***
За стенами моей тюрьмы явно меняется погода: болят суставы, и ноет каждая косточка. Но, как это ни странно, душа исполнена покоем, и я пытаюсь ответить на вопрос: как могло появиться это непривычное чувство благоутробия в моём уже старом теле, медленно снедаемом пожизненной болезнью? И, наконец, я понимаю, что впервые за десятки лет меня покинуло состояние необъяснимой и беспричинной тревоги, знакомое множеству людей.
В последний раз я испытал такой же покой и благодушие в своей прошлой и уже не реальной жизни, когда бежал из Свиридовска от озверевшей власти, авторитету которой нанёс ощутимый урон своей честной работой охотоведа. В пустом вагоне я неожиданно встретился с той, которую потерял безвозвратно. Я уткнулся лицом в колени любимой женщины и с какой-то звериной жадностью вдыхал почти забытый запах родной плоти.
Тогда у меня были очень веские причины для беспокойства, но именно в ту ночь я понял, что рядом с этой женщиной мне вовсе не страшна вся навалившаяся партийно-советская сволочь. И только с ней рядом я могу жить и дышать, и обрести душевный покой.
Но жизнь распорядилась иначе. Мы вновь потеряли друг друга, и вернулся безотчётный страх перед каждым новым днём, и постоянное ожидание чего-то непоправимого.
Но вот сейчас, когда я вспоминаю друзей, которых уже нет среди живых, ко мне вновь пришёл покой. И стала понятна его причина: у меня больше ничего и никого нельзя отнять.
Я – один.
***
Бирюк сказал: «Джентльмены, строить мы будем на века. Из толстого леса. Чтобы сруб был из пяти рядов, не больше. Но чтоб ходить – в полный рост. И размеры – пять на пять. Тогда оформим зимовьё по самой высокой расценке». Нетрудно было сосчитать, что толщина брёвен у такого сруба должна быть почти полуметровой, а сырое брёвнышко из «чугунного дерева», тонущего в воде, при длине в пять метров, будет весить, без малого, тонну. Пока мы с Бирюком спорили о толщине стен и размерах сруба, неразумных для проходного зимовья, Иван свалил первую лиственницу. Как будто бы специально – подальше от строительной площадки. Отпилил толстый комель, напоминающий основание Останкинской башни, вырезал три пятиметровых бревна. Каждое из них весило значительно больше, чем весь личный состав экспедиции, включая почти трёхпудовую Лилит.
На доставку первого брёвна к его родному месту в основании сруба, мы потратили всего четыре часа времени, все физические силы и все имеющиеся знания по технологии возведения египетских пирамид. До подножия крутого склона дело шло совсем неплохо. Мы с успехом использовали весь босяцкий арсенал русских каторжан на речных волоках, где в старое доброе время суда посуху перетаскивали с одной реки на другую: мощные ваги, скользкие катки из ошкуренных обрубков осины и «эй, дубинушка, ухнем» – сделали своё дело.
Но бревно категорически отказывалось так же легко взбираться по узкому проходу на сам склон, поросший более тонкими и несолидными лиственницами. Эти мешающие работе деревья тоже попали под охрану «зелёного патруля» колонии: их нельзя валить, потому что уже этой осенью они должны были одеться в золото и сделать фоновый пейзаж рядом с новенькой избушкой просто невыносимо прекрасным.
Я вытер лицо. Как и ожидалось, гнус делал своё дело, не обращая внимания на пот, мат и диметилфтолат. За последние полчаса бревно не продвинулось вперёд ни на сантиметр. Поднять деревянную тонну на высоту в три человеческих роста можно было либо по наклонной плоскости, либо с помощью специального устройства, типа ворота. Я достал раскладной метр и сделал зарубку на бревне. Иван пошёл за мотопилой. Все и всё поняли без слов. Никто не возражал. Утирали пот и кровь. И молчали.
***
Женька и Бирюк сразу после ужина улеглись спать, а мы с Иваном до поздней ночи соображали, как сделать некое подобие ворота при наличии пенькового каната и отсутствии других необходимых материалов и кое-какого инструмента. Без использования древнего механизма даже четырёхметровые лиственничные брёвна тягать на такую высоту оказалось невыносимо тяжким делом: полсмены на одно бревно, полсмены – на второе. С учётом воздействия жары и кровожадного гнуса, на третий трудовой подвиг сил уже не хватит. Сколько рабочих дней уйдет на одну только заготовку и доставку леса внутрь треклятого девственного пейзажа – посчитать легко. А время – деньги.
Ранним утром, пока Лилит возилась с завтраком, а любители «живописных картин» и «строительства на века» ещё крепко спали, мы с Иваном пошли на «поле боя», прихватив мотопилу, топоры, широкий нож от рубанка, толстую отожжённую проволоку и пару стальных скоб. Долго выбирать место для устройства ворота не пришлось: ещё вчера мы приметили две симпатичные толстые сосны, которые стояли рядышком, в метре друг от друга, недалеко от края строительной площадки.
Без лишних слов, мы сделали зарубки на одном уровне и за несколько минут непоправимо изуродовали таёжных красавиц, вырубив в их стволах довольно глубокие «чашки». В эти полукруглые пазы почти полностью поместился рабочий вал будущего горизонтального ворота – двухметровый кусок окаменевшей сухостойной лиственницы. При заготовке самой главной детали ворота из-под режущей цепи мотопилы летели искры.
Стальные скобы были нужны нам только для того, чтобы вал ворота не вываливался из неработающего механизма под тяжестью рычагов. На концах оси Иван сделал запилы, и пока я выбирал пазы с помощью лезвия от рубанка и топора, он вытесал длинные рычаги для нашей самодельной бревнотянущей машины. Самым слабым её местом по всем прикидкам были пазовые соединения мощных рычагов с валом. Именно эти узлы мы туго затянули проволокой, чтобы сухая лиственничная ось не раскололась от наших нечеловеческих усилий. Осталось густо намазать «чашки» солидолом – для лучшего скольжения, и полностью собрать станок, забив стальные скобы.
Лилит забрякала половником по донышку пустой сковородки, что означало приглашение к завтраку. О вороте мы с Ванькой ничего не говорили, и на заспанных лицах компаньонов читалась лишь бурлацкая тоска перед тяжким рабочим днём. Но гречневую кашу с говяжьей тушёнкой все съели до последней крупинки, а чай пили по-эвенкийски неспешно, всячески оттягивая неприятный момент начала работы.
Женьку мы оставили ошкуривать очередное бревно, чтоб скользило, как по маслу. А Бирюка прихватили на строительную площадку, для окончательной сборки рукодельного механизма. Он сразу сообразил, что к чему, лично вымазал пазы для вала солидолом, и через десяток минут горизонтальный ворот-бревнотаска был готов к испытаниям.
Для подъёма очередного бревна нам понадобилось около получаса. Женька радовался, как ребёнок, и с удовольствием командовал Бирюком, взявшимся крутить вал с другого конца. Никто из них даже не пикнул о том, что загублены два замечательных дерева и пострадал пейзаж неописуемо-волшебной красоты.
***
Уже к вечеру мы подняли на площадку девятнадцать лиственничных кряжей. Этого на сруб не хватало, потому что Иван, при всеобщем молчаливом согласии, перестал валить чересчур толстые лиственницы. Хотя диаметр полученных брёвен и не соответствовал мечтам Бирюка о строительстве «на века», но всё-таки оставлял твёрдую уверенность в том, что зимовьё, построенное из такого леса, успешно простоит, как минимум, все ближайшие сто лет.
За ужином Бирюк объявил, что бумажные дела управляющего больше не терпят отлагательств, что самая тяжёлая работа выполнена, и он со спокойной совестью отправляется в деревню «утренним пароходом». Он заверил, что, несмотря на Женькин аппетит, провианта у нас хватит не меньше, чем на два месяца. Что мы встретимся с ним около устья ручья Мандикит, рядом с последней, третьей по счёту, избушкой, которую должны построить до конца июля.
В нашем распоряжении оставалась маленькая лодка-погонка, пара крупноячеистых сетей, привезённых Женькой из Баку, две малокалиберных винтовки для охоты на боровую дичь, карабин Мосина, калибра 7,62 мм – для крупного зверя, и мой старенький дробовик шестнадцатого калибра, подаренный отцом ещё в детстве – для стрельбы по водоплавающей дичи. Этого должно хватить, чтобы питаться не только тушёнкой и килькой в томатном соусе, но и свежим мясом, и рыбой.
После окончания строительства этого зимовья, мы должны были сделать обычный плот из сухостоя и спуститься на нём вниз по течению реки до следующей новостройки, а потом – до устья Мандикита. Всё понятно и просто: построил избушку – двигайся дальше. Если случится беда, то помощи ждать не приходится, потому что связи нет. Рассчитывать можно только на свои силы, соблюдение техники безопасности и надёжное плавсредство – плот.
Мы долго не могли уснуть и пили бесконечный чай. Глубокой ночью в нескольких километрах от нашего лагеря завыли волки. Даже Лилит уже хорошо знала, что в тайге эти умные звери избегают встречи с человеком и зимой, и летом. Но волчий вой всё равно вызывал в душе смутное волнение. Под его тягостные звуки мы нарекли ещё не существующее зимовьё именем собственным – Волчье.
Я сижу в одиночной камере и вспоминаю прошлое.
Когда речь идёт о жизни в нетронутой тайге, должен действовать принцип разумной целесообразности. Свалить огромную лиственницу лишь для того, чтобы отпилить от ствола пару кружков для придавливания солёной рыбы в бочке, как это сделал когда-то Санька Храбрый – это настоящее варварство. Если то же самое дерево – от комля до вершинки – превратилось в кубометры полноценных дров, то это разумно и правильно.
Тратить силы на подъём строительного леса в гору – ради сохранения нескольких деревьев около избушки – непробиваемая глупость и дорогостоящий романтизм. Красоты в тайге хватает, только вот любоваться ею некому. А тем, кто там живёт и работает – некогда.
Но споры о сохранении девственной красоты или её уничтожении в интересах дела всегда ставят опытного человека в дурацкое положение.
Ему с восторгом говорят: «Ведь, правда, что это место очень красивое?»
Он сдержанно отвечает: «Да, это правда. Не спорю. Но весь лес рядом с избушкой лучше бы полностью вырубить. Место будет немного лучше продуваться ветерком, а гнус этого не любит. Если тайга загорится, то, возможно, пожар не доберётся до зимовья. Да и строить станет легче, и дров заготовим». Сердечная правда о сохранении красоты сталкивается с бессердечным разумом и единственной истиной о практической необходимости «топорного подхода» к чудесному пейзажу. Беда, если защитники «вишнёвого сада» оказываются в большинстве и правда побеждает истину. В те светлые времена нашей молодости мы были ещё очень далеки от открытия множества неписаных законов таёжной жизни. Постижение этих беспощадных законов давалось потом и кровью. И никак иначе.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/02/06/744