Какие добрые были у них лица – тех, в светло-зелёном с оттенком бирюзы, тех, кто вёз меня по ленинским местам города...
Один особенно внимательно и добро смотрел на меня, спрашивая только иногда, в основном, наблюдая.
Его бы в кино снимать – пожилой еврей породистого типа, с абсолютно седой гривой волос и добрыми, умными, внимательными, очень голубыми глазами.
Насчёт его доброты я почему-то сильно сомневалась – казалось, этот человек настолько прекрасно владеет собой, словно хороший актёр, что может изобразить взглядом любую эмоцию.
Я сразу сказала ему и про него:
- Вот настоящий Доктор, просто Доктор Айболит!
И остальные, кто с ним был, радостно подхватили:
- Он у нас всегда очень нравится женщинам.
Другой человек, сидевший ко мне боком, гораздо более простоватый на вид, с острым взглядом светлых глаз, скуластым сухим лицом с носиком уточкой, то и дело что-то спрашивал у меня, и я делилась с ним очень многим, рассказывая, в общем-то, кратко свою биографию и свои свежие приключения, а он, то сочувствовал, то умело направлял беседу дальше, чтобы поток моего сознания не оскудевал.
А поток лился – я, и без того довольно экзальтированная особа, а тут такое: с 5 утра на ногах, не спала всю ночь, пытаясь, то ли решить логическую загадку, то ли разобраться в некоем бреде из серии Алиса в стране чудес.
И доктор Айболит, и этот, с носиком, казались уже виденными раньше - доктор, вообще, был копией человека, вещавшего в ролике на Ютюбе, прошлой ночью просмотренного мной, среди ряда других.
Носик-уточка... - с подобным, совсем недавно, состоялся очень занимательный разговор на злополучном вокзале... только глаза у этого были не такими колючими.
Автовокзал, с которого второй день подряд пыталась уехать в город, где живу...
Почему-то не получилось вчера – прокружила там до позднего вечера – как бы играя с кем-то в «Холодно-горячо», измучив верную подругу.
Та сопровождала меня и всё более беспокоилась за моё состояние, а я только отмахивалась от неё, просила не красть время и собирала информацию,- её мне не хватало, чтобы что-то окончательно понять для себя.
Даже в мусоре покопалась, поизучав пару пакетиков, как показалось, специально оставленных для меня. Вычитала там некое имя и даже пароль.
В доказательство своей нормальности, но одержимости, при подруге позвонила по двум номерам, обещающим помощь при алкоголизме, наркомании, а также в трудных жизненных ситуациях - транспаранты с ними висели на вокзале.
- У меня трудная жизненная ситуация... Я влюбилась... Вы можете помочь?
В первый раз почти мальчишеский голос спрашивает:
- Сколько Вам лет?
Говорю правду:
- Недавно стукнул полтинник.
Молодой голос разочарованно отвечает:
- Мы помогаем только тем, кому не больше 45...
(Интересное заявление - плакат с их объявлением не указывает ограничений в возрасте).
Ещё раз набираю другой номер с того же плаката, повторяю о трудной жизненной ситуации и вру про возраст - сообщают адрес, по которому надо подъехать.
Подруга, уже в открытую предлагавшая обратиться к психиатру, снова на время успокаивается.
А я продолжаю разыскивать то, не знаю что... следы того, не знаю кого...
Сегодня подруги со мною нет...
Я переночевала в её квартире - точнее, просидела почти до самого утра у её компьютера.
Подруга в полусне сообщила нехорошее о своём здоровье и я, уже крепко не в себе, то ли молилась за неё, то ли колдовала, заходя на такие сайты, куда ни за что бы не заглянула раньше.
Встала очень рано, стараясь не будить хозяйку, вызвала такси. Оставила незаметно на гладильной доске пару новогодних сувениров, привезённых из недавней дальней поездки.
Пришла красная "Калина" - с ходу включив моё воображение. ... я у милёночка характер вызнала...
Вчера это была как бы игра, розыгрыш такой, а сегодня игрою всё быть перестало – начало казаться, что меня злят и провоцируют специально на то, чего никогда раньше не делала – воспитанные леди не ругаются матом во весь голос в общественных местах, а я это уже сделала два раза. Сделала, вроде с усилием над собой, но как-то по-актёрски естественно – один раз в кругу таксистов и они одобрительно хохотнули, а не удивились - правильно сказала, а как же иначе при таком раскладе.
Я сделала много странных вещей к этому времени, поговорила с несколькими людьми. Люди, казавшиеся подходящими для разговора, привлекали внимание какими-то особыми чертами.
Внутри ни на минуту не прекращался монолог, который по сути, был диалогом - я одновременно разговаривала-размышляла за нас обоих - за себя, любимую, и моего любимого, хотевшего от меня непонятного. Я старалась понять - чего же он хочет от меня?
Изначально поступила безумно - отправившись в этот город, уже будучи убежденной, что он живёт совсем рядом, работает вообще за углом. Приехала в полной уверенности, что он решился-таки на личную встречу, просто необходимую сейчас, после полугодового общения в сети.
Не спала почти ни минуты последние несколько суток - в эту ночь совершенно точно не сомкнула глаз.
Вчерашняя встреча не состоялась, хотя произошёл интенсивный обмен сообщениями - он шутил, он издевался - рассказал старый анекдот. Анекдот, в этом состоянии, я уже приняла наполовину всерьёз. - Он был на месте встречи, но я не увидела его.
Почему? Да потому что что-то сделала неправильно. Надо было выполнить все условия, а я не сделала нескольких вещей, которые теперь казались страшно важными.
Все условия были зашифрованы в его сообщениях, хотя и не впрямую...
Мой мозг, измученный недосыпом и безрезультатными попытками понять скрытый смысл многочисленных посланий, выдавал теперь всё, на что он способен - одна фраза из его письма тянула за собой целую цепь ассоциаций. Я пыталась привязать к реальному миру то немногое, что знала о нём, о его привычках, его взглядах на мир.
А знала очень мало. Испугалась этого общения почти сразу, как только оно началось. Человек, встававший передо мной из-за мелких чёрных значков, изображающих слова, был точно опасен. Но я продолжала говорить с ним и делать то, чего никогда не делала раньше - делиться очень личным.
Например, на просьбу об интимном фото, отправила ссылку на фото из семейного архива - старт своей семейной жизни.
Я, молодая, даже юная, и очень нравящаяся самой себе теперешней. Рядом мой уже почти муж, такой же юный, красивый... Моя подруга - свидетельница на нашей регистрации - очень эффектная брюнетка. Тогда считала себя серой мышкой рядом с ней, а теперь вижу - вполне могла конкурировать за внимание противоположного пола и не только с ней.
Отправила ссылку, а сердце ушло в пятки - зачем, почему? Знала - это неправильно, это даже преступно, но уже ничего не могла с собой поделать... Ведь он понял что-то, разглядел что-то во мне, чего уже давно, как казалось, не видел мой собственный муж...
Говорила с тремя подругами об этом человеке - сама употребляла такие слова, как - влипла, попалась, связалась не с тем... Все они в один голос советовали, даже настаивали:
- Не слушай его, удаляй сообщения, удали его из контактов, не заходи в почту вообще.
Самой близкой сказала:
- Рассказываю ему свою жизнь и не могу остановиться...
... продолжала общение, получая всё больше негатива от него, но погружаясь всё глубже в трясину сверхглубокой привязанности, на которую считала себя давно не способной. Делая временами попытки вырваться, словно муха, попавшая в паучью сеть - то висит безвольно, то начинает жужжать и барахтаться, при этом только плотнее окутываясь в паутину...
До этого во мне крепко засели слова, уважаемого мной шоумена. Он сказал про свои отношения с женой - это уже не любовь - это моя рука, нога, всё что угодно - это моё, родное, неразрывное от меня. Согласилась моментально - позади было более двух десятилетий, прожитых вместе с мужем - устоявшиеся, без ссор, взаимных упрёков, измен, отношения...
Но это разом превратились в безумство, когда поняла, на какую ревность способен муж.
Два месяца продолжался кошмар - вспыхнувший заново роман,- искры летели во все стороны, задевая даже детей и некоторых знакомых.
Казалось, всё закончилось, после одной особо бурной ночи, когда я крепко приложилась затылком о стену, вырываясь из рук мужа, почти кричавшего мне в лицо, как он сожалеет о том, что сделал совсем недавно.
Обошлось без больницы - в интернете были найдены признаки сотрясения мозга - они были очень явными - подташнивание, головокружение, усиливающееся при движении, при попытке читать, слушать музыку или смотреть телевизор; трудно было смотреть на движущиеся объекты... сильная боль в основании шеи в придачу...
В интернете же нашлись средства, метод лечения. Притихший и послушный муж сбегал в аптеку и принёс всё необходимое
Потянулись дни в постели, в комнате с затемнёнными окнами, под голос Князева, читающего "Над пропастью во ржи" - книга, возвращающая меня, как виделось теперь, в лучшие дни моей жизни... (Оказалось, аудиокнига в этом состоянии - единственный доступный вид развлечения).
Под впечатлением от книги и от вынужденного безделья продолжилась переписка с бывшим однокурсником - одна из причин ревности мужа.
Такой флирт средней тяжести, людей, имеющих общие воспоминания.
Тот сам нашёл меня в сети спустя годы - даже повторил в названии своего аккаунта мою ошибку, сделанную в его фамилии - подписала когда-то ему чертёж, удвоив согласную, бывшую в единственном экземпляре... У меня лучше получался чертёжный шрифт...
Однокурсник поступил подло - вынудил глупое, спонтанное признание, тут же послав его мужу.
У него была маленькая дочка, была скучная семейная жизнь, с вечными долгами из-за явно завышенных потребностей супруги. Виртуальный романчик слегка оживил это болотце, из которого выхода в ближайшее время не предвиделось, ведь любимой дочери всего три года.
Разговоры с однокурсником прекратились, несмотря на то, что тот предлагал восстановить переписку - жену он любит, но почему бы не иметь что-то на стороне?
Мне же надо было только всё или ничего - на самом деле лично от этого однокурсника не надо было совсем ничего... Всё время вспоминался дезодорант для ног, подаренный ему на день рождения от имени всей комнаты - намёк на нехороший запах, причиной которого была нелюбовь к мытью.
Но всё-таки приятно, когда тебя помнят сквозь годы даже такие типы...
Сотрясение прошло, но обида и чувство оскорблённости остались. Осталась и злость на однокурсника - ему хотелось отомстить, ударить побольней с помощью слов - другого оружия в моём арсенале никогда не было.
Бесконечно переписывала послание, озаглавленное "сатисфакция" - отбирая самые обидные слова, собирая факты, помогающие найти их... Район, где он живёт, дом, старший сын с его друзьями, страна, которой правит престарелый бессменный президент...
Попытки поиска информации видел муж - мы пользовались одним компьютером. Я днём, он - вечером, приходя с работы... Я делала свои выводы, он - свои...
Так продолжалось до встречи с незнакомцем, в чьём профиле усмотрела деталь, вызвавшую подозрения, что это однокурсник продолжает ходить на мою страницу под чужой личиной. Решив вывести его на чистую воду, я и влипла...
Теперь что?
Вокзал. Множество людей вокруг - все куда-то торопятся - на носу главный праздник, ожидаемый весь год, но от которого с каждым годом остаётся всё меньше приятных воспоминаний - Happy New Year от ABBA - лучшая иллюстрация тому. Feeling lost and feeling blue...
А я, впав в юность, ожидаю от этого праздника великого ЧУДА...
Основная масса людей на вокзале представлялась странной толпой из не имеющих индивидуальности особей - называю их про себя - "боты".
Только небольшая часть толпы состояла из тех, кого я считала реальными, живыми людьми с собственной волей. Но воля их тоже подчинена человеку, кого я так и не сумела понять за эти месяцы - он каким-то образом заставил их прийти сюда.
Как заставил?
Это-то и нужно выяснить с помощью умело поставленных вопросов...
Люди эти здесь исключительно потому, что мой любимый заставил их участвовать в этом спектакле, поймав на какую-то слабость. Они тоже общались с ним в интернете... Я должна доказать ему свою силу, самостоятельно вычислив эти слабости...
Люди реагировали по-разному - солидный мужчина в хорошем зимнем пальто и дорогой меховой шапке задал встречный вопрос, после того, как ответил на несколько моих, тщательно выверенных в уме:
- ФСБ?
Он так и не понял ничего насчёт меня - на тот момент у меня ещё хватило благоразумия отойти, не продолжая свои расспросы.
Пожилой мужчина с острым, недобрым взглядом, успел сообщить весьма интригующие детали своей биографии - Куба, Африка, участие в спецоперациях. Потом замкнулся, изменился - я сказала насторожившие его, бредовые слова, выдала себя.
Точно так же - мальчик лет 14 - тонкий, глазастый, симпатичный - успел сообщить - куда и к кому он едет, что он серьёзно занимается танцами, прежде чем до него дошло, что со мной что-то не так.
Мальчик замолчал и только что не сбежал от меня, потому что его автобус должен был вот-вот подойти именно к этой платформе, где мы с ним стояли. Дальнейшие мои попытки продолжить разговор закончились провалом. Он не отреагировал на провокацию - я пропела строчку: - Мальчик-гей... (Нереально, чтобы сделала такое прежде).
Я была не в себе, не осознавая этого - самой себе представляясь суперженщиной, которая только и могла заинтересовать такого супермужчину, каким виделся мне мой любимый...
Хронический недостаток информации на протяжении долгого времени плюс такой же хронический недосып сделали своё дело - моя фантазия включилась на полную. Я придумала биографию моего любимого, его жену, маму, прочих родственников.
Придумала - по какой причине он так мучает меня, так издевается надо мной. Это всё ПРОВЕРКА, ошеломляющая, не имеющая аналогов - он очень непростой человек и он не может позволить простой женщине приблизиться к себе. Она должна пройти эту проверку, должна доказать СВОЮ особенность, свою силу..
Провокационное сообщение насчёт проверки было послано им буквально за пару дней, когда я приняла окончательное решение - ехать. Это было написано не им, а кем-то другим, более красноречивым, владеющим словом.
Мой нынешний объект не однажды поступал так - не находя своих слов, беззастенчиво пользовался чужими, сопровождая их краткими, но точными примечаниями.
Суть сообщения о проверке состояла в том, что состоятельный мужик прикидывался почти нищим задротом, не могущим платить за женщину в недорогом кафе, в кино, оплатить плохонькую съёмную квартиру.
Его слова-примечания гласили:
- Не поймите неправильно, я считаю, это слишком жестоко, но...
Проверка, проверка - это всё проверка...
Я уже странно толковала для себя многие обстоятельства, которых накопилось немало. Объявления по вокзальному радио; рекламные ролики с дурацкими слоганами на экране, висящем в зале ожидания; люди, чем-то привлекающие моё внимание - во всём пыталась найти собственный смысл - всё было частью грандиозной проверки, запущенной им, моим любимым.
Взбесил сломанный в руке сотовый телефон – руку с ним грубо вывернули, оставив синяк на тыльной стороне. Почему так сделали – понимаю сейчас, а тогда был просто шок.
Разгадка проста. Шофёр автобуса, пустивший меня, безбилетную пассажирку, испугался - я не захотела сесть на место, где стоял какой-то пакет - достала телефон, чтобы позвонить куда надо... хотела поступать максимально ПРАВИЛЬНО в тот момент...
Телефон он вырвал и сломал - экран треснул - это заметила после того, как покинула автобус, возмущённая до предела. Шок прошёл быстро, но захотелось найти виноватого.
Шофёр сделал вид, что видит меня впервые, когда подошла с претензиями - платить за телефон ему, конечно, не хотелось. Попытка добраться до вокзального начальства и что-то выяснить - не удалась - реакция была примерно как у виновника, оставившего меня без телефона.
Меня ввергли в шок, значит, и мне надо кого-то шокировать и я нашла где и как это сделать.
Мне удалось привлечь всеобщее внимание, пусть и не сразу - даже администратор, наконец, вышла и вроде бы извинялась передо мной. Но я уже натворила странного и администратор только тянула время до приезда милиции.
Вот он – заслуженный итог моей шоковой терапии.
Сначала ментовская машина. Там со мной пытается разговаривать кабановатый офицер, чтобы выяснить – кто я такая и почему так себя веду. Он изучает содержимое моей сумки, выслушивает мои, уже совсем безумные, слова, а затем лезет насиловать. Держит одной рукой обе моих, а другой пытается расстегнуть пояс моих брюк.
Не понимаю сама каким чудом выворачиваюсь, не даю надвинуть шапку на глаза – кабан явно боится моего взгляда. Поэтому, то и дело, ему приходится отпускать мои руки, чтобы вновь нахлобучить шапку мне на нос. Я тут же поднимаю шапку высоко (а лучше бы сбросить её к чёрту совсем!), да ещё всё время говорю и говорю. Откуда, из каких глубин сознания, возникают эти слова - то насмешливые, то страшные, то откровенно уголовные - слова, значение которых неведомо мне в обычном спокойном состоянии духа?
Кабан сильный и тяжёлый - я легче его раза в полтора. Ни за что бы не поверила что смогу с таким справиться, но придаёт силы самое неподдельное возмущение и даже бешенство от того, что он смеет так поступать со мной. Я всё время жду, когда кто-то нажмёт кнопку "стоп" и проверка, наконец, будет закончена...
"Кто ответит за базар? - страшным голосом рычу я. Угрожаю, глядя в глаза, налитые кровью: Ты сейчас ослепнешь, твой левый глаз лопнет!
Попутно выдаю историю, сочинённую при виде пары - бабушки с внучкой. Интеллигентного вида бабуля в тонких золотых очках кажется мне тайной развратительницей собственной внучки.
Не понравился мне её взгляд, не понравилась реакция на мои действия... Сексуальную подоплёку нахожу сейчас во всём.
Кабана пробивает – он оставляет очередную попытку завалить меня на заднее сидение, перестаёт выламывать мне руки, и сообщает со слезой в голосе некие пикантные обстоятельства своей личной жизни.
Прямо-таки поражаюсь и почти сочувствую, но смеюсь – спрашиваю его:
- Так ты настоящий козёл?
И он соглашается, опять нависает надо мной и блеет, приставив пальцы рожками к собственному лбу. Это смешно и страшно одновременно, но меня несёт и я не боюсь никого, ничего и всё ещё надеюсь, что и это какой-то фокус, какая-то проверка. Должна же она, наконец, закончиться – ни один джентльмен не позволит, чтобы с леди вытворяли такое, и уже зову этого проклятого джентльмена вслух и по имени. Зову и мужа - кто первый подоспеет на помощь... Они снова путаются в моём сознании - муж и незнакомец и Сети... Выкрикиваю фамилии обоих.
А мент, поняв, что действовать лучше как-то по-другому, открывает дверцу и подзывает к себе двоих, и теперь они втроём соображают, что же им делать со мной – и (чтобы не мешала думать) умело перегружают моё бренное тело с заднего сидения полицейского УАЗика в клеточку позади, откуда слышу, как они вслух думают, скрипят мозгами – куда им надо меня сдать, где меня возьмут. Оказывается, это не так-то просто – я иногородняя. А ещё – мои руки все в синяках и рукав в крови от сломанного этим кабаном ногтя – это ведь надо где-то фиксировать в каком-то протоколе.
Я рычу от негодования, призывая на помощь любого - неважно кто - мне это уже совсем не нравится - я хочу выбраться. Да как они смеют, как они только смеют так со мной?!
На секунду кажется, что в маленькое окошко в задней дверце ментовской машины вижу - муж, или кто-то похожий на него, стремительно проходит мимо, наклонившись вперёд, сквозь метель, застилающую видимость... Вижу только спину, капюшон на голове, руки в карманах...
Тут их осеняет, они звонят и через некоторое время появляются эти исключительно добрые и внимательные мужчины.
Раз они такие, то, пожалуйста, я тоже такая – отчего же не поговорить интеллигентно с интеллигентными людьми и не прокатиться с ними в новые интересные места?
Застывшая картинка - толпа вокруг двух машин - ментовской и специальной скорой. Из толпы выделяю одного: осклабившееся металлическими зубами худое лицо уборщика вокзала.
Моё пропетое:
- А дворник не спешит, а дворник понимает...
Глаза в глаза - кажется, - он точно знает, что со мной будет дальше, скорее всего, по личному опыту...
Мы уже на месте – задний двор казённого заведения, старинного и обшарпанного на вид, выкрашенного в традиционный для таких учреждений цвет. А меня всё несёт и всё ещё не страшно, а весело и интересно, и я говорю:
- Всегда мечтала побывать в таком заведении и узнать его изнутри – не каждому такой случай предоставляется.
Те, кто меня привёз, посмеиваются:
- Вот сейчас и узнаешь...
Приёмная – там сидит, томно развалившись в кресле, очень молодая особа, которую сразу называю кисанькой – сейчас всё время думаю вслух и выдаю мгновенную реакцию на всё. Особа несколько подтягивается.
Входит доктор, обещанный Элвис Пресли (по дороге в машине обещали красивого доктора – вылитого Пресли).
Вслух выражаю сомнение в его сходстве с Пресли – тип лица другой, следы юношеских прыщей на лице – разве что попытка изобразить из светлых волос похожую причёску и какой-то зализанный вид, а халат сзади грязный и мятый. Говорю это вслух, а ведь такое не говорят вслух люди, которые в своём уме.
Вообще, комментирую вслух всё, что попадается на глаза – цвет новогодних украшений, там и сям прилепленных на стенах (сегодня 30 декабря), говорю, что картина, висящая на стене, дерьмовая, и спрашиваю – чего это у них в кабинете стоит такой довоенный сейф, да ещё интересуюсь – когда и отчего он горел (снизу сбоку явные следы огня).
Каждый цвет для меня теперь - символ. Главные цвета - синий, красный и зелёный - остальные не в счёт. Красный - гнев, злость; синий - разум, спокойствие, а зелёный - надежда.
Я вела диалог со сверкающей новогодней гирляндой, занавешивающей окна вокзального киоска. Важным казался ритм, в котором перемигивались её огоньки. Ещё более важным казался цвет, бывший основным среди этого мерцания. Мне казалось, что так Он отвечает на мои вопросы, так Он реагирует на какие-то мои признания.
Теперь эти же цвета вижу здесь на стенах - пытаюсь разобраться, какой цвет перевешивает.
Всё, что вижу и слышу, кажется частью какой-то головоломки, кусочки которой надо сложить в одно целое. Внутреннее беспокойство всё сильнее - на ТАКУЮ проверку я никак не рассчитывала.
На несколько попыток рассказать про насилие, которое пытался учинить надо мной страж порядка, никто не обращает ни малейшего внимания. Сломанный телефон их тоже не интересует. Не интересует их и тот, с кем я разговаривала, из-за кого оказалась тут. Всё, что пытаюсь сказать от себя, игнорируется...
Никто не отвечает – слушают мои ответы и спрашивают ещё. Что-то неважное, как кажется мне. Спрашивают – понимаю ли, где нахожусь, какой у меня домашний адрес, не слышу ли каких-либо голосов. Потом интересуются ростом, весом, просят снять верхнюю одежду – отказываюсь снять одежду, говорю, что мне не жарко, а даже прохладно; приблизительно называю рост и вес. Ведут к весам, совмещённым с ростомером, и несколько удивляются точности моих ответов.
Далее наступает не смешное и неинтересное – приносят фланелевый халат с жёлто-коричневыми узорами и два коричневых кожаных больничных тапка разного размера и на одну ногу – предлагают в это облачиться. Комментирую расцветку халата и фасон тапочек, как и то, что они на одну ногу, и надевать это добровольно отказываюсь – леди дерьмо не носят. Меня уговаривают - это не дерьмо - халат вообще новый.
Ещё одна кисанька пытается припугнуть и что-то сделать силой, тыкая мне при этом.
- Нет, ты наденешь этот халат!
Парирую:
- Ко мне на Вы – я леди.
Но, уже понимая, что всё всерьёз и по-настоящему, и насилия не избежать, если не подчинюсь, снимаю верхнюю одежду сама, поднимаю руки в стороны и говорю – вам надо, вы и надевайте.
Тапочки на одну ногу надевать всё же отказываюсь – говорю – пойду босиком, невзирая на обещание выдать попозже нормальные. Отвечаю на это:
– Нет ничего более постоянного, чем прилипшее дерьмо.
Так и иду – не то, чтобы совсем босиком - в оставленных на мне колготках, довольно тёплых.
- Мне припомнят это потом, как одно из доказательств моего безумия...
Иду по коридорам, сопровождаемая небольшим конвоем, и продолжаю неудержимо всё читать и комментировать: надписи, запах в коридорах и безвкусность новогодних украшений. На этот момент не напрягает вопрос – почему никто не поинтересовался синяками у меня на руках и почему никто не спросил телефон хотя бы одного родственника.
Приводят в отделение, которое называется острым – это, конечно, узнаю потом. Но не просто в острое, а в изолятор в нём.
Чем и как я их так напугала, просто комментируя вслух то, что вижу, не могу понять – мне даже мерили давление – оно было нормальным - 120 на 80. А на их просьбы успокоиться, я отвечала:
- Я спокойна, как пульс покойника, разве вы не видите?
Изолятор – комнатушка, не такая маленькая – квадратов 16-18 в ней точно есть. У окна стоят две незаправленные кровати с матрацами, наваленными на них как попало. На каждой штуки по три-четыре.
Главная особенность – окно забито досками, они стоят под углом – окно на самом верху заколочено фанерой, а под ней к раме окна набиты эти доски. Снизу они крепятся к подоконнику, сильно выступающему.
Меня оставляют там. Хожу и, от нечего делать, по-прежнему продолжаю читать информацию – буквально любую.
Вижу пару схематических сердец, нацарапанных на досках, читаю цифры и разбираю знаки на старых чугунных батареях, цифры и штампы на казённых матрацах, отмечаю пятна на полу, похожие на неотмытую кровь. Всё по-прежнему кажется наполненным неким скрытым смыслом, даже руководством к действию.
Сердца, например - кажется, что именно мне предназначено их увидеть. Кто и когда их нацарапал? Кажется, всё это устроено чуть ли не в этот самый день и исключительно для меня. Смешит и потрясает одновременно масштаб этих приготовлений... Это всё из-за меня...
Весь мир сейчас, кажется, вертится вокруг меня - всё каким-то образом связано с тем, из-за кого я потеряла сон, разум и способность критически мыслить по отношению к субъекту, не любящему фото со взглядом в камеру.
Я верю в то, что это всё является частью игры в "сделай правильные выводы из знаков, которые я посылаю тебе - только тогда ты сможешь взглянуть в мои глаза"...
В двери небольшое окошко - время от времени к нему кто-то подходит. Я - очень интересная особь - тигра, запертая в клетке...
Всё ещё не страшно по-настоящему, нет пока ощущения безысходности... Вспоминаю слова того, кого считаю на данный момент своим любимым: Выход есть всегда.
Дверь отворяется, заходят две женщины. Одна по рангу и возрасту значительно старше другой. Эта, очень пожилая женщина с очень чёрными волосами, от белейшего халата которой исходит приятный запах, начинает уговаривать меня успокоиться и подписать бумажку на добровольное лечение в их больнице.
Бумажку – иначе не назовёшь – фитюлька размером примерно 7 на 10 сантиметров и полуслепой текст на ней – не поверите! – набран на пишущей машинке.
Вглядываюсь в смысл текста – первый абзац имеет какое-то его подобие (я, даю согласие на лечение, взятие анализов и т.д.) – второй – полнейшая абракадабра – даже падежи не согласованы. Спрашиваю – как и что они собираются лечить.
Старшая женщина мягко, переигрывая в добрую и не очень образованную бабушку с каким-то вОлжским акцентом, объясняет – надо взять анализы, прописать лекарства. Мне надо успокоиться и полечиться – иначе они всё равно возьмутся меня лечить, но через суд.
Суд, говорю, хорошо – пусть будет суд. А пока – уже вполне владею собой, вполне успокоилась, голосов никаких не слышала, просто переборщила малость в одном месте, потребовав предоставления некой услуги.
На полном серьёзе верю, что полностью овладела собой - совсем не хочется узнавать дальнейшие подробности об этом заведении и знакомиться с его обитателями. Я искренне хочу, чтобы меня просто ОТПУСТИЛИ.
Понимаю, что многое сделала не так и стараюсь говорить спокойно и как можно более убедительно, но прошу черноволосую не переигрывать в малообразованную и добрую деревенскую бабушку - я ведь вижу, что она интеллигентная пожилая дама. Передо мной можно не притворяться - потому что я могу прочитать практически любого человека.
Добрейшая бабушка, посмеявшись, превращается в ту самую, вполне образованную, интеллигентную пожилую даму без вОлжского акцента, но гнуть линию на добровольное подписание абракадабры продолжает, как и уверения в том, что надо успокоиться и полечиться, и обследоваться, и сдать все анализы.
Наконец, поняв, что меня ни в чём убедить не удастся, дамы удаляются.
Какое-то время я снова расхаживаю туда-сюда по палате, в мозгу бьётся вопрос: Что не так?!! Что я сделала не так? Почему он не появился на месте встречи? Чего он хочет?!!
И вдруг вспоминаю то, чем он живо интересовался, вгоняя меня в ступор - как может джентльмен писать женщине такое? Как он может об этом говорить с незнакомкой?
Теперь мне ясно - чтобы проверка закончилась и я смогла выйти из этой страшной комнаты мне нужно... Я не могу это толком продумать даже про себя - просто подхожу к окну, к доскам, которыми оно забито, и ложусь на них всем телом, раскинув руки в стороны.
Я лежу крестом, спиной ко всему миру, спиной к нему. Ведь он же здесь, ведь он же хочет этого... Мне больше нечего ему предложить, кроме своей беззащитной спины. Я лежу так несколько минут, глотая слёзы, шепчу ему: Вот я, вся твоя, делай, что хочешь...
Ничего не происходит - даже в таком состоянии понимаю - он не появится. Я сделала это зря, я должна сделать что-то совсем невероятное. Что-то понять такое, чему нет названия...
Тут приходят медсёстры - и начинается настоящий ужас.
Не сопротивляюсь, но привязывают к кровати, накидывают на лицо волосатую шерстяную коричневую тряпку и делают какое-то внутривенное вливание.
Становится противно, страшно и больно – связали как-то так, что становится всё больнее, хотя стараюсь не шевелиться, чтобы узлы не затягивались. Это, наконец, становится такой пыткой, эта всё усиливающаяся боль, что кричу и прошу сделать что-то, чтобы не было так больно. Приходят и что-то делают – немного поправляя и ослабляя эту сбрую, сразу уходя, а я чувствую, что в одном месте она не такая тугая и может как-то поддаться, если дотянусь до этого места.
Дотягиваюсь – зубами – раз за разом отрываю узенькие ленточки от старых колготок, которыми, оказывается, привязано левое плечо. Освободив левую руку, уже довольно легко освобождаюсь вся и начинаю искать его – выход.
В дверь он явно заказан – сразу заблужусь в коридорах, по которым меня сюда привели, к тому же коридоры поделены на закрытые сектора дверьми, открывающимися одним и тем же ключом – его у меня нет.
Можно попробовать окно – доски держатся с разной степенью укреплённости – некоторые на шурупах, другие на гвоздях. Нахожу две, которые сверху крепятся всего на одном-двух гвоздях – я с ними должна справиться и справляюсь – ночь, все спят, никто не мешает. Стараюсь не шуметь сильно.
Справляюсь и вижу – окно, грязное, с очень частыми переплётами и решёткой за ними. Понимаю – тут выхода нет, хотя, может, всё же попробовать – стекло в одном месте уже треснуто.
У меня есть цель - я никогда и никуда не опаздываю и всё ещё надеюсь попасть на одну очень важную встречу.
Как совладаю с рамой и решёткой? Как и куда пойду ночью босиком в этом халате? - не приходит в голову - привет от Ивана Бездомного.
Разбиваю одно стекло и, конечно, бужу персонал. Вбегают с хилой палкой и начинают загонять словно зверя. Опять немного смешно – у меня-то в руках доска, на конце которой торчит гвоздь – палочка ихняя против такого оружия слабовата.
Но не могу и не хочу ударить доской человека по живому. Только, может, палочку эту из рук всё-таки выбить.
Игра кончается тем, что прибегает тот самый ненастоящий Пресли и догадывается, как же со мной справиться, используя неприкреплённые к полу металлические кровати.
Котяра! – кричу ему, когда он ловко двигает ту кровать, где стою, сразу теряя равновесие.
Далее всё повторяется – связывание, внутривенный укол. Слышу:
- Уже три аминазина сделали.
С головой и правда большой непорядок – вспоминаю любимого – бывшего и нынешнего, вслух анализирую – как и почему из-за них могла оказаться в таком месте, вспоминая при этом особенно часто маму мужа, которая сама будучи ревнивым монстром, сделала такого же ревнивого монстра из своего сына.
Анализировать вслух удаётся плохо – во рту пустыня Сахара – слизистая пересохла вся – сплошные бугорки-трещинки и ни капли влаги. Наверное, внешне, при увеличении, это выглядит, как земля, потрескавшаяся от зноя - временами отваливаются кусочки. Трудно ворочать одеревеневшим высохшим языком. Но голос идёт откуда-то изнутри.
Из-за двери доносится звук работающего телевизора - идёт Дом-2. Взрываюсь:
- ПрОклятая страна, в которой такое возможно год за годом!
Опять сначала сонно, а потом больно и снова развязываюсь, находя слабое место на этот раз в районе правой ноги (никаких колготок на этот раз – связи крепкие – узел плоховатый).
Развязавшись, понимаю - так слаба физически, что ничего не могу и не хочу – Встречи, которую так ждала, не будет, мне уже не нужен никакой выход, я никуда и никогда не успела – мне надо, чтобы от меня отстали и перестали мучить и готова подчиниться – то есть ходить в этой одежде и делать, что скажут. Но всё же уверена – только не подписывать ту абракадабру.
Стою посреди помещения на подгибающихся дрожащих ногах – входят медсёстры, с опаской глядя на меня – даю понять – сдаюсь, их взяла.
Приводят в палату рядом с изолятором, в ней стоят 10 панцирных коек.
Утро, день, вечер? Сколько времени прошло с тех пор, как меня доставили сюда?.. Дают постель и делают ещё укол – какое-то время нахожусь в забытьи и толком ничего не помню.
В таком состоянии прохожу через "суд" - приводят в кабинет, где сидят три женщины, они задают несколько вопросов - даже не понимаю, что суд состоялся.
Первый обход – седой усатый доктор в очках, похожий на доброго тигра, спрашивает:
- Ну, что, Орлова? Куда ты рвалась – на какую встречу? Тут к тебе муж приезжал, ругался со мной.
Лепечу про такое чувство как любовь.
– И слушать не хочу, - говорит доктор и отходит к следующей пациентке.
У каждой он задерживается на несколько секунд. Запоминаю вопрос, адресованный соседке слева:
- Мысли всё беспокоят?
(Интересно, есть на свете хотя бы один человек, которого не беспокоят какие-нибудь мысли? Весь мир сюда - срочно! Аминазина всем с галоперидолом в придачу!!!)
Уже чётко осознаю, где оказалась, пытаясь пройти эту невозможную «проверку». Осознаю, до каких пределов урезана моя свобода, понимаю – общаться долгое время придётся с теми людьми, что рядом. Не считаю себя больной – у меня просто нервный срыв.
А вот эти люди – почему они здесь?
Первая, с кем знакомлюсь – соседка справа – молодая особа с красивым и очень спокойным лицом. Она сообщает, что скоро выписывается и, не ожидая вопроса, буднично поясняет, почему она тут. Суицидница – две внематочных беременности, всё женское удалено, рожать нечем, никаких надежд на ребёнка. Травилась афабазолом, а им, оказывается, отравиться нельзя.
Соседка даёт понять, что слышала моё сольное выступление в новогоднюю ночь – это было внушительно. Все, кто в этой палате, его слышали – ведь изолятор за стенкой. Мне стыдно.
Самой больной здесь кажется молодая женщина, на вид совсем девочка. Всего 24 года – послеродовой психоз. Среднего роста, темноволосая, стройная, со слегка широковатыми плечами. Волосы обычно собраны в хвост на затылке. Черты лица красивые, но мелковатые - тёмные блестящие глаза - только они говорят, что с ней что-то не так. Зеркало больной души...
Дома у неё трёхмесячная дочь. Вспоминая дочь, расплывается в улыбке и тут же впадает в панику. Ей кажется, что вокруг какие-то тёмные силы. В самые острые моменты пятится и падает. Иногда удаётся её подхватить – тогда чувствуешь тяжесть напряжённо-выпрямленного тела. Падает с деревянным стуком – падает часто.
Это происходит неожиданно: остановившийся взгляд, направленный внутрь себя, потом резкие шаги назад и - падение. Кажется, она должна сломать себе что-то, должны остаться синяки, но удивительно – это не причиняет ей видимого вреда.
Она не всегда понимает, где находится. Когда понимает, кричит:
- Я не сумасшедшая!
Пытаюсь разговаривать с ней – она ждёт, что муж придёт с большим букетом красных роз. Мне кажется – этот букет был бы хорошим лекарством – лучшим, чем те, что она получает сейчас. Ночью эта девочка будит меня, ища защиты – ночь – самое страшное время для неё. Иногда просто кричит – кажется, что ей тут только хуже, хуже день ото дня. Да так оно и есть - спустя несколько дней её помещают в изолятор, она выглядывает в маленькое квадратное окошечко в его двери, взгляд непонимающий, словно смотрит больной зверёк, а не человек.
Для меня первые несколько дней проходят в тумане: инъекции, системы, всё время хочется спать – я не высыпалась последнее время, долго не высыпалась. Встреча, которую ждала, должна была стать, по моему убеждению, лекарством от бессонницы. Звонила сестре за полмесяца до своего отъезда в неизвестность:
- Я не сплю, давно не сплю, не получается спать. Мне нужно с ним увидеться, чтобы вернуть сон...
Сейчас всё время в полусонном трансе, но - днём спать не получается, а ночью - не дают.
Меня, то будит девочка с послеродовым психозом, то новая больная - женщина в возрасте - трясёт, сонную, за плечо и спрашивает сигаретку. Не курю, поэтому особенно злюсь - это происходит ночь за ночью - насильное пробуждение - не хотят униматься шайтаны девочки, никак не может запомнить, что не курю, новая пациентка.
Эта женщина бродит по палате ночами, совсем не засыпая - шуршит пакетами, что-то непрерывно в них разыскивая. При поступлении у неё были сигареты и конфеты, но всё это она легко и быстро раздала хитрым стрелкам-малолеткам и теперь мучается без курева и сладенького и мучает всех, кто не может заснуть из-за её ночных брождений.
Муж первый раз приходит ко мне – смутно вспоминаю это событие. Приходит во время обеда - выхожу с тарелкой и пытаюсь накормить его какой-то больничной едой. Делаю это как бы во сне, вялая и заторможенная. Сама себе кажусь слабой и жалкой. Он и жалеет, смотрит сочувственно, невзирая на причину моего попадания в это место. Он приехал сюда из города, где мы живём. Приехал ещё в тот день, когда я оказалась здесь, но врачи его не пустили, считая эту встречу невозможной в моём состоянии.
Волосатая тряпка, связывание и инъекции, конечно, лучшее лекарство.
Лепечу ему:
- Я была на кресте... я была на кресте...
Кажется, что он знает, что я совершила что-то невозможное, пусть и не понимает, о каком кресте идёт речь. Гладит меня по спине, по голове, как маленькую.
А я, о проклятье, я думаю в это самое время всё о том же: что же я сделала не так?
Муж уехал и приехал вновь – теперь конец каждой недели наполнен для меня смыслом. Привозит новый сотовый телефон, взамен разбитого на вокзале – теперь можно разговаривать днём в течение часа – гуманная всё-таки больничка.
В один из следующих визитов муж привозит второй телефон, нелегальный.
Чувствую вину перед ним, но не перестаю думать о том, другом. Мы так и не встретились - снова и снова всплывают в памяти слова, сказанные этим другим - не может быть, чтобы их сказал плохой человек. Вновь и вновь прокручиваю в голове обстоятельства невстречи. От уколов хочется спать, но они не могут заставить перестать думать и вспоминать.
Начинаю постигать жизнь острого отделения – так называется это место. Кроме изолятора и палаты, где лежу, здесь ещё три палаты и туалет. Небольшой коридор буквой Г. В короткой части этой буквы всего три двери - в палату, где я лежу сейчас и в изолятор, куда меня поместили в первые сутки, а ещё одна, угловая дверь ведёт в столовую - нас там кормят.
В длинной части буквы Г дверей побольше - но, с одной стороны только одна дверь в палату (самую маленькую) - она расположена рядом с дверью в столовую - далее, с этой стороны коридора идёт служебное помещение - вроде бы кухня, но занята она холодильником и ещё там можно выпросить кипяток - утром туда стоит очередь.
В холодильник можно положить скоропортящиеся продукты из передач. На небольшом прилавке иногда появляется варёная свёкла - это слегка помогает бороться с проблемой, которая есть у многих из-за приёма таблеток.
Далее, до самого входа в эту часть отделение, идёт ряд окон - из окон видно немногое - в основном само здание, в котором мы находимся, старые деревья и кусочек претензии на архитектурное излишество - нечто вроде фонтанчика в стиле рококо.
На другой стороне коридора ещё две двери в палаты - самые вместительные, и дверь в туалет.
По коридору расстилается сизый дым – идёт из туалета. Курят практически все, курят, хотя кое-где на стенах висят надписи крупным шрифтом КУРЕНИЕ В МЕДИЦИНСКИХ УЧРЕЖДЕНИЯХ ЗАПРЕЩЕНО! Но висит ещё мелким – расписание часов курения – курить можно только в остром отделении и только в туалете. На часы курения никто не обращает внимания – курят все, когда захотят и когда есть что курить, но место для курения действительно одно – туалет в остром.
Туалет представляет из себя небольшое глухое помещение со входной дверью с левого угла, раковиной в правом углу, двумя разнокалиберными унитазами, находящимися вблизи стены, на которой висит раковина и скамейкой напротив унитазов - на ней обычно сидят курильщицы.
Часто они располагаются и на унитазах - помещение маленькое, а курят почти поголовно все - чувствую себя настоящей белой вороной в этом смысле. Немногие курят своё – много стрелков и тех, кто выпрашивает оставить чинарик.
Некоторые женщины зарабатывают на курево сами. Догадываюсь об этом, когда хожу по коридору туда-обратно и вижу, как берётся мыть пол боевая на вид бабушка в тельняшке. Немного стыдно – почему моет она, а не я, скажем, или санитарка. Бабушка домывает и стоит в ожидающей позе у двери в соседний коридор.
Замечаю, заходит санитарка и суёт ей примерно сигареты 4 – то есть это всё по-честному – помыла, чтобы курить своё, заработанное, не выпрошенное. Уважаю и не собираюсь унижать такую бабушку жалостью – предлагать помыть пол за неё. Мне это ни к чему – я не курю.
Позже слышу, как 15-летняя пациентка договаривается с санитаркой – помыть палату за одну сигарету. Санитарка идёт навстречу и девочка радостно берётся за швабру. Девочка из сильных и очень живая – такая живая в этом тихом аду.
Блондинка маленького роста - ходит в смешных футболках (прошу её дать почитать надписи на груди и спине), часто поёт хулиганские матерные песенки и её почему-то не могут затормозить те средства, которые тут получают все.
Девочка надеется на скорую выписку. Гаснет как-то на один день после телефонного разговора с мамой – та отказалась забрать её домой на девочкин день рождения и девочка послала маму на...
Узнаю это, потому что рисую портрет по её просьбе – болтаю с ней, пока рисую и узнаю кое-что про личную жизнь. Младшая дочь, слишком живая, очень балованная вначале, вошла в возраст, когда все девочки немного ведьмочки и мама не смогла с ней справиться. Говорю, что, видимо, мама сама была такой, как она, в её возрасте и поэтому им так трудно договориться. Внутри всё же не понимаю – что должна сделать девочка, чтобы родная мама согласилась на то, чтобы дочь была в таком месте.
Девочка, получив, хотя и не похожий, на мой взгляд, портрет, говорит, что он красивый и потом часто вешается на шею и пытается сказать что-то приятное. В день рождения она снова весела, слегка накрашена и так же кидается мне на шею.
Не курю, поэтому основное занятие, которому предаются почти все, для меня не представляет интереса. А заняться чем-то уже хочется – особенно скучаю по тому делу, которое давно стало для меня смыслом жизни. Дома занимаюсь им не менее восьми часов в день.
А здесь нельзя. Можно читать, можно решать кроссворды, можно рисовать. Можно ходить по коридору, можно лежать на кровати или сидеть на ней. Можно посмотреть телевизор.
Но мне не хочется смотреть телевизор - выбор программ большинством весьма специфический. Я не могу без конца сидеть на этой кровати с провисающей сеткой – лежать на ней – сущая пытка. Я отвыкла от подобных кроватей – такие были в моей юности – в общаге. Хорошо быть молодым – просто лучше не бывает…
Общага – она вспомнилась здесь. Со смехом говорю, что вернулась как бы на 30 лет назад – у соседей орёт музыка, ты пытаешься спать, а в комнате кто-то учит к завтрашнему экзамену и поэтому горит свет.
Свет допоздна горит в палате, а вечерком особенно чётко слышен телевизор, стоящий прямо за стеной рядом с входной дверью.
Время измеряется завтраками, обедами и ужинами плюс время выдачи таблеток и уколов. Для местных, к кому часто приходят - это ещё и часы свиданий. Таких не так уж мало, но и не много.
За таблетками выстраиваются очереди - в остром медсестра с тележкой стоит, перекрывая вход в отделение, а в тихом тележка ставится просто в коротком коридорчике, куда выходят двери палат.
Мне не дают таблетки - ставят уколы и первые десять дней делают системы.
Даже установка системы кажется развлечением - для этого надо выйти из острого в большой коридор и отлежать в подобии палаты без одной стены. Пока средство из бутылки мерно капает, перетекая в мою кровь, лежу и наблюдаю за коридором - мимо могут проходить совершенно разные люди.
По большому коридору курсируют из одного отделения в другое - иногда провозят кого-то на каталке, дважды проводят группку детей. Их человек 6-7 - мальчики и девочки разного роста, одетые в больничную серость. Они до ужаса напоминают детей, которых обычно показывают в фильмах про войну, когда надо впечатлить зрителя видом детей в концлагере.
Что здесь делают дети?
За едой ходит группа больных – её приносят в вёдрах и в больших алюминиевых баках.
Ходить за едой - особая привилегия, как и выходить на улицу для того, чтобы почистить снег. Баки тяжёлые, работа неженская, но это дело, занятие, имеющее смысл. Во время походов на кухню больные встречаются с пациентами других отделений, даже завязываются романы.
Мне нельзя на улицу - чтобы заслужить такое высокое доверие, я ещё слишком мало нахожусь здесь – нельзя чистить снег, нельзя за едой. Но надо что-то делать. Узнаю, что здесь есть что-то вроде библиотеки – старый шкаф, набитый разнообразной литературой. С трудом нахожу в нём что-то, пригодное для чтения. Многое уже читала, что-то меня просто не интересует.
Оказывается, здесь есть гимнастика – как только узнаю об этом – начинаю ходить на занятия. Из всего отделения туда ходят человек 15. Надо идти по длинным извилистым коридорам - всё-таки какая-то иллюзия свободы, пусть нас и сопровождает медсестра. Кое-где в коридорах сидят и стоят люди - они явно пришли с воли, ждут приёма. Кажется, что они провожают взглядами каждую из нас.
Наконец, достигаем цели - помещение спортзала. Здесь стоят тренажёры, сосредоточенные у задней стены, есть шведская стенка. Помещение приличного размера - мы свободно размещаемся, каждая на отдельном коврике, взяв по гимнастической палке, из тех, что лежат в углу у дальней стены от входа.
На целых 45 минут выключаемся из больничной жизни – светлая улыбчивая женщина включает музыку и занятие начинается. С чувством приятной усталости возвращается назад в отделение.
Но этого так мало, чтобы чувствовать себя полноценным человеком. Я теперь недочеловек – я сделала со своей жизнью страшное.
И только муж помогает ощутить- я нужна, я важна для него. Мы можем перезваниваться.
Посмотрев на соседок, соблазняюсь кроссвордами – кажется, это занятие не хуже других. В следующий приезд муж привозит журнал с кроссвордами и простой карандаш.
Поубивав таким образом немного времени, понимаю, что с головой что-то не так – в вечно сонном состоянии трудно сосредоточиться надолго на чём-либо, к тому же – решать кроссворды никогда не было моим особым увлечением.
Зато, разговорившись с молоденькой красавицей – из тех, что ходят за едой, делаю ей комплимент - она такая красивая, что хочется нарисовать. Та сразу поддерживает эту идею и даже находит бумагу для рисования.
Немного боюсь приступать к этому занятию – когда-то оно у меня получалось. В институте работала в факультетской газете и однажды мой карандашный рисунок даже украли, вырезали из газеты. Коллеги завидовали – вот это популярность.
Это было так давно – то, чем занимаюсь сейчас, конечно, сродни рисованию, но совсем другая техника – карандаш в руках не держала много лет. Неожиданно красавица получается быстро и на удивление похожей – черты её очень яркие и характерные – восточно-цыганская красота.
Ко мне образуется очередь из желающих нарисоваться. Но в остром отделении успеваю нарисовать ещё только один портрет, непохожий – блондинистой хулиганки 15-летки.
Кроме журналов с кроссвордами, прошу привезти фото своих работ и визитку - кажется, что-то этим смогу доказать моему доктору.
Показываю завотделения Архипычу фото, говорю, что псих, способный на социально опасный, неадекватный поступок, не мог бы терпеливо и скрупулёзно исполнять такую работу месяц за месяцем
(моё выступление на вокзале и в изоляторе уже существует как бы само по себе, отдельно от меня - помню всё, за многое мне стыдно, хотя кое-чем всё-таки горжусь. И я не могу понять уймы вещей - мне всё кажется, что мой любимый из интернета имеет некое отношение ко многому, что произошло со мной - как это возможно? - об этом тоже думаю постоянно.)
Архипыч жмёт мне руку. Одно моё произведение ему нравится больше других. Суёт в карман визитку – после чего явно выделяет из массы.
Черноволосая бабушка Маркеловна добреет и обещает перевести в тихое, когда, наконец, жалуюсь, что ночью плохо сплю – очень мешают крики девочки, которую они лечат тут и лечат, в конце концов, долечив до реанимации. И не только обещает, но и переводит примерно на второй день после обещания.
В тихом – снова знакомлюсь с соседками – палата чуть поменьше – тут не десять, а девять коек. Снова поражаюсь тому, что здесь держат нормальных с виду людей.
Вот эта женщина – попала сюда четыре месяца назад. Что-то случилось с ней, после того как пришла домой и увидела ограбленную квартиру. Когда вспоминает про это, голос её становится беззащитным и растерянным – а так – нормальный человек с неплохим чувством юмора.
Она называет себя дембелем - ждёт скорой выписки - тоже ходит на гимнастику, но упражнения делает как-то лениво - говорит: Попробуйте четыре месяца повторять одно и то же, одно и то же.
Несмотря на гимнастику, за это время у неё отрос приличный животик - похоже на беременность в середине срока, а из груди начало выделяться молоко - так действуют лекарства, что она получает тут.
Лекарства, которые день за днём поступают и в мою кровь...
Пугает этот срок – четыре месяца – сама здесь всего две недели. Всего, но, кажется, что это было так давно – невозможно долго тянутся дни, занятые, в основном, хождением по коридорам. Хочется вдохнуть свежего морозного воздуха – такое простое и неосуществимое здесь желание.
Тихое оправдывает своё название - ни днём, ни ночью тут никто не кричит. Практически со всеми можно говорить. Но всё же не понимаю бурной радости одной достаточно молодой особы при своём заселении в палату. Та не просто радуется - требует от меня столь же яркого проявления чувств. Глаза её блестят с чертовинкой. Её вот-вот должны выписать.
Она из тех, кто ходит на гимнастику, во время упражнений всё время пытается что-то комментировать,- полное впечатление, что считает - все вокруг должны очень внимательно относиться именно к ней.
Я, со своей стороны, этот этап уже миновала и привлекать излишнего внимания совсем не собираюсь...
Понимаю, что перспективы насчёт выхода отсюда ничуть не более ясные, чем во время пребывания в остром. Знаю уже - лежат в этом заведении месяцами... Не могу понять, как, по каким признакам, доктора определяют, кому не нужно больше находиться в этих стенах.
Эта молодая особа, выписывающаяся на днях, кажется гораздо более странной, чем многие вокруг...
Нелегальный телефон нельзя скрыть в палате - его приходится заряжать. А она постоянно просит его, чтобы поговорить с родственниками - говорит одно и то же раз за разом, каждый раз обещая, что не будет долго говорить, и утверждая, что именно сейчас ей непременно нужно сказать что-то очень важное.
- На какой машине вы за мной приедете? Приезжайте на джипе, - это и есть то важное, ради чего она и выпрашивает телефон в третий и последний раз.
На четвёртый говорю твёрдое "нет" в ответ на её просьбу. Муж и так платит почти исключительно за чужие разговоры - сама я мало пользуюсь нелегальным телефоном, в основном в конце недели, перед его визитом. В коридоре не поговоришь, а в палате разговор слышат многие.
В тихом есть палаты-люкс - на 3-4 человека. В одну из них быстро переводят из острого женщину, жену относительно большого начальника. Сначала считаю её дворником - у неё болит поясница, из-за того что часто приходилось убирать снег у дома - делаю массаж, как умею. Дом оказывается собственным коттеджем.
"Отдыхает" тут в третий раз. Не понимаю, из-за чего именно она попала в больничку - рассуждает здраво, разве что с пылом говорит о своих взаимоотношениях с мужем. Ясно одно - у них большие проблемы - демонстрирует страшный шрам на руке - он классически, как в плохом сериале, толкнул её на стеклянный столик.
На свидании вижу её мужа - завидев жену, тот расплывается в улыбке, которая кажется мне фальшивой, и начинает бодреньким голосом говорить, как же она хорошо выглядит. Просто шерочка с машерочкой. Конечно, ведь муж пришёл не один, а с их сыном.
Выписка, выписка – все разговоры у тех, кто может и хочет разговаривать, об этом. У каждого своя беда.
Поражает – как много молодых девочек – лет двадцати и слегка старше. Обычных девочек - молодых, красивых - встретишь такую на улицу и ни за что не скажешь, что она может быть пациенткой этого заведения...
Разговариваюсь с одной из них - оказывается, ей 27 (на вид лет на 5 меньше)- депрессия, депрессия из-за того, что не получается родить ребёнка. На её счету несколько выкидышей и мертворождённый ребёнок. Тоже тут не в первый раз.
Кажется невероятным такое - подвергнуть себя добровольному заточению в больнице подобного профиля, теряя время - здесь точно никого не родишь. К тому же - приём этих лекарств наверняка не способствует появлению на свет здорового малыша. Не удерживаюсь и говорю ей об этом - она соглашается со мной. Не понимаю врачей, которые её лечат.
Убейте меня - не пойму - лечить депрессию, вызванную невозможностью родить ребёнка...- замкнутый круг... Может надо совсем к другому врачу - к гинекологу, например? Надо к морю, вместе с мужем, да как можно на более долгий срок?.. Оно успокоит, даст то, чего не хватает в её организме - вся жизнь вышла из моря...
Утром и вечером приходят посетители – к кому-то часто, почти каждый день, а кто-то молча сидит у окна, вглядываясь в заснеженные деревья за ним - к ней никто не придёт ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра... даже через месяц-два-три. Оказывается, можно забыть человека как ненужную вещь где-то на антресолях.
А у кого-то нет сил сидеть у окна - проводит всё время в этом пыточном устройстве - койке образца хрен знает каких далёких годов.
Муж приезжает ко мне раз в неделю. Понимаю – чаще невозможно – он каждый раз преодолевает длинный путь – не меньше трёх часов в одну сторону. Шесть-восемь часов езды, чтобы полтора часа посидеть, держась за руки. Всё понимаю, но не могу забыть – почему я здесь. Постоянно вспоминаю милицейский уазик и того кабана – синяки не сходят долго. Смеюсь – за хулиганство могла бы уже отсидеть, а тут – неизвестность впереди.
Мысли о третьем лишнем никуда не уходят – не договорила с ним, так и не смогла встретиться с ним - что-то сделала не так. Напрасно перед самой встречей сообщила, что знаю теперь, кто изображён на этом фото...
Вспоминаю его реакцию на это заявление - стал врать, что работает охранником и просто поспорил на меня. Охранник, который сидит на работе часов с восьми утра до пяти вечера... Охранник с такими начальственными привычками... Довольно интеллектуальный охранник... Разве что путает -ться и -тся.
Обнаруживаю в телефоне два входящих с незнакомого номера – кажется - это звонил он. Перезваниваю, но ничего выяснить не удаётся - приятный на мой слух мужской голос кажется каким-то растерянным, отказывается от звонка, потом вспоминает,- якобы он хотел по этому телефону найти некоего Юрия Ивановича. (У меня есть дальний, не кровный родственник с таким именем - очень уважаемый мной человек - снова есть над чем подумать...)
Этот номер у меня уже не первый год и таких ошибок никто не делал прежде...
Почему визиты мужа не могут перевесить этих двух входящих? Вопрос, на который у меня нет ответа.
Очень хочу выписаться – устала от безделия, надоела больничная еда, неудобные кровати, стоящие вплотную по две вместе, тяготит тесное соседство с людьми, со многими из которых не получается диалога.
Мучает ощущение грязноватости – мыться негде – только раз в десять дней водят в баню. В туалете тихого есть что-то вроде то ли большой раковины, то ли очень маленькой ванны – странное сооружение на высоких ножках. Я никогда не была в общественной бане – разве что в очень раннем детстве вместе с бабушкой – не привыкла мыться публично – стараюсь уловить момент, когда в туалете нет никого.
В остром даже такого подобия ванны нет – только раковина. Из крана там течёт только холодная вода.
В большом коридоре есть помещение с ванной, но оно постоянно закрыто - наличие его никак не афишируется - узнаю про него незадолго до выписки. Санитарка говорит, что там слишком холодно, чтобы мыться... Получается, настоящая сказка - описание такого заведения У Булгакова...
Тихое отчаяние... – оно почти овладевает мной – не чувствую себя больной, вернее, больна тем, что не поддаётся лечению уколами и системами – от любви таблеток нет.
Уверена – то, что со мной случилось – это она и есть - непонятная, ненужная, поздняя. Из-за этого можно натворить что угодно и я натворила – оказалась здесь.
Теперь не могу считаться полноценным человеком... – то, как с нами разговаривают врачи, медсёстры, санитарки – чем ниже должность, тем больше чувство превосходства.
Санитарке может не понравиться, если просто проходишь мимо – она бы предпочла, чтобы все сидели в палатах и не высовывались. Пытаюсь стать невидимкой, когда прохожу мимо особо нервной из них. Тем не менее, получаю замечание - у неё, оказывается, болит голова, а я тут мелькаю...
Стараюсь не подавать виду, пытаюсь выговорить себе возможность работать – муж привозит начатую работу, но её не дают мне в руки, поскольку делаю это с помощью запретного здесь инструмента.
Остаётся одно – гулять по длинному коридору – 50 шагов в одну сторону. Гулять и думать над тем, как же выбраться отсюда, что нужно сказать доктору при обходе, что послужит доказательством моей нормальности, способности жить в открытом мире. Мире, в котором прожила уже так много лет - теперь он сузился до этих 50 шагов.
Хожу по длинному коридору - это своеобразная разделительная полоса между тихим и острым. Двери, которые открываются одним и тем же ключом, находятся напротив друг друга недалеко от большого окна. В плане это представляет крест – длинный коридор-разделительная полоса и более короткие коридоры острого тихого, расположенные точно друг напротив друга.
Дверь в разделительный коридор, ведущая в острое отделение, всегда закрыта и часто около неё кто-то стоит, ожидая, пока пустят покурить. Дверь в тихое не закрывается никогда и больные из тихого могут относительно свободно гулять по этой разделительной полосе, если не слишком рано или слишком поздно – нельзя мешать спать дежурным врачам, медсёстрам и санитаркам.
По одной стороне длинного коридора, выстеленного ковровой дорожкой, находятся кабинеты врачей и процедурные, в том числе и кабинет старшей медсестры, к нему около трёх дня скапливается приличная очередь – выдают сотовые, чтобы говорить с родственниками. В это время по всему коридору кучкуются возле розеток группки больных – по сотовому говорят, одновременно заряжая его.
По другую сторону этого коридора между довольно красивых колонн расположены ниши – в одной из них стоят кровати – туда кладут на время установки системы. На одной из этих кроватей много мягких игрушек, а на тумбочке возле стоят искусственные цветы и какие-то картинки.
Тут живёт бывшая пациентка этого отделения, у неё нет семьи. Работает здесь кем-то вроде кастелянши, за что ей и предоставляется такой кров. Каждое утро эта личность начинает с боевой раскраски лица – по отделению ходит с ярко накрашенными глазами, щеками и губами, часто переодеваясь при этом. Иногда ходит за едой вместе с пациентами отделения, но чаще проходит, бережно неся на вытянутых руках идеально отглаженные халаты.
Личной жизни у неё, судя по всему, никакой, но красивой быть очень хочется. На вид ей лет 35, она выше среднего роста, плотного сложения - задастая, с полными крепкими ногами, широкоскулая, с плосковатым лицом. Не красавица, но любитель может найтись - только где и как ей найти хоть какого-то любителя?
В другой нише висят неплохие фото на стенах, пара копий картин Рериха, полузакрытых жуткими искусственными растениями, на полу мягкий настил – по нему приятно пройтись босиком, без тапочек – обнаруживаю это как-то вечером. Там обычно собираются молодые девочки и в темноте выхаживают под музыку, пытаясь танцевать – услышав как-то знакомую мелодию, и я захожу в этот круг.
А в третьей нише, в левом углу у входа, находится та самая неконтролируемая библиотека в виде небольшого старого шкафа.
Подбор литературы весьма разнообразный - некоторым экземплярам никак не меньше 50-60 лет - с каким удовольствием я бы покопалась в этом прежде! Я и копаюсь иногда, нахожу что-то, что отвлекает меня на несколько часов от хождения по коридору. Но теперь книги не представляют для меня сколько-либо значительного интереса - я сосредоточена на одном - что сделала неправильно? когда всё пошло не так?
Справа, напротив шкафа, стоит пианино.
Слышу трижды, как на этом пианино исполняют "К Элизе". Исполнительниц двое и происходит это в разное время – одно исполнение очень энергичное и жизнеутверждающее, а второе – мягкое и элегичное – исполнительницы - молодые девушки, не достигшие 30, красивые, интеллигентные на вид. Два раза это спонтанное выступление, нечаянно подслушанное мной, а третий – исполняет по моей просьбе моя молодая почти подружка, которую я попросила сделать это, когда она сказала, что её выпишут в конце недели.
В этом коридоре уже знакомо всё - знаю, где находятся скрипучие паркетины, а где они уже вывалились из гнезда. Знаю очерёдность прихода на работу врачей и медсестёр. Знаю привычки санитарок, которые часто сидят на диванчике около небольшой ниши возле окна - там у них гардероб - там они пьют чай время от времени.
50 шагов туда, 50 - обратно - перед глазами уже не коридор - перед глазами вновь и вновь проходит прожитая жизнь, которую я швырнула под ноги виртуальному любимому. Которому сказала: Я Вас люблю, но не знаю как.
Которому долго пыталась доказать - можно просто по-человечески разговаривать, будучи при этом людьми разного пола.
"Разделились беспощадно мы на женщин и мужчин"...
Мне и сейчас хочется говорить с ним, хочется спорить с ним, хочется убедить его в чём-то...
Приехала в этот город с надеждой понять - что же это такое случилось со мной - нужен ли мне этот человек рядом, нужна ли я ему.
Даже не так - вернуть себе способность спать, перестать мучиться над теми шарадами, которыми представляются мне почти все его сообщения... Вновь и вновь перед глазами портрет этого человека, вновь и вновь в голове прокручиваются написанные им строчки. Вновь и вновь - а что было бы, если...
Хожу и хожу, думаю и думаю.
Во мне зреет целая теория - в каждом живёт две сущности - мужская и женская часть. Только у одних людей очень сильно выражена мужская сущность, а у других - женская.
Условно делю людей на несколько типов: Настоящая женщина, Настоящий мужчина, Мальчик в девочке, Девочка в мальчике.
Я - мальчик в девочке, мой любимый - нежная девочка, заключённая в мужском теле. Мой муж - настоящий мужчина, которого его мать всю жизнь старалась превратить в слабую женщину. Он, наконец, стал избавляться от её влияния и поэтому у нас с ним всё пошло наперекосяк... не должен мальчик с мальчиком...
Так увлекаюсь этой теорией - это объясняет тот самый Плюс и Минус - причину притяжения к одним людям и физического отвращения по отношению к другим. Это объясняет гомосексуализм...
Задаю вопросы сама себе и сама же на них отвечаю - очень убедительно, как мне кажется.
Ещё: терзаюсь беспрестанно виной - перед мужем; перед детьми, особенно старшей дочерью; перед своими кошками, одну из которых пришлось не так давно усыпить в её 20 лет - держала её на руках, пока она засыпала - большое потрясение; перед своей единственной собакой, выпрошенной перед восьмым классом у мамы, - настоящей овчаркой, оставленной мною дома, когда поехала поступать - так больше и не завела собаки из-за этого чувства вины. Теперь завела бы не овчарку - золотистого ретривера, улыбчивую псину с добродушным характером, да уже не могу отвечать не только за другое живое существо, но и за саму себя...
Терзает вина даже перед ним - тем, из-за кого я здесь. Вспоминаю, как он назвал себя моей жертвой - дескать, я только и делаю, что ищу себе очередную жертву в сети.
В то же время сама ощущаю себя его жертвой, жертвой психологического насилия. Неправильно понятой. И терзаюсь виной, за то что не смогла найти слов, чтобы он понял - так нельзя.
Нельзя быть таким трусом, надо уметь отвечать за свои слова, уметь ответить или уметь уйти вовремя.
Но сама же вновь и вновь ищу ему оправдание и нахожу, умудряюсь выкрутить любые его слова таким образом, что он исключительное существо, имеющее право, а мне надо ещё доказать, что у меня есть точно те же права.
Проигрываю в уме заново ситуации - то из далёкого детства, то из ранней юности, то совсем недавние события.
Архипыч, проходя мимо в очередной раз, спрашивает: Неусидчивость? Отвечаю: А какое занятие Вы можете предложить здесь? Ему нечего сказать. А мне надо двигаться, заменяя чем-то привычные ежедневные прогулки, которые совершала на воле.
Двигаться, чтобы устать и забыться сном.
Про неусидчивость пока совсем не знаю - один из эффектов от этих лекарств, когда пребывание на месте становится физической пыткой.
Спать в тихом, несмотря на выхоженные за день километры, тоже удаётся совсем недолго. Засыпаю примерно через час после укола на ночь – в 3 часа ночи(утра?) его действие проходит, лежу и думаю до 6 утра, а потом снова принимаюсь мерить коридор шагами.
Ко мне присоединяется моя соседка. Та, по её словам, тут не по профилю – она эпилептичка и поэтому довольно жизнерадостная личность – всё время рассказывает о своём сыне, который только что из армии, и о своём большом хозяйстве, беспокоясь, как сын с ним справляется – ведь там даже корову надо доить.
Меня она, видимо, воспринимает как вполне адекватную личность - своим пунктиком о мальчиках в девочке и наоборот, я с ней, да и ни с кем другим, не делюсь.
Смеясь, рассказывает про то, как её утешал лечащий врач, по поводу того, что с эпилепсией ей приходится лежать в больнице подобного профиля. Сказал буквально следующее:
- Ты думаешь, что в больнице одни дураки лежат? Да на воле их гораздо больше...
Ей пришлось побыть сначала в другом отделении - ничего внятного про него не может рассказать, но видно по ней, что очень рада переводу. Неужели где-то ещё хуже? - думаю я. Сравнивать пока не с чем.
Мне очень повезло – отлёживаю всего 26 дней. Меньше нельзя - Архипыч всё время говорит про сроки, которые установлены свыше. Просьбы мужа и, наверное, моё поведение берут своё.
Добрая бабушка Маркеловна говорит мне - До свидания! Я-то предпочла сказать - Прощайте!
После выписки недосчитываюсь перчаток. Медсестра, из нервных, возмущается на мой вопрос о них: - Да у нас тут даже деньги не пропадают! Даже доллары!
Я недосчитываюсь и ещё кое-каких мелких вещичек, которые точно были в сумке - купила их незадолго до несостоявшейся встречи, но спорить, просить, доказывать - не хочется.
Скорей, скорей отсюда.
Заезжаем по дороге в торговый центр на окраине города - купить новые перчатки и пообедать перед неблизкой дорогой домой.
Я, заторможенная, - не сразу отвечаю на самые простые вопросы мужа, реагирую через несколько секунд на любое его слово.
В торговом центре взгляд привлекают только мужские ботинки в аквариуме:
- Давай купим тебе такие?
Муж отказывается - лишних денег нет.
Выезжаем на трассу и тут меня прорывает. Со всей силы ударяю саму себя по коленям и спрашиваю во весь голос: - Как ты мог подумать, что я - б....?