3. Возможные направления творчества
Главными моими занятиями были учёба и общение со своими одноклассниками. Помню до сих пор имена многих ребят из класса. В дружбе и общении с каждым из них я находил свою пользу и интерес. Например, с Игорем Гандзюком (кличка "Ганза") я однажды играл на школьной сцене что-то о бравом солдате Швейке. Игорь был Швейком, а я Лукашом... Слова застревали в горле, ощущение очень неприятное... Какой-то столбняк... Больше я на сцену не выходил, артиста из меня не получилось.
Это всё происходило в пятом или шестом классе. Помню, что Игорь Гандзюк увлекался сбором почтовых марок. Но ни сцена, ни филателия меня не задели.
С Анатолием Козаченко и Григорием Квасовым гонял летом на велосипеде. Отец Козаченко был военным офицером, кажется, пограничником, отец Квасова был большим партийным деятелем, а мать – медицинским работником.
Мой отец мне часто говорил в порядке воспитания о том, что какая, мол, тебе польза, например, от дружбы с Олегом Кульчицким? Дружи лучше с Квасовым, он ведь отличник! Дело в том, что Олег Кульчицкий был мне знаком ещё по довоенному Кишинёву, он был членом союза трёх танкистов. Но после войны учился в кишинёвской смешанной школе довольно слабо, поэтому в каком-то смысле совет моего отца был справедлив. Правда иногда я встречался с Олегом и мы с ним гоняли на велосипедах по Баюканскому спуску или по городу. Много лет спустя при встрече в Сороках с моим отцом, отец Олега жаловался, что сын давно отбился от рук и с трудом окончил только семь классов... А я в это время уже был молодым специалистом, авиационным инженером. После окончания первого класса в табеле у меня были пятёрки по всем предметам, а у Олега была всего одна четвёрка. Вот такая непонятная метаморфоза произошла с бывшими "танкистами" из одного боевого экипажа.
Я послушался своего отца и по его совету посетил Григория Квасова у него дома и увидел как он учит уроки. Вначале Григорий читал громко заданный на дом раздел учебника, а потом, закрыв учебник, расхаживал по комнате и повторял несколько раз вслух прочитанное. Я был потрясён такой методикой! Тогда я понял, что чудес не бывает, и если так усиленно заниматься, то можно легко всё запомнить и стать отличником. Что-то из "квасовской" методики я взял себе на вооружение.
После окончания школы Козаченко поступил в МВТУ, а Квасов в МГУ на философский факультет.
Но вернёмся в послевоенный Кишинёв. Мы жили на улице Щусева, а Алик Розенберг жил чуть подальше от нас и иногда заходил за мной по пути в школу. Но часто меня уже не было дома. Я всегда торопился и выходил из дома в школу с большим запасом. Если приходил в класс не первым, то было ощущение как будто бы я опоздал.
Алик заходил в наш двор и кричал: «Генка!" Моя мама отвечала ему с балкона, что я уже ушёл. Алик тогда гневно бросал: «Вот дубина!" – и отправлялся в школу один.
Получасовой поход в школу я использовал для повторения, «прокрутки", заданных уроков или для размышлений о возможностях фотографии, которой я в то время был очень увлечён.
Мысленно я "кадрировал" различные виды улиц и домов... Может быть от этих упражнений неосознанно зародилась моя тяга к движущимся кадрам – кино.
С Александром Зайдманом (кличка "Куся") дружба была на научной основе. Мы пытались с ним изготовить "марсианина" (на современном языке робота), но я вскоре порезал ножом руку и на этом наша работа прекратилась. О начинке "марсианина" мы даже и не думали, думали только о внешней форме, а остальное, так нам казалось, получится само собой. Ничего само собой не получилось...
Были у нас с Аликом и другие соображения, например, о замене в фотографии светочувствительной эмульсии из дорогого бромистого серебра на дешёвый картофельный крахмал, когда узнали на уроках ботаники, что крахмал на свету синеет, а проявлять и закреплять картофельную эмульсию решили раствором йода! Но дальше общих размышлений дело не пошло, нам было некогда, мы торопились.
Возникали всё новые и новые идеи. Так, например, после изучения соответствующего раздела ботаники у меня внезапно родилась идея создать вегетативным способом гибрид картофеля и томата. На таком гибриде всё было при деле: наверху зрели бы помидоры, а внизу под землёй развивались бы клубни картофеля (похоже на теорию гремевшего на всю страну в то время "академика" Лысенко). Сомнений у меня не было, ведь оба растения и картофель и томат из одного семейства – паслёновых. Сейчас можно с полной уверенностью сказать, что знания у этого "академика" по ботанике были на уровне ученика шестого класса обычной школы, как и у меня в то время...
Запомнились и многие другие ребята, с которыми общался на почве возникавших каких-то общих, а чаще творческих интересов.
4. Меня чуть не угробил Монька Нусимович
Действительно, меня чуть не угробил Монька Нусимович. Я уже говорил, что считал себя специалистом по пистолетам после актюбинских "практических" занятий и когда Монька Нусимович попросил меня разобраться с пистолетом ТТ (почему при отводе затвора назад патрон не попадает в патронник?).
Он спросил меня: «Хорошо ли ты знаешь пистолет ТТ?"
Я ответил с гордостью: «Отлично!".
Монька объяснил, что когда он вставляет обойму с патронами в рукоять пистолета, затем оттягивает затвор назад и нажимает на спусковой курок, но почему-то выстрела не происходит... Я уверенно сказал, что этого просто не может быть, должен был грянуть выстрел. Но проверить всегда можно. Отец Нусимовича был сотрудником НКГБ и свой пистолет часто оставлял дома в гардеробе на виду.
После школы я с Монькой зашёл к ним домой, они жили близко от школы на улице Подольской в одноэтажном доме. Взрослых дома никого не было. Монька достал из гардероба пистолет, передёрнул затвор и зачем-то направил мне в живот... Монька был уверен, что пистолет не выстрелит, ведь такие процедуры он проводил много раз и выстрелов не было. Он говорил очень убедительно и я уже был готов ему поверить, но на всякий случай я отвёл его руку с пистолетом в сторону от себя. Выстрел грянул неожиданно... Мы обалдели. Пуля процарапала паркет на значительном расстоянии, стреляли с низкого положения под малым углом к полу.
Из ребят в классе помню ещё Рудольфа Губермана (кличка "Рудик"), который писал, по нашему мнению, чересчур патриотические стихи и весь класс его почему-то не любил. Считали, что он неискренен.
Помню Виталия Прасолова, Михаила Бриля, Анатолия Дьяченко и других. Но более в тесной дружбе я был с поэтом Юлием Аввакумовым, Юрием Поволоцким, у которого уже в то время был отличный высококлассный фотоаппарат "Контакс", и Александром Корсунь (эти ребята составили костяк Союза Авантюристов).
В нашем классе были и переростки (последствия войны и оккупации), это Михаил Богуславский и Алексей Пшеничный. Но самое главное это то, что у нас в классе был настоящий поэт и создатель "Союза Авантюристов и Репортёров" – Юлий Аввакумов! Кроме Юлия в САИР входил я, Юрий Поволоцкий и Шурка Корсунь. Юлий Аввакумов разработал форму членского билета и выдал каждому. Свои фотографии в билет мы вклеивали сами. Юлий сочинил гимн для нашего Союза, который мы выучили наизусть:
Авантюристы, вперёд, вперёд!
Наш строй и дьявол не разорвёт!
Едины духом на всё пойдём,
И все препятствия разобьём!
Пускай ровнее стучат сердца,
Авантюристы мы до конца,
"Не растеряйся!" – вот наш девиз,
И будь спокоен, авантюрист!
Пускай нам только шестнадцать лет,
Но наша юность – залог побед,
Авантюризируем мы мир –
Вперёд, да здравствует САИР!
Ничего криминального Союз не подразумевал и не предпринимал. Авантюристом мог быть тот, у кого был велосипед, фотоаппарат и знакомая девушка. У меня было почти всё: велосипед (ХВЗ), фотоаппарат "Комсомолец", знакомой девушки ещё не было. Я уже рассказывал, что в довоенном Кишинёве, в первом классе мне понравилась девочка Эмма Костина, о которой я не забывал всю войну в Актюбинске. Она мне напоминала Бэкки Тэчер, подругу Тома Сойера из книги-трилогии Марка Твена, которую мне подарил дядя Жорж в Актюбинске (“Приключения Тома Сойера. Приключения Геккельбери Финна. Жизнь на Миссисипи").
В послевоенном Кишинёве, когда я учился в пятом классе и был делегирован на городской пионерский слёт, который проходил в каком-то клубе, случилось необычное. Я сидел в передних рядах, и когда машинально оглянулся назад, то встретился взглядом с Эммой Костиной...
Мы оба узнали друг друга, но надо было учиться и на воспоминаниях детства всё закончилось, отвлекаться было некогда. А когда в восьмом классе я решил вступить в САИР, пришлось вспомнить об Эмме и пригласить её на школьный вечер, чтобы доказать членам Союза, что у меня есть знакомая девушка. Как раз практически почти в это же время отца собирались перевести из Кишинёва в город Сороки. Специфика службы в "органах" предусматривала неизбежную периодическую смену места работы. На одном месте сотрудников не держали больше трёх лет. Так, например, в период с 1932-го года по 1941-ый год наша семья меняла место жительства шесть раз (Саратов – Владивосток – Гродеково – Ружино – Ворошилов-Уссурийский – Кишинёв).
О грядущем переезде отец предупредил меня заранее. Я тогда учился в восьмом классе, а переезд намечался в конце четвёртой четверти. Сороки маленький город по сравнению со столичным Кишинёвом, но отец попросил меня заняться усиленным повторением пройденного материала по всем учебным предметам, чтобы в новой школе не ударить в грязь лицом, не опозориться.
В Сороки мы переехали примерно в марте месяце 1948-го года, всё пройденное в школе я повторил добросовестно. Эмме я успел передать мой новый адрес в Сороках (улица Крупской дом 11).
А восьмого августа в Сороках я получил поздравительную телеграмму с днём рождения от Эммы Костиной. Для конспирации она телеграмму подписала именем Эммануил. Мой отец раскрыл липовую конспирацию сходу: «Интересно, что это за Эммануил, может быть Эмма?" Я промолчал...
5. Школа №2 имени А.С. Пушкина, г. Сороки
В городе Сороках населения было во много раз меньше, чем в Кишинёве, всего тысяч двадцать, не больше, в городе были две школы: молдавская и русская и несколько технических техникумов: Сельскохозяйственный, Библиотечный и Медицинский. Я продолжил обучение, конечно, в русской школе в восьмом классе, ведь был конец четвёртой четверти.
Школа была смешанная, но преобладали девочки. Ребят насчитывалось в классе всего шесть человек: Рувин Давидович, Александр Маркус, Василий Мураховский, Михаил Хазин, Юрий Фисунов и я, Геннадий Юрьев.
Более тесная дружба у меня сложилась с Маркусом и Хазиным, с остальными ребятами отношения были более ровными. Маркус выделялся математическими способностями, а Хазин увлекался литературой, писал стихи. Давидович увлекался химией, Фисунов был наиболее физически развитым парнем, Василий Мураховский ничем особенно не выделялся, правда, он очень хорошо рисовал в изометрии и был наиболее практичным человеком, несмотря на свою молодость.
Сейчас можно забежать немного вперёд и рассказать о том, что мне известно о судьбе моих десятиклассников, ведь я с ними вместе окончил сорокскую школу...
Алик Маркус окончил школу с золотой медалью, увлекался теорией упорядоченных множеств. С авоськой, наполненной книгами на эту тему и золотой медалью он приехал в Москву и пытался поступить в МГУ, но его не приняли без особых объяснений. Алик вернулся в Молдавию и поступил в кишинёвский университет на математический факультет, после окончания университета вскоре защитил кандидатскую диссертацию и подготовил к защите докторскую. Докторскую диссертацию комиссия отклонила, ссылаясь на то, что у диссертанта в предъявленных источниках математических работ много статей, написанных в соавторстве с так называемыми "диссидентами" из Израиля... В то время я приезжал в отпуск в Сороки и тётя Алика по этому поводу сказала: «Гена, Алик дурак. Ему надо было просто вычеркнуть из списка литературы работы, выполненные в соавторстве с "диссидентами" и пойти на повторную защиту!".
Позже я узнал, что благодаря многочисленным статьям и работам Алика, о нём узнали за рубежом и пригласили в Тель-Авив, присвоив ему заочно звание доктора математических наук. Наша страна потеряла талантливого доктора математических наук (Александра Маркуса), преподавателя физики Риту (жену Алика) и их сына Семёна, который успешно окончил Минский радиотехнический Институт). Родные Алика: мама, Фаина Марковна, и его младшая сестра Майя и тётя, Роза Марковна, остались жить в нашей стране. Роза Марковна преподавала в сорокской школе историю. Фаина Марковна преподавала русскую литературу в сорокском библиотечном техникуме. Что с ними со всеми сейчас не знаю, живы ли? Обидно, что в нашей стране так по-варварски относились к талантам! Сваливали всё на "политическую" систему.
Михаил Хазин окончил школу с серебряной медалью. Его интересовала литература. Он пытался поступить в аспирантуру Московского Литературного института имени Герцена, после окончания Кишинёвского Университета в 1956-ом году. В Москве останавливался в нашей семье, я был уже женат на Татьяне, мы жили на Скатертном переулке. Михаил к экзаменам готовился очень добросовестно, целые дни он проводил в Ленинской библиотеке, а ночевать к нам приходил часов в одиннадцать вечера. Но на экзаменах ухитрился получить одну четвёрку и по этой причине его не приняли... На следующий год Михаил сдал все экзамены на одни пятёрки... Всё равно не приняли, сказав, что место в аспирантуре занято чьим-то элитным сынком. Михаилу предложили заняться в аспирантуре румынской литературой, но он отказался. Писал книги, я приобрёл только одну книгу Михаила "Пушкин в Молдавии". Книга написана свежим и очень своеобразным языком, читается легко. Михаил работал в кишинёвской библиотеке, неудачно женился на Любе Верной, у них родилась дочка. После развода по инициативе Любы она с дочкой, с согласия Михаила, уехала в Америку, став женой московского поэта по фамилии П.
О дальнейшей его судьбе узнал случайно от внука: сейчас Михаил живёт в Америке в городе Бостоне, работает Главным редактором местной антифашистской газеты.
Рувин Давидович увлекался химией. Окончил химический факультет Кишинёвского Университета. Работал во Владивостоке в каком-то НИИ, плавал на научно-исследовательском судне. Где-то в 60-х годах приезжал к нам в Москву, мы жили тогда в коммунальной квартире в Тушино. Рувин привозил нам с Дальнего Востока маленькие консервные баночки с красной икрой. В Москве, видимо, он защитил диссертацию, но об этом не афишировал. Парень очень скрытный. О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю.
Ещё один одноклассник, Василий Мураховский, в школе учился кое-как, практически на одни тройки. Но у него, очевидно, был скрытый внутренний потенциал. После школы он поступил в Днепропетровский Металлургический Институт, после окончания которого стал работать в Запорожье. Вступил в партию, защитил кандидатскую диссертацию, часто приезжал по делам в Москву, иногда заходил к нам, а останавливался всегда в гостинице "Якорь", что на улице Горького. Снабжал администрацию гостиницы двигателями для автомобиля "Запорожец" и поэтому для них он всегда был желанным посетителем.
Я хвалился перед Васей своими инженерными успехами, рассказывал о первых статьях и разработанных методиках. Он тогда прямо сказал: "А почему ты не кандидат наук, что ты не знаешь с кем надо выпить?". Дело в том, что я действительно чуть не стал кандидатом технических наук, по крайней мере серьёзно пытался. Примерно в 1968-ом году я занимался надёжностью бортовой аппаратуры ракет и мне захотелось придумать методику, которая позволила бы сократить объём проверок параметров аппаратуры на технической позиции. Идея была простой: в каждом блоке порядка десяти проверяемых параметров, всего блоков десять, если между параметрами имеются взаимосвязи, то определив их, можно сократить количество проверяемых параметров в каждом блоке и тем самым сократить затраты на проведение регламентных проверок. Я решил на всякий случай провести "разведку", опросить специалистов, узнать их мнение по этому вопросу: «Существует ли корреляционная связь между параметрами вашей аппаратуры? ”
Каждый из опрашиваемых «больших» специалистов ответил примерно так: "Да, взаимосвязь существует, но рассказывать подробнее некогда, у меня много дел!". Я поверил специалистам и решил "прокрутить" все параметры блоков бортовой аппаратуры между собой, чтобы определить реальную степень корреляции между параметрами. Пока проводились расчёты я нашёл в МАИ руководителя моей будущей диссертации, сдал экзамен по философии на ”отлично» и поступил на курсы английского языка. Но когда расчёты были выполнены, то оказалось, что никакой корреляции между параметрами бортовой аппаратуры не существует! Есть только связь между параметрами генератора (ротор-статор), двух электрообмоток, сидящих на одной оси, просто деваться этим параметрам некуда!
Проблема отпала сама собой. Делать диссертацию на пустом месте я не собирался.
Юмор у Василия был очень своеобразный. Например, особенно во время наших первых встреч после окончания институтов, он меня спрашивал:
"Гена, как зовут твою жену?".
Я отвечал: «Татьяна".
”А у моей жены двойное имя: «Лара-Жанна", – объявлял Вася, чувствуя явное своё превосходство передо мной.
Однажды у нас за обеденным столом при Татьяне он вдруг ляпнул: «А моя Лара-Жанна готовит борщ лучше!". После этого случая мы Васю к себе домой не приглашали.
Перестройка прервала наши отношения полностью. Последний раз Вася звонил мне из Херсона, хвалился, что он уже на заслуженной пенсии, приобрёл дом, сад и виноградник. Винограда собирает много, около тонны. Половину съедает, а вторая половина идёт на вино. Жив ли Вася сейчас — неизвестно...
Юрий Фисунов был самым спортивным из сорокских одноклассников. После окончания школы он поступил в Ленинградское Высшее инженерно-техническое училище. Примерно в 1955-ом году, я ещё учился, но уже был женат на Татьяне, и мы с ней приехали на каникулы в Сороки к моим родным (отец с мамой обосновались в Сороках после ухода отца на пенсию). Как-то, после игры в волейбол, я зашёл в парковый павильон выпить пива. За соседним столиком какой-то парень очень внимательно посмотрел на меня. Лицо осунувшееся, неподвижное, движения рук затруднены... Я вгляделся в парня внимательнее и с большим трудом узнал в нём Фисунова.
"Юра, это ты?" – спросил я неуверенно.
"Да, это я" – ответил Юрий.
И он рассказал, как потом оказалось, легенду о своём тяжёлом физическом состоянии. Якобы во время плавания на корабле он занимался спортом, крутил "солнце" на турнике, сорвался и ударился спиной о палубу, разбил позвоночник, после чего его слегка парализовало... Его комиссовали и выделили пенсию в размере 200 рублей в месяц, в то время это были очень большие деньги. Мой отец дослужился до подполковника, но у него пенсия была всего 136 рублей (вполне достаточно для двоих). Позже из разговоров с другими людьми, выяснилось, что он пострадал от радиации, очевидно, попал под облучение на каких-то морских манёврах... Юрий уехал в Киев, женился и года через два умер. Его родные, жившие в Молдавии, захоронили Юрия на кладбище в Сороках.
Но вернёмся к давно минувшим событиям, к старшим классам сорокской школы, которую я окончил в 1950-ом году. В сорокской школе физику и астрономию нам преподавал Виктор Николаевич Сургучёв. По каким-то соображениям он поручил мне подготовить доклад о когерентных источниках света. Он поручил – я выполнил. Свойство когерентности – основа голографии, точнее, пространственного представления изображения плоской фотографии. Позже в Москве в Политехническом музее я видел это техническое чудо. Луч лазера давал стереоскопическое изображение с плоской фотографии. Когда делал доклад в школе, то когерентность была мне ясна, а сейчас голографию объяснить не смогу...
Сургучёв преподавал нам и астрономию. Он рассказал, что звёзды Малой медведицы (малый ковш) вращаются относительно неподвижной полярной звезды. Я доверял Сургучёву и учебнику, но хотелось убедиться самому. У меня тогда уже был фотоаппарат «Комсомолец”. Я поставил аппарат на погреб объективом вверх, полностью открыл объектив, выдержку взял от ”фонаря”, примерно на полчаса. Когда проявил плёнку, то получил концентрические чёрточки от звёзд, составляющих ковш, значит Сургучёв прав. А вот сегодня понять и представить этого я не могу. Ведь взаимное перемещение звёзд, Земли и Солнца в нашей Галактике очень сложно: Земля, вращаясь вокруг Солнца, несётся вместе с ним в галактическом пространстве, причём ось вращения Земли наклонена к галактической плоскости, звёзды Медведицы несутся по своим траекториям в космическом пространстве... Как могут быть согласованы все эти вращения и перемещения различных космических объектов, чтобы получилась выявленная на опыте картина? Сегодня мне это совершенно непонятно...
После появления у меня фотоаппарата ”ФЭД” произошло странное и необъяснимое явление: на черно-белой негативной фотоплёнке на самом конце её после обычного проявления и закрепления два кадра оказались позитивными! Послал четыре последних кадра (два негативных и два позитивных) в журнал ”Советское фото”. Как не странно, но я получил вскоре такой ответ: ”Получение позитивного изображения на негативной фотоплёнке возможно при некоторых нарушениях технологии процесса её обработки ”. Я, конечно, ничего не понял и только много лет спустя, когда стал заниматься обработкой обратимой любительской киноплёнки, сообразил, что при проявлении плёнки в бачке со свободно поднимающейся вверх крышкой, очевидно, я машинально приподнял её и луч света на какое-то время через сливное отверстие проник в бачок и засветил последние два кадра фотоплёнки, а при дальнейшей обработке они стали позитивами. Но тут должно было произойти столько различных событий в определённой последовательности и необходимой временной длительности, что сегодня мне кажется: вероятность такого случайного стечения большого количества событий просто невозможна, точнее, близка к нулю!
Ближе к окончанию школы, примерно в классе девятом, я начал задумываться: «Кем быть?"
Я где-то примерно с пятого класса начал писать стихи в основном общественного направления, но они казались мне слабыми и я понимал, что с таким "багажом" в литературном институте делать нечего.
Ещё в 1945-ом году в пионерском лагере я заразился фотографией, а в 1949-ом году мне родные купили серьёзный фотоаппарат "ФЭД", но если заниматься фотографией, то мне хотелось посвятить себя операторскому искусству, о котором тогда я и понятия не имел, у меня не было даже любительской кинокамеры. Поэтому попасть во Всесоюзный Государственный Институт Кинематографии шансов у меня тоже не было.
Оставался более реальным вариант стать инженером (как ещё в Ворошилове-Уссурийском мне предсказала бабушка, мать Константина Оболонкина). Почему-то хотелось стать именно авиационным инженером. Очевидно такому моему выбору способствовала обстановка в стране и мире. Успехи авиации постоянно освещались в печати: рассказывалось о выполненных нашими лётчиками дальних перелётах, об установлении новых рекордов по скорости полёта, об увеличении "потолка" полёта наших самолётов.
Перед войной часто звучали военно-патриотические песни, прославлявшие нашу советскую авиацию:
Мы рождены чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор.
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца пламенный мотор!
Всё выше, всё выше и выше
Стремим мы полёт наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ!
К старшим классам я почти окончательно определил свою будущую профессию: я буду авиационным инженером! В девятом классе для нас, ребят, как будущих защитников Родины, а тогда просто допризывников, военкомат города организовал проверку нашего здоровья. Результаты медицинской проверки меня потрясли, у меня обнаружили близорукость (-0,5 диоптрии)...
Надо было срочно определить: могу ли я с таким дефектом зрения поступить в институт? Я узнал, что ближайший к Сорокам авиационный институт находится в городе Харькове (ХАИ), нашёл адрес и написал письмо в ХАИ, но получил отрицательный ответ: с таким зрением в институт не принимают... Пришлось писать в Москву в Московский Авиационный Институт (МАИ). Ответ был простой и чёткий: с такой близорукостью в институт принимаем, надо только сдать все экзамены и пройти по конкурсу.
Я успокоился и "нажал" на учёбу. Успешно закончил девятый класс и перешёл в десятый. Кроме учёбы я интересовался волейболом. Волейбольные площадки были и на территории нашей школы и соседней молдавской, играли между собой и с соседями. В то время волейбольный мяч был дефицитным спортивным инвентарём. Произошла неприятная ситуация. Один из двух наших школьных мячей директор школы Малецкий Станислав Ипполитович передал городскому обществу "Динамо". Наше возмущение нашло своё выражение в плакате. Я написал стихи, а Василий Мураховский нарисовал на миллиметровке аквариум, заполненный спиртом, в котором оказался оставшийся мяч. Стихи были простые:
Три года ждали мы мяча
И вот – в восторге рты:
Бежим к мячу вопя, мыча –
Ура! Сбылись мечты!
Но гордый "Он" мячи забрал,
Один дал напоказ,
И то не всем, а выбирал,
Чтоб чёрным не был глаз!
Но не сберёг же от огня
Любимый мячик нам "Он" –
Уж через половину дня
Мяч "сглазило" "Динамо".
Чтоб без царапин сохранить
Оставшийся мячишко,
Решили спиртом мяч залить,
Чтоб не сгнила покрышка!
Этот плакат с моими стихами и художественным изображением мяча в аквариуме на миллиметровке изготовил Василий. Это было 30 апреля, в школе проходил предпервомайский вечер. Плакат аккуратно укрепили в зале. Ребята ознакомились с "произведением", а потом к плакату подошёл сам директор школы, Малецкий.
Он прочёл наше произведение и молча сорвал плакат. На следующий день, Первого Мая, после демонстрации на городском стадионе, директор пригласил к себе в кабинет на "допрос" троих подозреваемых: Михаила Хазина, Геннадия Юрьева и Василия Мураховского. Подпольная группа раскололась быстро. Стоило директору сказать: «Я уверен, что стихи написал Хазин!" Михаил облегчил дальнейшее проведение допроса своим высказыванием: "Я таких плохих стихов не пишу!". Остался только второй поэт, это был я, а известным художником в классе был только Василий. Никаких репрессий против нас не последовало.
Вскоре начались выпускные экзамены. По литературе из всех предложенных тем я выбрал свободную тему "Нам, русским, братья все, кто вместе с нами под большевистским знаменем идёт!". Это были строки из стихотворения поэта Василия Гусева, который написал стихотворные диалоги и слова песен к популярному тогда фильму» Свинарка и пастух". Все экзамены я сдал в основном на "отлично", получил только одну четвёрку в аттестат по черчению.
Заработал серебряную медаль. Надо было подготовиться к собеседованию для поступления в МАИ. В начале июня мы с мамой приехали в Москву и остановились в "Рабочем посёлке" у Михайловой Антонины, старой маминой подруги. С собой я взял комплект необходимых учебников. В МАИ мы с мамой приехали со всеми документами, мне оформили временный пропуск в институт и назначили дату проведения собеседования на конец июля. Я стал упорно готовиться по учебникам. Собеседование было не похоже на обычный экзамен. Беседовавший со мной декан старался получить от меня ответы с практическим уклоном. Он рисовал треугольник в большом масштабе, клал на стол деревянный угольник (линейку с делениями) и ожидал, что я произведу замеры соответствующих сторон и вычислю тригонометрические функции. А я мыслил только формулами и не чувствовал необходимости в практических вычислениях. Ещё вдруг декан задал мне вопрос: "Чему равен десятичный логарифм двух?". Я подумал, что это просто провокация, меня проверяют на вшивость: не зубрила ли я, не "дубина"? Я сходу ответил: «Нет!". Анекдот ситуации заключается в том, что я знал ответ 0,20102. Эту цифру, симметричную относительно единицы, ещё в школе заметили мои одноклассники Алик Маркус или Михаил Хазин и показали мне это ”чудо” симметрии.
Несмотря на некоторую не стыковку наших взглядов на практику и теорию математики, собеседование закончилось удачно, меня приняли в институт и мы с мамой уехали в Сороки, где я отдыхал оставшееся каникулярное время.
Часть четвёртая. Студенческие годы
1. Начало учёбы
На учёбу в МАИ я полетел в самом конце августа без мамы, один. Так началась моя самостоятельная жизнь. Из Сорок автобусом до Кишинёва, а дальше в Москву на самолёте Ли-2 с промежуточной остановкой в Киеве. Тогда единственным пассажирским самолётом в нашей стране был Ли-2, который долететь до Москвы без дозаправки не мог. В салоне самолёта я чувствовал себя совершенно спокойно, читал брошюру об авиационных двигателях. Ещё при подлёте к Киеву один из двух двигателей нашего самолёта "забарахлил", работал с перебоями, иногда останавливался... Я думал, что так и должно быть ведь экипаж грамотный, всё делают, очевидно, по инструкции. Пассажиры ничего не заметили. Но в Киеве, после получасового отдыха, нам объявили, что наш самолёт дальше лететь не может, отказал один двигатель, поэтому пассажирам придётся переночевать в гостинице аэропорта, а завтра рано утром нам подадут исправный самолёт для продолжения полёта до Москвы. Вот так началась моя самостоятельная жизнь почти с "вынужденной посадки"...
Все студенты, прибывшие на учёбу в конце августа, были определены не в маёвское общежитие, находившееся рядом с институтом, а в подмосковный город Дедовск (остановка называлась станция Гучково), несколько остановок от платформы «Ленинградская", рядом с которой находился наш институт.
В Гучкове нас распределили по квартирам "хозяев", оплату нашего проживания в этом общежитии взял на себя институт. У хозяйки нас было вначале четверо: Геннадий Юрьев, Юрий Крестов, Виктор Шибаев и Виталий Шалагинов.
Когда стали знакомиться друг с другом, Виктор Шибаев вдруг меня спросил: "А ты, Гена, меня не помнишь?".
"Нет, не помню" – ответил я.
" А где ты учился во время войны? Может быть в Актюбинске?"
"Да, в Актюбинске" – ответил я.
"И меня не помнишь?" – удивился Виктор.
"Нет, не помню" – уверенно ответил я.
"А я тебя помню" – заявил Виктор.
И он рассказал, что меня запомнил, потому что в третьем или четвёртом классе я с какой-то девочкой в сопровождении учительницы ходил по параллельным классам и агитировал ребят хорошо учиться. Главная идея нашей агитации заключалась в простой мысли: «Хорошей учёбой мы помогаем фронту!". Поэтому Виктор меня и запомнил, как выступающего перед классом, меня было хорошо видно, а я, конечно, не мог выделить и запомнить его персону среди множества лиц в одном из параллельных классов, перед которыми я выступал.
Первый год учёбы в институте оказался наиболее трудным. Совершенно новая форма обучения, основанная на лекциях, которые надо было обязательно конспектировать и практические занятия, например, по математике, на которых можно было схлопотать "пару". Щекотала нервы кажущаяся полнейшая свобода поведения. Нас спасал от безответственности строгий гучковский режим. Вставать утром надо было рано, часов в шесть, чтоб попасть на электричку, которая доставит в институт на платформу "Ленинградская" вовремя. Поездка на следующей электричке обеспечивала опоздание на лекции. Мы приезжали в институт задолго до начала занятий, с запасом времени около часа. Но это "свободное" время мы использовали с толком, мы посещали маёвскую столовую и плотно завтракали. Брали котлету с макаронами или картошкой, бутылку кефира с булочкой и ещё чего-нибудь.
Надо заметить, что утром в Гучкове мы слегка перекусывали: выпивали по полулитровой банке кипятка с растворённым в ней рафинадом (сахара клали очень много, до прекращения растворения), чаем для заварки пользовались очень редко, бутербродами были куски белого батона с маслом. Но, не смотря на такой "перекус", в столовой мы уже хотели есть, всё-таки дорога дальняя, электричка покрывала расстояние от Гучкова до института больше чем за час, а "паровик" тратил на этот путь ещё больше времени. После лекций мы снова заходили в столовую и плотно обедали, а по дороге на платформу "Ленинградская" заходили в магазин, покупали батон хлеба, пачку сахара-рафинада, сливочное масло: все эти продукты были необходимы для приготовления ужина на сегодняшний вечер и завтрака на следующее утро в Гучкове.
Из нашего "общежития" Шалагинов был переведён приехавшей его мамой в маёвское общежитие или на съёмную квартиру, но в нашем выпуске Шалагинова почему-то не оказалось. Больше мы его не видели...
Об этом тяжёлом гучковском времени я написал грустные стихи:
Электричка чуть рассвет
Прокричит нам свой привет.
Мы скорее к ней бежим
И от холода дрожим.
Хоть и часто мы дрожим,
Но спасает нас режим.
Всем гучковцам мой совет:
Подниматься чуть рассвет,
Подниматься чуть рассвет –
Может сдохнешь, может нет!
Стихи довольно пессимистические, но таково было наше гучковское настроение. Мы думали, что нас вот-вот переведут в маёвское общежитие, рядом с институтом. Про это время я написал ещё одно стихотворение, в котором я немного подражал стилю Маяковского:
Едешь в Гучково, как в пасть адову.
Грязь месить кому захочется?
А вот приехал – учиться надо,
Хоть мат из-под губ искривленных просится.
Кто эту выдумал раннюю рань,
Холод этот и грязь эту?
Летит трёхэтажная матная брань:
"Хотя бы убрали отсюда к лету!"
Махнула комиссия белой курочкой,
Съездила в утро ясное к нам.
Закончилось дело весёлой прогулочкой,
А воз гучковский и ныне там.
Время учёбы, особенно на первом курсе, летело очень быстро, но было насыщено до предела многочисленными событиями и разнообразными увлечениями. Когда Шалагинов покинул Гучково, его место занял Константин Шустин, который приехал в институт из Красноярска и поселился у нас поздно вечером. Я быстро нашёл с ним контакт и наша дружба продлилась очень долго. Потом дружили даже семьями, когда у нас появились жёны. У меня и у Константина были общие интересы, правда, у него ещё было персональное хобби – он был страстным поклонником джаза и иногда уходил с лекций, чтоб послушать по "Голосу Америки" джазовую музыку (но это происходило позже, когда нас переселили в маёвское общежитие, меня поселили в комнату №9, а Константин получил комнату №24 на втором этаже четвёртого корпуса).
Гучковцы, несмотря на суровые бытовые условия, были очень активными. Энергии хватало на всё, а не только на учёбу. Я работал на общественных началах в факультетской стенгазете "Ястребок", писал короткие куплеты, в основном двустишия, под злободневные карикатуры. Газета выпускалась на ватмане в виде длинной киноленты. В каждом номере размещалось не менее пяти "кадров". События всегда были свежими, а тематика типовой, студенческой: о несданных экзаменах ("хвостах"), о нерадивых студентах, о прогуле лекций и об опозданиях на лекции, а также газета клеймила позором "стиляг", которые носили узкие брюки и тонкие галстуки. Пока в редакции делали очередной номер, то я и художники ухохатывались от возникавших устных вариантов стихов и набросков карикатур. Но окончательный газетный вариант нам давался с большим трудом. Стихи я не записывал и не сохранил в памяти. Но много лет спустя после окончания института на очередной традиционной встрече нашего выпуска, вдруг Валерий Мизрохи спросил:
"Геннадий, помнишь ли ты какие стихи написал про меня в стенгазете "Ястребок"?". Я, конечно, стихи забыл, а он напомнил:
Шутки на собрании очень плохи:
Был Мизрохи – нет Мизрохи!
После такого напоминания я вспомнил события тех давних лет. На очередном комсомольском собрании Мизрохи выдвинул по тем временам какую-то дикую идею и его тут же сняли с большого комсомольского поста.
До настоящего времени уже в достаточно пожилом запенсионном возрасте Мизрохи довольно успешно работает на фирме "Факел" имени Петра Грушина на должности заместителя Главного Конструктора, недавно я его видел по телевизору в передаче, рассказывающей о сегодняшней работе фирмы НПО ”Факел”.
В институтской стенгазете "Ястребок" я проработал года три, больше вытерпеть не смог. Тематика газеты (”хвосты”, опоздания и ”стиляги”) от сессии до сессии и из года в год повторялась и я такого однообразия не выдержал – ушёл из газеты.
Зачем-то на втором курсе, проживая уже в общежитии на территории МАИ, я записался в студенческий хор. Желающих собрали, выстроили в одну шеренгу, а руководитель хора прошёлся вдоль строя и, проходя мимо меня, сказал, что я должен петь басом. Почему? Не своим голосом петь было очень трудно. Пели какую-то песню-арию из оперы Туликова "Семья Тараса", про партизан. Запомнил оперные слова:
Прощайте, годы детские,
Вас больше не вернуть.
Мы, школьники советские
Уходим в дальний путь.
Прощайте, друзья. Уходить пора,
Пусть минута прощанья для всех тяжела,
Но мы вместе всегда,
Мы вместе всегда!
Моего терпения хватило только на посещение репетиций и на первое официальное выступление с хором на сцене старого здания МГУ.
Моё провинциальное представление об искусстве поразила маёвская самодеятельность. На сцене институтского клуба ставили сатирическое обозрение "Телевизор" на фоне огромного, якобы настоящего телевизионного экрана, занавешенного прозрачной марлей. Впечатление незабываемое! На маёвской сцене я впервые услышал пение Майи Кристалинской, она тогда училась в институте на пятом курсе и пела про любовь в аэроклубе, помню только припев этой задорной студенческой песни:
Протори дорожку до аэроклуба,
А оттуда дверь открыта в небеса...
Значительно позже я узнал, что Майя после окончания МАИ была направлена на работу на ММЗ "Скорость", на фирму А.С.Яковлева. Но смогла проработать инженером только года полтора, победил природный талант, она стала узнаваемой и знаменитой певицей Всесоюзного масштаба.
2. Лагерные сборы будущих офицеров запаса
Из нас готовили офицеров запаса, в институте была военная кафедра. Для закрепления практических навыков ребят отправляли в летние военные лагеря. После окончания второго курса нас первый раз повезли на военные сборы в Чернигов. Ехали в обыкновенных железнодорожных теплушках, пели песни, а Гарик Ананов взял с собой аккордеон и играл какие-то популярные мелодии. Одну мелодию он даже распевал на эстонском языке:
Мелонуг смили,
Ма арма стан теда.
Якуй мекоку сами,
Суэц суирли ка.
Эй, баба рыба!
"Эй, баба рыба!” – это было что-то вроде припева. Перевода этой песни не знал даже сам её исполнитель, Гарик.
Когда приехали на место сборов под Чернигов, и нас разместили в казармах на двухъярусных койках, ребята попросили меня сочинить походную песню на мотив эстонской мелодии. Мне было очень трудно писать, перевода не было, был только один сложный мотив, и никаких, даже эстонских рифм. Но отказаться от порученного задания я не мог, в случае отказа пропала бы моя слава "великого" поэта. Дня через три заказ был выполнен:
Идём мы по дороге,
Шагаем твёрдо в ногу,
А пыль кругом клубится,
Лопата сзади бьёт!
Как хорошо быть дома,
Сидеть за чашкой чая
И знать, что рано утром
Не прозвучит: «Подъём!".
"Эй, твёрже ногу!"
Скатка на шее,
Сапог натёр мне ногу,
Винтовка за плечами,
С лица струится пот,
Но мы не унываем
И твёрдо держим ногу,
И если нам прикажут,
То побежим вперёд!
"Эй, тверже ногу!"
После окончания четвёртого курса нас собрали на вторые военные сборы под Кубинкой. Вдруг Юрий Подрига обратился к ребятам с просьбой вспомнить слова песни, которую пели на прошлых сборах. Я его спросил:
"А ты помнишь кто написал эту песню?"
"Да ты что? – ответил он – это песня народная!"
Я, конечно, сначала очень обиделся, что он не помнит автора, а потом даже возгордился. Ведь моя песня стала народной! Точнее, моя песня стала студенческой строевой песней на время наших двадцатидневных сборов!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
http://www.proza.ru/2012/02/14/660.