Дын-дын-дын

Вита Лемех
*   *   *

Поутру в субботу Серега Петрович Авдеев угадал свою задачу в жизни. В сорок лет только доперло. Живи. Радуйся, что живешь. Улеглось в душе негодование на Шиллера, Гете, Гегеля, обнявшихся переплетами в старой, дедовой еще, этажерке. "Смутьяны".
Узкий солнечный луч на красном ковре показывал, что солнце еще не встало в зенит, а только заходит на поворот, выплывая сбоку над Байкалом, над поселком, над сопками и речкой за полем, день обещает ясный, хороший.
Жена уже поднялась, отворила дверь в дом. В спальню за печку тянулся летний, но  прохладный, еще рассветный, воздух. Весело свистнула пролетевшая в Иркутск первая утренняя электричка. Звонко откликнулся молодой петух, хлопая крыльями:
- Ии-и- у-уу!.
Соседский петух поддержал клич молодняка хриплым дурноматом. И полетела перекличка над заборами и огородами. На станции ворочались поезда, лязгая прицепами. А на улице сосед уже грохотал телегой, с обутыми в железные обручи огромными колесами. Вез бочку с водой с колонки.  Жена в нарядном, в земляниках, сарафане затевала квашню, заваривала в белом с желтыми цветами чайнике крепкий чай на прозрачной байкальской воде. Радио зудело на стене. Повизгивала и бренчала за окном пустой жестяной миской рыжая собака Сарма.
Авдеев сел в кровати. Мощный, с бронзовыми от загара лицом и шеей, с белой волосатой грудью, крепким животом и длинными, поросшими курчавым волосом, ногами. Потянулся всласть, глядя в окно на розовый Байкал, заговорил с женой, дрожа голосом:
- Иду вчера с рыбалки, а в голове: «Дын-дын-дын, был бы лисапед, давно дошел бы уже».
- Ты меня лучче не замай, - поддернула губки невеликая росточком Тоня. - Я те покажу лисапед. Я те такую рыбалку спроворю, что ты у меня сам себя осадишь.
- Ты мне с этой стороны не говори, - кряжистый Серега Петрович удерживал еще в душе благость, улыбался жене - воробышку.- Я с этой стороны не слышу.
- С чего это?
- Так получилось. Так быват.
- Хватит мне зубы заговаривать. У меня вон от тебя уже тесто  задумалось, - отмахнулась жена.
Тоня высыпала в глубокую тарелку дымящуюся желтую, как репа, картошку, щедро сдобрила подсолнечным маслом, зеленым луком, укропом и принялась выкладывать из стеклянной банки хрусткие пряного посола огурцы.
В ставень застучали. Серега Петрович заторопился:
- Ой, Баргузинчик уже дунул, а я тут в трусах сижу, тесто твое сторожу.
- А я сказала, сядь, - Тоня упорхнула в зал, попыталась разглядеть кто там стучит. - Прячется, гад. Васька, небось.
- Баргузин с утра час дует. А потом все - омуля тю-тю,- Авдеев вышел на кухню в трусах и сел у двери на сундук.- Командоват она. Скажите, пожалста. Метр в прыжке. На коньках.
Тоня не отозвалась.
- Метр в прыжке, на коньках и в кепке! Омуль тю-тю, говорю.
- Я те покажу тю-тю. Только тютюкни у меня. Я те тютюкну. Забор упал в палисаде. Не видал?
- А то сейчас как Култук дунет и Баргузин весь встал,- встроил угрозу во взгляд Авдеев.
- И не зыркай. Не боюся, - Тоня, вздернула подбородок, свела соболиные брови.
В ворота бухнули. Авдеев заметался в поисках штанов и носок.
- Дай писят рублей!
- Ково еще? Я тя лучче сразу счас убью. Сколь говорено; клади носки в одно место.
- Дай писят рублей. По-хорошему. Потому как Васька требует.
В ворота опять бахнули. Серега Петрович вскочил в брюки, торопливо напялил носки, нырнул в синюю футболку.
- Я ему счас побахаю заразе,- засобиралась Тоня. - Я ему счас стребую.
Раздосадованный Авдеев,схватил с гвоздя парусиновую кепку и пошел во двор.
- Только тютюкни у меня! - успела вслед Тоня. - Забор!
Сарма, завидев хозяина, тявкнула для проформы. Мол, там этот, как всегда спозаранок приперся, опять опарыш просить будет, а я тут у вас, как собака голодная, миску пустую зубами грызу. Солнце уже ощупывало ворота и собиралось перемахнуть через них на улицу.
Васька с той стороны от нетерпения влез на завалинку и, пригнувшись, отклячив зад, смотрел в щель для почты синими горящими глазами. Встретясь взглядом с хозяином, укорил:
- Баргузин дует, однако.
Авдеев отодвинул с ворот засов-оглоблю, вышел на улицу, поежился от утреннего ветерка.
- Я говорю, Баргузин, - чернобровый, раскосый, с высокими кирпичного цвета скулами, сухопарый сосед, бережно взял за рога "импортный" велосипед.
- Забор ставить надо, - Серега Петрович хозяйской походкой обошел дозором палисадник со смородиной. - Вишь.
- Опарыш дашь?
- Счас.  - Авдеев искоса глянул на красный японский велосипед Васьки, -Я себе взял.
- В велосипеде азарт горит,-  сосед, разнаряженный в кислотного цвета (фиолетовый с зеленым) спортивный костюм, перехватил взгляд. - А опарыша нет. Где-то потерял банку. И Страхов не дает.
- Не дает?
- Потом дал.
- А чо просишь тогда?
- Куды как с добром. На два хвоста. Баргузин дует...
Авдееву стало жалко Ваську. Но не так чтоб. В прошлый раз все ему, гаду, отдал, а Тоня смилостивилась, дала добро и зеленый свет. Он еще надеялся сегодня.
- Может, тебе валерьянки дать? Да поставь ты свой лисапед. Держисся! Страхов он да-а-ст. Карман расшеперь. Я один раз чуть не избил его. Тебе смешно, а мне так неприятно было. Я ему полтора часа объяснял. Опарыш — это такие козявочки. Есть бормыш — тоже козявка, но живет под камнями, а опарыш — это сухопутный. В воде тоже хорошо себя чувствует. Такой с таракана ростиком.
- Баргузин,- перебил Васька и с тоской глянул на небо.
- Я ему полтора часа объяснял. А он мне: «Я не понял». Я его отвел на автобусную остановку - межгород и говорю: «Больше не приходи. А то я тебя убью».
- Понял, - Васька, криво объехав валун, вырулил на дорогу.
Тоня вынесла пятьдесят рублей.
- А куда это он?
- Баргузин уже дует, а тут этот на своем японском летат.
- На тебе писят рублей.
- До ругани доведет, потом даст. Не надо мне от тебя ничо!
- А ктой - то там идет? - перевела разговор Тоня и зарумянилась. - Валерий Андреич выпимши ли чо ли?
Валерий Андреич шатко сошел с асфальтовой дороги на тропинку, ведущую к дому напротив.
- Здрасьте,- раскланялась Тоня. - Как вы рано встаете.
- Привет, досточтимые венерики! - дачник из города приподнял на уровень груди предательски звякнувший стеклом полиэтиленовый пакет.
- Ой, едрит. Кто к нам пришел-то,- хлопнул кепкой о колено Авдеев. - А к вам вчера участковый приходил. Слышь?
- Не омрачайте моего дня докуками,- сосед почему-то передумал идти домой и потопал мимо.
- А венерики - это кто?- спросила Тоня. - Достопочтимые.
- Венерические.
- Называется культурный человек. Верующий, - обиделась жена.- Куды с добром! А чо к нему участковый - то приходил?
- Когда?
- Ты сказал.
- Когда?
- Ты чо мне тут?
- А чо я? Всю жись с тобой один в окопе стою по пояс в глине.
- Участковый чо приходил?
- Дак этот дачник - то. В долг десять рублей возьмет, а потом приходит с наволочкой полной денег. Долг отдавать. В казино выигрыват.
- А ну-ка, венерик, вот тебе забор, ему мозг колупай. Чтоб было все ровно и аккуратно.
Антонина развернулась, маленькой уточкой уплыла во двор.
- Дын-дын-дын,- передразнил ее Авдеев и, подгоняемый Култуком, пошел в баню за инструментами. - Дезорганизовала. Пропади ты пропадом!
Весь день не появлялся в доме Авдеев. Из принцыпу. Строгал, пилил, стучал молотком. По периметрам. Переколол дрова, в поленницу сложил. Стемнело. Тоня не появлялась. Это озадачило супруга.  Он тут голодный - холодный, а эта прохлаждатся. Мужа не кормит! Он с досадой всадил топор в чурбак и усталой походкой направился в дом.
На крыльце - кастрюля с остатками теста. Рядом собака Сарма норовит на лапы встать. Хвост в такт с задом виляет, слюна тянется. Ледок тенькнулся в груди Сереги Петровича. Дверь — настежь. В комнатах - никого.  Свет в кухне зажег - нет ведра полного пирожков, накрытого вафельным полотенцем с вышитыми васильками. Даже не пахнет пирогами.
- Чо это. А?- в замешательстве Авдеев еще поводил глазами по углам.
Никогда такого не было. Чтобы Тоня бросила мужа на произвол судьбы. Мобильник жены в серванте заголубел экраном. Авдеев прочитал смс: "Следите за мировыми валютами? Подключите...".
- За женой уследить не можем. А, может, с тещей чего? - Серега Петрович вытащил из-под ремня кепку, разгладил на голове пятерней и шагнул в сумерки.
- А-а, не до тебя, Сарма!
Сунул собаке ведро с чистой водой и затворил за собой ворота. Тревога разбухала в груди и толкала мохнатой лапой в сердце. "Собаку отравили? Тонька где"?!
В голове зудело: «Мама, мама, что  я буду делать? Мама, мама как я буду жить? У меня нет теплого пальтишки. У меня нет теплого белья». Деревенская улица уже приглушила краски лета и только дом тещи на углу ласкало заходящее солнце оранжево-красным. В горнице было светло, радостно. Мама -теща с места в карьер взяла после вопроса зятя о ее здоровье:
"А как, мама, седни сердце ваше? Стучит"?
- Чо случилося?
- Ничо. Давления нету у вас?
- Когда его у меня не было? Тоня где?
- Ну, ладно тогда. Дома Тоня.
- А ты чо блукашь? - Ольга Матвеевна после бани сидела на разобранной кровати в ночнушке и редким гребнем боронила мокрые волосы. - Я тебя, паря, по лицу вижу. Не то чо - то.
- Дак собака захворала однако. Пришел с работы, смотрю, - у ней перед стоит, а зад валится. Крякнет, - зад завалится. Пустоглазая. Думат в одну точку. Морду ей приподнял, она улыбатся, хвостом колотит, а зад валится влево-вправо.
- Все. Конец собаке,- ахнула теща. - Така сука хороша. Умней тебя. Ветеринара надо.
- Надо. Закрылись уже.
- А чо пришел - то?
- Думал, может, настойка какая есть у вас?
- Нету. Ветеринара надо.
- Ну, я пошел.
- Иди. Я Тоньке-то позвоню. Узнаю, коды пришел.
- Спит она. Умаялась.
- Врешь ты чо - то. Алиби себе мастеришь? Мол, маму проведал, а сам...
- Не надо, мама, эти десятиминутные скандалы устраивать. А то останется в душе на потом. Не раз в год видимся.
- Сон приснился седни, - с подозрением глядя в глаза зятю, начала рассказывать Ольга Матвеевна. - Будто я на балу, дамы вокруг в белых одеждах, в соболиных шапках, а на руках у них заместо чау-чихуев - поросята. Ядрены таки поросищи. Вот к чему этот сон? Ой, смотри, Серега.
- Не поминайте лихом, мама. К добру сон-то. К прибыли.
Оглянулся, выходя, солнце ослепило в окно, а во дворе уж сине. Поругал себя, что мобильник не взял. «Дын-дын-дын. Был бы лисапед...». Из переулка увидел темные окна в своем доме и почти побежал к Тониной тетке, к  Ирине. Быстро бежал, а солнце еще быстрее садилось за сопку, темнело на глазах. Зеленый деревянный магазин, как бабушка, укутанная шалью крест-накрест, уже закрыт длинными железными засовами, под навесом тлеет фонарь. Собаки перебрехиваются в тишине, вдалеке на Байкале тарахтит моторная лодка. У тетки в доме ставни не закрыты, но окна черны. Авдеев с силой вдавил кнопку звонка на воротах.
- Кого леший водит? - из палисадника отозвался голос.
- Теть Ир, ты?
- А это ты?
- Я.
- А это я.
 Тетка сидела в палисаднике на завалинке. Как обычно от рюмочки раскраснелась, добрая была. Под тополем (от «черных» глаз подальше) на дюжем пне - водка, тарелка с закусоном. Обрадовалась гостю:
- Ты очень хороший парень ,Серега. Красивый как греческий бог. Заходи, мы это дело с тобой отметим.
- Э-э, теть Ира, видно вы не запомнили меня на всю жизнь. Я еще тот хулиган. Утром митинг на всю набережную устроил. Не у вас Тоня?
- Нету. А чо? Чо стряслося? - оживилась.
- Чо сразу стряслося-то? Пришел домой, ее нету.
- Откудова пришел-то?
- С огорода.
- Так у матери поди.
- Нету.
- Ну, значит, у хахаля она.
- У какого еще хахаля?
- У свово. Ты вот тоже с рыбалки не вылезашь.
- Чего? - рыкнул и приглушил рык. - У какого такого? Она не такая.
Тетка заерзала, не любила когда при ней кого-то хвалили за женскую добродетель. Сама ее не придерживалась, баловалась по молодости.
- Ишь ты. Не така. На царевне Миликтрисе Кирбитьевне женился? Зачем тогда такой вопрос стоял вплоть до драки?
- Ты не темни, ты договаривай, - грозно надвинулся на женщину Авдеев. - Какой вопрос стоял?
- Что ей дачник ндравится. Супротив вашего дома который. Верующий.
- Венерик? - Авдееву припомнилось зарумянившееся, а затем раздосадованное лицо Тони.
- Так он ишо заразил вас всех? - Ирина набулькала водки, выплеснула в себя, вытерла губы тыльной стороной ладони. - Доигралася.
Серега Петрович покачал головой, оперся одной рукой на крашеные бревна дома, а другую руку, сжатую в кулак поднес к носу женщины:
- Ты пошто так делашь? Мы с тобой по-простому разговариваем.  Мы с тобой люди простые. Чего ты смеешься?
- Она тебя так опозорила. Показала тебя в таком ракурсе, а ты заступашься.
- Ну ты, балаболка болотная. Тоня - не такая! Дзынькнешь кому...
По переулку летел, будто Култук его в спину толкал. Оставалась только подружка  задушевная. Света. Больше ни к кому Тоня не могла пойти. На бегу сжал голову руками: «Ни к кому его Тоня вот так не могла пойти! Бросить все, пироги бросить? Мужика голодным оставить? Не-е-т, не могла! К участковому надо. Беда». Улица уже ставнями позакрывалась, дома щурились сквозь щели электрическим светом. Сиренью пахло на всю округу, Байкалом, рыбой в море, но Авдеев ничего не замечал.
Со Светой темнить не стал, все выложил сразу.
- Давай, Серега, к брату моему побежим, - дрожащими руками, навешивая  замок, тараторила Света, - Он громкоговористый, но нежный такой. Дома нежный, а  за оградой за своих стоять будет пока его не убьют. Маленький, а в драке стоит до конца.
- Господи, Света, ты чего городишь? Я не знаю даже где она и чо с ей. С кем драться? Драки не будет, будет избиение.
- Дак она мне звонила днем. Разбираться пошла с дачником вашим.
- Чо?
- Я не поняла шибко-то. Она расстроилася. Про участкового че-то говорила.
Авдеев не мог понять, что он такого сегодня сделал, что в душе его пытаются погасить свет. Ведь забыл за годы, что может потерять жену. Забыл как из больницы привез после выкидыша. Жизнь осыпалась как края могилы. Ходила по дому, чего-то делала как на том свете, глаза - камни-голыши под прозрачной водой. Долго не оживала. Потом привык, что ожила. Бесконечность мира и очерченость круга жизни. А вот исчезла куда-то и свет в глазах померк. 
У дачника дом темный, на воротах замок.
«Батюшки, баню-то не проверил. А вдруг она...».
Рванул дверь так, что чуть баню не развалил. Нету. Сел на порог и взвыл. В ограде Сарма пьяной частушкой откликнулась. Кинул в забор чурку, чтоб псина замолчала.
«Где Тонечка моя? Махонькая, из-под ладошки не видать».
Пришагал участковый, за ним семенила Света. Вытолкнула вперед щуплого брата:
- Вот. У него рот беспредельный, а силы немеряно.
- Бог в помощь, - откликнулся басом Семен. - Надо дачника тряхнуть. Он со мной на вы.
- Это почему? - заинтересовался участковый.
- Я так вопрос поставил.
- А. У нас  церковь на днях обнесли. Икона пропала. Ценная.
- Ну и? Чо темнишь-то, договаривай уже, - насторожился Авдеев.
- На дачника вашего ориентировка пришла. Похож он на ориентировку. Ты его седня не видал?
- Прошел мимо дома. Куда — не знаю. А чо он наш-то? Заладили все.
Участковый отвернулся; у Авдеева заблестели глаза.
- Значит, так.  Я пойду соседей поспрашаю. Может, кто чего видел.
Оказалось, Васька видел. Опарышей не нашел, на Байкал не подался, зато Тоньку упас.
 - Я те врать не буду. Она с проулка к дачнику - шасть. Там в проулке калитка в огород. А потом уж извиняйте — не следил.
Как выворачивал суставы соседской двери, Авдеев не помнил. Слышал как откуда-то из-под земли плачет-зовет родной голос:
- Бродя-а-га к  Байкалу подходит,
 Рыбацкую лодку бере-о-т,
 И грустную  песню  заводи-и-т,
 Про родину чтой-та-а пое-от!
Отбросил к печке тяжелую крышку с подполья. Тоня, связанная, сидела на ларе с прошлогодней картошкой, смотрела на мужа, щурясь от света.
- Я не плачу, - с мокрыми щеками, сказала. -   Валерий Андре... этот, у нас икону оставил, а сам не забрал. Я встревожилася.
В ограде в ноги жены ткнулась Сарма, завиляла хвостом.
- Это кто все тесто сожрал? - закричала на нее Тоня, поднимая кастрюлю. - Чем я мужа кормить буду?
Сарма с виноватой улыбкой отводила глаза, моргала, хвост жужжал пропеллером.
- Да ты, дева, никак пьяненька? - Тоня понюхала кастрюлю.- Тесто скисло, чистая бражка. Ах ты ж, пьяница бессовестна. Женщина называшься.
Авдеев сморщился, удержал слезу.
Живая.
- Бегаю, а в голове:"Дын- дын -дын. На лисапеде быстрее было бы", - сказал и оглянулся.- Чо смешного сказал?