НА СНИМКЕ: делегация Харьковского завода им. Малышева, прибывшая в Лениград для подведения очередных итогов соцсоревнования с Кировским заводом, посетила музей "Шалаш В. И. Ленина" в Разливе. Третий справа - автор очерка, редактор заводского радиовещания Ф.Д.Рахлин ("третий в берете", по В.Катаеву).
* * *
В советское время вряд ли было предприятие более известное, более «показательное» в смысле историческом, идеологическом, даже литературном, чем Ленинградский Кировский, бывший Путиловский, завод, который в Санкт Петербурге существует с 1801 года. Семён Давыдов – герой «Поднятой целины» Михаила Шолохова – «был» именно с Путиловского! В историю всех русских революций, войн гражданской и Отечественной, в индустриализацию и коллективизацию имя этого завода вписано, как любили выражаться советские краснобаи, «золотыми буквами».
А на Украине, в её первой советской столице – Харькове, сходную роль и значение отвели бывшему паровозостроительному заводу. Он, правда, значительно моложе: существует с 1895 года, но по своим размерам, производственному профилю, революционному прошлому и многим другим «параметрам» достоин своего северного собрата.
Революционная романтика – коварная вещь. Настроишься на неё, начитаешься, наслушаешься её красивых фраз – быстро заворожит. Мне довелось поступить на бывший ХПЗ вскоре после того как он принял имя одного из видных руководителей советской промышленности Вячеслава Малышева. Шёл 1957 год, страна готовилась к 40-летию Советской власти, сохранившихся старых большевиков, уцелевших после безумных сталинских репрессий, стали поднимать на щит (говорили тогда, что одних «матросов «Авроры»» сыскалось столько, что если бы их всех впустить на славный крейсер, то он бы немедленно пошёл ко дну). Незадолго перед тем как раз освободили и реабилитировали моих маму и папу – представителей той же когорты, и даже в партии любимой восстановили без отметки о 20-летнем перерыве в партийном стаже… Может быть, Вы, читатель, в отличие от меня, чрезвычайно проницательны и уже тогда видели и понимали всю обречённость коммунистической идеи, но я, признаться откровенно, был глуп и верил в «возрождение ленинских норм жизни», не понимая, что именно по этим «нормам» и разыгралась вся трагедия гражданской войны и последующая судьба страны… Случайно и с трудом устроившись после возвращения из армии на предельно скромную, но всё-таки ответственную должность редактора заводского радио, - вдохновился поэзией заводской истории, революционных традиций, рабочей дружбы, классовой солидарности и других подобных лозунгов, которые теперь не ставлю в кавычки только для экономии печатной и виртуальной площади.
Впрочем, даже поняв цену всех этих трескучих, но пустых формул, приходилось делать допущение, что за ними хоть что-то кроется реальное, иначе трудно было вязать слова, строить фразы, составлять информации, корреспонденции, вести репортажи. А историей завода так даже увлёкся. И даже обнаружил незамеченную другими исследователями одну подробность, объедияющую в недавней истории оба предприятия: в серенькой (и по цвету обложки, и по сути содержания) книге А. Воскресенского «Революционная борьба рабочих Харьковского паровозостроительного завода (1895-1917)» нашёл множество упоминаний об одном из руководителей большевистской организации на этом предприятии незадолго до революции 1917 года Георгии Шкапине. Но именно так звали вожака Путиловских большевиков примерно того же времени. О нём писали в «Истории Кировского завода» (издательство «Мысль»). Не составило труда установить: это одно и то же лицо. В 1914 или 15 году, работая котельным разметчиком на Путиловском заводе, этот профессиональный революционер и рабочий поэт был в очередной раз арестован и выслан, как ни странно, в Харьков, где поступил работать на паровозостроительный завод и в короткое время развернул здесь большевистскую организационную и агитационную работу.
Ко времени, когда я сделал это, не Бог весть какое важное для науки, но всё же любопытное сопоставление, у меня возникла переписка с коллегой-журналистом с Кировского завода Василием Макаровичем Карпущенко. Это был довольно писучий, гораздо опытнее меня, журналист-деляга, которому явно было всё равно о чём писать, «абы грОши платили». Наряду с настоящей литературой и публицистикой, в СССР существовала мощная словесная идеологически модифицированная халтура, затребованная не читателем, а многочисленным слоем чиновников всех отраслей и ведомств. То были статьи, брошюры, нередко и книги второстепенного, совершенно непопулярного содержания, но соответствовавшие идеологическим установкам начальства: по «пропаганде передовых методов» труда, агитации, организации, посвящённые различным юбилеям, трескучим массовым мероприятиям и т. д. Для примера приведу названия двух книг упомянутого Карпущенко (возможно, были и другие): «Проспект Стачек» (об истории ленинградской улицы, 1978) и (в соавторстве с Г. А. Поповым) «50 спортивных лет» (к юбилею спортклуба «Кировец», 1966). Мне и самому пришлось однажды взяться за подобное варево, теперь я предпринял вторую попытку, которая оказалась последней. Почему? Объяснение этого – впереди…
По работе я был подчинён непосредственно заместителю секретаря парткома – маленькому, мордатенькому, суетливому человечку, за плечами у которого были фронт, служба в воинских многотиражках, а потом и во всяких других подразделениях, но всегда на «идеологических» постах. Его положительной чертой была искренность и самокритичность. Он и сам признавался: «Мне не даются такие жанры, как очерк, зарисовка, аналитическая статья. Вот передовицу, пропагандистскую статью написать могу. Что я лучше всего умею – так это вообще руководить!»
Однако стать автором чего-нибудь громкого, удачного ему очень хотелось. Он, например, мечтал (но чисто по-маниловски, ничего для этого не делая) издать книгу под названием «Железо и люди». Как же обрадовался этот человек, когда я поделился с ним своими разысканиями и завязавшейся вокруг них перепиской с В. Карпущенко! С этим ленинградцем мы договорились заочно: он мне присылает материалы о своём заводе, а я потом как-то свожу их со своими – харьковскими….
С послевоенного времени заводы, а также их основные родственные цехи и отделы были связаны договорами о «социалистическом соревновании». Для подведения итогов, выяснения, кто же в этом соревновании победил, два раза в год происходил обмен делегациями. Установился порядок: летом, как правило, к нам на Украину, на яблочки и груши, приезжали кировцы, а зимою в Ленинград ездили харьковчане-малышевцы. В год, когда мы с Карпущенко затеяли совместное повествование о дружбе наших заводов, летом ленинградская делегация привезла харьковскому заводу подарок: завязанный узлом пруток миллиметров 20 в диаметре из хромированной стали. Этот сувенир – творение рук тамошних металлургов – гости назвали «Узел дружбы» и преподнесли руководству нашего завода на торжественном собрании как символ нерушимой связи двух соревнующихся коллективов.
Через полгода начали (уже на нашем заводе) формировать состав очередной делегации. Охотников съездить на казённые или профсоюзные деньги в северную столицу, отдохнуть и развлечься нашлось немало, и в составе делегации оказалось 12 человек. К этому времени я вчерне написал первую главу будущей книги. Мой прямой и непосредственный начальник открытым текстом попросился к нам с Карпущенко в «соавторы», и я не нашёл в себе решимости ему отказать.
Можно было бы сказать по этому поводу: «Почин есть!» или «Хорошее начало – половина дела», но как раз дело-то на этом и застопорилось. Карпущенко чуть ли не каждую неделю присылал мне разные материалы о производственных подвигах кировцев, у меня не было недостатка в фактах о соответствующих свершениях малышевцев, да вот незадача: как связать эти факты? Ведь книга задумана – о соревновании. А никакого соревнования на самом деле нет! Есть – подведение итогов по производственным показателям. Но это лишь никому не интересные таблицы. А как быть с человеческим фактором: какими-то дружбами, встречами, волнениями, коллизиями? Всё, буквально всё надо было придумывать. Но я – человек без фантазии...
Карпущенко меня подбадривал, писал мне: «Режь – и клей!» Это он делился своим опытом работы над книгами... Но я оказался не на высоте советской производственно-фальсификационной журналистики. Впрочем, обвинял в этом себя. По-видимому (думалось мне), надо нам встретиться и вместе обсудить пути выполнения задачи.
И тут мне в голову пришла идея, которой я немедленно поделился со своим начальником: «А почему бы вам, – сказал я ему, – не включить меня в состав заводской делегации по подведению итогов? У меня есть помощники по работе, они меня пока здесь подменят, а я встречусь в Ленинграде с коллегой, мы посоветуемся и уточним план книги».
«Умея вообще руководить», шеф немедленно одобрил идею и тут же заручился согласием председателя профкома завода Лидии Семёновны Сауниной – женщины в высшей степени энергичной и хорошо со мной контактировавшей по работе. Так я стал в делегации 13-м, что, впрочем, меня ничуть не смутило.
Всех членов делегации, конечно, не помню, но среди них были заместитель секретаря парткома (не мой – по идеологии, а другой – по оргработе), начальник сталелитейного цеха, председатель культкомиссии профкома, рабочий тепловозного цеха, председатель совета пенсионеров секретарь партбюро одного из цехов… Я на всю делегацию был единственный и несомненный еврей. Включать евреев в состав официальных делегаций было «немодно». Но для меня, учитывая протекцию моего начальника, было сделано исключение.
Тут же состоялось маленькое совещание: наспех обсудили порядок подведения итогов (кто в каком цехе и отделе побывает на собрании) и особо задержались на вопросе о заключительном банкете: вошло в традицию, что принимающая сторона устраивает в честь гостей «отвальную», но гости тоже не должны ударить в грязь лицом: что-то надо привезти и выставить в ответ на угощение... Нет, речь не шла о сувенире-подарке (если правильно помню, он был уже готов: кажется, то были выточенные и находящиеся один в другом сложные полые шары или многоугольники – чудо токарного мастерства). Сейчас обсуждалось «алаверды» харьковчан – вернее, тот напиток, под который мы должны будем предложить наш ответный тост. Надо было доставить ленинградцам удовольствие каким-нибудь особым, чисто украинским питием... И тут кто-то внёс предложение: преподнести хозяевам пару ящиков «Горілки з перцем»... Я, по невежеству, не знал, о чём речь. Оказалось, что имеется в виду дефицитнейший сорт украинской водки, не просто настоенной на перце, а имеющей на дне каждой бутылки стручок этой острой-преострой приправы... На этикетке там изображён запорожец «в шароварах шириной с Чёрное море», танцующий гопак,– словом, это будет чисто украинский, братский, сногсшибательный сувенир! Да питерцы просто ахнут, когда мы выставим на стол бутылки с этим сокровищем!
Немедленно выяснилось, что кто-то знает местонахождение той базы, где совершенно точно требуемый товар имеется. А кто-то берётся договориться с ответственными лицами, чтобы нам этот дефицит «отпустили» прямо в руки. Несколько мужчин немедленно отправились за товаром. Вскоре доставили эти два ящика в партком: страшно деловитые и очень довольные собой, втроём несли ящики по коридору, громко дыша, - как говорят на Украине, «захеканные»...
С этими ящиками погрузились в вагон и поехали на мою «малую родину» - ведь именно там я появился на свет в 1931 году – в один из весенних месяцев и именно 13-го числа (вот ещё почему мне не страшно было становиться «тринадцатым»: чёртова дюжина - мне родная!)
Начало неожиданного, сверхпланового отдыха вызвало у всех членов делегации вполне понятную эйфорию. Решили выпить-закусить. Каждый выложил свои припасы. Тут пришла идея попробовать «горілку з перцем»: «А що воно таке на смак?» - Вскрыли ящик, вытащили на свет Божий пару бутылочек, хорошо пошла под весёлые разговоры и вкусные разносолы... Снова стали друг перед другом разворачивать картину: то-то удивятся ленинградцы хмельному, красивому подарку украинских машиностроителей! Как будут рассматривать этикетку, как будут смаковать содержимое бутылочек! «Ну-к, Александр Григорьич, принеси ещё бутылочку: там их много!»
От Харькова до Питера ехать полтора суток, и вряд ли ограничилось дело тремя бутылками перцовки... Наверняка не вынесли души наших «поэтов» - ещё и ещё отведали горилочки! «Хоч не рано почалЫ’, та багато утялЫ’...», как поётся в украинской народной песне о косарях… Люди на отдыхе, да ещё и таком неожиданном, сверхплановом, добреют душой, поворачиваются друг к другу лучшими, симпатичнейшими чертами характера.
Подпив «горилки з перчиком», «вдарылы по писнЯх», начальник сталелитейного Званцев, как оказалось, участник обороны Ленинграда, с воодушевлением и со значением пел известную заздравную – в том числе за тех, «кто в Ленинград пробирался болотами! Выпьем – и снова нальём!» - Так было хорошо на душе, что единогласно решили распить ещё пару «пляшечек»: ленинградцам тоже ещё хватит!
Мне посчастливилось ехать в одном купе с расточником тепловозного цеха Ваней Кочиным. Родом то ли с Курщины, то ли с Белгородщины, он оказался превосходным рассказчиком и очень меня развлёк историей о том, как, будучи 16-летним подростком, должен был отогнать пару быков в другое, дальнее село. Бычки попались норовистые, и, чтобы не разбежались, он связал их хвостами. Дело обернулось неожиданностью и скандалом: один бык, рванувшись, вырвал у другого хвост вместе с «луковкой»-корешком! Сколько юмора и неподдельного драматизма было в этой байке! Я её по свежим следам записал, со всеми особенностями южно-русского, «кацапского» говора, но, к великому сожалению, запись эту потом потерял.
В Ленинграде меня встречали родственники. Я вынужден был их ошарашить сообщением, что поселюсь не у них, а в гостинице. На всю делегацию были забронированы номера в одной из центральных городских гостиниц – «Ленинградской» (бывшая «Англетер»). Мне было по многим причинам неудобно отколоться от делегации... Как оказалось, я поступил правильно.
В холле гостиницы подошёл ко мне деликатный, обходительный старик Филатов – глава заводского Совета ветеранов – и спросил: не возражаю ли я поселиться с ним вместе в номере на двоих? Я не возражал, и нам такой номер предоставили: две кровати, шкаф, письменный стол, умывальник в углу... Несколько мужчин, всю дорогу пивших горилку и резавшихся в карты, поселились в номере, где, как они утверждали, повесился Сергей Есенин. Назавтра отдельно прибыла Лидия Семёновна Саунина и как председатель заводского профкома возглавила делегацию.
Будучи командирован с особыми (литературно-историческими) целями, я в составе делегации был на особом положении: на цеховых собраниях по подведению итогов соревнования «родственных коллективов» не присутствовал, на самом заводе был лишь один или два раза – общался с коллегой по профилю работы: редактором радиовещания на Кировском – Еленой Ивановной Пелевиной. А вот «соавтора» - Василия Карпущенко – поймать не мог: то ли он был занят, то ли избегал встреч… По телефону, однако, созвонились, и он объяснил свою неуловимость тем, что вынужден заниматься похоронными делами: скончался популярный на заводе человек, его личный друг… Вот ведь какая незадача: от такой обязанности не уйдёшь, проводить покойника надо достойно… Но после похорон (а они должны состояться завтра-послезавтра) он приедет ко мне в гостиницу, и мы творчески поработаем…
Ленинград – не тот город, в каком скучают приезжие. Во-первых, для нашей делегации была подготовлена обширная культурно-развлекательная программа: нас возили по местам боевой славы, на Пискарёвское мемориальное кладбище, по ленинским местам... Во-вторых, место, где мы поселились, было в самом центре Ленинграда: на Исаакиевской площади, рядом со знаменитым собором и буквально в пяти – десяти минутах от Зимнего дворца, Эрмитажа, музея Революции и других знаменитейших туристских объектов. Ваня Кочин, рабочий человек, крестьянский сын с образованием два класса и три коридора, всё свободное время проводил в Эрмитаже, возвращался в гостиницу буквально опьянённый увиденным там и, не в состоянии выразить словами свой восторг, только восклицал: «Это ж усё люди своими руками изделали! Это ж какой труд, какой труд, мастерство какое, Боже ж мой!!!»
Но бОльшая часть полномочной нашей делегации весь день, за исключением нескольких часов вынужденного пребывания на собраниях по подведению итогов соцсоревнования и поездок по «культурно-развлекательной программе», проводила в своих номерах за игрой в карты и распитием привезённого «сюрприза з перчиком». Мы со стариком Филатовым, оказавшись вечером в своём номере, только плечами пожимали…
На другой день после приезда главы профкома в нашу резиденцию явились представители принимающей стороны. В номере, где покончил с собой Сергей Есенин, заботами нескольких наших членов делегации был накрыт столик, выставлено несколько бутылок заветного запорожского питва, и в кратчайшее время в знак крепчайшей дружбы и питерцы, и харьковцы хорошо назюзюкались. В числе двух-трёх посетивших нас кировцев был председатель культкомиссии профкома Кировского завода молодой парень с симпатичной фамилией Ромашкин. Есть люди, которым пить нельзя: они мгновенно теряют лицо. По-видимому, к таким принадлежал и этот молодой профсоюзный активист. В первые пять минут пира он молчал, в следующие пять минут непрерывно кричал, провозглашая какие-то нечленораздельные тосты, ещё через минуту крепко уснул на своём стуле. Несколько мужчин из состава нашей делегации (я был в их числе) бережно выволокли его на улицу, кто-то из нас остановил такси, и мертвецки пьяного Ромашкина в сопровождении кое-как «вязавших лыко» его спутников «Волга» с шашечками увезла домой как приятный сюрприз его жене и детям…
Между тем, настал день, когда я должен был встретиться со своим соавтором для интенсивной творческой работы. Нам предстояло обсудить тематику и подходы. Я надеялся получить от него конкретные указания: что – «резать» и куда «клеить». Мне уже ясно было, что никаких примеров многолетней личной дружбы, переписки, обмена опытом между передовиками производства двух заводов – не было и нет, всё это надо придумать и, в лучшем случае, срежиссировать, «организовать», - вот это-то и могло составить «материал» для нашей книги. Вот об этом-то и надо было договориться.
Дело было днём, мой сосед по номеру был где-то по своим делам, я сидел один в номере и ждал Карпущенко. Наконец. он явился: человек постарше меня лет на пять, усталый, с помятым лицом, естественно, очень расстроенный (явился-то с похорон своего друга и с поминок по нём). Начали разговор – но вижу, он ведёт себя как-то вяло, отвечает мне невпопад… Вдруг, посреди какой-то моей тирады о наших общих творческих задачах, вскочил, быстро подошёл к умывальнику в углу номера и… наблевал полную раковину. Комната наполнилась характерным сивушным запахом пьяной рвоты…
Я был в шоке. Надо же: приехал через полторы тысячи километров для творческой встречи – и вот тебе раз! Зато моему гостю стало сразу легче. Он обрёл дар слова, начал извиняться, сослался на обстоятельства, на то, что мотался по делам, организовывая похороны, с утра ничего не ел, потом пришлось выпить… Мне стало ясно, что из наших занятий ничего не выйдет, надо быстро его проводить к автобусу и срочно вернуться в номер, чтобы до прихода моего «сожителя» - человека, «как на зло», трезвого, аккуратного и, что называется, строгих правил, ликвидировать следы безобразия, сотворённого моим незадачливым гостем. К счастью, нужного автобуса долго ждать не пришлось, я сунул истерзанного «соавтора» в открывшуюся дверь – и он навсегда уехал из моей жизни. Избавляю читателя от неаппетитного рассказа о том, как я без каких-либо инструментов (ну не обращаться же мне было к горничной или администратору) буквально голыми руками ликвидировал следы пребывания моего гостя.
На этом идея книги «Узел дружбы» была похоронена. Но предстоял ещё прощальный пир – та «отвальная», которую, по русскому и советскому обычаю, обязаны были устроить нам гостеприимные руководители Кировского – бывшего Путиловского.
Прощальный банкет состоялся – вы только осмыслите – где!!! Чтобы облегчить вам, читатель, эту задачу, - несколько цитат:
«А там в безмолвии огромные чертоги,
На своды опершись, несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели земные боги?
Не се ль Минервы русской храм?
Не се ль – Элизиум полнощный,
Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орёл России мощный,
На лоне мира и отрад?
Да, мой уважаемый читатель: администрация, партийная, профсоюзная и комсомольская организации Кировского завода чествовали нас в одном из помещений знаменитого на весь мир Царскосельского Екатерининского дворца, лишь недавно восстановленного из руин.
Как известно, не всё здесь удалось реставрировать. Навсегда исчезла знаменитая Янтарная комната, и та, которую воссоздали заново, была лишь её приблизительной копией. И, конечно, пьянку устроили не в одном из парадных залов, а в отремонтированных немузейных покоях, - там, где разместился переданный заводу пансионат выходного дня с пищеблоком, состоявшим из обширной кухни и обеденного зала.
Но я, безнадежно испорченный русской литературой, глядя на пьяный кураж нескольких десятков вполне русских людей, не мог не вспоминать таких, например, строк:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
(Анна Ахматова).
Ахматова и такие, как она, – лелеяли столетиями… А этим и в голову не пришло, что совершают глумление над памятью собственного народа. Заглушая «еле слышный шелест шагов» - орали дикими голосами песни и тосты, набрались в два счёта… Оказалось, что за неделю пребывания в гостинице от двух ящиков «сюрприза» осталось всего лишь две бутылки. Их и выставили уже на финише застолья, но этих жалких остатков амбициозного проекта никто и не заметил.
«Узел дружбы», разогретый горячечной фантазией режиссёров социалистического соревнования и опущенный в горилку с перцем, дал шипучий пшик. Через четверть века таким же пшиком завершился Советский Союз. Кому-то жаль, а что поделаешь. Быть иначе – не могло. На игре да на вранье жизненных проектов не создашь.
------------
Опубликовано в литературно-публицистическом еженедельнике «Окна» - приложении к газете «Вести», Тель- Авив, 2.02.2012 г.
-------------
Далее очерк XVII-й "Лучистая и вечная девочка"(Памяти Ренаты Мухи) http://proza.ru/2011/06/18/78
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! МНЕ ИНТЕРЕСНО И ВАЖНО ТВОЁ МНЕНИЕ ОБ ЭТОМ ТЕКСТЕ, ИЗЛОЖИ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА, ХОТЯ БЫ В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ ИЛИ СТРОЧКАХ В РАЗДЕЛЕ "РЕЦЕНЗИИ" (СМ, НИЖЕ). = Автор