Признание
Красный автомобиль, в блестящих от дождя каплях и бордовых подтеках, легко скользил по влажным серым улицам вечернего города. Всегда высокое бездонное небо казалось таким близким, что вроде бы высунь руку из окон Бурсы или башен Азриэли, – и она уткнется в серые плюшевые облака. Бойкий веселый дождик смело стучал в окна домов и машин, скользил по витринам магазинов и кафешек, пытался проникнуть во все уголки и щели выложенных брусчаткой мостовых. Он не хвастался, нет. Просто это был первый зимний дождь – "йорэ", и он спешил сообщить всем им, замученным жарким знойным летом, иссушенным суховеем-хамсином, что пришла зима. Натка улыбнулась. Да, именно так. В Израиле проливные дожди льют именно зимой. А снег? На Хермоне, конечно, если повезет.
Она оставила машину на стоянке и подошла к кафе, на ходу доставая мобильный.
– Ань, я стою у дверей. Билет у входа? Ладно.
Натка давно не выходила по вечерам. После окончательного разрыва с Амиром она жила как механическая кукла: говорила, улыбалась, двигалась, словно подчиняясь заведенной внутри нее пружине. Не то, что она не могла без этого мачо, нет. Просто женщина вдруг предельно четко ощутила все свои невостребованные тридцать пять. Ничего не ждало ее впереди. Ни–че–го… Кроме одинокой старости. Можно, конечно, собачку завести, как полагается старой деве. Болонку. Состарившись, будем, выгуливая друг друга, ходить по улицам, тряся седыми космами и вихляя отяжелевшими задами. А еще лучше притащить в дом котяру. А чтоб не орал, всенепременно кастрировать его, – тихо мстя всему мужскому началу на планете.
Неделю назад Аня ворвалась к ней, как всегда, без предупреждения, тем паче приглашения, с морковным кексом наперевес. Кажется, в тот вечер у нее сорвалось свидание, и она решила толстеть не в одиночестве. А, может, действительно соскучилась – все-таки двадцать лет знакомы. Впрочем, для Наты это не имело значения: она не ждала от жизни ни любви, ни дружбы, поэтому получив всего лишь капельку их, страшно удивлялась и радовалась, ни на что не надеясь и потому готовая в любой момент к ее исчезновению.
– Тебя надо спасать, Натаха, – Анька уселась в шикарное кожаное кресло – последний подарок Амира – легко отрегулировав подставку для своих коротковатых ног. – Все. У меня есть два билета на концерт Шломо Арци. В клуб "Заппа". Как не была ни разу? Да ты с кем встречалась все это время? По театрам ходила? И кино? Все? Это же пробел в твоем образовании! При чем тут "попса"? Да за такое оскорбление и по морде можно, даже такой красивой. Что? Родиться счастливой, подруга, каждая может, а ты попробуй стать ею. Твоему бывшему нужна была просто красивая дурочка, а не уверенная в себе, к тому же, интеллигентная женщина. Ты не имела права положить три года к ногам этого морального урода! Да, перестань! Про свою правду жизни тебе может рассказать и маньяк, и разбойник, и террорист. Через месяц совместного проживания женщина должна понять совпадают ее планы на будущее с данным объектом и сделать выводы. Тебя устраивает – живи, нет – иди дальше. В самом деле, было бы глупо думать, что сможешь переделать сорокалетнего умного мужика, не поддавшемуся напору ни бывшей жены, ни всех других женщин, наведывающихся в его холостяцкую квартиру. Все! Мы закрываем эту страницу и начинаем жить дальше. Как куда деть предыдущие? В долговременную память! Ты же помнишь школьные годы, но не думаешь о них ежесекундно. Закрой глаза. Раз, два, три, четыре, пять – мы идем искать! Никаких приключений не на какие части тела, в нашем возрасте: только трезвый расчет!
Натка окунулась в гудящий негромким разговором, разноголосый зал, заполненный до состояния "к сожалению мест нет". В противоположность знакомым барам и клубам, публика здесь самая разнообразная: смуглые дети с родителями, бабушкой и дедушкой, жующие запеченные куриные ножки; молодежь, неторопливо тянущая легкую выпивку под незамысловатую закуску; группа моложавых теток с бокалами рубинового вина, нарочито громко смеявшиеся; тихие старички с неизменной чашечкой кофе и печеньем. На первый взгляд казалось, что все они пришли именно закусить, но через мгновение Натка почувствовала почти физически ощущаемое ожидание. Ожидание чего–то особенного, праздничного. Как детки, пришедшие в Дом Культуры на Елку, с первой секунды представления ожидающие вожделенного "Елочка зажгись!". Поискав глазами сцену, она обнаружила ее конце зала. Тут же Ната заметила усиленно машущую ей Аню и стала пробираться между плотно расставленными столиками к сцене. Поздоровавшись с крикливо одетыми незнакомыми парнями, сидящими рядом с Аней, Ната нагнулась к подруге и спросила по-русски.
– Ты почему так близко к сцене села? И что это за "хмыри" с нами за столом?
Анька закатила голубые глаза к мерцающим под потолком светильникам, грубо намекая на бестактность подруги, и сказала громко на иврите:
– Почему ты опаздываешь, Натали? Скоро начнут убирать со столов, ты не успеешь поесть. Я специально пришла на час раньше, чтобы сесть поближе к Шломику, но свободные места вблизи оказались только за этим столом. Познакомься: это Орен и Рони.
"Вот оно мне надо было? Эти фигляры выводят меня из себя – Ната продолжала натянуто улыбаться, пытаясь отвести взгляд от откровенно заигрывавших с ней новых знакомых. – Анька теперь исчезнет еще на пару лет. Интересно, этот, что приехал ребенком из Средней Азии, как его, Орен, слово "хмырь" знает? Вряд ли. А жаль. Может встать и уйти?"
Но вот официанты шустро собрали еду со столов, оставив взамен черные коробочки со счетами внутри. Ната небрежно накрыла белую бумажку с трехзначными цифрами "платиновой" кредиткой и положила чаевые сиреневой банкнотой с Шаем Агноном, боковым зрением она отметила вытянувшиеся лица соседей и недовольное Анькино.
Но вот на сцену гуськом вышли музыканты. Несмотря на разницу в возрасте и внешнюю непохожесть, все пятеро казались сыгранной группой, одной их тех, что понимали друг друга без слов и, признавая свою гениальность, считали сотоварищей талантливыми в своей области. Натка с интересом разглядывала ухмыляющегося высокого гитариста с бритой головой, колоритного ударника с седой косой под бутафорской шляпой, красивую юную девушку со скрипкой, вытянутой в тонкой руке вдоль черного платья.
Он выбежал на сцену. Невысокий, коренастый, в джинсах и черной футболке. Ната было подумала, что он одет проще всех, словно работник сцены, выскочивший проверить работу микрофонов, как певец поднял голову и обвел взглядом горящих цепких карих глаз весь зал, скользнув по их столику, на секунду задержавшись на ней, двинулся дальше, кивнул толстому седому мужику, почто незаметно улыбнулся пожилой даме, как-то особенно помахав одними ресницами шумной семейке за двумя сдвинутыми столами. Оставшись довольным публикой, певец слегка улыбнулся и ударил по струнам своей гитары.
Сначала ее раздражало пение из зала. На всех концертах она ненавидела, когда певец не допевал пару строк куплета, самодовольно поворачивал свой микрофон в зал, доверяя, или скорее поручая зрителю спеть за него. В конце концов, она платила большие деньги, чтобы послушать именно этого певца или группу, так ей мало впихивали фонограмму, еще заставляли слушать как фальшиво воет тетка справа, и дает петуха прыщавый юнец слева.
При звуках первой же песни, зал ожил и подхватил ее. "Что за спевка в сельском клубе? – подумала она с раздражением,– Ладно хоть музыканты классные". Но вскоре она поняла, что ошибалась: хриплый голос со сцены пел, смеялся, плакал, молил, делился, призывал, не одиноким гласом в безмолвном зале, а отзываясь в сердцах, звучал из уст всех сидящих . Всех, кроме нее. Даже парни рядом, заворожено следили за человеком в черной футболке и шептали со слезами на глазах: " И весной посей нам цветы, И дай нам вернуться и увидеть его, Больше нам ничего не нужно". Кто она такая? Что знает о людях, чтобы судить о них?
Певец спрыгнул со сцены и пошел между столов. Он остановился возле группы подростков и запел. Эту песню Ната тоже знала. "Лети, птенец, – шептали ее губы вместе с залом,– Лети куда захочешь, только помни, что и орел парит в небесах"…
Ната с замиранием сердца вслушивалась в хрипловатый голос. На минуту ей показалось, как от невысокой фигуры в футболке и джинсах исходят волны неведомой природы, заполняя, словно эфиром все пространство вокруг. И потому загадочный смысл, вполне простых слов, доходил не до ума слушателей, не до нервной системы, как на концертах тяжелого рока, а до их душ.
Песня закончилась. Он подошел к их столику, взглянул Натке прямо в глаза и неожиданно запел: " Сбился с пути человек на веранде…" Она почти не моргая всматривалась в темно-карие бездонные глаза, не слыша чужих голосов и совершенно не ощущая взглядов.
Они сидели не в зале, а на закрытой веранде кафе "Арома" на Ибн Гвироль. Легкий осенний дождь струился по окнам, сквозь подтеки на стекле контуры фигур спешащих прохожих казались размытыми . Перед ней лежала чашка кофе с взбитыми сливками. Перед ним – два огромных горячих бутерброда и чашка чая.
– Натаха, кушай, что ты, как неродная,– в глазах Вадима промелькнули искорки страха.
– Ешь спокойно, – она опустила глаза, – тебе в смену, а я уже отработала.
"Странно ведет он себя, Не сердись, Он просто влюблен".
– Мне сказали, что ты заказала машину для переезда, – неожиданная морщинка просекла лоб и уперлась в угол сдвинутых бровей. – Твое дело,– он пожал плечами. У нас демократия, свобода передвижения.
Она молча продолжала смотреть на почти сюрреалистическую картину за окном. "Вот ведь и наша жизнь такая же, – подумала она,– вчерашний день в прошлом и потому образ его почти забыт, завтрашний еще не наступил, лица и фигуры спутников размыты и неясны". Она почти незаметно вздохнула. С настоящим бы разобраться.
– Нет, я понимаю, тебе замуж хочется, – возраст поджимает. А я, такой-сякой, не зову под хупу. Может, я не готов? Или не умею делать предложение?
– Да что ты говоришь?! А сообщить по телефону, что ты остаешься еще одну смену, а самому отплясывать в клубе неизвестно с кем, ты готов точно.
– Ну, во-первых, тебе известно с кем, а во-вторых, я вольный человек делаю то, что считаю нужным.
– Вот и делай. Но уже без меня.
Она встала.
– Завтра утром я переезжаю.
Она шла медленно отстукивая каблуками по каменному полу. Ее прямая спина в белом плаще вытянутая в напряжении, словно ждала окрика вслед. Может, он и позвал, только дождь, перешедший вдруг в ливень, заглушил его слова.
"Пусть вернется вдруг и молча погладит тебя, Странно его признание в любви…"
Вечер заканчивался, спев на "бис" певец стремительно вышел в боковую дверь, унося за собой волшебную атмосферу. Не желая никого видеть и слышать, Ната кинула Аньке "Бай!" и, помахав ручкой соседям, поспешно схватила сумочку и врезалась в толпу, лихо лавируя меж столами, стульями, и людьми. Они с удивлением смотрели на убегающую блондинку, и только один крикнул ей в след:
– Машину надо ставить на стоянку! Можешь не бежать – у них здесь любимое место: штраф уже за "дворником"!
Припарковавшись, Ната вдруг поняла, что ей некуда спешить. Дождь давно прошел, но мохнатые темные облака грозились в любой момент расплакаться вновь. Она вглядывалась в ночь сквозь стекла автомобиля, думая о чем-то своем. Вдруг выхватила их сумочки мобильник и торопливо позвонила, словно боясь передумать.
– Привет, – хорошо, что он не видел ее пунцовый румянец,– я надеюсь не разбудила? Насколько я помню для тебя это детское время…
Извини. Да нет, ничего не случилось. Тут мой племянник демобилизовался недавно, ищет работу, у него везде требуют обязательства на полгода, а он через три месяца уезжает с друзьями в Южную Америку, как ты когда-то. Как причем? Может, устроишь парня в своей охранной фирме, он сержантом в танковых войсках был? … Прости… Я не знала, что в твоей жизни все так круто изменилось за пять лет: университет, хай-тек, кто бы мог подумать?! Я рада, что мой уход подействовал на тебя так отрезвляюще. Что? Что-то я не помню, чтобы ты пришел и бросил все это к моим ногам? Ноги были заняты…
Это ты Аньку спросил? Видел? Что же ты у сердца моего не спросил? Что я? О чем мне было спрашивать тогда? Все было и так ясно. Да еще с Анькиными комментариями. Сошлась с тобой? Анька? А мне не раскололась! Ну, разумеется. Молоток! Полгода – это ты еще волю вырабатывал.
Затем она молча слушала. Румянец медленно исчезал с ее щек, оставляя за собой необычную бледность.
– Я рада, что ты нашел ноги, к которым можно все бросить. Надеюсь, что они красивые и верные. Прости, что разбудила. Всего наилучшего.
Механическая пружина внутри нее, молчавшая весь вечер, вдруг ожила, подняла ее, вывела из машины и погнала к дому.
Зябли цветы в клумбе, огромный темный куст алоэ блестел в свете фонаря слезами сотни дождинок. Самые тяжелые из них порывом ветра спадали с иголок в желобки листьев и медленно текли по ним, орошая землю. "Куст плачет",– подумала она и действительно услышала слабый звуки: то ли плач, то ли писк. От неожиданности она остановилась и стала искать источник звука и сразу же обнаружила его. Под соседним апельсиновым деревом, свернувшись в дрожащий мокрый комочек, жалобно пищал котенок. Непохожий на местных серых и черных котов, малыш был белый в рыжих пятнах. Будто висящие на дереве апельсины полиняли от дождя, и оранжевая краска стекла на землю, раскрасив белого котенка.
Неожиданно для себя она нагнулась и взяла в руки дрожащий комочек.
"Ну что, Апельсинчик, тебя тоже все бросили? – зеленые глазки смотрели доверчиво,– пошли-ка в дом, малыш!"
Высокая блондинка подошла к стеклянной двери подъезда девятиэтажного дома, на ее вытянутой ладони тихо шевелился котенок. Девушка набрала код на домофоне, медленно вошла в фойе и вызвала лифт.
Мужчина в темно-синей "тойете" проследил за ней вплоть до той секунды, когда двери лифта съехались перед ней, в то последнее мгновение блеснули огромные синие глаза под вскинутыми стрелками светлых бровей, и лифт скользнул вверх.
"Она не могла меня узнать. Через витрины ярко освещенного фойе? Исключено. Это из темноты хорошо видно светлое помещение, но не наоборот.
Почему же она удивилась? Теперь я обязан подняться!".
Увидев приближающуюся к дому семейную пару, мужчина выскочил из машины и быстрым шагом нагнал их. Женщина подозрительно взглянула на него.
– Вы к кому?
– Натали Дубин третий этаж? – спросил он, спокойно улыбаясь.
–Седьмой,– ответил за жену мужчина.
– Кто это? – спросила женщина, наклоняясь к мужу.
– Та красивая блондинка на красной "мазде".
Женщина криво усмехнулась.
"Ну не любит ее женщины, – подумал он, – зато мужчины любят. Что теперь? С чего начать? Я совсем не умею признаваться в любви" Он остановился перед ее дверью и решительно нажал на кнопку звонка.