Идешь по узенькому проходу на полыхающий свет пламени, все время упираясь плечами о что-то. Перед печью пенек и дрова. Много дров и ни единой живой души
Хорошенько согрелся, когда задавшись вопросом, где же находишься, оглянулся, повернувшись спиной к печи. Свет от печи озарил штабеля голых трупов, сложенных как дрова. От неожиданности аж подскочил. Сердце застучало в бешеном ритме. Теперь понятно, куда свозят трупы. В лагере говорили, что кто-то ходит кушать человеческую мертвечину. Только слухи. Ты бросился бежать из помещения той же дорогой, которой пришел сюда.
- Стой, людоед! Стрелять буду! - раздался окрик.
Остановился и поднял руки.
- Вот и смерть, только самая ужасная, - подумал ты.
Приставив дуло автомата к спине, охранник, такой же арестант, как и ты, ведет обратно на базу. Он продался им, и получил работу. Незавидная у него судьба: все равно убьют. Достав фонарик из кармана, охранник, освещая, стал оглядывать трупы в поисках среза. Свежего следа не было, но видно, что раньше отрезали.
- Если узнают, что ты тут был, тебе капут, - сказал он, выводя из помещения. Потом ударом приклада в шею свалил тебя.
Прежде, чем встать и бежать к своим товарищам, ты прополз приличное расстояние. Послышались глухие звуки от удара ломом. И обессилев, приседаешь на снег.
- Если это везение, то тебе слишком везет, - вспомнил слова командира части, когда тот смотря прямо в глаза, играл пистолетом в правой руке, - не так ли, или фриц - тоже твой брат, чечен?"
Белорусский лес. Промозглая дождливая осень. Немцы в километрах пяти. Дают четверых солдат и приказ доставить "языка".
Территория немцев надежно огорожена трехметровым забором. Метров за тридцать до забора поляна вычищена: лес вырубили, землю вспахали. Охрана находится на близком друг от друга расстоянии в специальных будках. На каждом столбе (через каждые двадцать метров) по всему периметру забора висят по два прожектора: один освещает внутреннюю территорию, а другой - прилегающую. Пробраться незамеченным к забору не представляется возможным. Понятно, что, даже добравшись до забора, войти на территорию не удастся. Решаете напасть. Ноги вязнут в грязи. Вас заметили, начался переполох. Автоматная очередь. Вой сирены, яркий свет прожекторов.
Пришлось отступить в лес. Но добежать не успеваете. Ничего не видно. Сплошной ад. Вся мощь огня посыпалась на вас. Замечаешь части тел товарищей в воздухе, тебя самого подкинуло от взрыва гранаты. Упал в какую-то яму, и тебя присыпало землей.
Два-три часа непрерывной стрельбы и взрывов гранат. Решив, что напали со всех сторон, немцы открыли огонь по периметру всего забора. Левая голень и ступня в сапоге горят синим пламенем. На рассвете в предсмертной агонии доползаешь до леса. Там один из твоих товарищей без ноги по самый пах, а недалеко от трупа валяется его оторванное бедро. Забираешь его документы. А в это время вся часть уже ищет вас. Тебя нашли, положив на ветку, потащили. Командир обещает отдать под военный трибунал из-за того, остался жив, а не погиб с остальными.
- Если это везение, то тебе слишком везет, Париев! Не так ли? Или фриц - твой брат, чечен, да?
Месяц держат под стражей. Потом - в снайпера. Снайпер-одиночка. Это испытание. Тебя проверяют. Должен достать документы каждого убитого тобой немца. Три месяца: забираешь документы некоторых, но многие ты просто не можешь достать. Потом, когда немцы отступят, еще раз окажешься на тропе смерти.
Зима, февраль месяц. Ваша часть измотана. Многие погибли, а голод и вши делают свое черное дело.
- Мы прошли с вами очень тяжелый путь, не отступили, - сказал командир, - и чтобы мы передохнули, сюда прибывает новая часть. Нам дают месяц отдыха на курорте. Собирайтесь, берите лопаты и оружие. Вечером в дорогу, до станции - пятнадцать километров.
Вся подготовка - прогладить одежду, кишащую вшами, единственным утюгом на всю часть.
Вечером колонна тронулась в путь. Курили, шутили, не зная, где этот курорт. К полуночи оказались на открытой местности, по которой тянется железная дорога.
- Здесь где-то есть отступающие немцы. Брать живыми. Слушай мою команду! Лечь там, где стоите, вдоль рельс, окопаться в снегу, на немцев не нападать. По моему сигналу: выстрел из пистолета - всем одновременно вскинуть ружье и взять в плен. Вопросы есть?
Никто не осмелился задать вопрос.
Ровно через три часа вдоль железнодорожного полотна показалась длинная черная вереница, послышалось пение. Когда немцы оказались в окружении, раздался выстрел. Вы одновременно направляете на них оружие. Немцы подняли руки. Мороз, а упитанные фрицы с засученными рукавами и за пояс заткнутыми пилотками. У каждого полный рюкзак с провизией. Двое набросились на немцев, затем еще человек пять. А потом и все остальные. Командир кричит. Напрасно стреляет в воздух. Начался рукопашный бой. Беспорядочная стрельба. Голод, холод, довели людей до жестокости. Их оружием стало все тело, даже зубы. Они хотят поесть, согреться и отдохнуть. Для них смерть равносильна желанию немцев остаться в живых. На рассвете немцы закричали:"Гитлер капут! Гитлер капут!" Вас развели, а командир вызывает тебя.
- Париев! Ко мне! Осмотреть местность. Найти прячущихся немцев. Не стрелять. Взять живыми.
А это самое трудное на войне.
Ты нашел немецких офицеров, прятавшихся под каким-то мостиком. Их было пятеро. Доставил. Один их них, по всей видимости, старший, отдал какую-то команду на родном языке. Выстроились в шеренгу. Отдавший приказ, снял пистолет с пояса и в упор расстрелял четверых. Потом себя. Ты не мог понять, в чем дело. Но увидел девятизарядный пистолет в руках своего командира. В который раз видишь свою смерть! Командир долго, молча, смотрел тебе в глаза. По спине побежали ручейки холодного пота.
- Собаке собачья смерть, Париев! - выдал он, пряча свой пистолет в кобуру.
Ты сполз на снег. И смерть еще раз прошла мимо.
***
Именно этот командир отдал тебя и Василия Козлова под трибунал в Югославии, арестовав вас ночью в доме одной разведенки.
***
Долго так сидел, пока силы не вернулись. А, когда сгустился туман, слился с товарищами, долбившими лед. В ту ночь впервые пришла мысль - бежать с Чукотки, хотя за шесть лет никому не удалось это сделать. Сбегали, но уйти не смогли. При всем желании даже сил не было. Беглеца убивали в тот же день. Приносили труп. Так поступили и с двумя литовцами и татарином, которых сдали чукчи.
Когда с холмов начинал сходить снег, и обнажался вечнозеленый стланик, вдали появлялась небольшая темная точка. Им оказывался чукча, приехавший ставить юрту. Через пару дней пригоняли табун большерогих оленей. Чукчи брезговали сухариками из жмыха подсолнечника. Откусят пару раз и выплевывают. Зато ели сырое мясо, срезая ножом тонкие куски, а по подбородку - стекающие ручейки крови.
Те трое сбежали под покровом ночи. Остановились у чукчей в надежде отдохнуть и запастись провизией. Поели, согрелись и прилегли на короткий сон перед дальней дорогой. Как только уснули, чукча поспешил в лагерь на оленьей упряжке с доносом. Проснувшись, не найдя чукчу, несчастные поняли в чем дело и бросились бежать обратно в зону, рассчитывая, что погоня настигнет их на территории лагеря. Осознавали, что за пределами лагеря будут жестоко расстреляны. До зоны оставалось всего два километра..., но это уже не меняло суть дела... В лагерь привезли трупы.
Помнишь то утро и окоченевшие трупы перед бараком, когда солдаты сбрасывали их с саней? Им стреляли в спину, но каждый из них получил еще и контрольный выстрел в голову.
***
Что сказать о литовцах и татарах? Достойные, мужественные люди. Литовцы предпочитали встретить смерть, молча, без стонов и вздохов. Им помогала вера. А, возможно, что ни во что и не верили. Если литовец решил умереть, то его ничто уже не останавливало.
- Устал я. Пойду, - означало, что он возьмет в руки камень и двинется на конвоира. Или просто поворачивается к конвою спиной и уходит с места работы. Это был их выбор между жизнью и смертью.
***
Помнишь то зимнее утро, когда задолго до рассвета объявили подъем? Как никогда учтивое лагерное начальство. В их голосах и взглядах чувствовалась какая-то неуверенность, мольба. Вас уговаривали поддержать их в борьбе с американцами, окружившими лагерь. И лагерь поднялся на "войну за свободу".
По большому счету, лагерникам было все равно с кем воевать: американцами, немцами или бывшими своими. Единственным их желанием было поесть, отдохнуть и уйти оттуда хоть на край света. Но вас окружили советские войска. Часть из вас полегла, пока вы поняли, кем окружены. Но на три дня вы были освобождены от каторжных работ. И провели их в недоумении. Доселе невиданные консервы: рыба, сахар, масло, хлеб.
Вам предложили высказать жалобах. А через несколько дней весь состав надсмотрщиков и начальства заменили новым. Говорили, что прежних расстреляли. До последнего. Никто не понимал, что происходит. Потом отобрали шестьдесят семь самых слабых. В их числе оказался и ты.
- Сашка, все же есть Бог! - сказал тебе татарин, которого ты защищал от урков.
- Конечно, есть, - поддержал ты друга.
Урки держали с тобой дистанцию: побаивались тебя. Любой конфликт с тобой заканчивался для них летальным исходом. Но даже они не хотели умирать.
***
На следующий день группу отобранных отправили в другой лагерь, о существовании которого вы даже и не догадывались. Предстояло пятнадцать километров пути. Не успели пройти половину, как началась снежная буря. Не видать ни зги. Заблудились, силы кончились. А ты падал. Вставал, снова падал...
- Сашка! Друг, вставай! Погибнем же! - пытаясь волочить тебя, кричал татарин.
Несмотря на все усилия, ты опустился на снег. Приятное тепло разлилось по всему телу. Рядом, не в силах оставить тебя, рыдал татарин. Он тормошил тебя, а ты погрузился в сон.
***
- Ампутировать...Василич, нет выбора.., - первое, что услышал, очнувшись.
- Нет.
Опять провалился куда-то. Придя в себя через несколько дней, понял, что лежишь на лазаретной койке. Обмороженные ладони и пальцы прооперировали. Медленно вытекающая сукровица. Жуткая боль и напрасные попытки вырваться из ремней, которыми привязали к койке. Кажется, что криком пытаешься оглушить весь мир.
- Спокойно, солдат. Этими руками ты еще и плотничать будешь, - хлопая по груди, сказал вошедший. - Тебе повезло, а возможно.., - пристально посмотрел на тебя, постоял и молча вышел. Помнишь его: высокий, худощавый блондин с глубоко посаженными глазами?
Из всей группы в живых осталось только пятеро, в том числе и ты.
Как рассказывали позже, метель не стихала несколько дней. Люди замерзли. И когда начали собирать и грузить трупы, которые холмиками стояли вдоль дороги, один из собирающих (такой же арестант, как и ты) отправил сани с трупами и присел отдохнуть. В поисках махорки для своей самокрутки он засунул руку под твою одежду. Почувствовал тепло и слабое биение сердца. И вместо морга ты оказался в санчасти.
***
А через три месяца опять каторжные работы. Даже сколотили специальный ящик, который привязывали на спину. Наклоняешься, а другие наполняют его камнями. Доходишь до места складирования и выпрямляешь спину, высыпав булыжники. Обмотанные тряпками руки всегда держишь перед собой. Во время приема пищи тебе помогают: всовывают ложку в повязки на руках. Можно обойтись и без нее. Жидкости, отдаленно напоминающей суп, хватает на пару глотков. Хлеб же с супом не едите, оставляя на потом.
***
Это был день последней перевязки. Врач налил чай в алюминиевую кружку. Без сахара, но кусок хлеба с маслом. Кусочки бутерброда ты запивал мелкими глотками чая. Потом врач угостил длинной сигаретой. Настоящей, фабричной, вместо привычной махорки. Не хотел верить в реальность происходящего. Не желал такого счастья. Вернее, просто его боялся. Цену счастья в тех местах ты знал: за час приходилось расплачиваться четырьмя- пятью годами каторжных мучений.
- Чечен, а твой народ депортирован. Ты знаешь, что на вас клеймо народа-предателя? - смотря на тебя исподлобья, спросил врач. Ты почувствовал, что он чего-то боится. И этот страх передался тебе. Поняв, что ты не в курсе, доктор прояснил ситуацию. - Давно уже. Поэтому и ты тут. Я - немец. И мое настоящее имя - Хорст Кашниц.
- А как же Геннадий Васильевич? - не удержался ты от вопроса.
- Хорст, Хорст Кашниц. Поволжский немец. Говорят, и наших депортировали. Я тут с сорок первого года. А русское имя мне начальство дало, чтобы зеки не разорвали на части. Врачей у них не было. Еще никому не удалось уйти отсюда живым. Ну, хотя бы один.., - продолжал он. - Чеченов тут было шестеро. А сейчас они там, - кинул в сторону моря. - Якобы хотели сбежать. После работы их расстреляли на сопках... Но это было еще в сорок четвертом... Ты должен выбраться отсюда, добраться до Большой Земли. Хотя бы ради меня...
- И немец до сих пор жив? Почему они не убили тебя?
- Нужен я им. Смертей тут больше, чем надо... Думаю, я тоже долго не протяну...
- Почему ты решился мне все это рассказать? Я был на войне, немало немцев уничтожил...
- Война - это война. А тут совсем другое дело. Постарайся запомнить мое имя. Хорст Кашниц. И если тебе повезет, то скажи любому немцу, что я был тут с тобой... Ничего больше не надо... Я сделаю все, чтобы тебя отсюда увезли. Я такой диагноз тебе поставлю, что побоятся тебя тут хоронить. Чуму засеешь... Твоя задача - молчать и делать то, что я говорю. А ... если у нас не получится, то ни тебе… ни мне...
- Понимаю...
- Еще на одну зиму тебя не хватит. Люди дохнут тут из-за больших сроков...Главное, чтобы ты смог вырваться отсюда. Обратной дороги нет.
***
Через два месяца в списке из шести несчастных, обреченных на смерть, оказался и ты.
Голодал двенадцать суток, выполняя указания Хорста. Раз в несколько дней он делал тебе укол. И так пять раз: два в грудную клетку, два - в плечи, один - под правую лопатку. Место укола зудело, а ты растирал его до крови. Потом вместо ногтей пустил в дело щепку. Краснота и раздражение переходили в кровоточащую рану, которая покрывалась гнойным струпом. Невозможно было надеть одежду: она пропитывалась гноем и прилипала к телу. Сутками напролет вынужден был сидеть, спать не получалось ни в одной позе. Все пять твоих товарищей умерли: кто-то через две недели, кто-то протянул месяц, а максимально выдержали только шесть недель. Но ты продолжал жить. Все избегали тебя. Даже врачи. А умирающие товарищи глазами умоляли не подходить к ним. Все расступались перед тобой, даже стены. Лишь дуло оружия...
Через два месяца, надежно изолировали, положили на днище грузового судна и отправили в другой госпиталь.
Сколько же вы плыли? Две недели.. месяц... Точно и не скажешь.
Раз в сутки тебе бросали кусок хлеба и пару селедок. И долго мучили жаждой.
Хлеб есть нельзя. Мелко крошишь и выкидываешь в парашу.
Не верил, что в дороге. Боялся, что судно повернет назад. Ни с кем не общался, не просил махорки. И даже не понял, как однажды ночью привезли в очередную тюрьму. Нестерпимая боль, мерзкие вши, скелет и кожа, истекающая гноем - вот из чего ты состоял. Но там было тепло. Ужасно. И всем интересно, кто - ты. Не поверили, откуда ты прибыл. Потом потерял сознание. А очнулся от криков, плача и проклятий.
Каждый считал своим долгом обнять или хотя бы дотронуться до тебя. Обезумев, кричали и плакали, не веря, что ты пришел оттуда. Вся тюрьма. Ты был единственным, кому удалось выбраться оттуда живым.
Месяц провел, словно, в раю. О тебе заботились, кормили хорошо. Даже подарили кучу новой одежды. Среди заключенных было много грузин. Земляки часто плакали, окружив тебя. Были и русские, участвовавшие в депортации чеченцев. Пытаясь угодить тебе, грузины избивали их, отбирали у них курево и одежду. И каждый день назначали одного из них тебе в прислуги.
Через месяц тебя переправили в Петропавловск-Камчатский, где было много немецких военнопленных. Как и в Находке, пленные немцы подчистую съели тут всю растительность. Не обращая внимания на выстрелы конвоиров под ноги, немцы рьяно искали любую травинку. Земля была жирной, глинистой. Они ее ели и умирали в муках. А еще и клещи, которые доставали людей.
Потом Тайшет Иркутской области. "«Заярск", "Ванзуба", "Братск", "Почтовый ящик-35".
...Сплошная тайга и двуручная пила.
Человек умирает прямо во время работы. Внезапно отпускает ручку пилы и, молча, падает. Смотришь, а он уже мертв. Каждые сутки по двадцать-тридцать человек. Трупы складывали прямо в лесу. Заносили за охраняемую сосновую ограду, как и на Чукотке. Весной же избавлялись от них, выкидывая... От стойкой вони разлагающихся трупов нечем было дышать.
***
Осень пятьдесят первого года. Зона "Братск". Привезли много татар.
Как-то утром они устроили бунт: зарубив топорами пятерых охранников, забаррикадировались в бараках. Солдаты окружили зону и двое суток штурмовали бараки. Уничтожили не только всех татар. От шальных пуль погибли и двадцать пять охранников. А вас четверо суток держали ничком на земле. Ты тоже получил пулю в бедро, благодаря которой и выжил. Это было твоим алиби, доказательством, что во время бунта находился в помещении.
Через несколько месяцев следствия многих отправили под расстрел.
На каждом допросе говорил следователю:
- Убей, сделай милость, что тебе стоит написать...
- Нет, Париев. Это так не делается... Смерть - целое искусство, а ты хочешь топорную работу.
Тебя не расстреляли. Опять смерть прошла мимо.
Календарь жизни листал дни, месяцы, годы, а вы цеплялись за жизнь, питаясь червями и кореньями.
Очередная весна. Месяц март.
- Умер! Ирод сдох! Есть Бог, есть же Он, есть...
Смысла слова "ирод" ты не знал. Шум, гам, крики, плач. Заключенные катаются по полу, рвут на себе одежду. Охранники открывают огонь поверх бараков. Свист пуль и звон падающих гильз... Никому нет дела до стрельбы. Нет больше места Смерти.
- Брат, он умер, понимаешь, душегуб умер. Бог забрал его. Он есть! Есть, есть!..- один из заключенных, раскинув руки, двинулся к охраннику, желая обнять того, поделиться радостью, простить его и попросить прощения себе.
Выстрел... Кровавое пятно на груди несчастного. Падает навзничь, переворачивается, встает на колени, оборачивается и смотрит. Застывшая улыбка на лице... слабая...беззащитная... медленно опускается на землю:
- Почему, - едва слышно, - сегодня... за что...
И эта едва уловимая улыбка на лице - посмертная печать. Он отсидел четырнадцать лет и десять месяцев. Какие-то два месяца до конца срока...
***
А через два месяца вызывают к начальству. Вручают бумагу, заверенную подписью и печатью:
- Найдешь родных в Казахстане. Адрес указан: Кустайская область, Мендыгаринский район, село Боровое. Покажешь эту ксиву. Это твоя свобода и билет до населенного пункта. Удачи. Бывай!
***
Вокзал кишит адом... Зов, плач, смех, все куда-то торопятся... Муравьи в муравейнике? Клубок змей? Переплетшие судьбы, мечты и надежды.
Вагонов не хватает. А те, что и есть, напоминают бараки. Те же клопы, вши, вонь и смрадный дым махорки. Пассажиры лежат вповалку, как и в камерах тюрем.
Сгоняешь одного с верхней полки и занимаешь место:
- Лагерный я!
На тебе тужурка с лагерным номером, шапка-ушанка. Чемоданчик, набитый махоркой и пачкой полосок газетной бумаги. Вещмешок с твердыми, как камень сухарями.
Покачиваясь, вагон бежит по рельсам. Останавливается, опять трогается. Свет моргает, тускнеет, гаснет. Как из чрева дьявола, вырывается протяжный гудок. Через много дней и ночей поезд въезжает на землю Казахстана.
По вагону идет нищий. Он неуклюже наступает на людей, а те кричат на него, толкают и гонят прочь.
- Подайте, - жалобно просит он, - подайте сухарик, махорку. Подайте, ради Бога...подайте.
- Эй ты, бродяга, иди-ка сюда, - окликаешь его, свесив ноги с верхней полки.
Он подходит, жалобно смотрит, протягивая руку... Что это?
Ты теряешь дар речи от неожиданности, не замечаешь, как самокрутка обжигает пальцы.
- Мак-Шарип!
Нищий вздрагивает, отскакивает в сторону, вытаращив глаза. Соскакиваешь с полки, хватаешь его за грудки и притягиваешь к себе.
- Будь три проклят! Будь ты трижды проклят! За то, что оказался первым чеченцем, которого я вижу за последние восемь-девять лет!..
Из глаз Мак-Шарипа катятся слезы.
- Алхаст... Алхаст... - он пытается обнять тебя.
Мак-Шарип - единственный сын, единственный брат семи сестер. Состоятельный молодой человек.
Не веришь своим глазам, не понимаешь, что происходит, продолжаешь держать его, ругаешься, кричишь от боли и обиды за себя, за все муки, за все то, что пришлось пережить вдали от Родины. И несколько раз бьешь его, прежде, чем сам начинаешь рыдать...
Тихо плачешь, видя, во что превратился этот некогда гордый богатый молодой человек. Больно, что первый попавшийся на пути чеченец — нищий, просящий подаяния.
Мир начинает рушиться. Небо падает на землю. А она в агонии встает на дыбы, словно наступил Судный День.
Мир оказывается иллюзией... мир гордого и свободного чеченца. То, что холил и лелеял, хранил в мечтах, книге памяти, страницы которой порой боялся листать. В той книге была другая, счастливая жизнь. А счастье, даже мысль о счастье, здесь -непозволительная роскошь. Наперекор судьбе, изредка заглядывал в книгу памяти, и это давало силы жить дальше.
Ослепнув от собственных слез, ты завалился на полку. И перед тобой чучело с чертами Мак-Шарипа. Он стоит, судорожно затягиваясь самокруткой. Всхлипывает и прячет сухари за пазуху. От былого Мак-Шарипа в нем нет ничего. Абсолютно ничего, ничего мужского. Ни чести. Ни доблести.
Обессилев, смотришь на него из глубины своей памяти, из мрака лагерей, из грез о земле предков. Неужели все, что ты пережил, было тщетным? Неужели все это не будет принято жертвой в Судный час?
Все, что ты видел, и еще предстояло увидеть, было сущим адом. Страшно от мысли, что можно существовать, потеряв честь и достоинство, превратившись в раба своей плоти, забыв о Всевышнем.
И начинаешь осознавать, что весь этот мир оказался Страшным Судом. Судилищем всего и вся.
1991-2003 гг.
__________________________
М. Бексултанов, Сборник в 2-х томах, "Я хьан тухур буьйсанна хьан не1...", Грозный, стр.527-554