Психбольница в Короцко
Месяц с рожками был справа... Она уже не помнила, что это значило по народному поверью - к худу ли, к добру ли?....Ну, пусть будет к добру. Такси, скользя по укатанному снегу, иногда елозя юзом, катило уже где-то на полдороге между Питером и Новгородом.
Четыре часа утра… Говорливый таксист наконец замолчал. Стремилась-крутилась навстречу дорога, в голове прокручивалась череда событий последних двух месяцев, начиная с того момента, когда к ней на работу приехали на машине друзья и брат Валерия. Они вызвали её и, перебивая друг друга и пряча глаза, рассказали об аварии от лобового столкновения с финским большегрузным рефрижератором и гибели «попутчицы», и что Валер в больнице под Валдаем, весь переломанный, а доставали его 3 часа, домкратом отжимая крышу сплющенной машины…
И она поначалу поверила в мифическую « попутчицу» - заставила себя поверить, хотелось поверить… «Только ты можешь ему помочь, с твоими связями…ты знаешь, как мы тебя уважаем, мы знаем, как он тебя любит …» - бормотали они и проговаривались и оговаривались, называя погибшую то «попутчица», то по имени …
И начались звонки, встречи, поиски связей, ходов и выходов; всё осложнялось тем, что второй участник аварии – финн, а это означало инюрколлегию, предъявление ущерба в валюте за порчу груза и почти неизбежное возложение вины на Валерия. И, наконец, определились варианты защиты, предложенные знаменитым адвокатом по автодорожным делам: разрыв левого переднего колеса, вытекание тормозной жидкости, что-то про левую то ли стойку, то ли тягу или – внезапный припадок малой эпилепсии. Вот эту версию и запустили в разработку, так как технические причины требовали поиска «нужного» эксперта и больших дополнительных расходов.
Вспомнилось, как с Германом приехали на такси забирать его под подписку о невыезде домой, как он вышел весь перевязанный, ключица в гипсе, глаз заплыл, вид побитой собаки - куда весь гонор делся. Алёна решила пока не выяснять отношений, делала всё по схеме адвоката, знаменитого Яппу-Рогова: вызвала врача на дом – плохо стало больному после тряски в дороге – врачу деньги в карман халата с просьбой о направлении на госпитализацию в конкретную больницу, где уже был предупреждён адвокатом зав. отделением о нужном диагнозе. Дальше - Алёнин визит к нему с пухлым конвертом, и дальнейшее лечение с имитацией пункции спинномозговой жидкости, её анализ, наблюдение, эпикриз, анамнез, и диагноз – страдает припадками малой эпилепсии, такими несудорожными припадками, при которых наблюдается только мгновенное нарушение сознания и сенсорно-моторная дисфункция, каковое состояние и может привести к аварии при управлении машиной; документы же адвокат направил следователю в Новгород, тот выписал постановление о проведении экспертизы.
И вот теперь Валер находился на судебно-медицинской экспертизе в психбольнице в посёлке Короцко. Машина скользила, месяц нырял в белёсых тучах на тёмном зимнем небе, мысли вернулись в сегодняшний день…
Надо было еще заехать в Новгород и получить у следователя разрешение на свидание и передачу. Иногда он бывал в плохом настроении и не подписывал на заявлении то передачу, то свидание, а то не разрешал ни того, ни другого. Поэтому за зиму она наловчилась писать просьбу о свидании с большими промежутками между строчками и, если получала разрешающую резолюцию на передачу, то на свободное место вписывала слова - "и на свидание ". Потом на этом же такси мчалась в посёлок Короцко, где и находилась Областная Психиатрическая больница, в которой и пребывал на судебно-психиатрической экспертизе после аварии Валер.
Поспели к началу рабочего дня, на этот раз злой невыспавшийся следователь подписал заявление только на передачу, и она, усевшись в ожидавшее такси, под восхищённым взглядом таксиста приписала «…и свидание…», и машина погнала за Валдай – в Короцко, где находилась межобластная Новгородская психиатрическая больница, размещённая в зданиях и службах закрытого в 30-ых годах древнего женского монастыря во имя Святителя Тихона Задонского.
Место производило гнетущее впечатление, казалось все тайны старого женского монастыря перемешались с мрачными историями колонии беспризорников, внедрённых сюда насильно после арестов, расстрелов и бегства уцелевших священнослужителей и насельниц в 20-30-ых годах прошлого века. Мерзость запустения, припорошенная инеем и прикрытая глубоким снегом, выглядела не так страшно, как по осени, в распутицу, в прошлые Алёнины приезды. Мрачные здания , зарешеченные окна, низкое, давящее предрассветное небо… Рассказывали, что в буйных отделениях практиковалось применение "камзолов", длинные рукава которых завязывались на спине или привязывались к кровати. В изолятор же, помещались особо возбужденные и опасные больные, обычно - голые. Врачи делали обход обязательно в сопровождении санитаров, - больные нередко нападали на врачей. Лечение ограничивалось инъекциями сульфицина и прививками малярии ( клин клином выбивали что-ли? ), мокрыми простынями буйных спелёнывали. Кормили больных обычно в кроватях, лишь некоторые питались в столовой. Столы, скамьи, табуретки - привинчены к полу, ну, это она и сама видела… Ложек лежачим не давали, пищу принимали "через край». За неимением места, арестантов, направленных на психиатрическую экспертизу, содержали вместе с остальными в огромных «палатах», двери которых всегда были открыты и в дверных проёмах сидели дюжие злобные санитары.
Ну, приехали, она отдала водителю половину оговоренной суммы. Договаривались по счётчику и сколько-то сверху за эти сложности – заезды и ожидания. На проходной показала паспорт и резолюцию следователя, и дальше - по территории к некогда мощному, обветшалому флигелю. Крыльцо, обитая железом дверь… После продолжительных и настойчивых звонков и ударав кулаком дверь открыл не обычный санитар в белом халате и прорезиненном длинном фартуке, а приземистый, какой-то квадратный мужичонка в синем рабочей спецовке, с ведром и шваброй в руках.
Лицо не старое, круглое, миловидное, ласковые, очень светлые глаза улыбаются… - « Ты к кому, молодка?», спрашивает эдак весело, по-домашнему. В коридоре пусто, мокрый пол поблёскивает, лестница с зарешеченными проёмами чуть видна в свете тусклой единственной лампочки. Медперсонала никого не видно.
Алёна в замешательстве: « Да вот, к Валерию В…, - она называет фамилию, - вот разрешение, …свидание, передача…»
« Так фамилий мы не знаем, он вольный псих, или арестант?» - мужичок доброжелательно улыбается. Алёна, пытаясь вернуться от абсурда происходящего к реальности, говорит себе мысленно, что, наверное, это уборщик, а страж-санитар отошёл покурить, а медперсонал на утреннем врачебном обходе. И отвечает уборщику: « Валерий, арестант ».
Тот ставит ведро, в него суёт швабру, подходит ближе, заглядывает ей в глаза: «Так у нас тут в арестантах два Валерия, один убивец, а второй - мастер, ты к которому?»
Мысли вихрем – мастер-то он мастер, раз ювелир, но ведь и « убивец» тоже, раз в аварии девушка погибла, и что этот уборщик всё допытывается; она произносит робко: «К мастеру…» Тот ласково: «Так я отведу!» Алёна стоит в растерянности, и в это время на верхней площадке лестницы возникает белый халат, уборщик машет в его сторону: «Ступай, ступай, молодка, наверх…» и санитару поясняет: « У неё разрешение…»
Она опять предъявляет свою ксиву и - наверх по лестнице. Санитар идёт сзади неё, говорит задумчиво: «… ишь как с тобой Федя ласково, а ведь три убийства у него, маниакально-депрессивный психоз, сейчас ремиссия. Полы у нас моет, уборщиц не хватает,…а я вот только покурить отошёл. Ты уж врачу дежурному не говори…». Лестничные пролёты зашиты железной сеткой, мрачный коридор, двери в палаты открыты, в каждом дверном проёме сидит звероподобный санитар, вот общая комната для свиданий, велят ждать.
Обшарпанные темно-синие стены, тусклый свет зарешеченных пыльных лампочек, половина перегорели. В углу бабка кормит с ложечки толстого дебильного вида парня. Парень пускает слюни, гундосит: «мама, дай, мама, дай…» Около Алены вертится нечто жеманное-вихлястое, - губы накрашены, щетина на щеках, поверх брюк приткнута тряпица в виде юбки. Оно хихикает и шепчет Алёне, кивая на сцену кормления: «…а он не каши просит, а, как-бы сказать покультурнее, переспать он просит…» В другом углу худая тётка заглядывает в лицо угрюмого мужика, тот на неё не смотрит, косится вбок, склонив лохматую башку, прислушивается к чему-то. Алёнин информатор, проследив её взгляд, уже не шепчет, говорит ломким дискантом: «…ааа, этот свои голоса слушает, с утра ему голос был – убей очкастого, убей очкастого – приказные голоса называется, диагноз такой, не иначе, как на доктора Шмеерзона указывают, он у нас тут самый очкастый и есть…»
Квадратный санитар приводит Валера, сажает в свободном углу на железный стул, манит пальцем Алёну: « Свиданка 20 минут…», указывает на табуретку, сам остаётся стоять рядом. Алёна уже знает – свидание с подследственным только в присутствии охранника, а что в общей комнате – так больница нищая, отдельного помещения нетути.
Охранник берёт пакет с продуктами, вываливает всё, перебирает, проверяет. Валер страшно исхудалый, бледный, вся красота слиняла, пытается сказать что-то важное иносказательно, чтобы санитар не понял, про какой-то сыр плавленый в зелёной упаковке, чтобы принесла ему в следующий раз. Алёна ничего не понимает, говорит что-то малозначащее… 20 минут заканчиваются, Валера уводят, появляется дежурный врач, бормочет Алёне: «…ну, мы наблюдаем, колоть нельзя – смажется симптоматика, он же на экспертизу назначен…» Сбоку от врача подсовывается давешнее вертлявое существо с накрашенными губами. Врач зачем-то говорит Алёне, ведя её к коридору на лестницу, - «…это наше Миша- Маша, переменный гермафродитизм, два месяца мужчина, месяц – женщина, или наоборот..» и отгоняет Мишу-Машу, а оно с другого бока, вихляясь , суёт Алёне в карман бумажный комок. Она спускается по лестнице к выходу, санитар на своём посту, Федя с ведром и шваброй тоже, открывает ей дверь с ласковой улыбкой: «…повидалась, молодка? Ну, прощевай пока…»
Она спускается с крыльца, рассвело совсем, но пасмурно, такси ждёт. Вынимает комок из кармана – грязный обрывок обёрточной серой бумаги, каракули карандашом : «…с заду зданья иди окно уборной мелом мазано, жди там…»
Она, озираясь, по колено в снегу, сквозь голые прутья кустов бежит за здание, боковым зрением видит человека в белом халате, пересекающего двор позади машины такси, белый халат таращится ей вслед: «…куда это она?...» - шофёру, тот проявляет неожиданную солидарность: «…да пописать в кусты пошла…» - слышит Алёна, заворачивая за угол . Там снега - чуть что ни по пояс, она достаёт очки, они запотели – протирает полой, ищет наверху взглядом и находит замазанное мелом окно тоже конечно в решётке, форточка открывается вовнутрь, летит что –то, хорошо не тяжёлое, а то в сугробе кануло бы. Она поднимает грязный неровный листок, по своим следам бежит обратно, ныряет в такси, таксист понимающе рвёт с места к воротам. Отдышавшись, она разбирает неровные строчки – почерк Валера, отрывочные фразы впопыхах и малоразборчиво: - «…в зелёном упаковка таблетки затормаживающие. Скоро эксперт Куприянов из Новгор. Обл. психбольн. съезди к нему…»
***********
По возвращении в Питер весь следующий день Алёна читала медицинские справочники и статьи о малой эпилепсии, готовилась к разговору с экспертом и поражалась мудрости и опытности адвоката Яппу-Рогова – вот ведь так оно и могло быть: «…припадки малой эпилепсии, абсансы – это состояния с внезапным кратковременным, на несколько секунд выключением сознания, когда больной прерывает разговор или какое-нибудь действие, его взгляд останавливается или блуждает, а спустя несколько секунд он продолжает прерванный разговор или действие, что в некоторых случаях сопровождается изменением тонуса отдельных групп мышц». И. следовательно, - не помнит, что в этот момент «отсутствия» произошло - авария, катастрофа…
Снова в Новгород, теперь на автобусе; вот Сметанинская мыза, областная психбольница, лестница, кабинет с табличкой Н.Н.Куприянов – за столом молодой симпатичный мужчина с интересом выжидающе смотрит на Алёну. Она начинает сбивчиво говорить, что-то спрашивает о состоянии несчастного мужа, восклицает – «…можно ли иметь детей, а как же наследственность? Что ей делать, если его посадят …» Просит несколько обалдевшего Н.Н. «помочь, не губить, посоветовать, понять, помочь…» и кладёт ему на стол красивую заграничную кожаную записную книжку-ежедневник - «… вот вам на память, пригодится, для записей…», в книжке под обложкой пачечка денег.
Куприянов: « Ну, не расстраивайтесь так, в вашем положении, спасибо, не плачьте…» - провожает её до двери. Алёна, обессилено держась за перила, медленно идёт вниз по лестнице, вот уже вестибюль, и вдруг, как гром небесный с верхней площадки, негодующий громкий голос – «Вернитесь!!»
Она потом не могла вспомнить, как будто всё было в истинном малом эпилептическом припадке, - как вернулась, что говорила, оправдывалась, извинялась, просила прощения, плакала,… выскочила опять из кабинета… вслед звенели слова: «…я и так бы помог, тебя - …пожалел...» Опамятовалась уже в автобусе, сидела закаменелая, всё испортила деньгами этими, что будет, как всё обернётся?... Обернётся, перевернётся, вся жизнь перевернётся, да она уже перевернулась, перекинулась через пень-колоду как оборотень, как оборотень Валер перекинулся кем-то чужим, где красота-доброта-нежность? Нежность-нЕжить, перекинулся нежитью, красота-мёртвой девушкой обернулась… Что будет?
Через три дня состоялась экспертиза, Куприянов подтвердил диагноз, а ещё через день следователь потребовал повторной экспертизы в институте Сербского в Москве, куда и препроводили Антона. Там наблюдающая его женщина-врач не устояла перед его обаянием и тоже подтвердила диагноз. Его выписали, дело прекратили, пару дней он перекантовался у друзей в Москве и с утреннего поезда явился домой в Питере.
Алёна открыла дверь на ранний звонок, через порог шагнул Антон и обхватил её, пряча лицо. Она отстранилась, потом обняла, потом бормотнула: - Опаздываю… - и вылетела из квартиры…
Сумятица мыслей и эмоций отвлекали её от работы, она сказала себе - «…я подумаю об этом завтра…» и погрузилась в рабочую текучку. Вечером Антон встретил её с работы на такси, - оказалось, он созвал друзей на банкет в «Садко». И там, за шикарно сервированным столом, искательно глядя на Алёну, он встал и провозгласил тост за «…самую прекрасную, преданную и верную женщину…». Друзья смущённо переглядывались, боясь взглянуть на Алёну. А она внезапно приняла решение, сумятица в душе улеглась, в голове стало пусто, а в груди – холодно. Она встала с бокалом в руке и сказала:
- Моя преданность закончилась. Друзья, считайте, что этот банкет – в честь нашего с Антоном решения расстаться, - поставила бокал и ушла…