романа «Опавшие листья».
Теплая осень в Рюссельхайме, 1907…
Утром Мария спросила Якова, как ему понравилось произведение Гофмана.
- Марихен, я дважды глупец! – ответил он.
- Вот как! Почему же такая самокритичность?
- Ну, во-первых, не может быть сомнений, что «Крошка Цахес» - сатирическое произведение. Любому читателю понятно, что в зеркале своего гротеска писатель изобличил мелкокняжеский абсолютизм германских карликовых монархий своего времени, тупость правителей, сервилизм подданных. Сумел как-то единовыразительно - в одном произведении и все сразу - обрисовать Германию, как Гоголь обрисовал всю Россию в «Ревизоре».
- Какой исчерпывающий литературный анализ! Будто бы статью профессионального критика читаешь, - с уважением сказала Мария.
- Прости, Мария, я изъясняюсь книжным языком, который, естественно, почерпнул из учебников. А что ты скажешь о «Крошке Цахесе»?
- Я думаю, что Цахес - маленький уродец, наделенный феей чудесным даром: ему приписывается все мудрое и прекрасное, что совершается вокруг него. Он умеет создавать о себе представление, совсем не соответствующее истине. Ничтожное существо, он становится всесильной личностью, первым министром. Сатира Гофмана, по-моему, состоит в том, что Цахес одновременно и смешон и страшен.
Вопросительный взгляд Марии ожидал реакции Якова.
- Ну-ну, продолжай, - поощрил он девушку.
- Смешон, когда стремится прослыть ловким наездником, чувствительным поэтом или скрипачом-виртуозом. Страшен, когда обнаруживается, что все окружающие восторженно и подобострастно восхищаются его несуществующими талантами, - закончила Мария.
- Мы подошли к тому, что через изображение одного персонажа, Цахеса ли, Хлестакова, гениальные писатели дают сатирическую оценку всему обществу. Смешная частная история становится страшной: ничтожество захватывает власть путем присвоения заслуг, ему не принадлежащих, а ослепленное, оглупленное общество не просто принимает "сосульку, тряпку за важного человека", но из недоумка творит кумира. Таким образом, объектом сатиры является реальная историческая действительность, в которой живут писатели.
- Так почему же ты назвал себя глупцом? – спросила Мария.
- Да потому что, прочитав Гоголя, я думал, что изобличенные им пороки, свойственны лишь российскому государству. А прочитав Гофмана, я понял, что они присущны любому государству.
- Ну да, и Дании, например. В сказке Андерсена король-то был голый, хотя все придворные восхищались его новым нарядом!
- Ах, Марихен! Как ты умна! – засмеялся Яков. – Никому никогда не удастся приписать тебе несуществующие достоинства, потому что все они уже есть у тебя!
- Мне придется с тобой согласиться, потому что думаю, ты не из тех людей, которые станут «из недоумка творить себе кумира», – улыбнулась в ответ Мария
- Ну нет, конечно!
- И я не такая!
- Ах, прелесть моя, Марихен! Как хорошо, что мы такие одинаковые, как хорошо, что мы понимаем друг друга! – искренне воскликнул Яков.
В порыве восторга он обхватил Марию за талию, и они закружились по комнате в вальсе.
В этот момент в зал вошла фрау Байер.
- Что это вы так веселитесь? – спросила она, глядя на них.
Яков и Мария разняли руки.
- Я признался Марии, что дважды глупец, - ответил Яков.
- И это тебя так обрадовало? – спросила фрау Байер у дочери.
- «Глупец», мама, - это гротеск. Меня обрадовало как раз то, что мы с Яковом, «как с одного куста»! У нас одинаковые суждения, - ответила Мария.
- Не торопись, Марихен! Ты не знаешь еще, в чем моя вторая глупость, - поспешил предостеречь девушку Яков.
- Мне следует выйти, чтобы этого не узнать? – шутливо спросила фрау Байер.
Яков снова стал серьезным.
- Нет, не надо. Возможно, Вы поможете мне разобраться, - почтительно сказал Яков.– Это касается России.
Яков «ушел в себя» и надолго замолчал. Мать и дочь терпеливо ждали. Но Яков молчал: он не мог ухватить мысленную нить, которая позволила бы ему размотать запутанный клубок размышлений. Фрау Байер пришла ему на помощь.
- Кто такие, эти русские? - с неподдельным интересом спросила она.
- Пожалуй, они сами не знают, - ответил Яков. – Я как-то заинтересовался этим вопросом…
Древние византийские авторы, писавшие об этом народе, называли его «рос». В то время как русские сами себя никогда «россами» не назвали. В древних памятниках русского языка такого слова нет.
Интересно, что епископ Кремонский в 10 веке писал, что русские получили свое наименование от греческого слова «русиос», «красный», и что это название русским дали за особый оттенок цвета их тела. По сравнению со своим смуглым видом южан, византийцы и арабы могли считать, что славяне имеют красноватый цвет лица.
Возможно, их смущал румянец на щеках русских девушек.
Когда я вижу, как алеют румянцем щеки Марихен, мне приходит в голову мысль, что ее византийцы тоже могли бы причислить к русским.
Женщины смущенно улыбнулись.
Перед внутренним взором Якова предстало милое лицо Хелены, стоящей в светлом платье у куста шиповника в зудерманновском саду. Нежный румянец на ее щеках был в точности такого же цвета, как изящные розочки в густой кружевной зелени растения. И сердце его сжалось от пронзительного горячего чувства.
- Шиповничек мой! – ласково произнес он.
Женщины удивленно переглянулись.
Вошел Фридрих. Оценив представшую перед ним картину, он заметил:
- Ага, держу пари, что Яков опять рассказывал о райской жизни в России!
Словно темная тень от грозовой тучи накрыла лицо Якова.
- Райской? – переспросил он. – В России революция и погромы! Вы слышали о них? Хотя откуда!
Россия не благополучная Германия, где не услышишь другую речь, кроме немецкой, где народ представлен одной нацией и люди хорошо понимают друг друга. Россия – страна многонациональная, где есть агрессивные нации, ненавидящие друг друга.
- Яков, ты говоришь «нации», а ведь нации – это люди. Не нации враждуют, а люди, - поправила Якова фрау Байер.
- Да? – возразил Яков. – Не немцы убивали евреев во время погромов, не греки и не татары, а русские!
В комнате возникла напряженная тишина.
- И все же неправильно отдельные качества отдельных людей считать особенностями целой нации, - сказала фрау Байер.
- Честно говоря, я сам пытаюсь так рассуждать, - с чувством вины произнес Яков, – но у меня пока плохо получается. - Мы с Марихен говорили о литературе. Помнишь, я сказал тебе, что дважды глупец? – обратился он к девушке. - Гоголь писал о русских, Гофман – о немцах, Андерсен – о датчанах. И оказалось, что каждому народу свойственно подобострастие перед власть имущими, угодничество, лживость, страх…. А я-то думал, что помрачением ума поражены только русские погромщики…. а немцев при этом считал образцовой нацией, - задумчиво закончил он.
- Это, наверное, потому, Яков, что ты живешь вдали от родины и не знаешь немцев, - сказал Фридрих.
- А разве я не немец? Или немцы не такие, как я? – спросил удивленный Яков.
- Среди немцев есть разные люди, даже в Германии немцы разные, - попыталась смягчить ситуацию фрау Байер. - Помнится мне, Эрнст-Теодор Гофман, на которого ты ссылался, жил в Восточной Пруссии, в городе Кенигсберге, где после трех разделов Польши бок о бок жили народы Восточной Европы – поляки, немцы, евреи, русские, литовцы. Среди предков писателя имелись не только немцы, но и поляки, и даже венгры.
- Насколько я знаю со слов моего отца и матери, - сказал Яков, - в нашем роду были исключительно немцы. Мы даже из поколения в поколение сохраняем имена, принадлежавшие нашим предкам. Вот почему в нашей фамилии так часто встречаются Йоганы, Яковы, Вильгельмы… Мы сохраняем наши обычаи, нашу культуру, наш язык, наконец!
Произнеся эти слова, Яков смутился сам.
- Вот-вот, - сказал Фридрих, - Ты сам себя поймал за хвост. Ведь ты знаешь, что говоришь на диалекте?
- Это провинциальный диалект, - покраснел Яков. – Я стараюсь от него избавиться. Разве он все еще так заметен?
- У тебя прекрасная литературная речь! – горячо заверила Якова Мария.
- Да. Наполненная книжными оборотами. А по звучанию отличная от нашей, больше похожая на берлинское наречие, - сказал Фридрих.
- Это как-то влияет на ваше отношение ко мне? – осмелился спросить Яков.
- Нисколько! - сказала фрау Байер. – А как бы изменилось твое отношение к нам, узнай ты, что мы евреи? – спросила она.
Яков опешил. Он обвел глазами присутствующих: добрые, приветливые лица, ставшие ему родными.
- Никак! – однозначно ответил он.
Лица Байеров просветлели.
- Ну вот, - заключила фрау Байер, - ты сам и распутал клубок своих противоречий, Яков. А ты не пытался обращаться с подобными вопросами к проповеднику в вашей общине?
Яков живо представил себе старого пастора Йогана Шредера, прямолинейного, строгого, убежденного в своей правоте человека, который все ответы сводил к цитированию Писания. Яков тщательно скрывал от всех и сам стыдился того, что в глубине души считал пастора ограниченным, по крайней мере, в вопросах, не касающихся религии.
Но тут память Якова зигзагом молнии пронзили слова пастора, однажды услышанные и навсегда осевшие в его душе: «Не стоит отрицать Бога, если тебе не нравится пастор».
- Не пытался, - честно признался Яков. – Но теперь воспользуюсь вашим советом, - вежливо закончил он.
- Да, всегда лучше обратиться за разъяснениями к пастору-меннониту, нежели к революционеру-социалисту, – заметил Фридрих.
- Да хранит нас Бог! – воскликнула Мария.
«Надо чаще обращаться к Библии. Родители каждый день перед сном читают по одной главе из нее. Хорошо бы и себе завести такую привычку», – подумал Яков.
- Какой интересный человек, этот Яков! – воскликнула Мария, когда Яков и Фридрих вышли из комнаты.
- Какой чисто немецкий туман еще в его голове! – в тон ей ответила мать.
- И все же я не встречала другого мужчины, такого же умного, смелого, прекрасного, как он, - сказала Мария.
- А много ли вообще мужчин ты могла встретить в твои годы? – с иронией спросила мать. - Похоже, что ты просто идеализируешь Якова. Уж не влюблена ли ты в него, дочь моя?
- А если и так, - ответила Мария. – Это тебя очень огорчит?
- Ну, не очень. Яков – серьезный молодой человек, с хорошими перспективами. Но сможешь ли ты уехать с ним в Россию?
- Почему нет? Мне кажется, я уже сейчас люблю этих краснощеких русских.
Фрау Байер рассмеялась.
- Ты такое дитя, моя Марихен! Слава Богу, что Якову еще два года учиться! У тебя будет время разобраться в своих чувствах.
С этого момента фрау Байер начала пристальнее следить за складывающимися взаимоотношениями Марии и Якова. Своими наблюдениями по этому поводу она поделилась с мужем, которого считала лучшей половиной своего «я».
- Меня совсем не привлекает эта Россия, - высказала она свое мнение.
- Значит, будем содействовать тому, чтобы Германия стала для Якова более привлекательной, - ответил ей муж.
А у герра Байера слово никогда не расходилось с делом.