от Трайпоса (Tripos) или экзамена на университетские стипендии (University Scholarships); кандидат может быть уверен, что там не будет Пиндара, Аристофана, Аристотеля, Персия или Лукреция; редко бывают Платон, Эсхил, Феокрит, Плавт и Ювенал. Обычно даются отрывки из таких греческих авторов, как Гомер, Гесиод, Софокл, Еврипид, Геродот, Фукидид, Ксенофонт и Демосфен; из латинских – Вергилий, Гораций, Цицерон, Ливий и Тацит. Но и это оставляет весьма широкий простор для выбора, поскольку некоторые из этих авторов достаточно плодовиты. Работы по математике в составе этого экзамена не сложнее того, что обычно изучается третьекурсниками при подготовке к экзамену на степень с отличием по математике. По количеству их вполовину меньше, чем работ по «классике», и за них, пожалуй, можно заработать не больше половины баллов, которые даются за «классику»; во всяком случае, на этом экзамене «классики» оказываются в более выгодном положении, чем «математики». Хороший «классик» может получить стипендию, сделав минимальное количество математики – скажем, набрав двадцать баллов из возможных четырёхсот – а вот «математик» с такой же «классикой» должен быть действительно первоклассным, чтобы преуспеть. В том году (1842) казалось, что это соотношение будет несколько выровнено в связи со сменой руководства. Глава (Master) нашего колледжа, д-р Кристофер Вордсворт (Christopher Wordsworth), брат поэта***, ушёл в отставку, и на смену ему пришёл д-р Хьюэлл (Whewell).

* кроме тех редких случаев, когда членом колледжа (Fellow) избирается кто-нибудь из другого колледжа (прим. автора).
** ceteris paribus (лат.) – при прочих равных условиях.
*** доктор Кристофер Вордсворт, занимавший должность главы Тринити-колледжа с 1820 по 1841 г., был братом Уильяма Вордсворта (William Wordsworth, 1770 – 1850) – знаменитого английского поэта-романтика.

Вступление д-ра Хьюэлла в должность главы Тринити могло бы ознаменовать собой новую эру в истории этого «королевского и религиозного заведения». Новый глава был джентльменом в высшей степени внушительной наружности, и уже один звук его мощного голоса говорил о том, что человек он незаурядный. Он был исключительно хорошим наездником даже для страны, где хорошей верховой ездой никого не удивишь. О нём часто рассказывали анекдот, который он не особенно старался опровергнуть: в молодости, вскоре после того, как он принял духовный сан, во время одного путешествия случай свёл его с профессиональным боксёром, который вслух сокрушался по поводу того, что такая великолепная мускулатура попусту растрачена на какого-то священника. С этими физическими преимуществами сочеталась учёность почти в буквальном смысле всеобъемлющая. О некоторых людях говорят, что они знают обо всём понемногу; о нём можно с полным правом сказать, что он знает обо всём помногу. Второй Рэнглер (Second Wrangler) своего выпуска, профессор минералогии, а позднее – моральной философии*, автор одного из «Бриджуотерских трактатов»**, писавший на самые разные научные и этические темы, он довёл своё знание классических авторов до такой степени, которой редко достигают естественники, и не брезговал более лёгкой литературой. Его имя можно найти среди лауреатов Кембриджской поэтической премии (Cambridge Prize Poets), оно также известно в связи с несколькими переводами с немецкого. Едва ли в разговоре можно было затронуть такую тему, которой бы он не владел. Существует история, за достоверность которой нельзя поручиться, но, безусловно, она сорта se non vero ben trovato***. Кое-кто из донов, устав слушать, как он объясняет всё подряд и просвещает всех в преподавательской (Combination room), договорились устроить ему ловушку следующим образом. Они решили тщательно подготовиться по какой-нибудь очень узкой и необычной теме и как будто бы случайно затронуть её при первом же удобном случае. В соответствии с этим планом они выбрали что-то, имеющее отношение к Китаю, не то китайские музыкальные инструменты, не то китайскую игру в шахматы (существует два варианта этой истории). Всякие забытые книги, и в том числе такой-то том такой-то энциклопедии, были извлечены на свет Божий со своих пыльных полок и внимательно проштудированы. В следующее воскресенье, когда должностные лица колледжа вместе с несколькими гостями расположились вокруг портвейна с печеньем, заговорщики, артистически распределившие между собой роли, которые выучили назубок, улучили момент и ловко ввели в разговор подготовленную тему. Они с самым естественным видом роняли одно за другим сведения, требующие значительной эрудиции в необычной области и совершенно поразительные для присутствовавших там донов из «малых колледжей» (Small Colleges), а также явно озадачившие и сам объект атаки, который вот уже четверть часа сидел молча. И как раз когда участники начали поздравлять себя с тем, что достигли полного успеха, он повернулся к главному говоруну и заметил: «О, я вижу, вы прочли статью, которую я написал для такой-то энциклопедии в таком-то году». После этого они оставили свои попытки.

* формально её в университете называют казуистикой (Casuistry), а иногда – моральной теологией (Moral Theology) (прим. автора).
** «Бриджуотерские трактаты» (Bridgewater Treatises) – серия из восьми трактатов, отстаивавших идею разумного замысла, лежащего в основе природы. Трактаты названы по имени Фрэнсиса Эджертона, 8-го графа Бриджуотерского (Francis Henry Egerton, 8th Earl of Bridgewater, 1756 – 1829). Это был эксцентричный богач, прославившийся многими курьёзными выходками. Он давал званые обеды для собак, причём присутствовавшие на них собаки были одеты по последней моде. Сам он ежедневно надевал новую пару обуви, а использованную обувь выстраивал рядами, чтобы наблюдать таким образом течение времени. Среди прочих его увлечений была и естественная теология. Он оставил по завещанию 8000 фунтов стерлингов президенту Лондонского королевского общества (The Royal Society of London), с тем чтобы они были переданы лицу или лицам, которых он изберёт для написания трактата «О силе, мудрости и доброте Бога, явлённых в творении». Президентом общества на тот момент был Дэйвис Гилберт (Davies Gilbert), который и выбрал для этой цели восьмерых учёных мужей, которые должны были всесторонне рассмотреть этот вопрос и получить за это по 1000 фунтов каждый плюс доходы от продажи. Бриджуотерские трактаты публиковались с 1833 по 1840 г. Третий из них принадлежит перу доктора Хьюэлла и называется «Астрономия и общая физика с точки зрения естественной теологии» (Astronomy and General Physics considered with reference to Natural Theology).    
*** se non vero ben trovato (итал.) – Если это и неправда, то хорошо придумано.

Человек, который знает так много, не может знать всё это в совершенстве, и едва ли от него можно ожидать, что он знает любой из этих предметов так же детально, как тот, кто сделал данную область своей sp;cialit;; а в Англии, где разделение умственного труда, как и физического, достигло такой степени, которую нужно видеть своими глазами и испытать на собственном опыте, чтобы в это поверить, частенько случалось, что на д-ра Хьюэлла с его занятиями посматривали свысока те, кто сделал какое-нибудь из них своей специальностью и не занимался больше ничем. В этом отношении его сравнивали с лордом Брумом*, широта знаний которого уничтожала всякую возможность отточенности и доскональности в каждой конкретной области. Но у Брума было важное преимущество: в одном, а именно в ораторском искусстве, он в своё время был среди первых, а вот о Хьюэлле нельзя было сказать, что он достиг подобного превосходства в какой-либо области. Его сильной стороной были огромные общие знания. Людей со сходными притязаниями, которые могли бы это оценить, было мало; его судили по частям, и каждая часть принималась за целое людьми, всё развитие и образование которых носило частичный, а не всеобъемлющий характер. Высказывание о нём Сиднея Смита**, что «всезнание было его сильной стороной, а наука – слабой», получило широкое распространение и одобрение. 

* лорд Брум (Henry Peter Brougham, 1st Baron Brougham and Vaux 1778–1868) – британский юрист, член парламента, в 1830 – 34 гг. лорд-канцлер Соединённого Королевства. В 1830 г. пожалован титулом барона Брумского и Вокского (Baron Brougham and Vaux). Оставил большое количество работ по самым разным научным, философским и историческим вопросам, однако долговременной ценности они собой не представляли, поэтому известен он не как учёный, а как политический и государственный деятель. Прославился также изобретением новой конструкции лёгкого четырёхколёсного экипажа, который называли по имени создателя «брум» (Brougham). Памятник лорду Бруму имеется в Каннах, так как именно он способствовал популярности этого французского курорта, который до 1835 г. был ничем не примечательным рыбацким посёлком. Лорд Брум случайно обнаружил это место, купил там землю, построил дом, затем его примеру последовали другие, и Канны превратились в санаторий Европы. Кроме того, лорду Бруму – оратору принадлежит британский парламентский рекорд – однажды он говорил без перерыва шесть часов подряд.
** Сидней Смит (Sydney Smith, 1771 – 1845) – священнослужитель Церкви Англии, писатель, знаменитый проповедник своего времени, один из основателей влиятельного журнала «Эдинбургское обозрение» (the Edinburgh Review) и редактор его первого номера.

Но это служившее предметом насмешек всезнание как раз и делало его подходящей кандидатурой для главы крупного колледжа, среди членов и учащихся которого были люди с такими разными целями и занятиями. По широте и охвату изучаемого, по знанию литературы, в том числе и иностранной, Кембридж всегда опережает Оксфорд, а представители Тринити-колледжа значительно опережают представителей других кембриджских колледжей, поэтому можно было бы предположить, что вступление Хьюэлла в должность главы Тринити окажется именно тем, чем нужно. И, однако, это событие отнюдь не приветствовалось большинством как членов колледжа, так и студентов, которые, если бы их желания и голоса могли повлиять на это назначение, конечно же, выбрали бы своим начальником или настоятеля Пикока*, или профессора Седжвика**. Подобная антипатия по отношению к такому выдающемуся джентльмену имела причиной некоторые неприятные свойства его характера, которые достаточно сильно бросались в глаза уже в бытность его наставником (tutor) и которые, как совершенно справедливо предполагали, должны были скорее усилиться, чем ослабнуть после его возвышения. Профессор казуистики был невыносимым придирой, въедливым солдафоном, а его слабостью был педантизм в мелочах. Такой человек, как бы ни велика была его учёность, таланты и прочие достоинства, может оказаться отличным директором школы, но никогда не сможет стать хорошим руководителем для взрослых учащихся. Обращаясь как со школьниками с людьми, которые уже достигли или почти достигли возраста и достоинства мужчины, он только попусту раздражает и нервирует их, и доля их раздражения когда-нибудь обратится против него самого. Оставляя без внимания настоящие злоупотребления (которых в Тринити, как и в любом старинном заведении, хватало), наш новый глава стал проводить в жизнь мелкие и давно забытые правила, касающиеся ходьбы по газонам и появления во дворе в определённые часы без шляпы и мантии; он возродил устаревшие законы, направленные против «домашней разновидности тигра», которые запрещали обзаводиться этим полезным животным всем, кроме титулованных студентов (Noblemen) и феллоу-коммонеров (Fellow Commoners)***; он требовал соблюдения очень строгого этикета по отношению к себе лично, доводя до сведения студентов открыто или в частном порядке через наставников, что студенты, приглашённые на вечер в резиденцию главы колледжа (the Lodge), никогда не должны садиться в его присутствии. Этой и другими подобными мерами он сделал себя очень непопулярным среди студентов, причём «классики» были особенно недовольны в связи с открыто высказанным намерением изменить систему присвоения стипендий. Через наставников и других должностных лиц колледжа было полуофициально объявлено (глава колледжа в своей официальной ипостаси не должен лично иметь никаких отношений со студентами), что некоторое количество математики (я забыл, сколько именно баллов, но, безусловно, больше, чем большинство «классиков» могло надеяться набрать) станет обязательным, а работы по «классике» тех, кто не наберёт этого количества, проверяться не будут. Вызванное этим недовольство само по себе не имело большого значения, но представляет интерес как иллюстрация антагонизма между «классиками» и «математиками» и того сильнейшего отвращения, с которым большинство «классиков» относится к занятиям точными науками в чистом виде. Это легко заметить даже в наших колледжах, а уж в иностранном университете, где обе эти ветви разошлись гораздо дальше и основательнее, разделение между ними заметно особенно сильно. «Двойные» студенты, как величают тех, кто преуспевает и в «классике», и в математике, очень большая редкость; для этого требуется не только разносторонность дарований, но и крепкая физическая конституция. Объём работы, который нужно проделать человеку, претендующему на степень с высоким отличием на обоих Трайпосах, огромен, и с каждым годом он растёт. Как показывает «Кембриджский календарь», за последние десять лет в среднем не наберётся и двух «двойных первых степеней» (Double First) в год из ста тридцати восьми выпускников, получивших степень с отличием, притом, что общее количество выпускников превышает эту цифру более чем в два раза****.

* настоятель Пикок (George Peacock, 1791 – 1858) – английский математик. В 1809 г. поступил в  кембриджский Тринити-колледж. Второй Рэнглер 1812 г. В дальнейшем  член Тринити-колледжа, а с 1837 г. – профессор астрономии Кембриджского университета. Внёс вклад в развитие алгебры, автор учебника по алгебре. Как большинство кембриджских преподавателей того времени, принял духовный сан и с 1839 г. был настоятелем собора в городе Или (Ely).
** профессор Седжвик (Adam Sedgwick, 1785 – 1873) – один из основоположников современной геологии. Учился в кембриджском Тринити-колледже. Пятый Рэнглер 1808 г. Стал членом Тринити-колледжа, а с 1818 г. и до самой смерти был профессором геологии Кембриджского университета. Оказал влияние на молодого Чарльза Дарвина во время его учёбы в Кембридже, но теорию эволюции не принял и решительно противостоял ей.
*** «пенсионеров», державших собственных слуг, было очень мало, что придавало этому правилу ещё более неприятный оттенок, потому что создавалось впечатление, будто оно направлено против этих немногих. Феллоу-коммонеры были исключением из всех правил, земных или небесных, во всех колледжах. Я не уверен, но кажется, что в некоторых «малых колледжах» это так и не изменилось (прим. автора).
**** в промежутке между 1840 и 1850 гг. было присвоено 14 «двойных первых степеней» (прим. автора).

«Классики» находили требования университетского Трайпоса, согласно которым они должны были сначала сдавать экзамен на степень с отличием по математике, а иначе их не допускали к экзамену на степень с отличием по классической филологии, крайне тяжёлыми, но терпели их так же мужественно, как их старшие сограждане терпят налоги. Некоторой компенсацией и утешением служило им то, что в Тринити можно было обходиться без этой ненавистной науки и всё же становиться стипендиатами, а затем и членами колледжа, за счёт одной только «классики». Потому что стипендиаты Тринити были порой настолько чужды математике, что получали степень без отличия, и всё же после этого их избирали членами колледжа. Конечно, такое случалось не очень часто, но этого было достаточно, чтобы создать прецедент. Ввести в экзамены колледжа такие же требования, как на университетских экзаменах, значило осадить «классиков» в самой их цитадели. Что особенно их раздражало, так это угрожавшая им потеря времени – необходимость готовить математику два или три раза вместо одного. Всё, что они выучат, забудется за период с середины второго до середины третьего курса, а потом до длинных каникул и последнего триместра перед экзаменом на степень. Работы над «классикой» в этих промежутках вполне достаточно, чтобы вся выученная математика выветрилась из головы, даже если бы она представляла для них какой-то интерес и они старались её там удержать, – а ведь это не так. Они готовы были принять эту неприятную дозу один раз и навсегда в конце третьего курса, но принимать её ежегодно три раза подряд было невыносимо. Даже математики не были согласны с главой колледжа, потому что интересы колледжа одержали у них верх над профессиональным и научным amour propre*. Не веря, что Тринити удастся подняться в математическом отношении до уровня Сент-Джонс-колледжа, они боялись, что он своими экспериментами лишь поставит под угрозу наше классическое превосходство. В конечном счёте, это требование определённого количества математики на экзамене на стипендию колледжа проводилось в жизнь год или два, а потом фактически стало мёртвой буквой.

* amour propre (фр.) – самолюбие.

Но есть ещё одно препятствие, которое должны преодолеть в середине второго курса все студенты, независимо от того, «классики» они или «математики» и к какому колледжу принадлежат, и оно заслуживает внимания как факт, демонстрирующий полную независимость и даже противоречие между публичным и частным обучением, которое часто можно наблюдать в Кембридже. Это препятствие – Предварительный Экзамен (Previous Examination), который часто называют Little-Go (а в Оксфорде – Smalls). Он является первым из двух экзаменов, которые по университетским правилам требуется сдать для получения степени бакалавра. Он проводится ближе к концу второго, т.е. Великопостного (Lent) триместра. Предметы на этом экзамене частично постоянные, а частично меняются; к меняющимся, о которых студентов предупреждают за год, относятся греческий автор, латинский автор и одно из четырёх Евангелий; единственным постоянным предметом в то время были «Доказательства» Пэйли*. Слово «автор» в последнем предложении нужно понимать в узком смысле, оно обозначает здесь одну из книг Гомера, Геродота, Ливия или Тацита, два коротких диалога Платона, одну греческую трагедию и тому подобное. В экзамен входит и небольшой viva voce, и говорили, что если студент хорошо отвечает на viva voce, то его письменные работы, за исключением Пэйли, даже не смотрят. Это экзамен вроде зачёта, сдавшие его располагаются в списке в алфавитном порядке, кроме сравнительно небольшого количества, приблизительно одной четвёртой или пятой от общего числа, тех, кому едва-едва удалось его сдать, – для таких существует Второй класс.

* «Доказательства» Пэйли – книга британского философа и апологета христианства Уильяма Пэйли (William Paley, 1743 – 1805) «Обзор доказательств христианства» (View of the Evidences of Christianity) была впервые опубликована в 1794 г. и оставалась в учебном плане Кембриджского университета до 1920г.

Из вышеизложенного видно, что в экзамене Little-Go нет ничего такого, что могло бы занять подготовкой к нему пятнадцатилетнего школьника более трёх или четырёх месяцев; а что касается хорошего второкурсника Кембриджа, то ему там вообще нечего готовить, кроме Пэйли. В том, что касается «классики», он вполне может положиться на свои способности, а если он настолько скрупулёзен, что совсем не хочет рисковать, то может подготовить её вполне достаточно для любых практических целей за три дня, и такого же количества времени ему хватит, чтобы полностью проработать «Доказательства». И тем не менее «классики» слегка ворчат, в основном, как я полагаю, из-за потери двух-трёх дней, которые тратятся на этот экзамен, когда многим из них время очень дорого, и потому, что в сдаче этого экзамена-зачёта чести для них нет никакой, зато есть вероятность опозориться, скатившись во Второй класс из-за какой-нибудь неточности в Пэйли. Для «математиков» этот экзамен куда труднее. Некоторые из них, особенно в «малых колледжах», сильно отстают по «классике», и им требуется некоторое время, чтобы подготовиться по этим предметам. Но я не думаю, что хоть кто-нибудь из выдающихся математиков когда-либо заваливал Little-Go, хотя некоторые из них попадали во Второй класс; и то, что второкурсник колледжа просто обязан знать «классику» достаточно для сдачи такого экзамена, настолько очевидно, что никогда не делалось никаких попыток уменьшить её количество. Однако за последние три года в русле изменений, направленных на уравнивание требований со стороны «классиков» и «математиков», были добавлены две книги Евклида и обычная арифметика. Примерно в то же время ввели проверку знания истории Ветхого Завета.
В Великопостный триместр проводится ещё экзамен для третьего курса, в котором также могут принимать участие второкурсники, хотя не слишком многие из них стремятся воспользоваться такой возможностью, – это экзамен на Университетскую Стипендию (University Scholarship). Я говорю «Стипендия», хотя их существует несколько, поскольку устроено так, что каждый год вакантна одна и редко когда больше*. Экзаменаторы и метод проведения экзамена во всех случаях одни и те же, поэтому с практической точки зрения всё это может рассматриваться как один экзамен. Он открыт для всех студентов, но состязание за стипендию идёт в основном среди третьекурсников. В него входит больше перевода на латынь (Composition), чем на Трайпосе, и даже более широкий спектр авторов, включая комические отрывки из Афинея, а также всякие не вполне обычные темы, которые не входят ни в один другой экзамен. И всё же порой случается, что стипендию завоёвывает второкурсник, а в очень редких случаях и первокурсник. В пропорциональном отношении в экзамене принимает участие много первокурсников. Они ещё не взялись за дело по-настоящему, и их место в рейтинге пока не определилось, поэтому они более склонны к экспериментам, чем второкурсники, у которых есть более определённые и близкие цели и поэтому отсутствует желание вступать в бессмысленное состязание с теми, кто сильнее их. Можно было бы предположить, что практика, приобретаемая на этом экзамене, должна привлекать к участию в нём большое количество студентов всех курсов, и так бы оно, безусловно, и было, если бы объявлялись индивидуальные результаты. Но, поскольку лишь десять-двенадцать лучших участников могут узнать, как они себя показали, да и то окольными путями, великая цель любого экзамена – исправлять ошибки и  отмечать прогресс – не достигается. Там, где нужно выбрать одного человека из восьмидесяти, первейшей задачей, конечно же, является устранение тех кандидатов, у которых нет шансов, и с этим вполне эффективно справляются работы по переводу на латынь (Composition). Пожалуй, тщательно проверяются все работы не более чем у двенадцати-пятнадцати человек, и вот их-то сравнительные результаты и становятся с точностью известны самим экзаменаторам. В том году (1842) Университетскую Стипендию выиграл студент Сент-Джонс-колледжа, хотя обычно она достаётся кому-нибудь из Тринити или из Кингз-колледжа.

* за последние десять лет трижды были одновременно открыты две вакансии. Всего таких стипендий было четыре: Крэйвена (Craven), Бэттла (Battle), Дэйвиса (Davies) и Питта (Pitt), и к ним совсем недавно прибавилась ещё одна, Порсона (Porson). Ежегодное денежное пособие, на которое дают право эти стипендии, варьирует от ;30 до ;75 (прим. автора).

Все вышеперечисленные экзамены проводятся после первого триместра. Но в Сент-Джонс-колледже майские экзамены разбили на две части, и первую, куда входят более лёгкие предметы, сдают в конце Михайлова (Michaelmas) триместра. На третьем году правления Хьюэлла он ввёл нечто подобное в Тринити, но только для второкурсников. Этим половинным экзаменам из-за их частичности и небольшой трудности придаётся лишь умеренное значение. Первый класс на них значительно меньше, чем на майских экзаменах первокурсников. А если ещё добавить, что некоторые из «малых колледжей» также делят пополам и свои экзамены для второкурсников, и свои экзамены для первокурсников, и что в некоторых из них есть особый экзамен по классической филологии, который сдаётся по желанию, то на этом мы и закончим наше перечисление экзаменов колледжа и университета, добровольных и обязательных, которые имеют отношение к второкурсникам и представляют для них интерес вплоть до конца Великопостного триместра. Но обычно они не настолько поглощают их внимание, чтобы лишить живого интереса в большим университетским экзаменам – Математическому Трайпосу (Mathematical Tripos) в январе и Классическому Трайпосу (Classical Tripos) в феврале. На этом этапе второкурсник уже начинает разбираться в том, как работает эта система, он уже знает, по крайней мере по рассказам, выдающихся кандидатов на степени с отличием от своего собственного колледжа, и беспокоится о своём друге-«математике», который надеется оказаться в первой десятке, или о знакомом-«классике», который боится, что ему вообще не удастся вытянуть на степень с отличием.
Здесь уже упоминалось о том, что Университетская Стипендия в тот год досталась представителю Сент-Джонс-колледжа. En revanche* мы победили на обоих Трайпосах, так что наш человек стал Старшим Рэнглером (Senior Wrangler), которым почти всегда бывает джонсианец, а также Старшим Классиком (Senior Classic) и Старшим Медалистом (Senior Medallist), как обычно. Эти экзамены сопровождались некоторыми событиями, достойными упоминания. Наш Старший Рэнглер из Тринити (а у нас такое случается настолько редко, что он всегда становится объектом любопытства и всеобщим любимцем), был маленьким сгорбленным человечком**, которого никак нельзя было назвать красавцем и щёголем. В день его триумфа, когда ему должны были присваивать в Сенат-Хаусе (Senate House) с таким трудом заработанную степень с отличием, несколько его друзей объединили свои усилия, чтобы как следует его одеть и привести в порядок, чтобы его внешний вид более-менее соответствовал его подвигу и достоинству колледжа. В целом у него была репутация «математика» в чистом виде, хотя это было очень несправедливо, потому что на самом деле это был человек с широкой эрудицией, причём в некоторых областях, очень далёких от точных наук: например, он был в курсе всех новых романов, что для Кембриджа, где чтение романов не относится к распространённым слабостям, является редкостью. Его соперник-джонсианец, который обладал ужасающей работоспособностью и как-то раз работал по двенадцать часов в день неделю подряд во время экзаменов колледжа, чуть не вышел из строя из-за переутомления перед самым началом этого испытания и был вынужден носить с собой на экзамен эфир и прочие стимуляторы на случай непредвиденных осложнений. Несмотря на это, он справился хорошо, и, обладая в придачу к знаниям способностью быстро писать и отличным стилем, немного обогнал тринитарианца в теоретической части экзамена (bookwork), но тот обошёл его на 200 баллов в решении задач, и это определило исход состязания. Случилось так, что одна из теоретических работ, на которую отводилось три часа, оказалась короче, чем обычно, и джонсианец, то ли из бравады, чтобы напугать своего оппонента, то ли потому, что, сделав всё, что мог, не видел смысла сидеть дольше, закончил свою работу и вышел из зала по истечении двух часов. Его ранний выход не остался незамеченным, и в тот же вечер один третьекурсник Тринити в панике примчался в комнату своего друга, на которого возлагались надежды колледжа. «К.! К.! Мне сказали, что сегодня после обеда С. закончил работу за два часа! Это правда?» Наш математик, который отдыхал от трудов этого дня при помощи такого невинного и недорогого удовольствия, как ножная ванна, перевёл взгляд с тазика на вопрошавшего с невозмутимостью Диогена и ответил: «Вполне возможно. Я сам закончил её за два с половиной». Экзамен на Награды Смита (Smith's Prizes), который проводится сразу же после объявления результатов Математического Трайпоса и служит для уточнения или подтверждения сравнительного положения первых трёх или четырёх Рэнглеров, дал сходный результат: наш участник победил своего оппонента, но почти без разрыва.

* En revanche (фр.) – в качестве реванша.
** этим «маленьким сгорбленным человечком» был Артур Кэйли (Arthur Cayley, 1821 – 1895), выдающийся английский математик. Он поступил в кембриджский Тринити-колледж необыкновенно рано – в возрасте 17 лет. Его наставником был уже упоминавшийся в этой главе Джордж Пикок. В дальнейшем Кэйли стал членом Тринити-колледжа, но принимать духовный сан не стал, а следовательно, его членство имело ограниченный срок, по окончании которого он был вынужден выбрать себе профессию и стал адвокатом. В 1860 г. в Кембриджском университете была основана новая математическая кафедра, профессором которой был избран Кэйли. Так в 42 года он поменял доходную адвокатскую практику на скромное жалованье ради того, чтобы полностью посвятить себя математике. Это был очень плодовитый учёный, написавший более 700 работ, посвящённых главным образом линейной алгебре, дифференциальным уравнениям и эллиптическим функциям. Известна теорема Кэйли (или Кэли), граф Кэйли, алгебра Кэйли и др.

Старший Классик был сыном пэра и отличился ещё и как один из лучших гребцов университета. К тому же он был капитаном Полла (Poll)*, потому что сыновья пэров обладают привилегией сдавать экзамен на степень с отличием по классической филологии, предварительно сдав обычный экзамен на степень, а не Математический Трайпос. Это, да ещё право получать степень после семи триместров пребывания в колледже, а не после десяти (что составляет разницу ровно в год)** – вот и все незаслуженные привилегии, которыми они пользуются. В качестве причины в обоих случаях называется одно и то же – что для них раньше, чем для других студентов, может настать необходимость участия в общественной жизни; а в основе этого правила, очевидно, лежало намерение, чтобы те, кто получает степень с отличием по «классике» через Полл, получали её после двух с половиной лет пребывания в колледже. Однако это дух, а не буква закона, и некоторые из них пользуются предоставляемым им двойным шансом и готовятся к Классическому Трайпосу столько же, сколько остальные студенты, и при этом им не мешает необходимость подготовки к Математическому. С другой стороны, бывали примеры, когда молодые люди по-рыцарски отказывались от этого преимущества и сдавали Математический Трайпос так же, как все остальные студенты-«классики». Эта привилегия сохраняется, даже если титулованный студент поступает в качестве «пенсионера» (Pensioner), но на кандидатов на Медали Канцлера (Chancellor's Medals) не распространяется, потому что для них необходимо получить Старшую Оптиму (Senior Optime) по математике. Великое опустошение среди «классиков», имевшее место в предыдущем году, и волна возмущения, которую оно вызвало, сделало на сей раз экзаменаторов по математике очень снисходительными. Ни один «классик» не провалился, а список Старших Оптим растянулся до неимоверной длины. Но некоторые наши стипендиаты (Scholars) уже получили степени среди ;;;;;; из-за боязни результата этого экзамена. Оба Медалиста были из Тринити, и Второй Медалист только шестой на Трайпосе.

* капитан Полла – лучший студент из сдавших экзамен на степень без отличия.
** в эту привилегию входит и то, что им не нужно сдавать Little-Go (прим. автора).

Когда настало время экзамена на стипендии Тринити, я, как легко предположить, был не в состоянии в нём участвовать. Помимо болезни, на то были ещё две причины. Во-первых, я был феллоу-коммонером, а поскольку считается, что это люди, обладающие состоянием, то они не могут претендовать на стипендии или членство в колледже, так как то и другое предполагает денежное пособие. (Это правило действует не везде, в некоторых «малых колледжах» феллоу-коммонеры могут быть стипендиатами). Во-вторых, я оказался «межтриместровым» студентом, то есть находился как бы между курсами. Хотя я прибыл в колледж одновременно с теми, кто должен был выпускаться в 1844 году, моё имя не было занесено в книги колледжа (College Books), как их имена, ещё до начала 1840 года. Поэтому я потерял триместр и во многих случаях всё ещё считался первокурсником, хотя пробыл в колледже столько же, сколько второкурсники*. Так я оказался между курсами – положение, скорее выгодное для того, кто поступил в университет, зная о нём очень мало, потому что оно даёт ему возможность взвесить и проверить свои знания и способности и сдавать экзамены на степень с отличием по выбору на год раньше или позже**. А если он станет стипендиатом Тринити и захочет выпуститься вместе с теми, кто поступал одновременно с ним, у него будет дополнительный год для подготовки к экзамену на членство в колледже, потому что, хотя он может сдавать экзамен по математике вместе с ними, степень бакалавра гуманитарных наук, а следовательно, и степень магистра, будут присвоены ему позже, чем им.

* по Уставу требуется пробыть в колледже двенадцать триместров, но в это число входит и тот, в котором имя студента было занесено в книги колледжа, и тот, в котором сдаётся последний экзамен на степень, так что фактически жить при колледже необходимо только десять триместров (прим. автора).
** выпуститься на год позже разрешается только в случае болезни (доказанной свидетельством от врача). Студенту, выпустившемуся позже положенного срока по любой другой причине, степень с отличием не присваивается (прим. автора).

Во время этих экзаменов меня вообще не было в Кембридже. Я поехал в Париж за врачебной консультацией вместе со своим другом и бывшим репетитором, который получил членство в колледже в прошлом октябре и ещё не определился со своими планами на будущее. Он жил при колледже не постоянно и не слишком перегружал себя учениками. Он заботился обо мне и поддразнивал меня, занимаясь этим попеременно, и такое обращение, в конечном счёте, не принесло мне вреда, а его в то время очень забавляло. Инвалид, который не может подняться на два лестничных марша без того, чтобы ему не стало плохо, не может должным образом оценить удовольствия весёлой французской столицы; моё пребывание там длилось ровно столько, сколько понадобилось для консультации (которая не принесла никакой пользы) у врача, которому меня рекомендовали.
Не могу забыть разницу между этим и следующим моим                визитом в Париж. Это было весной 1845 года, когда моё здоровье восстановилось почти полностью и я, отдыхая после своего последнего экзамена (Классического Трайпоса), в течение месяца предавался безделью и жил на широкую ногу. Восемь дней я осматривал достопримечательности Бельгии под непрекращающимся дождём, и за эти восемь дней износил не одну пару обуви на мостовых Брюгге, Гента и Антверпена. Сильнее всего дождь лил в тот день, когда я покидал Брюссель в парижском дилижансе. Путешествие было утомительным, и на место назначения мы прибыли около полуночи. Назавтра было воскресенье. Солнце сияло так ярко, как будто его за время отсутствия отремонтировали и покрасили. Оно было тёплым, но не жарким, как обычно в апреле, когда оно сияет в промежутках между дождями. Моя комната на антресолях выходила на сады Тюильри, в которых гуляли толпы людей в праздничной одежде. Я припомнил то время, когда изображал из себя франта на Бродвее, и, пока внимательно просматривал содержимое своих чемоданов, мне пришло в голову, что человек, который три года практически не высовывал носа из своего университета, пожалуй, несколько отстал от парижской моды, да и от любой другой тоже. Однако я постарался придать себе наилучший вид и смешался с толпой. Казалось, в этих садах собрались все обитатели Парижа – мужчины, женщины, дети, все без исключения хорошо одетые, весёлые, счастливые и такие же блестящие, как прекрасные фонтаны, сверкающие на солнце. Какой же это был контраст с моими английскими воспоминаниями и с дождём и грязью, которые я видел в Бельгии! Я шёл и шёл, через площадь Согласия, по Елисейским полям, среди киосков и бродячих торговцев, омнибусов*, битком набитых радостными детьми, а те, что постарше, весело выглядывали со всех сторон; и только возле Триумфальной арки на площади Звезды я почувствовал необходимость подкрепиться и вспомнил об утренней трапезе. Поистине, в мире нет больше такого места, как Париж, которое настолько бы подходило для развлечений и отдыха после тяжёлой работы, когда у вас есть несколько недель, которые можно посвятить наслаждению бездельем, хорошими обедами и выбором нарядов для себя и безделушек для друзей. Насколько оно подходит для иностранца, который преследует какую-то постоянную и рациональную цель в этом мире или серьёзно задумывается о следующем, это другой вопрос.

* омнибус – вид городского общественного транспорта, предшественник автобуса –  многоместная повозка на конной тяге.

Когда я возвратился в Кембридж, результаты экзамена на стипендию были только-только объявлены, и оказалось, что глава колледжа частично выполнил свои угрозы. Студенты-«классики» с третьего курса и один со второго выбыли из борьбы из-за того, что совсем не сделали математики. Помимо этого, имело место обычное количество разочарований. Один из неудачливых кандидатов мигрировал – обычное дело в подобных обстоятельствах. Миграция в другой колледж равносильна признанию собственной неполноценности и того, что мигрант не надеется стать членом своего собственного колледжа и поэтому бежит в другой, с более скромными требованиями к кандидатам.  Значительный поток такой миграции идёт из Сент-Джонс-колледжа в «малые колледжи». Сидни-Сассекс-колледж (Sidney Sussex College) – это почти колония второразрядных джонсианцев. В бытность мою в университете в Крайстс-колледже (Christ's College) три года подряд лучшим студентом был мигрант из Сент-Джонса. Иногда такой мигрант оказывается тёмной лошадкой и в конце концов занимает очень высокое место на Трайпосе; так и оказалось в настоящем случае. Реже случается, что студент, хорошо зарекомендовавший себя с самого начала, мигрирует из Сент-Джонса или Тринити, чтобы поменьше напрягаться, потому что в другом колледже ему дадут членство за одну только степень, то есть за место, которое он займёт на Математическом или Классическом Трайпосе, без последующего дополнительного экзамена. Иногда случается, что по той же причине мигрирует бакалавр. Нужно отметить, что стипендии «малых колледжей» и членство в них в материальном отношении ничем не уступают стипендиям и членству в Тринити; более того, в большинстве случаев они даже доходней. Это вопрос предпочтения чести либо выгоды*.

* однако в «малых колледжах» существуют вакансии «второстепенных членов» (Bye-Fellowship), доход от которых чисто номинальный – фунтов 5 – 6 в год. На них нет большого спроса, и обычно они достаются более слабым кандидатам. Иногда они служат для того, чтобы не терять хороших кандидатов, которые уже не смогут стать членами колледжа по возрасту (в тех колледжах, где существует возрастной предел для принятия в члены), потому что «второстепенный член» (Bye-Fellow) может быть избран действительным членом, когда откроется вакансия (прим. автора).

Считается, что пять-шесть второкурсников, которым удалось получить стипендию с первой попытки, тем самым добились кое-каких отличий, и перед ними лежит несомненная перспектива оказаться среди лучших студентов своего выпуска. Но так бывает не всегда. Часто случается, что некоторые из них получают более низкую степень, чем те, кто был выбран стипендиатом со второй попытки. Умным и усидчивым студентам, которые поступили в университет с не очень хорошей подготовкой, иногда требуется почти два года, прежде чем станет заметен эффект от занятий с репетитором, и тогда они совершают большой скачок и очень быстро идут вперёд на протяжении третьего курса; в то время как те, кто пришёл с отличной подготовкой, частенько начинают лениться после своего триумфа на втором курсе. Случаи, когда студент, вообще не ставший стипендиатом, побивал в Сенат-Хаусе того, кто стал им с первой же попытки, в значительной мере объясняются именно этим: жажда успеха вынуждала первого к напряжению всех сил во время последних, решающих длинных каникул, в то время как второго его ранний и, возможно, неожиданный успех сделал беспечным и праздным. Однако до определённой степени это объясняется и разницей в самих экзаменах, которая заключается в некоторых важных деталях. Здесь уже отмечалось, что выбор авторов, которые могут быть вынесены на экзамен на стипендию колледжа, более узок. Но кроме того, на этом экзамене нет перевода на греческий, а перевод на греческий на Трайпосе оценивается большей суммой баллов, чем перевод на латынь, и составляет в целом одну пятую от суммы баллов всего экзамена. Затем, на экзамене на стипендию колледжа отводится гораздо больше времени – четыре часа – на объём работы, меньший, чем тот, на который на университетских экзаменах даётся всего три. На Классическом Трайпосе темп имеет огромнейшее значение, медлительный человек обречён на неудачу. А на экзамене Тринити достаточно времени для шлифовки. Иногда случается, что стипендиат, добившийся стипендии на втором курсе, показывает плохой результат на университетских экзаменах, а потом снова хороший на экзамене на членство в Тринити. Трое из шести успешных кандидатов того года сначала потерпели неудачу, а потом реабилитировали себя таким вот образом вследствие смешанного влияния обеих причин.
После объявления имён новых стипендиатов до майских экзаменов остаётся всего несколько недель. Печатные листы с классовыми списками этих экзаменов говорят о многом. Во-первых, общее число студентов на втором курсе заметно уменьшилось, – отсеялась примерно одна пятая. В то время как на первом курсе этот экзамен сдаёт от ста до ста двадцати человек, на втором уже только от восьмидесяти до ста*. Затем, Первый класс урезан до половины, а то и меньше, своего прошлогоднего размера, – в среднем в нём бывает одиннадцать человек. Однако причина не только в том, что тяжёлая работа даёт себя знать и те, кто на первом курсе были прилежны и добивались успеха, теперь ломаются и прекращают заниматься. На этом курсе экзамен в основном математический. Единственная чисто классическая работа посвящена одному из диалогов Платона. Есть ещё одна по Диатессарону (четырём Евангелиям) – эта работа по большей части «зубрильная» (cram), и ещё три короткие работы по «моралям» – «Естественной теологии» Пэйли, «Основам моральной философии» Стюарта** и «Трём проповедям о человеческой природе» Батлера***. Эти три работы и ещё одиннадцатая книга Евклида составляют одну длинную пятичасовую сессию. Оставшиеся шесть работ математические: статика, динамика, теория уравнений, конические сечения, сферическая тригонометрия, дифференциальное и интегральное исчисление и одна работа по задачам по всем этим предметам. Для студента-«классика» вполне возможно набрать достаточно баллов и попасть в Первый класс за счёт тщательной шлифовки «моралей», Диатессарона и Платона (с помощью Евклида, который даётся «классикам» в качестве подачки), тем более что порог Первого класса на двести баллов ниже, чем на первом курсе. Но это достижение обычно считается не стоящим затраченного на него времени. Цвет «классиков» теперь уже сосредоточился на Трайпосе, и отвлечь их от цели получить на нём достаточно высокое место очень непросто. Даже если они окажутся в Шестом классе на майских экзаменах этого года, никто не подумает о них хуже. На самом деле, успех сейчас и успех потом – вещи настолько далёкие друг от друга, что высокое место в списках вторых «майских» скорее говорит не в пользу вероятности занять хорошее место на Трайпосе, потому что время, потраченное на зубрёжку этого конкретного материала, бывает оторвано от обычной тренировки в переводе с греческого и на греческий и с латыни и на латынь. В целом, к этим «майским» по сравнению с первыми готовятся не очень старательно, за исключением разве что двух-трёх лучших математиков, которые уже начинают борьбу за свои места, да и у тех здесь скорее играет роль текущий уровень знаний, полученный благодаря занятиям с частными репетиторами, а не специальная подготовка именно к этому экзамену. Если тот, кто безусловно был лучшим математиком на первом курсе, окажется безусловно лучшим и на этих экзаменах, то можно считать, что он практически наверняка займёт самое высокое место среди Рэнглеров из Тринити; но если один-два других на первом курсе отставали от него ненамного и во второй раз опять следуют за ним по пятам, существует большая вероятность, что они поменяются местами в следующем году или, во всяком случае, на экзамене на степень. Некоторые теряют на этом курсе свои высокие места из-за того, что силы их были сосредоточены на чём-то другом, а математические способности ещё не успели достичь своего полного развития в результате постоянной и исключительной их тренировки. Такие снова поднимаются в списке на третьем курсе и в конце концов занимают высокие места среди Рэнглеров. По множеству причин, главные из которых мы уже перечислили, уровень набираемых баллов сравнительно невысок: часто случается, что первый в списке набирает не больше пятнадцати сотен баллов.

* количество провалившихся, отсутствовавших по болезни либо по уважительной причине и т.д. не превышает семь-восемь человек и  для обоих курсов примерно одинаково (прим. автора).
** «Основы моральной философии» Стюарта – Outlines of Moral Philosophy, учебник, принадлежащий перу шотландского философа Дугальда Стюарта (Dugald Stewart, 1753 – 1828). Был впервые опубликован в 1793 г. и выдержал множество переизданий.
*** «Три проповеди о человеческой природе» Батлера  –  Three Sermons on Human Nature Джозефа Батлера (Joseph Butler, 1692 – 1752), епископа Церкви Англии, философа, богослова, апологета христианства.

Раз или два в течение зимы у меня появлялись обманчивые признаки выздоровления, а вместе с ними и смутные намерения готовиться к этому экзамену; но я ещё не поправился даже настолько, чтобы осилить одну только классическую часть и, прочитав несколько страниц «Федона» и посетив три-четыре лекции по нему, был вынужден от этого отказаться из-за слабости и невозможности сидеть целый час в переполненной аудитории. Для меня это было большим лишением, потому что лектор по Платону у нас был замечательный, и хотя его лекции в то время ещё не приобрели в университете такую известность, как впоследствии, так как он читал этот курс только третий год, но уже тогда они заслуженно собирали большую аудиторию. Так что я был вынужден оставаться праздным наблюдателем в этом наполненном деятельностью месте. Танцор с вывихнутой лодыжкой, наездник с покалеченной рукой, в которой он обычно держит поводья, гребец со сломанным веслом, эпикуреец, осуждённый врачом на больничную диету, – все они достойны жалости за свои танталовы муки; но ни один из них не заслуживает сострадания так, как жаждущий знаний молодой человек, когда все окружающие заняты их приобретением и всё вокруг служит соблазном, а он из чувства самосохранения вынужден систематически предаваться праздности и лежать, как лодка на мели, глядя, как другие проплывают себе мимо. В какой-то мере таков мой жребий и по сей день: даже теперь я не могу писать или читать по восемь часов ежедневно в течение шести дней кряду (даже при самом простом режиме без всяких излишеств), чтобы не измотаться вконец и не быть вынужденным бросить работу в конце недели.
Экзамены окончились, и студенты стали разъезжаться. Тот, кто остался прилежным студентом вплоть до конца второго курса, как правило, остаётся таковым и в дальнейшем, но нередко случается, что на этом этапе он оставляет намерение получить «двойную» степень и сосредоточивает все свои усилия на математике. На какое-то время я оказался почти в полном одиночестве. Одни отправились в летнее путешествие в составе группы студентов во главе с репетитором*, другие уехали отдыхать перед тем, как засесть за работу на длинных каникулах. Примерно в это же время я сделал одну очень умную вещь, а именно послал всё лечение куда подальше, и с той поры начал постепенно выздоравливать. Поскольку было очевидно, что моё выздоровление – дело времени, я решил спокойно сидеть на одном месте, а так как мне было необходимо чем-то занять свой ум, начал понемногу заниматься просто для рассеяния. Сначала я принялся за Аристофана как самого забавного автора, и, работая по паре часов каждое утро, прошёл семь пьес, после чего смог сказать, с учётом того, что читал раньше, что прочёл всего «отца комедии». И хотя из-за сопутствующих обстоятельств моё чтение было не особенно доскональным, оно всё же заложило основу для последующего повторения, и я овладел словарём автора, который в значительной мере определяет сложность его произведений. Работал я за конторкой, так как не мог наклоняться над столом. Очень многие студенты, даже с отличным здоровьем, взяли себе за правило заниматься стоя, чтобы его сохранить, что, как я понимаю, также очень распространено в Германии. Это, безусловно, самый здоровый способ, и после нескольких попыток совсем не утомительный даже для больного, хотя со стороны может показаться, что это не так. По вечерам я брал Горация и освежал в памяти «Сатиры» и «Послания» по изданию с подробными примечаниями. Его я мог просматривать, откинувшись на спинку кресла, а необходимость в словаре возникала редко. В этом необременительном занятии приятно проходил час, а иногда и больше. Закончив повторять Горация таким способом, я взялся за  «Тускуланские беседы», первую книгу которых читал раньше (а в Йеле даже сдавал экзамен по всем пяти), но даже в первой мне было чему учиться. Тем не менее, словесные трудности были немногочисленны, а читать Цицерона не спеша и переводить его элегантную латынь на наилучший английский, который вы только можете подыскать, – занятие интересное и небесполезное. После Аристофана я взялся за Фукидида и прочитал шестую и седьмую его книги, но не так, чтобы хорошо их знать, – на самом деле, лишь проработав этого автора по третьему разу, и то очень тщательно, вы можете быть уверены в том, что справитесь с любым самым сложным отрывком. С «Ипполитом» Еврипида я добился большего и изучил его действительно хорошо, не только с филологической, но и с литературной точки зрения, с целью сравнения с «Ипполитом» Сенеки и «Федрой» Расина, которые прочитал  сразу же после этого и составил сравнительный синопсис трёх этих пьес на один и тот же сюжет. Этот набросок я нашёл среди своих бумаг сейчас, когда пишу эти строки, и решил вставить его сюда, потому что для некоторых он может представлять интерес. Мне больше нигде не попадалось детальное сопоставление трёх этих пьес.

* летнее путешествие в составе группы студентов во главе с репетитором – по-английски это называется reading-party, точного эквивалента в русском языке не существует. Суть явления в том, что частный репетитор с группой своих учеников отправлялся в какое-нибудь красивое место в Англии или за границей. Там они занимались по нескольку часов в день, а в оставшееся время отдыхали – совершали пешие прогулки, осматривали достопримечательности, ездили верхом и т.д. и т.п., тем самым совмещая приятное с полезным.

«Ипполит» Еврипида.

Действие происходит в Трезене*.

* Трезен – город-государство в Арголиде на северо-востоке Пелопоннеса.
 
Афродита произносит пролог.
Иполлит проносит венок из цветов и посвящает его Артемиде (отсюда название пьесы  ;;;;;;;;; ;;;;;;;;;;;;*. Слуга советует ему почтить и Афродиту, он отказывается.

* (др.-греч.) «Ипполит-венценосец».

Хор оплакивает болезнь Федры и недоумевает из-за причины: то ли это гнев кого-нибудь из богов, то ли дурные вести о муже. Кормилица с трудом выпытывает у Федры её тайну. Царица не может заставить себя произнести роковое имя, вместо этого она вопросом заставляет саму кормилицу произнести его. Она признаётся хору в своей непреодолимой страсти и решении умереть. Кормилица старается убедить царицу в том, что её желание может быть удовлетворено, но это ей не удаётся, и она делает вид, что у неё есть зелье, способное исцелить от него. Хор поёт о силе Афродиты на примере Иолы* и Семелы**.

* Иола – дочь эхалийского царя Эврита, которую полюбил Геракл.
** Семела – дочь фиванского царя Кадма, возлюбленная Зевса, мать Диониса.

Ипполит входит, браня кормилицу, которая умоляет не выдавать её. Здесь знаменитая строка,
; ;;;;;; ;;;;;;;, ; ;; ;;;; ;;;;;;;;.
(Язык мой клялся, но не разум.)

Он обличает весь женский пол и оставляет их в ужасе. Федра упрекает кормилицу. Хор оплакивает её судьбу. Федра вешается.
Тезей возвращается с Делоса, куда ездил как ;;;;;;*. Он находит письмо от жены, в котором она обвиняет Ипполита в том, что он обесчестил её. Он проклинает его. На Ипполита обрушиваются упрёки, его изгоняют. Хор молит о скромной судьбе и оплакивает его изгнание.

* ;;;;;; (др.-греч.) – теор – государственный представитель, исполнявший поручения культового характера.

Вестник объявляет о смерти Ипполита (чудовище описывается просто как ;;;;;;, ;;;;;; ;;;;; *). Хор признаёт силу Афродиты и Эроса.

* (др.-греч.) – бык свирепый, посланный небом.

Появляется Артемида и открывает правду Тезею. Приносят умирающего Ипполита. Он прощает своего отца, а Артемида заявляет, что отомстит за него, и что ему будут возданы посмертные почести.

 «Ипполит» Псевдо-Сенеки

По действию эта сцена наиболее простая из трёх. Действие происходит в Афинах (а не в Трезене, как у Еврипида и Расина).
Акт I.
Ипполит даёт слугам распоряжения об охоте – входят Федра и кормилица. Роковая тайна страсти Федры уже известна этой последней. Она уговаривает царицу подавить её. Федра всё ещё цепляется за мысль, что её страсть может быть удовлетворена, но, наконец, убеждённая кормилицей, готовится убить себя. Теперь кормилица сдаётся и отправляется рассказать о любви Федры Ипполиту. Хор поёт о силе любви.
Акт II.
Федра велит служанкам одеть её как амазонку. Кормилица умоляет о помощи Гекату (!) и обращается к Ипполиту, советуя ему вкусить радостей жизни в обществе. Он отвечает красивым панегириком о прелестях сельской жизни, одним из тех purpurei panni*, которые часто встречаются у Псевдо-Сенеки, и заканчивает осуждением прекрасного пола вообще.

* purpurei panni (лат.) – букв. «пурпурные лохмотья». Выражение из «Искусства поэзии» Горация, обозначающее яркий, красочный отрывок в произведении, которое в целом скучно и неинтересно.

Федра входит и без чувств падает ему на руки. Она сама признаётся в своей любви. Он готов её убить, но, вняв её мольбам, оставляет ей жизнь и бросает свой меч, потому что он осквернён её прикосновением, и в ужасе убегает. Кормилица зовёт на помощь и обвиняет его в том, что он изнасиловал свою мачеху. Хор молит, чтобы красота Ипполита не привела к его гибели.
Акт III.
Тезей возвращается из Аида, где пробыл четыре года. Он находит Федру, готовую убить себя. Она сама обвиняет Ипполита. Тезей обрушивает на него проклятие Нептуна. Ипполит и Тезей не встречаются. Хор жалуется на то, что боги не управляют делами людей так же хорошо, как неодушевлённым миром.
Акт IV.
Вестник объявляет о смерти Ипполита. Чудовище описывается в мельчайших деталях. Вопрос Тезея, вызывающий это описание (Quis habitus ille corporis vasti fuit?)*, производит отрицательное впечатление, потому что разрывает единство повествования. Смерть Ипполита также описывается в деталях. О нём говорится, что его тело было в буквальном смысле разорвано на такое множество кусочков, что невозможно найти их все. Хор поёт о непостоянстве судьбы, вводя, inter alia**, следующий странный образ:

* Quis habitus ille corporis vasti fuit? (лат.) – Как выглядело его огромное тело? – В современных редакциях этой пьесы данная строка не вопрос Тезея, а восклицание вестника, и единство повествования совершенно не разрывается. Очевидно, Ч. А. Бристед пользовался другой редакцией, тем более что и пьеса в современных редакциях называется не «Ипполит», а «Федра», и автор – Сенека, а не Псевдо-Сенека. Тем не менее это не две разные пьесы, а одна и та же, поскольку все остальные детали совпадают.
** inter alia (лат.) – ко всему прочему.

Metuens coeIo Jupiter alto
Vicina petit (ударяет по местам, которые близки к нему по высоте).

Акт V
Федра признаётся во лжи и убивает себя перед Тезеем, который оплакивает своё положение и собирает куски тела своего сына для погребения. Одно это доказывает, что пьеса для сцены не предназначалась.
Главные особенности этой пьесы состоят в том, что, во-первых, автор не делает попытки уменьшить вину Федры, а даже наоборот, старается подчеркнуть всю её гнусность. Она оплакивает не столько противоестественность своей страсти, сколько её безответность. К тому же и кормилица не склоняет её к плохому поступку (как у Еврипида и Расина), а наоборот, Федра уговаривает помочь кормилицу, которая этого не хочет. Во-вторых, кормилица знает о любви Федры с самого начала. В-третьих, Тезей и Ипполит не встречаются после обвинения Ипполита.
Три крупных недостатка.

«Федра» Расина.

Расин следовал Еврипиду более тесно, чем Псевдо-Сенека.
Действие происходит в Трезене.
Имеется побочный сюжет о любви Ипполита к Арикии, которая является единственным на тот момент живущим потомком Палланта*.

* Паллант – сын изгнанного из Афин царя Пандиона. Был убит Тезеем.

Акт 1
Ипполит объявляет своему наставнику Терамену о намерении отправиться  на поиски своего отца, тот напрасно старается разубедить его.
Энона, кормилица Федры, исторгает у неё роковую тайну. (Она открывается посредством вопроса, как у Еврипида). Федра заявляет, что долго боролась со своей страстью, но напрасно, и теперь должна умереть.
Панопа, служанка, объявляет о смерти Тезея. Энона предлагает брак с Ипполитом.
Акт II.
Ипполит, испросив беседы с Арикией, заявляет о своём намерении сделать её царицей Афин, себе взять Трезен, а сыну Федры отдать Крит. Он также признаётся ей в любви. Федра точно так же испрашивает беседы с ним и сама признаётся в своей страсти (здесь Расин следует Псевдо-Сенеке). Он не обрушивает на неё упрёки, но то, что он говорит, вполне уместно. Она умоляет его убить её или, по крайней мере, одолжить ей меч, который она и берёт. Энона уводит её. Терамен объявляет о том, что Ипполит избран царём, но есть слух о возвращении Тезея.
Акт III.
Федра и Энона решают испытать Ипполита, предложив ему империю. Узнав о возвращении Тезея, Энона убеждает царицу позволить ей обвинить Ипполита в том, что тот пытался её изнасиловать.
Тезей возвращается из Эпира, откуда сбежал после шестимесячного заключения у молосского царя, чьи собаки пожрали Пирифоя*. Федра уклоняется от его объятий, а Ипполит заявляет о своём намерении покинуть Трезен.

* Пирифой – древнегреческий герой, царь лапифов, любимый друг Тезея. По одной из версий легенды, молосский царь, обнаруживший, что Пирифой и Тезей собираются похитить его жену, затравил Пирифоя молосскими гончими – самыми крупными и свирепыми собаками, известными в Греции.

Акт IV.
Энона обвиняет Ипполита. Тезей упрекает и проклинает его. Иполлит, защищаясь, признаётся в своей любви к Арикии и намекает на то, что Федра из-за своего происхождения скорее склонна к противоестественным страстям, чем он. (Он может сказать это, так как не связан клятвой, как у Еврипида). Федра, узнав, что Ипполит любит Арикию, приходит в отчаяние и прогоняет с глаз Энону.
Акт V.
Ипполит даёт обещание Арикии, что женится на ней в храме за городскими воротами. Она пытается убедить Тезея в том, что он ошибся. Он начинает сомневаться и требует к себе Энону, но та утопилась. Терамен объявляет о смерти Ипполита. (Чудовище описано с большим воодушевлением, более подробно, чем у Еврипида, но менее, чем у Псевдо-Сенеки). Ипполит представлен прожившим достаточно лишь для того, чтобы успеть сказать, умирая, несколько слов своему наставнику. Федра признаёт ложность своего обвинения и умирает, приняв яд. Тезей заявляет о своём намерении удочерить Арикию.
Подобные развлечения были бы недопустимы для студента, который занимается по-настоящему, но я делал это только ради здоровой умственной нагрузки, потому что не мог покинуть место, из которого был бы очень рад уехать, если бы была хоть какая-то возможность попасть на родину.
Поскольку мои занятия, даже в такой дилетантской форме, должны были продолжаться менее чем четыре часа в день, часть времени, которую я вынужден был оставаться праздным, очень меня тяготила. Чтением разнообразных романов я сильно пресытился ещё в Нью-Хейвене. Я не мог совершать моцион, о котором бы стоило говорить; я не мог ни ездить верхом, ни бегать, ни грести, ни даже управляться с бильярдным кием, а ходить только не спеша. Я гулял по угодьям колледжа, думая о своём родном городе, а невозможность вернуться туда придавала моим мыслям романтическую и сентиментальную окраску. Когда я получал письмо или газету из-за океана, это был праздничный день в моём календаре. Другим моим величайшим удовольствием было еженедельное получение «Панча», который был тогда в самом расцвете. Я помню каждую статью Теккерея и обстоятельства, в которых их читал – время суток (журнал приносили сразу же после моего скудного обеда), окно с зелёными занавесками, выходящее на угодья колледжа, большое кресло, в котором я сидел, и небольшой компромисс между столом и конторкой, который стоял перед ним. Случилось так, что на эти длинные каникулы в колледже осталось меньше студентов, чем обычно, а из донов, кроме библиотекаря, только один член колледжа, работавший, как считалось, над нескончаемой книгой, о которой то и дело оповещали университетские книготорговцы, но было маловероятно, что когда-нибудь она действительно выйдет в печать. Но даже его общество было для меня по большей части недоступно, потому что я редко бывал в состоянии обедать в холле.
Лишь одно событие нарушило монотонное течение этих каникул. Церемония присвоения степеней (Commencement), которая обычно немногим более, чем проформа, превратилась в грандиозное зрелище из-за введения в должность нового канцлера (Chancellor). Канцлер – это номинальный глава университета, но все административные функции выполняет вице-канцлер (Vice-Chancellor), которым поочерёдно избираются главы колледжей, так что канцлер университета – это просто почётная должность, которой удостаивается какое-нибудь титулованное лицо. Церемония присвоения степеней проводится в первую неделю июля и считается официальным окончанием Пасхального триместра, который фактически окончился ещё месяц назад. Её истинный смысл в присвоении степеней магистра гуманитарных наук и публичном чтении завоевавших награды сочинений, то есть классических работ и английского стихотворения, потому что зачитывание эссе по богословию – дело довольно утомительное, порой они бывают размером с приличную книгу. Латинские сочинения зачитываются за несколько дней до этой церемонии. Присутствуют на ней, в основном, только заинтересованные лица. На галерею могут забрести несколько студентов прилежного толка, оставшихся в Кембридже на каникулы, да ещё в зале может оказаться несколько случайных горожан. Но в тот раз всё было совершенно иначе. На этот единственный день Кембридж превратился в театральную сцену. Шитые золотом мантии титулованных студентов смешивались с красными мантиями докторов богословия и медицины. Толпы хорошо одетых посторонних заполонили прекрасные угодья колледжей и прогуливались там с тем чопорным видом, который свойствен представителям великой англосаксонской расы, когда они собираются в большом количестве. Сенат-Хаус был переполнен. Разнообразные важные персоны украшали собой эту сцену и прибавляли достоинства герцогу Нортумберлендскому. Присутствовал и какой-то член королевской семьи – я забыл, кто именно, но помню, как два офицера расталкивали народ у него с дороги. Прибыл также принц Альберт*, чтобы получить какую-то степень, и одет он был каким-то необыкновенным образом. В иностранных знаменитостях тоже недостатка не ощущалось. Эверетту** и Бунзену*** были присвоены степени докторов гражданского права, и поверх своих дипломатических мундиров они надели красные мантии. Возмутительное поведение представителей другого университета по отношению к нашему выдающемуся соотечественнику некоторое время спустя, во время присвоения ему там такой же степени, к сожалению, получило широкую огласку, а вот то, что подобное затруднение – правда, другого рода, основанное не на религиозных, а на политических соображениях – чуть не случилось в Кембридже, не так хорошо известно. Какой-то дотошный член Сената выдвинул такое возражение: «Мы присваиваем почётные степени только особам королевской крови, а послы имеют право на них только как представители коронованных особ. Что же касается мистера Эверетта, то он не представляет коронованную особу. Как же мы можем присвоить ему степень?» К счастью, кто-то вспомнил, что американский посланник является доктором гражданского права дублинского Тринити-колледжа, члены которого принимаются в Кембридж ad eundem gradum****, и это тут же разрешило затруднение. Всё произошло так тихо, что мало кто вообще узнал, что оно имело место.

* принц Альберт – принц-консорт, супруг королевы Виктории.
** Эверетт (Edward Everett, 1794 – 1865) – американский политический деятель и дипломат. Избирался в Палату представителей и Сенат США. Был 15-м губернатором штата Массачусетс. В 1840 – 1845 гг. занимал пост посланника США в Великобритании. Также занимал посты президента Гарвардского университета (1846 – 1849)  и госсекретаря США (1852 – 1853).
*** Бунзен (Christian Charles Josias, Baron von Bunsen, 1791 – 1860) – прусский дипломат и учёный. С 1841 по 1854 г.  был посланником Пруссии в Великобритании.
****  ad eundem gradum (лат.) – с той же степенью, в том же ранге.

Это необыкновенное сборище неожиданно сделало обладателей медалей Брауна (Browne medals), наград Порсона и Кэмдена и медали канцлера за английское стихотворение (Chancellor's English medal) героями дня, потому что вместо аудитории из полудюжины престарелых донов и дюжины студентов они читали свои творения перед переполненным залом, где соединились красота, мода и аристократизм. Медалей Брауна всего три: за оду на латыни алкеевым стихом*, за оду на греческом сапфической строфой** и за эпиграммы на греческом и латыни. Награда Порсона (Porson prize), состоящая из книг, даётся за перевод Шекспира на греческий ямбом; медаль Кэмдена (Camden medal) – за латинские гекзаметры. Темы этих сочинений объявляются в конце первого триместра, и кандидатам отводится около трёх месяцев на их написание. Иногда эти награды достаются лучшим студентам курса, иногда – второсортным. Всё та же вечно повторяющаяся причина, что это слишком сильно отвлекает от подготовки к Трайпосу, заставляет многих лучших «классиков» своего курса отказываться от участия в этих состязаниях, особенно в случае греческой оды, навык написания которой не пригодится больше нигде, поскольку греческая сапфическая строфа не встречается ни на одном из экзаменов. В целом я полагаю, что награда Порсона считалась наиболее почётной, и на неё претендовало больше лучших студентов. Но вообще в университете преобладает мнение, что успех на обширном экзамене, где проверяется общее знание языка без предварительной подготовки, является большей заслугой и свидетельством одарённости, чем завоевание награды, ради которой нужно кропотливо трудиться при закрытых дверях, и нередко случается, что Старший Классик никогда не претендовал ни на награду Порсона, ни на одну из медалей. Основную массу английских стихотворений легко себе представить. Среди поэтов – лауреатов этой премии попадались и очень хорошие – Прэд, Маколей, Теннисон***. Этот последний долгое время был единственным, кто вырвался из тенёт героических двустиший. Он написал стихотворение нерифмованным пятистопным ямбом с поддельным эпиграфом из Чепмена (Chapman). Поговаривали, что он получил эту награду по ошибке. Профессор истории Смит (Smyth) долгое время играл первую скрипку среди членов комиссии, которые привыкли полностью полагаться на его мнение. Случайно натолкнувшись на стихотворение Теннисона, он был очень им озадачен (это было нечто из ряда вон выходящее, то есть как раз то, что может привести в изумление старого дона) и написал карандашом на оборотной стороне «Посмотрите!», желая просто привлечь внимание своих собратьев по комиссии к этой диковинке. Но случилось так, что он не то заболел, не то уехал из Кембриджа по делам, и оставшиеся были вынуждены собраться и принять решение без него. Его пометка, выражавшая удивление, была принята за знак одобрения, и пальму первенства получил будущий поэт-лауреат****. Такова легенда; некоторые говорят, что её выдумали апостолические***** друзья поэта, чтобы несколько смягчить бесчестье того факта, что он написал стихотворение, завоевавшее эту награду. Несколько лет назад ещё один храбрый юноша написал стихотворение спенсеровой строфой******  и тоже её получил. Это разрушило чары, и с тех пор с успехом применялись различные стихотворные размеры – под успехом подразумевается получение Медали Канцлера.

* алкеев стих – стих античной метрики, разработанный Алкеем, греческим лириком VII—VI вв. до н. э. Различают девяти-, десяти- и одиннадцатисложный алкеев стих.
** сапфическая строфа – строфа в античном стихосложении, разработанная греческой поэтессой Сапфо (VII—VI вв. до н. э). Различают большую и малую сапфическую строфу, причём последняя была одной из наиболее употребительных в поздней античной поэзии.
*** Прэд (Winthrop Mackworth Praed, 1802 – 1839) – английский политический деятель и поэт. Закончил Итон, а затем кембриджский Тринити-колледж, где сделал блестящую карьеру – четырежды завоёвывал медаль Брауна за греческое стихосложение и дважды, в 1823 и 1824 гг., становился обладателем Золотой Медали Канцлера (Chancellor's Gold Medal) за лучшее английское стихотворение. Был третьим на Классическом Трайпосе 1825 г. В 1827 г. получил членство в Тринити-колледже. В дальнейшем несколько раз избирался членом Палаты общин. Публиковал в различных периодических изданиях стихотворения, которые вышли в виде книг уже после его ранней смерти от туберкулёза.
Маколей (Thomas Babington Macaulay, 1st Baron Macaulay, 1800 – 1859) – британский поэт, прозаик, историк и политический деятель. Будучи студентом кембриджского Тринити-колледжа, завоевал в 1821 г. Золотую Медаль Канцлера за лучшее английское стихотворение. Несколько раз избирался членом Палаты общин. В 1833 – 1835 гг. занимал видные посты в британской колониальной администрации в Индии. Автор проекта уголовного уложения, которое стало основой уголовного законодательства в Индии и других британских колониях. Настоял на повсеместном введении английского в качестве обязательного языка обучения в индийской системе образования. После возвращения в Англию занимал различные высокие административные посты. С 1849 г. занимался преимущественно историческими изысканиями, результатом которых стала пятитомная «История Англии». Это сочинение наделало много шума, так как содержало пересмотр устоявшихся мнений. Оно разошлось рекордными тиражами и было переведено почти на все европейские языки. Его автор не был беспристрастным исследователем, и опровергнуть многие его суждения для историков-профессионалов не составило труда, поэтому к середине ХХ века репутация Маколея-историка сильно упала, но при жизни была очень высока, и в 1857 г. королева Виктория пожаловала ему титул барона Маколея.
Теннисон (Alfred Tennyson, 1st Baron Tennyson, 1809 – 1892) – один из известнейших англоязычных поэтов всех времён. В 1827 г. поступил в кембриджский Тринити-колледж, но оставил его, не получив степени, из-за смерти отца. Завоевал Золотую Медаль Канцлера в 1829 г. за стихотворение «Тимбукту». Большой поклонницей его творчества была королева Виктория, которая пожаловала ему в 1884 г. титул барона.
**** поэт-лауреат – в Великобритании это придворный поэт, официально назначенный монархом. С 1850 по 1892 г. это звание носил Альфред Теннисон.
***** апостолические – о «Кембриджских апостолах» см. следующую главу.
****** спенсерова строфа – строфа, разработанная английским поэтом Э. Спенсером (Edmund Spenser, ок. 1552 – 1599), которая состоит из восьми стихов пятистопного и одного шестистопного ямба с тремя рифмами, расположенными по схеме ABAB BCBCC.

В настоящем случае шесть наград распределились между тремя студентами, и пять из них – среди двух моих однокурсников. Награды за греческую оду и эпиграммы получил студент Тринити, который возглавил список на наших первых «майских» и был одним из трёх фаворитов (все – из нашего колледжа) в борьбе за звание Старшего Классика; обе латинские награды, а также награда за английское стихотворение достались представителю одного из «малых колледжей», которого этот тройной успех ввёл в университетский мир, где ему было предначертано стать впоследствии выдающейся фигурой.
В конце длинных каникул я снова стал подавать признаки жизни, и это выразилось в том, что я сдал Предварительный Экзамен – Little-Go. Повторный экзамен проводится в начале октября – это нечто вроде дополнения к обычному экзамену для тех, кто на нём провалился или был болен. Так как студентов первой категории среди тридцати-сорока, сдающих этот экзамен, большинство, то немногие прилежные студенты, оказавшиеся в этой компании из-за болезни или ещё каких-нибудь неблагоприятных обстоятельств, выглядят на их фоне особенно хорошо. Вместе со мной этот экзамен сдавал студент, который до этого проваливался трижды. Трудно сказать, чего в большей степени достоин такой человек – жалости за отсутствие способностей или восхищения за свою настойчивость и упорство.



Глава 11
Третий курс. Смена положения. Погоня за несколькими зайцами. Речи на награды колледжа. Литературные знакомства. «Апостолы». Происшествия на Математическом Трайпосе и экзамене на Университетскую Стипендию. Дезертир с поля битвы. Аутсайдер выигрывает. Лекции в университете. Лекции по Платону. Скандалы в Дискуссионном клубе. Разочарования и утешения. Посещение Оксфорда.

;; ;; ;;;; ;;;;;;;; ;;;; ;;;;;;;; (др.-греч.). –   Не истощилася в них гениев, их предков, кровь.
 Фрагмент из Платона («Государство», кн. 3), перевод А.Н. Егунова.

Abiit, evasit, excessit, enipit (лат.). – Ушёл, скрылся, спасся, бежал.
Цицерон.
 
Здесь лишь того победе будут рады,
Кто скромно и с достоинством глядит
На всевозможные награды.
Уильям Джонсон Кори, «Посещение королевы».

Quand on n'a pas ce que I'on aime, iI faut aimer ce que I'on a. –  Если у нас нет того, что мы любим, нужно любить то, что есть.
Французская поговорка.

Мы содрогаемся – души здесь нет.
Байрон, «Гяур».

Когда в колледже снова начался учебный год, я сбросил с себя синее с серебром одеяние и стал «пенсионером» (Pensioner). Это был довольно-таки необычный шаг, но незадолго до него такой прецедент уже имел место. Один мой друг с годичным опытом феллоу-коммонера (Fellow-Commoner) изменил свой статус, отчасти из финансовых соображений, а отчасти для того, чтобы иметь право претендовать на стипендию (Scholarship). У меня имелись оба эти побуждения, да вдобавок ещё и третье, более насущное – моё здоровье, которое заставляло меня избегать роскошных обедов за высоким столом. Это значило спуститься на ступеньку по социальной лестнице и в каком-то смысле публично признаться в бедности, но я с большим удовлетворением обнаружил, что ни один из моих старых знакомых среди донов, чью дружбу я действительно ценил, ни в малейшей степени не изменил своё поведение и отношение ко мне. Да и вообще я заметил, что если человек добровольно признаёт финансовую невозможность поддерживать определённое положение, его репутация из-за этого не страдает, а честная решимость бывает встречена с одобрением. А вот если вы корчите из себя испанского гранда и пытаетесь хитростью и уловками казаться тем, чем на самом деле не являетесь, это вызывает насмешки и холодность окружающих. Мои самые близкие друзья в целом поздравили меня с этим шагом, поскольку теперь у меня появились лучшие возможности воспользоваться преимуществами, доступными основной массе студентов.
Теперь, когда я стал в состоянии понемногу заниматься всерьёз, я приступил к делу исходя из принципа, что если погнаться за несколькими зайцами одновременно, то есть надежда, что удастся поймать хотя бы одного. Такой образ действий лучше всего соответствовал моей физической форме, при которой для меня скорее было возможно достичь нескольких отдельных небольших целей, чем преследовать отдалённую цель неограниченного объёма. Для третьекурсника Тринити открыто больше возможностей такого рода, чем для студентов двух первых курсов. Он может претендовать на все университетские награды, открытые для перво- и второкурсников, обладая при этом преимуществом большей практики, а кроме того, на  Награды членов парламента за Латинские Эссе (the Members' Prizes for Latin Essays); а у себя в колледже – на награды за Английскую Речь (English Declamation), Латинскую Речь (Latin Declamation) и за Английское Эссе (English Essay). Я решил в течение следующего учебного года попытаться добиться всех четырёх, а также получить стипендию колледжа (College Scholarship) и отличие Первого класса на майских экзаменах. И, так как в конце концов мне удалось добиться трёх из этих шести целей, расчёт мой был не так уж плох.
Речи – это то, что в терминологии Йельского колледжа называлось бы Диспутами. В начале Михайлова (Michaelmas) триместра даются вопросы «на темы, связанные с историей Англии», выражаясь словами учредителя этой награды, но, так как вмешательство Англии в европейские дела приобрело довольно значительный масштаб, то вопросы эти затрагивают и европейскую историю в довольно широком аспекте. Каждый третьекурсник выбирает себе вопрос и пишет по нему речь, которую сдаёт в конце триместра; в течение следующего триместра десять-двенадцать лучших Речей публично произносятся в часовне, а приблизительно ко времени экзамена на стипендию авторам трёх лучших присуждаются серебряные кубки, первый стоимостью $20, а два других по $10 каждый. За две лучшие Латинские Речи присуждаются награды, состоящие из книг. «Моральную, историческую или литературную» тему Английского Эссе обнародуют в начале учебного года одновременно с присуждением награды за эссе прошлого года, и сочинения эти нужно сдать не позднее следующего июля, так что у третьекурсника, нацелившегося на получение этой награды, нет недостатка во времени. Но ему не следует пытаться достичь этой цели количеством и весом исписанной бумаги. Эта фатальная ошибка поставит крест на успехе, даже если его произведение окажется достойным одобрения во всех остальных отношениях. В требованиях ясно сказано, что объём эссе не должен превышать тот, который можно в нормальном темпе прочитать вслух за полчаса, что же касается Речей, то для них действуют значительно более жёсткие ограничения по времени. При мне имели место два случая, когда очень хорошие студенты упустили свой шанс из-за того, что «написали книгу», как выразился один из членов комиссии. История и политика Стюартов, войны в период правления Вильгельма Оранского и королевы Анны, история и преимущества колоний, крестовые походы, монастыри; социальное, политическое и литературное состояние английского народа в разные исторические периоды; выдающиеся деятели английской истории в сравнении друг с другом и с прославленными иностранцами, – таковы обычные темы для Английской Речи. Для Латинской обычно берётся какая-нибудь тема из античной истории. Для Английского Эссе, насколько я помню, предлагались такие темы, как «Жизнь Эразма», «Влияние завоеваний Александра Великого на искусство и литературу Европы», «Платоновский элемент в философии Цицерона», «Извращение политических теорий», «Рыцарские ордена средневековой Европы», «Колониальная политика древних народов». Обычно эти темы имеют исторический и археологический уклон, но иногда они чисто литературные или философские. Награду в десять фунтов лауреат обычно обращает в книги, по крайней мере, частично.
Борьба за эти английские награды очень умеренная; порой, можно даже сказать – как правило, не более трёх-четырёх соперников оспаривают награду за Эссе. Даже награда за Латинскую Речь не всегда достаётся лучшим «классикам» курса.
Наград членов парламента по пятнадцать гиней каждая, которые присуждаются представителями университета в парламенте, всего четыре. На две из них могут претендовать все бакалавры и на две – все третьекурсники и те, кто пробыл в колледже семь триместров, включая и «межтриместровых» студентов вроде меня. Темы могут быть из всех возможных областей – исторические, моральные, богословские, литературные, философские.
Подготовка этих сочинений, которые идут последовательно, а не все сразу, до определённой степени позволяла мне продолжать мою обычную работу по классической филологии. Я снова стал заниматься со своим старым другом и репетитором Трэвисом (полагаю, что могу продолжать его так называть) и проработал с ним две пьесы Эсхила, а также Ювенала, правда, не слишком досконально, как впоследствии показал мой печальный опыт на Трайпосе (Tripos). Ещё я самостоятельно читал кое-что из Цицерона и Ливия, чтобы отточить свой стиль на латыни для Латинской Речи и Латинского Эссе на Награду членов парламента. Однако, поскольку я всё ещё был в состоянии работать в среднем не более четырёх часов в день и вынужден полностью воздерживаться от занятий в ночные часы, мне пришлось изыскивать какие-то способы проводить вечера занимательно и не без пользы.
Сначала я возобновил посещения Дискуссионного клуба, потому что умел не только говорить публично, но и заставить себя слушать, и оказалось, что умеренное волнение от произнесения речи действует на меня благотворно.
Любой студент или выпускник американского колледжа, которому попалась в руки эта книга, наверняка давно уже удивляется, почему я до сих пор ещё ничего не сказал об «ораторах» и  «писателях». Таким же, если не большим, будет удивление англичанина, если ему скажут, какую важную роль в жизни американского колледжа играют эти два класса студентов, вернее, с его точки зрения, не-студентов – тех, кто мало обременяет себя учёбой.
– Подумать только! – сказал Трэвис одному знакомому после того, как я попытался объяснить ему положение дел в Йельском колледже. – У них там, всё равно как если бы мы у себя считали президента Дискуссионного клуба более важной фигурой, чем Старший Рэнглер (Senior Wrangler).
– Как странно! – ответил тот.
Писать по-английски для приобретения славы или репутации – это нечто почти неизвестное кембриджским студентам. Единственными стимулами к этому являются Награды за Речи (Declamation Prizes), существующие в некоторых колледжах, потому что университетские награды за Моральные и Богословские Диссертации (Moral and Theological Dissertations) приобретаются скорее учёностью, нежели стилем. Если сказать кембриджцу, что у такого-то студента отличный английский стиль, это покажется ему настолько же не имеющим отношения к делу, как сообщение о том, что он хорошо разбирается в праве или медицине. Даже если начинающий политик сотрудничает в лондонских газетах (примерно в это время у нас был один такой), это не оказывает никакого заметного влияния на его репутацию. Как-то раз я беседовал с одним из друзей о своих сочинениях на награды Тринити-колледжа и о том, как трудно писать речь одним стилем, а эссе  – другим. Он был очень удивлён, что моей практики в сочинительстве на английском языке вообще хватает на такое разнообразие. И тот же самый человек отлично понимал разницу между греческой прозой Аристотеля и Фукидида и при необходимости мог писать и тем и другим стилем. С публичными речами ситуация была очень похожая. Представьте себе один Дискуссионный клуб на весь университет, в котором учится около двенадцати сотен студентов в течение двух триместров и около шестнадцати в третьем. Какие долгие дебаты велись бы у нас в таком случае, и какая гонка за семь клубных должностей происходила бы каждый триместр! Но в Кембридже членами клуба является меньше половины студентов, и многих из них привлекает лишь его читальный зал. Дебаты часто прекращаются через полчаса из-за нехватки ораторов; на клубные должности часто не находится желающих, а в выборах редко принимает участие более трёхсот пятидесяти избирателей, а часто не набирается и этого количества. Однако иногда завязываются оживлённые дискуссии по волнующим общественным вопросам дня, и мне приходилось слышать очень хороших ораторов-любителей. В Дискуссионном клубе периодически бывают краткие вспышки возбуждения, и как раз в это время состояние дел достигло такой благоприятной кульминации. Помещения клуба как раз заново отделали и расширили, и имел место приток первокурсников, а это как раз те, кто может дать делу толчок. Количество их было не так уж велико, но в таких вещах несколько человек могут добиться многого, было бы желание. Среди них был и бедный Генри Ф. Хэллам*. Хотя сам он редко произносил речи в клубе, но способствовал организации ещё одного маленького дискуссионного клуба, в котором было человек сорок. Он назывался Историческим, и в нём поддерживались достаточно оживлённые дебаты, а его члены регулярно посещали университетский Дискуссионный клуб и всегда создавали в нём ядро аудитории слушателей. Ещё один был сыном пэра, ныне он член парламента. Он обожал общественную деятельность и был серьёзен не по годам, что делало его похожим на американца. Третий был диссентером и несколько старше, чем обычно бывают первокурсники (эти две странности сразу же сделали его оригиналом). У него был хорошо подвешенный язык и способность думать стоя, – качества, которыми англичане обладают редко, если только они не профессиональные ораторы, например, адвокаты или члены парламента с большим стажем, хотя и в этих случаях они имеются у них не всегда. Были и другие претенденты на звание оратора – амбициозные студенты «малых колледжей» и один-два по горло занятых учёбой стипендиата Тринити (Trinity Scholars), тоже захваченные новым веянием. Мы затевали волнующие политические дискуссии – демократия против аристократии, религиозная терпимость против конфессиональной замкнутости, старый здравый смысл против «Молодой Англии»** – и вскоре у нас был переполненный зал много вечеров подряд. Дискуссия в один из таких вечеров была оживлённым и интересным зрелищем. Двери были открыты для всех членов университета, независимо от того, являлись они членами клуба или нет, и порой численность аудитории доходила до четырёх, а то и пяти сотен человек. Английская манера произносить и слушать речи очень отличается от нашей. Выражение одобрения или неодобрения со стороны аудитории очень часто, и оратор в большей степени, чем у нас, стремится понравиться слушателям, а когда ему удаётся удачно выразиться или он думает, что это ему удалось, то ждёт возгласов «Правильно! Правильно!» как чего-то само собой разумеющегося.  Для оратора это куда лучше, чем серьёзная тишина нашей аудитории (за исключением самого начала его карьеры). Одобрение его ободряет, неодобрение – задевает самолюбие, а то и другое вместе даёт возможность передохнуть, перевести дыхание или выпить стакан воды и собраться с силами для следующего рывка.

* бедный Генри Ф. Хэллам (Henry Fitzmaurice Hallam, 1824 – 1850) – сын английского историка Генри Хэллама (Henry Hallam, 1777 – 1859) и брат поэта Артура Хэллама (Arthur Henry Hallam, 1811 – 1833). Ко времени написания этой книги Генри Ф. Хэллам уже умер. Оба брата были в высшей степени одарёнными, но скончались молодыми от кровоизлияния в мозг и потому мало что успели сделать. Сходная участь постигла почти всех детей Генри Хэллама (а их было одиннадцать), так что можно предположить, что заболевание носило наследственный характер. Артур Хэллам больше всего известен как близкий друг Альфреда Теннисона, который увековечил его память в поэме «In Memoriam A.H.H.» («Памяти Артура Генри Хэллама»). Оба брата были в числе «Кембриджских апостолов».
** «Молодая Англия» – британская политическая группировка викторианской эпохи, лидером которой был Бенджамин Дизраэли (Benjamin Disraeli, 1804 – 1881) – политик, литератор, государственный деятель, дважды премьер-министр Великобритании. Взгляды сторонников «Молодой Англии» были консервативно-романтическими. Они пропагандировали идеализированный феодализм: абсолютную монархию, сильную Церковь Англии и социальную организацию, основанную на филантропии и патернализме.

При выборах президента Дискуссионного клуба всегда играла большую роль личная популярность, а не действительные заслуги и репутация кандидата, и, как правило, всё сводилось к состязанию между прилежными студентами (reading men) и студентами-буянами (rowing men). Когда дело доходило до ожесточённой борьбы, побеждали обычно первые; те же самые способности и трудолюбие, которые помогали им в учёбе, давали возможность торжествовать и здесь. Из этого правила было только одно исключение. Когда буянам удавалось ухватиться за кого-нибудь с титулом, кто желал бы от них баллотироваться, они выигрывали наверняка. Преклонение Джона Булля перед лордами не знает границ. Чарльз Дж. Вогэн (Charles J. Vaughan), один из любимых учеников Арнольда (Arnold), стипендиат университета (University Scholar) и Старший Классик (Senior Classic), а ныне директор школы Хэрроу (Harrow) и вообще джентльмен огромных способностей и заслуг, в студенческие годы баллотировался в президенты Дискуссионного клуба и потерпел поражение от ничтожества из Сент-Джонс-колледжа, перед именем которого стояло слово Сэр*. Это исключение подтвердилось вторично за мой собственный счёт в том году, о котором сейчас идёт речь.

* Сэр – слово Сэр (Sir), обязательно с большой буквы, ставится перед именем лиц, имеющих личное рыцарство или титул баронета.

Но, поскольку Дискуссионный и Исторический клубы занимали лишь два вечера в неделю, нужно было искать ещё какие-нибудь развлечения, потому что мои друзья, которые раньше имели обыкновение устраивать у меня в комнатах то, что у нас тогда называлось «парламентом вигов»*, теперь, когда я был в состоянии сам о себе позаботиться, самому себе меня и предоставили. В каком-то смысле их хлопоты просто перенеслись из одного места в другое, потому что я слонялся по комнатам своих знакомых в надежде побеседовать на общелитературные темы – а за неимением лучшего хоть о «Календаре». Иногда я сваливался на голову какому-нибудь кружку прилежных студентов, которые после тяжёлого дня, посвящённого классическим языкам или математике, развлекались на свой лад, собравшись втроём или вчетвером, чтением Аристофана или Овидия, и становился неожиданным добавлением к их импровизированному клубу. Но для меня это было слишком похоже на учёбу, а моя манера чтения и комментирования казалась им слишком бессистемной, поэтому я практиковал такое нечасто. Я больше старался найти кого-нибудь, кто на сегодня уже полностью покончил с учёбой в том, что касается «классики» и математики, и спокойно беседовать за бесконечными чашками чая – или даже более благородными напитками. В Тринити литература как таковая культивировалась больше, чем в любом другом колледже, и как раз в то время появилось необыкновенно большое количество первокурсников, которые проявляли интерес к риторике, публичным речам и общелитературным вопросам, а я обладал кое-какой репутацией по этой части хотя бы уже потому, что был уроженцем своей страны. Поэтому мне было не так уж трудно найти, где провести вечер.** Несколько студентов, с которыми я особенно близко сошёлся, принадлежали либо в то время, либо позже, к обществу, которое, хотя и было сугубо частным клубом и ни в коем случае не пыталось привлечь к себе внимание, имело и имеет очень заметное влияние как на литературную мысль Кембриджского университета, так и на английское литературное общественное мнение в целом, – к «Кембриджским апостолам» (Cambridge Apostles).

* «парламент вигов» – парламент, в котором большинство получила партия вигов – более либеральная и веротерпимая по сравнению с консервативными тори. Здесь, очевидно, автор хочет подчеркнуть либеральность взглядов собравшихся.
** Англичане сильно преувеличивают наше умение говорить на публике и верят, что каждый американец – прирождённый оратор (прим. автора).

Существует общество, основанное современниками покойного Джона Стерлинга* и названное в его честь «Клубом Стерлинга» (Sterling Club). Среди его членов имеются люди, проявившие себя в разнообразных и зачастую несходных областях: богословы, как Морис** из лондонского Кингз-колледжа и Стэнли***, биограф Арнольда; поэты, как Теннисон и Милнз****; романисты, как Теккерей, несколько энциклопедистов. В основном это выпускники Кембриджа, хотя Стэнли и кое-кто ещё закончили Оксфорд. Томас Карлайл***** был, как я полагаю, среди них единственным не университетским. А в качестве не то школы, не то питомника при этом клубе существовал клуб кембриджских студентов, в просторечии называвшийся «Апостолами» (говорили, это потому, что обычно в нём было тринадцать членов). Некоторые из них получали степени с высокими отличиями, чаще по «классике», чем по математике; некоторые вообще не претендовали на степень с отличием; но всех их объединяла любовь к занятиям литературой и метафизикой, и ни один из них не был просто прилежным студентом. Они всегда находились в поисках подходящих кандидатов, которые должны были занять место тех, кто уже покинул университет и вступил в настоящий клуб, и проявляли немалую находчивость, добиваясь знакомства с людьми, которые считались знаменитостями в каком бы то ни было смысле, и пытались разговорить их, чтобы посмотреть, сделаны ли они из подходящего для «Апостолов» материала. Порой им удавалось очень удачно ловить знаменитостей, когда те только начинали себя проявлять. Одно время четыре года подряд Университетским Стипендиатом становился кто-нибудь из «Апостолов»; правда, проницательные люди отмечали, что в трёх из этих случаев счастливчика избирали членом клуба тогда, когда уже было ясно, что он станет Университетским Стипендиатом. Эти люди не выставляли таинственность напоказ и не пытались добиться известности какими-либо уловками; у них не было особых комнат для встреч, со скелетами по углам, где они собирались бы со скрытностью заговорщиков; они не носили булавки для галстука со скверными греческими изречениями, записанными в виде начальных букв, или с другим символическим вздором, как это делают юные студенты наших колледжей. Они не пытались набросить жутковатую завесу тайны на то, чем занимаются. Было известно, что они встречаются, чтобы читать и обсуждать свои сочинения, иногда с небольшой интерлюдией в виде ужина. Мне не раз приходилось видеть произведения, приготовленные для этих встреч. Их авторы явно не считали, что интересы или достоинство их клуба пострадают, если посторонний таким образом узнает, что происходит у них за кулисами.

* Джон Стерлинг (John Sterling, 1806 – 1844) – британский писатель. В 1824 г. поступил в кембриджский Тринити-колледж, но оставил университет, не получив степени. В 1830 г. заболел туберкулёзом. Борьба с тяжёлой болезнью стала причиной того, что его литературное наследие довольно фрагментарно. В 1851 г. Томас Карлайл опубликовал его биографию, которая приобрела более значительную известность, чем произведения самого Стерлинга.
** Морис (John Frederick Denison Maurice, 1805 – 1872) – английский богослов, христианский социалист. В 1823 г. поступил в кембриджский Тринити-колледж. Вместе с Джоном Стерлингом основал клуб «Кембриджские Апостолы». С 1840 по 1853 г. преподавал в лондонском Кингз-колледже (King’s College, London). В 1866 г. был назначен профессором моральной философии Кембриджского университета.
*** Стэнли (Arthur Penrhyn Stanley, 1815 – 1881) – священнослужитель Церкви Англии, бывший в течение многих лет настоятелем Вестминстерского аббатства в Лондоне. Учился в школе Рагби одновременно с Томасом Хьюзом (Thomas Hughes), автором романа «Школьные годы Тома Брауна». Считается, что он послужил прототипом для одного из героев романа – Джорджа Артура. В дальнейшем закончил оксфордский Бэйллиол-колледж (Balliol College). Опубликовал биографию Томаса Арнольда (Thomas Arnold), который был директором Рагби в то время, когда он там учился.
**** Милнз (Richard Monckton Milnes, 1st Baron Houghton, 1809 – 1885) – английский поэт, покровитель литературы, политик. Поступил в кембриджский Тринити-колледж в 1827 г. В 1838 г. опубликовал два тома стихов. Его баллады в своё время были очень популярны. Но самым главным его достоинством было умение видеть литературный талант в других. Влиятельный светский человек, он был окружён самыми блестящими людьми своей эпохи и щедро использовал своё влияние для того, чтобы поощрять таланты. Многократно избирался в Палату общин. В 1863 г. ему был пожалован титул барона Хоутона.
***** Томас Карлайл (Thomas Carlyle, 1795 –  1881) – выдающийся шотландский писатель, историк и философ викторианской эпохи. Учился в Эдинбургском университете.

Их непосредственное, осязаемое влияние в университете было равно нулю. Зато незаметным образом они достигали многого. Это сообщество в целом сильно воздействовало на формирование умов и характеров своих членов, а через них, косвенным путём, – и на всю массу студентов, поскольку вступление в него не отделяло «апостолов» от их остальных друзей. А в клубе-родителе завязывались в высшей степени невинные и полезные товарищеские отношения, которые распространялись и на клуб-отпрыск.
Не исключено, что некоторые из моих друзей-«апостолов» сочли бы слово «невинный» применительно к себе не слишком лестным, поскольку обычно они гордились своим хитроумием и тем, что обладают добродетелью скорее платонически, посредством ;;;;;;;;*, а не вследствие первоначального инстинкта и недостатка опыта, как ребёнок или женщина. Но, говоря, что в Клубе Стерлинга завязывались невинные и полезные товарищеские отношения, я имею в виду то, что его члены, вместе взятые, контролировали многие пути доступа к общественному мнению и способы воздействия на него и имели возможность в значительной степени помогать друг другу и способствовать созданию репутации. Но в то же время они делали это разумно и справедливо, и их приверженность клубу не становилась орудием раздувания фальшивой славы с помощью кричащей рекламы или обмана публики и порчи её вкуса и мнений. Таким образом, когда некий член клуба что-нибудь публикует, то у одного из братства есть связи в «Эдинбургском обозрении», у другого – в «Квартальном»**, у третьего – во «Фрэйзере»***, у четвёртого – в «Блэквуде»**** и так далее, так что имеются все основания полагать, что красоты этого сочинения не останутся незамеченными, а читающая публика оценит его по достоинству. Их усилия по защите притязаний своего члена не ограничивались одной только формальной и систематической стороной дела. У них было достаточно возможностей продвигать своих в обычном повседневном разговоре. Помню, один студент, который был замечательно хорошим чтецом (для маленькой аудитории), имел обыкновение заводить речь о Теннисоне ради того, чтобы прочитать отрывки из его произведений, и в его устах поэт ничего не терял. Теннисона и Теккерея можно в особенности привести в качестве примера тех, кто многим обязан своим товарищам, которые представили их миру. Но во всём этом не было ни притворства, ни обмана. Взгляните хотя бы на статью Стерлинга о Теннисоне в «Квартальном обозрении» или на статью о нём же в «Эдинбургском», также написанную собратом-«апостолом». Там нет ни приукрашивания и замалчивания  недостатков, ни попыток намазать маслом низкой лести с помощью ножа чрезмерности, ни явных, непомерных славословий, которыми члены какого-нибудь Общества Взаимного Восхищения в нашей стране имеют обыкновение критиковать произведения друг друга.

* ;;;;;;;; (др.-греч.) – знание; научное знание.
** «Квартальное обозрение» (The Quarterly Review) – британский литературно-политический журнал, издававшийся с1809 по 1967 г. Это издание консервативной направленности было основано как противовес возрастающему влиянию либерального «Эдинбургского обозрения» (The Edinburgh Review), выходившего с 1802 г.
*** «Фрэйзер» (Fraser's Magazine for Town and Country) – британский журнал, издававшийся с 1830 по 1882 г. Был назван по имени одного из основателей – Хью Фрэйзера.
**** «Блэквуд» (Blackwood's Edinburgh Magazine) – британский ежемесячник, основанный издателем Уильямом Блэквудом и выходивший с 1817 по 1980 г. Направленность журнала была консервативной.

Коль скоро существует некое сообщество, оно не может обойтись без своего собственного пунктика и ханжества, из каких бы превосходных и свободных от предрассудков людей оно ни состояло. Ханжеством членов этого клуба были яростные нападки на ханжество. Не следует думать, что в этом они просто подражали Карлайлу: уже одних имён некоторых из них достаточно, чтобы показать, что среди членов клуба было немало людей с самостоятельным мышлением; но все они выставляли напоказ большую искренность убеждений и сердечную неприязнь к притворству и доктринёрству, что делало их далеко не популярными среди ретроградов от литературы, политики или религии. На младших членов клуба в университете с ужасом смотрели серьёзные, старательные джонсианцы, видя в них нечто чужеродное, немецкое, радикальное, совершенно чудовищное, – они и сами не знали, что именно. Что же касается исходного общества – Клуба Стерлинга – то в разное время о нём выдумывали Бог весть что, и я с сожалением должен сказать, что пару раз евангелистские газеты вываливали на своих страницах огромное количество вздора на эту тему, – в самом деле, они плели такую же чушь, как трактарианцы*. Общество пытались представить как основанное для распространения атеизма германского образца, отречения от Христа на манер тамплиеров** и прочих вещах, «жутких и ужасных», о которых, впрочем, обвинители не считали зазорным распространяться подробно. Поскольку многие его члены были духовными лицами, а некоторые занимали заметное положение в церковной иерархии, это было очень серьёзное обвинение. Единственным основанием для него послужило то, что бедный Стерлинг, который, кажется, никогда не играл в этом клубе ведущей роли, несмотря на то, что он носит его имя, к концу жизни поколебался в вере, а раз так, то и само общество должно было быть атеистическим. Если бы он сошёл с ума и перерезал себе глотку, то общество с той же мерой справедливости можно было бы назвать клубом самоубийц. Не буду делать вид, что знаю, какова была великая и главная цель, которую оно преследовало, – совершенно необязательно, что она вообще была. Полагаю, что группа литераторов может собираться вместе частным образом, даже не имея иной цели, кроме взаимного развлечения и совершенствования. Во всяком случае, каковы бы ни были их цели, они были литературные, а не религиозные или антирелигиозные. Религия занимала в их дискуссиях лишь то место, которое она занимает у всех серьёзных людей и настоящих философов, то есть любителей мудрости.  Точно так же их вера подвергалась не большей опасности, чем та, что угрожает всем людям, которые заняты культивированием интеллекта в его высочайших проявлениях и живут в литературной атмосфере, – а именно опасности ценить интеллектуальное выше морального.

* трактарианцы – участники Оксфордского, или трактарианского, движения. Следует иметь в виду, что с богословской точки зрения Церковь Англии занимает промежуточное положение между католицизмом и протестантизмом, и в ней с давних пор борются две тенденции – Высокая церковь (High Church) и Низкая церковь (Low Church). Сторонники Высокой церкви выступают за сближение с католицизмом и сохранение дореформенных обрядов, сторонники Низкой – за сближение с протестантизмом. В 30 – 40-х годах девятнадцатого столетия в Оксфорде возникло влиятельное движение сторонников Высокой Церкви, которое так и было названо Оксфордским (Oxford movement), поскольку большинство участников преподавало или училось в Оксфордском университете. Их также называли трактарианцами (Tractarian) из-за изданной ими серии брошюр, которые назывались «Трактаты для нашего времени» (Tracts for the Times).
** рыцарей-тамплиеров (храмовников) обвиняли в том, что при вступлении в орден они должны были отречься от Христа и плюнуть на крест.

Ересь, которую я у них обнаружил, была сугубо интеллектуального свойства, – они крайне низко ценили и почти презирали риторику и красноречие. Мой круг знакомств в этом клубе ограничивался его младшими членами – моими однокурсниками или младшими по положению в университете, но влияние старших членов было хорошо заметно у младших, – и, безусловно, их общей чертой было то, что все они смотрели свысока на ораторское искусство как на нечто неизбежно поверхностное, лицемерное и низкое. Они признавали, что идеальный оратор – великий человек, возможно, самый великий, какого только можно вообразить, но реальные попытки приблизиться к этому идеалу считали простым шарлатанством, и эта неприязнь, кажется, сопровождалась (как это часто бывает с неприязнью, физической или интеллектуальной) неспособностью добиться успеха в этой области, вызванной неподходящим складом ума – скорее философским, чем риторическим. Кроме Хэллама, я знал только одного члена этого клуба, действительно рождённого быть оратором, и как раз он никогда не относился к его восторженным членам. Казалось, он попал туда за неимением других кандидатов или по ошибке. В случае Хэллама любопытно было наблюдать за борьбой противоположных влияний. Он был создан оратором, и мне никогда не приходилось слышать более отточенных и элегантных импровизированных речей. В его неподготовленных речах было больше ясности и вкуса, чем в письменных сочинениях многих студентов, и этот элегантный стиль был основан на огромной силе мысли, причём изящество ничуть не вредило силе и подкреплялось поразительной способностью к аргументации. Большинство друзей по колледжу убеждали его последовать карьере, для которой он, казалось, был предназначен. Но его сотоварищи-«апостолы» охлаждали его пыл, и я не сомневаюсь, что именно из-за их влияния он так долго не выступал в Дискуссионном клубе. Без сомнения, они считали, что это занятие его недостойно. Когда я, не скупясь на похвалу, высказал некоторым из них своё мнение относительно его ораторских способностей, они обратили на это так же мало внимания, как если бы я похвалил его верховую езду или умение со вкусом устроить ужин. Им казалось, что я выбрал для своей похвалы один из его мелких талантов. Однако мы, любители дебатов, на время одержали победу, и момент нашего величайшего триумфа настал, когда магистр гуманитарных наук, член Тринити-колледжа и, возможно, наибольший противник риторики из всех «Апостолов», лично явился в Дискуссионный клуб и произнёс длинную речь, продемонстрировав при этом немалое желание хорошо справиться с этим делом.
Пришёл Новый год, а с ним и пора больших университетских экзаменов, которые возбудили обычный интерес. Старшим Рэнглером на сей раз стал Адамс* из Сент-Джонс-колледжа, который впоследствии прославился тем, что тоже открыл планету Леверье. Он победил с большим отрывом, набрав три тысячи баллов по сравнению с четырнадцатью сотнями Второго Рэнглера, так что разница между ними составила в численном выражении больше, чем между Вторым Рэнглером и «деревянной ложкой». На этих экзаменах имел место исключительный случай паники. Студент, который должен был cтать вторым (также джонсианец), испугался, когда прошли четыре экзаменационных дня из шести, и в буквальном смысле сбежал – не только с экзаменов, но и из Кембриджа, и его друзья и родственники смогли обнаружить его только некоторое время спустя. При этом он оказался девятым в списке Рэнглеров, поскольку сложные работы последних двух дней значительно повлияли лишь на расположение первых десяти-пятнадцати мест. Если бы ему удалось получить Вторую Награду Смита (Second Smith's Prize), возможно, он сумел бы вернуть себе шансы на членство в колледже (Fellowship), но здесь ему помешал наш лучший математик из Тринити, который был только Третьим Рэнглером, а если бы не это происшествие, то стал бы Четвёртым. Мы очень нуждались в каком-нибудь небольшом утешении этого рода, потому что в том году нам мало что досталось. На Классическом Трайпосе (Classical Tripos), где мы обычно получали одну или обе медали как нечто само собой разумеющееся, в Первом классе оказался только один наш человек, да и тот был лишь восьмым из одиннадцати. Винить в этом стали главу нашего колледжа (Master), причём несправедливо, потому что к студентам этого курса он касательства не имел. Дело в том, что за несколько лет до этого наблюдалась большая нехватка вакансий членов Тринити, поэтому те, для кого была важна возможность получения дохода через учёбу, боялись поступать в наш колледж, пока там слишком много хороших кандидатов. А вот на экзамене на Университетскую Стипендию (University Scholarship), в котором принимают участие третьекурсники первоклассной репутации, наш колледж встретился с ещё худшим разочарованием, потому что оно было более неожиданным. В Тринити было четверо студентов, которые, как ожидалось, должны были занять первые четыре места на Классическом Трайпосе 1844, и трое из них должны были бороться за Награду Крейвена (Craven’s Prize). Единственную опасность для них представлял один студент Кингз-колледжа.  Кингз-колледж (King's College) занимает особое положение по отношению ко всему остальному университету. Он представляет собой просто продолжение Итонской школы. Полдюжины его студентов, которые были лучшими в Итонском колледже, становятся стипендиатами (Scholars) и членами (Fellows) Кингз-колледжа автоматически, а также получают университетскую степень безо всяких экзаменов. Неизбежным следствием является то, что у них нет возможности отличиться ни на одном из Трайпосов. Но университетские награды и стипендии для них открыты, и здесь-то они оказываются грозными противниками для студентов Тринити. Опасный представитель Кингз-колледжа был ещё второкурсником, поэтому рассчитывали на то, что, помимо шансов три к одному против него, вполне справедливое предпочтение, ceteris paribus, которое оказывают кандидатам, у которых такой возможности больше не будет, склонит чашу весов не в его пользу. Но тут появился аутсайдер в лице третьекурсника Пемброк-колледжа (Pembroke), который получил три награды на последней церемонии присвоения степеней (Commencement). Я был практически единственным человеком в Тринити, который знал его лично, и уже в начале нашего знакомства составил себе очень высокое мнение о его способностях, в особенности об остроте ума и быстроте (важной составляющей успеха)**, поэтому отважился назвать его в качестве вероятного кандидата на победу. Мысль о том, что кто-то из «малых колледжей» может побить всех из Тринити, посчитали нелепой, и намёки на это рассматривались как нечто вроде измены своему колледжу. Тем не менее, это оказалось правдой: он победил, студент Кингз-колледжа и один из трёх наших шли за ним по пятам, а остальные оказались и вовсе не у дел. Вследствие этого представитель Пемброка стал настоящей знаменитостью. И всё же существовала сильная партия, не готовая поверить в то, что он станет Старшим Классиком, и в качестве его победителя и первого в списке Трайпоса обычно называли студента Тринити, на которого возлагались надежды колледжа, – того самого, что немного уступил успешному кандидату на Награду Крейвена. Всё это предвещало славную гонку. Тринитарианец был сильнее в греческом, его соперник в латыни; а греческий, в особенности перевод с английского (Composition), приносит на Трайпосе больше баллов, чем латынь. С другой стороны, студент Пемброка обладал престижем стипендиата, и его способность работать быстро была выше, в то время как его оппонент отличался большей точностью и лоском. Затем, опять-таки, представитель Тринити уже был хорошо подготовлен по математике, а другой ещё не приступал к ней, а так как ему необходимо было получить Старшую Оптиму (Senior Optime), чтобы претендовать на медаль, то это очень сильно говорило не в его пользу. Но с другой стороны, опять-таки, то, что тринитарианец хорошо знал математику, могло подтолкнуть его попробовать получить двойное отличие Первого класса, и по «классике», и по математике, а это отвлекло бы его от достижения единственной цели. Друзья кандидатов заключали пари (конечно, на не очень большие суммы: я, в конце концов, выиграл семь фунтов), и в целом это дело со всеми предположениями и непредвиденными поворотами напоминало не то скачки, не то выборы – за исключением того, что грязная игра здесь не практиковалась.

* Адамс (John Couch Adams, 1819 – 1892) – британский математик и астроном. С 1858 г. и до смерти занимал должность профессора астрономии и геометрии Кембриджского университета. С 1860 г. директор Кембриджской обсерватории. Самым известным его достижением является открытие планеты Нептун, которое он осуществил математическими методами по возмущению орбиты Урана практически одновременно с французским математиком Урбеном Леверье.
** на этом экзамене у нас было тринадцать строк из Мильтона, которые нужно было перевести на латынь гекзаметрами, пятнадцать строк английской прозы, также для перевода на латынь, и девять строк для перевода на греческий, и на всё это отводилось всего два часа и три четверти (прим. автора).

Я участвовал в этом экзамене вместе с шестьюдесятью другими аутсайдерами, главным образом для того, чтобы выяснить опытным путём, достаточно ли я крепок, чтобы принять участие в экзамене на стипендию Тринити в следующем триместре, а также чтобы привыкнуть к ощущению экзамена, поскольку я не сдавал ни одного после своих первых «майских», за исключением короткого и лёгкого Предварительного (Little-Go). Начав таким вот образом – с самого трудного экзамена во всём университете – я, должно быть, написал огромное количество чепухи, но, поскольку никто, кроме экзаменаторов, этого не видел, это не имело большого значения. В течение оставшегося Великопостного (Lent) триместра я готовил и писал эссе на Награду членов парламента (Members' Prize), в котором, помимо трудностей сочинения на латыни, требовалось большое знание  истории Рима. Также я вместе с другом занимался оптикой для будущих «майских» – очень глупая затея, учитывая, что я не проходил математику для второго курса и поэтому не мог хорошо усвоить этот предмет. Кроме того, я посещал лекции профессора греческого языка, посвящённые Пиндару, и лекции в нашем колледже по Платону для второкурсников.
Уже не раз отмечалось, что лекции профессоров посещает малое количество студентов, и из этого делались крайне неблагоприятные выводы о качестве обучения и прилежании обучаемых. Лекции по богословию собирают полные аудитории, потому что их посещение обязательно для получения рекомендаций колледжа для принятия духовного сана, но в других случаях лекционные залы способны произвести жалкое впечатление количеством пустых скамеек. Д-р Хьюэлл (Whewell), несмотря на свою высокую репутацию, имел сравнительно небольшую аудиторию, когда я посещал его лекции по моральной философии, – пожалуй, не более пятидесяти человек. Очень возможно, что она сильно возросла после введения Трайпоса по моральным наукам (Moral Science Tripos). Посещаемость лекций профессора Седжвика (Sedgwick) по геологии в 1841 году не превышала тридцати человек. Аудитория профессора греческого языка в 1843 году составляла скорее менее, чем более, тридцати человек. Но всё это не так уж плохо по сравнению с лекциями Бакленда* по геологии в Оксфорде, на которые приходило всего три слушателя. Я и сам был одним из трёх посещавших дополнительный курс химии профессора Камминга** в 1841 году.

* Бакленд (William Buckland, 1784 – 1856) – известный английский геолог и палеонтолог. Вошёл в историю науки тем, что описал и наименовал первый открытый вид динозавров – мегалозавра. Автор одного из «Бриджуотерских трактатов» – «Геология и минералогия с точки зрения естественной теологии» (Geology ad Mineralogy considered with reverence to Natural Theology).
**  Камминг (James Cumming, 1777 – 1861) – профессор химии Кембриджского университета с 1815 по 1860 г.

Однако нельзя сделать большей ошибки, чем принять посещение лекций профессоров в качестве показателя прилежания студентов английских университетов или же отсутствия такового. Основная масса прилежных студентов не ходит на лекции именно потому, что очень сильно занята учёбой – они занимаются со своими частными репетиторами (private tutors) (которые в некоторых отношениях соответствуют профессорам германских университетов, как уже отмечалось выше), готовясь к Трайпосу, экзаменам на стипендии или майским экзаменам колледжа. Если бы профессор греческого языка действительно должен был учить греческому весь университет, он просто пропал бы: невозможно уделить внимание ста или ста двадцати студентам со всех трёх курсов, которые намереваются сдавать Классический Трайпос. Профессора латинского языка в университете нет. Количество студентов, которые собираются заняться какой-нибудь из отдельно взятых естественных наук – ботаникой, химией, геологией и т.д. – ради дела или просто ради удовольствия в своей послеуниверситетской жизни, вероятно, не больше, чем тех, кто действительно посещает лекции по этим дисциплинам.
Что касается лекций, которые проводятся в колледже для второ- и третьекурсников, то нужно признать, что часто их посещение тоже является очень умеренным. Иногда так бывает из-за ограниченного характера самого предмета. Например, один из лучших математиков –членов Тринити или Сент-Джонс-колледжа, читает лекции по какой-нибудь области высшей математики – чему-нибудь такому, по отношению к чему дифференциальное исчисление не более чем алфавит. Никого, кроме самых лучших студентов-«математиков», это не может интересовать, и никто, кроме них, не может вынести из этих лекций ничего полезного. Ну а поскольку ежегодно в Сент-Джонс-колледже бывает в среднем двенадцать Рэнглеров, а в Тринити – девять, аудитория слушателей на таких лекциях поневоле ограничивается  дюжиной, и лекция в значительной степени приобретает форму экзамена. Что касается «классики», то здесь в основном от самого лектора зависит, соберёт он большую аудиторию или нет. Лекции читаются, главным образом, для какого-то определённого курса, которому предстоит экзаменоваться по этому предмету на «майских», но они открыты без всякой дополнительной платы для всего колледжа, и если лектор сделал данного автора своей sp;cialit; и может интересно переводить и комментировать его, то посещаемость его лекций наверняка будет большой. Замечательным примером тому был лектор Тринити по Платону. Комната, в которой он читал лекции, всегда была переполнена; туда ходили не только второкурсники, для которых, собственно, и читались эти лекции, но и третьекурсники, и бакалавры, и даже члены колледжа. Более того, некоторые студенты других колледжей обращались с просьбами об их посещении; но это, если я правильно помню, противоречило правилам и обычаям колледжа. Лектор был высок и красив, наружность у него была внушительная и исполненная достоинства. Когда он играл в шары, то напоминал изяществом поз античную статую. Его переводы были прелестны; ему удавалось сохранять значение каждой греческой частицы (конечно, кроме таких, как ;;; и ;;, которые служили грекам просто знаками препинания), используя при этом самый изысканный английский; но более всего привлекали слушателей его поясняющие комментарии. Шутки, которые он отпускал с невозмутимым выражением лица, оживляли самые запутанные философские теории и в равной мере содержали насмешку и над античными, и над современными мыслителями. Я посещал его лекции три года подряд с неослабевающим удовольствием. Темой лекций того года был «Протагор». Я был достаточно предусмотрителен, чтобы запастись экземпляром с чистыми листами между страницами, и записи, сделанные тогда, относятся к самым дорогим для меня рукописям.
В том триместре меня выбрали для чтения обеих моих Речей, Английской и Латинской, в часовне. Формально каждый третьекурсник обязан написать одну Английскую и одну Латинскую Речь, но многие подают прошение об освобождении от одной или от обеих; сдают, пожалуй, штук по пятьдесят тех и других. Восемь лучших Речей каждой разновидности выбираются для публичного прочтения, и пяти из этих шестнадцати присуждаются награды. В лекционных залах нам было официально объявлено о том, что глава колледжа желает, чтобы присутствовали все студенты, но, несмотря на этот манифест, аудитория была очень невелика – не более дюжины человек. Припоминаю, что бедный Хэллам расположился прямо напротив кафедры или трибуны, за которой я стоял, и всё время не сводил с меня своего сверкающего монокля, а когда я дошёл до отрывка, который репетировал при нём во время моциона в предыдущее воскресенье, он разразился неслышным смехом, так что мне с трудом удалось сохранить серьёзность даже в присутствии ужасного Хьюэлла.
Университетский Дискуссионный клуб, в котором с начала учебного года дела пошли в гору, теперь оживился сверх всякой меры. Жизнь била в нём ключом на ирландский манер, что выражалось в непрерывной серии скандалов. Чтобы поддержать интерес к дебатам, мы убедили людей с репутацией баллотироваться на клубные должности, и очень уважаемый бакалавр-стипендиат (Bachelor Scholar) из Тринити выставил свою кандидатуру на пост президента клуба на Великопостный триместр. Он был избран после ожесточённой борьбы, и партия, которая потерпела поражение, попыталась утешиться, устраивая беспорядки и досаждая присутствующим, особенно в те вечера, когда бывали дебаты. Должен заметить, что молодые английские джентльмены ведут себя на общественных собраниях гораздо менее по-джентльменски, чем наши соотечественники любого общественного класса (собрание ирландцев или любых других иностранцев в Нью-Йорке не может считаться американским собранием). Они никогда не смотрят на мероприятие с серьёзной точки зрения, но рассматривают его как естественную возможность для какой-нибудь выходки. Как-то раз двое членов вступили в полемику на полу клубного зала, а затем продолжили свой диспут на улице. Вся эта история могла бы послужить прекрасным сюжетом для сатиры, но когда джентльмены по рождению и образованию не ведут себя как таковые, нет ничего приятного в том, чтобы подробно останавливаться на их позоре, даже ради удовольствия отплатить мистеру Диккенсу*. Достаточно сказать, что один из них пообещал отстегать другого хлыстом, а тот, к которому относилась эта угроза, набросился на угрожавшего с тяжёлой тростью, налитой свинцом, сбил его с ног и едва не убил. Когда это дошло до ушей руководства колледжа (оба были из Тринити), обладатель дубинки был отослан (dismissed) – но не исключён (expelled)** – из колледжа, и впоследствии  получил степень в одном из «холлов» (Halls) Оксфорда. Была сделана также попытка изгнать его из Дискуссионного клуба, которая, после шумных обсуждений в течение двух или трёх вечеров подряд, кончилась тем, что мы набрали значительное большинство голосов, но не дотянули до необходимых двух третей. Это случилось как раз в конце триместра, и сразу же после этого «буяны» выставили в качестве кандидатуры на пост президента клуба на следующий триместр первокурсника, не обладавшего никакими иными достоинствами, кроме слова Достопочтенный*** перед именем. Наша сторона была настолько возмущена недавними беспорядками, что никто из видных фигур не хотел баллотироваться. Наконец, вызвался я, с единственной целью – не пропустить того, другого. Но титул оказался талисманом, могущество которого невозможно преодолеть, и я остался в меньшинстве. После этого дебаты пошли на спад, и следующий подъём произошёл не раньше конца следующего учебного года, когда обсуждались вопросы о «Молодой Англии» и монастырях. Примерно в это же время начались экзамены на стипендию колледжа. Я принял в них участие, но отнёсся несколько самонадеянно и недооценил уровень требований по «классике», а готовиться по математике почти не пытался, так что произвёл не Бог весть какое впечатление. Одновременно присуждались и награды за Речи. Обе латинские мне не достались, зато послужила утешением первая награда за английскую. Это был мой первый успех после возвращения к работе, и чуть ли не самая эффектная награда, на которую я только мог рассчитывать. Лучший студент-«математик» второго курса не стал стипендиатом из-за недостатка «классики», что было воспринято как подтверждение серьёзности намерений главы колледжа добиваться от студентов успехов в обеих областях. Как следствие, несколько первокурсников испугались и мигрировали в другой колледж, и в итоге мы потеряли пару высоких мест в списке Рэнглеров 1846 года.

* … отплатить мистеру Диккенсу – Чарльз Диккенс посетил США в 1842 г., а в 1843 – 44 гг. вышел отдельными выпусками его роман «Мартин Чезлвит», в котором он дал сатирическую картину американских нравов. Роман вызвал бурю возмущения в Америке.
** для исключённого студента учёные профессии остаются закрытыми, точно так же как и колледжи других университетов (прим. автора).
*** Достопочтенный(ая) (Honourable, обязательно с большой буквы) – в Соединённом Королевстве так титулуют сыновей и дочерей виконтов и баронов, а также младших сыновей графов.

На экзамене на стипендию колледжа встретилась забавная ошибка. Один из отрывков для перевода начинался так: «In equo Trojano scis esse in extremo; sero sapient»*, и один студент – кстати, умный, но склонный иногда путаться, как многие умные люди – перевёл это как «Вы знаете, это было на хвосте Троянского коня» и т.д. Такие неправильные переводы составляют своего рода побочные эпизоды и служат отдушиной во время экзамена, а их собрание образует нечто вроде университетского «Джо Миллера»**. Следующий пример на совести Трэвиса; я подозревал, что он его просто выдумал, но он уверял меня, что это действительно ошибка, сделанная школьным товарищем его младшего брата.

* «In equo Trojano scis esse in extremo; sero sapient» (лат.) – В «Троянском коне», как тебе известно, в конце говорится: «умудряются поздно». Цицерон, Fam., VII, 16, 1, перевод В. О. Горенштейна.
** «Джо Миллер» – Джо Миллер (Joe Miller, 1684 – 1738) был лондонским актёром. Уже после его смерти литератор Джон Моттли (John Mottley) выпустил книжку «Шутки Джо Миллера» (Joe Miller's Jests). В ней было 247 пронумерованных шуток, только три из которых в действительности имели какое-то отношение к Джо Миллеру. Сборник оказался настолько популярен, что выдержал три издания в течение одного года. В дальнейшем выпускались сходные сборники с названиями вроде «Новые шутки Джо Миллера», «Книга шуток Джо Миллера» и т.п.   

«Caesar captivos sub corona vendidit»* – «Цезарь продавал пленных менее чем по пяти шиллингов».

* «Caesar captivos sub corona vendidit» (лат.) – «Цезарь продавал пленных в рабство». Здесь школьник перевёл латинское слово «corona» как «крона» – английская монета в пять шиллингов. На самом деле Цезарь продавал пленных «под венком», т.е. в рабство. В этом случае на голову пленнику надевался венок.

А честь этого перевода, по его словам, принадлежала его собственному ученику: «Est enim finitimus oratori poeta, numeris astrictior paulo, verborum autem licentia liberior»* – «Потому что поэт жил по соседству с оратором, слишком вольным на язык, но более осмотрительным, чем числа».

* «Est enim finitimus oratori poeta, numeris astrictior paulo, verborum autem licentia liberior» (лат.) – «Ведь между поэтом и оратором много общего; правда, поэт несколько более стеснен в ритме и свободнее в употреблении слов». Цицерон, «Об ораторе», 1, 16, перевод Ф.А. Петровского.

На Трайпосе 1841 года был дан прелестный отрывок из Феокрита. Это «Фалисии» (7-я идиллия); поэт и его друг после прогулки в жаркую летнюю пору садятся отдохнуть в лесном уединении; над головами у них деревья, у ног бежит вода, над ними поют птицы, вокруг жужжат пчёлы, стрекочут цикады, гроздья фруктов чуть ли не падают им прямо в рот; и тут весёлый бард говорит:

;;;;;;;;; ;; ;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;; ;;;;;;;.

«Очистили горлышки кувшинов, запечатанные четыре года назад», nempe*, речь идёт о весёлой пирушке, как дальше показывает контекст; но на этой строчке отрывок, данный экзаменатором, заканчивается, оставляя дело несколько неясным; и вот один студент, введённый в заблуждение зоологическим характером предыдущего описания – упоминанием различных насекомых и птиц – перевёл эту строчку следующим образом: «и обезьяна убрала с главы своей грязь четырёх последних лет», – вся прелесть в том, что с точки зрения синтаксической конструкции слова действительно могли бы иметь такое значение: ;;;;;;;; могло быть отложительным глаголом, и существует форма ;;;;; от ;;;;;;;**.

* nempe (лат.) – надо думать, понятно, очевидно.
*** ;;;;;;; (др.-греч.) – обезьяна.

В работах по моральным дисциплинам иногда попадаются очень странные ответы. Пэйли (Paley) – это автор, который из-за незначительной ошибки очень легко может превратиться в полную чепуху, а он и авторы других трудов на «моральные» темы занимают  большое место на экзамене на степень без отличия (Poll) и на Предварительном экзамене (Little-Go). Там встречаются и не только незначительные ошибки из-за большого числа экзаменующихся, которые пытаются написать то, что попытались выучить. Один несчастный смешал вместе начальные параграфы «Доказательств» и «Естественной теологии» и в отчаянии бросил работу, не дописав до конца. Экзаменатор обнаружил у него на столе на одном из листов, которые он тщетно пытался заполнить, лишь следующее неоконченное предложение: «Если двенадцать человек найдут часы». Ещё одно светило дало следующее определение добродетели по Пэйли: «Человек действует скорее по привычке, чем по размышлению».
Во время короткого Пасхального (Easter) триместра третьекурсники не слишком перегружают себя работой, кроме разве что двух-трёх лучших математиков, которые борются за звание лучшего на курсе. Те, кто стал стипендиатами, склонны немного расслабиться, а те, кому это не удалось, страдают от задетого самолюбия, и им безразлично, на каком месте они окажутся на «майских». Студенты-«классики» в основном уже настроились на Трайпос, до которого им остаётся девять месяцев, и не склонны отвлекаться от своих обычных занятий на подготовку моральных дисциплин, греческого Нового Завета и математических предметов для «майских». Математика на этих последних экзаменах колледжа весьма сложна – астрономия, интегральное исчисление, самые сложные разделы динамики, последняя часть «Principia» Ньютона, общие вопросы и задачи по всем этим разделам – без дифференциального исчисления там и делать нечего, за исключением разве что части работ по оптике и гидростатике. Чтобы чем-то занять ;;;;;; и студентов-«классиков», пока идут экзаменационные работы по астрономии, решению задач и высшим разделам динамики, им дают две работы по переводу на темы экзамена на степень без отличия следующего года и одну по низшим разделам математики. Баллов, которые за них даются, хватает на то, чтобы не провалить экзамен, но недостаточно, чтобы заметно повлиять на положение студента в классовом списке. Работы не математические примерно соответствуют аналогичным на экзамене второго курса – одна по Деяниям Апостолов, две небольшие работы по «моральным наукам» («Аналогия религии» Батлера (Butler) и «Доказательства» Пэйли) и одна из Аристотеля. Наш лектор по Аристотелю мастерски владел предметом, и его лекции хорошо посещались. Они пришлись очень кстати, как и лекции по Платону в прошлом триместре. Кто-то сказал, что каждый человек либо последователь Платона, либо Аристотеля, а у студентов Тринити была великолепная возможность сделать свой выбор, прослушав сравнительные достоинства двух великих философов, изложенные наилучшим образом устами их талантливых и восторженных поклонников. Меня часто удивляло, учитывая в высшей степени практический характер самых крупных из сохранившихся работ Аристотеля и безупречность заключённого в них здравого смысла, что никогда не предпринималось никаких попыток ввести в наш академический курс хотя бы некоторую их часть. Множество мыслей, высказываемых в его «Риторике» и «Политике», полностью справедливы и сегодня, и ничего лучшего с тех пор не придумали; а его этика, хотя и уступает христианской, но, если рассматривать её хоть с этической, хоть с метафизической точки зрения, может многому научить наших церковных реформаторов. Конечно, это трудный автор, но не более, чем некоторые другие, которым нашлось место в нашем академическом курсе, например, Софокл. Verb. sap. sat.* Я надеюсь дожить до времени, когда это попробуют хотя бы в качестве эксперимента.

* Verb. sap. sat. (лат.) – сокр. от verbum sapienti sat est – мудрому и слова достаточно.

Первый класс на майских экзаменах третьего курса колеблется от пяти до одиннадцати человек, в то время как всех экзаменующихся около восьмидесяти. Обычный размер Первого класса – восемь. Как раз в это время его порог опустился довольно низко, и иногда последний в нём набирал меньше восьмисот пятидесяти баллов, в то время как первый мог набрать, а порой и набирал, двадцать четыре сотни. Это придало мне храбрости попытаться попасть в Первый класс, хотя я мог положиться лишь на три работы из девяти, поскольку из всей математики мог надеяться справиться только с несколькими вопросами и несколькими элементарными задачами по оптике, а также с описаниями одного-двух приборов – итого около пятидесяти баллов. Так что я изо всех сил зубрил Деяния Апостолов и вопросы по моральным наукам и отшлифовывал своё знание трёх книг «Никомаховой этики», а также практиковался в написании греческой прозы, которая тоже входила в экзамен. Эксперимент не удался. Я недооценил охват работы по Новому Завету и не сделал даже половины, а что касается работы по моральным наукам, то впоследствии выяснилось, что мои ответы, хотя и правильные, не были достаточно полными и развёрнутыми. С работой по Аристотелю дело обстояло лучше, по ней я оказался третьим в списке. Это была единственная работа последнего дня, и поэтому на неё отводилось пять часов. Это были пять часов тяжёлого труда, потому что она включала в себя переводы наиболее трудных отрывков, критические иллюстрации, вопросы по биографии Аристотеля, истории его работ, истории метафизических и этических школ и хорошенький переводик с английского на греческий на закуску. Нашему лучшему «классику» не хватило времени, чтобы сделать всё. Чтобы окончательно уничтожить любые мои шансы, подняли порог Первого класса; в нём оказалось шесть человек, и у последнего из них было более одиннадцати сотен баллов. Несколько кандидатов в Рэнглеры составили мне компанию во Втором классе, и мне дали понять, что я должен ещё радоваться, что не оказался ниже.
Пока ожидались результаты этих экзаменов, я на несколько дней съездил в Оксфорд, где триместр заканчивался значительно позже, чем у нас. Я пробыл там всего три дня, поэтому у меня не было больших возможностей для личных наблюдений, но, сравнивая увиденное с теми сведениями, которые мне удалось в разное время получить от других, я мог заметить очень значительную разницу.
Общее мнение, которое бытует в нашей стране об этих двух университетах, заключается в том, что математика изучается в Кембридже, а классические языки – в Оксфорде. Читатель уже видел, что в Кембридже нет недостатка в изучении «классики». Кембриджцы сильнее в греческом, оксфордцы – в латыни*, но классические языки изучают и те, и другие; при этом в Кембридже изучают «классику» и математику, а в Оксфорде – «классику» и логику. В этом заключается главное различие.

* также можно сказать, что оксфордская учёность отличается большей элегантностью, а кембриджская – большей точностью. Взаимное подшучивание между университетами может хорошо иллюстрировать оба эти различия. Оксфордцы говорят, что кембриджцы никогда не умели писать хорошую латинскую прозу, на что те отвечают, что нет ни одного оксфордца, который понимал бы разницу между частицами ;; и ;; (прим. автора).

Для всех колледжей Оксфорда существует только одна студенческая мантия, и академическая шляпа с золотой кистью, которая в Кембридже означает лишь феллоу-коммонера (Fellow-Commoner) Сент-Джонс-колледжа или «малых колледжей», здесь является признаком титулованного студента. Вместо «пенсионеров» (Pensioners) и феллоу-коммонеров (Fellow-Commoners) студенты называются соответственно коммонерами (Commoners) и джентльмен-коммонерами (Gentlemen-Commoners).
Учебный год делится на четыре триместра - Михайлов (Michaelmas), Илариев (Hilary), Пасхальный (Easter) и Троицын (Trinity)* – вместо трёх в Кембридже, но, так как они соответственно короче, то срок обучения примерно тот же самый.

* все названия образованы от церковных праздников, которые приходятся на соответствующие триместры: день Св. Михаила – 29 сентября, день Св. Илария – 14 января.

Существует два ежегодных приёма студентов и, соответственно, два больших университетских экзамена на степень (University Degree examinations), один в конце Михайлова триместра, другой – в конце Пасхального. Кандидаты на степени с отличием и без отличия экзаменуются вместе, как это раньше было и в Кембридже, а затем разделяются на пять классов, пятый и самый обширный из которых соответствует кембриджской степени без отличия (Poll). Основную и необходимую часть этого экзамена составляет философия Аристотеля, как мы её находим в «Этике» и «Риторике». Следующее место по значимости занимают Геродот и Фукидид. Помимо этого, классическая часть экзамена в значительной мере произвольна: студент сдаёт список книг, по которым он будет экзаменоваться, – как я понял, двенадцать составляют достаточное количество для степени с отличием Первого класса, хотя, конечно, можно взять и больше и получить всего лишь Третий. Есть также viva voce, который представляет собой важную часть экзамена. Ещё в него, конечно же, входит перевод на классические языки (Composition), но больше на латынь, чем на греческий, и сочинение на этих языках (Original Composition). Также в экзамен входит определённый объём вопросов по моральным наукам, как проистекающим из Аристотеля. Объём «зубрильного» материала (cram) огромен, поскольку авторов читают не столько ради языка, сколько ради содержания, что составляет ещё одно крупное различие с экзаменами на степень Кембриджского университета. Оксфордские «скулз» (Schools) больше похожи на майские экзамены колледжей в Кембридже. Первый класс в среднем составляет шесть человек, а поскольку экзамены проводятся дважды в год, то это примерно столько же, сколько в среднем бывает в Первом классе в Кембридже. Экзамен по математике сдаётся по желанию после классического, точно так же как в Кембридже классический сдаётся по желанию после математического. Кандидатов немного, около десяти на каждом экзамене или двадцать в год. Первый класс в среднем насчитывает не более трёх человек. Его порог, насколько мне удалось установить, соответствует уровню низкого Рэнглера в Кембридже. Общее количество кандидатов на степени с отличием в Оксфорде и Кембридже примерно одинаковое; если уж говорить о различиях, то среднее количество в Оксфорде немного меньше. В классовых списках и по «классике», и по математике студенты идут в алфавитном порядке, так что там нет ничего подобного Старшему Рэнглеру или Старшему Классику.
Как соотносится стандарт Первого класса по «классике» в Оксфорде и Кембридже – вопрос, по которому не утихают споры. Оксфордцы утверждают, что их стандарт намного выше, и в качестве доказательства приводят то, что несколько первосортных «классиков» из Кембриджа, которые либо провалили экзамен по математике во время разгрома 1841 года, либо тогда же испугались и мигрировали в Оксфорд, пробыв там некоторое время, получили лишь степень с отличием Второго класса. Но поскольку далеко не факт – хотя это и возможно – что они попали бы в Первый класс в Кембридже, этот аргумент недорого стоит. Даже если бы Стипендиат Кембриджского Университета (Cambridge University Scholar) мигрировал в Оксфорд и получил там степень с отличием Второго класса, с ним случилось бы только то, что уже произошло в Оксфорде со Стипендиатом Ирландского Университета (Ireland University Scholar) и что доказывает, что экзамены на степень там имеют свои особенности, никак не связанные со знанием «классики» как таковой. Я был знаком с человеком, который получил степень с отличием Второго класса в Оксфорде и, безусловно, был замечательным «классиком» в нескольких отношениях. Его невозможно было сбить в поэзии Пиндара, даже если начать читать с середины предложения; а ещё мне говорили, что, когда на viva voce его спрашивали по латинским поэтам, он знал на память все отрывки, которые должен был переводить, так что, лишь раз взглянув на первую строчку, цитировал дальше оригинал до конца, а затем переводил, не обращаясь более к книге. Он сказал, что завалил работу по логике и моральным наукам. Так вот, я не думаю, что одна не засчитанная работа на Трайпосе в Кембридже преградила бы человеку дорогу в Первый класс, если бы он превосходно написал все остальные. Но, с другой стороны, охват авторов на Кембриджском Трайпосе шире – собственно говоря, он ограничен лишь началом и концом античной эпохи в греческой и римской литературах; при этом мне приходилось слышать об оксфордце, получившем степень с отличием Первого класса и при этом никогда не читавшем Платона, и ещё об одном, не читавшем Демосфена; полагаю, такое едва ли могло случиться в Кембридже.
Из четырёх классов, которые считаются степенями с отличием, Четвёртый в общем мнении считается лучше Третьего, поскольку по обычаю, если студент экзаменуется на простую степень, но при этом очень хорошо пишет некоторые работы, его поднимают из Пятого класса в Четвёртый. Поэтому о человеке, попавшем в Четвёртый класс, нельзя сказать, то ли он провалился, экзаменуясь на степень с отличием, то ли хорошо себя показал, экзаменуясь на простую степень, в то время как Третий класс – явный признак неудачника: в нём оказываются лишь те, кто пытался получить отличие Первого или Второго класса и соответственно подавал список прочитанных книг. Здесь вполне можно упомянуть о судьбе человека, имя которого пользуется у нас несколько дурной славой, преподобного Исаака Фидлера (Isaac Fidler), который когда-то написал книгу о своём путешествии в Америку. По нашу сторону океана его частенько ставят на одну доску с Троллоп* и Диккенсом, но в своём отечестве он уж точно не пророк и никогда не упоминается заодно с такими выдающимися людьми. Полагаю, что брань по адресу Америки может принести человеку некоторый престиж в определённых английских кругах, она как бы даёт prima facie** право быть услышанным, вроде успешного окончания университетского курса; но самой по себе её недостаточно, чтобы составить репутацию, если только за ней не последует что-то более значительное. А мистер Фидлер, написавший свою ругательную книгу, но не подкрепивший её другими подобными измышлениями, славы не приобрёл. Этот джентльмен, со всеми его претензиями на учёность, до этого не получил университетской степени у себя на родине, а когда решил попробовать, уже в весьма зрелых годах и будучи значительно старше своих экзаменаторов***, то получил степень с отличием Третьего класса, и его имя и сегодня можно увидеть в экзаменационном списке Пасхального триместра 1840 года, в чём может убедиться каждый, у кого найдётся экземпляр «Оксфордского календаря». Самая соль здесь в том, что благодаря той восхитительной географической и политической неразберихе, которая нередко царит в головах у европейцев, когда дело касается Америки, в университете его приняли за нашего соотечественника! Потому что он прибыл туда из Канады!! И мне стоило некоторого труда разубедить в этом одного оксфордца. В оксфордских экзаменах меньшей значимости наблюдаются те же общие черты отличия от Кембриджа: наличие viva voce в качестве важного элемента, отсутствие математики и выбор книг, по которым будет экзаменоваться студент, им самим. На «смоллз» (Smalls), как здесь называют Предварительный экзамен, экзаменующийся подаёт заявку на одну греческую и одну латинскую книги; но термин «книга» рассматривается здесь более широко, чем «автор» в Кембридже – так, например, в Оксфорде могут потребовать знания трёх или четырёх пьес, чтобы это могло считаться «книгой». Отсюда следует, что оксфордские «смоллз» – более трудный экзамен, чем кембриджский Предварительный (Little-Go). Остальная его часть состоит из логики, которая по желанию студента может быть заменена двумя или тремя книгами Евклида. Экзамены колледжа, которые здесь называют collections, имеют строго частный характер. Каждый студент выбирает раз в триместр одну греческую и одну латинскую книгу, и его экзаменует по ним его наставник от колледжа (College tutor). За успешную сдачу этих экзаменов никаких наград не бывает. Наград за эссе, стихи и т.д., как в отдельно взятых колледжах, так и во всём университете, значительно меньше, чем в Кембридже. Вообще кажется, что для оксфордцев самое главное – сосредоточиться на последнем экзамене и все три с половиной года интересоваться только им.

* Троллоп (Frances Milton Trollope, 1779 – 1863) – английская писательница. Начала писать в возрасте 50 лет и опубликовала около 40 романов, которые в своё время были весьма популярны. В 1827 г. переехала в США, в 1832 вернулась в Англию. По возвращении написала книгу «Домашние нравы американцев» (Domestic Manners of the Americans), в которой сатирически и пренебрежительно описывала американское общество. Её третий сын, Энтони Троллоп (Anthony Trollope, 1815 – 1882), был  одним из самых успешных и талантливых романистов викторианской эпохи.
** prima facie (лат.) – на первый взгляд, по первому впечатлению.
*** В Оксфорде, как и в Кембридже, все экзаменаторы, принимающие экзамен на степень, принадлежат к категории молодых донов. Экзамены на стипендии и на членство в колледжах  принимают преподаватели постарше (прим. автора).

Достойны упоминания некоторые детали, касающиеся отдельных колледжей. Крайст Чёрч (Christ Church, колледж Церкви Христовой), величайший из оксфордских колледжей и соответствующий Тринити в Кембридже, мог бы быть таким  же многолюдным, как Тринити, однако они предпочитают ограничивать численность студентов ста пятьюдесятью ради поддержания репутации самого аристократического колледжа с ограниченным доступом. Вы не можете попасть в Крайст Чёрч, если у вас нет хороших связей и влияния, по крайней мере, так говорят. Кроме того, студенты Тринити имеют обыкновение отличаться на университетских экзаменах, что составляет ещё одно различие с колледжем Крайст Чёрч.
В Олл-Соулз-колледже (All Souls) вообще нет студентов. Это не является нарушением или злоупотреблением: колледж изначально был основан для одних только членов, которые, согласно уставу, должны быть «bene nati, bene vestiti, et moderate docte in arte musica»*.  Фактически, это приятный клуб для джентльменов хорошего происхождения с литературными или учёными наклонностями, которые живут там или не живут в зависимости от желания и которым платят ;100 в год, не требуя от них ни заслуг, ни деяний, за исключением одного недеяния – они не должны жениться.

* bene nati, bene vestiti, et moderate docte in arte musica (лат.) – хорошего происхождения, хорошо одетые, и к тому же в меру обученные искусству музыки.

Все колледжи в Кембридже имеют равные права и привилегии, за исключением Кингз-колледжа*, и хотя некоторые из них называются «холлами» (Halls), единственная разница заключается в названии. Но оксфордские холлы, коих насчитывается пять, не являются частью университета и не имеют права голоса в университетских делах, на самом деле это нечто вроде пансионов, в которых студенты могут жить, пока не придёт пора сдавать экзамен на степень. Я обедал в одном из таких заведений; больше всего это было похоже на офицерскую столовую. Студенты пили собственное вино и были без мантий, а единственный дон, принадлежавший к этому холлу, за столом не присутствовал. Традиционно считается, что у этого заведения есть собственная часовня, но ни один из присутствующих не знал, где она находится. Этот холл, кажется, представлял собой нечто вроде маленькой Ботани-Бей** для обоих университетов, там оказывались всевозможные неспособные и неисправимые. Один был отослан из кембриджского Сент-Джонс-колледжа за то, что въехал на территорию колледжа цугом и сбил при этом одного-двух донов; другого отослали из кембриджского Тринити за не менее грубое нарушение порядка; третьего из оксфордского колледжа за ещё какой-то вопиющий проступок; а четвёртый проваливался на экзаменах не поддающееся подсчёту число раз и, по его собственным словам, пробыл уже в университете так долго, что за это время можно было стать доктором богословия.

* Об особом положении Кингз-колледжа здесь уже говорилось. Помимо привилегии, о которой уже упоминалось, – получении степени без всякого экзамена – его члены, пока они находятся на территории своего колледжа, не подпадают под юрисдикцию проктора (Proctor). Управление этим колледжем отличается большим педантизмом и деспотизмом, по крайней мере, так было в моё время. Разрешение уехать из колледжа во время триместра можно получить, только если дело касается жизни и смерти, а также требуется посетить необычно большое количество служб в часовне за неделю (прим. автора).
** Ботани-Бей (Botany Bay) – залив в Австралии у города Сидней. В колониальные времена туда высылали из Англии осуждённых преступников.

Оксфордцы претендуют на то, что они в большей степени джентльмены, нежели кембриджцы. Безусловно, среди них больше богатых и титулованных, а следовательно, там больше роскоши и, возможно, более изысканные манеры. С другой стороны, никто не заподозрит меня в зависти и не обвинит в предвзятости, если я укажу на хорошо известный факт: по сравнению с членами другого университета оксфордцы не знают литературы в широком смысле этого слова, они оторваны от жизни и обладают допотопными взглядами по любым политическим и жизненным вопросам. Один из моих кембриджских друзей, ранее мигрировавший из Оксфорда, рассказывал мне, что поступил так, потому что там существует лишь два разряда студентов: те, кто непрестанно корпит над книгами, готовясь к «скулз», и те, кто полностью отдаётся фривольным и беспутным развлечениям*. Между этими двумя категориями он никого не нашёл – ни литературного кружка, который интересовался бы чем-нибудь сверх того, что нужно вызубрить к экзамену, ни тех, кто занимался бы понемногу и учёбой, и литературой, как в Кембридже. Мне никогда не приходилось встречать людей, которые имели бы меньшее представление о том, что происходит у них за порогом, чем оксфордцы, с которыми я имел счастье познакомиться во время той поездки. Даже по вопросу, который как раз тогда волновал их университет – а это было трактарианское движение – они, казалось, в точности ничего не знали. «Мы оставляем всё это нашим магистрам», – ответил один из них на мой вопрос о студенческих настроениях в этой связи. Вопрос был задан в комнате, полной студентов Крайст Чёрч, их было там по меньшей мере двенадцать, и я не думаю, что можно свести вместе равное количество студентов Тринити, которые продемонстрировали бы такую же неспособность занять незнакомца и отсутствие интереса к нему, а также нежелание узнать что-нибудь от него или сообщить ему что-нибудь самим.

* для оксфордского студента-бездельника характерно менее беспутное поведение, чем для кембриджского студента-буяна, но более фривольное, чем для кембриджского представителя фешенебельного кружка. Щегольство в одежде – редкое явление на берегах Кема – вполне обычное дело на берегах Темзы (прим. автора).

В большинстве оксфордских колледжей господствует нелепая, раздражающая, школьная система мелочных правил, при которой в дело государственной важности превращается любой пустяк вроде выдачи половины холодного цыплёнка из кладовой, что неизбежно принижает как тех, кто проводит их в жизнь, так и тех, кто вынужден им повиноваться. Кондитерам не разрешается присылать мороженое в комнаты студентам, его приходится проносить контрабандой. Осведомившись о причинах столь странного запрета, я услышал совершенно серьёзный ответ, что его впервые ввели во время холеры 1832 года, а поскольку не в оксфордских обычаях отменять правила, которые когда-либо были введены, то он и остаётся в силе по сей день.
Даже в классических языках и логике, на которых они специализируются, оксфордцы подают мало внешних признаков жизни. Если не считать «Греческого лексикона» Скотта и Лидделла* – а это, безусловно, полезная книга – и «Лексикона Эсхила» Линвуда**, то все остальные их достижения приходятся на долю людей с антиоксфордскими мнениями и настроениями, вроде Уотли*** и Арнольда, которые там совершенно не на месте.

* «Греческий лексикон» Скотта и Лидделла – Greek-English Lexicon, классическая работа по лексикографии древнегреческого языка, которая издаётся по сей день. Первыми составителями этого словаря были выдающиеся филологи-классики Генри Джордж Лидделл (Henry George Liddell, 1811 – 1898) и Роберт Скотт (Robert Scott, 1811 – 1887). Г. Дж. Лидделл сделал блестящую академическую карьеру: он был директором школы Вестминстер (Westminster School) в 1846 – 55 гг., главой оксфордского колледжа Крайст Чёрч (Christ Church College) в 1855 – 91 гг. и вице-канцлером Оксфордского университета в 1870 – 74 гг. Кроме того, он был отцом десятерых детей, одной из которых была знаменитая Алиса Лидделл – девочка, для которой Льюис Кэрролл написал «Алису в стране чудес».
Роберт Скотт был  членом, а затем главой оксфордского Бэйллиол-колледжа (Balliol College).
** «Лексикон Эсхила» Линвуда – A lexicon to Aeschylus: containing a critical explanation of the more difficult passages in the seven tragedies («Лексикон Эсхила, содержащий критические объяснения наиболее трудных мест семи трагедий») Уильяма Линвуда (William Linwood, 1817 – 1878).
*** Уотли (Richard Whately, 1787 – 1863) – британский философ, богослов и экономист. Закончил оксфордский Ориэл-колледж (Oriel College). Занимал различные должности в университете, в 1829 г. был назначен профессором политической экономии, но оставил этот пост в 1831 после назначения архиепископом Дублинским. Был противником Оксфордского (трактарианского) движения.

Убеждённый радикал мог бы приписать такую отсталость оксфордцев старому консервативному духу этого университета и большему, чем в Кембридже, количеству титулованных и богатых; вполне возможно, что связь здесь действительно есть. Восторженный поклонник естественных наук и хулитель мёртвых языков мог бы объяснить разницу в интеллектуальном состоянии двух университетов обязательным изучением математики в Кембридже и почти полным её отсутствием в Оксфорде. Но, к несчастью для этого объяснения, так уж случилось, что в Кембридже именно «классики», как правило, в большей степени отличаются знанием литературы вообще и просвещёнными взглядами. Тринити, великий «классический» колледж, также и великий либеральный колледж, а вот Сент-Джонс, колыбель Старших Рэнглеров, одновременно является очагом нетерпимости. В самом деле, размышляя об этом, я всегда становился в тупик: общий план оксфордской системы кажется более свободным и либеральным, чем в Кембридже. Там нет обязательной математики; обязательным является изучение одного из самых практических и проницательных авторов не только своего, но всех веков; там в достаточном количестве существуют устные экзамены, которые должны прививать студентам находчивость и уверенность в себе, – и тем не менее фактический результат оказывается прямо противоположным, как свидетельствует и мой собственный опыт, и сведения, полученные от других. В Оксфорде гораздо меньше общего знания литературы и интереса к ней и бесконечно меньшая широта взглядов, чем в Кембридже. Не претендуя на то, что сумею объяснить это противоречие, я возьму на себя смелость намекнуть на некоторые обстоятельства, которые могут пролить на это свет.
Существует один путь, благодаря которому математический элемент кембриджского образования может делать этот университет прогрессивнее другого. Высшие отрасли математики, безусловно, и требуют оригинальности мышления, и воспитывают её в большей степени, чем изучение классических языков, и, соответственно, хорошие математики, которые стекаются в Кембридж (потому что сделать математика из человека, который от природы им не является, я считаю почти невозможным, и, следовательно, нужно рассматривать скорее то влияние, которое математики оказывают на университет, чем то, которое университет оказывает на них), могут привнести в него большую оригинальность мыслей и суждений. В противовес этому, однако, нужно отметить всепоглощающий характер изучения математики, которая требует от изучающего полной сосредоточенности на предмете и придаёт его уму опасную односторонность. Но это не касается бакалавров и членов колледжа, у которых достаточно досуга для того, чтобы обратиться мыслями к другим предметам. Опять-таки, в Оксфорде существует заметная тенденция читать античных авторов исключительно ради содержания, так что, за исключением перевода на классические языки (Composition) – а этот навык в огромной степени зависит от тренировки и обучения в детстве – огромным преимуществом на экзаменах «скулз» является превосходная память. У нас же в Кембридже превосходная память не слишком ценилась, если только не сопровождалась превосходным талантом; если она служила заменой таланту, на неё смотрели сверху вниз и считали такие достижения скорее достойными мальчика, чем мужчины. Мне часто приходилось слышать, что такой-то и такой-то добился бы большего, если бы у него не было настолько хорошей памяти, – он слишком на неё полагается и поэтому мало думает. Я также подозреваю, что неблагоприятное воздействие оказывает отсутствие экзаменов колледжа, на которых присуждались бы отличия, и скудость университетских наград и наград колледжей в Оксфорде. Более того, стипендии и вакансии членов колледжей, за несколькими благородными исключениями*, обычно являются закрытыми, – их распределение зависит от покровительства, от места рождения или школы, в которой учился кандидат. Наверняка многие хорошие студенты устают в течение трёх лет готовиться к одному-единственному экзамену без всяких промежуточных стимулов, и, не выдержав, пополняют ряды беспутных бездельников, а те, кто продолжает учёбу, становятся ограниченными и косными из-за постоянной сосредоточенности на одной и той же цели.

* таковы вакансии членов Бэйллиол-колледжа (Balliol Fellowships) – они открыты для всего университета посредством экзамена (прим. автора).
Я полностью отдаю себе отчёт в том, что эти заметки об Оксфорде очень несовершенны и неудовлетворительны. Отсутствие любознательности у большинства студентов Оксфорда и то, что любые сведения можно получить от них лишь с большим трудом, должно послужить мне извинением.



Глава 12
Частное репетиторство

;;; ;; ;;' ;;;;;;;;, ;;; ;; ;;; ; ;;; ;;;;;;;.  –  Ежели двое идут, то придумать старается каждый, Что для успеха полезней.
«Илиада»,  кн. 10,  пер. В. Вересаева.

Возвратясь из своей короткой поездки в Оксфорд, я принялся за работу над английским эссе, и вскоре после того, как я его закончил и отослал (имя скрыто под печатью, как обычно), меня обрадовало известие о том, что я получил solus* Университетскую Награду за Латинское Эссе (University Latin Essay Prize). Однако ещё до этого я вознамерился в следующем году получить степень на обоих Трайпосах и, соответственно, взял себе двух репетиторов. Мой старый друг Трэвис больше не жил при колледже, поэтому я прибегнул к помощи джонсианца, одного из немногих «классиков» этого колледжа, который был совершенно не похож на Трэвиса, но тоже оригинал в своём роде. Он был столь массивен и обладал такой внушительной наружностью, что приобрёл прозвище Юпитер. Стояли отвратительные дни с мелким моросящим дождём, которыми так богат английский климат, и мы частенько обращались к нему под этим именем с просьбами как-нибудь повлиять на клерка, ответственного за погоду. Это был один из самых добродушных и ленивых смертных: казалось, его единственная цель, занятие и удовольствие состояло в том, чтобы целый день лежать на диване и сочинять латинские и греческие стихи, что он делал превосходно, или читать английские. Что же касается математики – а здесь мне нужно было начинать с самого начала, и шесть месяцев на подготовку не казались слишком долгим сроком – то я возлагал свои упования на великого спасителя «классиков», у которого была прекрасная репутация по натаскиванию неспособных, и который постоянно работал с тридцатью-сорока учениками. «Взять двух репетиторов на последние длинные каникулы» является обычной практикой, но не много найдётся таких триместров или каникул, во время которых студент не занимается по меньшей мере с одним. Поскольку частное репетиторство представляет собой очень важный элемент университетской системы, оно заслуживает более пристального рассмотрения и более подробного описания, чем те случайные упоминания, которыми мы ограничивали своё знакомство с ним до сих пор.

* solus (лат.) – один.

Как уже отмечалось, частный репетитор (private tutor) в английском университете во многих отношениях соответствует профессору в германском. Немецкий профессор необязательно прикреплён к какой-то определённой кафедре; он не получает фиксированного жалованья, у него нет помещения для публичных лекций; он проводит занятия у себя на дому, и количество учеников зависит от его репутации. Кембриджский частный репетитор  – это тоже человек, окончивший университет, который принимает учеников у себя дома, и их количество пропорционально его репутации и способностям. И хотя немецкий профессор является таковым с санкции своего университета, a существование частного репетитора официально не признаётся, но различие это скорее кажущееся, чем реальное, ведь английский университет фактически дал репетитору разрешение преподавать определённые дисциплины, присвоив ему степень на выпускных экзаменах. Таким образом, человек, занявший высокое место в списке Рэнглеров, может считаться ipso facto* компетентным преподавателем математики, и т.д. Но положение частного репетитора влечёт за собой определённые особенности обучения, и причины здесь те же, что вызвали эту систему к жизни и поддерживают её в сохранности.

* ipso facto (лат.) – в силу самого факта.

Здесь уже не раз говорилось о том, какой гласности предаются отличия, присваиваемые университетом и колледжами, и какая важность им приписывается. Они превосходят всё, что мы имеем в этом роде в наших учебных заведениях. Правда и то, что гласность эта несколько иная. Здесь нет толп, которые на церемониях присвоения степеней слушают, как молодые люди произносят речи. Но если на успешного студента приходит поглазеть сравнительно небольшое количество народу, то его имя становится известным всем, кто читает газеты, – потому что в каждой газете на видном месте публикуют не только результаты экзаменов на степень (Degree Examination) и на университетские награды (University Prizes), но и всех экзаменов колледжа (College Examinations) и на награды колледжа (College Prizes). Когда меня избрали стипендиатом Тринити (Scholar of Trinity), д-р Хьюэлл счёл нужным послать об этом сообщение с нарочным мистеру Эверетту, чтобы он узнал об этом до того, как прочитает прессу, как будто наш посланник непременно должен был отнестись к этому как к делу государственной важности. Когда один мой знакомый, который приходился родственником члену Кабинета, пожелал начать дипломатическую карьеру, первый совет этого государственного деятеля был таков: «Постарайтесь непременно оказаться в числе Рэнглеров (Wranglers)». Что же касается тех, кому удалось занять первое место в списке года, то какое-то время их популярность не знает границ. Краткую биографию Старшего Рэнглера (Senior Wrangler) обычно публикует какая-нибудь газета в его родных местах, затем её перепечатывают кембриджские газеты, а уж оттуда многие другие периодические издания. Школа, в которой учился Стипендиат Университета (University Scholar) или Старший Классик (Senior Classic), обычно заботится о том, чтобы о них тоже были сказаны соответствующие слова. Но слава здесь далеко не единственный соблазн. Все эти экзамены, за исключением двух Трайпосов* (Triposes), приносят с собой какое-нибудь материальное вознаграждение в виде книг, столового серебра или денег – чаще именно денег, и суммы иногда бывают очень значительные. Стипендия Тринити составляет ;60 в год для тех, кто постоянно живёт при колледже, а в большинстве случаев из неё используется около ;40**. Некоторые стипендии в «малых колледжах» составляют ;100 в год. Членство в колледже (Fellowship) обеспечивает годовой доход от ;200 до ;400. Один мой друг в течение третьего курса получал школьную стипендию*, стипендию колледжа (College Scholarship), различные награды (Prizes) и стипендию университета (University Scholarship) на сумму более тысячи семисот долларов, а так как его расходы не превышали половины этой суммы, то оставшаяся половина составила его доход от получения образования.  Действительно, часто говорят, и в этом едва ли есть преувеличение, что бедный студент, добившийся степени с высоким отличием, получает возможность всю жизнь содержать не только себя самого, но и свою мать и сестёр.

* А косвенно и они тоже, поскольку это путь к членству в одном из «малых колледжей» (прим. автора).
** Стипендия выдавалась в виде еженедельных выплат. Живёте при колледже – получаете, не живёте – не получаете.
*** школьная стипендия (School Exhibition) – некоторые школы предоставляют стипендии лучшим выпускникам для продолжения образования.

Совершенно очевидно, что в университет поступают студенты с самым разным уровнем подготовки. Одни приходят из публичных школ, и это уже готовые «классики», которым нужно разве что расширить круг чтения, углубить философское понимание синтаксиса и увеличить скорость перевода с английского на латынь и греческий (Composition), но при этом с очень скудными знаниями по математике. Другие занимались с частными преподавателями и ушли по математике года на два вперёд, но у них весьма смутные представления о греческом и латыни. Третьи пришли из частных школ или от частных преподавателей не слишком хорошо подготовленными по всем предметам. Более того, выпускники публичных школ прошли предварительную тренировку для «классических» экзаменов университета на соответствующих экзаменах своей школы, в то время как многие из их товарищей-студентов не умеют эффективно применять свои знания в рамках той системы, в которой теперь находятся. Компенсировать недостатки предшествующего обучения и направить учёбу так, чтобы усилия не пропадали даром, – вот два desiderata*, которые, по всей вероятности, привели к появлению частных репетиторов, имевших сначала ограниченное применение, но потом превратившихся в общую практику. Справедливо и то, что охват работы по классическим языкам настолько велик, что никакая помощь репетитора не может обеспечить тем, кто поступает с очень слабой подготовкой, хорошую степень, но и здесь можно многое сделать и добиться удивительных результатов, – заполнить пробелы даже в самых неточных и поверхностных знаниях и отшлифовать их. Что же касается математики, то студенту, который поступает в университет, зная лишь предметы первого курса, но с хорошими способностями к точным наукам, вполне хватит времени, чтобы под соответствующим руководством суметь занять место среди первых двадцати Рэнглеров или даже среди первых десяти. Именно благодаря помощи своих репетиторов многие «классики», которые никогда не смогли бы сделать это самостоятельно, умудряются сдавать Математический Трайпос или даже пробиться в Старшую Оптиму (Senior Optimes), что даёт им право претендовать на Медаль Канцлера. Благодаря им же многие первокурсники оказываются в Первом классе на своих первых майских экзаменах, и это служит им стимулом, чтобы готовиться к экзаменам на степень с отличием, вместо того чтобы разочароваться и с самого начала потерять охоту к учёбе. Более того, даже в предметах, по которым студент поступает хорошо подготовленным, репетитор оказывается крайне полезен, чтобы заставить его работать регулярно и не допустить потери формы. Ежедневное или еженедельное посещение репетитора благотворно влияет на ученика, оно не даёт ему отлынивать от работы, и в большинстве случаев репетитор готов незамедлительно отчитать любого из своей команды репетируемых, если он подаёт признаки лени. На самом деле, общее мнение признаёт, что это необходимое качество хорошего репетитора. Вы можете услышать, как говорят: «Я боюсь обращаться к Т., он своих мало ругает». В подготовке умного студента, чьим предшествующим образованием пренебрегали; в натаскивании студента с хорошей памятью, но не слишком блестящим интеллектом; в окончательном доведении до блеска первоклассного студента и выработке у него навыка быстрой работы, что должно обеспечить ему одно из наивысших мест на Трайпосе, – во всех этих свершениях искусный репетитор демонстрирует непревзойдённое мастерство. Кажется, будто в ученика вселяется часть его самого и через него действует.

* desiderata (лат.) – желаемое.

На занятиях с репетитором-«классиком» студент переводит отрывок (заранее подготовленный) из какого-нибудь автора, приносит сделанный дома перевод с английского на латынь или греческий и пишет у него, как на экзамене, переводы с классических языков и на них, которые проверяются, исправляются и затем сравниваются с образцами репетитора. Поскольку значительное количество материала ученику всё равно приходится проходить самостоятельно, главной заботой репетитора является перевод с английского на классические языки (Composition). Также он выступает в качестве комментатора и последнего ресурса в случае затруднений. Ещё в его обязанности входит выбирать трудные отрывки из авторов, которых у студента может не оказаться времени или желания читать полностью, и указывать нужные книги по «зубрильным» (cram) и филологическим вопросам.
На занятиях по математике главное внимание обычно уделяется решению задач и примеров, потому что большая часть трудных теоретических вопросов достаточно ясно объясняется в книгах, хотя некоторые репетиторы считают, что их собственные рукописи лучше любых книг, и заставляют учеников переписывать их. Студенты постоянно пишут работы по теории (book-work), и у себя дома, и у репетитора; они практикуются в этом, чтобы добиться как быстроты, так и точности.
Обычный репетитор принимает по пять-шесть учеников в день, занимаясь с каждым по часу. Тот, кто является большой знаменитостью, может иметь в два раза больше, если он «классик», и в четыре раза больше в случае математика. Репетитор-математик может позволить себе набрать гораздо большую команду репетируемых. «Классик» может заниматься переводом не более чем с тремя учениками одновременно, также не может он и проверять с необходимым вниманием и тщательностью более десяти переводов на классические языки (Composition) в день, в то время как математик может давать задания и объяснения одновременно группе в восемь-десять человек. Тот, к помощи которого я теперь прибегнул, имел обыкновение устраивать своим тридцати ученикам настоящие «бои» (fights), как он это называл: он давал десяти-двенадцати из них письменную работу по какой-нибудь теме и ставил за неё оценку как на экзамене; и результаты этих «боёв» украшали стены комнаты в течение всего триместра или каникул, пока там не заканчивалось свободное место
Те, кто занял наивысшие места на экзаменах на степень, не всегда становятся самыми лучшими репетиторами. Самый прославленный репетитор для лучших студентов-математиков был только седьмым Рэнглером (Wrangler); наш друг – любитель «боёв» – восьмым.
Для многих из ;;;;;; репетиторы не менее необходимы, хотя требования к репетиторам для них предъявляются более низкие. Главное качество, которое необходимо репетитору на степень без отличия – это терпение, поскольку его ученики с высокой вероятностью будут либо очень тупыми, либо очень ленивыми, и в обоих случаях очень невежественными. Человек, обладающий хоть какими-то способностями и знаниями и претендующий на степень без отличия, вполне может послужить сам себе репетитором.
Обычная плата частному репетитору составляет ;7 в триместр, если вы ходите к нему через день, и ;l4, если каждый день. Титулованные студенты (Noblemen) и феллоу-коммонеры (Fellow-Commoners) платят больше, а сайзары (Sizars) – около половины этой суммы. Плата на каникулах пропорциональна.
Отношения между частным репетитором и его учеником, конечно, могут быть разными в зависимости от возраста и характера обеих сторон, но обычно они самые фамильярные, и первый редко пытается играть роль дона по отношению ко второму. Если они близкие друзья, а это случается нередко, то общение на занятиях бывает свободным и непринуждённым, а обучение сочетается с развлечением самым комическим образом. Когда я достаточно оправился от болезни, чтобы вновь начать заниматься с Трэвисом, он сам приходил ко мне, чтобы избавить меня от восхождения на третий этаж, и студент, с которым мы вместе занимались у него ещё на первом курсе, приходил туда тоже. Мы читали Эсхила, и не знаю уж, что на нас нашло, но мы решили одолеть «Просительниц». Позднее мы решили, что это была пустая трата времени, поскольку искажения и трудности в тексте пьесы настолько велики, что её редко когда дают на экзаменах, разве что на Стипендию Университета, а поэзия там едва ли стоит усилий, затраченных на то, чтобы докопаться до смысла. И вот какие сцены разыгрывались между нами тремя.

[Уютно обставленная комната площадью около двенадцати квадратных футов. Присутствуют Трэвис и два его ученика; также неограниченное количество словарей, труды семи немецких комментаторов и двух английских, разбросанные по комнате в разных местах. Хозяин квартиры, одетый в очень старый халат и шлёпанцы, полуутонул в кресле и выглядит, как сказали бы некоторые юные леди, «интересно», то есть бледный и осунувшийся и с трудом может удержать две или три книги, которые у него в руках. Минджи, маленький человечек с очень самоуверенно поблёскивающим моноклем, примостился на диване, и его едва видно за грудой учёных томов, окружающих его со всех сторон. Трэвис стоит с испещрённым подчёркиваниями и сильно потрёпанным томом Эсхила в руках, а иногда ходит по комнате, вернее, поворачивается кругом, потому что её размеры большего не позволяют. Способ обучения следующий: ученики поочерёдно переводят по пять-шесть строк, останавливаясь в конце каждой, или же их останавливает Трэвис, и между этой строкой и следующей имеет место длительная дискуссия с комментариями, сопровождающаяся наведением справок у некоторых или у всех девяти комментаторов сразу. Один из страдальцев только что прочёл полдюжины строк, в которых почти нет знакомых слов, и переводит дыхание перед тем, как приступить к переводу.]

Трэвис: Ну же, Бристед, давайте!
Б.:  Но пощади своих просительниц, земледержащий всемогущий Зевс, потому что мужской род египетский, невыносимый в своей дерзости… ;;;;;  – это винительный падеж, подразумевается ;;;;, да?
T.: Не нужно говорить – подразумевается ;;;;, скажите, что это винительный падеж отношения.
B.: Преследуя меня … можно перевести ;;;;;;;; как «поспешно», так же как ;;;;; у Геродота?
T. Да, а как переводится ;;;;?
B. Тмесис* от ;;;;;;;;. «Стремятся силой захватить меня, беглянку»; ;;;;; здесь наречное, я полагаю.

* тмесис – лингвистическое явление, при котором слово разделяется на две части, удалённые друг от друга, между которыми вставляются любые другие слова. Существовало в архаическом древнегреческом и исчезло в более поздних формах языка.

T. Конечно, продолжайте; ;;;;;;;;;; ;;;;;;;.
B. ;;;;;;; – это  ;;;; ;;;;;;;;;, да?
T. Нет, не думаю.
[Поиски ;;;; у комментаторов и в словарях. Минджи, который сидит ближе всех к «Линвуду», объявляет, что это слово встречается также в «Плакальщицах», где значит «преступление», а здесь оно означает «бессвязные речи».]
Б. «Шумные и бессвязные речи» – так годится?
T. ;;;;;  –  ;;;;;;; – это действительно может означать здесь «преступления» или, может быть, «безрассудство». Я именно так и полагал. [Делает себе пометку на полях книги, чтобы разобраться с этим позднее]. Я над этим подумаю. Продолжайте, Минджи.
[Минджи читает семь или восемь строк; первые две-три из них не очень трудные, и он атакует их с большой решимостью.]
M. Коромысло твоих весов надо всеми, и чего смертные могут без тебя достичь? О! О! А! А!
T.: Междометия можно не переводить.
[Минджи делает длинную паузу.] ;;; ;;;;;;; – этот похититель, ;;;;; – в море, ;;;;; – на суше. Я сам в этом как в море плаваю.
T.: Этот похититель с корабля теперь на суше. Не засыпайте, Бристед. Продолжайте, Минджи.
М. Да потрудишься ты для этого.
T. «Перед этим, похититель, да погибнешь ты», то есть перед тем, как захватишь меня.
M. ;;; ;; – это по-египетски, да?
T. Возможно. Во всяком случае, не по-гречески.
[Стук в дверь.]
Б.: Я думал, что закрыл наружную дверь.*

* закрытая наружная дверь означала, что хозяина нет дома или он не хочет, чтобы его беспокоили.

T.: Ничего, не отвечайте, он уйдёт.
M.: Вот здесь опять по-египетски или ещё по-какому-то – ;;;;;; ;; ;;;;;.
Б. [Поднимая глаза от немецкого издания]. Хаупт* читает это как ;;;;;;. Очень хорошее исправление. Так, значит, это глашатай говорит, ;;;;;; – спустись сюда, ;;;; ;;;;;;; – я говорю тебе.

* Хаупт (Moritz Haupt , 1808 – 1874) – немецкий филолог. Преподавал в Лейпцигском и Берлинском университетах.

M. А как тогда  насчёт ;; ;;;;;?
T. ;;;;; должно быть как-то связано с ;;;, но вот ;; – ;;… Нет, не знаю, что это значит.
Б.: [С ликующим видом выныривает из трёх разных изданий.] Они все считают попытки установить значение этого слова безнадёжным делом!
T. Ну, тогда и мы оставим это дело как безнадёжное.
[Неизвестный стучит в дверь.]
А вот наш друг своё дело безнадёжным не считает. – Уходите, я вам говорю!
[Неизвестный, вероятно, неправильно расслышав последние слова и приняв их за приглашение войти, входит без дальнейших церемоний.]
Б.: А-а, Данбар, как поживаете?
[Данбар, серьёзный дородный шотландец, проходит на середину комнаты (для чего достаточно одного шага), понимает, что здесь происходит, говорит «Ах, вы заняты» и медленно поворачивается, чтобы уйти.]
T. Не уходите. Мы скоро закончим. Садитесь и возьмите какую-нибудь книгу.
[Б. вручает Данбару «Рим» Нибура*, весь набитый неровными клочками бумаги, отмечающими нужные места. Данбар открывает книгу на самой большой закладке и погружается в исследование о nexus и addictus** – примерно столь же увлекательное, как сочинение Фирна*** об условных выжидательных правах. Б. читает ещё несколько строк по-гречески и начинает переводить.]

* Нибур (Barthold Georg Niebuhr, 1776 – 1831) – выдающийся немецкий историк Древнего Рима, основоположник современной научной историографии. Основное произведение, над которым он работал до конца жизни  – «Римская история».
** nexus (лат.) – в Древнем Риме акт ссуды или займа, при котором должник в случае неисполнения условий сделки становился арестантом заимодавца, то есть фактически попадал в рабство, хотя при этом сохранял гражданские права.
addictus (лат.) – несостоятельный должник, который по приговору суда становился рабом заимодавца до тех пор, пока не расплатится.
*** Фирн (Charles Fearne, 1742 – 1794) – английский юрист. Его работа An essay on the learning of contingent remainders and executory devises (Об условных выжидательных правах и завещательном отказе недвижимости под отлагательным условием) (1772) поныне считается классической.

«Я вижу, что это вступление предваряет насилие и страдания для меня. Беги же под защиту святыни» – так, по их мнению, переводится ;;;;; – «свирепый, он ликует» – ;;;;; здесь в активном залоге?
T.: Нет, нет, оба эти прилагательные следует переводить как наречия.
Б.: «Он свирепо ликует с умыслом, так что это невыносимо ни на море, ни на суше. О царь, опереди его своими приказами»…
T. Ну вот опять! ;;;;;;;;; – какой это залог?
Б.: Средний.
T. Ну тогда «располагайтесь перед нами – станьте перед нами». Ну, Минджи! ;;;;;; ;;;;;;.
M. [Отчаянно набрасывается на отрывок и переводит его настолько буквально, что это порадовало бы сердце новоанглийского наставника.] «Не будет ли, не будет ли дёрганье, дёрганье, и битьё палкой, очень кровавое, убийственное отрезание головы?»
[Данбар закрывает книгу, смотрит на Минджи, как будто сомневаясь, в своём ли он уме, и степенно выходит из комнаты.]
M. О ком это она говорит, о себе или о глашатае?
Б. О ком тебе угодно, дорогуша, как сказали на представлении в кукольном театре.
T. Она говорит это о глашатае – угрожает ему местью царя. Довольно с вас.
[Б. читает несколько строк и начинает переводить.] – «Идите вы, проклятые злодеи, к проклятой…» Послушайте, Трэвис, ;;;; означает matella*. Это очень непристойно и к тому же не вписывается в контекст.

* matella (лат.) – старая развратница.

[Снова долго роются в комментариях и, в конце концов, решают на основании авторитета Диндорфа*, что ;;;;; – это ridicolo errore** вместо ;;;;;, что, как объясняет  Исихий***, означает корабль ;;; ;;; ;;;; ;;; ;;;, потому что он мчится по морю.]

* Диндорф (Karl Wilhelm Dindorf, 1802 – 1883) – немецкий филолог-классик. Редактировал классических авторов, в том числе древнегреческих драматургов.
** ridicolo errore (ит.) – смешная ошибка.
*** Исихий Александрийский (ок. V в. н.э.) – древнегреческий филолог и лексикограф, составивший словарь древнегреческого языка и его диалектов.

«Тогда солёной дорогой многих течений, вместе с хозяйской наглостью, да, я до крови исколю вас своим посохом…» – [замолкает и поднимает глаза, заподозрив, что происходит что-то не то, потому что Трэвис дал ему перевести четыре строки подряд, ни разу не прервав.]
T.:  [Который последние две минуты выглядывал в окно] – O Минджи, вон там сейчас прошла такая хорошенькая девушка! Бристед, вы сегодня уже были на прогулке? Обувайтесь, идём на улицу и посмотрим на неё. [Exeunt* Трэвис и Минджи.]**

* exeunt (лат.) – выходят.
** вот как выглядит этот отрывок из «Просительниц» Эсхила в русском переводе С. К. Апта:

В порыве наглости мужской
Сыны Египта по следам
Бегут моим. Их свист и гик
820    За мной несётся. Овладеть
Они хотят беглянками. В твоих
Руках весы. Найдётся ли на свете
Дело такое, чтоб вопреки
Воле твоей свершилось?
(Участницы хора – наперебой.)
– Вот они, вот они!
– Вот разбойник с корабля сходит на берег!
– Упади, разбойник, разбейся, враг!
– Следом – другие!
– Впору выть, кричать мне впору!
830      – Я вижу начало страданий моих!
– Насилья начало! Беда, беда!
– Эй, поскорей, на помощь!
– Не помилуют, о нет,
Нас не здесь, ни на ладьях!
– Царь, защити скорее!

Входит глашатай.

Глашатай

Живо, живо на барку! Бегом, бегом!
А то, гляди,
За косы, за косы схватим, ножом кольнём,
840     А иной и голову
Без пощады срубим.
Эй, проклятые, живей,
Живей, живей на судно!

Хор

Сгинь, пропади среди волн,
В море солёное кань,
Судно, а с судном вместе
Свора да сгинет хозяев наглых!

В оправдание их спешки нужно сказать, что хорошенькое личико – редкое зрелище для Кембриджа. В среднем его можно увидеть не чаще, чем раз в три месяца.
В приведённой выше сцене занятие с репетитором выглядит довольно-таки комично, и не следует думать, что обычно они проходят именно таким образом. Но даже если передача знаний принимает такую шутливую форму, передаваемых знаний от этого меньше не становится.
Конечно, было бы преувеличением сказать, что каждый частный репетитор – добросовестный; вряд ли это можно утверждать относительно группы преподавателей, которая насчитывает несколько сотен человек. Существуют примеры, когда те, кто получил степень без отличия, берут себе таких же учеников и, особенно в случае каникулярных занятий вне университета (reading party), это превращается в сплошной отвод глаз для родителей, поскольку компания подбирается специально, чтобы с наибольшим удобством бездельничать и кутить, причём это касается как учеников, так и самого репетитора. Но, к счастью, это единичные случаи. Тем не менее, кое-где должностные лица колледжей ухватились за них из зависти к доходам и независимому положению некоторых репетиторов, которые женились (отказавшись от членства в колледже или не дождавшись вакансии, а то и просто не сумев её получить, потому что из-за высокой конкуренции в Тринити и Сент-Джонсе иногда за бортом остаются очень способные люди) и содержат семьи на доходы со своих «команд» репетируемых. Но вероятность того, что эта практика будет отменена или изменена, очень мала, если только вся система экзаменов университета и колледжей не претерпит коренных изменений. Нынешний штат преподавателей колледжа (College Lecturers) не смог бы, за исключением некоторых самых маленьких колледжей, удовлетворить потребность в обучении; в крупных же колледжах  его численность потребовалось бы увеличить во много раз. И даже если бы штат соответствующим образом увеличили, разве может преподаватель, читающий публичные лекции, быть в курсе достижений и недостатков своих учеников, их способностей и нужд так, как частный репетитор, и относиться к каждому из них с такой же сильной личной заинтересованностью? Этикет и официальная дистанция между сторонами очень сильно этому препятствуют. Кроме того, любая организация занятий колледжем не включает в себя каникулы, а ведь именно на каникулах прилежный студент (reading man) и делает большую часть работы. Что касается меня, то я полностью отдаю себе отчёт в том, что получил огромнейшую пользу от занятий с джентльменами, которые в разное время были моими репетиторами, и убеждён, что без них я сумел бы лишь в незначительной степени воспользоваться преимуществами публичного обучения в колледже; и я уверен, что любой студент, за исключением выпускников публичных школ, сказал бы то же самое. Они, как получившие сходную предшествующую подготовку, могут легче обойтись без частного репетитора по «классике», но даже многим из них пришлось бы туго без репетитора по математике. Кроме того, отменить частное репетиторство на деле было бы невозможно, даже если бы это было желательно. Можно лишь сменить название, ведь нельзя же запретить двум студентам взаимно помогать друг другу по «классике» и по математике. В небольших масштабах это имеет место и сейчас. Один мой друг, бакалавр, который готовился к экзамену на членство в колледже, очень успешно подготовил меня к одному из экзаменов по математике, а я отплатил ему тем же, позанимавшись с ним «классикой» на следующих длинных каникулах. Если бы частное репетиторство было объявлено вне закона, такие соглашения стали бы встречаться чаще и сохранили бы все те недостатки, в которых сейчас обвиняют частное репетиторство, – а именно, что оно существует без официального разрешения, что оно мешает посещению публичных лекций и т.д., – а в придачу появилось бы дополнительное зло, потому что работа стала бы делаться хуже.
Конечно, донов из колледжа должно раздражать то, что человек, который, возможно, получил более низкую степень, чем они сами, и не имеет никакого законного или официального положения в университете, при всём при том имеет больший доход и лучшую местную репутацию, да вдобавок ещё может наслаждаться радостями семейной жизни. Но это цена, которую они платят за своё официальное положение и репутацию за пределами университета. Вне университета частный репетитор – всего лишь бакалавр или магистр гуманитарных наук или, самое большее, «бывший член колледжа», в то время как декан (Dean) или наставник (tutor) колледжа – это тот, кто всегда оказывается на титульном листе, редактирует ли он классиков или публикует проповедь. Что же касается посещения лекций, то здесь уже было показано, что лектор, который хочет иметь большую аудиторию и хорошую репутацию и заслуживает этого своими дарованиями, собирает полный зал. В целом можно сказать, что, если принимать нынешнюю систему экзаменов как данность, то частное репетиторство является наилучшим способом подготовки к ним. Это дорого обходится – но Англия вообще дорогая страна, и всё, что связано с английским университетским образованием, дорого соответственно, а особенность расходов на частного репетитора состоит в том, что они возмещают себя сами. Бедный студент, который платит своему репетитору ;7 или ;14 в триместр, получает ту же сумму от своего ученика, когда становится бакалавром.



Глава 13
Развлечения на длинных каникулах. Знакомство с прославленным иностранцем.

И рассудительны в питье...
Александр Поуп.

Я всерьёз засел за подготовку в обоим Трайпосам (Triposes). С «классическим» репетитором мы взялись за «Эдипа-царя» Софокла – автора, о трудности которого я только теперь начал получать кое-какое представление. Также я писал переводы с английского на классические языки (Composition) – не у репетитора, как на экзамене, а у себя дома, не спеша. Ещё я занимался переводом наиболее трудных отрывков из третьей книги Фукидида. Со вторым своим репетитором я начал математику с самого начала, то есть с алгебры. С грустью я вспоминал о том, что моё первое знакомство с тайнами икса и игрека состоялось восемь лет назад. За этот промежуток времени мой прогресс в смысле знания литературы и общего умственного развития был определённо заметным, а вот в том, что касается математики, я, похоже, не сдвинулся с места. Я начал заниматься алгеброй уже в четвёртый раз и не испытывал недостатка в решимости изучить её как следует. Но дело двигалось так же медленно и тяжело, как раньше, и однажды, после того как я две недели провозился с тригонометрией, так и не добившись заметного результата, я вдруг передумал сдавать экзамены на степень с отличием, по крайней мере, в этом году. Поскольку я был «межтриместровым» студентом, я мог выпуститься с теми, кто поступил на год позже меня, не испрашивая на это официального разрешения, и это поставило бы меня в равное положение с другими, дав повторный шанс добиться стипендии колледжа (Scholarship). Поэтому я бросил математику и, посвятив себя только «классике», прочитал с репетитором пять пьес Софокла и кое-что из Демосфена, а самостоятельно – всего Феокрита и все двадцать пьес Плавта, который был моей слабостью. Это считалось напрасной тратой времени, потому что при переводе с английского на латынь (Composition) от Плавта мало толку, и мало кто из студентов читает больше трёх-четырёх его пьес, чтобы расширить словарь. По мере того, как здоровье моё крепло под воздействием ровной температуры английского лета, я также начал оглядываться по сторонам в поисках каких-нибудь развлечений, а найти их в Кембридже на длинных каникулах не так-то просто. Обнаружив, что достаточно окреп для того, чтобы играть в бильярд*, я с большим пылом взялся за это занятие, но вскоре оно настолько меня захватило и отнимало так много времени, что я был вынужден себя от него отлучить.

* бильярдные тогда были запрещены, но на их существование закрывали глаза. Сейчас они официально разрешены и в Кембридже, и в Оксфорде (прим. автора).

Случилось так, что этим летом был необычно большой наплыв гостей из Америки, который начался ещё до каникул и продолжался до самого их конца. Их было целых семь, и они нанесли столько же отдельных визитов в разное время. Одни только что прибыли в Европу, другие заехали сюда по дороге домой с Востока, и каждое из этих посещений стало событием в моей довольно-таки монотонной жизни и послужило поводом для праздника. Но самой выдающейся и замечательной чертой этих длинных каникул стало то, что я представил Кембриджу другого незнакомца, и произошло это следующим образом.
Среди студентов, оставшихся в университете на эти каникулы, которые, конечно же, все принадлежали к разряду прилежных (reading men), я был особенно близок с двумя кружками. Один состоял из трёх или четырёх «апостолов» – они были из разных колледжей, но их объединяла принадлежность к клубу. Большинство из них я знал ещё до того, как они в него вступили, более того, некоторых из них как раз я друг другу и представил. Потому что к этому времени я стал своего рода медиумом, хотя и не совсем в том смысле, в каком этот термин стал сейчас популярен в наших газетах, а просто человеком, который был знаком и стремился к общению с умными и приятными людьми, и при посредничестве которого они могли знакомиться между собой. Эти студенты были прямыми претендентами на степени с наивысшими отличиями и, следовательно, ужасающе загружены работой. Студента Пемброк-колледжа прочили в победители Трайпоса (Tripos), и в то же время перед ним открывалась приятная перспектива достаточно подготовиться по математике для того, чтобы попасть в Старшую Оптиму (Senior Optima); представитель Кингз-колледжа был фаворитом на следующем экзамене на университетскую стипендию (University Scholarship); и ещё один, из Тринити, соблазнившись неожиданно большим количеством вакансий, отчаянно пытался добиться членства в колледже (Fellowship), хотя это был ещё не последний его шанс. Я наблюдал за их манерой заниматься, и подмечать разницу было весьма любопытно. Студенту  Пемброка не хватало физической выносливости, чтобы работать более девяти часов в день, и это действительно на час меньше, чем время, которое в среднем отводят на такую подготовку опыт и традиция. Он попробовал бы и больше, но я силой вытаскивал его из дома и заставлял каждый день совершать часовую прогулку под предлогом того, что поставил на него деньги и поэтому должен заботиться о его моционе, а кроме того, иногда вечером мне удавалось заставить его часок поболтать и побездельничать. Тот, что из Кингз-колледжа, был человеком на редкость хорошо организованным и уравновешенным и душевно, и физически, с ясной головой, хорошим пищеварением и чистой совестью. Занимался он по десять часов ежедневно и уверял меня, что никогда не чувствовал себя лучше, а когда выходил для моциона, то готов был бегать и прыгать, как мальчишка. У тринитарианца был свой собственный, особенный стиль. От большинства прилежных студентов он отличался тем, что засиживался допоздна. Он вставал в десять, занимался с одиннадцати до половины четвёртого, затем совершал короткую прогулку; после обеда бездельничал или читал газеты до семи, когда садился за работу и уже не прерывал её до двух часов ночи. Этот студент (Горацио Спеддинг, присутствовавший на вечеринке с ужином), можно сказать, знал на память почти всю греческую драму; если вы читали ему строчку из любого пролога, или монолога, или речи вестника, он тут же мог прочитать следующую.
С другим кружком моих знакомых я виделся главным образом каждый день в холле. Это были второкурсники и третьекурсники Тринити, одни из которых были стипендиатами (Scholars), другие – кандидатами на стипендию на следующих экзаменах. В основном это были просто прилежные студенты без всяких претензий на литературу, метафизику и вообще «серьёзность» любого рода, за исключением серьёзности в учёбе. Все они смотрели на кандидата на первое место на Трайпосе от Тринити как на великого человека. Они занимались не так много, но и не мало; даже сам корифей, у которого на карту было поставлено больше всех, не был склонен отказываться от роббера, если вечером представлялась такая возможность, а ещё они находили время, чтобы то и дело устраивать званые завтраки, винные вечеринки и вечеринки с ужином. Одним из первых в таких затеях, приятно разнообразивших академические занятия, был студент значительно старше своих однокурсников – пожалуй, ему было уже под тридцать. Он внёс своё имя в книги колледжа почти десять лет назад, потом примкнул к методистам* и даже стал методистским проповедником, после чего ушёл оттуда и снова поступил в университет, чтобы затем принять сан в Церкви Англии. По всем вопросам, в которых люди могут не соглашаться друг с другом, мы с ним были не согласны, потому что в политике он был сторонником «Молодой Англии», а церковных вопросах – трактарианцем, но нас объединяла любовь к той отрасли изящных искусств, которая имеет отношение к эстетике стола, и определённые познания в этой области. Он отлично разбирался в оленине и баранине и был знатоком старых вин (будучи одним из всего лишь трёх англичан, у которых мне доводилось пробовать хорошую мадеру), к тому же обладал достаточным состоянием, чтобы позволять себе такие невинные радости, и обещал стать достойным и весёлым служителем Церкви. Интерес к хорошей еде и напиткам** был моей слабостью с юных лет, и сейчас я обратился к этой науке со всем рвением человека, который в течение двадцати месяцев вынужден был раздумывать над каждой крошкой и каждой каплей, которые ел или пил, а теперь, наконец, начал жить как все нормальные люди. Как раз в это самое время публиковалась антиамериканская часть «Мартина Чезлвита», в которой, как известно, есть описание шерри-коблера. Это описание произвело на Ф. глубокое впечатление. Некоторое время он размышлял над этим, и вот однажды, когда наша компания из шести человек обсуждала у него в комнатах лакомства этого сезона – землянику, малину и прочие ягоды, которые в Англии спеют все разом и в течение всего лета, – и пили вечный портвейн и херес, так вот, говорю я, в один прекрасный летний день, когда мы предавались таким занятиям, он разразился следующим вопросом:

* методисты – члены Методистской Церкви, которая возникла в XVIII в Оксфорде сначала как течение внутри Церкви Англии, а затем стала отдельной протестантской деноминацией. Методизм требует последовательного, методичного соблюдения религиозных обрядов, проповедует религиозное смирение. В описываемый исторический период методисты, как и все прочие не-англикане, не могли получать учёные степени в Кембридже. 
** в соответствии с диететикой Грэхема (Graham) и взглядами сторонников трезвого образа жизни  я уже давным-давно должен был стать законченным пьяницей и обжорой, и тем не менее я не испытываю никаких затруднений, если мне приходится жить на овощах и воде неделю подряд, например, когда нужно много работать в сильную жару или имеется любая другая причина придерживаться щадящей диеты (прим. автора).

– Бристед, вы когда-нибудь пробовали шерри-коблер?
Я сознался, что пробовал.
– А сделать его можете?
На этот вопрос ответить было труднее. Хотя прошло уже много лет с тех пор, как я в последний раз принимал участие в этом процессе (в тот раз некая юная леди из соседнего штата Южная Каролина особенно настаивала на том, чтобы я добавил достаточно хереса), я, пожалуй, помнил достаточно теории, чтобы снова перейти к практике; однако имелись трудности с некоторыми необходимыми материалами – например, со льдом (ice). Здесь они посмотрели на меня с изумлением. Словом ice в Англии обычно называют мороженое (ice-cream), которое является очень распространённым продуктом потребления в Кембридже. А вот просто лёд, достаточно чистый, чтобы его можно было добавить в напиток, был в то время неизвестен в Англии. С тех пор они познакомились с ним благодаря озеру Уэнхем*. Однако тот, кто предложил это первым, считал, что имеет достаточное влияние на местных кондитеров, а если это не поможет, то достаточное знание химии, чтобы получить эту редкую роскошь искусственным путём; а ещё двое из нашей компании взялись достать соломинки описанного мною типа. Так что я пригласил всю компанию собраться снова через три дня у меня в комнатах и попробовать шерри-коблер.

* Уэнхем (Wenham) – озеро в штате Массачусетс, США. В XIX столетии славилось своим льдом, который добывали и экспортировали кораблями по всему миру. Считалось, что это любимый лёд королевы Виктории.

Оказалось, что изготавливать лёд в частной лаборатории нет надобности. Лучший кондитер города взялся доставить его, хотя был несколько озадачен этим заказом, в который также входили стаканы для содовой, то есть самого большого размера; не менее удивлены были и девушки из шляпного магазина, к которым наша поисковая партия обратилась за соломинками. Но мы успешно преодолели все эти предварительные трудности и собрались вшестером в назначенный день в моей летней комнате (я жил так роскошно, что у меня было целых две), чтобы попробовать трансатлантический напиток. Смешивая его, я чувствовал, что за каждым моим движением следят десять любопытных глаз. Приготовив, наконец, по своему вкусу, я в порядке эксперимента втянул его через соломинку, вставил другую и подал стакан нашему эксперту, который серьёзно, как судья, приступил к испытанию. Теперь взгляды всей компании обратились на него с беспокойством, которое не разделял только я один, потому что выпитые мною несколько капель показали, что наш национальный напиток в состоянии говорить сам за себя. Ф. завладел соломинкой и на несколько секунд поднёс её к губам, причём на лице его не отражалось никаких эмоций. Потом он сделал паузу, втянул в себя более длинный глоток и закатил глаза, продемонстрировав белки, – трюк, которому он научился во время своей экскурсии в Методистскую Церковь. Затем он неохотно оторвался от соломинки и объявил своё решение оракула: «Подходяще». И тотчас каждый из присутствующих схватил лимон и нож, и производство шерри-коблеров началось. Я не берусь утверждать, что это были первые шерри-коблеры в Англии, но, безусловно, первые в обоих университетах. Чтобы натурализоваться в Кембридже, много времени шерри-коблеру не потребовалось. Поскольку напиток этот гораздо менее крепкий, чем те, к которым привыкли кембриджцы, к тому же пьют его медленнее, чем неразбавленное вино, я могу поздравить себя с тем, что мне удалось сделать кое-что для пропаганды как трезвости, так и эстетики стола. Но республика – не единственный общественный строй, который выказывает неблагодарность к своим благодетелям. Менее чем через три года происхождение этого напитка было забыто, и перед тем, как я оставил университет, один первокурсник из Итона спросил меня на винной вечеринке, пьют ли шерри-коблер в Америке!



Глава 14
Третий курс во второй редакции. Первоклассный «классический» репетитор. Речь на церемонии присвоения степеней. Я делаю ставку на победителя.

;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;; ;;;;; ;;;;;. –  Нужно пройти повторно путь.
Эсхил, «Агамемнон», с. 344.

В самом конце каникул каждый считает своим долгом по отношению к самому себе ненадолго куда-нибудь поехать. Я отправился в гости к другу, который проживал неподалёку от Челтнема (Cheltenham). Мода на месмеризм*, водолечение и прочие немецкие новшества как раз захватила добрых людей в этой части страны, и меня убедили попробовать господствующую панацею, что я и делал в течение пяти дней – и вот тут-то я понял всю силу метафоры «набросить мокрое одеяло»**. Даже и теперь перед моим внутренним взором предстаёт это смешное и печальное зрелище, когда я вспоминаю себя закутанным в семь одеял поверх мокрой простыни, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, или на корточках в сидячей ванне, читающим отрывок об огне из «Песни о колоколе» Шиллера, чтобы согреться. К концу пятого дня я прекратил процесс в порядке самозащиты, потому что, помимо некоторых препятствий физического характера, он вызвал подавленное состояние духа, так что жизнь стала мне казаться тяжким бременем.

* месмеризм – учение о «животном магнетизме», разработанное австрийским врачом Фридрихом Антоном Месмером (1734 – 1815). Практическое применение «животного магнетизма» заключалось в лечении болезней при помощи «флюида» – таинственной силы, исходящей от магнетизёра.
** «набросить мокрое одеяло» (to throw a wet blanket on anything, англ.) – идиоматическое выражение, соответствующее русскому «охладить пыл».

Я знаю, насколько опасное это дело для профана с его неминуемо ограниченными сведениями, – высказываться на профессиональные темы. Делая это, он легко может выставить себя на посмешище. Но следует помнить о том, что водолечение было непрофессиональным по своей сути с самого момента зарождения; его изобрёл – или, во всяком случае, изобрёл его основные характерные черты – неграмотный крестьянин; и хотя некоторых представителей медицины склонили к тому, чтобы они одобрили его полностью или частично, оно с самого начала объявило себя враждебным обычному лечению дипломированных врачей. Таким образом, делая это очень краткое отступление по поводу водолечения, я не считаю, что вторгаюсь в профессиональную или научную область.
Идея выведения из тела вредных веществ через кожу, раздражённую воздействием холодной воды, проста, изящна и правдоподобна; но её последователи не желают замечать одного важного противодействующего фактора, а именно того, что продолжительное наружное применение холода замедляет и приостанавливает все жизненные функции. Человек со склонностью к слабому кровообращению с его обычными следствиями –  холодными конечностями, запором, сердечной аритмией и т.д. – попробовав водолечение, убедится в том, что все эти симптомы ужасающе усилились; даже сам специалист, который со мной работал, признал – уже после того, как я отказался от его услуг – что больным с такими симптомами не следует прибегать к водолечению, хотя и принял меня в качестве пациента, отлично зная, в чём состоят мои основные жалобы. Безусловно, в некоторых случаях водолечение приносит большую пользу. Человеку крепкой от природы конституции, который обленился, вёл сидячий образ жизни и испортил изначально хорошую машину излишествами и недостаточной физической нагрузкой, потрясение и раздражение, вызванное холодной водой, которое к тому же сопровождается изменением режима, может пойти на пользу. Часто так обстоит дело с людьми с литературными вкусами, обладающими достаточными средствами для того, чтобы ни в чём себе не отказывать, и употребляющими много табака. Но обливания, которые так замечательно помогли в случае больной коровы – первого пациента, прошедшего курс гидропатии – и вполне подходят для сильных мужчин, которые довели себя до болезни тем, что чрезмерно нагружали желудок и мозги и слишком мало – ноги, могут погубить мужчину слабой конституции или хрупкую женщину. К тому же остаётся под вопросом, не извлекают ли эти расстроившие своё здоровье мужчины главную пользу из вспомогательных элементов этой системы – соблюдения режима дня, длительных прогулок, простой и не возбуждающей диеты; и не получили ли бы они тот же результат, если бы взяли себе за правило так же рано вставать, ежедневно совершать такой же моцион на свежем воздухе – а этого достаточно, чтобы хорошенько пропотеть, и полезно каждому – соблюдали бы такую же умеренную диету и использовали холодную воду настолько, насколько этого требуют чистоплотность и комфорт, – и всё это без ежедневного чистилища в виде мокрых простыней, сидячих ванн и тому подобного, и с меньшей тратой жизненных сил*. Несомненно то, что пациенты водолечебниц, которые утверждают, что получили значительное временное облегчение, и получают его на деле, склонны через несколько лет туда возвращаться, а это может быть вызвано только одной из двух причин или обеими сразу. Либо значительная часть пользы от лечения извлекается из сопутствующего режима, а когда его действие прекращается, то возвращается изначальная хворь; либо же водолечение в некоторых случаях возбуждающе действует на организм, а потом, как это обычно бывает, наступает обратная реакция, и лечение требуется повторять.

* организм человека полностью обновляется примерно каждые семь лет (как говорят нам физиологи). Один из эффектов гидропатии, кажется, заключается в том, что такие обновления происходят чаще, а это значит – если предположить, что каждого человека хватает на определённое их количество, если только не вмешается несчастный случай – что уменьшается жизненный срок.
Один мой литературный друг однажды написал мне об огромной пользе, которую принесло ему водолечение. Как оказалось, одновременно с ним он совершал ежедневные прогулки верхом, которыми я умолял его заняться в течение многих лет, как единственным действенным средством от разлития желчи (прим. автора).

По возвращении в Кембридж в начале Михайлова (Michaelmas) триместра меня воодушевило то, что я выиграл Награду за Английское Эссе (English Essay Prize), и вскоре я приступил к работе с одним из двух первоклассных «классических» репетиторов. Потому что точно так же, как было два знаменитых репетитора по математике, было и два по «классике»; только репутация первых касалась двух разных типов студентов, в то время как между вторыми существовало нечто вроде соперничества, особенно в этом году, когда каждый из них готовил кандидата на первое место на Трайпосе (Tripos). Вызывало некоторые сомнения, подходят ли для меня эти признанные тренеры «первой пятёрки», и смогу ли я сам достойно оправдать их усилия; но желание видеть всё, что только имеет отношение к разным способам обучения, а также некоторое любопытство относительно того, на какое место я сам могу рассчитывать (потому что такой опытный репетитор, вероятно, мог предсказать это с большой точностью), заставило меня начать заниматься с оракулом выпускников Шрусбери, который в то время работал почти со всеми студентами Тринити, упомянутыми в предыдущей главе. Должно быть, я крайне озадачил этого джентльмена,  потому что мой круг чтения очень отличался от большинства его учеников, да и мой стиль работы тоже. Если он задавал мне писать элегические стихи или алкеевы строфы, я долго сидел над ними с безнадёжным видом, а затем производил нечто крайне жалкое, не в смысле неправильного количества слогов, но просто очень уж прозаическое и не в классическом духе; а так как он был скор на ругань – как уже отмечалось, это обязательное качество хорошего репетитора – то моему несчастному сочинению доставалось по первое число. Однажды я уронил свои стихи в камин и хотел было их оттуда вытащить. «Не трогайте! – промолвил он. – Там им самое место!» С другой стороны, порой мне удавалось делать переводы из Аристофана и других трудных авторов, которые удостаивались его похвалы. Помню, однажды я перевёл большой отрывок из «Амфитриона» Плавта нерифмованным пятистопным ямбом и сдал ему с видом, который говорил: «Вот! Хотите вы того или нет, а уж от этого вам придётся прийти в восторг!» Работали мы с ним следующим образом. На первом этаже дома, верхнюю часть которого он занимал со своей семьёй, было три комнаты. В одной из них он либо слушал перевод одного из учеников, либо занимался с двумя-тремя одновременно Пиндаром или ещё каким-нибудь популярным автором; а ещё в двух ученики писали переводы на классические языки (Composition) и с классических языков (Translation) при помощи только обычных канцелярских принадлежностей и ничего больше. И всё же порой мы не могли удержаться и спрашивали друг у друга какое-нибудь слово. Иногда, хотя и редко, нам задавали ещё и сочинение на дом. Я прочёл часть ;;;;;;;;;;;;*, одной из речей Демосфена, которую читают все; затем он остановил меня на середине и сказал, что это у меня получается достаточно хорошо и лучше бы мне продолжить заниматься Аристотелем, – что я и сделал, продолжив читать «Никомахову этику» с того места, на котором остановился весной, а затем перешёл к четвёртой и пятой книгам. Как и у Трэвиса, у него были свои маленькие развлечения, и порой он останавливался посредине длинного предложения и задавал какой-нибудь вопрос об Уэбстере** или Кэлхуне***. В этом триместре я занимался как человек, нацелившийся на Трайпос; единственным моим ;;;;;;;;**** было выступление с речью на Дне Поминовения (Commemoration) – не написание её, это я сделал ещё в Челтнеме, – а также посещения Эпиграмматического клуба (Epigram Club), основанного некоторыми нашими студентами. Речь эту произносит тот, кто получил Первую Награду за Английскую Речь. Тему выбирает он сам. Я выбрал своей «Принцип либеральности», главным образом ради удовольствия пройтись на счёт сторонников допотопных взглядов на государство и церковь. Она действительно кое-кого задела, а чтобы закрепить эффект, я её ещё и напечатал. Этим своим сочинением я слегка гордился – не из–за каких-то особых достоинств, которые мог в нём разглядеть хотя бы сам, а потому что благодаря нему я приобрёл ценное знакомство.

* ;;;;;;;;;;;; (др. - греч.) – «О преступном посольстве» (речь XIX).
** Уэбстер (Daniel Webster, 1782 – 1852) – американский юрист, оратор, политический и государственный  деятель, член партии вигов. Избирался в Палату представителей и Сенат США. С 1841 по 1843 и с 1850 по 1852 г. был государственным секретарём США.
*** Кэлхун (John Caldwell Calhoun, 1782 – 1850) – американский юрист, оратор и политический деятель, член Демократической партии. Избирался в Палату представителей и Сенат США. В 1817 – 1825 гг. военный министр, в 1825 – 1831 гг. вице-президент США, в 1844 – 1845 гг. государственный секретарь. Южанин по происхождению, Кэлхун остался в истории как теоретик рабства, под которое подводил солидное юридическое обоснование.
****  ;;;;;;;; (др. - греч.) – побочное занятие.

Среди членов нашего колледжа был один, чья репутация в университете основывалась на том, что несколько лет назад он стал Старшим Рэнглером (Senior Wrangler); а среди его друзей, под которыми подразумевался очень узкий круг лиц, это считалось наименьшим из его достоинств. Он происходил из старинной семьи, обладал хорошим состоянием, придерживался либеральных политических взглядов, и если бы его физические возможности соответствовали умственным, то сейчас он, по всей вероятности, представлял бы в парламенте город Бат (Bath). Но его здоровье расстроилось из-за чрезмерных занятий ещё до поступления в университет. Будучи студентом, он занимался не более трёх-четырёх часов в день. Несмотря на это и будучи одним из тех математических гениев, которые рождаются для того, чтобы становиться Старшими Рэнглерами, он завоевал это звание к вящему неудовольствию джонсианцев. И хотя гении этого рода часто бывают односторонними и мало что знают в других областях, его эрудиция могла бы составить ему репутацию сама по себе, даже без математики. Он отлично разбирался в метафизике, что помогло ему преуспеть в теории вероятности, где просто математик потерпит неудачу почти наверняка; он очень хорошо знал латынь и итальянский, неплохо – французский, а его знакомство с литературой на своём родном языке было широким и глубоким.  Поражал не столько охват его знаний, – потому что в университете были люди и с более широкой эрудицией, Джон Гроут (John Grote), например, – сколько то, как он ими владел. У него был самый упорядоченный и хорошо сбалансированный ум, который мне когда-либо доводилось встречать. Всё, что он знал, всегда было на своём месте и готово к использованию. Что же касается его моральных качеств, то это был истинный джентльмен, обладавший обходительностью и любезностью, которые не могли поколебать никакие телесные страдания, тончайшим вкусом и высочайшими принципами. Хотя он был среднего роста и настолько худ и хрупок, что, казалось, его может унести сильным порывом ветра, его наружность была внушительной и полной достоинства. Черты лица были очень правильными и выразительными (редкое сочетание), а манера носить длинные волосы расчёсанными на прямой пробор придавала его голове на редкость живописный вид. Как-то раз это умное и интересное лицо произвело такое впечатление на оксфордца, обедавшего в холле за столом членов колледжа и сидевшего напротив, что тот спросил, не поэт ли это; когда же ему сказали, что объектом его любопытства стал Старший Рэнглер, он с трудом мог скрыть своё разочарование. Но Э.* и в самом деле обладал поэтической репутацией, по крайней мере в том, что касается перевода стихов.

* Роберт Лесли Эллис (Robert Leslie Ellis, 1817 – 1859) – английский учёный-энциклопедист, получивший известность прежде всего как математик и редактор сочинений английского философа XVI столетия Фрэнсиса Бэкона. В 1836 г. поступил в кембриджский Тринити-колледж. Старший Рэнглер 1840 г., вскоре после этого избран членом колледжа. Вместе с Д. Ф. Грегори (Duncan Farquharson Gregory) основал в 1837 г. «Кембриджский математический журнал». Его собственный вклад в математическую науку касался функциональных и дифференциальных уравнений и теории вероятности. С 1847 г. здоровье Эллиса быстро ухудшалось, а после приступа ревматической лихорадки в 1849 г. он стал инвалидом. Даже будучи прикованным к постели, продолжал заниматься наукой и диктовал заметки по самым разным вопросам. Переводил Данте, тексты по римскому праву, датские баллады. Писал он и собственные стихи, которые при жизни не издавались.

Через день или два после Дня Поминовения, примерно в половине ноября, я возвращался в колледж из Дискуссионного клуба, где приятно провёл послеобеденное время, когда Самогон – это было прозвище нашего привратника с красным носом – сообщил мне, что заходил мистер Э. и спрашивал меня. Как он об этом узнал, трудно сказать, потому что Э. жил через два внутренних двора от ворот, а я через три; но слуги в колледже, как и в некоторых других местах, обладают способностью узнавать обо всём, что происходит. Там, где интеллект и его достижения принимаются за высочайший стандарт величия, такое посещение равносильно монаршему приказу или, если привести более близкое нам сравнение, я почувствовал себя как редактор одной газеты, за которым Его Превосходительство Президент Соединённых Штатов прислал курьера с приглашением явиться. Я немедленно направился на квартиру Э., вход в которую находился в башенке, и вела туда такая лестница, что и шею сломать недолго, зато, когда вы благополучно оказывались за второй дверью, перед вами открывалась чуть ли не половина здания. Засим последовала обычная неловкость и нерешительность с обеих сторон, пока я излагал причину своего визита, после чего он сообщил, что зашёл ко мне, чтобы взглянуть на мою речь на Дне Поминовения, если найдётся экземпляр, потому что, когда я её произносил, ему было очень плохо слышно. (И неудивительно, потому что кафедру установили как раз в том месте, где слышимость была хуже всего, да и вообще холл, прекрасно подходивший для трапез и проведения экзаменов, отличался очень плохой акустикой и был не лучшим метом для речей.) Постепенно мы перешли к беседе на другие темы и, наконец, заговорили о старинных английских балладах, которыми, как оказалось, оба увлекались. Наш оживлённый разговор продолжался допоздна, и потом мы часто обменивались визитами.
Идея основать Эпиграмматический клуб пришла как-то вечером не то шестерым, не то восьмерым из нас. Затем число членов возросло до тринадцати, и я рад сказать, что ни один из них до сих пор ещё не отправился на тот свет, вопреки примете*. Некоторые из нас производили впечатление людей весьма тяжеловесных, и первые наши попытки оказались довольно слабыми, но кембриджцы имеют обыкновение доводить до конца всё, за что берутся, и мы стали быстро делать успехи. Меня даже удивило, сколько остроумия можно добыть из такого неподатливого на вид материала. В конце концов, к нам стали поступать неофициальные просьбы о публикации некоторых наших произведений в «Панче» и других изданиях. Но наше Общество с истинно английской сдержанностью пришло к соглашению, что все его труды должны остаться в рукописной форме. Оба претендента на звание Старшего Классика (Senior Classic) были членами нашего клуба, так же как сейчас они оба сотрудничают в одном журнале. Они были лучшими друзьями, и оба писали очень хорошие стихи, при этом представитель «малых колледжей» создавал удачные подражания  Маколею  и Кольриджу, а тринитарианец превосходно пародировал поэзию Поупа и стихи, завоевавшие Награду Университета (University Prize Poems).

* С одним из членов клуба случился однажды презабавный казус. Как-то вечером собрание клуба должно было состояться у него, и он написал двенадцать уведомлений, а потом полчаса мучился, пытаясь припомнить, кто же тринадцатый член клуба (прим. автора).

Они поддерживали самые дружеские отношения, но между их сторонниками порой случались небольшие стычки. Кружок студентов Тринити, которые считали, что я недостаточно болею за честь своего колледжа, по-прежнему выражал уверенность в том, что Трайпос возглавит наш кандидат. Устав от их шуток, я время от времени обращался к истинно английскому аргументу «На сколько спорим?» Шансы, безусловно, были против меня, потому что я ставил не только на то, что мой кандидат будет Старшим Классиком, но и что он получит Первую Медаль Канцлера (First Chancellor's Medal), а чтобы вообще претендовать на медаль, он должен был попасть в Старшую Оптиму (Senior Optime) по математике. Эту часть предприятия он осуществил, оказавшись в самом низу списка, что для «классика» скорее хорошо, потому что указывает на то, что он потратил на математику не больше времени, чем это было абсолютно необходимо. Тринитарианец, который мог бы стать и Рэнглером (Wrangler), тоже оказался среди Старших Оптим, но на двадцать четыре места выше.
Математический Трайпос той зимой ознаменовался тем, что все результаты экзаменов колледжа оказались перевёрнутыми вверх тормашками. Старшим Рэнглером стал фаворит, но практически ни один из остальных тридцати семи Рэнглеров не занял того места, которое ожидалось, ни с абсолютной, ни с относительной точки зрения. Самым лучшим результатом среди студентов Тринити оказался шестой, и его обладатель опередил двух других наших кандидатов, которые, как предполагалось, должны были попасть в первую пятёрку.
Примерно в это же время (середина января) мой репетитор пришёл к выводу относительно моих шансов в будущем году и сообщил мне своё мнение. «Вы можете получить степень с отличием Первого класса на Трайпосе*, – сказал он, – но вам придётся как следует поработать». Я сказал ему, что о том, чтобы работать много, в моём случае не может быть и речи, я могу заниматься не более пяти часов в день, к тому же мне нужно готовить всю математику, а это полностью займёт длинные каникулы. Он заявил, что мне нужно работать над переводом на классические языки по пять-шесть часов в день в течение полугода, чтобы подняться до требуемого уровня. «А так как вы не можете этого сделать, – сказал он, – actum est**». И он посоветовал мне сдавать экзамен на степень без отличия. Это путь, который многие студенты, и математики, и «классики», выбирают из гордости, когда оказывается, что из-за давней запущенности, плохого здоровья или по каким-то иным причинам их степень не будет соответствовать той, которой, с их точки зрения, заслуживают их дарования. Мы обсуждали эту тему с перерывами в течение нескольких дней, но моё решение осталось неизменным. После первых двух или трёх месяцев моей болезни, когда стало ясно, что выздоровление затянется на годы и, возможно, никогда не будет полным, – с этого самого времени я волей-неволей отказался от своих амбициозных планов и примирился с тем, что мне придётся играть второстепенную роль. Я не счёл бы зазорным для себя попытаться добиться наивысших отличий и потерпеть неудачу. Поэтому я сказал моему репетитору, что хочу рискнуть; по крайней мере, сделаю попытку добиться стипендии колледжа (College Scholarship), хотя это несло с собой ещё одну дозу математики. Чтобы уж как следует пресытиться «классикой» перед тем, как приняться за эту неприятную работу, я принял участие в экзамене на стипендию университета (University Scholarship examination), что, конечно, было безнадёжным делом. Студент Кингз-колледжа, который в прошлом году лишь ненамного отстал от победителя, был фаворитом и выиграл с большим отрывом. Он также был одним из светочей нашего Эпиграмматического клуба, а позже стал одним из «Апостолов». Экзаменационные задания были вполне приличные, давалось меньше «зубрильных» вопросов и редких и необычных отрывков, чем это обычно бывает на экзамене на стипендию университета.

* Классический Трайпос обычно называют Трайпосом, а Математический – экзаменом на степень (Degree Examination) (прим. автора).
**  actum est (лат.) – дело закончено.

Сразу же после этого состоялся Классический Трайпос, за первое место на котором, ноздря в ноздрю, боролись двое наших друзей. Студент Пемброка, возбудимый от природы, стал особенно нервным из-за расстроившегося здоровья, он почти не ел и не отдыхал, а только и делал, что рылся в многочисленных записных книжках и отмеченных отрывках и хватался за любые более-менее подходящие английские стихи, чтобы перевести их на греческий и латынь, пока не натренировался делать это с поразительной быстротой. Его соперник продолжал заниматься по-прежнему. Свою работу он делал превосходно, но в том же темпе, что и раньше, и ни разу не пропустил свой субботний вист и не нарушил ни единой своей старой привычки. Человек должен быть философом, чтобы так мало беспокоиться о том, будет ли он первым или вторым.
В первый день экзамена один из тридцати кандидатов на степень с отличием по классической филологии испугался первой работы и в буквальном смысле сбежал, не появился он и на всех последующих работах. Это был очень неглупый человек, занявший вполне достойное место на экзамене по математике.
А я тем временем в третий раз с тех пор, как поступил в университет, и сам не знаю в который уже раз в жизни, проходил курс низшей математики. Мой друг, бакалавр, который чувствовал заинтересованность в моём успехе, взялся заниматься со мной чисто по-дружески, и впоследствии я частично отблагодарил его за доброту, позанимавшись с ним «классикой» для экзамена на членство в колледже. Казалось, что повторяющиеся усилия многих лет наконец-то произвели некоторое действие на омерзительный предмет. Я изучил алгебру лучше, чем когда-либо до этого – я даже до некоторой степени чувствовал себя знатоком, и как раз в это время имело место одно обстоятельство, укрепившее меня в этом тщеславном заблуждении, которого я придерживался полушутя, полусерьёзно. Наш друг из Кингз-колледжа, добившись стипендии университета, вдруг загорелся идеей изучать математику и убедил четырёх или пятерых других студентов своего колледжа изучать её вместе с ним, для чего колледжу пришлось найти нового преподавателя математики, поскольку старый был «классиком», а в том, что касалось математики, сплошной фикцией. Поскольку эти выпускники Итона раньше не изучали никаких точных наук, за исключением арифметики, их представления о математике находились в зачаточном состоянии, и, бывало, я в своих вечерних странствиях заходил в комнаты к своему другу и немного помогал ему разбираться в таинствах уравнений. Когда я рассказал об этом своему репетитору, он разразился неудержимым гомерическим хохотом при одной мысли о том, что я могу кого-нибудь научить алгебре, – ведь обнаружилось, что «в глубочайшей глубине есть глубже глубина»*. Могу заметить здесь, между прочим, что примерно в это самое время мой случайный ученик отошёл от трактарианства и стал придерживаться более либеральных взглядов по церковным вопросам, в духе Арнольда (Arnold). Сторонники великой полезности точных наук могут, если угодно, приписать эту важную перемену воздействию алгебры. После алгебры я взялся за начала тригонометрии, которую никогда толком не изучал, и вызубрил всё до самой формулы Муавра** и ещё кое-каких подобных ей приятных маленьких формул, длиной в полстраницы каждая; и всё это я, безусловно, понимал – то есть, мог проследить, как они выводятся и откуда берутся, но никогда не мог уразуметь, какая от них польза, или заметить в них хотя бы малейшую красоту. Я подумывал о том, чтобы попробовать изучить конические сечения (которые в кембриджских книгах излагаются с аналитической точки зрения), но так и не продвинулся дальше переписывания рукописей своего предыдущего репетитора (того, у которого была большая команда репетируемых), потому что всё моё внимание было сосредоточено на первых трёх разделах книги Ньютона, на которые, вместе с Евклидом, была вся моя надежда. Я знал по опыту, что сумею подготовить Евклида за два дня, поэтому и отложил его на последние два. Ньютона я отшлифовывал с величайшим усердием – это было нечто новое для меня и не лишённое интереса. Эта книга, которая долгое время существовала лишь в рукописях преподавателей Сент-Джонс-колледжа, содержит в себе ряд доказательств на английском языке лемм из Principia, которые были только сформулированы в первоначальном сочинении на латыни. Забыл, до или после этого я пытался овладеть началами статики и, пройдя механическую мощность, Vis Viva*** и другие формулы, главным образом по книгам Хьюэлла, рискнул даже попробовать решать задачи, но не припомню, чтобы мне удалось сделать полностью хотя бы одну. Для экзамена это очень скудный математический запас, но мне он был нужен только в качестве пропуска, чтобы дать шанс моей «классике». Самой же «классике» я смог уделить лишь незначительное время, да и то, как оказалось, употребил очень неудачно, потому что хватить его могло для подготовки только одного вида стихотворного перевода на латынь, и рассудив, что на экзамене, по всей вероятности, будут гекзаметры, я прочитал все шесть книг «Энеиды», а потом для практики написал несколько сот строк этим размером. И, конечно же, на экзамене были элегические стихи.

* Джон Мильтон, «Потерянный рай», книга IV, строка 76.
** формула Муавра – формула, содержащая правило для возведения в степень n комплексного числа, представленного в тригонометрической форме.
***  Vis Viva (лат.) – букв. «живая сила», устаревшее название кинетической энергии

Элегическим стихом едва ли может как следует овладеть человек, который вырос вне системы английских публичных школ, но, поскольку он имеет большой вес на экзаменах, нельзя позволить себе полностью им пренебречь. Его важность особенно ясно представилась мне теперь, в свете результата борьбы за звание Старшего Классика, которая разрешилась в пользу кандидата из Пемброка*, что подтвердило правильность решения экзаменаторов на прошлогоднем экзамене на стипендию университета. Своим успехом он был обязан главным образом превосходным элегическим стихам. Эти стихи, написанные за ограниченное время перед глазами экзаменаторов и без каких-либо вспомогательных средств, кроме обычных канцелярских принадлежностей, представляют собой лучший пример того, на что способен первоклассный сочинитель, чем любая из удостоенных награды од, которые тщательно и не спеша сочиняются дома, поэтому я не прошу прощения у читателя за то, что помещаю их здесь.

* кандидат из Пемброка – Генри Мэйн (Sir Henry James Sumner Maine, 1822 – 1888), впоследствии известный английский юрист, историк и антрополог. Является основателем двух наук – социологии права и юридической антропологии. Закончил школу Крайстс Хоспитал (см. главу 22 «Посещение Итона. Английские публичные школы»). В 1840 г. поступил в кембриджский Пемброк-колледж. Старший Классик и Старший Медалист 1844 г. Вскоре после этого избран членом кембриджского Тринити-холла (не путать с Тринити-колледжем). В 1847 г. стал профессором гражданского права Кембриджского университета. Наиболее известная работа – «Древнее право» (Ancient Law, 1861), первое исследование феномена права с древнейших времён. С 1863 по 1869 был на гражданской службе в Индии, где изучал индусское право и занимался его кодификацией. С 1869 г. – профессор истории права и сравнительного правоведения Оксфордского университета. В 1877 г. избран главой кембриджского Тринити-холла, а десять лет спустя – профессором международного права в Кембридже.

Unda repercussae radiabat imagine Lunae,
Nec vox per noctem quantulacunque fuit,
Saxeaque allisi fluctus ad littora, blando
Nescio quid visi murmure dulce queri.
Huc illuc rapido pede Laodamia vagata est,
Devia per suavem, suavior ipsa, locum;
At gena, nam saevo flos est demessus Amori
Mutarat pura lilia cana rosa.
Roscida caeruleo stat gutta tacentis ocello;
Scilicet est miseras vaticinata vices!
Saepe aliquis moriens somni est sub imagine visus
Plangere; qui periit Protesilaus erat.
Iverat innumero stipatus milite princeps,
Fortibus intererat fortior ille puer.
Illa quidem, excidiis quaerens sacra moenia Trojae
Contulit infesto cum Phryge signa manus.
Plurima sed totum nova Luna impleverat orbem
Et gyros annus versus in ipse suos;
At neque vir sancta rediens nec epistola
Troja Nuntia quo fato militet ille venit.

Сочинение латинских и греческих стихов – одно из наиболее эффектных проявлений английской учёности и, безусловно, самое удивительное. Способность читать классических авторов ad aperturam libri*, конечно же, предполагает хорошее знание соответствующего языка, но этого вполне можно достичь учёбой и практикой, и это ровно настолько труднее, чем читать книгу на каком-либо современном языке, насколько древний язык труднее изучить, чем современный. Способность с лёгкостью писать изящную латинскую и греческую прозу, хотя и предполагает ещё более глубокое знакомство с обоими языками, также имеет свою параллель в нашем опыте изучения современных языков. Но сочинение стихов на любом языке предполагает такое знание всех его тонкостей, которым может обладать лишь тот, для кого этот язык стал вторым родным. Многие люди, которые могут свободно беседовать по-немецки, или читать итальянскую книгу почти с той же лёгкостью, что и английскую, или правильно написать письмо по-французски, сочли бы нелепой саму идею сочинять стихи на этих языках. Вдобавок два обстоятельства делают эту способность ещё более удивительной. Во-первых, поскольку в английских школах уже больше не говорят на классических языках в обиходе, учащиеся лишаются одного из основных способов изучения чужого языка – разговора на нём. Во-вторых, стандарт, применяемый к этим стихам с точки зрения метрической композиции, очень высок. По плавности и изяществу они далеко превосходят большинство античных образцов. Пентаметр, оканчивающийся трёхсложным словом, который встречается у Проперция passim**; цезура***, которая является обычным делом у  Лукреция; клитика**** после глагола, а не предшествующего существительного или прилагательного в предложении, которая попадается у самого Овидия, – например, maestus adestque dies***** – всё это считается недопустимыми вольностями.

* ad aperturam libri (лат.) – без подготовки, экспромтом.
** passim (лат.) – везде, всюду.
*** цезура – ритмическая пауза, делящая стихотворную строку на части.
**** клитика – слово, безударное в речевом потоке и фонетически примыкающее к предыдущему или последующему слову.
*****  maestus adestque dies (лат.) – близится печальный день.

Из этого читатель, по всей вероятности, сделает вывод, что такое умение является плодом долгой специальной тренировки, – и, безусловно, будет прав. Ученик публичной школы приступает к ней в возрасте десяти лет, если не раньше, и начинает долбить свои «длинные и короткие». На первых порах ему велят писать бессмысленные стихи, то есть, ему даётся схема строки, и он может заполнять её любыми словами, которые помещаются в размер, безотносительно к их смыслу или отсутствию такового, например, Pergite praecipites quos pridem Jupiter inquit*, или даже ещё большая бессмыслица. Затем ему даётся точный дословный перевод какой-нибудь латинской строки с порядком слов оригинала, затем – строка с изменённым порядком слов, и так далее через несколько последовательных шагов, пока, наконец, он не начинает самостоятельно переводить английские стихи гекзаметрами и пентаметрами, или «длинными и короткими», как обычно называют элегический метр. Это строфа, в которой практикуются больше всего и достигают в этом необыкновенной лёгкости. После неё больше всего работают над алкеевой строфой. Гекзаметры тоже пишут, но не так часто (Итон – чуть ли не единственное место, где это делают хорошо), а сапфическую строфу – очень редко. Существует традиционный предрассудок, что гекзаметры и сапфическая строфа редко когда бывают хороши, и эта теория подтверждает сама себя, поскольку как следствие их меньше культивируют. Ученик Итона сдаёт по экземпляру своих «длинных и коротких» раз или два в неделю на протяжении семи лет обучения в школе. Вероятно, три четверти этих мальчиков никогда и не помыслили о том, чтобы написать хотя бы две строчки английских стихов, и не сумели бы сделать этого, если бы перед ними поставили такую задачу.

*  Pergite praecipites quos pridem Jupiter inquit (лат.) – нечто вроде «Начинайте опрометчивого кого-то давно Юпитер говорит».

Но мы ещё не вполне разобрались в сложностях этой от начала и до конца искусственной системы. Неправильное количество слога – это непростительный грех, но при этом фактическое произношение совершенно не даёт представления о количестве предпоследнего слога двухсложных слов; c;no – я пою и c;no – аблатив от c;nus (седой, серый, старый, почтенный), r;gis – царь и r;gis – ты царствуешь, произносятся совершенно одинаково*. А чтобы ни ритм, ни сама интонация голоса ничем не могли помочь, существует обычай читать стихи на классических языках как можно более похоже на прозу. Заметив это на Дне Поминовения во время декламации завоевавших награды од, которые авторы-лауреаты читали так, что человек без печатного текста в руках никогда бы не догадался, что это стихи, я справился относительно этой особенности у выпускников трёх или четырёх разных школ, и все они подтвердили, что это общая практика, но, насколько я помню, не назвали ни причин, ни доводов в пользу этого. Следствием является то, что латинские стихи сочиняются «на глаз», хотя некоторые сочинители, никогда не анализировавшие своё внутреннее восприятие стихов и развитие этой приобретённой способности, воображают, что и ухо тоже играет здесь большую роль. Первый ученик Итона может за час написать двадцать элегических стихов или двенадцать-пятнадцать гекзаметров; в университете этот темп редко увеличивается, но улучшается качество. Из того, что было сказано об этой школьной тренировке, можно легко сделать вывод, что человек, который начинает писать латинские стихи в более позднем возрасте, не может надеяться достичь в этом деле больших высот. По отношению ко всему этому я занимал насмешливую позицию и отрицал, что в этом есть хоть какая-то польза или смысл. Иногда мне удавалось бить противника его же оружием, доказывая чересчур критически настроенным лицам, что является, а что не является «истинно классическим». Возможно, читатель помнит историю капитана Медуина** о школьном учителе, разругавшем на все корки строчку из стихов, которые сдал ему Шелли:

Jamjam tacturos sidera celsa putes***,

не зная, что это дословно взято из Овидия. Сходный случай произошёл на моих глазах. Я показывал одному очень педантичному итонцу элегические стихи, написанные моим другом-шотландцем, которые мне очень понравились, – это был перевод прекрасных строк Геррика****:

Gather ye rosebuds while ye may,
Old Time is still a-flying:
And this same flower that smiles to-day
To-morrow will be dying, etc. - Срывайте розы поскорей,
Подвластно всё старенью,
Цветы, что ныне всех милей,
Назавтра станут тенью и т.д.

Перевод А. Лукьянова

* Поскольку вопрос произношения возбуждает у нас некоторый интерес, и меня часто об этом спрашивали, следует вкратце отметить, что в Англии оно такое же, как и в Новой Англии, за исключением лишь того, что там не произносят неправильное количество гласного в предпоследнем слоге трёхсложных слов, например, никогда не говорят hab;bam, или Caes;ris, или Cons;les, или Quir;tes, что было обычным делом в Йеле в моё время. Также они не произносят fecerat как fesserat, что считалось в Нью-Хейвене настолько важным, что один из профессоров даже написал памфлет, в котором настаивал на необходимости укорачивания долгих гласных в первом слоге дактилических слов. Но они придают гласным такую же силу, как в английском, и в двухсложных словах удлиняют за счёт ударения, а не количества. Таким образом, они говорят m;-nus d;-mus, а не m;nus d;mus. В греческом гласные также сохраняют свою английскую силу, с теми же исключениями, что и в Новой Англии – ;; и ;; произносятся как ;, а не как ;, и ; везде остаётся твёрдой. Только они не произносят   ;;;; и ;;;; как английские metre и cater, как это делали наставники в Нью-Хейвене (прим. автора).
** капитан Медуин (Thomas Medwin, 1788 – 1869) – английский литератор, двоюродный брат знаменитого поэта Перси Биш Шелли (Percy Bysshe Shelley, 1792 – 1822). Самым известным его произведением является биография Шелли (The Life of Percy Bysshe Shelley), впервые опубликованная в 1847 г. Эта работа является основным источником сведений о детстве поэта.
*** эта строка из «De Tristibus» {«Скорбные элегии») Овидия цитируется здесь неточно. Полностью двустишие в оригинале выглядит так:
Me miserum! quanti montes volvuntur aquarum!
Jam, jam tacturas sidera summa putes.
Боги! Какие кругом загибаются пенные горы!
Можно подумать: сейчас звёзды заденут они.
(Овидий, «Скорбные элегии», кн. 1,  пер. С. Шервинского).
**** Геррик (Robert Herrick, 1591 – 1674) – английский поэт, в творчестве которого представлена пасторальная, любовная, религиозная лирика. Здесь приводится цитата из одного из наиболее известных его стихотворений – To the Virgins, to Make Much of Time (в переводе Александра Лукьянова «Девственницам: спешите наверстать упущенное»).

Вторая строка там была

Nam fugiunt, freno non remorante, dies.

Стихи шотландца, конечно же, должны были быть плохими. Мой итонец возразил против фразы freno non remorante, посчитав её недопустимой. Я полагал, что это – хорошая латынь, и так ему и сказал, но не мог привести примера и вынужден был на время оставить это. Читая несколько месяцев спустя «Фасты» Овидия, я обнаружил в шестой книге такое двустишие:

Tempora labuntur tacitisque senescimus annis,
Et fugiunt freno non remorante dies. - Время уходит, и мы молчаливо с годами стареем,
Дни убегают, и нам их невозможно сдержать.

(Овидий, «Фасты», кн. 6, пер. С. Петровского)

Наш каледонец, затруднившись придумать пентаметр, присвоил целую строчку. При первой же возможности я публично сообщил итонцу о своём открытии. Ради принципа он был готов на всё и продолжал держаться мнения, что это – неизящная латынь, а Овидий в данном случае допустил промашку.
Приведённый выше пример может вызвать подозрение, что в таком латинском стихосложении есть нечто от компиляции. Именно так дело и обстоит, и чем больше вы читаете и пишете латинских стихов, тем больше с этим сталкиваетесь. Одним из важнейших следствий, целей и достоинств семилетней, если не больше, долбёжки в школе, является то, что она наполняет ум ученика стихотворными общими местами – строчками, полустрочками, четвертями строк, описывающими такие привычные предметы и явления, как встающее солнце, летящий жаворонок, поющий соловей, растущая по весне трава и распускающиеся деревья, и т.д., и т.п.; и способность к использованию этой сокровищницы усиливается ещё и характером стихов, которые обычно даются для перевода. Существует разновидность английской пасторальной поэзии – самым ярким представителем которой является, пожалуй, Шенстон* – смысла в существовании которой я не видел до тех пор, пока не попал в Кембридж. Её придумали и пишут специально для того, чтобы переводить на латынь элегическим стихом.

* Шенстон (William Shenstone, 1714 – 1763) – второстепенный английский поэт и один из первых ландшафтных дизайнеров в Англии, причём известность ему принёс как раз второй род занятий. Стихи Шенстона в основном посвящены природе.

Primaque ut aeria scandat alauda via - Чтобы первой подняться воздушной дорогой жаворонка

напоминает строку Овидия

protinus aetheria tollit in astra via, - тут же возносится в небо по звёздной дороге
(Героиды, XVI)

точно так же как строка из «Festus» Бэйли*

The mind hath phases as the body hath, - Душа проходит фазы, как и тело,

построена по образцу Шекспира

The earth hath bubbles as the water hath. - То – пузыри, которые рождает
Земля, как и вода.
(«Макбет», акт 1, сцена 3, перевод Ю. Корнеева.)

* Бэйли (Philip James Bailey, 1816 – 1902) – английский поэт, прославившийся единственным стихотворением – «Festus». Правда, размеры этого стихотворения, посвящённого богословской и философской тематике, весьма внушительны – в нём более 40 000 строк. «Festus» был написан Бэйли ещё в молодости. За ним последовали другие произведения, которые успеха не имели. Чтобы добро не пропадало, автор вставлял большие отрывки из них в последующие издания «Festus», из-за чего он и достиг своего немалого размера. Сейчас «Festus» представляет интерес только для литературоведов, но при жизни автора пользовался большой популярностью.

Но нужно справедливости ради сказать, что в то же время среди переводов встречается и много оригинальных и изящных стихов. Наш тринитарианец, который в том году завоевал вторую Медаль Канцлера, ранее получил стипендию Порсона и блистал в стихотворных переводах на греческий; но в том январе он, как будто предчувствуя, что соперник превзойдёт его в латинском стихосложении, тоже отличился  оригинальными элегическими стихами, написанными для Списка Трайпоса* – это был мифологический рассказ о рождении и развитии Любви и о её примирении с музами, которого не устыдился бы сам старик Назон. Одним двустишием особенно восхищались:

Flava calescentem male dissimulabat Amorem
Luna – calescebat dissimulatus Amor.**

* «Имена бакалавров, занявших высшие места в списке (Рэнглеров, Старших Оптим и Младших Оптим), были написаны на полосках бумаги; а на оборотной их стороне, возможно, с целью сделать их более долгоживущими и занимательными, писались латинские стихи. Сочинялись они одним из новоиспечённых бакалавров, и бьющее через край веселье и ощущение возросшей свободы из-за того, что ограничения, налагаемые на студентов, теперь их не касаются, часто придавали этим излияниям характер шутовской и сатирический. Автора называли Terrae Filius (Сын Земли) или Трайпос (Tripos), возможно, из-за какого-то обстоятельства, связанного с манерой его появления и произнесения стихов, и он позволял себе значительные вольности. В некоторых случаях, как мы узнаём, они заходили настолько далеко, что вызывали порицание начальства. Даже и сейчас стихи Трайпоса часто нацелены на сатиру и юмор. (По обычаю, имеется два экземпляра стихов – одни серьёзные, другие шуточные). Автор теперь не является лично, но Список Трайпоса, то есть список присвоенных степеней с отличием, вместе со стихами по-прежнему появляется в свой черёд и приобрёл наименование Трайпоса. Так было со списком степеней с отличием по математике, а позже так стали называть и список классических степеней с отличием, хотя он не сопровождался классическими стихами. (Хьюэлл (Whewell), «Об Образовании в Кембридже», предисловие к части 2) (прим. автора).
**  В золотистом пышущем жаром яблоке спрятала Любовь
Луна – и спрятанная Любовь продолжала разгораться (лат.).

Что касается стиля перевода, то он очень вольный; собственно говоря, во многих случаях это было бы правильней назвать подражанием, а не переводом. Это можно проследить, сравнив вышеприведённую элегию с оригиналом – стихами Кирк Уайта*:

The night it was still, and the moon it shone
Serenely on the sea,
And the waves at the foot of the rifted rock
They murmured pleasantly,
- Была ночь тиха, сияла луна
Спокойно на глади морской,
А волны плескались и тихо шептались
Внизу под отвесной скалой.

When Gondoline roamed along the shore –
A maiden full fair to the sight,
Though love had made bleak the rose on her cheek,
And turned it to deadly white.
- И юная дева чудесной красы
У моря под полной луной,
Смертельно бледна, бродила одна,
Томима любовной тоской.

Her thoughts they were drear, and the silent tear
It filled her faint blue eye,
As oft she heard in fancy's ear
Her Bertrand's dying sigh.
- Мрачны её думы, из синих очей
Катится слеза непрестанно,
А в шуме морском мерещатся ей
Предсмертные вздохи Бертрана.

Her Bertrand was the bravest youth
Of all our good king's men,
And he had gone to the Holy Land
To fight the Saracen.
- Её Бертран при короле
Отважный паладин,
И бьётся с ним в Святой Земле
Он против сарацин.

And many a month had passed away
And many a rolling year,
But nothing the maid from Palestine
Could of her lover hear.
- Промчались месяцы и дни,
И годы в свой черёд,
А наша дева всё вестей
Из Палестины ждёт.

* Кирк Уайт (Henry Kirke White, 1785 – 1806) – второстепенный английский поэт, представитель литературного направления с красноречивым названием «кладбищенская поэзия». Сын мясника, он должен был унаследовать профессию отца, но благодаря своим способностям и помощи покровителей сумел поступить в кембриджский Сент-Джонс-колледж. Слишком интенсивные занятия подорвали его здоровье. Поэтическая слава Кирк Уайта во многом объяснялась сочувствием к его ранней смерти, но такие известные поэты, как лорд Байрон и Роберт Саути, отзывались о нём как о многообещающем молодом даровании. Здесь приводится начало его баллады «Гондолайн» (Gondoline), причём нужно отметить, что это ещё  самое жизнерадостное место во всей балладе.

Одно из обычных изменений, а именно замена современных имён классическими, здесь достаточно хорошо проиллюстрировано; другие дополнения и улучшения по сравнению с оригиналом тоже очевидны. Не следует думать, что я употребляю здесь слово «улучшения» саркастически. Говоря серьёзно, не может быть сомнений в том, что латинское подражание в данном случае лучше оригинала, в котором, для начала, имеются значительные погрешности против грамматики. Обратите особое внимание на поистине овидиевскую строку, выделенную курсивом.
По поводу этой вольности перевода нужно сделать ещё одно замечание, а именно, что это вольность дополнения, а не урезания. Общее правило заключается в том, что вы должны передать все мысли оригинала и можете затем прибавлять любые украшения, чтобы заполнить размер. Поэтому такие переводы выражают всё, что было выражено в английском оригинале, и немножко больше. Некоторое время я не мог этого понять и допускал промахи, пытаясь переводить чересчур буквально. Так, например, когда мой репетитор-джонсианец летом 1843 года впервые задал мне писать элегические стихи и в качестве темы для этого эксперимента дал «Последнюю розу лета»* Мура, я переводил одной латинской строкой каждые две короткие английские строчки, и начал так:

Ultimus, en, solus, calicum florescit ab aestu.
Ah ! comitum marcet totu venusta cohors!

В его же собственном варианте каждая короткая строка переводилась длинной латинской, вот так:

Ultimus aestiva tenerarum e gente rosarum
Flos desolatis eminet ille comis;
Lucida de toto circum vicinia prato
Vanuit, et sociae deperiere rosae.

* Мур (Thomas Moore, 1779 – 1852) – видный представитель ирландского романтизма, поэт, автор песен и баллад. «Последняя роза лета» (1805) – одно из известнейших его стихотворений, положенное на музыку и пользовавшееся популярностью не только в Англии, но и в других странах Европы. Начало стихотворения в переводе А. Курсинского выглядит так:

Цветёт одиноко
Последняя Роза,
Подруги погибли
Под гнётом мороза,
А свежих бутонов
Вокруг не видать,
Чтоб ими гордиться
Иль с ними вздыхать.

Мне встретился только один случай, когда хорошему сочинителю удалось уложить латинский перевод в меньший объём, чем оригинальный английский текст: когда Старший Классик перевёл три строчки Байрона –

Where the hues of the earth and the hues of the sky,
Though different in color, in beauty may vie,
And the purple of ocean is deepest in dye; - Где оттенки небес и оттенки земли
Красотою своей потягаться б могли,
Хоть пурпурного моря не ярче они;

(Дж. Г. Байрон, «Абидосская невеста», песнь первая, I)

таким двустишием:

Qua coelo et terrae varius color, una venustas
Et latices nigris subrubuere vadis.

Я часто думал, сравнивая переводы стихов с немецкого и других современных языков, что наши соотечественники делают это лучше, чем англичане, и что причина этого может крыться в том, что большинство английских переводчиков научено своим школьным опытом стремиться скорее к подражанию, чем к переводу, и вставлять в него собственные украшения. Безусловно, автором самых точных и сильных переводов немецкой поэзии в Англии является Карлайл, а он не из университетских. Этот принцип, однако, следует применять с осторожностью и с оговоренными исключениями. Так, Шиллер в переводе Мэривейла* представляет собой похвальный образец точного перевода.

* Мэривейл (John Herman Merivale, 1779 – 1844) – английский юрист и литератор. Учился в кембриджском Сент-Джонс-колледже, но степени не получил, т.к. принадлежал к Пресвитерианской Церкви. Уже на склоне лет выучил немецкий и незадолго до смерти опубликовал сборник переводов стихотворений Шиллера.

Приведя выше превосходный образец перевода стихов на латынь, я хочу завершить свой рассказ об этом противоположным примером. За несколько дней до сдачи Трайпоса я написал перевод начала байроновской «Паризины», о котором мой репетитор сказал: «Если бы ваши переводы всегда были так хороши, вы могли бы получить за них хоть какие-то баллы». Таким образом, следующее можно принять за низший стандарт того, что засчитывается на экзаменах:

It is the hour when from the boughs
The nightingale's high note is heard, &.c. - То час, когда в ветвях зелёных
Мы слышим песню соловья и т.д.


Nunc, prima in terras ducente crepuscula nocte,
Clarior e ramis vox, Philomela, tua est;
Nunc majore videtur amans dulcedine vota
Dulce susurranti fundere saepe labro.
Nunc ventique leves et aquae vicinia moestis
Auribus intendunt suppeditare melos;
Purpurei modico calices nunc rore madescunt
Conveniunt coelo sidera clara suo;
Et magis in fuscos jam jamque abiere colores
Oceanoque latex, arboribusque comae.

С греческим стихосложением дело обстоит несколько иначе, чем с латинским. Оно стало элементом школьного обучения в более поздние времена. Возможно, его ввёл Порсон (Porson), а росту его популярности в значительной мере способствовало учреждение Награды Порсона (Porson Prize) его душеприказчиками. Выпускники лондонского Кингз-колледжа (King's College, London) и другие «классики» не из публичных школ выказывают предпочтение греческим ямбам; они говорят, что этот вид сочинения больше зависит от классической учёности в целом и является лучшим её мерилом. Со своей стороны, я никогда не видел большой разницы между этими двумя видами сочинения в этом отношении; оба они в одинаковой мере зависят от выработанного навыка и включают в себя элементы компиляции. Порой в стихах, завоевавших Награду Порсона, можно обнаружить целую строку из какого-нибудь греческого трагика. Как-то, просматривая такое сочинение, я встретил строку

;;;  ;;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;,

которую отметил как очень хорошую, и не зря, потому что когда через два года читал «Медею», то там её и обнаружил:

;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;.*

* строка 519 трагедии Еврипида «Медея». В переводе Иннокентия Анненского вся фраза целиком выглядит так:
О Зевс, о бог, коль ты для злата мог
Поддельного открыть приметы людям,
Так отчего ж не выжег ты клейма
На подлеце, чтобы в глаза бросалось?..

И тем не менее, совершенно очевидно, что многие начинают писать греческие ямбы уже после поступления в университет или незадолго до этого. Первоклассный студент, который стал стипендиатом Белла (Bell Scholar) в год, когда на эту стипендию был очень высокий конкурс, и считался кандидатом на звание Старшего Классика, пока не выбыл из борьбы по причине плохого здоровья, рассказывал мне, что не писал никаких греческих стихов вплоть до года, предшествовавшего его поступлению в университет. Это был один из приведённых им примеров недостаточности своей подготовки из-за болезненного состояния. Желание не отстать от других заставляет студентов практиковаться в ямбах, но всё же нужно признать, что лучшие стихи – то есть те, за которые дают полные баллы на экзаменах, а потом передают друг другу и переписывают как образцовые – являются произведениями студентов, обладающих богатой практикой. Одна школа особенно славится сочинителями ямбов, которых выпускает, – это Шрусбери (Shrewsbury), которая обладает превосходной «классической» репутацией, особенно в том, что касается грамматической правильности.
Трудности греческого стихосложения выше, чем латинского, а английские стихи, которые даются для такого перевода, более возвышенного характера. Шекспир и Мильтон, Бен Джонсон*, Генри Тэйлор**, «Ченчи» Шелли, лучшие английские переводы «Фауста» и «Валленштейна»*** – вот те произведения, из которых обычно берутся отрывки.  Слабые стихи для перевода ямбами даются редко. Практика греческого стихосложения в значительной мере способствовала чтению и изучению Шекспира и других старых английских драматургов в университете, и, возможно, это самое лучшее, что можно о ней сказать. Характер перевода, как и в случае с латинским стихосложением, очень вольный, и главной целью является продемонстрировать знание греческой драматургии и усвоенные из неё выражения, соответствующие английским, – а это всё равно, как если бы при переводе Софокла на английский нужно было отклоняться от темы, чтобы вставить туда как можно больше шекспировских слов и выражений. Даже в очень вольном пересказе выразить мысль английского оригинала на греческом языке зачастую бывает чрезвычайно сложно, так что затрудняются даже самые лучшие студенты. Так, однажды я видел строку Бена Джонсона

Temp’ring his greatness with his gravity, - Умеряя величие степенностью
(Бен Джонсон, «Падение Сеяна», акт I)

переведённую как

;;;;; ;; ;;;;;;  ;;;;;;; ;;;;;;;;,

что дословно значит «и он требовал уважения ото всех с хорошим вкусом», притом, что переводивший обладал высокой репутацией по этой части.

* Бен Джонсон (Benjamin Jonson, ок. 1572 – 1637) – английский драматург, поэт и актёр, теоретик драматургии. Современник Шекспира, он считается крупнейшим после него драматургом елизаветинской эпохи.
** Генри Тэйлор (Sir Henry Taylor, 1800 – 1886) – второстепенный английский драматург и поэт. Некоторые его пьесы были в своё время настолько популярны, что вызывали сравнения с Шекспиром.
*** «Валленштейн» – драматическая трилогия Ф. Шиллера.

Скорость написания греческих стихов никогда не бывает так же высока, как латинских, отчасти из-за того, что тренировка начинается в более позднем возрасте, отчасти из-за того, что задача эта действительно более сложная. Двенадцать ямбов в час считается очень хорошей скоростью. На Трайпосе обычно даётся около двадцати восьми английских строк, которые в переводе на греческий естественным образом растягиваются до тридцати пяти, и очень немногие из кандидатов успевают закончить их в установленные два с половиной часа. Иногда студент, попавший в Первый класс, делает не больше четырнадцати. Был год, когда кандидаты, занявшие первые четыре места на Трайпосе, все успели закончить свои стихи и получили за них почти что полную сумму баллов, и это было воспринято как нечто из ряда вон выходящее.
Я упомянул только о греческих ямбах, потому что обычно только их и пишут, хотя на Трайпосе время от времени бывает анапест, а на экзаменах на Стипендию Университета – анапест и длинный трохей. Сапфическую строфу используют только при написании греческих од, участвующих в конкурсе на награду; гомеровские гекзаметры встречаются очень редко на экзаменах колледжа и, насколько мне известно, никогда – на университетских экзаменах.
Нижеследующие анапесты были написаны Старшим Медалистом (Senior Medallist) 1840 года,  который был отмечен в скобках как Старший Классик.*

* если два кандидата набирали равное количество баллов и, следовательно, занимали одно и то же место, их фамилии в списке брали в скобки. Это касалось не только Старших Классиков, но и любого другого места в списке. Старшим Медалистом 1840 г. был Александр Ч. Гуден (Alexander Chisholm Gooden, 1817 – 1841). Судьба его трагична – через год с небольшим после своего триумфа он умер от перитонита. Его письма, написанные во время учёбы в университете, были изданы посмертно и считаются ценным источником по истории Кембриджского университета.

;;;; ;;;;;;;;  ;;;;; ;;;;;;
;;;;;;  ;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;;;
;;;;;;  ;;;;;;; ;;;;;;;; ;; ;;;;;
;;; ; ;;;;;;;;; ;;;;;; ;; ;;;;;
;;;;;; ;; ;;;;;;; ;;;;;;;.
;;;;; ;;;;;; ;; ;;;;;;;;;, ;;;;
;;;;; ;;;;;;;;   ;;; ;;;;;;;;;
;;;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;,
;;;;;;;; ;;;;; ;;;;; ;;;;;;
;; ;;;;;;;;;;; ;;;;;, ;;;;;;;;
;;;;;;; ;;;;;; ;;;; ;; ;;;;;;
;;;;; ;;;;;;;;; ;;;;;;;.
;;;; ;;;;;; ;;;;; ;;;;;;;;;
;;;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;;;;;
;;;; ;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;
;;;;;;;;; ;; ;;;;;; ;; ;;;;;;;
;;; ; ;;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;.*

*  Alcides thus his race began;
O'er infancy he swiftly ran,
At first the future God was more than man.
Dangers and trials, and Juno's hate,
E'en o'er his cradle lay in wait
And there he grappled first with fate.
In his young hands the hissing snakes he pressed,
Thus early was the deity confessed.
Thus by decrees he rose to Jove's imperial seat.
Thus difficulties prove a soul legitimately great.
   - Алкид вступил с судьбою в спор,
С младенчества был в беге скор,
В нём божество проявилось с ранних пор.
Юноной мстительной гоним,
Он оставался невредим,
Невзгоды расступались перед ним.
Шипящих змей малютка удавил –
То знак его божественности был.
Так шаг за шагом поднимался он
Туда, где громовержца вечный трон.

Джон Драйден, «Threnodia Augustalis».

Джон Драйден (John Dryden, 1631 – 1700) – выдающийся английский поэт, драматург, литературный критик, переводчик. Учился в кембриджском Тринити-колледже, в 1654 г. получил степень бакалавра с лучшим результатом года в Тринити. Его влияние на английскую литературу эпохи Реставрации настолько велико, что этот период называют «веком Драйдена». Здесь приведен отрывок из его стихотворения  «Threnodia Augustalis» на смерть короля Чарльза II (Карла II) в 1685 г. Король в нём сравнивается с древнегреческим героем Гераклом, что характерно для эстетики классицизма. Алкид – одно из имён Геракла.

А теперь давайте зададимся вопросом, насколько это латинское и греческое стихосложение в действительности является мерилом учёности и стоит ли оно затраченного на него времени? Мой собственный ответ на это будет отрицательный, хотя, возможно, я сужу несколько предвзято из-за того ущерба, которое нанесло мне отсутствие достижений в этой области. Бесспорно то, что далеко не всегда хорошие сочинители латинских и греческих стихов – действительно выдающиеся учёные-«классики». Случилось так, что во время своего окончательного изничтожения на Трайпосе я оказался сидящим между одним из лучших сочинителей латинских стихов и лучшим сочинителем греческих из двадцати четырёх кандидатов, и самые лучшие латинские стихи неоднократно сдавались студентом, попавшим во Второй класс, – хотя на этом экзамене работы по стихосложению составляют одну пятую всей возможной суммы баллов. А иной раз занявшие высокие места в Первом классе получают за стихи всего несколько баллов. В первом случае можно предположить, что они поступили очень хорошо подготовленными, а потом пробездельничали часть университетского курса; выработанная в школе сноровка в стихосложении осталась при них, а вот своё знание различных авторов они не расширили и не углубили. Стипендиат Тринити (Scholar of Trinity), лирические стихи которого были настолько хороши, что некоторые из них опубликовали в стихотворном сборнике под заглавием «Arundines Cami»*, оказался последним во Втором классе; возможно, он пренебрегал своей «классикой», усиленно готовясь к математике, потому что занял хорошее место в списке Рэнглеров. Что же касается обратного утверждения, нет никаких сомнений в том, что человек может быть очень хорошим учёным-«классиком», не умея легко и изящно писать латинские и греческие стихи, – вспомним Германию. Насколько в таких вещах важна практика, можно проиллюстрировать обыкновением беседовать по-латыни, которому немецкие студенты следуют куда охотнее, чем английские, просто потому, что первые практикуются в этом и проводят на латыни публичные диспуты, в то время как вторые давно уже оставили этот обычай, хотя в старину публичные дискуссии на этом языке были обязательны для претендентов на степень.

* «Arundines Cami» (лат.) – «Камыши Кема». Сборник, состоящий из более чем 200 английских стихов и песен, переведённых на латынь и греческий студентами Кембриджского университета начала викторианской эпохи. Редактором и составителем сборника был Генри Друри (Henry Drury, 1812 – 1863), выпускник Киз-колледжа (Gonville and Caius College), многообещающий знаток классической филологии, который в 1839 г. покинул Кембридж ради церковной карьеры. Вскоре Друри с друзьями задумали издание антологии, в которую входили бы полные тексты избранных английских стихотворений таких авторов, как Шекспир, Мильтон, Байрон, Теннисон, Бёрнс, с переводами на латынь и/или греческий. Первый такой сборник, вышедший в 1841 г., Друри посвятил своей alma mater. Всего вышло шесть изданий, пять из которых редактировал Друри, а шестое вышло уже после его смерти.

Перевод прозы на классические языки, конечно же, является важной частью подготовки кандидата на степень с отличием по классической филологии, и мало найдётся студентов, даже среди тех, кто в конце концов выпускается со степенью только по математике, которые совсем не тренировались бы в написании латинской прозы. Греческая проза является самым трудным видом перевода на классические языки, и за неё на Трайпосе даётся наибольшее количество баллов; на одном курсе редко наберётся более пяти-шести студентов, которые пишут её действительно хорошо. Трудности постановки ударения – искусства второстепенного, но требующего само по себе немалой практики* – здесь такие же, как при сочинении ямбов, и на первый взгляд кажется, что так же дело обстоит и с трудностями, проистекающими из запутанного синтаксиса этого языка; однако сложности этого второго рода сильнее проявляются в прозе, чем в стихах, возможно, потому, что в ней меньше возможностей для компиляции. Даже в том, что касается самих слов, для сочинения стихов  словарный запас намного проще набрать и сохранять, чем для прозы.

* Там, где произношение определяется долготой звука, постановка ударения полностью зависит от зрительной памяти, а общие правила, которым она подчиняется, имеют многочисленные и капризные исключения (прим. автора).

Хотя стиль перевода, конечно же, более буквальный, чем тот, который принят для стихов, всё равно там находится достаточно места для украшений, а также большое значение придаётся демонстрации знания идиом. Переводчик часто немного, а порой и не немного, уходит в сторону от темы, чтобы привнести туда то, что на театральном языке называется «игрой». Что же касается отдельных слов, то те, которые меньше всего похожи на соответствующие английские слова, считаются более предпочтительными. Так, об участии в государственных делах вы должны говорить не administrare rempublicam, а capessere rempublicam, хотя первое выражение встречается у хороших римских авторов не реже второго. Когда я находился на пике своего умения писать латинскую прозу, у меня была подборка идиоматических выражений, шесть-восемь штук из которых я мог вставить в любые полстраницы обычного английского текста, который мне могли дать для перевода; а те, кто умел писать греческую прозу лучше, чем я, могли делать то же самое с ней. Уже сам термин Composition (сочинение) предполагает, что этот перевод на самом деле нечто большее, чем просто перевод.
Оригинальное сочинение (Original Composition) – то есть, сочинение в истинном смысле этого слова – на мёртвых языках практикуется мало. На экзаменах на Стипендию Университета и на экзамене на Медаль (Medal Examination) пишут эссе на латыни; существуют также речи на награды колледжа (College Declamations) и сочинения, которые зачитывают на Дне Поминовения, о которых здесь уже упоминалось, и почти во всех колледжах имеются награды за стихотворные сочинения для второкурсников и третьекурсников. В Тринити есть три такие награды, открытые для всех трёх курсов. Оригинального сочинения на греческом нет нигде, кроме конкурса на Награду Брауна за греческую оду (Browne Ode).
Сейчас как раз подходящий случай, чтобы сказать несколько слов о том, какой стиль требуется при переводе с греческого и латыни на английский. Из того, какая свобода допускается при переводе на греческий и латынь, можно сделать вывод, что такой же вольный пересказ и собственные украшения позволительны и при переводе с мёртвых языков на английский. Но это совсем не так. Тут требуется величайшая точность, за недостаток которой вы теряете баллы; необходимо выразить значение малейшей частицы, передать тончайшие оттенки значений синонимов. Но эта точность не только не подразумевает, но строго запрещает плохой английский, и карой за это будет потеря большого процента баллов «за стиль». Если возникает затруднение такого рода, что значение невозможно полностью передать в переводе, допускается объяснение в виде сноски, а в некоторых случаях оно даже обязательно.
Один-два конкретных примера покажут, какая именно точность здесь необходима, более наглядно, чем любое общее описание.
Я перевёл для своего частного репетитора отрывок из «Медеи», где она спрашивает Ясона,

;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;; ;;;;;;;; ;;; - Так это я женилась, изменяла?

(Еврипид, «Медея», с. 606, перевод Иннокентия Анненского).

Когда он дошёл до этой строки в моём переводе, он сказал: «Но вы не отметили здесь один нюанс. В чём разница, когда говорят о вступлении в брак мужчины и то же самое о женщине?» Я ответил, что соответствующие термины по-гречески – это ;;;;;; и ;;;;;;;;;, как в латинском duco и nubo. «Да, но вы же видите, что Медея здесь употребляет активный залог; вам нужно было объяснить в сноске, что это потому, что она ставит себя на место Ясона, в противном случае экзаменатор может подумать, что вы не знаете разницы».
На Классическом Трайпосе нашего года попались следующие строки из «Андромахи» Еврипида:

;;;;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;;;;; ;;  ;;;;
;;;; ;;, ;;;;; ;; ;;, ;;;; ;;;;;;;;;;; ;;;
(с. 585 – 586)

которые большинство студентов сходу перевело как

И разве моё имущество не его, а его – не моё?
Да, чтобы делать им добро, а не зло, не лишать насильственно жизни.

И это было бы правильно, если бы в качестве отрицательного слова было использовано ;;, но использование ;; (в довольно-таки необычной позиции) указывает на то, что отрицание относится не к инфинитиву во второй строке, а к изъявительному наклонению в первой, поэтому перевод должен быть таким: «Чтобы делать им добро – да, а чтобы делать им зло или лишать насильственно жизни – нет». И люди сведущие, а в данном случае это были лучшие студенты нашего курса и лучшие «классики» вообще (потому что экзаменационные работы немедленно стали объектом интереса всего круга прилежных студентов) сразу же заявили, что весь этот отрывок в тринадцать строк был дан единственно ради этого подвоха.
Оба эти случая из моего собственного опыта, третий относится к области предания. На Трайпосе 1840 года студент Тринити, который был обозначен как Старший Классик в скобках, перевёл, возможно, по невнимательности, ; ;;;;;; как peace – мир (без артикля), в отрывке из Фукидида, где артикль был важен. Когда экзаменаторы стали сравнивать результаты, и оказалось, что он набрал одинаковое количество баллов со своим соперником из Сент-Джонс-колледжа, один из них – выпускник Шрусбери – долго возражал против того, чтобы сделать его Старшим Классиком в скобках, говоря, что это просто позор, если Старшим Классиком будет человек, который перевёл ; ;;;;;; как peace без артикля.



Глава 15
Экзамен на стипендию колледжа. Neque semper arcum tendit Appolo.*

* не всегда Аполлон натягивает свой лук (лат.). Гораций, «Оды», II, 10, 17-20. Употребляется в значении «не всегда же заниматься серьёзным делом, иногда можно и отвлечься».


;; ;;;;; ;;;;. – Это была славная пирушка.
Феокрит, идиллия XIV.

Результат экзамена на медали канцлера объявляется вскоре после результатов Трайпоса (Tripos). За них снова боролись всё те же два соперника, и опять студент Пемброка победил с минимальным преимуществом. Теперь до экзамена на стипендию колледжа (College Scholarship) оставался всего лишь месяц, и мои мучения с Ньютоном и статикой, как уже говорилось, были в самом разгаре. Единственным развлечением, которое я себе позволял, были лекции по Платону, – их я просто не мог пропустить, чтобы ни случилось, – а также редкие посещения дебатов в Дискуссионном клубе, где опять наметилось некоторое оживление, или в нашем маленьком Историческом. Этот последний был превосходно организован с точки зрения наличия различных мнений, что позволяло поддерживать оживлённые дискуссии; основан он был главным образом либералами, но там было достаточно тори и консерваторов, чтобы энергично защищать эти политические взгляды. Что же касается Дискуссионного клуба, то он был очень односторонним. Большинство в нём исповедовало нечто вроде смеси старого торизма с «Молодой Англией», – сочетание, более фанатически нетерпимое, чем обе его составные части, взятые по отдельности. В это трудно поверить, но они проголосовали, причём значительным большинством голосов, за целесообразность восстановления монастырей в Англии! Однако мы, немногие тамошние либералы, ни в коем случае не отказывались от борьбы. Наши голоса звучали достаточно громко, к тому же мы не ограничивались одним лишь участием в дебатах. Один мой эксцентричный друг написал балладу, в которой в смешном виде были показаны будущие монахи; ещё двое из нашей компании её напечатали и разослали, как рекламу, по всему университету, а завершили свою шутку тем, что приписали её Трэвису (Travis), к его крайнему неудовольствию, – и потому, что как раз в то время он раздумывал, не принять ли ему всё-таки духовный сан, и ещё потому, что этим виршам было далековато до Ингольдсби*, а предвзятое общественное мнение провозгласило их ещё хуже, чем они были на самом деле.

* Ингольдсби (Thomas Ingoldsby) – литературный псевдоним Ричарда Харриса Бархэма (Richard Harris Barham, 1788 – 1845), священнослужителя Церкви Англии, писателя и поэта. Под этим псевдонимом он издал сборник мифов, легенд, рассказов о привидениях в прозе и стихах, который назывался «Легенды Ингольдсби». Эти истории пользовались большой популярностью на протяжении всего XIX столетия. 

И вот где-то в конце марта или начале апреля (потому что это было сразу же после Пасхи, а как гласит старая пословица,

Пасхальной быть всегда неделе
Если не в марте, то в апреле),

для нас, третьекурсников Тринити, приблизился решающий час. Среди кандидатов на стипендию от третьего курса можно выделить три-четыре отдельные группы с разными интересами и притязаниями. Первая – это те, кто стремится к членству в колледже (Fellowship). Можно было бы предположить, что, поскольку на каждого члена колледжа (Fellow) приходится целых три стипендиата (Scholars), то любой студент, у которого есть реальные основания претендовать на членство, добьётся этого предварительного условия – стипендии – без особых хлопот. И, однако, порой случается, что студенты, которые в конце концов занимают второе или третье место в списке Классического Трайпоса (Classical Tripos) или оказываются среди первых восьми Рэнглеров (Wranglers) на Математическом, и у которых, таким образом, были бы хорошие шансы добиться членства в колледже, не получают стипендию по какой-то случайности, возможно, из-за того, что были чересчур уверены в себе. Такое случалось даже с теми, кто впоследствии получал хорошую двойную степень – Старшую Оптиму (Senior Optime) по математике и отличие Первого класса по классической филологии. Таким образом, для любого студента очень неблагоразумно рассматривать получение стипендии как нечто само собой разумеющееся, а лучшие кандидаты-третьекурсники обычно нервничают сильнее других из-за воспоминаний о своём прошлогоднем разочаровании.
За ними следует другая группа кандидатов с менее высокими устремлениями. Эти могут оказаться на приличном месте среди Рэнглеров или в начале списка отличий Второго класса по «классике», или обладателями двойной степени Второго класса; это – предел их чаяний в университете, а получение стипендии – предел их чаяний в колледже. Если они и останутся в университете в качестве бакалавров, то только для того, чтобы в полной мере насладиться своим доходом от стипендии, или потому, что там удобнее всего брать учеников, или ради посещения лекций по богословию. Ещё одну группу составляют студенты-«классики», которые ещё не решили, будут ли они сдавать экзамен на степень с отличием, поскольку сомневаются, что их вероятное место на Классическом Трайпосе оправдает те усилия, которые понадобится приложить, чтобы сдать математику, и успех или неудача на экзамене на стипендию сыграет значительную роль в принятии этого решения. Есть и другие, тоже «классики», которые вовсе не стремятся сдавать экзамен на степень с отличием, но хотели бы добиться стипендии как своеобразной компенсации для себя и своих родных, чтобы можно было выйти из игры красиво и с гордо поднятым флагом.
В тот год открылось целых семнадцать вакансий. Но, как будто чтобы уравновесить это преимущество, младший курс был очень силён; в его составе был один математик, отличавшийся большой быстротой и выносливостью в работе и ставший впоследствии Старшим Рэнглером (Senior Wrangler), и несколько отличных «классиков». Среди них был Хэллам (Hallam), а также будущий Старший Медалист (Senior Medallist), который происходил из семьи, в которой было несколько братьев, и все они писали греческие ямбы по наитию. Наш курс был довольно слаб. После того как из борьбы выбыли пять человек, получившие стипендии с первой попытки, у нас остался только один очень хороший математик и ни одного очень хорошего «классика». Наилучшей репутацией пользовался сын покойного сэра Р. Пиля*, ныне член парламента от Лемстера (Leominster) и политический преемник своего отца.  Все эти мелкие личные детали и ещё многое сверх того обсуждалось так же подробно, как биографии, заслуги и шансы на победу лошадей перед скачками или кандидатов на выборные должности перед выборами.

* сэр Р. Пиль (Sir Robert Peel, 1788 – 1850) – выдающийся британский государственный деятель от партии консерваторов, дважды занимал пост премьер-министра Великобритании. Здесь речь идёт о его втором сыне Фредерике (Sir Frederick Peel, 1823 – 1906), который закончил кембриджский Тринити-колледж, а впоследствии неоднократно избирался в парламент от Либеральной партии.

Наконец настала та самая среда. Двери холла открылись в девять, и человек семьдесят-восемьдесят студентов ворвались внутрь и принялись строчить. Нашей первой работой был перевод с греческого, и, к моему удивлению и радости, там был длинный отрывок из Платона и сложный из Феокрита – авторов, которые редко бывают на экзамене на стипендию и поэтому могут с высокой долей вероятности не только привести в замешательство математиков, но и прибавить хлопот кое-кому из «классиков», особенно второкурсникам. Чрезвычайная длина этой работы, в которой было пять отрывков вместо обычных четырёх, тоже сыграла мне на руку, потому что мой темп, хоть и не очень высокий, всё же позволял мне уложиться в четыре часа с запасом, а некоторым другим кандидатам могло не хватить времени из-за дополнительного отрывка. Но, несмотря на все эти преимущества, меня охватило чувство какого-то болезненного отвращения, как только я сел за стол, и я был на грани того, чтобы бросить свои листы и уйти. К счастью, я этому не поддался и, мало-помалу рассудив, насколько благоприятен для меня этот первый экзамен, почувствовал новый стимул и усердно проработал все четыре часа, и чтобы не упустить ни единого шанса, не стал уходить с экзамена до установленного часа, как сделал это в предыдущем году.
Данный нам отрывок из Платона был из десятой книги «Законов». Издание этой книги под редакцией одного американского профессора содержит, по его собственному признанию, две ошибки перевода в примечаниях как раз к этому самому отрывку. Я перевёл его весь, хотя до этого не видел ни разу в жизни (как и все остальные, потому что «Законы» редко читают даже бакалавры из-за многочисленных искажений и нехватки толковых редакторов), и перевёл полностью правильно, а так как некоторые второкурсники получили по нему даже более высокие баллы, чем я, то, очевидно, им это тоже удалось. Я упоминаю здесь об этом факте, потому что он иллюстрирует то, на чём я более подробно остановлюсь в дальнейшем, а именно, разницу между английским и американским подходом к изучению предмета. Вне всякого сомнения, профессор, о котором идёт речь, прочёл в три раза больше Платона, чем любой из нас, трёх-четырёх студентов, которые оказались лучшими по этому отрывку; пожалуй, можно сказать, что в приблизительном, несовершенном плане он обладал более значительными познаниями в философии Платона как таковой; но почти наверняка любой из нас перевёл бы обычную подборку из Платона, – а тут знание языка имеет не меньшее значение, чем владение содержанием, – гораздо правильнее, чем он.
Экзамен продолжается всего три с половиной дня, а количество письменных работ равняется семи: два перевода на английский, два перевода на латынь, две по математике и одна – общие вопросы по античной истории, классической филологии и т.п., к которой в последние годы относятся с незаслуженным пренебрежением. Таким образом, труды наши были закончены к полудню субботы. Мне удалось сделать как раз столько математики, сколько я и ожидал, а вот результаты моих усилий в латинском стихосложении казались очень сомнительными.
Теперь кандидатам предстояла неделя напряжённого ожидания. Я заполнил её написанием сочинения не на тему, а, скорее, против темы, объявленной для университетского конкурса на лучшее латинское эссе (University Latin Essay Prize), в котором имел право принять участие во второй раз, поскольку был своего рода повторным третьекурсником. Как здесь уже упоминалось, в то время в университете царил дух ужасающей нетерпимости, в котором соединялись все худшие черты трактарианства «Молодой Англии» и ретроградного торизма на старый лад. Дух этот не ограничивался только студенческой средой, но имел многочисленных сторонников и приверженцев среди власть предержащих. Одним из его проявлений были постоянные попытки возродить разнообразные давно забытые нелепости и устаревшие правила. Многие положения Устава Университета принимались в те времена, когда студентами были четырнадцатилетние мальчишки, а когда установилось новое положение вещей, их со всеобщего молчаливого согласия отбросили в сторону. Теперь некоторые из них пытались вернуть к жизни – и всегда не без задней мысли. Так, существовало правило «ne ad diversas ecclesias discipuli vagentur»* или нечто в этом роде – очень подходящее для того, чтобы не позволять мальчикам разбегаться по разным церквам из-под надзора своих наставников. Теперь его пытались восстановить, и метили при этом в некоторые приходские церкви, особенно в церковь Святой Троицы (не путать с часовней Тринити-колледжа), приходскую церковь Саймона**, где у Кейреса***, его преемника и биографа, а также старшего декана Тринити-колледжа, всегда были студенты среди паствы. Утверждали, что те, кто посещает любую другую церковь, кроме Большой Университетской Церкви Св. Марии, нарушают Устав. Один здравомыслящий представитель противоположной стороны процитировал другое положение Устава, которое запрещало студентам выходить в город без сопровождения одного из магистров, и убедительно доказал, что оба эти правила были вызваны к жизни одним и тем же положением вещей, и относиться к ним следует одинаково. И, безусловно, именно в связи с этой полемикой темой сочинения на Награду за Латинское Эссе для студентов стала «Quaenam beneficia a legibus praescriptis diligenter observatis Academiae alumni percipiant?»****.

* ne ad diversas ecclesias discipuli vagentur (лат.) – чтобы студенты по разным церквам не бродили.
** Саймон (Charles Simeon, 1759 – 1836) – священнослужитель Церкви Англии. Закончил Итон, затем кембриджский Кингз-колледж. В 1782 г. получил членство в Кингз-колледже, принял духовный сан и стал приходским священником кембриджской церкви Святой Троицы. Опубликовал сотни проповедей и комментарии к Библии. Был очень влиятельной фигурой в Церкви Англии своего времени и очень любим своими прихожанами.
*** Кейрес (William Carus-Wilson, 1791– 1859) – к тому, что сказано выше, следует прибавить интересную деталь: именно Уильям Кейрес-Уилсон считается прототипом мистера Брокльхерста – деспотичного попечителя Ловудской школы из известного романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Он был основателем «Школы для дочерей священников», которая располагалась сначала в Коуэн Бридж (Cowan Bridge), а затем в Кастертоне (Casterton). Необходимость в таком учреждении действительно была велика. Но условия жизни в нём были таковы, что из трёх сестёр Бронте, которых отправили туда учиться, выжила одна Шарлотта. 
**** Quaenam beneficia a legibus praescriptis diligenter observatis Academiae alumni percipiant? (лат.) – Какие привилегии, освобождающие от выполнения предписанных и тщательно соблюдаемых правил университета, желали бы присвоить себе воспитанники?

После четырёх страниц серьёзного вступления я рассмотрел весь этот вопрос в смешном ключе и, не ограничившись изобличением пуристов – толкователей Устава, воспользовался случаем, чтобы немного дать выход своей нелюбви в математике. С точки зрения шансов на награду это была пустая трата времени, разве что вице-канцлер или его заместитель оказались бы до крайности либеральны; но на это сочинение ушла как раз неделя, так что оно заполнило период ожидания результатов экзамена, а после их объявления я должен был вновь заняться «классикой» под руководством нового репетитора – моего друга из Пемброка, который только что получил степень с наивысшими отличиями и собирался испробовать свои силы на мне в качестве первого ученика.
Наступило решающее утро. Я пригласил к себе завтракать человек семь-восемь друзей – радоваться вместе со мной или соболезновать в зависимости от результата – к десяти часам, обычному времени званых завтраков, и, выйдя из часовни в семь, отправился бродить по угодьям колледжа в состоянии величайшего беспокойства, поддерживаемый моим добровольным репетитором по математике, и старался укрепить себя мыслью о том, что слышал пару дней назад от друга одного из экзаменаторов, а именно, что мои переводы на английский оказались лучшими на нашем курсе. Экзаменаторы (глава колледжа (Master) и восемь Старших Членов (Senior Fellows), один-два из которых обычно препоручают эту работу заместителям) встречаются после службы в часовне, чтобы сверить результаты и выбрать стипендиатов. Около девяти утра имена новых стипендиатов объявляют у входа в часовню. Не принято, чтобы в этом случае объявления дожидались сами кандидаты – считается, что это выглядит чересчур «самонадеянно»; но их близкие друзья обязательно окажутся поблизости, заодно с более скромным кругом заинтересованных лиц – «джипами» (gyps), истопниками, чистильщиками обуви и прочей прислугой колледжа, которая  проявляет величайший интерес к успехам своих господ и делает на них ставки размером до пяти шиллингов включительно. На сей раз конклав продолжался куда дольше, чем обычно; по-видимому, возникла трудность в выборе между некоторыми кандидатами. Две трети стипендиатов обычно избираются единогласно, а вот на оставшиеся вакансии претендует много кандидатов с почти равными результатами, и выбирать между ними нелегко. Как раз перед девятью часами мой репетитор отправился к часовне, чтобы ждать объявления, а я вернулся к себе в комнаты надзирать за приготовлениями к завтраку. За этим занятием меня и застал мой приятель по шерри-коблерам, который ворвался ко мне в состоянии такого возбуждения, которое вы едва ли посчитали бы возможным для человека его лет. Мы принялись петь или, по крайней мере, производить слабо напоминающий пение шум, чтобы скрыть свои чувства. Прошли долгие, очень долгие пятнадцать или двадцать минут, а потом примчался бегом мой «джип» и первым принёс весть о том, что всё в порядке, а при виде моего общительного друга воспользовался случаем и поздравил с избранием стипендиатом и его тоже. Затем появился мой посланец, который задержался на несколько мгновений, чтобы переписать имена новых стипендиатов. Вскоре после него наш лектор по Платону, он же мой наставник от колледжа (College tutor), вошёл величественной поступью, возвращаясь прямо с места действия (он входил в число экзаменаторов) в полном академическом одеянии, как сама Трагедия в пышной мантии, дабы принести мне поздравления в своей величавой манере дона, а за ним пришёл профессор Седжвик (Sedgwick). К этому времени уже начали собираться приглашённые к завтраку, и у нас составилась весёлая компания, трое или четверо среди которой были новоиспечёнными стипендиатами. Салат из цыплёнка и котлеты исчезали с изумительной быстротой. Бывший методистский священник был в прекрасном настроении, и ещё до того, как мы разошлись, пригласил всех вечером к себе на ужин. Когда мы вышли в угодья колледжа, там оказалась не одна группа студентов, которые прогуливались туда-сюда и обсуждали результаты экзамена. Как это обычно бывает, лучшие студенты младшего курса превзошли наших и по «классике», и по математике. И, опять-таки как это обычно бывает, некоторые третьекурсники, которым, как считалось, наверняка должен был сопутствовать успех, в стипендиаты не попали. Одним из них был Пиль, и его провал замечательно доказывает справедливость, с которой проводятся эти экзамены; ведь если бы экзаменаторы захотели оказать ему протекцию, то могли бы сделать это, не возбуждая ничьих подозрений, потому что он считался хорошим «классиком» и в конце концов действительно это доказал.
В тот вечер мы воспроизвели «весёлый пир»* Феокрита в вольно-практическом переводе. Наш хозяин, окрылённым двойным триумфом, потому что только что были объявлены результаты конкурса на награды колледжа за Речи (College Declamations), и ему удалось завоевать одну из латинских, истощил все свои способности Амфитриона в стараниях должным образом почтить компанию и случай, по которому она собралась. Индюшачьи ножки, тушённые в вине со специями, устрицы с карри, омар au gratin и прочие аппетитные закуски украшали собой стол, и эта редкая для Англии роскошь, хорошая мадера, лилась рекой. Нас было как раз достаточно для игры в вист за двумя столами, и когда мы расстались, уже было утро.

* «весёлый пир» Феокрита – вероятно, имеется в виду отрывок из 14-й идиллии, в котором описывается пирушка.

Следующие две недели моя жизнь отличалась склонностью к роскоши и чувственным наслаждениям. Я проводил время на славу, днём часто играл в бильярд, а по вечерам иногда в вист и не очень перетруждал себя в занятиях с репетитором. Я устраивал маленькие эстетические званые обеды для своих друзей, как членов колледжа, так и студентов, чтобы отпраздновать свой успех. Повар у нас был по-настоящему хороший и мог вполне достойно соорудить практически любое французское plat*, а в некоторых чисто английских прямо-таки достиг совершенства: я помню линя, припущенного в кларете, который примирил бы завсегдатая Caf; Anglais** с потерей его turbot cr;me gratin***. Я приобрёл себе такую репутацию по части обедов, что студенты, которые собирались устраивать застолье сами, иногда просили меня составить для них меню. Я мог похвастаться хорошим виноторговцем – не кембриджским, разумеется, – который был моим поставщиком. Некоторые обязанности моего нового положения на самом деле поощряли такое сибаритство. Одной из наших привилегий как стипендиатов был отдельный стол в холле. Мясо и овощи мы получали бесплатно, а «сайзингами» (sizings), за которые платили, распоряжались как хотели. Я и Ф. считались знатоками по части пудингов и соусов (рецепты которых он привёз из Германии, где путешествовал на каникулах) и заказывали их для всего стола.

* plat (фр.) – блюдо.
** Caf;  Anglais (фр.) – «Английское кафе», знаменитый ресторан, существовавший в Париже с 1802 по 1913 г.
*** turbot cr;me gratin (фр.) – рыба тюрбо (разновидность камбалы), запечённая со сливками и сыром.

Но не следует думать, что всё это были сплошные плотские удовольствия. Некоторые из самых интеллектуальных разговоров, при которых я когда-либо присутствовал и в которых принимал участие, происходили во время и после кларета на этих маленьких обедах. Подобно героям Гомера, которые

;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;; ;;;; ;;;;,*
 
* (др.-греч.) питьём и едой утолили желанье. «Илиада», песнь 2, с. 432, перевод В. Вересаева.

в качестве прелюдии к любому серьёзному разговору, умнейшие и талантливейшие из моих кембриджских друзей находились на пике своих способностей вести беседу именно после хорошей пирушки; и не последними среди тех, кто славился своей разборчивостью как в том, что они поглощают, так и в том, что они изрекают, была компания «апостолов». Сейчас перед моим мысленным взором стоят некоторые из этих послеобеденных групп: вот Трэвис, этакий маленький Борроу (Borrow) во всём, кроме воинственности, знаток всевозможных редких языков и дальних мест, готовый говорить на любую тему, обо всём по очереди и ни о чём подолгу, то отпускает каламбур, то рассказывает историю о цыганах, то присоединяется к серьёзной дискуссии о литературной критике, то к ещё более серьёзной о богословии, всегда блестяще и убедительно, но не всегда вполне логично; вот высокий, важный, величественный лектор по Платону, наполовину восхищающийся своим собратом-«апостолом», наполовину стыдящийся его, властно роняет свои умозаключения, исполненные утончённого сарказма; вот Э., Старший Рэнглер поэтической наружности (который был франтом в том, что касается вечернего костюма, и всегда так тщательно одевался для холостяцкой вечеринки, как будто рассчитывал обнаружить там полную комнату дам), бросающийся в глаза своим малиновым жилетом, крапчатыми чулками и очень симметрично повязанным белым галстуком, занимает самый удобный стул в комнате; его проницательный взгляд, кажется, видит сквозь всё и вся, и время от времени двумя-тремя сжатыми фразами он опрокидывает всё то, что Трэвис доказывал в течение последнего получаса. Вот Генри Хэллам, который скромно помалкивает, будучи самым младшим из присутствующих, но делает это так красноречиво, что всем хочется, чтобы он заговорил, пока, наконец, он не начинает говорить, и говорит превосходно; вот наш друг из Пемброка, который тоже избегает высказываться в присутствии старших (он обладает редким талантом быть одинаково хорошим рассказчиком или слушателем в зависимости от обстоятельств), но, если уж выскажется, его острые и стремительные замечания сыплются подобно сокрушительным ударам; да время от времени выпускник Рагби, какой-нибудь любимый ученик Арнольда (Arnold), юноша с серьёзными убеждениями, бесхитростный, но отнюдь не простодушный, учёный, но не кичащийся этим, высказывает мнения, которые по простоте своей могли бы исходить от ребёнка, но которые с трудом смог бы оспорить и умный мужчина. Какие беседы вели эти люди! Какое богатство приводимых примеров! Какая тонкость и проницательность! Какое оригинальное применение с таким трудом приобретённых познаний! Они на деле воплотили утверждение Уолтера Мэпа*:

Poculis accenditur animi lucerna.
Cor imbutum nectare volat ad superna.**

* Уолтер Мэп (Walter Map, 1140 – ок. 1210) – британский средневековый поэт, писавший на латыни. Известно лишь одно произведение, принадлежность которого перу Уолтера Мэпа не вызывает сомнений. Зато ему приписывали авторство множества латинских стихов, в том числе и «Confessio» («Исповедь»), отрывок из которой здесь приводится. Современные исследователи считают, что автором этих строк является не Уолтер Мэп, а поэт-вагант Архипиита Кёльнский (ок. 1125 – 1165).
 ** Бокалами зажигается лампада души.
 Сердце, напоённое нектаром, взлетает ввысь (лат.).

Чтобы должным образом ценить воспоминания о таких людях и таких сценах, человеку нужно повращаться несколько зим в обществе иного рода – там, где главными темами для разговора служат причуды моды и злословие, где ум впустую растрачивается на сплетни или развращается клеветой, где изыски на столе вызывают к жизни лишь непристойные шутки, а не остроумие, где искренность считается покровом ничтожества, а любое непосредственное проявление чувств – пошлостью, пока, наконец, разговор с жокеем о беговых рысаках не становится настоящим облегчением и сравнительно благородным занятием.
Всё это время я формально занимался со своим новым репетитором, хотя в течение первых двух недель так и не взялся за работу по-настоящему. С ним я прошёл «Теэтет» – самый трудный из диалогов Платона, очень медленно и тщательно; но главной моей заботой был перевод с английского на классические языки (Composition), в котором я очень сильно отставал, а трёхмесячный перерыв в занятиях греческим привёл мою способность писать ямбы в плачевное состояние, да и с прозой дела обстояли не лучшим образом. По вечерам я читал некоторые наиболее сложные речи Цицерона, чтобы поднатореть в римском праве. И хотя этот короткий триместр был крайне важен, поскольку вскоре мне предстояло полностью посвятить все свои силы математике, я не мог устоять перед искушением потратить три-четыре часа в неделю на то, чтобы самому сыграть роль репетитора и руководить изучением греческого Нового Завета одним моим другом, чьи амбиции ограничивались степенью без отличия, и он очень желал заниматься со знакомым, а не с посторонним. Мне всегда нравилась такая работа в умеренных количествах, и даже сейчас в послеобеденное время я могу развлечения ради позаниматься с учеником, если, конечно, он не слишком туп; а склонность учить других, если только не отнимает слишком много времени, приносит человеку явную пользу тем, что помогает учиться самому. Было и дополнительное преимущество – я зарабатывал достаточно, чтобы платить своему собственному репетитору.
Мне любопытно было посмотреть, как этот мой репетитор, такой молодой – на два года моложе меня и сам только-только из «команды» репетируемых, будет справляться на первых порах, и будет ли его всем известная даровитость помогать ему или, наоборот, мешать. Результат уничтожил все сомнения и превзошёл мои самые оптимистические ожидания. Я чувствовал, что мною мастерски руководят. Он передавал свои знания другому с величайшей ловкостью, его объяснения доходили сразу же, и их невозможно было понять неверно. Он исправлял ошибки так, что забыть об этом было непросто, снабжал вас огромным разнообразием удачных выражений для перевода с английского на классические языки и приёмов, которыми можно воспользоваться при переводе на английский, – короче говоря, я чувствовал, что каждый день продвигаюсь вперёд, и жалел только о том, что не смогу заниматься с ним и на длинных каникулах.
В течение этого триместра я посещал ещё один курс лекций по Аристотелю – в этом году по «Риторике» – но не ради майских экзаменов, от которых я собирался увильнуть при малейшей возможности, и в конце концов мне это удалось при помощи врачебного свидетельства о болезни. Можно сказать, что мой лечащий врач сначала сам же и сделал всё возможное, чтобы привести меня в надлежащее состояние, потому что незадолго до этого продержал меня шесть часов кряду за столом по случаю обеда, который давал в честь четырёх-пяти новых стипендиатов, в виде дополнения и в знак признательности за мои застолья. Предлогом послужила лёгкая простуда, которую я подхватил за несколько дней до экзамена, показывая двум соотечественникам – литературному и дипломатическому львам – достопримечательности Кембриджа. Утро выдалось сырое, а чтобы соблюсти формальности, мне пришлось надеть белый галстук, без которого академический костюм считается неполным. Отсюда простуда, которой мне хватило для свидетельства.



Глава 16
Путешествие на каникулах

Lucus a non lucendo.*

Приятная страна, где клонит в сон.
Дж. Томсон, «Замок праздности».

* (лат.) Lucus (роща) от non lucet (не светит). Пример нелепой этимологии «по противоположности», который применяется для обозначения противоположного действительности названия, вывода и т. п.

Прочитав самостоятельно как можно тщательней диалог Платона «Софист», который естественным порядком следует за «Теэтетом», и нанеся краткий визит в Лондон, где-то в конце июня я отправился в Бретань, чтобы присоединиться там к компании, состоящей из репетитора и его учеников (reading-party).
Часто бывает, что из-за слишком покладистого характера, от скуки или просто из каприза человек совершает какой-нибудь шаг, прекрасно сознавая при этом, что делает большую глупость. Давным-давно известно из предания и опыта, что среди тех, кто уезжает на каникулы в составе партии из других студентов и репетитора, не наберётся и одного на сотню, кто действительно провёл бы это время с пользой. Напротив, те шалопаи, которые желают «надуть своих стариков» и внушить им, что они «занимаются», тогда как на самом деле они занимаются чем угодно, кроме учёбы, принимают к исполнению этот план как наиболее эффективный. И тем не менее, ежегодно находятся прилежные и благонравные юноши, которые пускаются в странствия в подобных компаниях. Возможно, несчастный уже просидел безвыездно в Кембридже два лета подряд и перспектива третьего кажется ему чересчур унылой, а может, он считает, что смена обстановки пойдёт ему на пользу перед последним и решающим триместром, или какой-нибудь его славный друг, бакалавр, набирает славную партию и хочет, чтобы он тоже к ней присоединился; и вот, хотя ему прекрасно известно, что большинство студентов, которые отправляются в такие путешествия, на самом деле занимаются очень мало, он надеется оказаться среди меньшинства, которое является исключением. Потому что занятия во время такой поездки не являются чем-то невозможным, просто существует очень большая вероятность того, что заниматься вы не будете. Как самое общее правило, человеку лучше всего работается на его привычном рабочем месте, там, где у него не только есть под рукой все его обычные орудия труда и вспомогательные материалы, но где его окружают знакомые ассоциации. Время, которое теряется на обустройство на новом месте и подготовку к работе, нельзя назвать незначительным, и пропадает оно безо всякой пользы. Более того, сама идея такой reading-party совмещает несовместимое – отдых и развлечения в количестве большем, чем того требует необходимый ежедневный моцион, и напряжённую учёбу. Любое путешествие, экскурсия или отлучка из дома (а университет – это дом студента на всё время учёбы), будь то для поправки здоровья, восстановления душевных сил или приобретения новых впечатлений, в качестве необходимого условия приятного и успешного осуществления предполагает свободу dolce far niente*. У вас должна быть возможность бродить по лесам, или ездить верхом по берегу, или взбираться на холмы, или осматривать церкви, или поддерживать случайные знакомства, или даже просто валяться на спине и мечтать, глядя на облака, проплывающие над головой, или суда, скользящие по реке, и чтобы  при этом вас каждые полчаса не грызла мысль, что до обеда нужно прочитать ту главу из «Конических сечений», и не донимали печальные размышления о волновой теории света, которой придётся заняться вечером.

* dolce far niente (ит.) – сладкое ничегонеделание.

Однако студенты отправляются в такие путешествия на каникулах вопреки доводам рассудка, и в тот раз так поступил и я сам, хотя в моём случае недальновидность усугублялась ещё и тем, что теперь моей задачей стало сдать Математический Трайпос (Mathematical Tripos) с минимальными затратами времени и труда, чтобы сохранить как можно больше сил для Классического, а для этого мне необходимо было много внимания со стороны опытного репетитора, в то время как главой и наставником нашей компании был бакалавр выпуска этого года, – сам он занял одно из самых высоких мест среди Рэнглеров (Wrangler), но навыка в искусстве передавать знания другим ещё не приобрёл. Такие партии студентов с репетиторами во главе не ограничивают свои передвижения только Англией или островом Великобритания. Известно, что порой они доезжали аж до Дрездена. Мы решили обосноваться в каком-нибудь маленьком городке во Франции и в конце концов остановили свой выбор на Динане в Бретани. Иногда такая компания достигает довольно внушительных размеров; когда в подобное путешествие отправляется первоклассный репетитор, что бывает нечасто, он берёт с собой всю свою «команду», и частенько среди его учеников имеется бакалавр, «классик» или математик. Нас было мало, всего пятеро, считая репетитора. Назначили день для встречи в Динане. Самый короткий путь к этому городу лежит через Саутгемптон, но, желая посетить живописный старинный город Руан, я пересёк Ла-Манш в Фолкстоне и проехал через всю Нормандию и Бретань. Путешествие по этой последней не относится к числу самых пленительных моих дорожных воспоминаний, – дилижансы двигались со скоростью пять миль в час за вычетом остановок, а местность была настолько неинтересной, как будто её создал какой-нибудь «подёнщик природы»*. Не оправдавшиеся надежды насладиться пейзажем заставили меня занять место en banquette**, и я путешествовал как самый настоящий человек из народа: завтракал в погребках вместе с кондуктором, поглощая cafe au lait, или вернее lait au cafe*** на три су; болтал с английским лоцманом, который каким-то образом оказался вне своей стихии, забравшись так далеко на сушу, но владел французским лучше многих более утончённых своих соотечественников; засыпая по ночам на жёстких сиденьях империала****, ставил ноги на шляпы коммивояжёров с разбойничьими ухватками, и они, проснувшись, осыпали меня бранью, я же встречал её со спокойствием, которое мгновенно создало мне репутацию англичанина, что, пожалуй, было к лучшему, потому что уважение к le boxe***** удерживало их от перехода от слов к более решительным действиям. Но несмотря на всё это, я был вынужден взяться за карманное издание Гомера, не доехав до Динана. Впервые я начал читать «Одиссею» полностью, с самого начала. Она захватила меня, как старинный роман, и невольно напомнила мне тот мальчишеский пыл, с которым я в первый раз читал «Робинзона Крузо». Как можно предположить, я не прорабатывал её очень тщательно, поскольку у меня не было с собой ни «Lexilogus» Бутмана******, ни «Греческого лексикона» Скотта и Лидделла. Все неясные слова и отрывки, с которыми я сталкивался тогда и в течение последующего месяца на Джерси, я отмечал, чтобы навести справки позднее, и по возвращении в Кембридж нашёл всё это в словарях и справочниках оптом, – образ действий, ведущий к чему угодно, но только не к приобретению точного знания, как я на горьком опыте убедился на Трайпосе. Но в то время я об этом не задумывался. Книга меня просто очаровала, и, когда мы прибыли в Динан, я словно очнулся и с содроганием подумал о предстоящей мне математике.

* «подёнщик природы» – «…мне думалось, не сделал ли их какой-нибудь подёнщик природы, и сделал плохо, до того отвратительно они подражали человеку» (У. Шекспир, «Гамлет», акт III, сцена II, перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник).
** en banquette (фр.) – на многоместной скамье.
*** cafe au lait, или вернее lait au cafe (фр.) – кофе с молоком, или вернее молоко с кофе.
**** империал – места для пассажиров на крыше кареты.
***** le boxe (фр.) – бокс.
****** Бутман (Philipp Karl Buttmann, 1764 – 1829) – немецкий учёный, автор трудов по филологии древнегреческого языка, в том числе «Lexilogus» – исследования трудных слов, встречающихся в поэмах Гомера и Гесиода, которое было переведено на английский.

Но в Динане не оказалось и следа нашей компании. Они как сквозь землю провалились. Поскольку гостиницы были немногочисленны, а весь городок можно было легко обойти, я вскоре в этом убедился, не прибегая к обычной замене Провидения в континентальных городах – полиции. Я подождал ещё дня два-три, тем более что окрестности города были прелестны, а затем, крайне озадаченный, отправился в Сен-Мало (кстати говоря, в этом маленьком грязном городишке находится, или по крайней мере находилась тогда, одна из лучших гостиниц в Европе) и сел там на корабль до Саутгемптона. На острове Джерси у нас была часовая стоянка. Я сошёл на берег с одним из офицеров, мы сыграли две партии в бильярд и возвратились на борт, корабль уже готовился к отплытию, как вдруг откуда ни возьмись появился мой репетитор и поспешно заявил – для долгих объяснений времени не было – что они увидели, как грязно в Сен-Мало, и решили вообще не ехать в Динан, а Джерси такое милое местечко, вот они и решили обосноваться здесь. Джерси был как раз тем местом, где мне оставаться не хотелось, поскольку я был наслышан о богатых возможностях, которые он предоставляет для  ничегонеделания. Но всё это произошло в одно мгновение, и не успел я и рта раскрыть, как оказался на берегу вместе со своим багажом. Пройдя десять шагов, мы встретили очень красивую женщину, потом другую, потом я заметил третью в каком-то магазине; тут-то я и понял, что для того, чтобы поселиться на Джерси, была ещё одна причина, в нашем разговоре неупомянутая.
Вне всякого сомнения, этот маленький остров – средоточие женской красоты; сомневаюсь, что какое-нибудь другое место на земле может превзойти его в этом отношении. Нет там недостатка и в других удобствах и украшениях жизни. Поскольку он очень важен для Англии на случай войны с Францией, его старательно лелеют. В итоге его обитатели пользуются выгодами как свободной торговли, так и протекционизма, – выращенное зерно они продают в Англии по протекционистским ценам, а для собственного потребления беспошлинно импортируют его с континента. Французские вина, перчатки и шелка они покупают по французским ценам, не платя пошлины. Температура воздуха на острове круглый год очень приятная и постоянная; ландшафт по понятной причине разнообразием не отличается, ведь наибольшая протяжённость Джерси всего двенадцать миль, но он очень красив. Здесь можно нанять хороших верховых лошадей, – феномен, который существует в немногих точках мира. Короче говоря, это на редкость славное местечко, где человек может от души насладиться своим досугом, и одно из наихудших для тех, кто пытается заниматься учёбой. Основным занятием местных жителей, похоже, является игра в бильярд, и они охотно распространяют эту практику среди приезжих. Прелесть пейзажа и дешевизна отличных наёмных лошадей искушают проводить в седле половину дня; благоуханный и расслабляющий воздух побуждает рано отправляться на покой. Мне повезло, что не прошло и месяца, как я разругался со своим репетитором, и это послужило мне хорошим предлогом покинуть эту компанию и остров; в противном случае с экзамена на степень по математике я бы и вправду вышел «беспёрым двуногим»*.

* «беспёрое двуногое» – «когда Платон дал определение, имевшее большой успех: «Человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев», Диоген ощипал петуха и принёс к нему в школу, объявив: «Вот платоновский человек!» (Диоген Лаэртский, «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», кн. 6, перевод М.Л. Гаспарова).



Глава 17
Пудинг из опилок с балладным соусом

;;;;;;;;;; ;; ;;;;;;; ;;;;;;; ;;;
;;;;;;;; ;; ;;; ;;;;;;;;; ;;;;;;;;;.

;;;;;;;;;;;;; (др.-греч.). - В соответствии с печальным редзнаменованием,
Наши уроки были соразмерны страданиям.

«Происхождение математики».

По возвращении в Кембридж ближе к концу июля мне посчастливилось попасть в «команду» превосходного репетитора, выпускника одного из «малых колледжей». У него было всего шесть учеников, и все они выпускались в этом году, причём пятеро из них были «низкопредметниками». Во время своего пребывания на Джерси я только ещё раз прошёл алгебру и теперь, начав заниматься плоскостной тригонометрией, решительно взялся за этот кошмар большинства «классиков» – подготовку к Математическому Трайпосу (Mathematical Tripos).
Когда был введён Классический Трайпос (Classical Tripos) (а это произошло весьма недавно – в 1824 году), в качестве необходимого условия для участия в нём сочли нужным оговорить, что предварительно кандидаты должны «получить степень с отличием по математике», что в данном случае звучит несколько курьёзно, поскольку для большинства из них это означает место среди Младших Оптим (Junior Optimes) – самого низшего класса. Сама идея этого ограничения, возможно, была подсказана условием, существовавшим ещё до этого и касавшимся присуждения Медалей Канцлера (Chancellor's Medals), кандидаты на которые должны были получить как минимум Старшую Оптиму (Senior Optime). Таким образом, Математический Трайпос фактически стал одновременно мерилом академических достижений для «математиков» и способом заработать допуск для «классиков», так как последних совершенно не волновало, окажутся ли они на одно или на двадцать мест выше или ниже в списке Младших Оптим; даже попадание или непопадание в Старшую Оптиму обычно мало что значит для «классика», если только он не является кандидатом на одну из Медалей Канцлера, поскольку по сравнению с местом, занятым на втором Трайпосе, это не играет никакой роли. Учитывая трудности, с которыми сталкивается большинство «классиков» при подготовке к экзамену по математике, и чуждость для них этого предмета, вполне очевидно, что выполнять свою функцию экзамена на допуск Математический Трайпос сможет лишь в том случае, если стандарт Младшей Оптимы будет очень низок по сравнению с тем, что ожидается от студентов, претендующих на достижения в математике и на степень с отличием по этой дисциплине. Вопросы по «низшим предметам»* содержатся, главным образом, в работах первого дня экзамена, но их достаточно для того, чтобы студент, который изучал только «низшие предметы», но изучил их отменно, мог попасть в Старшую Оптиму и даже занять там не последнее место. И порой это действительно случается, если удача благоволит к претенденту на степень с отличием по классической филологии, который изучал математику лишь затем, чтобы проскочить к Классическому Трайпосу. Но, поскольку по самому обширному из этих предметов даётся не больше шести-семи вопросов, несчастный, который потратил какое-то время на изучение одного из них, может всё-таки не ответить ни на один вопрос по нему. Если студент проваливается, то есть не набирает проходного балла, его виды на членство в колледже (Fellowship) обращаются в прах, потому что стипендиаты Тринити (Trinity Scholars), провалившиеся на экзамене, теряют свои стипендии. Человек десять-пятнадцать, едва-едва дотянувшие до стандарта, то есть сдавшие не настолько плохо, чтобы провалиться, но и не настолько хорошо, чтобы быть помещёнными в список отличий, оказываются в «бездне» (gulf) – так это называется в просторечии (экзаменаторы пользуются выражением «разрешено присвоить степень»): им присваивают степени, но не печатают их фамилии в «Кембриджском календаре», и в то время их также не допускали к Классическому Трайпосу. Таким образом, для студента одного из «малых колледжей» оказаться в «бездне» почти так же плохо, как провалиться, потому что это тоже уничтожает его шансы на членство, а вот угодивший в «бездну» стипендиат Тринити свою стипендию не теряет.

* «низшие предметы», которые готовят, чтобы попасть в Младшую Оптиму, включают в себя первые четыре книги Евклида, а также шестую и одиннадцатую; алгебру, включая логарифмы; плоскостную тригонометрию, конические сечения, первые три раздела книги Ньютона, статику, динамику, гидростатику и оптику, насколько это возможно без дифференциального исчисления, часто – сферическую тригонометрию и несколько реже – основы астрономии (прим. автора).

В то время это требование получения «классиками» степени с отличием по математике было, так сказать, великим вопросом университетской политики. Жалобы страдальцев могут быть кратко сформулированы следующим образом: «Это ограничение несправедливо по отношению к нам и ставит «математиков», для которых аналогичных требований не предусмотрено, в более выгодное положение. Правда, им приходится сдавать Предварительный экзамен (Little-Go), но все признают, что главная его трудность заключается в Пэйли (Paley), который труден для нас так же, как для них. Классическая часть этого экзамена бывает задана заранее и известна во всех подробностях задолго до него; это не более того, что человек со знаниями обычного школьника может подготовить за шесть недель; провал на этом экзамене не является чем-то непоправимым, а если студент проваливается (что случается очень редко) на первом Предварительном экзамене, он может сдать его в октябре, и это не ставит под удар его виды на будущее; и, наконец, этот экзамен имеет место в середине университетского курса и оставляет студенту-«математику» последние и самые важные двадцать месяцев для занятий его излюбленными предметами. В то же самое время, груз экзамена на степень с отличием по математике давит на нас именно тогда, когда нам более всего необходимо заниматься «классикой». Он очень обширен по охвату предметов и очень ограничен по количеству вопросов из каждого из них, поэтому, чтобы набрать нужное количество баллов, мы вынуждены готовить в два, а то и в три раза больший объём материала, чем это было бы необходимо, если бы области, из которых будут вопросы на экзамене, были более точно очерчены заранее, или если бы работы по «низшим предметам» были больше по размеру. Если из двух студентов, равных по своим способностям и знаниям в «классике», один обладает лучшими математическими способностями, чем другой, и поэтому может подготовить математику за четыре месяца, в то время как его сопернику потребуется для этого восемь, он получает перед ним преимущество в четыре месяца, которые может употребить на то, чтобы отшлифовывать свою «классику», так что в испытание по классической филологии вводится не относящийся к делу и несправедливый фактор. Если изучение какой-либо области знания и даёт право на привилегии, то как раз нашей, потому что, поступив в университет, мы продолжаем учёбу, в то время как многие «математики» только там её и начинают. Человек, начавший изучать математику одновременно с поступлением в университет, может стать Рэнглером (Wrangler). Но ни один из тех, кто прибыл в него, зная лишь начатки греческой грамматики, никогда не завоёвывал себе места ни в одном из классов Трайпоса. «Классик», провалившийся на экзамене по математике, теряет в том, что касается компенсации материальных затрат, плоды своего десятилетнего, если не больше, труда; «математика» никто не заставляет ставить под угрозу плоды его четырёхлетнего. Немалой обидой, хотя и не столь заметной по сравнению с некоторыми другими, является и то, что мы идём на этот экзамен, чтобы быть побитыми – наши имена публикуют в списках на месте «деревянной ложки» или чуть выше, и это на экзамене, который мы сдаём исключительно ради того, чтобы получить допуск к другому экзамену, хотя считается, что единственное его назначение – быть мерилом академических достижений, и это на самом деле так и есть для большинства его участников.
И всё же мы не жаловались бы на эти изъяны, если результат принудительного изучения математики себя бы оправдывал. Однако мы не только не видим никакой пользы для нашего умственного развития, которая проистекала бы из этого курса, а напротив, чувствуем, что действие его вредоносно. Мы бьёмся над замысловатыми теоремами, истинность которых охотно признаём, но не видим в них ни красоты, ни интереса. Разум отказывается воспринимать тошнотворную дозу, которую мы заталкиваем в свою память. Мы забываем «классику», не учась при этом математике. О том, что нам удаётся подготовить к экзамену, нельзя с полным правом сказать, что мы это знаем – мы просто учимся производить определённые действия, и, как только проходим ужасное испытание, для которого это нужно, всё выученное тут же извергается вон. Нашей первейшей задачей становится как можно скорее выбросить всё это из головы, чтобы она могла восстановить свой классический настрой».
На что доны-математики ответили бы – если бы вообще соизволили высказаться в устной или письменной форме, поскольку многие из них, чувствуя себя хозяевами положения, до объяснений не снисходят: «Целью университета является не вознаградить выдающийся талант в какой-либо узкой области, а предоставить полное и доскональное образование для умственных способностей. Математика столь же необходима для воспитания и развития рассудка, как «классика» – для воображения. Если для многих изучение математики начинается только после поступления в университет, тем больше у нас оснований компенсировать упущение публичных школ, которые, как это хорошо известно, пренебрегали и продолжают пренебрегать математикой. И именно то обстоятельство, что начатки математической науки приходится постигать уже здесь, как раз и делает этот предмет таким ненавистным для «классиков», по сравнению с языками, первоначальные трудности которых они преодолели давным-давно. Если они потрудятся припомнить начало своих школьных лет, они обнаружат, что страдали тогда над грамматикой и бессмысленными стихами на классических языках так же, как сейчас – над корнями и косинусами. Чтобы овладеть тем небольшим объёмом математики, который необходим, чтобы попасть в Младшую Оптиму, студенту потребуется самое большее девять месяцев из тридцати девяти, которые составляют университетский курс на степень бакалавра. Если после честных и усердных стараний овладеть им и бывают случаи провала, то они являются исключениями и проистекают от нервозности, невезения и других причин, точно таких же, как те, что порой отбрасывают кандидата на одну из Медалей Канцлера во Второй класс Трайпоса, и от которых невозможно уберечься ни при какой системе сдачи экзаменов. Более того, обязательное изучение математики даёт двойное моральное преимущество. Во-первых, оно обуздывает самонадеянность «классиков», которые склонны считать, что их знания обязательны для всех и являются единственным мерилом ума и способностей, путём демонстрации их собственной несостоятельности в столь же обширной и важной области интеллектуальной деятельности. Во-вторых, необходимость преодолеть трудности и выполнить неприятную задачу с помощью настойчивости и упорства даёт урок терпения  и уверенности в своих силах, который может очень пригодиться в последующей жизни!»
Полагаю, что члены Сената (Senate), поддерживающие это ограничение, посчитали бы вышесказанное вполне верным кратким изложением своих аргументов в его защиту. Спор этот можно вести очень долго, потому что нелегко найти судью одновременно и компетентного, и беспристрастного. Человеку с природным талантом к математике трудно поставить себя на место того, кто не обладает соответствующими способностями и питает к ней природное отвращение, чтобы оценить эффект от её обязательного изучения этим последним. С другой стороны, «классик» не имеет права заявлять, что математика для него бесполезна, не попытавшись сделать всё от него зависящее, чтобы её изучить. Я могу с полным правом утверждать, что сделал это. Моё первоначальное знакомство с Евклидом и алгеброй состоялось ещё в школе; затем я кое-как прошёл курс математики в Йельском колледже, так и не почувствовав, что получил от этого хоть какую-то пользу; затем я взялся за алгебру с самого начала во время триместра, предшествовавшего моим первым майским экзаменам в Тринити, и потерпел почти полную неудачу; в дальнейшем я возобновлял свою атаку на этот предмет ещё трижды, в последний раз – на протяжении шести месяцев подряд, и преуспел настолько, что сумел достичь своей цели и получить степень с отличием, – поэтому я со всей справедливостью могу сказать, что такая попытка была мною предпринята. И со всей правдивостью должен добавить, что в том, что касается интеллектуальной дисциплины или умственного развития, очень большая часть затраченного времени – и уж конечно практически всё, которое ушло на математический анализ – была потрачена мною впустую. Но поскольку единичный случай, какому бы тщательному исследованию он ни подвергся, может оказаться нетипичным и не подпадающим под общие правила, давайте внимательно рассмотрим точку зрения сторонников обязательного изучения математики до самого окончания университетского курса, а также влияние двух курсов, классического и математического, на развитие различных способностей.
Основополагающее утверждение о том, что математика развивает способности к рассуждению, а «классика» – к воображению (или же, как иногда говорят, «классика» учит изяществу, а математика – точности), является одним из тех стереотипных высказываний, которые огромное большинство людей принимает на веру, но которые не выдерживают внимательного рассмотрения. Фактически, оно не даёт верной характеристики ни одной из этих областей знания. Крайне сомнительно, что непосредственное изучение чего бы то ни было может развить способности к воображению – увеличить их изначальный запас, которым индивидуум обладает от природы, или привить их тому, у кого они отсутствуют. Если и существует наука, изучение которой вело бы к такому результату, то это, безусловно, не «классика», которая скорее развивает критический взгляд на предмет и подражание чужим образцам, а не создание чего-то нового. Если понимать воображение как изобретательность или самобытность, то оно имеет большее отношение к изучению математики; и если эту изобретательность, которая проявляется в решении задач и т.д., можно развить путём занятий и тренировок у тех, кто лишён её от природы, тогда следует говорить, что как раз математика, а не «классика», развивает воображение. Утверждение о том, что изучение «классики» воспитывает воображение, – другое дело, и я считаю, что оно соответствует истине. Такие занятия прививают вкус и стиль, их роль по сути своей эстетическая. Если меня спросят, какая от них польза, я в первую очередь назову это, а во вторую – то, что обычно приписывается математике – точность и аккуратность в рассуждениях. То, что математические теоремы в большинстве случаев являют собой образцы идеальных доказательств и безупречных умозаключений, говорит в этом отношении скорее не за них, а против. Как общее правило, в математических умозаключениях нет оттенков: доказательство является либо истинным, либо ложным. Правда, иногда к нему можно прийти разными путями, но это отдельные процессы, а не видоизменения одного и того же. Двум главным видам рассуждений, которые встречаются в практической жизни и нам необходимы, – распознанию квазисинонимов* и оценке вероятности – математика не учит. Тонкости и нюансы классических языков, в особенности греческого синтаксиса, гораздо более пригодны для того, чтобы научить точности в её практическом аспекте.

* Квазисинонимы – слова, близкие по значению, но взаимозаменяемые не во всех контекстах (синонимы должны быть взаимозаменяемы в любом контексте).

Каковы же тогда качества ума, которые наиболее необходимы и наиболее задействованы при изучении математики? Оставляя в стороне уже упомянутую изобретательность, которая, как многие, наверное, согласятся, является скорее предпосылкой, чем результатом её успешного изучения, на этот вопрос я бы ответил так: это последовательность и сосредоточение, и я полагаю, что тем, кто не способен изучить математику, как правило, не хватает именно этих качеств. Что касается меня, то самые большие мои затруднения при изложении какой-либо темы всегда бывают связаны именно с недостатком упорядоченности и систематической последовательности идей, – мне трудно решить, какая мысль должна идти первой и как соединить разные разделы. Это настолько характерно для меня, что, когда я был моложе, обычно писал сочинения фрагментами, которые затем соединял вместе, как получалось; и даже теперь, о чём бы я ни писал, мне постоянно приходится выбрасывать что-то, имеющее отношение к предмету, просто потому, что не удаётся найти подходящего места, куда бы это вставить. Ещё одна большая трудность – это недостаточное сосредоточение, неспособность фиксировать внимание на одном предмете за раз до тех пор, пока я с ним не покончу. При этом одной из существеннейших черт математического доказательства является систематическая последовательность шагов, которые идут один за другим в определённом порядке; расстройте этот порядок, и доказательство будет не просто искажено, а полностью уничтожено. Правда, иногда, когда ответ известен заранее, можно начать с обоих концов и продвигаться, пока они не встретятся, но и тогда это движение в обе стороны имеет упорядоченный и методический характер. В равной степени справедливо и даже естественным образом вытекает из этого то, что математическое доказательство требует сосредоточенного и безраздельного внимания; другое дело «классика», в которой вы можете прочесть отрывок с непонятной строкой или предложением, перескочить через него и идти дальше, а позже вернуться к этому затруднению.
Но в таком случае возникает естественный вопрос: если такие в высшей степени желательные качества, как последовательность и сосредоточение, особенно сильно задействованы в математике, то разве её изучение не является исключительно полезным? Я не склонен преуменьшать трудности, связанные с поиском ответа на этот вопрос, и едва ли могу надеяться, что мой ответ удовлетворит читателей, потому что он не вполне удовлетворяет даже меня самого. Будучи твёрдо убеждён в том, что вся математика, которую я изучил после определённого предела, была пустой тратой времени, я всё же не могу объяснить так внятно, как мне хотелось бы, почему так произошло со мной и происходит со всеми людьми со сходными особенностями интеллекта.
Одно лежит на самой поверхности и сразу бросается в глаза – непреодолимое отвращение к изучению математики, которое чувствует человек, принадлежащий к этому классу (а я включаю в него не только тех, кто, как я, еле-еле протиснулся через этот экзамен, но и тех, кому за счёт чистой зубрёжки или везения удалось попасть в Старшую Оптиму). Он не может внушить себе, что это занятие ему интересно. Когда ему удаётся совершенно правильно вывести длинную формулу, он не чувствует такого удовлетворения, как тогда, когда ему удаётся сочинить хорошие стихи на классическом языке, или сделать изящный перевод, или написать эссе, которое ему нравится. Единственное, что его радует – это что ему удалось написать всю эту ерунду. Это отвращение невозможно полностью объяснить уязвлённым тщеславием или подавленностью из-за отсутствия успехов, потому что во многих случаях оно лишь усугубляется по мере продвижения вперёд. Меня никогда так не тошнило от одного только вида книги по математике, как перед самым экзаменом на степень, когда моё знание этой дисциплины было лучше, чем когда-либо до или после, – если только слово «знание» применимо к количеству математики, которое требуется для того, чтобы пройти в Младшую Оптиму. Но истина заключается в том, что такой человек никогда не знает и не может знать математику по-настоящему. Чужеродный материал, который разум заставили воспринять насильно, никогда не ассимилируется и не становится его органичной составляющей, никогда не вспоминается бессознательно и не становится частью привычных ассоциаций. Он лишь временно удерживается на месте путём непрекращающихся умственных усилий; как только они ослабевают, он пропадает, и разум не делает никаких попыток удержать его. На экзамен по математике такой человек смотрит как на своего рода сражение с экзаменаторами, в котором он должен, в зависимости от обстоятельств, попасть в Младшую или в Старшую Оптиму с наименьшими затратами труда и хлопот; случись ему занять высокое место в Старшей Оптиме и оставить многих позади, он, конечно же, радуется, но воспринимает это скорее как шутку над экзаменом, как некую иронию судьбы, – везение, но совсем не повод для гордости. Известны случаи, когда студенты-«классики»  с помощью счастливого сочетания труда и удачи занимали места в самом верху списка Старшей Оптимы, опередив при этом нескольких кандидатов в Рэнглеры, а на экзамене на членство в Тринити девять месяцев спустя не делали по математике ничего вообще. И не только прогресс в этом чуждом им по духу деле является медленным, мучительным и труднодостижимым, он ещё отнюдь не укрепляет ум ученика для более родственных ему занятий, а напротив, ослабляет и разбалансирует его. Корпение над математикой не только утомляет, но и безнадёжно запутывает не-математика, доводя его до состояния, при котором невозможно никакое  умственное усилие. Общей жалобой со стороны студентов, готовивших математику для экзамена на стипендию Тринити (Trinity Scholarship) или проходивших через ещё более длительное испытание этим предметом для Сенат-Хауса (Senate-House), было то, что им требовалось потом несколько дней, чтобы восстановить умственную работоспособность и настрой для дальнейших занятий «классикой». В самом деле, прохождение курса математики не-математиком всегда кажется попыткой привить разуму новые свойства, а не развить те, которые уже имеются. Вне всякого сомнения, способность изучить математику по-настоящему является pro tanto* преимуществом, а если человек при этом ещё и обладает необходимыми данными для того, чтобы стать хорошим филологом-классиком, то вполне очевидно, что такой ум более ценен, чем тот, который пригоден для одной лишь классической филологии. Но если человек не обладает такими способностями и после нескольких бесплодных попыток и восьми-девяти месяцев заключительной зубрёжки способен достичь всего лишь Младшей Оптимы, quaere**, разве он не с большей пользой потратил бы это время, занимаясь тем, что ему больше по вкусу и в чём он смог бы добиться несравненно больших успехов? К тому времени, когда юноша достигает возраста восемнадцати-девятнадцати лет, – при условии, что он получил более-менее приличное подготовительное образование – он уже успевает понять, к чему способен, а к чему – нет, и в чём заключаются его сильные стороны, поэтому наиболее целесообразным с точки зрения экономии сил индивидуума является максимально полное использование тех способностей, которые у него имеются в наличии.

* pro tanto (лат.) – пропорционально, соответственно.
** quaere (лат.) – спрашивается.

Аргументам морального характера в пользу математики, хотя некоторым они и могут показаться насмешкой, я склонен со всей серьёзностью придавать большое значение. Я с готовностью признаю, что студенты-«классики», обожающие свой излюбленный предмет, гордые своими высокими достижениями в нём и считающие их вершиной, которую невозможно превзойти, часто поддаются соблазну смотреть на классическую филологию как на единственное и величайшее мерило ума и способностей, и для них может оказаться благотворным выйти в другую интеллектуальную область и обнаружить, что в ней они не более чем дети. В равной степени следует признать пользу, проистекающую от длительного преодоления трудностей и выполнения неприятной обязанности. Прикладываемые при этом усилия учат терпению во время этих занятий и придают здоровую уверенность в себе по их завершении. Но не следует забывать, что здесь присутствует и моральный вред. В качестве такового можно назвать серьёзную угрозу душевному равновесию, которую причиняют математические невзгоды. Вызываемые ими сварливость и раздражительность стали притчей во языцех; и в самом деле, всегда можно было сказать, находится ли студент-«классик» в процессе подготовки к экзамену по математике, просто понаблюдав за его поведением. Нужно упомянуть также и об общем чувстве несправедливости, как будто нас приносят в жертву «математикам», а обязательная сдача экзамена по математике – это нечто вроде премии или охранной грамоты для них за наш счёт, и в некоторых случаях страсти накалялись настолько, что дело доходило чуть ли не до личной вражды. Я сам слышал, как один студент сказал, что ему хочется выйти во двор и пнуть первого попавшегося «математика».
Несомненным и неоспоримым следствием этого ограничения на доступ к экзамену на степень с отличием по классической филологии в Кембридже является то, что определённое количество студентов не притязает на степень с отличием вообще. Как правило, это не самые лучшие «классики», потому что в их случае на кон поставлено столько, что ради этого стоит приложить большие усилия, а те, кто мог бы занять места в конце списка Первого класса или в начале Второго. Допустим, такой студент более-менее регулярно занимался два с половиной года, и примерно в то время, когда студенты на курс старше него готовятся вот-вот испытать судьбу, он начинает серьёзно размышлять о своих собственных перспективах и видах на будущее. Он спрашивает совета у своего репетитора, и тот говорит: «Вы сможете попасть в Первый класс, если будете работать; для этого вам нужно в течение следующего года заниматься по столько-то часов в день». Студент отправляется к своему репетитору по математике, чтобы узнать, сколько времени потребуется на подготовку к «степени с отличием по математике». Тот, после необходимой проверки глубины невежества своего ученика, сообщает ему, что понадобится столько-то часов ежедневно на протяжении двух или трёх триместров. С этим известием наш третьекурсник отправляется обратно к репетитору-классику, который отвечает: «Если дело обстоит так, если вы должны будете выбросить столько времени на математику, ваш Первый класс окажется под угрозой, так что в целом я советовал бы вам выпускаться со степенью без отличия. Если нет полной уверенности, что удастся добиться отличия Первого класса, нет смысла проходить через все тяготы подготовки к экзамену по математике, рискуя угодить потом во Второй класс» (у самого репетитора, вероятно, сохранились живейшие воспоминания о своих собственных мучениях, в результате которых ему удалось оказаться на восемь или десять мест выше «деревянной ложки»). Ученик следует его совету, прекращает готовиться к экзамену на степень с отличием и выпускается с обыкновенной степенью, иначе говоря, весь свой последний год в колледже не делает ровно ничего.
Я сказал, что это неоспоримо. Однако утверждают, что это компенсируется значительным увеличением численности участвующих в Математическом Трайпосе за счёт тех, кто без этого принудительного ограничения в нём не участвовал бы. Но у нас есть веские основания сомневаться, что эти добровольцы поневоле делают Математическому Трайпосу такую уж большую честь или приносят хоть какую-то пользу. Совершенно очевидно, что они понижают стандарт этого экзамена, то есть стандарт его низших мест, и, возможно, именно поэтому его низшие места так мало ценятся по сравнению с соответствующими местами Классического Трайпоса, например, Старшая Оптима по сравнению со Вторым классом по «классике». Если бы Математический Трайпос ограничивался одними лишь «математиками», разрыв между стандартом для Рэнглеров и прочих классов стал бы меньше, а низшие места на этом экзамене считались бы более почётными, чем теперь, и больше бы соответствовали аналогичным местам Классического Трайпоса.
Какой же вывод можно сделать из вышесказанного? Значит ли это, что для обширного класса студентов математика не только бесполезна, но и вредна, и что её следует полностью изгнать из их образования? Что в Кембриджском университете было бы желательно снять все ограничения на участие в Классическом Трайпосe и разрешить «классикам» сдавать экзамен на степень, не изучив ни строчки из математики? Ни в коем случае. Ни один студент, изучающий свободные искусства*, не должен оставаться без некоторого опыта в такой своеобразной и обширной области интеллектуальной деятельности, как математика, даже если этот опыт у него никогда не перерастёт в знание. Необходимо также помнить, что мальчик не может ещё верно судить о том, к чему он способен, а к чему нет, и лишь в более зрелом возрасте студент имеет возможность делать выводы о свойствах и развитии своего ума, выбрать его сильную сторону и отбросить то, что не даёт плодов. Я склонен думать, что при условии, если мальчик начинает изучать мёртвые языки в возрасте одиннадцати-двенадцати лет (а это достаточно рано), он вполне может начать изучать Евклида на год позднее, а алгебру в четырнадцать-пятнадцать лет, и начиная с этого возраста в течение двух или трёх лет посвящать математике столько времени, сколько сейчас обычно посвящается ей в наших американских колледжах, то есть от четверти до трети учебного времени. Но если по истечении этого периода окажется, что успехи его малы и интереса к этой науке он не проявляет, ему следует предоставить возможность сдать выпускной экзамен по низшим разделам математики и в возрасте восемнадцати лет распроститься с точными науками. Здесь, опять-таки, необходимо помнить, что математика математике рознь. То, что геометрия, как правило, более популярна и легче усваивается, чем математический анализ, – факт, хорошо знакомый всем, кому приходилось иметь дело с образованием, основанным на изучении свободных искусств. Своё простейшее выражение эта истина находит в предпочтении, которое оказывают Евклиду перед алгеброй школьники и первокурсники, а также в том, что в нём они быстрее продвигаются вперёд. Большие возможности, которые открывает овладение математическим анализом, делают его более предпочтительным для тех, у кого имеются высокие математические амбиции, но в качестве фиксированного элемента общего образования ему следует предпочесть геометрию.

** свободные искусства – семь «свободных искусств», изучение которых лежит в основе концепции западноевропейского университетского образования, которая сформировалась в средневековье и уходит корнями ещё глубже, в античность. В Древнем Риме «свободными искусствами» называли занятия, достойные свободного человека, в отличие от физического труда, которым занимались рабы. В средневековых университетах свободные искусства делились на тривий (Trivium) – грамматика, риторика, диалектика, и квадривий (Quadrivium) – музыка, арифметика, геометрия, астрономия. Изучение тривия предшествовало изучению квадривия.

Что же касается курса, наиболее желательного для Кембриджа, то хорошо известно, что многие молодые люди поступают в университет, не имея никаких знаний по математике, кроме очень незначительного объёма алгебры и Евклида. В отдельных колледжах существует мудрое установление экзаменовать студентов по истечении первых восьми месяцев учёбы по этим низшим дисциплинам с добавлением плоскостной тригонометрии; таким образом, новичку даётся достаточно времени, чтобы овладеть начатками этих наук, не пренебрегая при этом «классикой». К этому сроку студент с помощью своего репетитора уже успевает как следует попробовать свои силы в математике и выяснить, сможет ли он продолжать занятия ею с пользой и удобством для себя, или же не сможет. Поэтому было бы справедливо и полезно для всех заинтересованных лиц сдавать математику в ходе Предварительного экзамена (Little-Go); иными словами, нужно требовать на нём от всех студентов такого объёма знаний по низшей математике, который мог бы считаться необходимым минимумом, а затем предоставить «классикам» изучать их собственную область и совершенствоваться в ней без помех на протяжении последних полутора лет.
Главными трудностями, на которые жаловались тогда «классики», было, во-первых, то, что требования для экзамена на степень с отличием по математике были слишком расплывчатыми, так что нельзя было с точностью рассчитывать на его сдачу, и, во-вторых, то, что он проходил как раз в самое неудобное для них время. Первое из этих двух зол было в значительной степени исправлено через несколько лет, и вполне вероятно, что и вторую жалобу сумеют устранить в не столь уж отдалённое время.
После объявления результатов экзамена на стипендию (Scholarship examination) многие друзья советовали мне отказаться от участия в экзаменах на степень с отличием и, так сказать, выйти из игры красиво и с гордо поднятым флагом. Но у меня было несколько мотивов для того, чтобы попытаться получить степень с отличием. Отчасти причиной были рыцарские побуждения: мне хотелось дать одному-двум студентам, которых я опередил на экзамене на стипендию, шанс поквитаться со мной на Трайпосе. Более существенной причиной было естественное любопытство: мне хотелось испытать свои знания и с большей точностью узнать, какое положение я занимаю среди других «классиков». Отчасти из-за недостатков предшествующей подготовки, отчасти из-за нерегулярных и часто прерывавшихся занятий, состояние моей «классики» было крайне неровным: в некоторых отношениях она была очень хороша, зато в других её едва хватило бы на то, чтобы вообще попасть в список степеней с отличием. Ни я сам, ни другие не могли с точностью определить моё вероятное место, а вердикт репетитора по «классике», вынесенный прошлой зимой, уже до некоторой степени не оправдался. Более того, мне действительно очень хотелось получить отличие Первого класса, и хотя я не собирался рисковать ради него здоровьем, но считал, что оно стоит труда и риска провалиться. Но более всего здесь сыграло роль задетое самолюбие. Общее мнение склонялось к тому, что я не смогу сдать этот экзамен. То есть, как сказал репетитор по математике, в «команде» которого я безуспешно пытался заниматься ею прошлым летом, «не то чтобы вы были неспособны сдать его, просто вам надоест, вы пресытитесь и забросите работу до срока». Вот по этой-то причине я и принял решение сдать его обязательно. Из своей поездки на Джерси я вывез только открытие, что окреп достаточно, чтобы ездить верхом, и это послужило мне достаточным утешением за все математические злоключения. После трёх, четырёх, пяти утренних часов, потраченных на зубрёжку, нервотрёпку и переписывание, каким огромным наслаждением было сесть на чистокровную кобылу и скакать галопом по гладкому, как ковёр, дёрну, которого не увидишь больше нигде, кроме Англии. Обычно меня сопровождал один мой друг, который не собирался сдавать экзамен на степень с отличием, но остался на эти длинные каникулы в колледже, чтобы изучать древнееврейский, как говорил он сам, – хотя злые языки утверждали, что совсем по другой причине.
Но даже вновь обретя своё любимое развлечение после трёх лет воздержания от него, было трудно не пасть духом под бременем математики. Ощущение было в точности такое, как будто бы ешь опилки. Мой разум не извлекал ни удовольствия, ни пищи из тех неудобоваримых предметов, которые ему подсовывали, и это притом, что я работал не более четырёх часов в день, порой даже меньше. Но эти несколько часов изматывали меня так, как не измотало бы и вдвое большее время, потраченное на занятия, более родственные моей душе. Предположительно у меня оставалось время для «классики», и мой друг из Пемброка, который руководил теперь славной маленькой «командой» из трёх или четырёх репетируемых, умолял меня присоединиться или, по крайней мере, приходить на их экзаменовки, которые происходили по субботам. Но я был вынужден отклонить это предложение. Чтобы сохранить в себе достаточно сил для того, чтобы пройти через Сенат-Хаус, мне было необходимо воздерживаться от любого систематического и напряжённого труда в течение остального дня. Было также желательно как можно больше отдыхать. Я перечитал горы старинных баллад и романтической поэзии – Мазеруэлла*, Шелли, мисс Баррет**, иногда – Гомера, и старался как можно дальше оторваться от неприятных каждодневных трудов с иксом и игреком, воспаряя в воздушную страну фантазии и рифмы. И всё же сама человеческая природа противилась тому, чтобы «классик», живя среди себе подобных и зная, что у него под боком дюжина или больше человек штудирует «классику» изо всех сил, долго переносил полную разлуку со своими латинскими и греческими книгами. Моя библиотека помещалась в маленькой комнатке, которая в зимнее время служила мне кабинетом. В летней комнате находилась лишь большая конторка, пачка бумаги и полдюжины необходимых книг по математике. Мудрая предосторожность, но надолго её не хватило. Сначала я допустил Гомера в круг своего послеобеденного чтения наравне со старинными английскими балладами. Затем, мне очень хотелось хорошо написать греческую прозу на Трайпосе, а для этого нужно было как следует поднатореть в ней, да к тому же мне нравилось переводить, а Трэвис когда-то говорил мне, что наилучший путь к лёгкости и изяществу в этом деле – чтение хорошей греческой прозы, например, «Государства» Платона, – и вот я последовал его совету, au pied de la lettre***, и начал читать «Государство» ежедневно по часу после завтрака, перед математикой. Таким манером я одолел пять её книг. После прочтения двух или трёх у меня появилось искушение попробовать себя в переводе на греческий, и по тем дням, когда мне не нужно было писать работу по математике со своим репетитором, я стал работать над греческой прозой, стремясь, в основном, к увеличению темпа, пока, наконец, не наловчился укладываться в отводимое на экзамене время. Как оказалось позднее, это была не лучшая затея, потому что, стремясь в первую очередь к быстроте и уж потом к изяществу слога, я стал пренебрегать правильностью синтаксиса и строить неверные или неуклюжие конструкции. Все свои переводы (а я не ограничивался одной только греческой прозой) я записал в книжку для того, чтобы в дальнейшем их исправить, но промежутка в три недели между Трайпосами оказалось совершенно недостаточно для стирки всего этого грязного белья, это создало бы неудобства моему репетитору и не принесло бы пользы мне самому. Если бы я потратил меньше времени на занятия переводом на классические языки, но делал это не спеша и более тщательно под руководством репетитора, мои дела могли бы обернуться лучше. Но мне не давала покоя боязнь, что я не смогу ограничивать себя в занятиях «классикой», если начну заниматься с репетитором, да и мои друзья-«математики» уверяли, что я совершенно прав. «Если вы попытаетесь продолжить занятия «классикой» с репетитором, – говорили они, – то можете расстаться с надеждой сдать математику».

* Мазеруэлл (William Motherwell, 1797 – 1835) – шотландский поэт, журналист и собиратель древностей. Кроме сочинения собственных стихов, собирал и издавал старинные шотландские баллады.
** мисс Баррет – больше известна как Элизабет Баррет Браунинг (Elizabeth Barrett Browning, 1806 – 1861). Принадлежала к числу наиболее выдающихся поэтов викторианской эпохи.
*** au pied de la lettre (фр.) – буквально.

К чему же сводится этот мучительный математический курс? Насколько он велик? Кое-какие намётки касательно его объёма и плана уже приводились выше, давайте же теперь остановимся на этом более подробно.
Студент, который претендует лишь на то, чтобы как-нибудь сдать этот экзамен, которого устроит любое место – на худой конец даже «деревянная ложка» (а зачастую оно устраивает его ничуть не меньше, чем любое другое, в особенности если его можно получить с меньшими затратами времени и труда) –  готовит предметы, которые в общих чертах описываются как «всё до дифференциального», однако характеристика эта не слишком точна, потому что некоторые темы, такие как теория уравнений в алгебре или начала астрономии, не имеют никакого отношения к дифференциальному исчислению, и тем не менее нечасто входят в программу подготовки будущих Младших Оптим. То, что готовил я, представляет собой образчик обычной программы, а именно:
Евклид, первые четыре книги, а также шестая и одиннадцатая.
Алгебра до теории уравнений включительно.
Плоскостная тригонометрия.
Сферическая тригонометрия.
Ньютон, Principia: первые три раздела.
Конические сечения.
Статика.
Динамика.               – насколько это возможно без дифференциального исчисления.
Гидростатика.
Оптика.
[В последние четыре предмета входят описания приборов, – их «классикам» сам Бог послал.]
 Всего десять предметов.
Необходимо иметь в виду, что большая часть этих предметов трактуется совсем иначе, чем у нас в Америке. Так, например, в тригонометрии синусы, косинусы и т.д. – это не линии, а отношения. Конические сечения изучаются исключительно с аналитической точки зрения; хотя к каждой теме может быть дана «картинка», соотношения линий полностью выражаются алгебраическими формулами. Если бы не периодические появления терминов «парабола» и «эллипс», новичок, который до этого учился по учебнику Бриджа*, ни за что не догадался бы, читая Гамильтона**, что они писали об одном и том же. Поскольку «классики» за очень редким исключением охотнее изучают геометрию, чем математический анализ, это создаёт для них дополнительные трудности.

* никаких следов американского математика, который жил бы в соответствующий исторический период, носил фамилию Бридж и писал учебники по коническим сечениям, обнаружить не удалось. Остаётся лишь предположить, что имеется в виду Бьюик Бридж (Bewick Bridge, 1767 – 1833) –британский математик и священнослужитель Церкви Англии, закончивший кембриджский колледж Питерхаус и ставший в 1790 г. Старшим Рэнглером и обладателем первой Награды Смита. Он был автором работ по различным разделам математики, в том числе и по коническим сечениям. Возможно, преподаватели американских колледжей предпочитали его учебники всем прочим. 
** по меньшей мере два Гамильтона соответствующего исторического периода подвизались на поприще конических сечений. Хью Гамильтон (Hugh Hamilton, 1729 – 1805) – ирландский епископ и математик, закончил дублинский Тринити-колледж, членом которого был впоследствии. Является автором трудов по математике и богословию. Самая известная работа – «Геометрический трактат о конических сечениях» (1758). Был также Генри Парр Гамильтон (Henry Parr Hamilton, 1794 – 1880), автор ряда работ по математике, в том числе и по коническим сечениям, и настоятель собора в Солсбери с 1850 по 1880 г. Вероятно, это и есть автор учебника по коническим сечениям, который был в ходу в Кембридже 1840-х годов.

С другой стороны, признаётся, что подготовка предмета к экзамену не предполагает знания каждой страницы и каждой темы из обычных учебников по нему. Поскольку существует определённый ряд вопросов, которые бывают на каждом экзамене, они помечаются как обязательные для изучения, а другие – как то, что можно опустить (соответственно, R. (Read, учить) и O. (Omit, пропустить) в виде карандашных пометок на полях). Как мы видим, здесь многое зависит от опыта и суждений репетитора. Однако не следует думать, что этому экзамену недостаёт неопределённости. Допустим, к примеру, что существует семьдесят пять тем по коническим сечениям, из которых обычно даются вопросы на Математическом Трайпосе, и что среднее количество этих вопросов семь; вполне очевидно, что разброс довольно велик. Чтобы быть уверенным в том, что он ответит на два вопроса по сферической тригонометрии в утренней работе первого дня экзамена, кандидату нужно одолеть сорок страниц мелким шрифтом. Затем, кроме учебников, существуют ещё и рукописи, в которых содержатся различные варианты и методы, которых в книгах нет. С ними приходится сталкиваться каждому студенту на том или ином этапе прохождения курса математики. В Евклиде и Ньютоне никаких отклонений не допускается, но в других вопросах студенты могут порой продемонстрировать таким образом свою неординарность. А в целом можно сказать, что подготовка предмета к экзамену равносильна изучению одного из обычных учебников по этому предмету.
Библиотека, которая требуется для прохождения такого курса, не так уж велика. По каждому из предметов, которые входят в его состав, существует две-три книги, написанные донами-математиками. Все они годятся одинаково, а предпочтение отдаётся в зависимости от вкусов того или иного репетитора или предыдущих покупок того или иного студента. Мой запас состоял из Евклида, уж не помню под чьей редакцией, «Алгебры» Вуда* и Хайнда**, «Тригонометрии» Сноуболла***, «Конических сечений» Гамильтона, «Статики» Ирншоу****, «Динамики» Ирншоу, «Гидростатики» Миллера*****, «Оптики» Гриффина******, ещё двух-трёх элементарных работ по механике (одна из них принадлежала перу доктора Хьюэлла (Whewell)) и двух рукописных томов. В дополнение к этому я взял взаймы огромный том, озаглавленный «Механическая философия» Пратта*******. Большая часть этих книг была куплена с рук, некоторые с четвёртых или пятых рук, – унижение, которое редко выпадает на долю книг по «классике».

* Вуд (James Wood, 1760 – 1839) – британский математик и священнослужитель Церкви Англии. Сын ткача. Закончил кембриджский Сент-Джонс-колледж. Старший Рэнглер 1782 г. В течение шестидесяти лет был сначала членом, а затем главой Сент-Джонс-колледжа. Автор нескольких популярных учебников математики. С 1820 г. и до смерти – настоятель собора в городе Или. Похоронен в часовне Сент-Джонс-колледжа, которому завещал свою библиотеку (около 4500 томов).
** Хайнд (John Hind, 1796–1866) – британский математик. Закончил кембриджский Сент-Джонс-колледж. Второй Рэнглер и обладатель второй Награды Смита 1818 г. Был избран членом колледжа, принял духовный сан, но через некоторое время отказался от членства. Занимался частным репетиторством. Автор ряда учебников по математике.
*** Сноуболл (John Charles Snowball) – член Сент-Джонс-колледжа, автор трудов по математике и физике, в том числе «Основ плоскостной и сферической тригонометрии».
**** Ирншоу (Samuel Earnshaw, 1805 – 1888) – британский математик, физик, священнослужитель Церкви Англии. Закончил кембриджский Сент-Джонс-колледж. Старший Рэнглер и обладатель первой Награды Смита 1831 г. После окончания колледжа занимался частным репетиторством, затем стал священником в одном из кембриджских приходов, позднее вернулся на родину, в Шеффилд, где также был священником. Опубликовал ряд работ по математике и физике, а также проповедей и богословских трактатов. Известен главным образом теоремой Ирншоу о неустойчивости равновесия конфигурации точечных зарядов.
***** Миллер (William Hallowes Miller, 1801 – 1880) – британский минералог и кристаллограф. Закончил кембриджский Сент-Джонс-колледж. Пятый Рэнглер 1826 г. С 1829 г. – член Сент-Джонс-колледжа, в течение нескольких лет занимал в нём должность наставника (tutor) и за это время написал ряд работ по гидростатике и гидродинамике. С 1832 по 1870 г. – профессор минералогии Кембриджского университета. В его честь назван минерал миллерит и индексы Миллера, характеризующие расположение атомных плоскостей в кристалле.
****** Гриффин (William Nathaniel Griffin, ? – 1892) – британский математик и священнослужитель Церкви Англии. Закончил кембриджский Сент-Джонс-колледж. Старший Рэнглер и обладатель первой Награды Смита 1837 г. В 1837 – 1849 гг. наставник (tutor) Сент-Джонс-колледжа. Автор ряда работ по математике и физике, среди них «Трактат по оптике» (1842 г.). С 1848 по 1892 г. – викарий одного из приходов в Кенте.
******* Пратт (John Henry Pratt, 1809 – 1871) – британский математик, священнослужитель Церкви Англии. Закончил кембриджский Киз-колледж. Третий Рэнглер 1833 г. В 1838 г. назначен капелланом Британской Ост-Индской компании, с 1850 г. – архидиакон Калькутты. Основная работа – «Математические принципы механической философии» (более 600 страниц). Предложил теорию равновесия земной коры.

Порядок работы примерно следующий. Поскольку экзамен этот письменный, то и подготовка к нему включает в себя сходную процедуру. Поэтому вы договариваетесь со своим репетитором, исходя из его представлений о том, что вы должны выучить, и ваших – о том, что вы можете или собираетесь выучить, что к завтрашнему или послезавтрашнему дню вы приготовите тему «Эллипс», или первый раздел из Principia, или всю алгебру, или что-то ещё, и в этот день он даёт вам письменную работу у себя на квартире. Состоит она из десяти-пятнадцати вопросов по оговоренной теме, которые могут быть составлены им самим, а могут быть взяты из старых экзаменов колледжа. Вы делаете её настолько полно, насколько можете, и настолько быстро, как можете, и оставляете свои листы репетитору, чтобы он мог проверить их в ваше отсутствие, а на следующий день он объясняет вам ваши ошибки. Объяснять все трудные места в учебниках, конечно, тоже его обязанность, но встречаются они нечасто; трудность обычно не в том, чтобы понять, а в том, чтобы запомнить.
Насколько глубоко кандидат знакомится с этими предметами, которые, как мы уже упоминали, он не может как следует знать? Если его временное овладение ими будет полным, то есть, если он сможет дать правильные ответы на все теоретические вопросы по этим предметам, он сумеет набрать достаточное количество баллов, чтобы попасть в нижний конец списка Старшей Оптимы, даже в том случае, если не решит ни одной задачи. Но, как легко предположить, этого, как правило, никогда не случается: такое полное и прочное знакомство с «низшими предметами» подразумевает некоторую способность использовать их принципы на практике, короче говоря, это предполагает наличие таких математических способностей, которые заставляют студентов стремиться  к высоким отличиям в математике. (Я говорю, что это общее правило, потому что иногда попадаются студенты с талантом именно к низшим математическим предметам, с этаким математическим полуталантом, которые могут довести свои «низшие предметы» до совершенства, но терпят неудачу, когда переходят к «высшим»). Не-математик должен готовить в два раза больше того, что он надеется сделать; он редко может быть уверен в чём-либо, кроме Евклида и Ньютона, или рассчитывать на то, что ему удастся дать правильные ответы на более чем половину вопросов по любому другому подготовленному им предмету. Не может он с уверенностью рассчитывать и на то, что сумеет решить хотя бы одну задачу, хотя, с другой стороны, он может обнаружить в работе целых три, которые ему по силам. Обычно его амбиции ограничиваются дополнительными задачами (riders), которые представляют собой нечто вроде комментариев или лёгких примеров к теоретическим вопросам, своего рода связующее звено между теорией и решением задач; такая дополнительная задача, как явствует из её названия (rider (англ.) – наездник), прилагается к вопросу, и ответ на него не считается полным без её решения. Из собственного опыта могу сказать, что работу по Евклиду или Ньютону я мог сделать полностью, а по любому другому предмету, включая теорию и дополнительные задачи-«наездники», мог набрать половину возможных баллов. Самая высокая степень, полученная без изучения дифференциального исчисления, о которой мне доводилось когда-либо слышать, была 10-м местом Старшей Оптимы, иными словами, в первой четверти второго класса. Для этого потребовался не только ум, но и необыкновенное везение. В общем же случае человек, у которого есть какие-то претензии на место в Старшей Оптиме, даже на одно из самых низших, просто чтобы обеспечить себе право претендовать на Медаль, должен хоть немного изучить дифференциальное исчисление (термин «флюксии» никогда не употребляется), так чтобы он мог дать ответы на несколько вопросов по самому предмету и хоть немного использовать его в других областях.
Когда я стал чувствовать себя в математике немного увереннее, моё желание работать над «классикой» возросло, пример окружающих увлекал меня вслед за ними, а здоровье бесспорно улучшилось, поэтому я попробовал устроить «спурт»*, или то, что могло считаться таковым для меня. Начав с пяти с половиной часов, я прибавлял по полчаса к своему рабочему времени каждые три-четыре дня, пока, наконец, не достиг семи часов, и оставался на этой точке в течение недели, а потом вдруг сломался, обессилел и вынужден был несколько дней лежать, ничего не делая, и набираться сил. После этого я не пытался больше работать более пяти часов в день до самого экзамена по математике; до этого времени я распрощался также и с «классикой». Это было уже в самом конце каникул и незадолго до начала нашего последнего студенческого триместра.

* спурт – спортивный термин, означающий резкое кратковременное увеличение темпа движения, рывок.

В целом жизнь на этих последних длинных каникулах нельзя было назвать неприятной; мне было на что пожаловаться, а это всегда обеспечивает темой для разговора; погода стояла восхитительная, да ещё прибавим к этому приятные прогулки верхом, шерри-коблеры время от времени и лёгкое возбуждение, как от какой-нибудь безобидной азартной игры, которое ощущает человек, готовящийся к экзамену, который ему нужно как-нибудь сдать, чтобы отличиться затем на другом экзамене.



Глава 18
;;; ;;;;; ;;;;;*

* на лезвии бритвы (др.-греч.).

;;;;;;; ;' ;; ;;; ;;;;;, ;;;;;; ;;; ;;;;. –  Искал, где дремлет муть дождевой воды…
Софокл, «Филоктет», перевод Ф.Ф. Зелинского.

Посмотрел, а не знает ли он случайно гидростатику.
Очень вольный перевод.

Что правда, то правда: последний триместр для «выпускников (Questionists) – кандидатов на степени с отличием» – очень напряжённое время. Муравьи, пчёлы, команды гребцов во время спурта, жокеи, выжимающие из своих лошадей последние полдюйма перед самым финишем (хотя это сравнение скорее подходит частным репетиторам, чем их ученикам), являют собой лишь бледное подобие их бурной деятельности. Они даже посягают на святое – часы моциона. Студента, который живёт в миле от своего частного репетитора или в десяти минутах ходьбы от часовни, можно считать счастливцем: хотя бы такое количество ежедневного моциона ему обеспечено. Они съедают без особого аппетита свой не очень-то соблазнительный обед и лишают себя привычных часов сна. «Классики» заняты больше всех: они тащат на себе двойную ношу, и впереди у них решающее достижение – подготовить столько математики, чтобы её хватило для допуска, и при этом не потратить на неё лишнего времени, которое необходимо, чтобы поддерживать свою «классику» на должном уровне. В первом случае от них требуются минимальные знания, во втором – максимальное овладение предметом. О тех rarae aves*, которые надеются, и не без оснований, добиться успеха на обоих Трайпосах, непонятно что и думать. Говорят, что один заслуженный судья, который сам когда-то получил высшие отличия на своём курсе, сказал о своём молодом родственнике, который готовился к экзаменам в надежде получить двойное отличие Первого класса: «Стандарт двойного Первого класса приблизился к границе человеческих возможностей», – и это едва ли было преувеличением. Надо полагать, что такие люди обладают настолько сильным и трезвым умом, что «классика» для них – просто отдых и забава после занятий математикой. Но даже просто для «математика» в чистом виде это время всё что угодно, но только не отдых; напротив, так как все его интересы сконцентрированы на приближающемся экзамене, он больше всех беспокоится о его непосредственном результате. Существует опасность, которой «математики» подвержены более, чем «классики» или претенденты на двойную степень: это пресыщение и отвращение вследствие того, что они всецело посвящают себя своим малопривлекательным занятиям. Однажды Рэнглер (Wrangler), занявший одно из самых высоких мест, признался мне как раз накануне экзамена, что лучше бы он ни разу в жизни не открывал книгу по математике и надеется, что впредь никогда уже не откроет, – настолько его от всего этого тошнило. Конечно, это было лишь временное умонастроение, потому что через несколько месяцев он вернулся к своим занятиям и в итоге стал преподавателем (Lecturer) своего колледжа. Это само по себе говорит, насколько изнурителен этот завершающий спурт, если он может до такой степени отвратить человека от того, что было его любимым занятием и в конце концов стало профессией.

* rarae aves (лат.) – редкие птицы. Первоисточник выражения – «Сатиры» Ювенала (VI, 165-170).
 
Из-за некоторых моих предыдущих замечаний могло создаться впечатление, что стандарт Математического Трайпоса (Mathematical Tripos) является низким во всех отношениях. Спешу вывести читателя из этого заблуждения. Стандарт низших мест низок, потому что последний, Третий класс в значительной мере превратился в допуск для «классиков», и нижняя половина Второго класса тоже не вполне этого избежала. Но для того, чтобы оказаться среди первых двадцати – двадцати пяти Рэнглеров, человек должен изучить математику на профессиональном уровне, помимо наличия хороших способностей к ней от природы. А чтобы оказаться среди восьми-десяти лучших, он должен быть чрезвычайно силён в математике, да к тому же ещё обладать значительным трудолюбием и хорошей памятью в придачу. В числовом выражении разница между верхом и низом шкалы не так уж велика. Старший Рэнглер (Senior Wrangler) набирает где-то от 3 000 до 3 500 баллов, «деревянная ложка» (Wooden Spoon) – около 200. Но действительный разрыв между знаниями того и другого на самом деле гораздо больше, потому что времени даётся настолько мало, что набравшие наибольшее количество баллов, при всём их высоком темпе, редко успевают сделать всё, что знают. И здесь возникает важный вопрос. Когда мы говорим о высоком или низком стандарте, мы невольно представляем себе какой-то эталон для сравнения, и наиболее естественным в настоящем случае было бы выбрать для этой цели стандарт математических достижений какого-нибудь другого учебного заведения, известного своим преподаванием математики. Как, например, достижения студентов Кембриджа соотносятся с достижениями учащихся Политехнической школы*? Это довольно деликатный вопрос для любого, и уж особенно для не-математика, который может составить собственное мнение лишь посредством наведения справок у других и сравнения их ответов. Выпускник Кембриджа, который был в своё время Шестым Рэнглером, однажды публично заявил (на страницах «Таймс»), что, возможно, первые восемь-десять человек в списке Математического Трайпоса могли бы считаться приличными математиками во Франции, а остальные служили бы просто посмешищем. Но на чём основано это мнение и что дало ему право выносить подобные суждения, помимо того факта, что он сам был одним из высших Рэнглеров, мне выяснить так и не удалось. Другой, член Тринити-колледжа (Fellow of Trinity), тоже занявший на экзамене по математике одно из высших мест, а кроме того, проживший некоторое время во Франции, лично знакомый с несколькими французскими savants** и присутствовавший на экзаменах в нескольких французских школах, зашёл в противоположном направлении настолько далеко, что заявил, будто бы занявший место среди первых восьми-десяти Старших Оптим (Senior Optimes) считался бы первоклассным математиком в Политехнической школе. Это – крайние мнения, и истина, по всей вероятности, лежит где-то посередине. Один джентльмен, известный своими высочайшими достижениями в математике, ведущий обширную переписку с зарубежными учёными и ещё юношей публиковавший статьи в континентальных научных журналах, уверял меня на основании своего заграничного опыта, что уровень обоих этих учебных заведений примерно одинаков; то есть, человек, занявший место в начале списка Старших Оптим, считался бы приличным математиком в Политехнической школе, а кто-нибудь из высших Рэнглеров – очень хорошим математиком; что лучший студент Политехнической мог бы быть Старшим Рэнглером и наоборот. Читатель – не-математик, возможно, будет расположен принять это мнение как суждение человека, обладающего авторитетом в данной области; математик же может составить собственное мнение о математическом уровне Кембриджского университета очень простым путём. Для этого ему нужно раздобыть сборник экзаменационных работ Математического Трайпоса (скажем, за 1845 г.) и внимательно их изучить, не упуская из виду, что на выполнение каждой работы даётся ограниченное время, настолько ограниченное, что он едва ли сможет должным образом это оценить, не попробовав написать одну-две из этих работ сам***;  а кроме того, необходимо учесть, что для попавшего в число первых десяти Рэнглеров сделать полностью все теоретические работы первых четырёх дней экзамена – самое обычное дело; что для первых шести в списке решить целых двенадцать задач в одной работе тоже не является чем-то необыкновенным; что Старший Рэнглер того самого года сделал всю теорию, кроме трёх вопросов, и более сорока задач из шестидесяти, из них девятнадцать – в одной работе продолжительностью три часа, – и тогда, возможно, он сможет составить себе кое-какое представление об уровне подготовки и конкуренции.

* Политехническая школа – высшая школа для подготовки инженеров, основанная в 1794 г. в Париже.
** savants (фр.) – учёные.
*** Многие из лучших «математиков» могут писать теоретические вопросы по памяти быстрее, чем обычный человек сумел бы переписать эти формулы из книги (прим. автора).

Обыкновенно случается, что Старший Рэнглер намного опережает свой курс, – на Классическом Трайпосе (Classical Tripos) бывает как раз наоборот, там, как правило, имеются два практически равных кандидата, которые всё время идут почти вровень. Среди первой дюжины редко бывает больше двух очень заметных разрывов по баллам, и часто за Вторым Рэнглером следующие девять или десять располагаются так близко друг от друга, что, выражаясь охотничьей терминологией, их всех можно накрыть одним одеялом.* Поскольку в печатных списках классовых отличий не указывается количество баллов, на которое каждый опережает того, кто следует за ним, и разница между двенадцатым и тринадцатым может быть больше, чем между третьим и двенадцатым, предлагали более широко применять скобки (сейчас они используются только в том случае, если два или три человека набрали абсолютно равное количество баллов) и присуждать одно и то же место шести, восьми или десяти студентам, набравшим почти одинаковые баллы. Но суть и дух этой системы состоит в том, чтобы как можно сильнее сохранять индивидуальное место каждого, так что это предложение не встретило одобрения.

* это выражение применяется к своре собак, гонящихся за зверем, когда они держатся плотной группой.

Обычно Рэнглеров (что бы слово «Рэнглер» (Wrangler)* ни значило когда-то встарь, сейчас оно просто обозначает человека, получившего отличие Первого класса на экзамене по математике)** бывает тридцать семь или тридцать восемь человек. Иногда их число падает до тридцати пяти, иногда возрастает за сорок. Где-то от двадцати пяти до тридцати из них обладают хорошей математической репутацией и заранее считаются вероятными Рэнглерами, то есть теми, у кого есть достаточные основания на это надеяться. Остальные – это аутсайдеры, чья репутация до экзамена не соответствовала его результату или чьё везение превысило действительные достижения. Некоторые «малые колледжи» (Small Colleges) предоставляют членство (Fellowship) за любое место среди Рэнглеров, но большая часть требует, чтобы кандидат попал в число первых пятнадцати или двадцати. Разные колледжи выдвигают разные требования, которые иногда могут меняться в зависимости от количества вакансий или наличия хороших кандидатур, хотя, если в течение нескольких лет подряд среди бакалавров любого из колледжей наблюдается нехватка степеней с высокими отличиями, доны обычно компенсируют это избранием своими членами выпускников других колледжей. В среднем шестеро Рэнглеров участвуют впоследствии в экзамене на степень с отличием по «классике», и половина из них оказывается в Третьем классе.

*  слово Wrangler происходит от глагола to wrangle – спорить, пререкаться.
** В прежние времена выпускники должны были произносить речи и принимать участие в публичных диспутах на латыни, и это засчитывалось им в результат экзамена. Сейчас этому нашли приятный компромисс в виде уплаты двух шиллингов (прим. автора).

Второй класс, или Старшая Оптима (Senior Optime), больше по размеру, обычно в нём насчитывается более сорока человек, а порой их число превышает шестьдесят. В этот класс входят обманутые надежды: многие из тех, кто метил в Рэнглеры, а также некоторые, кто должен был попасть в их число по общему мнению. В нём также имеется доля студентов-«классиков»: это либо кандидаты на Медали, либо те, кто подготовился к экзамену с запасом. Третий класс, или Младшая Оптима (Junior Optime), обычно по количеству равен первому, но его границы более растяжимы и могут включать в себя от двадцати пяти до шестидесяти человек. Туда попадает большинство «классиков»; остальное его содержимое – это те, кто ещё до экзамена «сломался» из-за слабого здоровья или лени и избрал Младшую Оптиму как более лёгкий для себя способ получить степень, чем экзамен на степень без отличия (Poll), а также те, кто «сломался» уже во время экзамена. Среди этих последних порой оказывается и вероятный Рэнглер. Поскольку провалившиеся (plucked) и попавшие в «бездну» (gulfed) в списках не значатся и не дают пищу для разговоров, если только они не «классики», выяснить их количество нелегко. Я полагаю, что в «бездне» оказывается десять-пятнадцать человек ежегодно и примерно такое же количество проваливается. А следовательно, среднее количество кандидатов на степени с отличием скорее более, чем менее ста пятидесяти человек.
Упоминание о провалившихся и угодивших в «бездну» возвращает нас ко мне самому. Недель за шесть до экзамена, пройдя все предметы, какие готовил, и приступив к их повторению, я написал всё, что смог, из нескольких старых экзаменационных работ, с тем чтобы выяснить, на сколько вопросов я смогу дать ответы. Как показали наведённые мною справки, ответы на двадцать четыре полных вопроса или их эквивалент должны были обеспечить мне попадание в Младшую Оптиму, в то время как ответив на двадцать вопросов, я попал бы прямиком в «бездну». Результатом же моей практики оказалось то, что я мог сделать как раз около двадцати. Так что я балансировал на самом краю, и всё висело на волоске. Я и так уже полностью забросил «классику», а теперь принялся за ненавистную математику с новым рвением и стал тщательно отшлифовывать те предметы, которые были больше по объёму. В это время счастливое наитие подсказало мне подготовить сферическую тригонометрию; на это понадобилось всего несколько дней, и у меня есть основания полагать, что как раз она меня и спасла.
Дней за десять до экзамена, как раз когда мои труды стали давать заметный результат, и я с уверенностью надеялся не просто попасть в Младшую Оптиму, но оказаться в начале её списка, – хотя никакого значения это для меня не имело, кроме разве что нескольких мелких пари по поводу моего места, – мною овладело чувство крайнего отвращения и усталости, спутанность в мыслях и упадок душевных сил.  В отчаянии я стал играть в бильярд и вист и решил во всём положиться на судьбу. В это же время или немного раньше один из наших стипендиатов (Scholars), шансы которого были намного выше моих, поддался панике и решил сдавать экзамен на степень без отличия.
Чем-то вроде печальной компенсации оказалось для меня то, что в этом году среди экзаменаторов была, так сказать, высокая смертность. Двое из четверых* заболели, один за несколько недель до экзамена, другой всего за несколько дней. На место первого из них назначили моего друга Э., который был от этого далеко не в восторге, поскольку идея участвовать в проваливании меня ему вовсе не нравилась; а вместо второго, чья болезнь явилась для руководства университета полной неожиданностью и вынудила ухватиться за первого попавшегося, в последний момент был назначен мой собственный частный репетитор. Кроме меня, выпускалось ещё пятеро его учеников, и, конечно же, его не выбрали бы, но к тому времени экзаменационные задания уже пошли в печать, так что он должен был иметь дело не с составлением их, а только с проверкой. Это дало мне возможность говорить в шутку, что для того чтобы протолкнуть такой безнадёжный случай, как я, донам пришлось назначить моего самого близкого друга и моего же частного репетитора.

* Двое из них называются экзаменаторами (Examiners), а двое – модераторами (Moderators), но обязанности у них в основном одинаковые (прим. автора).

Утро первого вторника января выдалось необыкновенно ясным. Каждый выпускник, который сумел найти себе хоть какое-нибудь четвероногое, отправился в этот день на прогулку верхом, – в данных обстоятельствах эта роскошь была оправдана необходимостью моциона.  На платных конюшнях невозможно было найти ни единой лошади, поэтому я взял её на время у друга – крайний случай извинял эту бестактность – и ездил верхом до тех пор, пока уже с трудом мог держаться в седле, а конь – на ногах. На следующее утро, перед тем, как часы пробили девять раз, я стоял во взволнованной толпе у дверей Сенат-Хауса, и не успел ещё смолкнуть бой часов, как я уже писал со всей возможной скоростью первое же экзаменационное задание, которое попалось мне на глаза. Само время года, в которое проводится этот экзамен, порой становится причиной неудач довольно странного сорта. Сенат-Хаус представляет собой большое, просторное здание с каменным полом, и обогреть его в случае сырой или очень холодной погоды можно лишь приблизительно. Поэтому люди со слабым кровообращением сильно зябнут, особенно руки, а писать с замёрзшими руками очень затруднительно. На первом году моего пребывания в Кембридже один из наших лучших математиков из Тринити, впоследствии член колледжа, опустился не то на пятнадцать, не то на восемнадцать мест в списке Рэнглеров единственно из-за того, что замёрз, – так полагал он сам, и основания к этому давали его предыдущие и последующие успехи. К счастью, тогдашний январь был исключительно мягким и приятным, к великой радости для нас, выпускников. Поскольку почти все вопросы по «низшим предметам» содержатся в работах первого дня, то этот день и решает судьбу всех, кто внушает опасения. Правда, у них есть ещё несколько шансов в оставшиеся дни недели; среди прочих, два задания из одиннадцатой книги Евклида, которые неизменно бывают в работе утра пятницы. Сделав в среду около двадцати вопросов, как я надеялся, правильно, и среди них два по сферической тригонометрии, за которые предположительно давалось больше баллов, я почувствовал себя более-менее уверенно. На следующий день я не сделал ничего, но зато утром в пятницу не преминул написать две теоремы из Евклида, а после полудня в тот же день одолел задание по Евклиду же, которое могло удостоиться наименования задачи, поскольку стояло в начале работы по задачам. В очень приподнятом настроении по случаю этого подвига я переписал её своим самым изящным почерком, а внизу под Q.E.D.* приписал чуть ли не единственный приличный греческий ямб, который мне когда-либо удалось сочинить:

;;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;;; ;;;;;.**

* Q.E.D (лат.) – что и требовалось доказать (сокр. от quod erat demonstrandum).
** ;;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;;;;;; ;;;;; (др.-греч.) – много я перенёс этой задачи ради.
 
В тот же день я встретил Э., который дал мне понять, что я, пожалуй, пройду; единственная опасность заключалась в том, что нижнюю планку могли поднять, пожертвовав большим количеством кандидатов. Это, пожалуй, единственный способ, которым экзаменатор может по-дружески помочь экзаменующемуся. Любая попытка несправедливо начислить баллы или поменять местами в списке будет немедленно обнаружена и изобличена*, а вот границы, разделяющие классы, не привязаны жёстко к какому-то определённому количеству баллов, они могут слегка меняться в зависимости от общего уровня года**, и вот здесь он мог воспользоваться своим положением для того, чтобы включить в список как можно большее число кандидатов. Как-то раз случилось так, что два экзаменатора-математика были особенно заинтересованы в двух студентах-«классиках». Один из них был студентом Тринити, который почти наверняка получил бы Медаль Канцлера (Chancellor's Medal), если бы сумел пробиться в Старшую Оптиму, другой был из Киз-колледжа и наверняка получил бы отличие Первого класса по «классике», если бы только сумел проскочить в Младшую Оптиму. Оба эти desiderata*** сыграли точнёхонько на руку друг дружке, поскольку чем ниже опустится нижняя граница Старшей Оптимы, тем больше кандидатов будет пропущено в классовый список, чтобы последний класс был обычного размера, а чем длиннее будет классовый список, тем больше Старших Оптим можно будет наделать, не выходя при этом за рамки приличия. Вот так они вместе пропустили в классовый список около двадцати человек, которые, если бы не это, оказались бы в «бездне», если только совсем не провалились бы, и на то же количество увеличили Старшую Оптиму, благодаря чему число участников Классического Трайпоса того года возросло на тридцать процентов.

* Нечто в этом роде произошло в бытность мою в университете. Экзаменатор-«классик» поставил двум кандидатам из своего колледжа значительно более высокие баллы, чем остальные трое, и был заподозрен в пристрастности. Когда на следующий год он представил на одобрение свою кандидатуру, ему было отказано (прим. автора).
** Это является главным препятствием, которое не даёт с точностью определить заранее то место, которое займёт кандидат. Он сам или его репетитор может знать вероятное количество баллов, которое он наберёт, с точностью чуть ли не до десятых, но они не могут знать, как справятся остальные экзаменующиеся (прим. автора).
*** desiderata (лат.) – желаемое.

Э. в Сенат-Хаусе занимался изучением человеческой натуры и наблюдал за выражением лица и стилем работы разных студентов. У экзаменатора есть для этого широкие возможности, поскольку делать ему особенно нечего. Главная его обязанность – следить за тем, чтобы никто тайком не проносил книг. Защита собственных интересов достаточно эффективно предотвращает любые попытки списывания среди более сильных кандидатов. Однако иногда, когда «классик», борющийся за то, чтобы попасть в список, сидит рядом со своим знакомым, будущим Рэнглером, думаю, этот последний может постараться писать покрупнее и положить свои листы так, чтобы его приятелю в затруднительном положении было лучше видно. Рассаживают, однако, в алфавитном порядке, и делается это для того, чтобы вы оказались сидящим между двумя незнакомыми студентами из других колледжей. Но даже в случае счастливого совпадения, о котором говорилось выше, от того, кто списывает, требуется величайшая осторожность. Списывать сложные теоретические вопросы или решение трудных задач нельзя. Не так уж редко – возможно, раз в два или три года – делается неуклюжая попытка этого рода; экзаменатор, который всегда начеку, тут же её замечает, и несчастного виновника, который вне себя от смущения, вызывают, чтобы он объяснил свою собственною работу, чего он, естественно, сделать не может, и его «проваливают» безо всякой жалости.
Порой экзаменатора просят разъяснить вопрос; но такое требование, подразумевающее скрытую критику ясности изложения того, кто составлял это задание, имеет место нечасто, да обычно у экзаменующегося и нет времени задавать подобные вопросы. Поэтому Э., которому нечего было делать – в буквальном смысле нечего на протяжении двух с половиной – трёх часов в день, которые он был занят на экзамене, – наблюдал за работающими студентами и за тем, как по-разному они выглядят и пишут. На этом экзамене у нас было три человека из Тринити, каждый из которых стремился добиться лучшего результата по колледжу, но один из них перезанимался и выглядел бледным и больным, другого посадили рядом со студентом одного из «малых колледжей», который писал примерно так же много и быстро, как он сам, так что существовала вероятность, что от такого соседства он занервничает, и это будет иметь пагубные последствия. Эти предположения полностью оправдались. Третий студент, который не был первым ни на одном из экзаменов колледжа (College Examinations), но теперь был в отличном состоянии, здоров и спокоен, опередил своих соперников на два и три места соответственно.* Но наибольший интерес для Э. представлял лучший из джонсианцев. То, что лучший математик Сент-Джонс-колледжа является кандидатом в Старшие Рэнглеры – это нечто само собой разумеющееся, как будто у этого колледжа есть патент на выпуск Старших Рэнглеров, точно так же, как у Тринити – на Старших Классиков (Senior Classics). Однако в тот год один студент из «малых колледжей» был настоящим математическим гением*, одним из тех, которые, как и сам Э., рождаются для того, чтобы стать Старшими Рэнглерами. При этом считалось, что у джонсианцев в этом году мало хороших выпускников, и они сами это признавали. Но их лучший студент вдруг вырвался верёд, как тёмная лошадка на скачках, и, хотя до экзамена о нём говорили лишь как о кандидате на попадание в первую шестёрку, теперь оказалось, что он претендует на самое высокое место. Э. одним из первых заподозрил это, заметив на второй день, что он писал с равномерностью и скоростью машины и, кажется, справился со всеми заданиями. А проверив работу, он с трудом мог поверить, что человек может исписать столько бумаги чернилами за такое время (не говоря уже о правильности выполнения), хотя всё это писалось у него перед глазами. Вскоре стало известно, что джонсианец решил необыкновенное количество задач, и тут его сотоварищи по  колледжу начали делать ставки на то, что он станет Старшим Рэнглером. Но общее мнение, да и желание, было на стороне студента Питерхауса, который, помимо своих выдающихся научных достижений (его работы стали известны французским математикам, ещё когда он был студентом), имел множество друзей и среди прилежных студентов с научными интересами, и среди тех, кто увлекался греблей, и вообще был очень популярен в университете. Его сторонники сдаваться не спешили. «Одна задача, решённая им, будет стоить полдюжины задач, решённых тем, другим», – говорили они. И для этого заявления действительно были основания, потому что некоторые задачи труднее других, и поэтому за них даётся больше баллов, так что за четыре решённые задачи можно получить больше, чем за десять.

* один полностью написанный вопрос по теории из «высших предметов» часто может поднять человека на два или три места в списке Рэнглеров (прим. автора).
** этот студент – Уильям Томсон (William Thomson, 1824 – 1907), ныне известный всему миру как лорд Кельвин. По преданию, неоднократно упоминаемый на этих страницах Э. (Роберт Лесли Эллис) сказал о нём другому экзаменатору: «Мы с вами годимся разве что на то, чтобы чинить ему перья». В 1892 г. королева Виктория пожаловала У. Томсону титул барона (1st Baron Kelvin), и он стал первым в истории учёным, вошедшим в Палату лордов за научные заслуги. Он внёс значительный вклад в развитие термодинамики (в его честь названа шкала Кельвина и единица измерения температуры), гидродинамики и теории волн, термоэлектричества и т.д. Не менее важны его достижения в практической физике и технике: он усовершенствовал многие приборы и инструменты, занимался проблемой прокладки трансатлантического кабеля.
 
Для большинства кандидатов всё заканчивается в субботу после полудня. Работы понедельника и вторника на следующей неделе содержат где-то один «низший вопрос» на каждую, чтобы выпускникам было чем развлечься в течение получаса, до истечения которого им не разрешается покидать Сенат-Хаус. Когда эти полчаса пройдут, они толпой устремляются прочь, и пять шестых экзаменующихся покидают зал. Собственно говоря, последние два дня служат для того, чтобы определились места первых двенадцати-пятнадцати человек в списке. На Рэнглера из нижнего конца списка, не говоря уже о Старшей Оптиме, они никак не влияют. Утром в среду кареты битком набиты выпускниками, уезжающими из Кембриджа (сейчас эту роль выполняет железная дорога), они едут домой или куда-нибудь ещё, чтобы развлечься и отвлечься от тревожных мыслей, насколько это возможно, на девять дней до объявления результатов. Кое-кто из «классиков» сразу же берётся за работу, даже в последние два дня экзамена по математике.
Я отправился в Лондон с Феокритом в кармане, обедал у друзей и пошёл посмотреть «Антигону», которая была тогда событием дня, и произведённый ею фурор ясно говорил о том, насколько широко распространены классические вкусы среди образованной английской публики. Одним из интересных эффектов постановки этой древней пьесы на современной сцене было то, что она показывает, насколько Софокл писал для галёрки, ut ita dicam*. Строка

Не государство там, где правит лишь один,

вызвавшая овации в зале, стала вместе с тем смешным и печальным примером человеческой непоследовательности. Те же самые люди, которые с восторгом приветствовали это высказывание, всего лишь за несколько недель до этого кричали «ура» в честь Его Величества Императора Всея Руси.**

* ut ita dicam (лат.) – так сказать.
** надеюсь, меня простят, если я приведу здесь маленький анекдот, касающийся визита этого властителя в Лондон, который, хотя и не имеет непосредственного отношения к содержанию этой книги или главы, но замечательно иллюстрирует тупость определённого класса англичан. Один модный портняжка, имеющий право называть себя «изготовителем брюк для Его Королевского Высочества Принца Альберта», получил заказ на пошив некоего пышного одеяния для Императора. В то же самое время польский офицер, которого гибель его страны не довела до полного разорения, так что он мог позволить себе иногда щегольнуть в хорошем сюртуке, пришёл в это аристократическое заведение, чтобы с него сняли мерку, и тут в глаза ему бросился блеск пары роскошных, с золотым шитьём «невыразимых», и он осведомился, для кого предназначено такое великолепие. Приказчик приличествующим случаю благоговейным тоном сообщил своему клиенту об их высоком предназначении. «Для  императора, эх! – сказал поляк, изо всех сил стараясь сдержать своё патриотическое негодование. – Ну что ж, надеюсь, они ему подойдут». Вложив в эти слова весь свой сарказм, он горделиво проследовал прочь. К несчастью, не то несовершенное произношение отважного изгнанника, не то возбуждённое воображение приказчика послужило причиной к тому, что в главном глаголе этого предложения ему послышался придыхательный согласный в начале (т.е. вместо they will suit him – они ему подойдут, приказчик услышал they will shoot him – они его застрелят, – прим. переводчика). Перепуганная мелкая сошка поспешила к своему хозяину и объявила ему, что офицер только что вышел из магазина с ужасным намерением застрелить императора! Как только к ошеломлённому хозяину мастерской вернулась способность говорить и двигаться, он побежал в полицию, а полиция, в свою очередь, побежала за заговорщиком и вскоре притащила его к ближайшему мировому судье, а вместе с ним «два кинжала», которые у него изъяли в подтверждение его преступных намерений как часть орудия для убийства Императора. Когда этот достойный судья вдоволь наужасался при виде этих артиллерийских приспособлений, оказалось, что это декоративные ножи для разрезания бумаги, из тех, которые часто можно увидеть на письменном столе у дам. Поляку не составило труда дать всему этому удовлетворительное объяснение, и над портным и полицейскими все от души посмеялись – и поделом им, не правда ли, читатель?(прим. автора).***
***  этот анекдот крайне сомнителен. Николай I, о десятидневном визите которого в Великобританию в мае – июне 1844 г. здесь идёт речь, отличался нарочитым аскетизмом в личных привычках, что отмечали многие современники. На доступных в Сети портретах мы видим, что из блестящих деталей на нём присутствуют лишь пуговицы, эполеты и немногочисленные ордена. Никаких «шитых золотом штанов». Скорее всего, здесь мы имеем дело не с изложением реальных фактов, а с представлениями автора и/или его польского друга о том, как должен выглядеть русский царь, помноженными на безудержное фантазирование. Упоминаемая выше «гибель страны» – это подавление Польского восстания 1830 – 31 гг., в результате которого Королевство Польское, находившееся в личной унии с Россией, прекратило своё существование и было преобразовано в несколько российских губерний (прим. переводчика к прим. автора).

Я вернулся в Тринити ещё до того, как был вывешен список сдавших экзамен по математике, и начал приводить в порядок свою «классику». Единственное, чем мне необходимо было заняться, это перевод с английского на античные языки (Composition), в котором, за исключением латинской прозы, я никогда не был силён, а теперь и вовсе растерял практику. Мой друг из Пемброка (теперь получивший должность наставника (tutor) другого колледжа) уехал по делам, к огромному неудовольствию его пяти учеников и моему в особенности, потому что я очень рассчитывал на его помощь. Мы кинулись кто куда; я прибег к помощи одного из своих бывших репетиторов, величественного «Юпитера». Относительно результата экзамена на степень с отличием по математике я не беспокоился, потому что был практически уверен, что прошёл, а место для меня значения не имело, «деревянная ложка» подошла бы не хуже, чем любое другое. Я даже дал понять, что именно на это и рассчитываю, и кое-какие намёки заставили меня подозревать, что экзаменаторы оставят за мной это почётное место, если к тому будет хотя бы малейшая возможность. У Э. была даже своя теория на этот счёт, а именно, что «ни один умный человек не провалится, если приложит хотя бы минимальные усилия». Он высказал мне её в виде лестной энтимемы*: «Вам не стоит бояться, потому что…» и т.д. Но, с другой стороны, я прекрасно знал, что сделал немного, а то, что сделал, было не очень правильно. В общем, существовала вероятность, что меня изберут представлять собой минимальный допустимый объём знаний, не говоря уже о том, что экзаменаторы предпочитают, ceteris paribus, оставлять это место за «классиком», который, скорее всего, просто над этим посмеётся, в то время как «математик», замыкающий собой список, сам превратится в посмешище.

* энтимема – сокращённый силлогизм, в котором посылка либо заключение не выражены в явной форме, но подразумеваются.

В девять часов утра пятницы, ровно через шестнадцать дней с момента начала экзамена – и такой промежуток не покажется слишком долгим, если вспомнить, что нужно расположить в индивидуальном порядке в соответствии с достижениями почти сто пятьдесят человек – список, подписанный экзаменаторами, вывешивается возле Сенат-Хауса. Друзья кандидатов, и студенты, и «джипы» (gyps), все вместе толпятся вокруг; новости мгновенно распространяются во всех направлениях, и через очень короткое время книготорговцы уже предлагают к продаже этот список, красиво отпечатанный в двух или трёх вариантах, в том числе и на почтовой бумаге, уже готовый к отправке по почте. Я спокойно сидел за завтраком, когда вошёл мой «джип» и объявил, что я на 112-м месте, а Старшим Рэнглером стал джонсианец*. Вскоре после него пришёл тот самый мой друг, который объявил мне результат экзамена на стипендию, и с некоторой na;vet; заявил, что искал меня снизу вверх, от конца, потому что знал, что так скорее меня найдёт, и действительно, нашёл меня очень быстро. После чего стал поносить на чём свет стоит джонсианцев за то, что они обскакали весь остальной университет, не удовлетворившись своим неожиданным первым местом. «Какой-то джонсианец, как будто нарочно выдуманный», стал третьим, к крайнему разочарованию ещё одного сильного математика из «малых колледжей» и трёх наших лучших математиков. Самое высокое место, которое удалось занять нашему, было пятое, и сразу за ним располагался третий джонсианец. Когда около полудня мне удалось раздобыть список, я обнаружил, что между мной и «деревянной ложкой» был только один человек. Не каждому выпускнику удаётся занять место, которое так близко соответствовало бы истинному положению вещей. Четырнадцать человек провалилось, и пятнадцать попало в «бездну», так что из 143 кандидатов 31 сделал меньше, чем я, то есть меньше двадцати четырёх вопросов или их эквивалента. В жертву было принесено всего пять «классиков», из них два – возможные претенденты на отличие Первого класса.

* этот джонсианец – Стивен Паркинсон (Stephen Parkinson, 1823 – 1889). Хотя он не обладал таким ярким математическим дарованием, как у У. Томсона, но сделал вполне достойную академическую карьеру. Поступив в Сент-Джонс-колледж в 1841 г. в качестве сайзара (sizar, см. главу «Первое знакомство с жизнью колледжа»), он окончил его в 1845 и в том же году был избран членом колледжа. В 1851 г. он принял духовный сан, и вся его последующая жизнь была связана с Сент-Джонс-колледжем, в котором он преподавал математику. Был автором  учебников  по математике.

Новый список Трайпоса предоставляет человеку, который в курсе сплетен университета и колледжа, развлечение на добрых полчаса, в течение которых он изучает удачи и разочарования, имена аутсайдеров, вырвавшихся вперёд, и кандидатов, потерпевших фиаско. К последнему исходу во многих случаях приводит сознательная лень или же вопиющая переоценка собственных возможностей, которая, вероятно, подпитывалась недостатком рассудительности и дальновидности у репетитора. Всего на два места выше меня оказался студент одного из «малых колледжей», который был уверен в том, что займёт место в начале списка Старшей Оптимы; он был так расстроен своей неудачей, что не смел сообщить свой результат отцу или показаться дома. Несколько предполагаемых Рэнглеров низверглись в Старшую Оптиму, а кое-кто, не надеявшийся на большее, чем начало списка Старшей Оптимы, вознёсся в число Рэнглеров. Не один выпускник к своему неудовольствию обнаружил, что студент, сидевший рядом с ним и исписавший значительно меньше бумаги, оказался на двадцать мест выше, чем он сам. Хуже всех в глазах кембриджского экзаменатора тот, кто делает много, но при этом значительную часть неправильно или неточно. Приблизительно пятьдесят теоретических вопросов и в среднем восемь задач* в каждой работе, сделанные так, чтобы за них дали полные баллы, обеспечивают выпускнику уверенное попадание в Рэнглеры, но многие из тех, кто думает, что сделал гораздо больше, оказываются в конце списка Старшей Оптимы, если не хуже.

* Соотношение решённых задач и написанных теоретических вопросов у разных кандидатов очень сильно отличается. Второе говорит о более серьёзной подготовке, первое – о врождённом математическом таланте. Именно благодаря задачам аутсайдер, который не готовился к экзамену с расчётом на самые высокие места, часто занимает одно из них. К примеру, его теории хватило бы только на тридцатого Рэнглера, но он решает двадцать хороших задач и попадает в первую десятку. С другой стороны, порой случается, что третий или четвёртый Рэнглер решает не больше пяти задач на все три работы по задачам – фактически, некоторые Старшие Оптимы решают больше задач, чем он, – но зато он полностью справляется с теорией в работах первых четырёх дней и делает значительное её количество в последние два (прим. автора).

Неожиданный Старший Рэнглер стал сюрпризом года и темой для разговоров на некоторое время. Говорили, что победитель тренировался писать работы на время шесть месяцев подряд, просто чтобы выработать скорость, и перерешал такое количество задач, что они тоже стали для него чем-то вроде теории. Таким-то образом ему удалось добиться поразительной быстроты в их решении, так что в одной трёхчасовой работе он сумел решить девятнадцать штук, в другой – тринадцать и почти столько же в третьей, – более двух третей от общего количества. Студент Питерхауса, положившись на свои знания и талант, никогда не тренировался писать на скорость, а может быть, слишком уважал то, чем занимается, чтобы проявлять особую торопливость. Он без излишней спешки решал восемь-девять задач в каждой работе, некоторые из которых были, вероятно, более сложными, чем у его соперника, но всё же этого было недостаточно, чтобы компенсировать разницу в количестве. Оба они написали полностью всю теорию первых дней экзамена, причём джонсианец предположительно получил полные баллы, а Т. ещё и дополнительные за стиль*.  В сложных работах последних двух дней студент Питерхауса опередил своего оппонента, но ненамного, потому что джонсианец сделал в этих четырёх работах всё, за исключением трёх вопросов, и по результатам всего экзамена ушёл на триста баллов вперёд.

* За работу можно получить и больше суммы всех полных баллов. Эта кажущаяся несообразность объясняется следующим образом: обычные учебники (Ирншоу, Гриффина, Вуда и т.д.) принимаются за стандарт знания, но очень хороший математик может иногда дать более изящные и остроумные формулировки, чем те, что в них приводятся, и в этом случае ему начисляются дополнительные баллы «за стиль». Именно так было с Э.: на экзамене в Сенат-Хаусе один из экзаменаторов поставил ему дополнительные баллы за все теоретические вопросы (прим. автора).

У разочарованного кандидата, однако, имелись шансы хотя бы частично реабилитировать себя на экзамене на награды Смита (Smith's Prizes) на следующей же неделе, который знатоки считают лучшим мерилом математических достижений, чем Трайпос, потому что он охватывает более сложные предметы, и скорость не имеет на нём такого большого значения. Друзья Т., как и он сам, ждали его результата со смесью надежды и страха. В конце концов победа оказалась на его стороне, и он опередил Старшего Рэнглера по количеству набранных баллов в соотношении три к двум. Но это утешение имело место позднее, а пока торжествовали джонсианцы.



Глава 19
Как я получил степень

;;;;;;; ;; ;;;;;;, ;;;;;;;;; ;; ;;;;;;;. – Умирает доверие, вырастает недоверие.
Софокл, «Эдип в Колоне».

На следующий день в Сенат-Хаусе я надел мантию бакалавра с чувством удовлетворения от того, что мне удалось преодолеть такое серьёзное препятствие, а то, что меня так мало отделяло от провала, его только усиливало. Если смотреть на экзамен по математике так, как на него часто смотрят «классики», то есть как на сражение с экзаменаторами, то мне удалось одержать победу. Более того, хотя стандарт Младшей Оптимы (Junior Optime) и низок по сравнению с профессиональными достижениями математиков из верхней части списка, я всё же приобрёл знание, пускай лишь временное, значительного объёма низшей математики. Объём этот был больше, чем тот, который усваивает за один заход большинство наших студентов, и больше, чем я сам считал себя способным усвоить, будучи в Йеле, или чем меня считали там способным усвоить другие. Ведь зубрить изо дня в день определённые страницы из предмета, а потом рассказывать их в классе, или уметь написать любой вопрос по нему, выбранный наугад, – это две совершенно разные вещи. И я опять-таки повторю, что не-математику нелегко попасть даже в Младшую Оптиму, и что для этого необходимо хорошее знакомство с «низшими предметами», а это требует значительного количества затраченного времени и труда.
Я тогда весьма гордился своей степенью бакалавра, и всё же с нею были связаны некоторые обстоятельства, которых мне скорее следовало бы стыдиться.
То, что определённые политические и религиозные клятвы являются условиями получения некоторых английских академических степеней, в целом известно нашему американскому читателю, а вот частности понятны ему гораздо меньше. Все мы знаем, что перед поступлением в Оксфорд требуется поставить свою подпись под «Тридцатью девятью статьями»*, – это стало нам известно благодаря непочтительной шутке Хука**. В Кембридже всё иначе. Когда первокурсник вносит своё имя в книги колледжа, от него не требуется что-либо подписывать. В течение своего первого триместра он проходит церемонию зачисления (matriculation), во время которой торжественно заявляет (лат. profitetur), что будет выполнять Устав и отстаивать привилегии университета по мере своих сил***. Это не особенно много значит, поскольку уставы как университета, так и колледжей славятся тем, что устарели и по духу, и по букве, и о них никто никогда не вспоминает, кроме как в случаях каких-нибудь богословских пререканий или сверхпридирок со стороны какого-нибудь нового дона. Стипендиат Тринити-колледжа (Trinity Scholar), когда его избирают таковым, клянётся в том, что верует в Священное Писание, главенство монарха**** и его неподчинение юрисдикции иностранных епископов (лат. externorum Episcoporum jurisdictioni minime subjectam), – это камешек в огород папы, и, полагаю, любой хороший протестант, республиканец или нет, поклялся бы в этом без колебаний. Но при присвоении степени бакалавра гуманитарных наук выпускник должен подписать декларацию о том, что он является bona fide***** членом Церкви Англии и принести присягу монарху как главе Церкви.

* «Тридцать девять статей» – основной вероучительный документ Церкви Англии, сформулированный в 1563 г. и принятый в качестве парламентского акта в 1571 г.
** Хук (Theodore Edward Hook, 1788 – 1841) – английский литератор, импровизатор и светский человек, пользовавшийся значительной известностью в период Регентства. Был автором многих рискованных шуток и розыгрышей. В молодости он поступил в оксфордский Сент-Мэри-холл (St. Mary Hall), правда, его тяги к знаниям хватило всего на два триместра. При зачислении в Оксфордский университет вице-канцлер спросил его, готов ли он подписать «Тридцать девять статей». «О да, сэр, – ответил Хук, – хоть сорок, если угодно!» Вице- канцлер шуток по поводу «Тридцати девяти статей» не понимал, и скандал удалось замять с трудом. Однако самой известной шуткой Хука стал так называемый «обман на Бернерс-стрит». Хук поспорил со своим приятелем, что сумеет сделать любой первый попавшийся адрес самым известным в Лондоне. Выбор пал на дом № 54 по Бернерс-стрит в Лондонском Сити, где проживала некая миссис Тоттенхем. Хук отправил от её имени тысячи писем – заказов, приглашений, обращений за профессиональными услугами. День 27 ноября 1809 г. начался для миссис Тоттенхем рано – в пять утра раздался звонок, и трубочист сообщил, что пришёл чистить трубы. Открывшая ему служанка сказала, что трубочиста не вызывали. Через несколько минут явился ещё один трубочист, а потом ещё и ещё, общим числом двенадцать штук. Затем к воротам дома стали подъезжать повозки с углем, якобы заказанным миссис Тоттенхем. Затем наступил черёд кондитеров, которые стали доставлять свадебные торты. После этого вереницей пошли доктора, юристы и священники, которым сообщили, что в этом доме находится умирающий. Приходили и сапожники, и торговцы рыбой, доставили дюжину пианино и даже орган. Прибыли и сильные мира сего, в том числе герцог Йоркский, архиепископ Кентерберийский, управляющий Английским Банком и лорд-мэр Лондона. Посетители до вечера шли сплошным потоком, кроме того, собралась толпа зевак, так что движение в этой части Лондона было парализовано. А виновник этого безобразия вместе с приятелем удобно расположился в доме напротив и наслаждался произведённым эффектом.
*** Вот точная копия этого Professio (Заявления), без пунктуации, как в напечатанном бланке: «Cancellario procancellarioque academiae Cantabrigiensis quatenus jus fasque est et pro ordine in quo fuerim quamdiu in hac republica degam comiter obtemperabo leges statuta mores approbatos et privilegia Cantabrigiensis aeademiae quantum in me est observabo pietatis et bonarum literarum progressum et hujus academiae statum honorem et dignitatem tuebor quoad vivam meoque suffragio atque consilio rogatus et non rogatus defendam. Haec omnia in me recipio et polliceor me fideliter esse praestiturum» (прим. автора). Перевод: «Я буду охотно подчиняться канцлеру и вице-канцлеру Кембриджского университета во всём, что законно и справедливо, в соответствии с занимаемым мною положением, до тех пор, пока остаюсь членом этого сообщества. Я буду соблюдать законы, устав, установленные обычаи и привилегии Кембриджского университета, насколько это от меня зависит. Я буду способствовать распространению благочестия и хорошей учёности, а также поддерживать положение, честь и достоинство этого университета, пока жив, и, прошен или не прошен, буду защищать их своим правом голоса и советом. Всё это я на себя беру и обещаю быть верным этой клятве». Знаков препинания в латинском тексте нет потому, что их не было в классической латыни (прим. переводчика). 
**** главенство монарха – главой Церкви Англии является монарх.
***** bona fide (лат.) – добросовестно, чистосердечно.

Следует отметить, что подписать это нужно перед присвоением степени, а не перед сдачей экзамена на степень. Результатом является то, что, хотя диссентер или иностранец не может получить степень, он всё же может стать Старшим Рэнглером (Senior Wrangler) или Старшим Классиком (Senior Classic), поскольку допуск к Классическому Трайпосу зависит не от получения степени бакалавра, а от сдачи экзамена на эту степень. На самом деле такой человек может получить почти все университетские отличия, за исключением Награды Смита (Smith's Prize) и Медали Канцлера (Chancellor's Medal), требования к кандидатам на которые сформулированы таким образом, что ими могут быть только бакалавры, да ещё одной-двух не слишком значительных теологических наград. Но, поскольку членами колледжей могут становиться только бакалавры, он не может претендовать на членство (Fellowship). Это не просто теоретические возможности, такое действительно случалось: в 1837 Вторым Рэнглером стал иудей*, а годом раньше квакер стал Четвёртым.

* это был Джеймс Джозеф Сильвестр (James Joseph Sylvester, 1814 – 1897) – выдающийся математик, известный своим вкладом в теорию матриц, теорию чисел, теорию инвариантов и комбинаторику, основатель «Американского математического журнала». Он всё-таки получил учёные степени бакалавра и магистра  –  в 1841 г. в дублинском Тринити-колледже, который присваивал степени лицам иного вероисповедания. В дальнейшем преподавал в различных высших учебных заведениях Великобритании и США.

Происхождение и причины этого ограничения очевидны. Первоначально оно было мерой предосторожности против папистов, а затем поддерживалось, чтобы не дать им и диссентерам в целом возможности участвовать в управлении университетом. Поскольку университет управляется выпускниками (Graduates), оставляющими свои имена в его списках, присвоение степеней диссентерам означало бы, что судьба университета в определённой мере окажется в руках людей, которые могут враждебно или, во всяком случае, не особенно дружественно относиться к той религии, которую исповедуют в его стенах и которую он призван защищать. Мне кажется, что это ограничение, часто подвергавшееся несправедливой критике, не является допотопным или фанатичным, а просто направленным на самозащиту. Если бы религия была отделена от государства, и Церковь Англии прекратила бы своё существование, тогда, конечно же, прекратило бы существование и это ограничение, а с ним и многое другое в придачу. Но, пока Церковь Англии существует, я не представляю, как университеты этой Церкви могут допустить папистов или диссентеров к себе в Сенат*.

* Сенат – до 1926 г. управляющим органом Кембриджского университета был Сенат, членами которого были все доктора и магистры университета, а также бакалавры богословия. Сейчас Сенат по-прежнему существует, но его полномочия сильно ограничены.

В отношении иностранцев, принадлежащих к той же Церкви, это условие считается не столь обязательным и непреложным, но нужно помнить, что такие случаи чрезвычайно редки, и что любые английские заведения не очень-то поощряют иностранцев. Всё, начиная от университета и заканчивая отелем, рассчитано исключительно на нужды и выгоды аборигенов. Хотя такие взгляды могут показаться поборникам мирового братства и человеколюбия эгоистичными и варварскими, уроженец Америки, размышляющий о том, какие последствия имеет доступ в его собственную страну всех иностранцев без разбору и то, что они практически сразу же оказываются на равной ноге с коренными жителями*, может допустить, что благоразумие этой английской практики в значительной степени компенсирует её внешнюю непривлекательность.

* под «коренными жителями» автор подразумевает не американских индейцев, а белых, родившихся в Америке, – таких, как он сам.

Конечно, тут можно выдвинуть аргумент, что правила университета и колледжей могут быть изменены таким образом, чтобы присуждение степени необязательно означало бы получение права голоса. Некоторые колледжи уже настолько далеко отошли от первоначальной идеи о том, что все члены колледжа должны быть церковнослужителями, что для членов одних из них иметь священный сан вообще необязательно, в других это необязательно в первые семь лет членства, а кроме того, имеются так называемые побочные членства (Bye-Fellowships), которые придают своим носителям достоинство этого звания, не давая при этом права голоса в управлении колледжем, а посему правила можно обобщить таким образом, чтобы они стали применимы и к тем категориям выпускников, о которых шла речь выше. На это можно ответить, что реальные и желаемые многими отличия, которые жалует университет, состоят не в степени как таковой, а в месте, которое выпускник занимает в экзаменационном списке. Степень магистра гуманитарных наук может получить любой, имеющий степень бакалавра, уплатив определённую сумму и совершив некоторые пустячные церемонии. В то же время степень бакалавра без отличия подразумевает лишь такой объём знаний, назвать который жалким было бы, возможно, излишней резкостью, но о котором, однако же, можно сказать, что и гордиться тут особенно нечем. Ввиду всего вышеизложенного такие полумеры, как присвоение степеней, которые не даруют всех обычных привилегий, или побочных членств с их ничтожным жалованьем и подчинённым положением, не будут восприняты как удовлетворительные и только послужат предлогом для возобновления требований более серьёзных изменений.
Первоначально я планировал покинуть университет, как только будет обнародован список Классического Трайпоса, и единственной причиной для беспокойства по поводу присвоения степени было для меня то, не послужит ли её отсутствие препятствием для участия в экзамене на степень с отличием по классической филологии. Удостоверившись в том, что не послужит, я больше об этом не думал. Но в ту осень мои планы претерпели значительные изменения. Я хотел сохранить за собой стипендию колледжа и подумывал о том, какой славной штаб-квартирой для вылазок на континент стали бы мои комнаты в Тринити. Порой меня посещали надежды на то, что место, которое я займу по «классике», позволит мне претендовать на членство в колледже. Враг рода человеческого хорошо умеет совращать, а для того, чтобы сбивать с пути истинного людей добродетельных, у него припасено множество софистических, иезуитских силков. Сначала у меня были серьёзные намерения дать требуемые клятвы без всяких колебаний. Я был очень недоволен положением дел на родине из-за недавних президентских выборов. Ужас и отчаяние, в которые повергло значительную часть партии вигов* поражение Генри Клея**, нескоро будут забыты теми, кто был тогда достаточно взрослым, чтобы интересоваться общественными делами, а в нашей стране такой возраст наступает быстро. Но ужасный упадок духа, поразивший определённый класс общества Северных Штатов и особенно Нью-Йорка, вряд ли был понятен кому-нибудь за пределами этого класса, и не думаю, что он когда-либо был отчётливо выражен публично. Пожалуй, наиболее точное выражение он нашёл в заключительных номерах самой изысканной, джентльменской и во всех отношениях респектабельной газеты, которой когда-либо мог похвастаться наш город, прекратившей своё существование из досады и отчаяния через несколько месяцев после избрания Полка***.

* партия вигов США – существовала в 1832 – 1856 гг. Возникла как оппозиция Демократической партии США и политике седьмого президента США Эндрю Джексона. Поддерживала главенство Конгресса над исполнительной властью и экономический протекционизм. Неизменным лидером партии был Генри Клей.
** Генри Клей (Henry Clay, 1777 – 1852) – американский государственный деятель, представлявший штат Кентукки в Палате представителей и в Сенате США. С 1825 по 1829 г. был государственным секретарём. Трижды баллотировался на пост президента США и трижды проигрывал выборы. В 1957 году комитет Сената под руководством Джона Ф. Кеннеди назвал Клея в числе пяти наиболее выдающихся сенаторов в истории США.
*** Полк (James Knox Polk, 1795 – 1849) – одиннадцатый президент США (1845 – 1849), победивший на выборах 1844 г. Генри Клея. Баллотировался от Демократической партии. Его президентский срок ознаменовался крупными территориальными приобретениями: были отвоёваны у Мексики штаты Нью-Мексико и Калифорния, а Англия уступила Соединённым Штатам Орегон. Современные историки обычно включают Полка в десятку самых выдающихся президентов США.
 
Я был одним из тех, кто безгранично верил в Генри Клея, и этот удар поразил меня особенно сильно по двум причинам. Во-первых, не живя в стране, я не имел возможности заметить признаки надвигавшейся катастрофы, которые в какой-то мере подготовили к этому потрясению тех, кто оставался на родине. Во-вторых, я приобрёл привычку делать избрание Генри Клея универсальным ответом на любые претензии в адрес Америки. «Нам просто не повезло. Гаррисон* умер, а тот, другой**, нас предал. Следствием стала временная деморализация. Вот подождите, Клея изберут президентом, и вы увидите, как всё будет хорошо». Поэтому, когда долгожданный пароход привёз вести не о победе, а о поражении, когда доказательство, которое избрал я сам, обернулось против меня, мои знакомые антиреспубликанцы даже не скрывали своего ликования, а охватившее меня уныние было полным и явным. Мне нечего было возразить трактарианцам.

* Гаррисон (William Henry Harrison, 1773 – 1841) – девятый президент США, баллотировался от партии вигов. Простудился во время произнесения инаугурационной речи и умер через месяц после принятия присяги от воспаления лёгких. Это было самое короткое президентство в истории страны.
** после смерти президента Гаррисона власть по закону перешла к вице-президенту – Джону Тайлеру (John Tyler, 1790 – 1862), который и стал десятым президентом США. Тайлер пошёл против политической платформы вигов и наложил вето на несколько их законов. В результате весь кабинет вышел в отставку, а Тайлера исключили из партии вигов.

Находясь в таком неблагоприятном состоянии духа, я едва ли мог рассчитывать на то, что эпистолярные вести с родины поднимут мне настроение. Письма Цицерона в наихудшие моменты гражданской войны Цезаря и Помпея едва ли рисовали более печальную и безрадостную картину. Чувства наших нью-йоркских вигов сильно отличались от того, что они испытывали бы при повторном избрании Мартина ван Бюрена*. По сравнению с действительным положением дел это казалось бы просто раем. После избрания Полка они решили, что брошены на произвол чужаков-ирландцев и ярых рабовладельцев. Война с Англией и неограниченное распространение рабства казались неизбежными. Они больше не доверяли ничему, даже собственным лидерам. И не только виги впали в уныние. Многие демократы считали, что отвержение мистера ван Бюрена его же собственной партией было бесчестным и ошибочным, и в дальнейшем засвидетельствовали это своим поведением возле избирательных урн. В то же время они видели в антирентовых волнениях**, которые поддерживались мнимыми вигами, местное зло, более опасное, чем любое федеральное. Короче говоря, значительная часть самых богатых, самых образованных и самых заслуживающих уважения людей нашего штата, казалось, и в самом деле разочаровалась в республике. Я тоже подхватил эту заразу и опасался чуть ли не проскрипций*** и tabulae novae****.

* Мартин ван Бюрен (Martin Van Buren, 1782 – 1862) – восьмой президент Соединённых Штатов (1837 – 1841). Был главным организатором Демократической партии США. Президентство ван Бюрена совпало с экономическим спадом, что резко подорвало его популярность. В 1840 г. он снова баллотировался на пост президента, но проиграл кандидату от вигов У. Гаррисону. В 1844 г. он опять хотел выставить свою кандидатуру на выборы, но не получил поддержки Демократической партии, и кандидатом от демократов стал Дж. Полк.
** антирентовые волнения (Anti-Rent War) имели место в штате Нью-Йорк в 1839 – 1846 гг. Они начались с гражданского протеста фермеров, арендовавших землю, против слишком высокой ренты. Однако митинги вскоре переросли в погромы и вооружённое сопротивление сбору налогов и арендной платы. В 1845 г. губернатор штата был вынужден объявить военное положение. Но фермеры были хорошо вооружены, отлично знали местность и пользовались поддержкой местного населения, а солдаты армии США не проявляли в этом конфликте особого энтузиазма. В 1846 г. правительство пошло на уступки и отменило кабальные арендные законы.
*** проскрипции – в Древнем Риме так назывались списки лиц, объявленных вне закона (при Сулле, 82–79 гг. до н.э.; при 2-м триумвирате, 43 г. до н.э.). За выдачу или убийство таких лиц полагалась награда, за укрывательство – казнь. Имущество их конфисковывалось, потомки лишались почётных прав и состояния. Проскрипции были орудием политического террора, а также сведения личных счётов и средством обогащения.
**** tabulae novae (лат.) – букв. «новые таблицы» – полная отмена всех существующих на тот момент долгов. На эту меру в Древнем Риме шли во время народных смут.

Если бы тогдашние нытики могли заглянуть на шесть лет вперёд и увидеть, что политический небосклон очистился практически ото всех застилавших его тогда туч; что наше доброе имя за рубежом восстановлено, что мы снова пользуемся уважением, что находящийся у власти  президент – виг и северянин, что кабинет министров возглавляет Дэниэл Уэбстер, что в самом нашем штате такой джентльмен, как Гамильтон Фиш*, последовательно занимал сначала пост губернатора, а теперь кресло в Федеральном Сенате, – если бы только они могли предвидеть всё это, их страхи показались бы им детскими и ни на чём не основанными. И всё же совсем уж беспочвенными и химерическими они не были. Опасности, которых они страшились, существовали на самом деле, а их ошибка заключалась в том, что они недостаточно верили в противодействующую силу Провидения Господня. Нам несомненно угрожало распространение рабства и преобладание рабской рабочей силы. Романтическое открытие**, благодаря которому Калифорния встала на сторону свободы и превратилась одновременно в препятствие и в противодействующую этому силу, не могли предусмотреть никакие расчёты, и точно так мы можем надеяться, что какое-нибудь столь же действенное вмешательство руки Всевышнего сокрушит в недалёком будущем интриги папистов. Отчаявшимся следовало бы верить в то, что Господь не покинет страну, в которой проживает столько христиан, где столько истинной веры и благотворительности; в то, что нашу страну, созданную ради достижения великих политических и религиозных целей, не оставит Всевышний.

* Гамильтон Фиш (Hamilton Fish, 1808 – 1893) – американский государственный деятель, член партии вигов, сенатор, губернатор штата Нью-Йорк (1849 – 1850), государственный секретарь (1869 – 1877).
** по-видимому, под «романтическим открытием» автор подразумевает открытие золотых залежей в Калифорнии в 1848 г., что положило начало «золотой лихорадке». Из всех территорий, которые отошли к США в результате американо-мексиканской войны 1846 – 1848 гг., только Калифорния была объявлена в 1850 г. свободным от рабства штатом. Не последнюю роль здесь сыграл резкий рост населения за счёт тысяч иммигрантов со всего света и экономический подъём.

Но та зима была временем мрака и на родине, за рубежом. Наша международная репутация была плачевной, в особенности среди тех, кто был раньше нашими лучшими друзьями. Две крупнейшие политические партии Англии кардинально переменили своё отношение к нам. Либералы говорили и действовали так, как говорит и действует человек по отношению к неблагодарному другу или протеже, который не оправдал доверия. Чем более радикальные взгляды исповедовал раньше англичанин, чем больше он гордился любыми проявлениями успешного управления и процветания Соединённых Штатов, которые способствовали пропаганде его взглядов на родине, тем большим было его разочарование, когда поведение некоторые субъектов нашего Союза дало консерваторам аргументы, направленные против наших же общественных институтов. Самые горькие слова, сказанные в то время по адресу Америки, исходили почти исключительно от английских либералов. Тори и консерваторы, напротив, как будто из благодарности нашей республике за то, что она невольно дала им в руки оружие против демократии, были гораздо более, чем раньше, склонны быть справедливыми и великодушными по отношению к отдельным её гражданам, особенно если они принадлежали к партии меньшинства, считая, что они оказались жертвами и вообще слишком хороши для своей страны.
Нужно отметить, что и сейчас, и тогда англичане, независимо от политических взглядов, которые они высказывают в разговорах друг с другом или с нами, американцами, всегда чувствуют себя польщёнными, когда мы берём их сторону. Они ревниво относятся к тому, что мы отдаём предпочтение французам, хотя не желают признаваться в этом даже самим себе, и при всём их недоверии к иностранцам величайший комплимент, который им может сделать американец, это избрать их страну местом жительства или сказать что-нибудь, что выдавало бы такое намерение*. Теперь же окружающие увидели, насколько я пал духом из-за реального или предполагаемого положения дел на родине и нашей пошатнувшейся репутации за границей, и делали всё, что могли, чтобы убедить меня получить степень, видя в этом залог того, что я останусь среди них. Это были не самые близкие и лучшие мои друзья и не самые одарённые из моих знакомых; от тех я получал другие, лучшие советы. «Почему вы в таком расстройстве из-за этих выборов? – спросил меня один. – Я уверен, что не стал бы так изводить себя, если бы завтра премьер-министром стал О'Коннелл**». Тот же самый, а может быть, другой мой приятель, после того, как мы долго это с ним обсуждали, выразил уверенность в том, что не может быть серьёзных нарушений прав собственности в стране, где, исходя из сведений, полученных от меня же, так много мелких собственников. И хотя эти выводы были немного слишком умозрительными и не основанными на практике, и волнения в связи с папской агрессией*** стали достаточным опровержением первого, а антирентовые волнения – второго, всё же они были ближе к истине и в большей степени заслуживали серьёзного рассмотрения, чем аргументы, которыми меня атаковала противоположная сторона. Но самыми сильными доводами были моё собственное негодование и досада. «Зачем же быть таким щепетильным? – сказал я себе. – Твои соотечественники, отрёкшиеся от Нативистской Американской партии****, тем самым отреклись от своей нации и посадили себе на голову иностранных поселенцев. Бахвальство нью-йоркских ирландцев о том, что они контролировали президентские выборы, подтвердилось. Протестантизм не в чести. В конце концов, религия для человека дороже, чем родина. Лучше быть подданным королевы Виктории, чем рабом Джона Хьюза*****. Наш народ расписался в том, что не достоин иметь право голоса, когда воспользовался им таким образом. Поэтому и я не должен из сентиментальных побуждений воздерживаться от принесения временной присяги верности стране, в которой, возможно, мне придётся остаться жить навсегда». И всё же я не мог заставить себя дать эту клятву. Тогда искуситель подсказал мне совершенно иезуитский способ, с помощью которого можно было устранить все практические трудности, хотя, как в большинстве подобных компромиссов, в нём, пожалуй, сливались воедино и практические, и моральные препятствия. Способ был такой. Принесение этой присяги в Кембридже до такой степени стало простой формальностью, что этому не придают никакого значения и едва ли задумываются над тем, в чём клянутся. В Сенат-Хаусе, после того как Старший Рэнглер представится один, все остальные приносят присягу партиями по двенадцать человек, каждой из которых зачитывают присягу или её часть, а потом они целуют Библию, передавая её друг другу. Я мог бы пойти туда вместе со всеми и передать Библию дальше, не целуя. Это вполне можно было сделать, не подвергшись разоблачению, и я мог бы таким образом получить степень, не принося присяги. Так я в конце концов и поступил, и этот эксперимент увенчался полным успехом в одном отношении: никто из власть предержащих не заподозрил моего ухищрения ни тогда, ни после. Однако оно не осталось незамеченным другими, и я в одночасье растерял значительную часть того морального влияния, которое имел.

* Когда мистер Эверетт покинул свой пост при Сент-Джеймсском дворе, прошёл слух, что он намерен остаться в Англии как частное лицо. Этот слух доходил до меня из нескольких разных источников, и меня часто об этом спрашивали. Излишне говорить, что наш посланник или его близкие не делали и не говорили ничего такого, что могло бы вызвать или оправдать эти слухи. Единственной причиной было желание англичан оставить его у себя (прим. автора).
** О'Коннел (Daniel O'Connell, 1775 – 1847) – ирландский политический деятель, боровшийся за католическую эмансипацию – т.е. за право католиков быть избранными в британский парламент. Этого удалось добиться в 1829 г., когда парламент принял соответствующий закон, благодаря которому и сам О'Коннел смог стать членом парламента. Он также боролся за расторжение унии Великобритании и Ирландии и создание независимого королевства Ирландия, но в этом не преуспел.
*** папская агрессия –  в 1850 г. папа римский Пий IX издал буллу о воссоздании в Англии и Уэльсе римско-католической церковной иерархии, которой там не было три столетия. Возглавлять её должен был архиепископ и двенадцать епископов с территориальными титулами. Этот шаг папы получил в Великобритании название «папская агрессия». Население ответило на него уличными протестами.
**** Нативистская Американская партия (Native American party) – политическое движение, которое зародилось в штате Нью-Йорк в 1843 г., а затем распространилось на другие штаты. Причиной возникновения послужил рост иммиграции в США ирландских и немецких католиков, что привело к религиозным и политическим конфликтам между католиками и протестантами британского происхождения. Протестанты считали, что папа римский хочет подчинить себе Соединённые Штаты, действуя через назначенных им католических епископов, которые, в свою очередь, оказывают влияние на католиков-избирателей. Пик активности движения пришёлся на 1854 – 1856 гг. Оно выступало за ограничение иммиграции и усложнение процесса натурализации, но преуспело мало. Не имея единой позиции по вопросу рабства, движение постепенно распалось в 1860-х годах, когда это стало главным политическим вопросом на повестке дня.
***** Джон Хьюз (John Joseph Hughes, 1797 – 1864) – католический священнослужитель ирландского происхождения, четвёртый епископ и первый архиепископ Нью-Йорка. Был влиятельной фигурой в масштабе всей страны, защищал интересы ирландских иммигрантов и католиков в целом. Публично заявлял, что цель Римско-Католической Церкви – обратить в католическую веру весь мир и Соединённые Штаты в частности.

Многие подумают, что глупо с моей стороны самому рассказывать об обстоятельстве, которое выставляет меня в таком невыгодном свете. Но путём размышлений я пришёл к выводу, что если рассказ об ошибках молодости сам по себе не несёт вреда, то долгом человека и частью их искупления является рассказать о них для предостережения другим. Кроме очевидной морали, что никогда нельзя сдавать корабль врагу*, есть ещё одна, которую можно вывести из моего злоключения.

* аллюзия на историческую фразу «Don't give up the ship» (Не сдавайте корабль»), произнесённую Джеймсом Лоренсом (James Lawrence), капитаном американского судна «Чизпик», после того, как он был смертельно ранен в бою с британским фрегатом «Шэннон» 1 июня 1813 г. Англичане всё-таки захватили судно, а Лоренс умер четыре дня спустя.

Каждый молодой человек должен остерегаться поступать вопреки велениям совести и отклоняться от прямого и честного образа действий даже в мелочах. Это может не иметь немедленных вредных последствий, напротив, даже может на какое-то время принести ожидаемые удобства или преимущества. Но его будет постоянно угнетать сознание того, что он отклонился от честного пути; он безвозвратно утратит гордость, присущую добродетели – гордость праведную, достойную уважения и не несущую ничего предосудительного. Тот случай и моё поведение в нём стали для меня источником неутихающего огорчения, которое не может изгладить даже время, и воспоминание об этом часто пресекало попытки помешать моим планам морального совершенствования себя и других.



Глава 20
Экзамен на степень без отличия и занятия по гражданскому праву

Nos numeri sumus.  –  Нас – множество.
Гораций.

В течение недели между экзаменом на степень с отличием по математике и обнародованием списка отличий имеет место экзамен для кандидатов на степень без отличия, в просторечии называемых ;;;;;;, а сокращённо – «Полл» (Poll). По численности они превосходят кандидатов на степень с отличием в соотношении четыре к трём, но так как охват предметов у них более ограниченный, работы короче, а экзаменаторы многочисленней, ранжирование студентов происходит практически pari passu* с экзаменом, и список вывешивается одновременно со списком кандидатов на степень с отличием. В среднем кандидатов на степень без отличия около двух сотен человек, и замечательным примером того, насколько в Кембридже в ходу мельчайшее ранжирование и введение элемента соревновательности везде, где только можно, является то, что все эти двести человек ранжированы по достижениям в соответствии с набранными баллами, за исключением пятнадцати-двадцати, которые едва-едва сумели попасть в список. Их имена публикуют в скобках в конце, и они известны под фамильярным прозвищем «изящных отрывков» (Elegant Extracts). Первый в списке известен под наименованием «Капитан Полла» (Captain of the Poll), и это звание среди студентов без научных устремлений считается почти такой же великой честью, как Старший Рэнглер (Senior Wrangler) или Старший Классик (Senior Classic) среди тех, у кого они есть.

* pari passu (лат.) – вровень.

Поскольку в некоторых литературных кругах нашей страны, кажется, господствует мнение, что основная масса студентов английских университетов учит и знает очень мало, а те, кто занимается действительно серьёзно, крайне малочисленны, следует, пожалуй, ещё раз рассмотреть касающиеся этого факты и цифры. Соотношение кандидатов на степень с отличием и без отличия, как уже было сказано, составляет, если округлить, сто пятьдесят на двести, или три к четырём, то есть три седьмых от общего количества – это кандидаты на степень с отличием. Далее, хотя большая часть Младших Оптим (Junior Optimes) и некоторые Старшие Оптимы (Senior Optimes) не работали серьёзно над математикой в течение всего университетского курса, из их числа следует выделить «классиков», которые усердно трудились над своими излюбленными предметами. Однако даже за их вычетом в списке степеней с отличием остаётся около тридцати бездельников, но им мы должны противопоставить приблизительно такое же количество прилежных студентов из числа ;;;;;;. Недостаточная подготовка некоторых студентов Полла, особенно ;;;;;;;;;*, которые решили посвятить себя Церкви уже в зрелом возрасте, приводит к тому, что им есть чем заняться и при  подготовке к Предварительному экзамену (Little-Go), и при  подготовке к экзамену на степень (Degree examinations), а кроме того, есть ещё и экзамены колледжа (College examinations). Затем, многие студенты ежегодно борются за звание Капитана Полла, одни – ради чести, какая бы она ни была, другие – ради того, чтобы потом легче было находить учеников, тоже из Полла. Первые тридцать человек в списке Полла, или около того, готовят свои предметы с величайшим тщанием и доводят их почти до совершенства. (Это я знаю наверняка от друга, который был одним из их экзаменаторов). Итак, мы имеем три седьмых добросовестных студентов, при этом приблизительно один человек из девяти (то есть, весь Первый класс Классического Трайпоса и почти все Рэнглеры) относится к очень усердным студентам. Не думаю, что в мире наберётся много университетов или колледжей, о которых можно сказать больше, не кривя душой.

* ;;;;;;;;; (др.-греч.) – поздно учащиеся.

Постоянными предметами для экзамена на степень без отличия являются Деяния Апостолов со всей историей, географией и классической древностью, которая имеет к ним отношение; «Моральная философия» Пэйли (Paley), три книги Евклида, арифметика и основы алгебры и некоторые разделы механики и гидростатики. К меняющимся предметам относятся греческий и латинский автор, как на Предварительном экзамене. Они объявляются за два года, поэтому времени вполне достаточно для того, чтобы довести их до блеска.
Кроме экзаменов на степень с отличием и на обычную степень есть ещё один способ получения степени бакалавра гуманитарных наук. Это экзамен по гражданскому праву. Не более двенадцати-пятнадцати человек, иногда даже меньше, пользуются этой лазейкой, которая считается чем-то ещё ниже «Полла», – и, как я полагаю, несправедливо, потому что эти кандидаты должны, по меньшей мере, посещать лекции профессора гражданского права на протяжении трёх триместров подряд, не говоря уже о требованиях к самому экзамену. Лекции обычно читаются в том порядке, в котором даны предметы в «Анализе римского гражданского права» Галифакса*. Основными учебниками в моё время были следующие:

Corpus Juris Civilis.
Justiniani Institutiones Харриса.
«Основы гражданского права» Тэйлора.
Heineccei Antiq. Rom. Syntagma.
-«-«-«-«-«-« Elementa Juris Civilis.
Vinnii Comment. in quatuor Libros Institutionum.
«Церковное право» Бёрна.
«Комментарии» Блэкстона.**

* Галифакс (Samuel Hallifax, 1733 – 1790) – священнослужитель Церкви Англии и учёный. Был профессором нескольких кафедр в Кембридже и епископом двух епархий. В 1774 г. опубликовал курс своих лекций по римскому праву, прочитанных в Кембридже, под заголовком An Analysis of the Roman Civil Law, in which a Comparison is occasionally made between the Roman Laws and those of England: being the heads of a course of Lectures publickly read in the University of Cambridge. Книга многократно переиздавалась.
** Corpus Juris Civilis (лат.) – «Свод гражданского права», составленный в 529 – 534 гг. по распоряжению византийского императора Юстиниана Великого.
Justiniani Institutiones (лат.) Харриса – «Юстиниановы основы», учебник по римскому праву, составленный при императоре Юстиниане Великом, в переводе на английский и с примечаниями Джорджа Харриса (George Harris).
«Основы гражданского права» Тэйлора – Elements of the Civil Law (1755) английского учёного и священнослужителя Церкви Англии Джона Тэйлора (John Taylor, 1704 – 1766).
Heineccei Antiq. Rom. Syntagma (лат.) – «Синтагма древнеримского права» (1718), сочинение выдающегося немецкого юриста Иоганна Готлиба Хайнессиуса (Johann Gottlieb Heineccius, 1681 – 1741).
Elementa Juris Civilis (лат.) – «Основы гражданского права», его же, 1735 г.
Vinnii Comment. in quatuor Libros Institutionum (лат.) – «Комментарии в четырёх книгах» к «Юстиниановым основам» выдающегося голландского юриста Арнольда Винниуса (Arnold Vinnius, 1588 – 1657), впервые опубликованные в 1642 г.
«Церковное право» Бёрна – Ecclesiastical Law (1760) Ричарда Бёрна (Richard Burn, 1709 – 1785), священнослужителя Церкви Англии и мирового судьи, а также автора ряда работ по праву.
«Комментарии» Блэкстона – Commentaries on the Laws of England («Комментарии к законам Англии»), четырёхтомный труд выдающегося английского юриста Уильяма Блэкстона (William Blackstone, 1723 – 1780), впервые опубликованный в 1765 – 1769 гг.

 

Глава 21
Классический Трайпос

 Cave ne titubes. –  Смотри не дай маху.
Гораций.

Будь начеку!
Х. Уокер, эсквайр.

Приближалось время, когда немногие избранные, преодолевшие соблазны лени и избежавшие опасностей математики, должны были сразиться в своей последней великой битве. Стипендиаты Тринити (Trinity Scholars), обладатели университетских наград, аутсайдеры из «малых колледжей», претенденты на двойное отличие Первого класса собрались отовсюду. Наша численность была мала, лишь двадцать шесть кандидатов со всего нашего курса, на котором насчитывалось приблизительно три с половиной сотни человек. По меньшей мере пятеро тех, кто намеревался пополнить наши ряды, пали в сражении, именуемом Математическим Трайпосом (Mathematical Tripos). Девятнадцать из нас претендовали на отличие Первого класса, поэтому количество несбывшихся надежд должно было неминуемо быть велико. Шестнадцать из двадцати шести были Младшей Оптимой (Junior Optime), так что, даже если предположить, что несколько человек решили попытать счастья в «классике», чтобы компенсировать низкую степень по математике, совершенно ясно, что не менее половины кандидатов изучало математику с единственной целью – получить возможность продемонстрировать свои знания на Классическом Трайпосе (Classical Tripos). Пятеро из оставшихся были Рэнглерами (Wranglers), четверо из них – претендентами на двойную степень с отличием Первого класса, а пятый – на звание «клина» (Wedge)*. За звание Старшего Классика (Senior Classic) боролись двое, которые были соперниками в течение всех школьных лет, а затем и в колледже. За ними шли ещё двое, о которых говорили как о примерно равных, а что касается остальных мест, то на них мог оказаться кто угодно. Ожидалось, что Первый класс будет мал, поскольку в целом наш курс был не особенно сильным. Немногочисленные сильные кандидаты все были из Тринити. Наш колледж был представлен пятнадцатью кандидатами из двадцати шести, причём тринадцать претендовало на отличие Первого класса, и только четверо могло быть в нём уверено.

* Последнего в списке называют «клином» (Wedge), что соответствует «деревянной ложке» на Математическом Трайпосе. Это наименование произошло от фамилии кандидата, который был последним в списке первого Классического Трайпоса в 1824 г. – Веджвуд (Wedgewood). Кто-то высказал мысль, что деревянный клин хорошо соответствует деревянной ложке, и название прижилось (прим. автора).

Таковы были слухи, ведь все эти шансы, достоинства курса в целом и отдельных его представителей горячо обсуждаются заранее, и не только самими заинтересованными сторонами и их ближайшими друзьями, но и вообще в кругу прилежных студентов. И всё же, как бы ни влияли на шансы кандидата подобные внешние обстоятельства, его главная надежда – на свой реальный запас знаний и готовность их продемонстрировать, так что в это время он работает с таким рвением, как никогда в жизни.
Каждый, кому ради дела или удовольствия приходится часто ездить на беговом рысаке, может засвидетельствовать, насколько необходимы постоянное внимание и тренировка, чтобы поддерживать животное в соответствующей форме. В первую очередь, лошадь должна быть хороша сама по себе, а если на ней ездят постоянно, она должна быть быстра и вынослива, не пугаться, особенно в толпе, и быть готовой в любой момент показать всё, на что способна. Мне не приходит в голову лучшего сравнения для подготовки, через которую проходят студенты Кембриджа перед экзаменом, – особенно если это Классический Трайпос, который охватывает больше материала, чем любой другой.* Я мог бы продолжить эту аналогию и добавить, что в обоих случаях многое зависит от искусства тренера (coach)**. Многие студенты обязаны своему репетитору (coach) положением в списке, которое оказалось на несколько мест выше, чем могло бы быть, и эта разница может вылиться в разницу в классе отличий.

* За исключением экзамена на стипендию университета (University Scholarship) и на Медали Канцлера (Chanсellor’s Medals), где возможность получить награду ограничена одним-двумя кандидатами, а конкуренция не является общей (прим. автора).
** следует отметить, что «лошадиные» сравнения применительно к студентам и репетиторам не являются авторской находкой. Они были широко распространены в ту эпоху, и это нашло отражение в языке: репетитор и тренер на скачках обозначались одним словом – coach; группа студентов, которые занимались у одного репетитора, называлась тем же словом, что и упряжка лошадей – team.
 
На Трайпосе требуются три вещи: во-первых, глубокое знание греческого и латинского синтаксиса и, соответственно, умение распутывать сложные синтаксические конструкции. Без этой основы никто не может рассчитывать на хорошее место. Засим, кандидат должен владеть навыками перевода с английского на классические языки (Composition), должен уметь писать латинскую и греческую прозу, греческие ямбы и две-три разновидности стихов на латыни. В-третьих, он должен обладать очень обширным словарным запасом, так чтобы незнакомые слова попадались ему редко. Четвёртая составляющая, которая, вероятно, уже приходила в голову читателю, – знание истории, законов, древностей и т.п., всего того, что обобщённо и не совсем справедливо именуют «зубрильным материалом» (cram), – на Трайпосе не имеет большого значения. Дополнительные вопросы (riders) к отрывкам, которые даются для перевода, немногочисленны и не приносят много баллов. В этом отношении между кембриджским Трайпосом и оксфордскими экзаменами «скулз» (Oxford Schools) существует огромная разница.
Если сравнивать эти составляющие успеха, то часто и, как я думаю, справедливо отмечалось, что перевод на греческий и латынь, в особенности же греческое и латинское стихосложение, занимает слишком много места. Работы по переводу на классические языки дают около двух пятых от общей суммы баллов, и мальчишеская сноровка в складывании стихов часто перетягивает более зрелое знание языка. Я знал студента, чьи переводы с латинского и греческого соответствовали всего лишь стандарту Третьего класса, но он занял хорошее место во Втором, написав блестящие элегические стихи – остаток его школьных достижений. Другой мой знакомый, который был третьим в списке по нескольким переводам с классических языков на английский, оказался в самом низу Второго класса из-за того что, будучи претендентом на «двойную» степень, не имел достаточно времени, чтобы практиковаться в латинском и греческом стихосложении.
В Оксфорде кандидат на степень с отличием Первого класса выбирает себе для экзамена двенадцать авторов. В Кембридже он прочитывает столько, сколько сможет. Хотя я был в состоянии работать всего несколько часов в день, читал я быстро и охватил довольно большой объём. После поступления в университет я прочитал впервые либо повторил следующих авторов:

Гомер – всю «Одиссею», книги XIII и XXIV «Илиады», Гомеровы гимны;
Гесиод – “Щит Ахилла», «Труды и дни»;
Эскил – всё (семь пьес);
Софокл – всё (семь пьес);
Аристофан – всё (одиннадцать пьес);
Еврипид – «Медея», «Ипполит», «Ион», «Вакханки», «Гекуба», «Финикиянки», «Циклоп»;
Пиндар – всё;
Феокрит – всё;
Геродот – книги I и VII и многочисленные отрывки из других;
Фукидид – книги I, II, IV, VI, VII и все сложные отрывки из оставшихся двух;
Ксенофонт – «Пир»;
Демосфен – пять речей против Афоба и Онетора, De Corona («О венке»), ;;;;;;;;;;;; («О преступном посольстве»), Ad Leptinem («Против Лептина»);
Платон – «Федр», «Федон», «Протагор», «Горгий», «Пир», «Теэтет», «Софист», «Политик», пять книг «Государства»;
Аристотель – «Риторика», пять книг «Никомаховой этики»;
Теофраст – «Характеры»;
«Лукреций» – книга I и отрывки из остальных;
Катулл – всё;
Вергилий – «Георгики», шесть книг «Энеиды»;
Гораций – всё;
Ювенал – всё;
Персий – всё;
Проперций – книги I и IV;
Плавт – всё (двадцать пьес);
Марциал – все эпиграммы длиною больше четырёх строк;
Цицерон – «Тускуланские беседы», De Natura Deorum («О природе богов»), De Divinatione («О ведовстве»), De Officiis («Об обязанностях»); речи в защиту Архия, Бальба, Мурены и Клуенция;
Ливий – книги I и XXXI.

Кроме того, в круг моего чтения входили произведения, которые редко бывают на Трайпосе, как, например, отрывки из Каллимаха и Аполлония Родосского, а также из Алкея и Сапфо, и несколько книг Афинея.
Список, приведённый выше, не включает в себя то, что я читал до университета. Кое-что из моего школьного чтения, например, Саллюстия и первые книги «Илиады», я действительно знал и хорошо помнил. Но книги, которые входят в курс Йельского колледжа, я не изучал в кембриджском смысле этого слова, за единственным исключением – Тацитом, которого я очень любил и проработал его «Историю» не с учётом ограниченных требований классной комнаты, а в соответствии со своими собственными представлениями о том, как его нужно изучать и переводить.
Вышеприведённый список с этими добавлениями даёт вполне сносное представление о круге чтения кандидата на хорошее место на Трайпосе. Некоторых авторов, таких как Аристофан и Плавт, в моём списке больше, чем бывает обычно; других, таких как Геродот, Демосфен, Цицерон и, возможно, Фукидид, значительно меньше. Вообще говоря, мною было прочитано больше сложных авторов, тех, которых студенты обычно читают позже, чем обычных. На своё знание Аристофана, Феокрита, Пиндара, Плавта и т.д. я, пожалуй, полагался чересчур сильно. Некоторые из книг, перечисленных в списке, я, конечно, знал лучше, чем другие, но даже совершенное знание их всех дало бы мне лишь средний шанс, если бы я полагался только на то, что мне попадутся прочитанные мною куски. В авторах с большим объёмом работ любой студент должен полагаться на свои общие знания. Так, из Геродота мною было прочитано всего две книги, и тем не менее нелегко было бы найти в нём отрывок или даже отдельное слово, которое было мне непонятно, настолько я овладел его своеобразным диалектом. Моим большим недостатком был перевод с английского на классические языки (Composition). Единственная его разновидность, которая хорошо и безошибочно у меня получалась, была латинская проза. Над греческими ямбами, греческой прозой и латинскими стихами я работал целыми днями, но с крайне незначительным успехом. Наш курс, несмотря на то, что пользовался плохой репутацией, демонстрировал необычную независимость от репетиторов. Большая часть лучших студентов в течение этого месяца занималась самостоятельно, отказавшись от всякой помощи. Это ещё более усиливало неопределённость в оценках их предполагаемых мест.
Экзамен должен был начаться в понедельник. Предшествовавшую субботу я посвятил долгой прогулке верхом в компании двух своих товарищей по несчастью, в соответствии с кембриджской традицией, которая гласит, что день-два перед экзаменом студент не должен заниматься практически ничем, – впрочем, у очень немногих хватает мужества и самообладания на то, чтобы воплотить эту теорию в жизнь. Приготовления на следующую неделю я сделал с большим вкусом: перенёс свою кровать в комнату с камином; пригласил к обеду друга, каждый день – разного, и запланировал серию славных маленьких обедов, чтобы компенсировать долгий пост. (Перед экзаменом студент сидит на диете, но считается, что во время и после экзамена ему необходимо хорошо питаться). В воскресенье утром я намеревался пойти в церковь Св. Марии, как обычно, и методично бездельничать остаток дня. Но тут на меня нашло, и я стал писать элегические стихи, а потом занялся просмотром отмеченных отрывков.* Если в революционные времена воскресений не бывает, то почти настолько же их не бывает и в течение последних двух недель перед экзаменом в Кембриджском университете.

* Когда студент Кембриджа занимается, он отмечает любое необычное слово или трудный отрывок для последующего наведения справок; это очень помогает, если нужно быстро проработать какого-нибудь автора. Очень распространены издания произведений, где листы с текстом перемежаются чистыми листами, а кроме того, многие студенты заводят себе записные книжки, чтобы подробно записывать туда любые сложности, с которыми встречаются. «Подготовить» книгу как следует почти что значит подготовить её новую редакцию (прим. автора).

Но работа в воскресенье редко приносит плоды, даже временные, и моя не была исключением. И читателю, и мне самому стало бы скучно, если бы я принялся вспоминать все случайности, опасности и несчастья той недели; как после того, как я так старательно тренировался в написании элегических стихов и научился вполне сносно с ними справляться, в первое же утро были заданы гекзаметры, которых я написал не более трёх штук за два года, а за всю свою жизнь, наверное, не более пяти; как, пролежав, не в силах заснуть от нервного возбуждения, всю ночь перед работой по греческим ямбам, я задремал под утро и чуть не проспал экзамен; как я замёрз утром в четверг, когда погода сменилась с тёплой на очень холодную, как будто мне назло, так что половина моей греческой прозы оказалась написана почти неразборчиво и без надстрочных знаков; как разнёсся слух, что я окончательно сломался или, как изящно выразился один джонсианец, «спёкся». Достаточно сказать, что когда эти пять дней, наконец, закончились, я был чуть ли не в бреду. Один мой друг, который и сам был болен во время экзамена и поэтому мог понять моё состояние, в субботу утром вытащил меня на длинную прогулку. В ту ночь я выспался за предыдущие шесть, и в воскресенье был в своём обычном состоянии, не считая склонности есть и пить всё подряд, которая продолжалась ещё целый месяц, пока организм не компенсировал потерю сил.
В тот же вечер я нанёс визит моему соседу на экзамене справа, чей стиль работы, как ни был я занят, порой привлекал моё внимание. Он был одним из кандидатов на звание Старшего Классика, прочитал практически всё и писал латинские и греческие стихи с двенадцатилетнего возраста. Его учёность была огромна, его переводы на латинский и греческий отличались замечательной быстротой и изяществом, его вкус в целом превосходен; но он не отличался точностью и ясностью мышления, а потому был склонен делать описки. Его соперником был приличный математик, недавно получивший степень Рэнглера, который сильно уступал ему по быстроте, изяществу и объёму знаний, но отличался ужасающей точностью и никогда не забывал ничего из того, что выучил. Мой сосед, который знал сильные и слабые стороны своего старого школьного товарища и соперника не хуже, чем свои собственные, старался одолеть его объёмом знаний и блеском исполнения. Практически каждый отрывок, который встретился на экзамене, он читал до этого, и чтобы это показать, написал в заглавии каждого своего перевода имя автора и название соответствующей книги либо пьесы. Отрывок из Теофраста, который был задан в последний день экзамена, он по счастливому стечению обстоятельств перечитал прошлым вечером. Поскольку и я был хорошо знаком с этим отрывком, хотя знакомство это не возобновлялось так недавно, я позволил себе бросать взгляды на его работу, ведь списывать у него я не собирался. Он писал примечания на латыни и готовил свою работу в точности так, как если бы он редактировал этот отрывок. Что касается его переводов на классические языки (Composition), то здесь примером может послужить следующее. Это перевод строк Обри де Вера* «Опять те звуки льются» и т.д., которые цитируются в Приложении (Задания Классического Трайпоса 1845 г.). Он приводится здесь в точности так, как был написан в Сенат-Хаусе, причём на это ушло меньше часа.

* Обри де Вер (Aubrey Thomas de Vere, 1814 – 1902) – ирландский поэт и критик. Поэзия Обри де Вера характеризуется серьёзностью тем и религиозным пылом. Для перевода был дан отрывок из его стихотворения Ode to an Eolian Harp («Ода эоловой арфе»).

Rursus murmur adest, adest,
Impellens liquidis aera vocibus;
Fallor? quo nimium brevis,
Quo fugit magicae vocis anhelitus?
Rursus me mea somnia,
Rursus destituit me placitus furor.
Urbis non aliter suae
Cum devota Deus moenia deserit,
Quondam nubila vocibus
Vibrant suavisonis quas aliquis piis,
Nocturnis bibit auribus;
Ille aecliris humo dum jacet, exuit
Vox aurae refluae moras,
Castigatque gravis, moeret identidem
Non desiderio levi.

Среди его достоинств следует упомянуть, что он писал очень красивым почерком, изысканным, как у женщины, и при этом очень разборчивым. Тем не менее, он оказался лишь Старшим Классиком в скобках*, поскольку некоторые синтаксические ошибки, допущенные в греческих ямбах, и другие неточности низвели его до уровня менее учёного и блестящего, зато более надёжного соперника.

* это был Хьюберт Эштон Холден (Hubert Ashton Holden, 1822 – 1896) – английский филолог-классик, закончивший школу короля Эдуарда в Бирмингеме (см. главу 22 «Посещение Итона. Английские публичные школы»), а затем кембриджский Тринити-колледж. Он не участвовал в экзамене на Медали Канцлера, т. к. попал лишь в Младшую Оптиму по математике. В 1847 г. был избран членом Тринити-колледжа, впоследствии в течение многих лет занимал должность директора школы королевы Елизаветы в Ипсвиче.

Он очень любил английскую поэзию. И хотя удержаться от некоторых упоминаний об экзамене было невозможно, но вскоре за чаем мы оставили разговоры на профессиональные темы и несколько часов подряд читали, критиковали и обсуждали поэтов новой школы – Шелли, Китса, Теннисона, мисс Баррет, – пока где-то около полуночи я не поднялся, чтобы уходить, и тут он остановил меня словами: «Останьтесь ещё ненадолго, у меня есть отличное бренди, мне прислал его друг, старый сельский священник».
«Старый сельский священник» явился достаточной гарантией ортодоксальности этого напитка, и он действительно оказался достойным своего клерикального происхождения. Так что мы сидели почти до утра понедельника, попивая грог и беседуя обо всех поэтах, которые писали на всех пяти или шести языках, которыми мы более-менее владели. Таковы отдохновения прилежного студента после напряжённой работы на экзамене.
Экзаменаторы-«классики» не обязаны объявлять результаты Трайпоса в какой-либо определённый день. Поэтому они не торопятся и затевают между собой маленькие дружеские потасовки по поводу сравнительных достоинств разных студентов. Обычно на размышление им требуется месяц, хотя все вместе они проверяют только четыре работы по переводу на классические языки (Composition). Каждый является единственным арбитром, начисляющим баллы по той работе и части перевода на английский, составителем которой был он сам. Тем временем некоторые из находящихся в ожидании принимают участие в дополнительном развлечении – экзамене на Медали Канцлера. В настоящем случае в нём участвовали лишь три кандидата, и двое из них фактически были заранее уверены, что медали достанутся им. Остальным нечем было заняться, кроме как беспокоиться и просматривать свои работы, находить в них ошибки и взвешивать свои шансы, или же, что более мудро, уехать из города и, насколько возможно, забыть обо всём этом деле. Я отправился в Лондон, осматривал разные достопримечательности, навещал знакомых, а потом нанёс визит другу, который занимал тогда пост частного репетитора (private tutor) в Итоне, что послужило мне предлогом и возможностью осуществить то, чего я давно уже желал, – посмотреть собственными глазами вблизи на английскую публичную школу.



Глава 22
Посещение Итона. Английские публичные школы.

 Парламентский отчёт о том, что изучается в Итоне за десять учебных лет в девятнадцатом столетии, должен привести публику в состояние некоторой обеспокоенности этим предметом, если такое вообще возможно.

«Эдинбургское обозрение», январь 1845 г.

Удивительное это зрелище для американца – множество юношей восемнадцати-девятнадцати лет от роду, которых в его стране называли бы «молодыми людьми», и они сами считали бы себя таковыми, а возможно, играли первую скрипку в модном обществе, – которые расхаживают, одетые как мальчишки, и, по-видимому, таков и есть их статус. Ещё более увеличивает странность их внешнего вида тот факт, что физическое развитие у англичан идёт быстрее, чем у американцев, по крайней мере, в северных штатах; поэтому итонец девятнадцати лет от роду выглядит так, как уроженец Бостона или Нью-Йорка в двадцать один. Все они носят белые галстуки и чёрные касторовые шляпы; кепки носить запрещается. Что же до остального, то никакого единообразия в одежде не существует, и детские курточки встречаются с той же частотой, что и мужские сюртуки, на здоровенных ребятах под шесть футов ростом. Однако, во что бы ни были одеты юноши этого возраста, невозможно полностью подчинить их дисциплине, рассчитанной на мальчиков. Старшеклассники выходят в город Виндзор, а если кому-либо из них случается встретить наставника, он скрывается в каком-нибудь магазине, и наставник, отдавая дань давно установившейся традиции, делает вид, что его не заметил.
В Итоне всегда обучается несколько сот мальчиков; на тот момент (1845 г.) их насчитывалось более семи сотен. Около одной десятой из них составляют учащиеся колледжа – «колледжеры» (Collegers). Они являются ядром этой системы, с которого всё и началось, поскольку ученики, оплачивающие своё обучение («оппиданы»*, городские), представляют собой, согласно общему мнению, более позднее прибавление. «Колледжеры» учатся бесплатно, и те из них, кто почти (но не совсем) достиг девятнадцатилетнего возраста, избираются стипендиатами (Scholars) кембриджского Кингз-колледжа (King's College) по мере открытия вакансий, и это обеспечивает их на всю жизнь – или пока они не женятся.

* оппиданы (oppidans) – от лат. oppidum – город.

Количество учителей пропорционально количеству учеников мало, и в среднем распределяется неравномерно. В классе у одного учителя может быть сорок учеников. Это самый очевидный недостаток этой системы. Прежде имелось в наличии множество частных репетиторов (private tutors), которые в определённой степени восполняли эту нехватку. Но, поскольку обнаружилось, что в некоторых случаях эти джентльмены вели слишком рассеянный образ жизни, были введены правила, согласно которым они должны были отправляться спать одновременно с мальчиками, а также их свободу ограничили в других отношениях. В итоге их количество начало быстро уменьшаться, и в то время их было всего трое, причём каждый прикреплён к определённому мальчику. То, что классическая филология является основой образования в Итоне, известно каждому, кто слышал об этой школе. Поэтому я немало удивился, когда мне сообщили – да я и сам это увидел – что предлагаемый классический курс очень устарел и имеет массу недостатков, что учебники – главным образом сборники отрывков из произведений – тоже устаревшие, к тому же не всегда из лучших авторов или из лучших работ этих авторов. Латинское стихосложение по-прежнему процветает; возможно, было бы несправедливо сказать, что всё остальное приносится ему в жертву, но совершенно очевидно, что ради него несколько пренебрегают другими, менее сомнительными элементами классического образования. О математике много говорить не приходится – поскольку мало что делается.
Переходя к более общим разделам образования, странно было обнаружить, что английская грамматика не изучается вообще. Но эта странность не ограничивается Итоном; насколько я знаю, она общая для всех английских школ, публичных или частных. Английская грамматика не входит в курс обучения английских школ. Когда я упоминал об этом упущении в разговорах со своими английскими друзьями, они обычно отделывались какой-нибудь лёгкой шуткой насчёт того, что мы в Америке учим английскую грамматику в школах, потому что английский для нас – иностранный; но то, что эта практика является странной, явно никогда не приходило им в голову. Как я понимаю, она не совпадает с тем, что принято в других странах. Французская грамматика, безусловно, изучается, и к тому же с большим тщанием, в школах Франции.
Мальчики обладают хорошими познаниями в древней истории и обладали бы и в современной, если бы то, что им преподносится под видом таковой, не напоминало больше всего карикатуру из «Панча». Как раз в то время трактарианцы и «Молодая Англия»  принялись искажать исторические факты с особым неистовством, дав волю своим вздорным фантазиям на исторические темы, и Итон тоже оказался затронут этой эпидемией. Я видел нечто вроде учебника по истории, написанного одним из учителей (не моим другом, благодарение небесам!), который содержал такие невероятные нелепости и в предисловии, и в самом сочинении, что мне едва ли поверили бы, если бы я вздумал их здесь пересказывать. Однако следует отметить, что эта книга вызвала настолько неблагоприятные отзывы, что составитель вынужден был убрать самые вопиющие из своих ложных утверждений в следующем издании.
Изучение современных языков получило толчок после учреждения нескольких наград за успехи в них принцем Альбертом и начало привлекать к себе приемлемую долю внимания.
Мой информант полагал, что предметом, который преподаётся лучше всего, является – вот уж чего я не ожидал – география. Она не просто изучается по учебникам; большое внимание уделяется рисованию и перерисовыванию карт.
Что до школьной морали, то впечатления моего друга были не самые благоприятные. Недавно произошёл случай, который произвёл особенно сильное впечатление и на него, и на меня, когда он мне о нём рассказал. Мальчик, которого он хорошо знал, нашёл пенал и сообщил об этом по надлежащим каналам. Более ста учеников обратились за этим пеналом, причём некоторые из них строили самые фантастические догадки, когда их просили его описать. Даже с должной скидкой на юношескую склонность терять карандаши нельзя не сделать вывод, что по крайней мере три четверти этих юношей пытались заполучить то, что им не принадлежало и не могло принадлежать.
Это краткое сообщение о великом учебном заведении Итон, школе, в которой учатся сыновья титулованной аристократии, рисует не очень-то радостную картину. Могу лишь добавить, что свои впечатления я записал так, как они мне запомнились. Кое-что я видел собственными глазами, а на что-то, возможно, невольно повлияло мнение моего информанта. Сам он закончил лондонский Кингз-колледж (King's College) и исповедовал евангелическую веру, а также входил в число «Кембриджских апостолов»; таким образом, с какой стороны ни глянь, он был склонен критически смотреть на Итон с высоты своего собственного  интеллектуального и нравственного уровня и относиться к нему предвзято. В то же время я полагался не только на его мнение. Будучи знаком с некоторыми учителями, поистине превосходными, набожными и учёными людьми, я выяснил у них косвенным путём, что нравственное состояние учеников было далеко не удовлетворительным. Справедливости ради нужно упомянуть, что они говорили не о широкой распространённости серьёзных пороков, а скорее об укоренившейся беспечности в отношении лжи, об обмане учителей, тирании старших над младшими (хотя все утверждают, что система «фагов»* стала гораздо более гуманной) и тому подобных грехах, которые склонны ярко проявляться в больших скоплениях мальчиков и на которые не раз сетовал Арнольд.

* фаги – в английских публичных школах существовало правило, согласно которому ученики младших классов прислуживали старшим. Этих младших и называли «фагами» (fag). Эта система ярко описана в романе Т. Хьюза «Школьные годы Тома Брауна».

Когда при написании этой главы несколько месяцев назад я стал систематизировать свои знания и воспоминания об английских публичных школах и сопоставлять впечатления, полученные мною из разных источников, стало очевидно, что они недостаточны. Я тотчас написал двум своим друзьям, один из которых – выпускник Итона, который и сейчас имеет непосредственное отношение к этой школе, другой – выпускник Шрусбери, ныне член Тринити-колледжа, приобретающий известность в литературном мире. Вопросы, которые я им задал, достаточно ясны из ответов, полученных мною обратной почтой. Я решился их обнародовать, поскольку они не содержат ничего личного или же обидного для кого бы то ни было, и рассказывают о предмете гораздо лучше, чем это сделал бы я сам. Право первенства принадлежит итонцу на основании большей длины и серьёзности его письма.

«Мой дорогой Б.,
Общее количество учеников у нас приблизительно шесть сотен. За последние восемь лет оно ни разу не падало ниже этого числа. Шесть лет назад оно достигало семисот семидесяти семи. Сейчас их около шестисот тридцати.
Стипендиатов, или «колледжеров», семьдесят. Основатель школы явно имел в виду дальнейшее увеличение количества платных учеников, juvenes commensales, точно так же, как это имеет место в оксфордских и кембриджских колледжах. Считается, что «оппиданы» – платные учащиеся – появились чуть ли не с самого начала. * * * *
В старшей школе, насчитывающей шесть сотен учеников, у нас имеется директор с двенадцатью ассистентами. Распределяются они неравномерно. В классе у директора не более тридцати учеников. Следующие два или три класса редко по численности доходят до сорока. Но вот в десятом у нас семьдесят восемь человек, и с самого Рождества там всё время было больше шестидесяти. Младшая школа – это отдельное заведение, сейчас там около тридцати мальчиков. В прежние времена она насчитывала от ста до ста пятидесяти учеников. Они сохраняют там весь положенный штат независимо от количества учеников, а именно директора младшей школы (Magister Ostiarius) с четырьмя ассистентами. Таким образом, у нас восемнадцать постоянных учителей-«классиков», которые носят академический костюм. Кроме того, есть ещё пять учителей-математиков, все – выпускники университета, и несколько дополнительных учителей языков и т.д., чего вполне достаточно.
Ни один мальчик не может быть принят в младшую школу после своего тринадцатого, а в старшую – после четырнадцатого дня рождения. Основная масса поступает в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Дети моложе шести лет, полагаю, в школу не поступают; такое бывает, только если ученик живёт при школе*; мальчики моложе девяти лет поступают редко. Мне ничего неизвестно о нижнем возрастном пороге. Считается, что младшая школа – приготовительная, и обучение в ней ведётся с самых азов. Полагаю, что мальчик должен носить брюки** и уметь читать.

* по-видимому, имеются в виду сироты.
** в те времена маленьких детей независимо от пола одевали в платьица. Мальчики начинали носить штанишки в возрасте около трёх лет.

Касательно того, что такое публичная школа, смотрите статью Сиднея Смита (Sidney Smith) в «Эдинбургском обозрении» за 1810 год. Я не считаю его определение вполне удовлетворительным. Публичная школа, как характерный английский общественный институт, это место, где мальчик в классе подчиняется учителю, который заменяет собой директора, и в то же время подчиняется наставнику (tutor), который заменяет родителя или опекуна. Под это определение подходят всего три школы – Хэрроу (Harrow), Итон и Рагби (Rugby). Мне кажется, что они очень похожи на Оксфорд или Кембридж в средние века, в период между учреждением колледжей и распадом университетских «школ». Как, скажем, в 1500 году обучение и проверка знаний студента происходили главным образом публично, под началом профессора, а его подготовка к занятиям, совершенствование в своей области, решение всех дисциплинарных вопросов – в колледже, так же ученик Итона, Хэрроу или Рагби посещает единую школьную часовню, сдаёт работы на проверку, отвечает уроки установленным порядком, борется за награды, получает степени (то есть переводы в следующий класс, от начальной школы до пятого, и при этом превращается из «фага» в того, кто сам распоряжается «фагами»), под началом директора или его ассистента, но в то же время получает катехизическое религиозное воспитание и готовит большую часть своих уроков под руководством своего наставника, независимо от того, живёт он в его корпусе (house) или нет. Наставник также ведёт переписку с родителями, контролирует денежные вопросы и занимается ;;;; ; ;;;;;;; ;;;;;;*, направляя и руководя всеми факультативными занятиями, которые поощряет школа (= университет).

* ;;;; ; ;;;;;;; ;;;;;; (др.-греч.) – природными склонностями каждого.

Сидней Смит, вероятно, написал свою статью ещё до того, как наставники стали прилагать усилия в этом направлении, хотя даже тогда уделялось некоторое индивидуальное внимание.
Итон менее симметричен, чем две другие школы, потому что в нём существуют ещё и «пансионы дам-хозяек», которые дешевле корпусов наставников. Около ста тридцати мальчиков живут у «дам», при этом у них есть наставники, которым они платят ;10 или ;20 в год за обучение, а директору – ;6 в год, предоставляя ему самому расплачиваться с ассистентами. Ассистент получает от директора ;44 в год за то, что работает где-то двадцать четыре часа в неделю в классе с семьюдесятью пятью – семьюдесятью восемью мальчиками. Таким образом, мы живём за счёт учеников. Поскольку мы делаем своё дело сообща, каждый мальчик получает то, что ему нужно, не заботясь о том, как распределяются деньги.
В Итоне мальчик переходит в следующий класс и попадает под начало нового учителя каждые полгода, при этом его наставник остаётся прежним. Наставник – это не просто агент, действующий от имени родителя, но и естественный защитник и друг мальчика. * * * * В Итоне вы получаете гораздо больше помощи от своего наставника в приготовлении уроков, чем в Рагби. Выпускники Рагби, которые пробыли здесь годы и досконально изучили наши порядки, отдают предпочтение  нашей системе наставничества, хотя и считают, что наша школьная система уступает в том, что касается развития интеллекта.
Именно в этой двойственности, в этом разделении между публичной, школьной властью и более частной дисциплиной по типу колледжа заключается, на мой взгляд, отличительный признак публичной школы. Оно проявляется в следующем: мальчик не относится к наставнику так, как к учителю; для него он – знакомый джентльмен, вроде друзей его отца, которого он может пригласить к себе домой и на гостеприимство которого вправе рассчитывать, если когда-нибудь после окончания школы снова посетит Итон. С другой стороны, он гордится корпусом, к которому принадлежит, так же, как студент – своим колледжем. Хотя в соревнованиях по крикету, футболу, гребле, бегу и прыжкам он состязается со всей школой, всё же осенью он вступает в футбольный клуб, куда входят двадцать-тридцать мальчиков из его собственного корпуса, и, таким образом, проводятся матчи между корпусами, точно так же, как между колледжами. Общество, в котором он вращается, состоит преимущественно, хотя и не только, из тех, кто проживает в одном с ним корпусе (в большей степени зимой, чем летом). Опять-таки, школьные экзамены проводятся в более профессиональной или деловой манере, чем частные занятия с наставником, – там не обращают особого внимания на особенности характера, моральное превосходство и т.п. Мальчик проваливается на экзамене точно так же, как в Оксфорде, если не добирает баллов до необходимого минимума, и неважно, по какой причине. С другой стороны, если он попадает в неприятности, за его характеристикой обращаются к наставнику, и в большинстве случаев тот, если находит нужным, выручает его из беды и может обелить в глазах учителя, который, возможно, был о нём плохого мнения. * * * *
То, что Сидней Смит говорил о суровости этой системы, о её сходстве с джунглями или жизнью дикарей, в настоящее время практически совершенно неприменимо к Итону и, как я полагаю, к Хэрроу. Рагби жёстче, там мальчики в корпусе наставника в большей степени предоставлены самоуправлению.
Шрусбери – одна из множества «грамматических школ»* с уставным фондом,  основанных в царствование Эдуарда VI** или вскоре после него. Её единственная претензия на известность состоит в том, что в течение одного поколения она привлекала учащихся со всех концов Англии, в то время как большинство «грамматических школ», таких как Бёри Сент-Эдмундс (Bury St. Edmunds) и Тайвертон (Tiverton) в Девоншире, Оукхем (Oakham) и Теппингхем (Teppingham) в Ратленде (Rutland) привлекают учеников только из соответствующих местностей. Школа вроде Шрусбери может процветать только под очень хорошим руководством, разве что у неё очень богатые фонды и имеется множество учреждённых стипендий (Scholarships) в университетах, как, например, у школы Мёрчант Тэйлорз (Merchant Taylors'), которая посылает своих выпускников в оксфордский Сент-Джонс-колледж (St. John's College).   * * * *

*  «грамматическая школа» (grammar school) – тип школы в британской системе образования, который появился ещё в средневековье. Основным предметом изучения в таких школах была латынь, позднее к ней прибавился древнегреческий. «Грамматическая школа» открывала дорогу в университет, а затем к церковной карьере. Переход к современной школьной программе начался в середине XIX столетия. Многие школы в Соединённом Королевстве до сих пор называются «грамматическими», сохраняя своё историческое название, хотя теперь это просто средние школы.
** Эдуард VI (Edward VI, 1537 – 1553) – король Англии и Ирландии с 1547 г. Он так и не достиг совершеннолетия, поэтому страной за него правили регенты.

Рептон, насколько я понимаю, отличается от Шрусбери только тем, что менее известен. Он может стать известным и, следовательно, «публичным», если его воспитанники достигнут заметных успехов в Оксфорде и Кембридже, но не таким известным, какой стала Шрусбери двадцать лет назад, потому что сейчас у него слишком много конкурентов. Шрусбери выросла быстро, в то время как Итон и Хэрроу росли медленно, – и случилось это до того, как прогремела Рагби, и прежде, чем зашевелились прочие старые «грамматические школы».
Винчестер (Winchester) и Вестминстер (Westminster) традиционно рассматриваются в качестве публичных школ. Каждый год на крикетной площадке Лорда, которая принадлежит Мэрилбонскому крикетному клубу (Marylebone Club), одна неделя выделяется для матчей между публичными школами. * * * *
В Кембридже нас, итонцев, упрекают в легкомыслии и той своеобразной наглости, которая проявляется, когда десяток итонцев на вечеринке говорит на итонском жаргоне, не обращая внимания на присутствие четверых студентов, которые в Итоне не учились.
Две главные беды школы, которые сейчас привлекают всеобщее внимание, заключаются в следующем: (1) изучение математики не является всеобщим и обязательным; (2) мальчики тратят слишком много денег, слишком потворствуют своим желаниям. * * * * И нам следует изменить порядок службы в часовне и ввести ежедневную короткую службу, а не так, чтобы по учебным дням вообще обходиться без молитвы, а по выходным затрачивать на неё слишком много времени. И наконец, нам следовало бы сократить продолжительность каникулярного времени. * * * *
Истинная причина, по которой мальчиков посылают в Итон, не то, что там наилучшее обучение или наилучшая дисциплина, а то, что они оказываются там в наилучшем обществе. Однако я полагаю, что Хэрроу в этом отношении не хуже или почти не хуже. Единственная разница заключается в том, что там нет такой большой примеси сыновей бедных джентльменов. У них нет ничего, что соответствовало бы нашим семидесяти «колледжерам» (которых отбирают по способностям, и это действительно отборные мальчики, потому что конкурс очень высок – пятьдесят кандидатов на десять ежегодных вакансий). Кандидаты на места в колледже, как и другие мальчики, которые стеснены в средствах, живут в «пансионах дам-хозяек».
Недавно прошёл слух, что, дескать, Итон – трактарианская школа. От этого выиграла Хэрроу, у которой противоположная репутация. Истина же заключается в том, что ни одна из школ не имеет выраженной религиозной окраски, во всяком случае, не более, чем лондонские клубы или английская аристократия в целом. Обе школы, как я полагаю, довольно верно воспроизводят английское общество со всеми его пороками и добродетелями. * * * *
Пожалуй, я должен вам сообщить, что мальчик, обучающийся в Итоне и живущий в корпусе у наставника, стоит своему отцу, с учётом всех расходов, таких как одежда, дорожные издержки, карманные деньги, медицина, в среднем не менее ;200 в год. Многие мальчики, однако, тратят ;30 в год только карманных денег, а некоторые и ;50. * * * *

Искренне ваш,
У. Дж.

Некоторые отрывки вышеприведённого письма я вынужден был опустить, поскольку их хвалебный тон, хотя и совершенно искренний, мог бы показаться чрезмерным читателю, который не разделяет чувства автора. Мой друг из Шрусбери отнёсся к этой теме в менее серьёзном ключе, и его взгляды не совсем совпадают со взглядами итонца.

Мой дорогой Б.,
Термин «публичная школа» в своём буквальном смысле применим к любой школе с уставным фондом, где обучение является бесплатным или почти бесплатным для учеников. Он представляет собой перевод латинского выражения libera schola, о значении которого не так давно много дискутировали в суде лорда-канцлера (Court of Chancery). Правом назначать на должность директора обладает Попечительский совет, выбор которого ограничивается, согласно уставу, магистрами гуманитарных наук, бакалаврами или докторами богословия Оксфордского или Кембриджского университетов.  Эти попечители – сельские джентльмены или горожане, которым непонятно, на что нужны латынь и греческий, и которые хотят превратить заведение в коммерческую школу, по каковому вопросу они вступают в прения с директором. Они берут словарь, находят слово «libera» и выясняют, что оно означает «свободная» (free). Директор же настаивает на том, что оно означает liberal – «основанная на изучении свободных искусств», и утверждает, что такое образование не включает в себя три R* и всё прочее, что необходимо знать человеку для стояния за прилавком. Adhuc sub judice lis est**, а так как судья в данном случае – это лорд-канцлер, то, по-видимому, там оно и пребудет, покуда не протухнет.

* три R – так в англоязычных странах кратко называют программу начального образования: чтение (reading), письмо (writing) и арифметика (arithmetic). Хотя не все эти слова начинаются с R на письме, при произношении они дают три начальных R.
** Adhuc sub judice lis est (лат.) – дело ещё у судьи. Игра слов: фраза может быть переведена и как «дело ещё под судьёй». Вот почему «покуда не протухнет» – как яйцо.

В просторечии термин «публичная школа» применяется только к более крупным из школ с уставным фондом. Допустим, существует маленькая «грамматическая школа» с уставным фондом, который даёт пятьдесят фунтов в год, где-нибудь в Боутоне; никто не называет её «публичной». Теперь предположим, что истёк срок какой-нибудь аренды, и доход с имущества достигает ;3000 вместо 33 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов, директором становится видный учёный, и вот уже мальчики поступают сотнями и именуют себя «учениками публичной школы» nem. con*.

* nem. con. (сокр. от лат. nemine contradicente) – единогласно.

Я слышал, что винчестерцы и итонцы утверждают, что термин «публичная школа» следует употреблять исключительно по отношению к тем заведениям, в которых имеется колледж, или закрытая и бесплатная школа, в отличие от открытой и дорогой ;;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;;; ;;;;;;;* (вспомните «колледжеров» и «оппиданов» в Итоне), а также соответствующий университетский колледж – Нью-колледж и Кингз-колледж. Но никто, кроме них, этих ограничений не признаёт. Шрусбери является публичной школой точно так же, как Хэрроу или Рагби, хотя и количество учеников, и уставный фонд там не так велики. Она приобрела свою сегодняшнюю известность сначала под руководством доктора Батлера** (впоследствии епископа Личфилдского), а затем под руководством Бенджамина Кеннеди***, хотя количество учеников сейчас уменьшилось.

* ;;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;;; ;;;;;;; (др.-греч.) – платить позволено всем (Аристофан, «Птицы»).
** доктор Батлер (Samuel Butler, 1774 – 1839) – английский филолог-классик и священнослужитель Церкви Англии. Закончил школу Рагби. В 1791 г. поступил в кембриджский Сент-Джонс-колледж. За свою университетскую карьеру получил множество наград, в том числе три медали Брауна и стипендию Крейвена,  В 1796 г. стал Старшим Медалистом. В 1797 г. был избран членом Сент-Джонс-коклледжа. В 1798 г. стал директором школы Шрусбери, в 1836 г. – епископом Личфилдским. За годы его директорства Шрусбери стала знаменитой школой и по уровню обучения не уступала ни одной школе в Англии.
*** Бенджамин Кеннеди (Benjamin Hall Kennedy, 1804 – 1889) – английский филолог-классик и священнослужитель Церкви Англии. Получил образование в школе Шрусбери, где был первым учеником, а затем в кембриджском Сент-Джонс-колледже. Завоевал ряд академических наград. В 1827 г. стал Старшим Классиком и Старшим Медалистом. В 1828 г. избран членом Сент-Джонс-колледжа. С 1836 по 1866 г. был директором Шрусбери. За время его директорства выпускники этой школы многократно добивались выдающихся успехов в университетах. В 1867 г. был избран профессором греческого языка в Кембридже и каноником собора в Или. Автор нескольких популярных школьных учебников латинского языка.

Как и многие другие школы, она была основана Эдуардом VI за счёт останков монастырей*. Я не понимаю, как можно называть частной школой (private school) Рептон, если у него имеется уставный фонд; разве что для того, чтобы выразить презрение к его малочисленности. Во всех старинных городах (за очень редкими исключениями) есть школы с уставным фондом, обычно связанные с местным самоуправлением, если таковое имеется, а вовсе не с приходской системой. Большая часть этих школ находится в состоянии упадка из-за недостатка движущей силы образования – денег. Очень часто случается, что основатели завещали своё имущество городскому магистрату с условием выплаты какой-то фиксированной суммы директору школы, скажем, пятидесяти фунтов в год, что три сотни лет назад было кругленькой суммой, а сегодня и на сигары не хватит.

* монастыри в Англии были упразднены Генрихом VIII (1491 – 1547), отцом Эдуарда VI.

В некоторых случаях возникали судебные процессы, целью которых было вынудить держателей имущества поступать в соответствии с духом завещания основателя школы и выплачивать ей такую долю ренты, которая соответствовала бы пятидесяти фунтам в то время. Так случилось в Ладлоу (Ludlow).
Иногда патронами школы становились по завещанию настоятель собора и совет каноников и выкидывали тот же фортель, как, например, в Рочестере (Rochester), где У., один из членов нашего колледжа и директор школы, ведёт guerre ; mort* с должностными лицами собора. Недавно этому были посвящены дебаты в Палате общин.

* guerre ; mort (фр.) – война не на жизнь, а на смерть.

Итон и Вестминстер оба являются колледжами, хотя в Итоне, помимо колледжа, есть ещё и школа. Связывает их, я полагаю, старинный обычай устраивать соревнования по гребле на Темзе. В Оксфорде и Кембридже бывшие соперники объединяются и организуют лодочные клубы – вспомните «Третий лодочный клуб Тринити».
Джеймс I*  хотел сделать Тринити-колледж таким же придатком к Вестминстеру, каким является Кингз-колледж по отношению к Итону, или Нью-колледж – к Винчестеру, но какой-то колледжный Хэмпден** воспротивился и одержал верх. * * * *

* Джеймс I (James I, Иаков I, 1566 –  1625) – первый английский король из династии Стюартов, а также первых монарх, правивший одновременно тремя королевствами – Англией, Шотландией и Ирландией.
** Хэмпден (John Hampden, 1595 – 1643) – выдающийся деятель Английской революции, ярый противник королевской власти.

Всегда искренне ваш,
У. Дж. К.

Я не буду делать попыток примирить противоречия в трёх разных отчётах, которые лежат сейчас перед читателем, а просто предоставляю их ему вместе с правом судить самому. Однако является очевидным, что Итон, который вот уже сто пятьдесят лет не выходит из моды, располагается где-то у вершины этого «дерева». Прочие школы сильно разнятся и по своей репутации, и по характеристикам своих учеников, которые можно наблюдать в университете.
Вестминстер был некогда придворной школой и долгое время составлял конкуренцию Итону, но сейчас находится в состоянии ужасающего упадка. Местоположение этой школы в центре огромного города, безусловно, способствует моральному разложению учеников, но не может полностью объяснить их низкие и неджентльменские наклонности; также и их общее невежество во всём, кроме порока, не может объясняться ничем иным, кроме вопиющего пренебрежения своими обязанностями со стороны тех, кто ими руководит. Даже трое выпускников Вестминстерского колледжа, которые ежегодно избираются держателями трёх закрытых стипендий* в Тринити и по логике вещей являются лучшими образчиками своей школы, редко отличались в занятиях, которые поощряются в университете. Несколько лет назад в Вестминстере появился новый директор. Если это добросовестный человек, то ему предстоит такая работа по преобразованию школы, которой нельзя позавидовать, и взяться за неё не решился бы никто, кроме очень добросовестного или очень храброго человека, или же то и другое вместе.

* закрытая стипендия – стипендия в колледже, присвоение которой ограничивается условиями, выдвинутыми её учредителем, т.е. лицом, пожертвовавшим деньги на учреждение данной стипендии. В зависимости от воли этого лица, стипендия могла присуждаться только уроженцам определённой местности, или выпускникам определённой школы, как в данном случае, или только сыновьям священников и т.д. и т.п.

В Винчестере сейчас учится менее двух сотен учеников. Мало кто из них попадает в Кембридж. У них есть свой собственный колледж в Оксфорде (Нью-колледж), который находится в том же отношении к этой школе, что и кембриджский Кингз-колледж к Итону, и в который естественным путём попадают их лучшие выпускники. Один мой друг, который утверждал, что ему кое-что известно о Винчестере, подытожил своё мнение о нём следующим широким обобщением: «Застойный, нетерпимый, грубый, вульгарный и ограниченный».
Хэрроу имеет репутацию великой школы для квази-аристократии – сыновей богачей незнатного происхождения – так же, как Итон – для сыновей титулованных особ. Выпускникам Хэрроу в моё время, как правило, не везло в университете, они начинали с хорошей репутацией, но в конце концов не выдерживали и «ломались». Когда Фредерику Пилю (Frederick Peel) не удалось стать стипендиатом Тринити-колледжа, решили, что и он пошёл той же дорожкой, но он разорвал этот порочный круг, получив отличие Первого класса на Классическом Трайпосе. Эта школа тоже несколько лет назад заполучила нового директора – я намеренно употребляю слово «заполучила», потому что ныне эту должность занимает К. Дж. Вогэн (C. J. Vaughan), имя которого знакомо всем внимательным читателям переписки д-ра Арнольда. Под его началом можно ожидать самых благоприятных результатов, если только он не обманет ожиданий, основанных на его собственной репутации и на той дружбе, которую питал к нему Арнольд.
Это приводит нас к Рагби – школе, столь интересной из-за того, что она связана с именем Арнольда. (Он умер в 1842 году, и многие из его последнего «шестого класса» учились в Кембридже одновременно со мной). Выпускники Рагби в целом были менее блестящи и остры, чем итонцы. Это были хорошие, полновесные «классики», но в них не было ничего особенно выдающегося или исключительного. Обладатель стипендии Рагби в Тринити обыкновенно попадал в Первый класс Трайпоса, но при этом не слишком высоко. Но они отличались большой силой характера и влиянием и производили впечатление людей, которых действительно научили задумываться не только над чисто интеллектуальными, но и над этическими вопросами, в большей степени, чем любые другие молодые люди, которых я когда-либо знал. Их вера имела более прочное основание, и они, казалось, всегда заглядывали в корень того, что говорили либо делали, и доискивались до первопричин. Их благоговение перед Арнольдом не знало границ; о его смерти они говорили как о личной трагедии, так, как говорят о смерти близкого родственника. Комнату выпускника Рагби всегда можно было узнать по портрету Арнольда, висевшему на видном месте. Порой высказывались возражения, что влияние Арнольда на умы его учеников было слишком большим – что оно уничтожало их самобытность и самостоятельность. Так обычно говорили «Апостолы», но я не думаю, что это суждение выказывало их обычную проницательность. И уж конечно, Арнольд с его либеральными и независимыми взглядами и в моральной, и в интеллектуальной сфере, которые никогда не позволяли ему полностью встать на сторону той или иной политической партии и из-за которых виги побоялись назначить его епископом, не мог внушить своим ученикам слепую приверженность к какой-либо группировке в политике или религии, как это сделал бы ярый трактарианец, или сторонник «Молодой Англии», или кальвинист, или республиканец. Что он действительно внушал своим воспитанникам, так это любовь к истине, почитание того, что действительно следует почитать, и философскую привычку исследовать первоосновы, которая и придавала им ту истинную серьёзность (earnestness), которой иные их хулители лишь делают вид, что обладают, или просто думают, что обладают.
Шрусбери, о которой нам часто случалось упоминать выше, это одна из первых школ, о которых слышит первокурсник в связи с наградами и стипендиями. Даже из Итона не приходит такого количества кембриджских «классиков» – собственно говоря, я сомневаюсь, приходит ли столько из любых других трёх школ, вместе взятых, включая сюда и Итон. Выпускники Шрусбери в Кембридже обладали высокой репутацией особенно в двух областях – в сочинении греческих ямбов и игре в вист; но их общей характеристикой была точность знаний, доходящая до мельчайших деталей.* Из этого можно заключить, что они были сильнее в греческом, чем в латыни, и правильность их греческого синтаксиса была доведена до такой изощрённости, которой трудно найти параллель даже в праве или математике. В большинстве своих занятий они демонстрировали практичный, коварный и острый ум, тот, который обычно считают национальной принадлежностью шотландцев, а не англичан; это проявлялось, даже когда они отдыхали. Как я уже сказал, их любимым развлечением был вист, и играли они в него именно для развлечения; выказываемый ими интерес не мог объясняться ставкой в несколько шиллингов. Часто до и после ужина я наблюдал за одним или двумя столами играющих в вист выпускников Шрусбери, и было странно видеть, что такие молодые люди играли почти так же методично и совершенно в таком же молчании, как самые старые и опытные игроки, не позволяя себе ни единого жеста нетерпения или торжества и раскрывая рты лишь во время раздач.

* Об одном из выпускников Шрусбери, который был Старшим Классиком (Senior Classic) в моё время, говорили, что он не сделал ни единой ошибки ни в одной работе по «классике» за всю свою университетскую карьеру (прим. автора).

Говорили, и не без причины, что они слишком много зубрили ради достижения единственной цели – успеха на Классическом Трайпосе, и посвящали слишком много времени тому, чтобы превратить себя в машину для сочинения греческих ямбов. Так, например, в школе они читали слишком мало Гомера из страха, как бы чересчур близкое знакомство с героическим греческим стихом не повредило их аттическому диалекту. Именно из-за недостаточного знания Гомера, а также из-за того, что они не вполне дотягивали до уровня некоторых других школ в латинском стихосложении, кандидат из Шрусбери на стипендию Белла (Bell Scholarship), как правило, терпел неудачу, хотя, тоже как правило, опережал одного, а то и обоих стипендиатов Белла, на Классическом Трайпосе. Их привычка к точности служила им хорошую службу в изучении математики; они редко претендовали на высокие степени, но всегда уверенно проходили нижний порог или попадали в Старшую Оптиму (Senior Optimes), в зависимости от того, что им было необходимо. За исключением этого вынужденного уклонения в сторону, они в большинстве случаев безоговорочно посвящали себя занятиям «классикой», но после экзамена на степень по математике и Трайпоса расширяли круг своих интересов и стремительно развивались, впитывая знания из самых разнообразных областей и демонстрируя такие способности и качества, о которых у них раньше никто и не подозревал. Они являли собой самый поразительный пример проявления общей черты английского образования – подспудного умственного развития, которое происходит незримо под грузом учёбы и вдруг проявляется ярко и сразу, когда этот груз исчезает.
Я так подробно рассказал о Шрусбери, потому что именно зародившийся там своеобразный стиль учёности проник в Кембридж и распространился в нём, так что перевод на латынь и «зубрильные» предметы уступили пальму первенства переводу на греческий и метафизике синтаксиса – короче говоря, греческий стал превалировать над латынью, а язык над содержанием.
Бирмингемская школа короля Эдуарда VI приобрела высокую репутацию в последние годы, собственно говоря, уже после моего поступления в университет. В течение пяти лет оттуда прибыло пятеро студентов высочайшего класса, все они стали членами Тринити-колледжа, четверо – Старшими Классиками (в одиночестве или в скобках) и двое – обладателями двойной степени с отличием Первого класса, и это помимо нескольких высоких Рэнглеров (Wranglers), поскольку там уделяется много внимания как «классике», так и математике. Большинство из них, что называется, рубили с плеча, то есть были способны работать много и хорошо, хотя были очень несхожи между собой – у них было мало единообразия в методах и много самобытности. Так, два кандидата на первое место Трайпоса на моём курсе, о которых я уже писал и упоминал, что они очень сильно различались и стилем работы, и своими сильными сторонами, были как раз из этой бирмингемской школы.
Рептон, где директорствует Пейл*, редактировавший Эсхила, хотя и маленькая школа, но несколько лет назад оттуда прибывали очень хорошие студенты.

* Пейл (Thomas Williamson Peile, 1806–1882) – английский филолог-классик и священнослужитель Церкви Англии. Получил образование в школе Шрусбери, где был первым учеником. В 1824 г. поступил в кембриджский Тринити-колледж. В 1828 г. стал восемнадцатым Рэнглером  и вторым в списке Классического Трайпоса, а также Вторым Медалистом. В 1829 г. избран членом Тринити-колледжа. С 1841 по 1854 был директором школы Рептон. Издал свои редакции пьес Эсхила «Агамемнон» и «Хоэфоры» («Плакальщицы»), а также ряд проповедей.
 
Раз уж мы заговорили об английских школах, было бы несправедливо обойти молчанием ту, которую обессмертил причудливый гений Лэма*, к тому же то обстоятельство, что там получил образование один из самых близких и дорогих мне друзей**, внушило мне к ней что-то вроде личного интереса, – это Крайстс Хоспитал (Christ’s Hospital, «Христов Приют»), известный также как «школа синих мантий». Это чисто благотворительное заведение; ученики сохранили свой характерный костюм (синяя мантия, жёлтые гамаши, шляпы нет) с самого основания школы и обязаны носить его постоянно, даже на каникулах и вне Лондона. Эта школа имеет несколько очень хороших стипендий (Exhibitions)*** в разных кембриджских колледжах, некоторые из них достигают ;100 в год; часто их получают первоклассные студенты, и «классики», и математики, но чаще первые. Это неудивительно, если учесть, что виды на будущее этих молодых людей полностью зависят от их успеха на академическом поприще. Куда более удивительно было обнаружить в них большие общие познания, любовь к поэзии, утончённый вкус и налёт романтики в характере, полностью соответствующие идеалу бедного школяра, с которым чаще встречаешься в романах, чем в реальной жизни. В их внешности была одна отличительная черта, по которой их легко было узнать. Коротко остриженные волосы составляют часть формы этой школы; после выхода оттуда в университет они отращивали волосы до крайних пределов, допускаемых английской цивилизацией.

* Лэм (Charles Lamb, 1775 –  1834) – английский поэт, публицист и литературный критик. Прославился своими эссе.
** неоднократно упоминавшийся в этой книге Генри Мэйн (Henry James Sumner Maine).
*** стипендия Exhibition – это нечто вроде стипендии колледжа (College Scholarship), право на которую принадлежит определённой школе, но обладатель этой стипендии не имеет иных привилегий, кроме материального вознаграждения, и она не препятствует ему претендовать на обычную стипендию (прим. автора).

Вероятно, читатель уже заметил, что, за одним-двумя исключениями, все перечисленные школы знамениты «классикой», а не математикой, поэтому у него может возникнуть вопрос, а где же готовят математиков. Как общее правило, они приходят не из публичных школ. Многие получают образование частным образом; некоторые из тех, кто поступает в «малые колледжи», очень слабы в «классике» и не занимаются ею в университете, за исключением тех предметов, которые изучаются в колледже на первом курсе, и подготовки к Предварительному экзамену (Little-Go). Многие приходят из лондонского Кингз-колледжа (King's College). Это – англиканская часть Лондонского университета, созданная в противовес Университетскому колледжу*. Его учащиеся посещают занятия, как ученики дневной школы или студенты Колумбийского колледжа (Columbia College) – это примерно как если бы Колумбийский колледж готовил своих учеников для Йеля или Гарварда. Многие выпускники лондонского Кингз-колледжа – превосходные «классики», но, поскольку в переводе на классические языки (Composition) они не дотягивают до уровня выпускников публичных школ, то редко завоёвывают самые высокие места на Трайпосе. Однако в период с 1839 по 1849 г. из их числа вышли один Старший Медалист (Senior Medallist) и один Второй Медалист (Second Medallist). В математике они достигают больших успехов, и среди них много высоких Рэнглеров. За то время, пока я был в университете, Старший Рэнглер дважды был из Кингз-колледжа. Лучший преподаватель математики там – профессор де Морган**, и это, пожалуй, единственная школа, где математики могут получить предварительную подготовку, включающую в себя исчерпывающие письменные экзамены, соответствующие экзаменам по «классике» в публичных школах и столь же сходные с университетскими.

* Университетский колледж Лондона (University College London) был основан в 1826 г. как первое в Англии светское высшее учебное заведение, необходимость в котором назревала уже давно, поскольку евреи и христиане, не принадлежавшие к Церкви Англии, не могли получать степени в Оксфорде и Кембридже. Однако появление не-англиканского колледжа было встречено с неодобрением в некоторых кругах, и в 1829 г. в противовес Университетскому колледжу в Лондоне был основан Кингз-колледж – англиканское учебное заведение. В 1836 г. оба колледжа объединили в Лондонский университет.
** профессор де Морган (Augustus de Morgan, 1806–1871) – британский математик и логик. В 1823 г. поступил в кембриджский Тринити-колледж. Был четвёртым в списке Математического Трайпоса. Поскольку он был нонконформистом, университетская карьера в Кембридже оказалась для него закрытой. В это время был основан религиозно нейтральный Лондонский Университетский колледж, и 22-летний де Морган стал там профессором математики. Автор работ по математической логике и теории рядов. Является основоположником логической теории отношений. Его именем названы законы де Моргана – логические законы, связывающие с помощью отрицания конъюнкцию ("и") и дизъюнкцию ("или").
 
«Колледжи», которые сейчас основываются по всей Англии, а именно в Брайтоне, Мальборо, Ливерпуле, Биркенхеде, Флитвуде, – это большие школы, но совсем не похожие на Итон или Хэрроу, или любую другую из старых публичных школ, больших или маленьких, точно так же как Лондонский университет не похож на Оксфорд или Кембридж. В некоторых отношениях у них есть преимущества – они дешевле, с более систематическим обучением и больше внимания уделяют математике.
Даремский университет (Durham University), который был основан как более дешёвое место для подготовки священнослужителей из Северной Англии, чем два старых университета, всё ещё пребывает во младенчестве, и о нём мало что слышно. Полагаю, он вполне удовлетворительно справляется со своей задачей.
Говоря об английском доуниверситетском образовании, следует упомянуть о шотландских университетах, относительно которых время от времени проявляют любопытство наши соотечественники. Я знал нескольких студентов Кембриджа (из северных английских графств и из Шотландии), которые учились в Глазго и рассматривали это как подготовительную школу. С их слов у меня составилось представление о шотландских университетах как о занимающих промежуточное положение между нашими и английскими в том, что касается достижений в «классике» и риторике, возраста учащихся, глубины и разнообразия изучаемых предметов. В Шотландии есть очень хорошие школы, особенно одна (хотя сейчас я не могу припомнить её название и где она находится), из которых в Кембридж и Оксфорд прибывают хорошие студенты. Но, хотя они и занимают хорошие места, всё же не дотягивают до английского стандарта высочайших академических достижений. Исходя из того, что мне известно о дублинском Тринити-колледже, я бы сказал о нём то же самое, что и о шотландских университетах. Кое-кто из его выпускников, однако, может рассказать вам, что стандарт получения членства и других главных отличий в этом колледже выше, чем в любом другом академическом учреждении мира (я видел такое утверждение, публично сделанное в печати); но скромность не входит в число недостатков, присущих ирландцам. Я обязан начатками своей «классики» выпускнику дублинского Тринити-колледжа и поэтому не склонен легкомысленно относиться к классическим познаниям его питомцев, но истина вынуждает меня признать, что их греческий не самой чистой воды. Кембриджцы говаривали, что дублинцы вечно печатают греческие стихи в каком-то журнале, и ещё не было ни единого номера, в котором они не проявили бы незнание основных законов синтаксиса и просодии*. Отличительной особенности этого заведения является то, что его членам разрешено жениться – видимо, во имя утверждения протестантского принципа.

* просодия – учение о стихе, касающееся соотношения слогов по ударению, долготе или высоте, метрической системы стиха, количественной характеристики слога (долгота, краткость).



Глава 23
Крушение надежд

;;;;;;; ;;;;;;; – Фукидид, кн. IV.
Мучительно огорчён. – Перевод преподавателя.

Ожидалось, что за неделю, которую я провёл в Итоне, объявят результаты Трайпоса (Tripos); но один из экзаменаторов был в отъезде, и ждать пришлось ещё неделю. Опять беспокойство и предположения. После моих неудач в греческой прозе и латинских стихах мне следовало готовиться к худшему, но я сознавал, что сдал очень недурную латинскую прозу и греческие ямбы, которые были немного выше моего обычного уровня, – так сказал один мой друг, которому я показал черновик. Перепроверка переводов выявила несколько вопиющих ошибок, но ведь все делают ошибки, кроме некоторых выпускников Шрусбери (Shrewsbury). Ставки в целом были против меня, но и на меня тоже ставили деньги. Экзаменаторы были ещё более неразговорчивы, чем обычно, и не роняли никаких намёков. Единственным циркулирующим слухом было то, что Фредерик Пиль (Frederick Peel) (который все длинные каникулы работал как целые три лошади) поднимается всё выше и, кажется, он и станет успешным аутсайдером года; да и это основывалось скорее на твёрдом убеждении и категорических утверждениях его репетитора, чем на каких-либо утечках.
Наконец было неофициально объявлено, что список Трайпоса вывесят на следующее утро. Всю ночь я просидел, играя в вист с двумя-тремя заинтересованными лицами и двумя-тремя незаинтересованными, которые великодушно принесли себя в жертву ради такого случая. Хозяином нашим был добродушный математик, который всё ещё расслаблялся после своих успешных трудов, благодаря которым оказался в первой двадцатке Рэнглеров (Wranglers). Мы играли непрерывно с десяти вечера до шести утра, останавливаясь только, чтобы подбросить в огонь угля из миниатюрного ведёрка или влить в себя шампанское из большой оловянной кружки*. Потом мы пошли переодеваться, потому что ежедневная чистая рубашка для англичанина – часть религии, а затем отправились в часовню. Большинство кандидатов уже были там, и выглядели мы очень бледными, взволнованными и изнурёнными. Меня особенно поразил вид одного молодого человека ирландского происхождения, очень усердного студента, но не слишком умного от природы, который в итоге оказался Третьим Классиком и Вторым Медалистом. Он был мертвенно бледен и, казалось, едва держался на ногах. Бедняга! У него был ещё один повод для беспокойства, о котором мы не знали. Уже некоторое время он был на дороге к Риму – в глубокой тайне – и как раз практиковал всякие аскетические методы покаяния и молитвы. Примерно через год он открыто перешёл в стан врага, предоставив своему  «оранжевому»** отцу оплакивать свой безвременный конец.

* Большая оловянная кружка со стеклянным дном – это предмет обстановки, который можно увидеть в хозяйстве почти каждого кембриджца. Её первичное и обычное употребление – для пива, но в  неофициальных случаях она может служить для любых напитков (прим. автора).
** «оранжевый» – член протестантской организации Оранжевый Орден (Orange Order), целью которой является пропаганда и защита протестантизма.

После службы в часовне, позавтракав, насколько позволял аппетит, я отправился играть в бильярд – всё, что угодно, лишь бы чем-нибудь занять утро. Было уже почти время обеда, когда я в третий или четвёртый раз направился к квази-университетскому книготорговцу, где обычно вывешивали список Трайпоса. Как обычно бывает в таких случаях, огромная толпа окружала магазин; студент Тринити, который был мне знаком, как раз из неё выбирался.
– Где я?
– Второй во Втором классе.
Когда я услышал об этой двойной посредственности присвоенного мне места, мне понадобился весь мой запас философского отношения к жизни. Хотя то, что я мог заниматься лишь ограниченное время, с самого начала сильно понизило мои шансы, да и прочие обстоятельства мало-помалу объединились как будто бы нарочно чтобы навредить мне, я, безусловно, был сильно расстроен окончательным результатом, – даже не знаю, был ли я ещё когда-нибудь так расстроен, до или после. Однако я скрыл своё огорчение и протиснулся сквозь толпу. Первым увиденным мною знакомым был студент одного из «малых колледжей», который в прошлом году завоевал две Медали Брауна (Browne's Medals) за греческую и латинскую оды, опередив при этом наших лучших студентов из Тринити. В списке он был прямо передо мной – первым во Втором классе. Он стоял как «изваяние, громом поражённое» из стихотворения мисс Баррет*, сокрушённый этим ударом, но ничем не выдавал своих чувств. Лишь заметив меня – человека, находящегося почти в таком же положении, он дал им выход фразой: «Нет, я правда думаю, что они могли бы провести черту немного ниже!»

* Элизабет Баррет Браунинг, «Герцогиня Мэй» (Rhyme Of The Duchess May).

Все студенты нашего курса, которые получали университетские награды (кроме одного несчастного, который «попал в бездну» на математике), оказались во Втором классе, а именно вышеупомянутый представитель «малых колледжей», я сам и мой друг-методист, который так много сделал для популяризации шерри-коблеров. Один из экзаменаторов впоследствии говорил мне, что весь наш  Второй класс (двенадцать человек из двадцати четырёх – двое в список не попали) располагался очень близко друг к другу по количеству баллов, так что разница между первым и последним в нём была совсем невелика. Пилю удалось преодолеть разрыв, отделяющий нас от Первого класса, и он стал последним из шестерых, которые туда попали. Если этот джентльмен сохранит в парламенте свою университетскую привычку терпеть неудачу, когда от него ожидают успеха, и добиваться успеха, когда от него ожидают неудачи, то станет большим испытанием как для своих сторонников, так и для противников.
Если черпать утешение в пословице «на миру и смерть красна», то я, безусловно, оказался не одинок. Не только каждый из попавших во Второй класс питал некоторую надежду попасть в Первый, но один из претендовавших на это отличие оказался даже в Третьем. Такого рода несчастья нередко случаются с претендентами на степени с «двойным» отличием, которые, работая весь последний год над математикой, часто запускают «классику».
В одном отношении стандарт Классического Трайпоса выше, чем Математического: больше знаний, и в абсолютном, и в относительном смысле, требуется для того, чтобы попасть на низшие места. Первый в списке Третьего класса гораздо лучший «классик», чем первый в списке Младшей Оптимы – математик, а набранные им баллы составляют гораздо большую долю от набранных Старшим Классиком (Senior Classic), чем баллы первого в списке Младшей Оптимы – от набранных Старшим Рэнглером (Senior Wrangler). То же различие распространяется и на все остальные места. Последний в списке Первого класса гораздо сильнее в своей области, чем последний из Рэнглеров – в своей; и «малые колледжи», которые присваивают членства в соответствии со степенями, показывают это своими требованиями к кандидатам: они должны либо попасть в Первый класс Классического Трайпоса, либо не просто стать Рэнглером, а занять среди них одно из первых пятнадцати или двадцати мест. Таким образом, они уравнивают Первый класс Классического Трайпоса с первой половиной Первого класса по математике.
Я уже говорил, что не-математику нужно приложить много честного и упорного труда, чтобы занять хоть какое-то место в списке Математического Трайпоса. Эту главу я хочу завершить, сказав, что даже чтобы занять хорошее место в списке Второго класса по «классике», человеку, как правило, необходимо много прочесть и продемонстрировать значительное знание древних языков. Насколько трудно попасть в Первый класс, знает лишь тот, кто едва в него попал или же чуть не попал.



Глава 24
Подготовка к экзамену на членство в Тринити

 «Именно таким и должно быть литературное общество – состоящим из людей поистине учёных; из друзей, которые питают взаимное уважение, разделяемое всеми и не нарушаемое ни честолюбивыми шарлатанами, ни дерзкими лицемерами».

«Посмертные произведения Гриффина».

Провал или не провал, но, так или иначе, дело теперь было решённое. «Вся королевская конница, вся королевская рать» не смогли бы дать мне второго шанса. Первым следствием этого разочарования было то, что я решил покинуть Кембридж немедленно. Я упаковал свои книги – всё остальное моё имущество с лёгкостью уместилось в паре чемоданов, – отправил их на хранение к книготорговцу и явился к своему наставнику от колледжа (College tutor), чтобы заявить о своём отказе от стипендии. Он не согласился передать мой отказ вышестоящему начальству и просил меня подождать ещё некоторое время, намекнув, что рассчитывает на то, что я останусь и буду готовиться к экзамену на членство в колледже, и что по его убеждению на нашем курсе насчитывается не более четырёх человек, у которых больше шансов его получить (в итоге только четверо с нашего курса стали членами колледжа (Fellows)). Учитывая полученную мною степень, это казалось просто комплиментом и fa;on de parler*; и всё же, поскольку срочной необходимости отказываться от стипендии у меня не было, я согласился забрать свой отказ и отправился в двухнедельное путешествие по Бельгии и Франции. Ещё до истечения этих двух недель мои взгляды изменились. Первое побуждение прошло, и я обнаружил, что меня тянет назад на старое место. Шансы на членство в колледже у меня были самые призрачные, на них не стоило рассчитывать, но вот сама подготовка могла оказаться полезной и даже занятной; приобретение знаний стало для меня удовольствием; я завёл несколько приятных дружб со студентами, которые по роду своих занятий должны были остаться при университете; моё здоровье было недостаточно крепко для путешествия через океан, и лучше, чем где-либо ещё, оно восстановилось бы во время наступающего летнего сезона дома (которым за три с лишним года стал для меня Кембридж). Вот так и случилось, что я решил вернуться туда, по крайней мере, на некоторое время, в качестве бакалавра.

* fa;on de parler (фр.) – это просто так говорится, это не следует понимать буквально.

Главным занятием бакалавра – стипендиата Тринити (Trinity Bachelor Scholar), проживающего при колледже (бакалаврам не разрешается оставлять за собой свои комнаты в колледже по истечении триместра, следующего за тем, в котором они получили степень, за исключением стипендиатов (Scholars) и феллоу-коммонеров (Fellow-Commoners)), это подготовка к экзамену на членство. Степень магистра гуманитарных наук присваивается приблизительно через три года и два месяца с момента присвоения степени бакалавра, хотя полноправным магистром он становится не ранее следующего июля, – итого три с половиной года. Экзамен на членство в колледже (Fellowship Examination) проводится в октябре, так что у каждого кандидата есть три попытки за то время, пока он является бакалавром. Успех с первой же попытки – редкость, кроме как в случае Старшего Рэнглера (Senior Wrangler) или двойной степени с высокими отличиями Первого класса. Старший Классик (Senior Classic), если он одновременно не является и Старшим Рэнглером, редко избирается членом колледжа с первого раза. Это происходит не из-за преобладания математики в экзаменационных работах (имеет место как раз обратное), а потому, что Старший Рэнглер из Тринити обычно вообще превосходит своих соперников. В «классике» он не из худших, а в работе по метафизике часто первый или один из первых.
В экзамен входит «классика», математика и несколько предметов, которые ради удобства объединяют под наименованием «метафизика».
Экзамен по «классике» очень напоминает Классический Трайпос (Classical Tripos). Объём перевода на классические языки (Composition) примерно тот же самый, но работ по переводу с классических языков на английский (Translation) всего три, две с греческого и одна с латыни; ещё есть одна большая работа, состоящая из общих вопросов по античной истории, древностям, филологии, гражданскому праву, – короче говоря, «зубрильная» (cram). В работе по греческому стихосложению один отрывок даётся для перевода с греческого английскими стихами. При таких обстоятельствах человеку, который получил степень с высоким отличием по «классике», нужно скорее повторять и отшлифовывать уже известное, чем расширять свои знания; а вот математику, особенно если он поступил в университет с неплохой подготовкой по «классике», а потом временно пренебрегал ею, занимаясь математикой для экзамена на степень, часто приходится значительно углублять свои знания греческого и латыни. У математика с большими пробелами в «классике» на этом экзамене мало шансов, если только он не является по-настоящему первоклассным знатоком своей области, и при этом очень хорошо напишет работу по метафизике. Я полагаю, что объём «классики» на этом экзамене по меньшей мере равен двум остальным дисциплинам, вместе взятым.
Работ по математике всего две, и состоят они практически полностью из «высших» вопросов; то, что в них может сделать Младшая Оптима (Junior Optima) или Старшая Оптима (Senior Optima) из нижней части списка, равняется нулю, и «классики» обычно не приходят на них вообще.
Третья часть экзамена состоит из нескольких предметов, более или менее связанных между собой.
1. История метафизики. Я говорю «история метафизики», потому что здесь требуется скорее истолкование теорий различных школ, чем аргументы в поддержку какой-либо из них.
2. Моральная философия, рассмотренная не только с исторической, но также и с практической и, так сказать, с полемической точки зрения.
3. Политическая экономия, рассмотренная, как и метафизика, скорее в историческом и непредвзятом аспекте.
4. Международное право.
5. Общая филология.
Возможно, что вопросы, задаваемые в этой работе, не всегда сводятся к вышеперечисленным категориям. Она нарочно составлена так, чтобы охватывать как можно большую область знаний, поскольку одной из её задач является выявление умных людей с широким и в то же время глубоким кругом чтения, выходящим за пределы тем, непосредственно связанных с «классикой» и математикой. Если не считать моральной философии, не существует мнений, которым отдаётся предпочтение. В этике преобладающей школой были противники Пэйли (Paley) – то есть школа независимых моралистов, как их называли в Кембридже, среди которых высокое место занимал Батлер (Butler), и Хьюэлл (Whewell), как один из его интерпретаторов, тоже немалое. Поскольку в прочих предметах никаких предписанных мнений не существует, то не существует и предписанных учебников – никаких сходных программ подготовки для всех кандидатов. Под эту категорию подпадают лишь «История индуктивных наук» и «Философия индуктивных наук» доктора Хьюэлла и его же «Моральная философия, включая государственное устройство». Его двойное положение профессора казуистики Кембриджского университета и главы (Master) Тринити-колледжа обеспечило ему такое отличие, и всегда можно быть уверенным в том, что на экзамене будет несколько вопросов из его книг.
В целом больше всего изучаются греческие и английские авторы. Большое внимание уделяется этическим, метафизическим и политическим теориям Платона и Аристотеля и, как следствие, их историкам и комментаторам, в особенности Риттеру*. Кадворт** также является одним из излюбленных авторов. «Логика» Милля*** стала считаться образцовым сочинением сразу же после публикации. Шотландские метафизики старой школы не в почёте. До некоторой степени изучают Кузена****; Конта*****, как я полагаю, не слишком. Немецкие трансценденталисты изучаются не слишком глубоко, – большинство их просто боится. В Тринити бытовал такой рецепт изучения Канта: «Прочитать первые сорок страниц «Kritik»****** и алфавитный указатель». Обычно два-три кандидата справляются с работой по метафизике в очень элегантном стиле и успевают много сделать за те три-четыре часа, которые на неё отводятся. Один мой знакомый, который был первым по метафизике и благодаря этому получил своё членство, ограничился в основном одним вопросом – этическим. Рассматривая его, он разобрал по частям недавнюю статью из «Эдинбургского обозрения», которая привлекла его внимание. Вероятно, сданная им работа могла бы стать достойной парой к исходной статье как по объёму, так и по качеству. Другой кандидат, который оказался на этом экзамене вторым, исписал не только всю бумагу, но и все чернила в пределах досягаемости.

* Риттер (Heinrich Ritter, 1791 – 1869) – немецкий философ, автор двенадцатитомной истории философии, которая была переведена на большинство европейских языков. Профессор философии Гёттингенского университета.
** Кадворт (Ralph Cudworth, 1617 – 1688) – английский философ, ведущая фигура группы кембриджских неоплатоников. Закончил кембриджский Эммануэл-колледж, впоследствии занимал должность профессора еврейского языка Кембриджского университета.
*** Милль (John Stuart Mill, 1806 – 1873) – английский философ и экономист. Его наиболее выдающееся философское произведение, «Система логики», вышло в свет в 1843 г.
**** Кузен (Victor Cousin, 1792 – 1867) – французский философ, историк, деятель образования. Разработал философскую систему, которую назвал эклектизмом.
***** Конт (Auguste Comte, 1798 – 1857) – французский философ и социолог. Основоположник позитивизма и социологии как самостоятельной науки.
****** «Kritik» – Иммануилом Кантом были написаны фундаментальные философские работы «Критика чистого разума» (1781), «Критика практического разума» (1788), «Критика способности суждения» (1790).

Средний возраст получения степени бакалавра составляет около двадцати двух лет и трёх месяцев, так что человек обычно приближается к двадцати пяти, когда достигает положения члена Тринити-колледжа. Те, кто не принимает духовного сана, могут сохранять это положение в течение семи лет с момента присвоения степени магистра; те, кто принимает, могут занимать его пожизненно или до тех пор, пока не женятся. Для адвоката (Barrister) эти семь лет членства как раз то, что нужно, потому что они дают ему материальную поддержку (;200 фунтов в год) для старта в своей профессии до тех пор, пока ему не будет за тридцать, а к этому времени он обычно уже начинает что-то делать, если у него вообще имеется такое намерение. Да и два-три года, потраченные на получение членства, проходят не зря: эта подготовка окажется во многих отношениях полезной в его профессиональной деятельности.
Количество вакансий варьирует от трёх до восьми, в среднем их пять, так что примерно один из трёх стипендиатов становится членом колледжа. Однако не все стипендиаты до самого конца претендуют на членство. Некоторые вообще не пытаются его получить, другие делают одну попытку в первый же год и этим ограничиваются.
Большинство кандидатов на членство берут учеников. Считается, что хорошие ученики (а обладатель хорошей степени может позволить себе выбирать) скорее помогают, чем мешают кандидату в его собственных занятиях. Иногда бакалавр, который решил во что бы то ни стало добиться членства в колледже, продолжает заниматься со своим частным репетитором (private tutor), но считается, что это infra dig.*, и практикуется такое редко. Известны случаи, когда репетиторы отказывались от таких предложений. Более распространена модифицированная форма репетиторства, когда двое друзей взаимно помогают друг другу. Но вообще от бакалавра ожидается, что он будет полагаться на самого себя.

* infra dig. – сокр. от лат. infra dignitatem – ниже чьего-л. достоинства, унизительно.

Я оставался в Кембридже почти всё лето 1845 года, – превосходный образчик английского лета, поскольку дождь шёл каждый день без исключения, и моя ежедневная прогулка верхом включала в себя дополнительное преимущество в виде душа. Мой добровольный репетитор по математике, который теперь совершал свой последний рывок в погоне за членством, обычно сопровождал меня на этих прогулках, и мы всегда ожидали ванны как чего-то само собой разумеющегося и были к этому готовы. Еврей не дал бы и десяти шиллингов за оба наши гардероба. Мои тогдашние занятия были для меня одновременно и делом, и развлечением. Я не стал далеко вдаваться в метафизику как таковую, собственно, все мои успехи по этой части ограничились прочтением не то трёхсот, не то четырёхсот страниц «Логики» Милля. Главной причиной было моё желание закончить некоторые из работ Платона и Аристотеля, которые я начал предыдущим летом – «Государство», «Никомахову этику», «Политику» – а эти книги, если читать их не только ради языка, но обращая внимание на содержание в большей степени, чем при подготовке к Трайпосу, также имели косвенное отношение к курсу метафизики. После полудня и вечером я заново просматривал некоторые из наиболее сложных речей Цицерона за компанию с моим другом, одновременно отдавая ему старые долги и освежая свою латинскую прозу.
С той же двойной целью я исправлял его прозаические переводы с английского на латынь, но моя попытка завоевать награду членов парламента (Member's Prize) оказалась безуспешной. Также мною была предпринята первая попытка систематического изучения итальянского вместе с ещё одним моим другом, тем, который добился высочайшего отличия по «классике» и теперь отдыхал от своих трудов в otium cum dig.* дона одного из «малых колледжей». Но мы оба не слишком усердно предавались этому новому занятию, и наше знакомство с языком Данте так никогда и не стало близким. У его колледжа был очень заманчивый сад для членов (Fellows' garden), на самом берегу Кема, с гладкой, как ковёр, лужайкой для игры в шары, мшистой стеной, увитой разнообразными цветущими лианами, по одной стороне, и маленьким столиком под большим деревом, – это было отличное местечко, чтобы потягивать кларет и есть крупную землянику. Там мы отбрасывали в сторону итальянскую грамматику, забывали про то, как tr; viaggiatori trovarono un tesoro*, и беседовали о литературной критике и эстетике, пока буквально не заговаривали друг друга; а через несколько месяцев я встречал его слова, как старого друга в незнакомом месте, открыв свежий номер «Эдинбургского обозрения» или «Фрэйзера».

* otium cum dig. – сокр. от лат. otium cum dignitate – заслуженный покой.
** tr; viaggiatori trovarono un tesoro (ит.) – три путешественника нашли клад.

Бакалавр в большинстве случаев устраивает себе в первое лето этакие полу-каникулы. Поскольку он не ожидает, что ему удастся получить членство с первой же попытки, то и не особенно выбивается из сил. Поэтому люди, которые меня окружали, усвоили мои привычки полу-работы, полу-досуга, и у меня появились новые возможности пронаблюдать то, что уже поразило меня раньше, – как развивается ум англичанина после двадцати двух лет, когда он за два-три года навёрстывает всё, в чём уступал американским, шотландским и континентальным студентам, и даже значительно перегоняет их. Проявление новых черт личности, умственных и моральных, новых способностей и направлений мысли, то, как они впитывают, просто для развлечения, самые разнообразные знания из самых разных областей, – наблюдать всё это было в высшей степени интересно.
Выше уже упоминалось, что некоторые бакалавры участвуют в первом экзамене, но не появляются на последующих. Иногда происходит обратное: тот, кто бережёт силы для второй попытки, не показывается на первой. Так поступил и я. За шесть недель до экзамена я отправился в Швейцарию, и там, а также в Италии, провёл осень и большую часть зимы. Но даже среди этих новых пейзажей воспоминания об учёбе не отпускали меня; я возил с собой том Платона и том Фукидида, и они чаще бывали у меня в руках, чем в чемодане. Перед отъездом из Кембриджа я послал эссе на конкурс на награду короля Уильяма*, учреждённую для бакалавров Тринити каким-то добрым протестантом, и в Риме узнал о своём успехе. В марте я снова был на своей старой квартире, изучал «Законы» Платона и по мере продвижения делал их разбор, а вечера мои проходили в критическом прочтении «Послания к римлянам» совместно с другом, который немного и непрофессионально изучал богословие. Но вот пришло время, когда мне нужно было решить вопрос, который я обдумывал уже несколько месяцев, – уйти или остаться? Как ни любил я это место, я не мог скрывать от себя того факта, что нахожусь в ложном положении. Мне куда больше хотелось бы стать членом Тринити-колледжа, чем занять какое-либо положение, на которое я мог всерьёз рассчитывать в своей собственной стране, и у меня был, хотя и очень слабый, шанс получить членство; но задолго до того, как этот вопрос был бы решён, я должен был неминуемо стать англичанином в процессе постепенной ассимиляции. Пятилетнего проживания там, где человек чужой по вере, может и не хватить, чтобы почувствовать себя гражданином, но когда его религиозные убеждения совпадают с таковыми у окружающих, да к тому же и он, и они равнодушны к политике, это даёт заметный эффект. Я говорю «равнодушны к политике», потому что нейтральность высших классов Англии в этом вопросе, имевшую место в то время, трудно даже представить тому, кто впервые увидел их в 1840 или 1841 году. Они практически без возражений следовали за сэром Робертом Пилем (Sir Robert Peel), и либеральные – или те, что считались либеральными – взгляды набирали силу, так что это удовлетворило бы кого угодно, кроме самых крайних радикалов. Новости из Америки стали восприниматься мною как новости из-за рубежа. Они больше не пробуждали во мне личного интереса. Когда я был не в состоянии перенести путешествие домой, я страстно желал увидеть свою родину; теперь, когда я мог совершить такую поездку, я потерял к этому всякое желание. Кембриджские друзья быстро заполняли в моей жизни то место, которое когда-то занимали родственники. Принятие решения подстегнули внешние обстоятельства. Разногласия в Орегоне** выглядели очень скверно. То, что публиковали наши газеты и прочие издания, и вполовину не внушало таких опасений, что будет война, как молчание английских. Казалось, вся страна прониклась идеей, что война будет непременно и поделать тут ничего нельзя, а можно быть только готовыми к этому.

* некий мистер Гривз (Greaves) из Фалборна (Fulbourn) учредил награду в ;10 для бакалавра, который напишет лучшее эссе о короле Уильяме  III – Вильгельме Оранском (William III of Orange, 1650 – 1702). Этот король был протестантом и взошёл на английский престол, когда существовала опасность возрождения в стране католицизма. Он участвовал в нескольких войнах с католической Францией и считался вождём протестантов. 
** в 1846 г. имел место конфликт между США и Великобританией по поводу территории, которая впоследствии стала штатом Орегон.

Покинуть Кембридж было для меня всё равно что вырвать себя с корнем. На сей раз я подал свой отказ от стипендии окончательно и бесповоротно и вычеркнул себя из списков колледжа. Наставник некоторое время пытался меня переубедить, а когда обнаружил, что моё решение непоколебимо, то признал, что я прав. Чтобы вновь почувствовать себя представителем своей нации, я внёс в Дискуссионном клубе предложение (вопросы для дебатов всегда выносятся в виде предложений) о том, что американские претензии в Орегоне справедливы или что-то в этом роде. Вопрос обсуждался в рациональном ключе, и наши противники одержали верх с очень незначительным перевесом. В конце концов я попрощался с друзьями серией обедов, оставив им на память одно французское блюдо (bisque d'ecrevisse*) и одно американское (кокосовый пудинг), чтобы мысли о трансатлантическом пробуждали приятные воспоминания у них во рту. Ясным майским утром я совершил свою последнюю прогулку по угодьям Тринити, и никогда ещё они не казались мне такими прекрасными. Как ни жаль мне было покидать это место, впоследствии я никогда не жалел о своём решении.

* bisque d'ecrevisse (фр.) – суп из раков с овощами.