Прибудь на Лезо

Евгений Русских
               
      
    Послание
   
    Я проснулся от шума ветра. Возле моей кровати стоял брат и смотрел на меня своими небесно-голубыми глазами.
     — Саша, — только и смог вымолвить я, и все мои слова застревают в горле.
    Молчит, улыбается. Над его головой — сумрачный нимб. В глазах — бесконечная доброта и сочувствие.
    Собрав всю волю, спрашиваю:
     — Как ты т а м, Саша?
    Молчит.
    И вдруг протягивает мне Белый альбом.
    Я хочу взять его, но на обложке вспыхивают, пламенеют слова, выложенные огненными гиацинтами:
    BE AT LESO
   
    И брат исчезает.
   
   
    Остров
   
    С этого все и началось.
    Послание брата, посетившего меня из иного мира, жгло мой мозг неразрешимой загадкой. Но напрасно искал я это место на земных и небесных картах.
    И тогда я придумал остров.
    Осенило меня ночью. Я соскочил с кровати. И на обложке книги «Герой нашего времени" начертил карандашом карту острова. Изгибы его берега моментально увлекли мое воображение, перенесли его на клочок земли, затерянный в океане. Я нанес на карту названия: скала Перевал Тишины, храм Смысла и Гармонии на одной из горных вершин. Светало, когда в правом нижнем углу карты, я написал «остров Leso», рухнул в постель и тотчас заснул.
    С тех пор я стал жить в мире, не имеющим ничего общего с так называемой действительностью.
    В школе, где царила палочная дисциплина, я запустил учебу. Стал нервен, груб, раздражителен. Моими друзьями становились ребята далеко не примерного поведения. Начались проработки на педагогических советах. Я вел себя вызывающе. Но моя ухмылка скорее походила на оскал загнанного под красные флажки волчонка, чем на ухмылку рокера, похожего на юного Мика Джаггера. Вдобавок меня допрашивали какие-то странные типы,  разъясняя мое увлечение рок-н-роллом. Не желали мне верить и старались меня ошарашить, обращаясь со мной, как с преступником. Но я продолжал читать книги, ходившие в списках, которые не нравились следователям из мрачных чертог ордена Щита и Меча, слушал рок, который особенно бесил меченосцев, ибо освобождал от несвободы, погружая в анархию, отчего у меня светлело на душе.
    Так появилось Чудовище, оно возникло вопреки моему внутреннему сопротивлению злу, и  стало прилагать усилия, чтобы глумиться над моей мечтой и разрушать ее снова и снова.
    Но однажды в бухте Тихой, обозначенной на моей карте, бросила якорь каравелла Христофора Колумба Santa Maria, сумевшая обойти рифы и рогатки Чудовища, обитавшего в океане, и доставить на остров первых поселян. Тут-то и случилось чудо: остров сам по себе, вопреки   чудовищу и его служкам -марионеткам приобрел отдельное самостоятельное существование. Так что к тому времени, когда я решил написать его краскам, я уже верил в него как в реальный образ, запечатленный в точке вселенной навсегда.
    Оставалось перенести его на холст.
    Вот когда мне пригодились уроки живописи, полученные в художке, которую я посещал в детстве!
    Я загрунтовал холст, совсем небольшой. На удивление белый грунт лег хорошо, нигде не повело, не потрескалось. С биением сердца я взял угольную палочку и, кроша уголь, четкими точными линиями нарисовал контуры острова. Я смешивал краски и окунал кисти и никогда еще так пронзительно не чувствовал себя чуть ли не богом, когда из-под моей тонкой кисти возникал какой-нибудь холм, или кораблик с раздутыми парусами, или дельфин, выпрыгнувший из прозрачной воды залива. Короче, не бог весть, какая получалась работка, но эта картинка содержала почти все, что нравилось мне в жизни: море и облака, залив и лодки островитян, занимающихся рыбной ловлей, и еще множество чудесных вещей, которыми я наслаждался, блаженно творя новый мир. Но в самой середине картины плыл к острову катер. На его обрубленной корме я написал золотыми буквами “Елена”...
     — ...Как? Вы ничего не знаете? — вдруг неожиданно вторгся в глубокое пение синей краски голос незваной гостьи. — Заперся в радиоузле. И стал призывать... Да, да, вот именно... К бунту...
    Пауза. Шелест бумаг.
     — Вот из показаний свидетелей. Вот, что он говорил...
     И я услышал из своей комнаты, как эта дама стала читать:  ...Не знаю как вы, ребята, а я лично сегодня собираюсь веселиться, пока этот вонючий сарай не рассыплется в труху, вот что он говорил. Вы понимаете, чем это пахнет? А когда выбили дверь радиоузла, чтобы прекратить это безобразие, ваш сын исчез. Да, да, да. Самым невероятным образом. Теперь этим инцидентом заинтересовались ну, сами понимаете, кто, а вы до сих пор не знаете. Немудрено. Он и дома-то, наверное, не бывает. Где он пропадает? Вот где он сейчас?
     — Он в комнате, дома — услышал я (голос мамы). — Иван, к тебе пришли. Пожалуйста, выйди...
     — Сейчас, — говорю я, завершая свою картину.
    И вот уже в дверь стучит отчим — слабо, но кулаком.
     — Иван! В чем дело? Открой. Пришла инспектор...
    Повернув ключ в двери, я возвращаюсь к картине и вдруг ощущаю усталость и нечто вроде омерзения от всей этой маяты. Самое время положить моим мукам конец!Только бы...
    Этот китайский рецепт я вычитал в древней книге «И цзин». Но я долго тренировался, прежде чем у меня получилось. Вспомнив его, я смотрю на свою картину и... отрешаюсь от действительности. Потом произношу небольшую молитву, задерживаю дыхание и вхожу внутрь картины, прямо на палубу летящего по волнам катера. Некоторое время еще можно видеть, как мой корабль плывет по морю в чистом тумане острова Лезо, затем туман начинает улетучиваться, а вместе с ним — вся картина, а вместе с ней и — я.
     — Да где же он? — замирает Чудовище в крайнем замешательстве, потеряв меня из виду.
   
   
    Исчезновение
   
    А я даю своему телу исчезнуть в каюте катера и продолжаю странствие внутри корабля.
    У катера изящный корпус, который приводится в движение двумя моторами в 15 и 75 лошадиных сил, так что даже в шторм он может без труда развивать 15 -16 узлов в час. Моя каюта по-домашнему уютна. В открытый иллюминатор льется свежее утреннее дыхание океана. На переборке — руль с пиратского брига. На полке — книги. Их немного, но все они настоящие, как помощь друга в трудную минуту. Я забираю почту, брезентовый мешок, набитый письмами, и поднимаюсь на палубу, где меня ждет Соленый Пес, мой верный волк.
    Мы бросаем якорь и спускаем на воду лодку. Я поднимаю парус. Попутный ветер быстро пригоняет нас в опоясанную скалами бухту к северу от маяка.
    На берегу нас встречают творяне, так себя называют жители острова Лезо.
    Среди них, я замечаю Михаила Лермонтова. Загорелый, коротко остриженный, в белой простреленной рубашке, отстиранной в море, он крепко жмет мою руку и отдает мне рукопись своего нового стихотворения. Подходит Всеволод Гаршин с венцом на голове, похожий лицом на пророка, апостола, мученика. Он крепко прижимает к груди Красный Цветок, который он не отпускает ни днем, ни ночью. И будьте спокойны, зло, которое, источает Красный Цветок, никогда не просочится в мир, пока жив остров и живы мои творяне, свободные и сильные духом.
    Мне хочется сказать Гаршину много теплых слов, но к нам подходит Христофор Колумб.
     — Вот, смастерил на досуге, — смущаясь, говорит он, вручая мне прекрасную модель парусного судна, и поясняет, что это Santa Maria, точная копия его флагманского корабля, еще неизвестная миру.
    В печальных глазах Гаршина мелькает надежда.
     — Отдать швартов! — выкрикивает он.
     — Есть отдать швартов! — радостно повторяю я любимую поговорку Саши, моего старшего брата.
    И тотчас белокрылый корабль оживает в моих руках, его паруса наполняет ветер, и, ожив, он рвется в небо, как если бы вихрь, внезапный шквал подхватил его, понес, бросил в гору, с горы, в пучину... И ничего не остается, как рубить канаты собственной души, чтобы шагнуть в неизвестность...
    Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый —
    звучит глуховатый голос. Я оборачиваюсь. Это Аллан Эдгар По! На его бледном лице следы побоев, так и незалеченных временем. Поклонившись, он вручает мне свою новую поэму “Третье небо”. Она о том, что он видел и чувствовал, посетив сферу Высшего и Абсолютного Знания, где он, по его словам, избавился от многих противоречий, которые его так терзали, заставляли мучиться на земле. К нам подходят два монаха. Они принесли икону, написанную преподобным Андреем Рублевым. Это «Троица».
     — Ubi caritas et amor, Deus ibi est! —  слышу я голос отца Павла, философа и мученика. — Смело несите икону на катер. Мир, как никогда, нуждается в духовном возрождении, — доносится до меня его приветливый голос.
    В черной рясе, с длинными, расчесанными на прямой ряд, волосами, ликом похожий на Христа, он стоит рядом с Платоном и улыбается мне своей доброй улыбкой.
    И с благословления отца Павла я принимаю икону, льющую в мир свое тишайшее излучение.
    А потом еще ряд творений, которые принесли на берег поэты и музыканты, живущие на острове: концерт №1 ля минор Баха, новый роман Федора Достоевского “Паук”, альбом Джона Леннона “Ирреволюция”, записанный при участии Бетховена.
    Я тепло благодарю островитян за очередные дары в Золотой Фонд Человечества и прошу у них прощения за свою дерзость. За то, что нарушил их покой.
    Они обещают молиться за меня.
    Соленый Пес прыгает в лодку, чтобы доставить бесценные творения на катер, а я продолжаю странствие.
    Мой путь лежит к храму, где меня ждет его настоятель, отец Лука, врач и художник.
    Путь к храму хоть и недалек, но труден. Нужно вздыматься от подошвы Священной Скалы к ее плоской вершине, раскрытой точно ладонь. Именно на ней вознеслась воплощенная в камне молитва Богу. Каменистая тропа убегает вверх, петляя среди скал и кустарников. Ремни тяжелого мешка с письмами режут мне плечи. Пот льет с меня градом. Вдруг — как будто в благодарность за труд восхождения — скальная чаша, полная родниковой, словно крещенской воды!
    Пересохшими губами я припадаю к чаше, и сразу, будто давно ждала этого случая, открывается красота острова, который предстает передо мной во всем своем великолепии, такой веселый, такой волшебно-светящийся при солнечном дне, что я только вздыхаю. Все здесь дышит тайной!
    И своды скал,
    И моря блеск лазурный,
    И ясные, как радость, облака...
    И все вне разумения. Как Дао, или как царствие небесное. Но это ни то, и не другое. Остров — это скорее предчувствие целостности мира. Что невозможно передать словами. Суть острова трепещет и светится в каждом жестком листке незнакомых мне деревьев с темно-зелеными плодами, в каждом сантиметре старой, каменной стены храма. Остров сам как невидимый храм, а вовсе не иной мир, с которым здесь нет никакой связи. И если бы он вдруг исчез в моем сердце, то моя жизнь потеряла бы смысл.
    Сколько людей отрывалось от земли, чтобы сорваться вниз, в пропасть, откуда выбивались языки пламени и Чудовище, радуясь и скаля клыки, пожирало их! Одни захлебнулись от тоски в смрадных домах мещан, других убила нищета, уделом третьих стала чужбина, где они скорехонько умерли от ностальгии. И их имена давным-давно стерлись на дешевых деревянных крестах. Но те из них, кто, потеряв надежду, обливаясь слезами, достигли острова, обрели покой и волю. Здесь, в таинственных темных долинах на берегах студеных ручьев, каждый жил в соответствии со своей сущностью. С чистой, как у ребенка, душой. В то время как на Земле миллиарды людей, подчиненные власти Чудовища, делали все, чтобы себя расколоть, уничтожить и превратить в живых мертвецов, не помнящих себя.
    Творяне верили, что Чудовище можно победить.
    -Только людям нужно изменить свою душу, — говорит отец Лука, отложив письма. — Как изменилась вода в вино в Кане Галилейской. Это доказал Иисус Христос. Но вместо Хлеба Жизни люди выбрали хлеб земной, — вздыхает он. — С тех пор власть Чудовища над людьми стала безграничной.
    И я вижу по выражению его лица, как расстроили его земные картины катастрофы человеческой души.
     — Однако настало время выбирать что-либо одно, — продолжает он, помолчав. — Или рабство духа и смерть, или — Дух. И это единственный путь к спасению. Ты спрашиваешь, трудна ли такая перемена? — читает он мои невеселые мысли. — Очень трудна. Но не печалься, — и в грустном голосе отца Луки звучат веселые нотки. — Люди всегда умели делать это. Славные великаны святости и духа: праотцы, пророки, апостолы, тысячи простых людей, мучеников и мучениц за Христа, величайших подвижников иноков, сонмы неизвестных святых в миру жили по законам своей божественной сущности, раз и навсегда исключив саму возможность попадать под власть Чудовища.
   Я хорошо запомнил его слова. Удержать свой дух - вот что стало моей главной задачей.
   
    Но если быть честным до конца: это лишь жалкие попытки оправдания. И когда я решаюсь, то говорю себе, что не ради острова я посещаю Лезо. А ради самого себя. И тем больше нужда в острове, чем чаще я нахожу там спасение от Чудовища. Это вроде кун-фу, защитные (а нередко и наступательные) приемы, с помощью которых я обороняюсь от Чудовища, который постоянно мне угрожает. А как еще-то защищаться?
    День и ночь корабли Чудовища охотятся за моим катером, бороздя океан по разным направлениям. Но каждый раз мы уходим от погони. Риск пьянит нас, как шквалистый ветер, а работа, которую мы выполняем, дает нам такое напряженное ощущение жизни, которого мы не испытывали никогда ни до того, ни после.
    Но счастье не бывает долгим.
    Однажды Чудовище, ненавидящее остров, повелело своим меченосцам покончить с «этой горсткой отщепенцев, которые бьют по основам основ нашего существования», как писали, угождая монстру, журналисты, и завладеть Белым альбомом, несущим Срочное Послание Человечеству.
    Творяне, слабые как дети, дрались не на жизнь, а на смерть. Но силы были неравные. И остров был захвачен отборной черной пехотой Чудовища.
    Это случилось в тот день, когда меня в очередной раз препроводили в мрачные чертоги серого ордена. Следователь, до изнурения вежливый, тщательно прилизанный тип, вдруг сбросил маску сочувствующего дяди, и я полетел со стула, получив прямой. Когда я поднялся, то было ощущение, что я что-то потерял. Без чего уже невозможно, казалось, существовать. Следователь понял, что стучать я ни на кого не стану, и меня отпустили. Но ощущение какой-то потери не прошло. Будто что-то невозвратно разошлось, раскололось в душе. Я чувствовал себя расстроенной гитарой с безнадежно треснувшей декой. И эта трещина разрасталась и вширь, и вглубь, образуя пропасть. По одну ее сторону торчал затянутый в черную кожу рокер и язвительно скалился над миром, точно так же, как над хаосом вообще всего мироздания и над самим собой; а по другую — маялся другой ангел — русский юноша. Ангелы без конца пререкались, спорили, поносили друг друга. Иноземец кривлялся, настаивал послать все к черту, купить мотоцикл и жить, чтобы ездить, а ездить, чтобы жить, а другой ангел сидел в травах под монастырской стеной и, склонив голову, бесконечно страдал от невозможности изменить мир и себя.
    Я слушал спорящие голоса двух боровшихся демонов, и мне казалось, что я схожу с ума от противоречий.
    Чудовище праздновало победу. Подкормившись болью и страданием, оно набрало гигантскую силу и уже могло заставить плясать под свою дудку кого угодно. Вооруженное системами коммуникаций, радио и телевидением, оно в один миг — одновременно — превратило человечество в толпу. И людей-зомби на Земле стало еще больше. Лишенные собственного сознания, толпы людей вылились на площади городов. В центре толпы, изредка появлялось Чудовище, излучающее холод и ужас.
    Но люди не замечали его. Потому что оно было частью их существа. Оно было — внутри каждого из них, в теле, сознании, оно ими управляло, приветствуя все то, что творилось внизу, у его ног.
     — Власть переходит в руки карнавального народа! — вопили в репродукторах шоумены, призывая уничтожить Белый альбом перед включенными кинокамерами.
    В ответ им раздавался одобрительный рев многотысячной толпы.
    Но всемирной телевизионной трансляции второй голгофы не состоится!Ибо я решил, что не сдамся.
   
    Бой
   
    Мы подошли к острову Лезо на восходе солнца. За длинной песчаной береговой полосой росли королевские пальмы. А дальше, будто чудесный цветок тропических скал, блистал куполами храм, где островитяне возносили безмолвные моления небесам. Бухту перегораживал риф, и сильный ветер разбивал об него волны, то и дело открывая проход туда. На берегу не было ни души. Только дот, огневая точка врага, похожий на акулу, хищно смотрел на бухту узкой амбразурой. Но и он молчал. Видимо охранники, упившись, крепко спали, уверенные в том, что после разгрома, который они здесь учинили, уже никто не осмелится войти в эти воды.
    Но недаром на ободе моего штурвала выгравировано:
    “Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться”.
    Я развернул пушки и открыл огонь по доту. И вышиб зубы этой акуле, будто вылепленной из серого песка. А потом перенес огонь вглубь острова, к подошве скалы, где был пост, наспех построенный завоевателями из бамбука. Стволы обеих пятидесятимиллиметровых пушек раскалились, а я все стрелял, стрелял, ощущая босыми ногами, как при каждом выстреле из орудий содрогается весь корпус катера. Шуму мы наделали много. Вся палуба была засыпана гильзами. И мы нагнали страху на эту сволочь, прежде чем я и Соленый Пес высадились на берег.
    С моря нас прикрывала Лена.
    Когда, достигнув суши, я невольно оглянулся на катер, он поблескивал на солнце, рассеивая туман. Лена стояла у пушек, ее светлые волосы и сильное тело будто излучала свой собственный золотистый свет. Я понял, что не умру. И точно сказочный герой, взлетел в небо, сжимая в руке двуручный меч.
    Началась резня. На войне нельзя быть святым. Зло надо казнить — это необходимо. Я рубил черную пехоту Чудовища налево и направо, словно меч стал моей сущностью, продолжением моих рук. Мою спину надежно защищал Соленый Пес. Он вгрызался в глотки врагов диким зверем и обращал их в бегство. Мы дрались не только за Белый альбом, великое духовное творение человечества. Мы сводили счеты за всех невинно убитых, погубленных жестокими войнами, вызванными голодом и идеями, за всех людей, которые не превратили свое сердце в отстойник для дерьма, но предпочли предательству смерть. Пробиваясь к храму, мы теснили врагов к подножию скалы, а там они попадали под огонь пушек, из которых непрерывно била с катера Елена. Пост горел. Путь к храму был открыт. Оказывается, боец человечества может сделать многое, если его сердце снедает единственное желание — разом уничтожить все и всякое зло, которое когда-либо и где-либо омрачало жизнь людям!
     — Наверх! — приказал я себе.
    Склон скалы глухо зарос проволокой кустарников, сквозь которые проступали деревца с ало-кровавыми ветвями, похожими на раскинутые руки. Казалось, что это распятия, обагренные кровью, что природа острова помнит о судьбах тех мучеников, здесь отдавших свои души. Я хватался за кровавые плети рук, которые протягивали мне деревья, и карабкался, карабкался вверх, обдирая колени о камни на осыпях, шуршащих сползающей с камнями глиной. Лакированные листья деревьев несметным воинством зеленых зеркал отражали стрелы солнечных лучей. Свистели, били в склон пули, выбивая каменную пыль. Плотный огонь сбивал золотистые нимбы пилигримов — цветов, восходящих по скале наверх, словно указывающих путь. Мои чувства были в таком водовороте, что я не удивился, когда вдруг увидел храм. Вооруженные автоматами, рослые морские пехотинцы Чудовища, открыли по нам огонь. Но и оскверненный храм остался воином стана Христова. Его намоленное пространство стало нашей надежной защитой. И бой с церберами был недолгим. Ничто не могло сравниться с полнотой того мгновения, когда я, теряя сознание от ран крепко прижал к своей окровавленной груди Белый альбом. Вот он стоит в моей каюте, наполняя ее белым сиянием! И скоро, совсем скоро его Глубинные Мелодии Духа насытят воздух, сбросят вековое шаблонное мышление, дойдут до тех, кто воюет, и заставят их сложить оружие. И на Земле появится новая раса свободных, смеющихся людей.
     — Эй, слышите, воздух уже колышется в сочном густом звуке Великого Ансамбля небесного воинства!
    ...........................................................
     — Выбивай дверь! — голос директора школы Глотова.
    И физрук, выполняя приказ директора, бьет в дверь радиоузла своим кряжистым телом, точно осадным бревном.
     — ЕЩЕ ОДИН КИРПИЧ В СТЕНЕ! — успеваю прокричать я в микрофон, прежде чем физрук, выбив дверь, обрушивается на жалкую школьную аппаратуру, — и просыпаюсь от собственного крика.
    Первое, что я вижу — Белый альбом. Он стоит на моей верхней книжной полке, его обложка сияет, отражая солнечный свет! И радость, тихая, вкрадчивая, захлестывающая исподволь, как морской прилив, заполняет мое сердце.
    Тихо. Только слышно, как шумит за приоткрытым окном листва. Налетает порыв ветра и деревья шумят, широко, печально, будто море.
     Вот бы снять фильм «Остров Лезо», мечтаю я. Сценария мне не требуется. Потому что ни один сценарий не передал бы словами царственно-прекрасную красоту острова. А фильм я бы построил из разрозненных новелл, объединенных друг с другом лишь идеей, которая бы и двигала сюжет. Новеллу «Бой» я бы сопроводил саундтреком группы The Doors, а в качестве художника я пригласил бы Иеронима Босха. Но в моем фильме звучали бы и Бах, и Бетховен. Ведь на острове живет немало творцов, которые с радостью взялись бы написать к моему фильму музыку. Ведь цель-то у нас одна.
   Но может случиться, я стану рок-звездой. От меня можно ожидать чего угодно. Вот почему так боится меня Чудовище. И люто ненавидит мою юность. Так что вряд ли мне дотянуть до тридцати. Рано или поздно я и Монстр сойдемся на равных, как два борца на ковре. И я, конечно, погибну, но недаром. Мое воинство пополнится еще одним солдатом, занесенным в небесные списки.
   – Отдать швартов! – говорю я себе, вспомнив Гаршина.
   И это звучит, как команда «вперед»!  Потому что я, Иван Родионов, объявляю войну Чудовищу.

   Чудовище

   Нет, это уже не игра моего больного воображения.  Чудовище реально! Как материальны и наши слова и мысли. Разве не так? Это огромный невидимый Вампир, паразитирующий на человечестве. Подпитываясь энергиями зла, войнами, переворотами, революциями, он растет. У него много голов! Жестокость, Ханжество, Трусость,  Жадность...  Ты и не заметишь, как мало-помалу эта гидра, скользкая как улитка, обовьется вокруг тебя и заглотит. Но выест только самую лучшую, чистую зону твоего сердца, тот заветный «островок», куда могла бы прицепиться истина. А потом снова отрыгнет тебя в мир, где преют в домах-коробках, трясутся над своими сбережениями миллионы живых мертвецов, не сумевших или просто не захотевших противостоять ей. Чудовище уже схватило тебя!
 Значит, нельзя терять ни минуты!
 В ванной я открываю кран и наполняю ведро холодной водой. Теперь надо набраться храбрости, ибо я не десантник. Но отступать нельзя. Солдату рока не пристало быть слабым. Глубоко вдохнув, я обрушиваю на себя ледяной водопад...
– Ох! – вырывается из меня, но в следующий миг вселенную оглашает мой победный клич. И Чудовище настораживается, оно поднимает то одну голову, то другую: «Кто посмел, где?»
– Это я, Гадина, – откидываю назад мокрые волосы. – Ага, не нравлюсь? А так? – и корчу в зеркале совсем свирепую рожу.
Но когда звериный оскал сползает с моего лица, я вижу странного субъекта с грустными глазами мыслителя. Да, меня выдают глаза. В них светится не то боль, не то глубоко запрятанная тайна. Вот сейчас я свеж и бодр. Сердце мое бьется сильно, радостно. А в душе звучит блюз, что-то возвышенное, желанное, чего не выразить словом, но что так хорошо передает музыка.

  Белый альбом

  И Белый альбом раскрывает свои крылья. Они картонные и совсем маленькие по сравнению с черными крылами Чудовища. Но битва началась. И обратной дороги нет.
Диск №1 с половинкой зеленого яблока на круглой этикетке ложится на проигрыватель винила. Адаптер плавно опускается на пластинку; вертясь под иглой, диск слегка поскрипывает, как парусник, выходящий из гавани летним погожим утром...

Духом окрепнем в борьбе… –

где-то, на городской площади, голосит репродуктор. Но в следующее мгновение из глубоких глубин океана восстает и взмывает ввысь белокрылый корабль с наполненными ветром парусами, и там, пойманный в небесах, обрывая канаты, неудержимо несется вниз с нарастающим звуком пикирующего самолета прямо в наш двор, на клумбу с выложенным из цветов посланием: «Bе Aт Lеso!». По трапу, сотканному из солнечных лучей, сбегают четверо музыкантов, и воздух вздрагивает от густого всплеска электрогитар.

                Все, что тебе нужно, это любовь, –

поют гости с неба, и эхо, отраженное от стен пятиэтажек, опоясывающих двор, втрое, вчетверо усиливает победоносный клич их голосов. И дома-коробки оживают. Разбуженный муравейник приникает к окнам. Но вместо миллиона улыбок прозревших людей я вижу неандертальские оскалы: какие-то бритоголовые типы грозят мне из окон кулаками!

                Люди распахните окна
                И омойте глаза слезами ребенка, –

бьют в набат юные боги, взлетев на вселенскую колокольню. И мелодию их песни начинает вести громогласный хорал тысячного монастырского хора – оттуда, откуда звучат мертвые, и, значит, бессмертные голоса. И раздавленные гигантски выросшими голосами певцов, рассыпаются на мелкие осколки режимы и государства, боль и одиночество, омуты горечи и иллюзии, вся бренность мира рассыпается, как горох. И только любовь остается жить. Навсегда, навеки вечные, воцарившись на небосклоне калейдоскопически уходящих столетий...
– Благие мечты! – кривится мой демон, затянутый в черную кожу. – Лучше дай пыхнуть!
И я перевожу взгляд на землю. И вижу первую улыбку. Господи, как же я рад! Это улыбается безногий мальчишка по прозвищу Великан – таким он родился в нашем городе, который отравляют выбросы оборонного завода, производящего радиоактивное топливо. Широко раскрытыми глазами мальчишка изумленно смотрит в небо, откуда, как ему кажется, плывет музыка. Вот серебряной паутиной врывается в золотую ткань биг-бита соло-гитара, рокочут, то приближаясь, то удаляясь, как гром, барабаны. Я вижу впервые, как он улыбается.
– Ничего, парень, прорвемся! – показываю ему Белый альбом, держа его, как птицу с занесенными для полета крыльями.
И мальчишка радостно кивает мне головой и машет своими тонкими руками, будто хочет взлететь. Счастливый, я закуриваю сигарету, подставляя лицо слепящему свету солнца.
– Ну, наконец-то, – ворчит затянутый в кожу ангел-панк, усаживаясь на свой мотоцикл. – А то уши в трубочку свернулись.
– Кто про что, а вшивый про баню, – миролюбиво откликается другой ангел, в белом хитоне.
Демоны отлетают.
Солнце и рок растворяются в моей крови. И мало-помалу душа моя освобождается. Меня не гложет Чудовище, не урезает Поэт, не изводит тоской по морю Капитан. Я никто. Кроме как юнец, неспособный дышать никаким счастьем и никаким страданьем, кроме счастья и страданья любви. Звучит «Стеклянная Луковка»… Джон Леннон поет:

I told you about Strawberry Fields.
               You know the place where nothing is real…

Да, я знаю это место, Джон, где нет ничего настоящего, а если смотреть через стеклянную луковку, то можно увидеть иной мир: синюю бухту и белый катер, а дальше, в глубине острова, сияющие купола Храма Смысла и Гармонии среди скал. А если вглядеться еще лучше, то можно увидеть горную тропу, а на тропе вторую мою половину, смущенную, очарованную, чуточку хмельную, – которой дозволено бродить везде и всюду в поисках друзей и проводников на дороге ввысь.      

1983