НА ЗОЛОТОМ КРАЮ РОССИИ - 5
На золотом краю России,
За далью половецких веж -
Мой инкубатор самостийный
И родина моих надежд.
К концу сорок пятого мы были уже в Армавире. И тому, наверное, есть причины. Здесь жили родители матери, дед Аким с бабушкой Прасковьей, родная сестра мамы тётя Женя и брат её Гриша; отсюда уходил на войну самый успешный и талантливый среди КЕндюхов (девичья фамилия матери – КЕндюх) дядя Ваня. Художник и врач. Или наоборот. Не вернулся, погиб. В 45м все были уже людьми взрослыми, с семьями и детьми. Была ещё тётя Оля, старшая из сестёр матери, но она жила в Мариуполе. И вышло так, что Армавир стал вроде «родового гнезда»: мое рождение произошло в селе Бароновка, недалеко от Армавира; детские годы матери, её сестёр и братьев прошли вверх по Урупу в селе Трёхсельском, за станицей Советской; потом жизнь разбрасывала семью КЕндюхов по Дону и Кубани и вот снова они собрались – почти все – здесь, в Армавире. Аким Кендюх: славный, тихий, мудрый дед; небольшого росточка, сбитый, подтянутый, неторопливый и спокойный. На приятном квадратном лице – аккуратно подстриженные усы и короткая, клинышком белая бородка с бакенбардами. И весь он - белый и опрятный. Глубоко сидящие голубые глаза говорили больше, чем сам дед: лукавые и спокойные, как-то так, они, в то же время, были пристальными, как у глухонемого. Много молчали эти глаза. Часто молчали. О чём?
На заре советской власти, в двадцатые годы прошлого века (уже надо писать – ПРОШЛОГО!) он был одним из организаторов ТОЗа в селе Трёхсельском. ТОЗы – предтеча колхозов, добровольные объединения, товарищества по обработке земли. До революции семнадцатого года в России было несметное количество разных «товариществ» - акционерных обществ. Крестьянство в России никогда не было глупым, а потому давно поняло пользу от объединения усилий в земледельческом труде. И как только закончилась гражданская война, ещё до призыва Н.Бухарина к крестьянству «обогащаться, не боясь никаких репрессий», зашевелились мужики в Трёхсельском, объединили физические и финансовые усилия в создании товарищества. Упорный трудолюб Аким КЕндюх оказался в числе организаторов. И, наверное, дела пошли хорошо, иначе бы не предали ТОЗы анафеме, а их членов не раскулачили. И замолчал дед. Тем более, что последующая жизнь упорно, кровно, пропагандировала постулат: «Не рыпаться!».
Бабушка Прасковья казалась высокой по сравнению с дедом, была темноволосой, иконоликой, похожей на Владимирскую Богоматерь. Всегда в беленькой косынке, подвязанной под подбородком, в длинной юбке и фартуке, она излучала доброжелательность и расположение к себе. В маленькой комнатке, где они жили с дедом, было пару икон с лампадой. При всей своей религиозности бабушка Прасковья не была фанатичной: внуков в веру не загоняла, агрессивности к нашей пионерской жизни не проявляла, жила тихо и покойно.
На бабушку были похожи тётя Оля и моя мама, на дедушку - дядя Ваня, дядя Гриша и тётя Женя.
Тётя Женя была удивительно красива – женский вариант деда Акима; невысокая, гармонично сложенная, с мелкими чертами лица («дрОбненькая» - говорила мать), с пронзительными голубыми глазами. Как-то не складывалась её жизнь, не знаю почему. Старший сын её Толик, светлорусый, с большими голубыми глазами, широкой кости ни на кого из рода Кендюхов не был похож. И от кого он родился в 1938 году – не знаю. ВАник (Иван), второй сын, тоже светлорусый, голубоглазый, но в отличие от брата – высокий и флегматичный, родился в 1942 году… от немца. Были такие тёмные слухи. От какого «немца», если немцы появились в Армавире только осенью сорок второго – непонятно.
(Потом я узнал, что был обрусевший немец Шмидт, и была за ним замужем тётя Женя. Но с началом войны – немца как ветром сдуло. По иронии судьбы улица в шаге от хаты деда носит имя Шмидта)
А вот Вера, младшая из троих детей, родилась в 1947 году от белоруса Фёдора Голеницкого. И дети тёти Жени приняли фамилию – Голеницкие. И прожила тётя Женя с Фёдором Голеницким до скончания дней своих. А Вера, любимая дочь дяди Феди, вышла копией и продолжением мамы.
Дядя Гриша, Григорий Акимович КЕндюх, наверное, самый яркий из «кендюшат». Громадный, не большой, а именно – громадный. На крепкой шее – красивая голова с вьющимися волосами; голубоглазый шатен, улыбчивый, лёгкий характером, бесшабашный. Вечный жених и бабник. Имея двух детей, рождённых ещё до войны, после войны разошёлся с женой.
Песен дядя Гриша знал множество и за столом был первым солистом и запевалой. Всю жизнь, до самой своей нелепой смерти, проработал кузнецом.
Вспоминая о своём детстве, моя мама чаще всего рассказывала о дяде Грише. «Едим мы из одной чашки молоко с покрошенным в него хлебом, рассказывала мать. – Ложками хлебаем. Мне кажется, что Гришка чаще машет ложкой, обгоняет меня.
Реже, говорю ему я, не торопись. А он мне: а ты, Наташка, ложкой свою долю держи. Я и держала. Две ложки досталось. Разревелась».
В другой раз они спорят до Наташкиных слёз по поводу падающих снежинок: «Белые комары!», «Нет, белые мухи!». «Нет, белые комары!». «Белые мухи!». Наташка снова ревела: не могла переспорить и перекричать Гришку.
Похоже, он никогда не плакал в детстве. Даже когда он единственные штаны превратил в трусы и получил за это сполна.
Увидев летом на реке городских парней в трусах, Гришка, присмотревшись к трусам, понял: трусы – это короткие штаны, только без ширинки. Тут же на Урупе, взяв два булыжника, Гришка ушёл в кусты, снял штаны и принялся портняжить: положив брюки на один булыжник, другим стал молотить по штанине, отсекая ненужную нижнюю часть.
Домой он пришёл «моднячий», гордый в «крутых» шортах…
…В Армавире дядь Гриша с дедушкой жили в одном квартале, но на разных улицах. Огороды их, за хатами, стыковались перпендикулярно друг к другу, а потому в гости или по необходимости ходили огородами, а не по улице.
До сих пор помню: дедушка жил по улице Туапсинской, 52.
А мы с матерью, после 2го участка и хутора Красина, поселились в противоположной, южной части Армавира.