На то оно и строительство, чтобы все вокруг менялось. Сначала кажется, что земля подхватила какой-то вирус. Она покрывается царапинами канав, шрамами дорог, грязными язвами котлованов, из глубины которых начинают лезть наружу какие-то уродцы из металла и бетона. Внутри них копошатся матерящиеся букашки в касках. Они снуют туда-сюда, и от звуков ругани все вокруг растет, хорошеет и превращается в красивые и законченные сооружения, покрытые свежей краской.
Только мы прижились в Амаре и освоили недавно появившийся поселок холостяков, как народ начал потихоньку перетекать на створ: в неустроенное еще место, но в новые удобные домики, в пыль, из которой каждый день прорастала жизнь. И центр теперь становился там, а мы оказались окраиной.
Сначала еще люди приезжали к нам играть в волейбол, или смотреть кино, но вскоре все это уже появилось в новом поселке – Абу-Касре, названном в честь отца какого-то шленка. А еще через месяц там появилось футбольное поле, и элегантный волейбол уступил место вульгарному футболу, где игроки незаметно лупили друг друга по ногам, и только когда подбитого футболиста уводили с поля, все останавливались и извинялись, соблюдая принципы fair play*. /-честная игра/
- Что поделаешь! – говорил Леня. - Контактная игра. Людей надо разделять сеткой - тогда останутся только обман и коварство.
Створ основных сооружений – это место, где появится десятикилометровая земляная плотина для подпора воды, огромные бетонные сооружения с турбинами и водосбросами, чтобы из этой воды выработать электроэнергию, свет и прохладу. А чтобы это все построить, нужен поселок строителей и большая производственная база: склады, мастерские и заводы строительных материалов. И поэтому целыми кварталами строились сборные домики и гурьбой заселялись приезжающими новыми специалистами.
Даже собаки, кроме нашей пары, потянулись на стройку. Своими собачьими бригадами приходили они из пустыни, высматривали издали, где живут христиане, и, рассредоточившись, ложились у домов, как у своей добычи. Дом, где собаке утром бросили кость, тут же становился собачьей собственностью, и пес начинал кидаться на проходивших мимо арабов, будто те были должны ему большую сумму за пропитание. Арабы обижались и, в свою очередь, устраивали периодические чистки. И наши храбрые псы неслись от команд отлова, поджав хвосты и обделываясь на ходу, а хозяева прятали их под кроватями. И псы, приобретая подпольный стаж, сидели, ни живы, ни мертвы, и на заботу отвечали собачьей преданностью: вылизывали ноги набегавшихся за день хозяев, чтобы лапы у них, потрескавшиеся от жары, быстрее заживали.
Или собакам кидали отраву, и мы уводили детей с улицы, чтобы они не видели, как наши псы, толкаясь и рыча, вырывали друг у друга куски коварного мяса. Наутро нас встречали один-два подрастающих щенка со слезами на глазах от того, что им вчера не досталось ни кусочка...
Но на смену одним собакам приходили другие, и гидроузел продолжал строиться.
Сектор управления оставался жить в Амаре, и я ходил по вечерам перед домом, как по прогулочной палубе, грустно поглядывая на проплывающие мимо мелкие вечеринки, на которые нас с Эльхам не звали.
Но вот впереди засветился такой айсберг, который невозможно было пропустить даже «Титанику» - день рождения Нинки Точилло. И не просто день рождения - Игорь по секрету всем рассказывал, что ей должно было стукнуть тридцать лет! Мы, 28-летняя молодежь, были в ужасе, а сорокалетние старики только загадочно посмеивались.
- Только ей не говорите! – громко секретничал Точилло. - Она и так убитая ходит. А я поеду в Багдад за подарком: хочу купить золотое колье! Я его уже присмотрел в одной ювелирной лавке.
И он поехал в город Багдад, и вернулся с подарком, и тем пресек все наши споры о том, купит он его, или не купит, и породил новые: глупо это, или терпимо.
Местные женщины носят много золота, потому что, говорят, если муж вдруг объявит ей развод, женщине принадлежат только те украшения, что в данный момент находятся на ней. Поэтому мы советовали Нинке носить колье, не снимая, и либо Игорь не прогонит ее из-за скупости, либо она выйдет в люди состоятельной женщиной.
И Игорь, и Нинка, по секрету друг от друга - до дня рождения никто ничего не должен был знать - зазывали всех к себе и показывали колье. Поэтому все видели его по два раза. Это была вещь - тяжелое, желтое и белое, оно стоило три месячные зарплаты и излучало постоянный вопрос: зачем человеку столько золота? Красота – это тяжелая ноша, пытались пояснить женщины.
А тем временем был уже выбран заветный четверг, и все были рады, что он только надвигался. Народу должно было быть много, ведь колье видели все, даже Эльхам, и поэтому решено было гулять под звездами на крыше Амары!
И вот наступил долгожданный вечер, и мы радостно забегали по лестнице наверх и обратно со столами и стульями, шаркая ногами, сталкиваясь мебелью и лбами, и громко крича и ругаясь. С тех пор я отчетливо представляю, что происходит в муравейнике.
А когда постелили скатерти и поставили блюда, появилась Нинка в роскошном белом платье, сияющая, как принцесса, и Федор Мишкин крутился рядом, рассыпая перед ней комплименты и чувственно называя ее госпожой. А потом раздались новые возгласы - это появилась Эльхам. Соблюдая строгие женские правила, она скромно заняла второе место после Нинки. Закрытое длинное красное платье имело спереди узкий вырез. Это было настолько непривычно для арабок, что все отрывали взгляды от ее платья только для того, чтобы посмотреть на меня. Она кивала и здоровалась направо и налево, а я держался в стороне, задерживая дыхание от восторга.
Чтобы выжить в таких условиях, я уже начинал познавать азы коварства. Понимал, что везде и всюду надо говорить уклончиво, вводя в заблуждение одних и отводя от себя угрозы других. Знал, что сети интриг надо плести заранее и расставлять их при случае всюду, маскируя под шалости, чтобы не вспугнуть дичь и успеть вовремя. И когда кто-то ядовитым голосом шепнул мне: «Смотри, Эльхам пришла!», я ответил, рассматривая ее уже давно во все глаза: «Где? Я не вижу…»
Все пошли за стол, и Точилло по-королевски повелел:
- Дима, садись возле Эльхам! - и плотное кольцо хубары расступилось, пропуская нас с женой к местам. Эльхам и жена вежливо кивнули друг другу и сели по разные стороны от меня, а я улыбался посередине, как дипломат, который скоро начнет нелегальную деятельность.
За длинным столом при ярко горящих свечах и тусклой лампочке мы посмотрели на Нинку, впервые надевшую на людях свое колье, и поэтому теперь можно было говорить о нем, не стесняясь.
- В ломбарде все ахнут! – нахваливал Нинке ее колье Лукьянович.
Но поверх колье сияла ее жемчужная улыбка ничуть не хуже, а еще выше – глаза, споря, какое украшение красивее.
Слово, без всяких политесов, взял Точилло. Игорь утонченный юмор называл чепухой, потому что это была вещь хрупкая и всегда у него ломалась, а он любил мыслить просто и понятно.
- Друзья! - весело начал он. – Вы все знаете, что я переворошил основательное количество женщин и девушек в поисках своей будущей жены. Пусть все они меня простят. И, наконец, когда мне исполнилось 36 лет, я увидел свою будущую жену, которая нежно, как куколка, сидела за столом напротив меня и изящно хлопала водку стакан за стаканом, и сказал себе: «Вот она! Наконец-то я увижу свой идеал у себя под одеялом!» И я не ошибся!.. Пусть же и у вас всех, кто еще не женился, или уже женатый, когда-нибудь да будет так!
- А если вокруг вообще никого не видно? - вставил Лукьянович.
- Значит, внимательней смотрите под одеялом! – легко ответил Игорь. - Там всегда что-нибудь да есть. Давайте выпьем за мою жену: чтобы она была такая же добрая, ласковая и счастливая, даже когда я ей никаких колье не покупаю!..
Я бросил взгляд вокруг. Вся природа застыла с рюмками в руках. Даже наши дети – а куда от них денешься? – держали в руках стаканчики с соком.
И вот раздалось первое звяканье - и веселье, как санки с горы, легко и приятно дрогнуло и покатилось. Впереди с гиканьем понеслись молодые холостяки, а семейные разгонялись степенно, стесняясь перед женами детской забавы, хотя каждому было ясно, что под горкой окажутся все.
Как же приятно пилось! Точилло привез из Багдада водку и объявил, что она только для женщин! Мужчины, понятно, пьют араку. А вино, предложили мы, надо отдать детям.
И веселье полыхнуло со всех сторон: женские крики перекрывали мужские, и весь стол то хохотал, то взвывал, и маленькие дети с таким любопытством смотрели на нас, что Лукьянович не выдержал и воскликнул басом господа:
- Мамаши! Вы бы хоть детей увели! Они же это на всю жизнь запомнят!..
Моя жена привычно молчала, а мы с Эльхам тихонько переговаривались. Она задавала какой-нибудь пустой вопрос, и мы пять минут говорили про что угодно. А когда в нашу беседу вклинивался кто-нибудь из подвыпивших мужчин, то потом никак не мог понять, почему он так быстро из нее выскочил.
Над головой не было надоедливого потолка, не было низкой облачности, а только толпа звезд высыпала посмотреть на Нинку. Мягкая прочная темнота лежала вокруг Амары, и любой слабый огонек вдали казался дерзким вызовом. И наша освещенная крыша представляла собой маленькую сцену посреди огромного темного зрительного зала. И, казалось, что все существа тьмы осторожно собрались вокруг и разглядывают нас, тихонько обсуждая, кто из нас каков, и кто кому нравится…
И появились первые танцующие пары, возглавляемые Игорем и Нинкой, и пошла танцевать Лариска Богаткова, делая большие круги и монотонно долго, как акула, виляя бедрами. И все стали приглашать Эльхам, а я смог станцевать с женой, а потом сел покурить и дожидаться, когда будет прилично пригласить Эльхам. И приятно лилась музыка, и природа вокруг благосклонно терпела все это. И я смотрел на веселую танцующую Эльхам, на беседующую с соседками по столу жену, и думал, до каких пор может раздваиваться человек, пока не рухнет, как распиленное дерево?..
А когда уровень спиртного на столе, за которым мы наблюдали через стекла бутылок, как в пьезометры, заметно осел, мы захотели петь.
Бардашев взял гитару, перебрал струны, и мы натренированным единым хором рявкнули, чтобы освободить душу: «Я приду домой на закате дня!.. Напою жену-у, обниму коня-я!!.» А с другого конца стола, не разобравшись, что надо петь, уже неслось навстречу: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди, вся жизнь впереди – разденься и жди!..»
От жуткого зрелища разинутого перекошенного рта Бардашева матери тут же стали уводить домой своих перепуганных детей. Ушла и осталась дома моя жена, а Эльхам увела Ханлара и вернулась.
И снова по всему столу весело зазвенели стаканчики, как в театре перед следующим действием, потом зазвучала музыка, и я пригласил Эльхам танцевать.
Хитро все придумано в этом мире. Ничего нельзя! Трогать женщину – ни-ни! Но… если вы оденетесь определенным образом… начнете выполнять некие движения под музыку… – чем оригинальней, тем лучше… то тогда хоть обнимайтесь!.. Наверное, так устроены все законы.
Я посмотрел на вырез ее платья. Она улыбнулась:
- Это платье я купила в Италии. Я зашила этот разрез на три четверти - он был вот до сюда!.. – и показала поразительную глубину, которая была больше, чем в моем бассейне - от нее кружилась голова.
Мы постепенно удалились от всех к краю крыши, оказались в темноте зрительного зала и, случайно столкнув вниз двух-трех зазевавшихся лохматых зрителей из других миров, облокотились на парапет, и она попросила меня закурить.
Отвернувшись от всех, мы смотрели в темноту, где еле угадывались шумящие пальмы, и переливался струями Евфрат.
Было что-то волшебное в этой ночи, и Эльхам посмотрела на меня, разомлевшего от счастья, и сказала:
- You will never forget Madina!* /- Ты никогда не забудешь Мадины!/
И я сначала этому обрадовался, а потом испугался, потому что понял, что эта память останется со мной навсегда, как глубокий шрам.
Мы только касались друг друга локтями, курили, освещая друг другу лица, и заглядывали друг другу в глаза.
- Для нас каждая встреча становится все более трудной, – наконец, сказала она. – Сегодня мадам Басем и мадам Фейсал долго расспрашивали меня, куда я иду, и кто там будет… - Она улыбнулась. – Я сказала, что иду к Точиллам и больше ничего не знаю. Но потом могу все подробно рассказать, если им так интересно… Мне пора идти, Дима, – тихо сказала она.
Мы станцевали еще один танец, вернулись к столу, и Эльхам стала прощаться с Игорем и Нинкой - у Басемов ее ждет сын.
Она попрощалась со всеми и исчезла.
А я вспомнил, что я дипломат, стал демонстрировать полную беззаботность и подвыпитость и показывать нашим женщинам, как Лариска Богаткова умеет крутить бедрами, конечно, когда танцует. И все пробовали, и ни у кого не получалось, и на утро все дамы жаловались, что у них ноги будто выкручены. А Нинка заявила, что у нее все в порядке, потому что Игорь ночью их вправил!..
А в субботу Эльхам на работе сказала:
- Когда я привела Ханлара к Басемам и снова ушла, они стали спрашивать его, что мама делала в гостях. Он сказал, что я танцевала с Абу-Наташей. Я не знаю почему. Мы даже еще не танцевали, но из всех вас он упомянул только тебя!..
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/02/05/2153