Глава 6. Непечатное и ненапечатанное.
- Можно просто сдохнуть от этого идиотизма! – я давно не видел Нюму в таком агрессивном состоянии.
Он оторвал голову от подушки и, кряхтя, спустил ноги с дивана, отчаянно бросив на журнальный столик книгу Стивена Кинга «Противостояние».
- Мало того, что этот роман, считающийся одним из лучших его произведений – полнейшая чушь и бред, ты посмотри на этот стиль, на этот текст, на эти диалоги! Ближе к середине книги излюбленные американские и ненавистные мною словечки повторяются здесь с такой тошнотворной регулярностью, что хочется запустить этим томом писателю в голову! Помнишь, как в анекдоте: «Редактор спрашивает автора:
- Вы кому-нибудь уже предлагали свою рукопись?
- Нет.
- Тогда откуда у вас такой фингал под глазом?»
- Хочешь, я составлю тебе перечень тех слов, которые употребляет этот писака по три-четыре раза на каждой странице? - и Нюма начал злобно загибать пальцы, не дожидаясь моего согласия: «задница», «дерьмо», «парень», «трахнутый», «господи!» и выводящий меня из себя, ненавистный вопрос: «Ты в порядке?».
Выброси из книги все эти идиотские словечки и её объём сразу сократится на четверть! Если кому-нибудь в романе переехало бы голову асфальтировочным катком, к нему непременно подошёл бы какой-либо придурок и выдал бы такую фразу: «Господи, парень, ты в порядке? Чтобы не торчать по уши в дерьме, в следующий раз не подставляй свою задницу под эту трахнутую рухлядь (хотя я уже упоминал, какую именно часть тела раздавило «парню»)». Я ещё назвал бы Стивена Кинга - «КАКером», ибо он сдохнет, если не использует невпопад какое-нибудь идиотское сравнение, начиная его со слова «КАК», допустим: «Господи! Веришь, парень, я вспотел, КАК трахнутая свинья, отморозившая себе свою дерьмовую задницу!». Мне, кстати, трудно представить себе подобную свинью, и я не уверен, потеет ли она при этом.
Ну, допустим, ты вспотел, так напиши: «Я вспотел» и поставь точку. Нет, обязательно нужно «КАКнуть»! После таких книг мне достаточно встретить в любом американском фильме или книге американского автора хотя бы одно из этих слов, как я начинаю беситься!..
- Господи, парень, ты в порядке?! – с трудом остановил я Нюмин поток и указал на книгу. - Выбрось в задницу этот трахнутый «мешок с дерьмом»!
Нюма резко замолчал и удивлённо, часто моргая, уставился на меня…
- Точно, - очнулся он через несколько секунд, - «мешок с дерьмом» - это ещё одно из часто встречающихся «идиотических» выражений.
- Ты имел в виду – «идиоматических»?
- Я имел в виду ровно то, что сказал!
- А, может быть, другие книги Стивена Кинга тебе бы понравились больше? Например «Мизери» или «Воспламеняющая взглядом».
- Не исключаю, вполне возможно, но мне потребуется долгое время, возможно, вечность, чтобы остыть после уже прочитанного барахла.
- Кстати, - вслух подумал я, - а вдруг мой образованный читатель заинтересуется мнением моего главного героя по вопросам литературы. Что мне ему ответить?
- На мой дилетантский взгляд, - Нюма откинулся на спинку дивана, собираясь пофилософствовать, - художественную литературу в конечном счете определяет хороший стиль, вкус, литературный язык, рельефность, осязаемость описаний, а не выдуманные сюжеты. Поэтому я люблю «стилистов», когда наслаждаешься самим текстом, возможно, юмором, и хочется перечитывать помногу раз отдельно выхваченную фразу, когда произведение звучит как музыка, а книгу в прозе тянет назвать поэмой и учить наизусть…. К великим стилистам, оставив «классиков», лично я отношу в первую очередь Андрея Платонова, Владимира Набокова, Михаила Булгакова, Ильфа с Петровым, Габриеля Гарсиа Маркеса, «деревенщиков» - Астафьева, Распутина – впрочем, всех не перечислить. Правда, некоторые авторы называют поэмами свои сочинения в прозе совершенно беспричинно. По сей день никому не понятно, почему «Мёртвые души» Гоголь окрестил поэмой. Ещё комичней только выглядит ярлык «поэма», навешанный Венедиктом Ерофеевым на свою книгу «Москва – Петушки» - исповедь ритуального алкоголика! А вот речь профессора Преображенского из булгаковского «Собачьего сердца» я с восторгом читал десятки раз, буду читать ещё столько же, всякий раз поражаясь, потрясаясь её гениальностью…
- Пропал дом, - уже в который раз начал знакомую перекличку Нюма, зная, что я, как и он, обожаю диалог Преображенского с Борменталем, - вначале в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл парового отопления.
- Почему убрали ковёр с парадной лестницы? - смеясь и тащась от эстетического наслаждения, продолжал я. - Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры?..
Мы долго ещё сидели, привычно выдёргивая фразы из «Собачьего сердца» и поминутно при этом хохоча…
- Вот что значит родство душ, - я снова попытался вернуться к перечисленным Нюмой писателям, - я написал бы абсолютно такой же список, разве что только добавив Сергея Довлатова и Сомерсета Моэма.
- А вот здесь и я с удовольствием с тобой соглашусь, - с радостью произнёс Нюма, - просто упустил. Я, кстати, помню о твоей любви к Платонову, ведь не зря ты даже свою рок-группу назвал «Котлован»?
- Да, отчасти…
- Кстати, помню, ты умудрился написать моему Моне поздравление с днём рождения стилизованное под абсолютно неподражаемого Платонова. Мы с сыном были в восторге – опубликуй его.
- Во-первых, оно личное и вообще при чём тут я. А, во-вторых, я просто использовал слова и выражения Платонова, самостоятельно при этом ничего не выдумав.
- Ты нахал! Ведь только сейчас я видел, как ты записал с моих слов фразы по Стивену Кингу, где я тоже ничего не выдумал, а лишь использовал его идиотские словечки и выражения. Ведь у тебя там просто квинтэссенция потрясающего платоновского языка! К тому же это полностью касается всей моей семьи. Короче, не хочешь опубликовать своё письмо – запрещаю «цицировать» и меня!
- Ну, ты прямо за горло берёшь! Ладно, попробую...
- Только не вздумай меня надуть!
Особого желания заниматься этим я, конечно, не испытываю, но ничего не поделаешь, выбора у меня нет, нужно публиковать письмо – текст у меня есть, так что просто
перепечатаю его с некоторыми сокращениями.
Итак, моё «письмо ко дню рождения Мони»:
« … Несмотря на рост во мне слабосильности, придётся блеснуть рассказиком по платоновскому «Котловану» для тебя, тов. Монечка, в день тридцатишестилетия твоей личной жизни. Помянуть твою автобиографию с самого рожденья: живи, пока родился, ибо ребёнок живёт без упрёка, вырастая себе на мученье, вспомнить, как деда Яша поучал тебя, не понимая возраст: «Береги свои силы от служебного износа и не вступай в разногласия!», как с твоим ростом, росла в тебе задумчивость среди общего темпа труда для поиска душевного смысла жизни. Нюма тоже томился веществом существования и, подойдя к тебе вплоть, лежащему навзничь и глядящему глазами с терпением любопытства, подробно определил, что счастье произойдёт от материализма, а не от смысла!
Но в какой-то момент подошла внезапная музыка и заиграла особые жизненные звуки, в которых не было никакой мысли, зато имелось ликующее предчувствие, приводившее тело в дребезжащее состояние радости. Но не успел ты научиться волнующим, несбывающимся звуком отгонять тоску тщетности, как забрезжила Армия, и ты переживал, что музыка перестанет и жизнь осядет во всех прежней тяжестью.
- У буржуев расхарчуемся, - чувствуя бред жизни от своей усталости, приблизительно сообразил Нюма, - Моня для Советской армии – классовый излишек!
- Когда мужик Армии не видел, - с трудом обиды пугался деда Яша, - он вроде нерожавшей бабы, идиотом живёт, как, к примеру, я!
- А ты не стыдишься, - догадался Нюма про недоброе с Литвы, - что Моня придёт из Армии «невыясненным» и вообще не полностью весь?..
- Я выяснюсь, - с робостью слабой надежды высказался Моня с Армии во время трудности, - я смогу отобразить в звуке или сочинить в виде какого-либо гула тоску неясности. Всё равно счастье наступит исторически! Факт!..
- Вот именно! Поздравляя тебя, Монечка, я подтверждаю эту мысль с высоты котлованного дна. Твой Бэрл».
Фу, отделался. Надеюсь, что теперь Нюмина душенька будет довольна. Продолжу с чистой совестью.
- Чувствую, - задумчиво произнёс я, - что эта глава так или иначе будет посвящена творчеству, но это не слишком вяжется с общей концепцией романа, связанного непосредственно с отлучками из дома.
- Отлучки и творчество – близнецы-братья! – возразил Нюма - Где, по-твоему, Горький написал свои «Сказки об Италии» - не в Нижнем, а на Капри, в Италии, там же, кстати, он завершил свою «Мать». Граф Лев Толстой накрапал свой рассказ «Люцерн» (и не только его) в одноимённом швейцарском городе, а не в Крапивенском уезде Тульской губернии (Ясная Поляна; примечание автора). Гоголь выдал «Мёртвых душ», между прочим, в Риме, а не в Полтавской губернии, где он, кажется, родился. Тургенев, заметь, почти полжизни скрипел пером за границей. Про советский период я вообще молчу, там на многотомный роман потянет – многие умотали с концом (Набоков, Довлатов), кое-кто рехнулся и вернулся (Эдичка Лимонов), кое-кто вернулся и… рехнулся!
- Кого ты имеешь в виду?
- Профессора-диссидента Александра Зиновьева, например. Сначала он в своём суперантисоветском злом шедевре абсурда «Зияющие высоты» описывает СССР в виде бредового населённого пункта Ибанска, построенного вдоль речки Ибанючки (в которую вот-вот клюнет носом статуя Вождя-Заибана и разнесёт вдребезги запланированную поблизости ГЭС). Ибанючка разделяет населённый пункт на собственно Ибанск и Заибанье. Все граждане Ибанска имеют фамилию Ибанов (либо Ибанова), за исключением писателя Ибанова, где Ибанов – литературный псевдоним, настоящая же фамилия писателя – Ибанов. Все ибанцы и хлеборубы Заибанья (включая ибарников коммунистического труда) увлечены выступлениями «Ансамбля писка и тряски» в Театре на Ибанке и живут в районе из домов, одинаковых по форме, но неразличимых по содержанию, откуда их палкой не загонишь. Создаёт Зиновьев также антисоветские произведения: «Светлое будущее», «Гомо советикус» и прочее. Вдруг, возвратившись в Россию в самом конце двадцатого века, начинает клеветать на западное общество и критикует распад родной и любимой советской системы, по которой он, как выяснилось, страшно тосковал более двадцати лет, населяя собой Мюнхен. То есть, выражаясь его же словами из «Зияющих высот», у него «лопнула кишка в голове, и произошло калоизлияние в мозг».
- Ты ехиднее самого Зиновьева, - рассмеялся я, - из огромного, сложнейшего социологического произведения ты по крупицам выбрал одну только крошечную тему – это просто научный труд, тебе бы пародии писать.
- А я всю жизнь только и занимаюсь пародированием стихов и искажением текстов песен.
- Да, я помню твой шедевр, когда ты заменил все прилагательные и глаголы в Гимне Советского Союза:
Союз агрессивный Республик зловонных
Навеки сгноила двуликая Русь… и т. д.
- Ну, а пародии. Разве ты не помнишь, Бэрл, как мы с тобой, кстати, к вопросу о путешествиях, сделали это в поезде, написали пародию на стихи какого-то придурка, связанную с единицами измерения в физике? Я, правда, не помню ни единого слова.
- Идеально помню. Пародируемые нами стихи были опубликованы в апрельском номере советского журнала ко дню рождения Ленина и были созданы Смирновым - автором ленинианы. Начинались они так:
Вновь лучи столицу обласкали,
Роль зимы скатилась до нуля,
Благодушный счёт гектопаскалей
Получает отчая земля…
«Поэт», видимо, имел в виду «килокалорий», ибо паскаль – единица измерения давления, но соблазнился рифмой к слову «обласкали». Пародию мы назвали: «Роль школы».
Ток течёт по жилам в сотню Омов,
С напряженьем в тысячу Ангстрем,
Нежно солнце льёт килоньютоны
В воздух тёплый в тридцать децибел.
Хлеба взял краюху весом в Джоуль
И в буфете Теслу балыка,
Две Фарады сорокадюймовой
И на рифму бросилась рука.
Вот стихи – эйнштейнова палитра:
После них, чтоб свет казался мил,
Нервов нужно нам иметь два литра
Твёрдостью в сто лошадиных сил.
Строчки льются, как гектопаскали,
Школы роль скатилась до нуля,
А стихи, коль опубликовали,
Стерпит наша отчая земля!
- Ну у тебя и память! - Нюма был поражён. - Пародию, к сожалению, редакционные гады не опубликовали. Вообще, чего я только не писал в этой жизни?
- К сожалению, - с грустью констатировал я, - девяносто процентов твоего творчества – непечатно. Чего стоят одни твои «русские» частушки, где ты «научно» доказал, что первые две строчки в них не должны иметь никакой связи с двумя вторыми. Правда, в аккомпанирующий оркестр должен быть введён специальный инструмент, заглушающий гудком ненормативную лексику, как это делается на телевидении, например:
Раз колхозная бурёнка
Высра… (пи-и-и) на поле блин.
На хрена (пи-и-и) нам Шостакович,
Когда есть «Лед Зеппелин».
- Боюсь, что музыкант, играющий на этом инструменте, - грустно добавил я, - выдохнется к концу частушек, утомившись больше остальных…. Но насчёт строчек – чистая правда.
Нюма, вовсе не смущаясь, улыбался. – Да, я писал стихи, рассказы, фразы, коверкал песни, катал пародии, сочинял сценарии…
- А вот это что-то новое, - перебил его я, - что за сценарии, к фильмам?
- Надеюсь, ты знаком с английским комедийным сериалом «Мистер Бин»?
Я, естественно, подтвердил, заявив, что это едва ли не самый весёлый сериал за всю историю кино, и я обожаю исполнителя главной роли – английского актёра-еврея Рувена Аткинсона.
- Короче говоря, ещё задолго, за десятилетия, до появления этого фильма мы уже делали что-то подобное: у одного моего друга была древняя кинокамера, другой (тоже еврей!) бесподобно играл главную роль, я же писал короткие сценарии. Актёр я неважный, хотя и приходилось порой подыгрывать. Фильмы были, естественно, немыми, черно-белыми, смотреть их могли только обладатели кинопроекторов, к которым я, как ты догадываешься, не относился. У меня в те жалкие годы такой игрушки, как кинопроектор, не могло быть по определению. Несмотря на то, что мой отец, Яков Ильич, был доктором юридических наук и профессором, а мать преподавала в университете, мы жили достаточно скромно. Какой там, к чёрту, кинопроектор - у меня не было мало-мальски приличной одежды. Всё было с чужого плеча, а то и не одним человеком ношенное – ветхое, куцее, а если и купленное, то обязательно на вырост. Особо комично выглядело сочетание, например, чуть прикрывающих колени брюк с огромным (размера на три большим, чем требовалось) плащом-шапито или наоборот. Вечное советское убожество! Есть у меня, правда, один знакомый, старше меня лет на пять, майор, который, выслушав один из многочисленных рассказов на излюбленную мною тему о моём жалком детстве, пробасил на полном серьёзе, что мне, мол, ещё повезло, ибо у меня был старший брат, а вот он был третий в семье, и у него две старшие сестры. Он, стало быть, до самой школы донашивал девичьи платья и горько плакал, когда ему к семи годам «достали», наконец, мальчиковую одежду, так как он с непривычки стеснялся её носить. Так о чём это я? А, о кинопроекторе, которого у меня не могло быть. Так вот, зритель, умудрившийся посмотреть эти фильмы, укатывался со смеху. Шли эти десятиминутные ленты на «ура» и, как говорил О.Генри, «расхватывались как мясные бутерброды на вегетарианском обеде». Некоторые из них я сам видел лишь по одному разу, а некоторые не видел вообще никогда. Их было не менее полутора десятков, но все они давно затёрты и утрачены. Кстати, у меня, кажется, случайно сохранился сценарий одного из них, но твой читатель вряд ли что-нибудь поймёт - фильмы нужно смотреть!
- Не делай из моего читателя идиота!
Нюма оторвался от дивана и подошел к мебельной стенке. Он не менее двадцати минут, сидя на полу, перебирал ящики и, наконец, извлёк на свет ветхую, пожелтевшую от времени «Общую тетрадь» и протянул её мне…
Публикую сценарий практически слово в слово (только букву «Г.» – что, видимо, обозначало «герой», для удобства восприятия заменю «Бином»). Сам я, читая и фантазируя, хохотал до слёз. Сценарий написан сухим языком, но нужно просто «включить воображение» и, так как мы не знаем нюминого друга-актёра, постоянно представлять себе Аткинсона в роли мистера Бина (тем, кто незнаком с этим сериалом, действительно сложно будет это оценить, поэтому посмотрите сначала в Интернете на сайте «You Tube» несколько серий «Mr. Bean»). Итак…
Сценарий 13-ой серии. «ПОЧТА».
Сцена первая. Крупным планом: вход в здание почты. Появляется Бин. В руках - извещение на посылку. На лице – идиотская, радостная улыбка. На почту заходят угрюмые люди – счастливый Бин в восторге, показывая на извещение пальцем, тычет им всем бумажку под нос. На него не обращают внимания, но это его не смущает, он счастлив…
Сцена вторая. Небольшая очередь к окошку. Бин лезет без очереди, тряся извещением и призывая очередь и служащую порадоваться вместе с ним. Девушка вместо посылки протягивает ему квитанцию для заполнения. Бин явно расстроен предстоящей «работой». Снова, но уже со злой миной, тычет всем под нос квитанцией. На квитанции (показать крупно) шесть строк: ЧИСЛО, МЕСЯЦ, ГОД, ФАМИЛИЯ, ИМЯ, ПОДПИСЬ.
Сцена третья. Бин замечает маленький столик у стены с привязанной на верёвке ручкой. К столику с трудом, медленно ковыляет злой, бородатый, пожилой мужик с палочкой. Бин обгоняет его в последнюю секунду, хватает ручку и оглядывается на мужика с видом уставшего человека, стоящего у столика минимум полчаса. Распрямляет на столике извещение, водит головой слева направо, читая слова, надолго задумывается (дать мощную мимику на лице), вспоминая дату. Вдруг лицо озаряется идеей. Бин оборачивается. На стене почты - очень крупное табло, указывающее число, месяц и год. Бин, несмотря на то, что огромное табло видно за километр, приближается к нему насколько позволяет верёвка, удерживающая ручку и, прищурившись, вглядывается. Через несколько секунд, радостно пританцовывая, возвращается к столику и начинает медленно, как ребёнок, высунув язык, выводить дату, многократно обводя цифру ручкой (показывать крупно то лицо, то дату). Затем переводит ручку к строке МЕСЯЦ. Задумывается…. Вдруг осенило. Направляется к табло…. История полностью повторяется, только лицо бородача более злое, а за бородачом уже стоит в очереди за ручкой пожилая женщина. Заполняет графу МЕСЯЦ. Несколько раз обводит. Язык высунут. Переходит к строке ГОД. Задумывается…. Снова осенило. Направляется к табло…. История опять повторяется, только бородач ещё злее – явно кроет Бина матом, а в очереди уже три человека. Бин всякий раз с презрением смотрит на бородача.
Сцена третья. Там же. Привязанная ручка переползает к графе ФАМИЛИЯ. Надолго задумывается, хватая себя за лоб. Наконец видим по его лицу, что у него появилась идея, он даже поднимает вверх руку с вытянутым указательным пальцем. Затем из заднего кармана брюк не без труда достаёт паспорт. Открывает его, в течение нескольких секунд явно любуется – зрителю также показывают крупно - своей идиотской паспортной фотографией, потом долго, аккуратно переписывает фамилию, ежесекундно заглядывая в паспорт (что-нибудь короткое: Кац или Шац). Кладёт паспорт назад, в задний карман. Подозрительно оборачивается и смотрит на уже совершенно озверевшего бородача, на жуткую очередь и недовольно перекладывает паспорт от греха подальше во внутренний карман пиджака. Спускается к графе ИМЯ. Задумывается, держа себя за губы. Затем лицо светлеет. Лезет за паспортом в задний карман брюк, не находит его там, страшно испугавшись, стучит по карманам брюк, вспоминает куда сунул паспорт, картинно вздыхает и вытаскивает его из кармана пиджака, искоса со злобой поглядывая на бородача и обвиняя его во всех своих бедах. Шевеля губами, медленно и долго, бесконечно заглядывая в паспорт, переписывает имя (что-нибудь короткое, допустим – Лев). Десять раз обводит. Переходит к графе ПОДПИСЬ. Закатывает правый рукав пиджака, примеривается, как заправский художник, и начинает ставить длинную, во много раз превышающую длину его имени и фамилии вместе взятых, подпись с множеством закорючек. В самом конце у него заканчиваются чернила (этого эффекта при съёмке можно добиться, покрыв жиром нужную часть бумаги). Он злобно трясёт ручку, стучит ею об стол, в итоге она ломается, и он её бросает. Крупно – половинка ручки, качающаяся на верёвке.
Сцена четвёртая. Огромная очередь, стоявшая за ним, недовольно расходится. Бину наплевать. Он, расталкивая публику, получает в окошке крупную посылку. Явно счастлив. На выходе встречает бородача. Останавливается, поставив посылку между ног и лучезарно, но ехидно улыбаясь старику. Вынимает из внутреннего кармана собственную ручку, потом ещё одну, и ещё одну, издевательски вертит ими перед носом несчастного мужика, снова прячет в карман, невероятно довольный собой. Весело выходит из почты…
КОНЕЦ
Не знаю, как ты, дорогой читатель, но я, пока переписывал, не просто хохотал в голос, а буквально скулил от смеха, получив полное ощущение, что только что посмотрел эту серию фильма.
Было обидно, когда на следующей странице пожелтевшей «Общей тетради» я прочёл: Сценарий 14-ой серии. «ПОСЫЛКА» и больше ни слова…. Правда, меня ждал сюрприз – с обратной стороны тетради я обнаружил почти две страницы стихотворных фраз, написанных нюминым почерком, львиная доля которых была посвящена… ну конечно, еде! Рискну опубликовать, выбрав из них три приличных.
1. К здоровью своему прокладывай дорогу:
Есть нужно вкусно, часто, но…помногу!
2. Набился пищей я протухшей, несъедобной.
Поноса нет – пища была духовной.
3. Тебе советую, как любящая мать:
Уж лучше переесть, чем недоспать!
и одну менее приличную - не о еде, но застольную:
Упала вилка – ждать гостей?
«Приметы» – не раздел науки -
Факт этот попросту гласит:
«Пришиты к жопе чьи-то руки!»…
Встретившись с Нюмой через некоторое время, я, выражая свой восторг, распалялся, что все эти сценарии можно было «толкнуть» Аткинсону за огромные деньги, на что Нюма только улыбался и отшучивался.
- Нюмочка, у меня к тебе последний вопрос, касающийся творчества, у тебя выходило когда-нибудь придумать анекдот?
- Бывало и по нескольку раз на день, правда, я их тут же забываю.
- Приличные?
- А разве такие бывают?
- Случаются,… иногда.
- Анекдоты витают в воздухе, их нужно только поймать и отредактировать. Единственное, что требуется - живой ум. Можно я начну издалека. Когда была жива моя бабушка, к ней приходили старички друзья и подружки играть в лото. Иногда во время игры они смеялись, но спроси, над чем: тому, кто вытягивал бочонки, позволялась вольность некоторые из цифр заменять другим словом: вместо 22 – выкликать «уточки», вместо 90 – «дедушка», вместо 69 – «туда-сюда», вместо 7 – «кочерга» и вместо 11 – «барабанные палочки». ВСЁ!!!
Никто не умел так томно, как моя бабушка, вытянув бочонок с цифрой «11» и игриво обведя глазами игроков, загадочно промолвить: «Барабанные палочки». Тут, несмотря на то, что она проделывала это в тысячный раз, игроки, не имея сил сдержаться, искренне расплывались в умилительной улыбке, смеялись, утирая слёзы с глаз, над бабушкиной потрясающей шуткой, её находчивостью, её невероятным остроумием и так далее.
Как-то раз меня в девятилетнем возрасте посадили с ними играть. Мне разрешили вытягивать бочонки из мешка. Я вытянул 89. Желая повеселить публику, я выкрикнул: «Дедушка без палочки».
- Без какой палочки? - испугались игроки.
- Без барабанной, - успокоил их я.
У меня конфисковали бочонок и несколько минут не могли понять, как нормальному еврейскому ребёнку могло прийти в голову так странно назвать цифру 89 и откуда у меня такие необъяснимые, дурацкие ассоциации. Меня пожурили, но разрешили продолжить игру. Я вытянул 27 и крикнул: «Утка с кочергой». Меня опять никто не понял, они забрали мешок и выгнали из-за стола плачущее, бедное чадо, как не справившееся с ответственным поручением. Так вот, что я тебе скажу: в обществе таких дятлов (то есть долбо…бов) – анекдот не может родиться по определению.
Приехав в Израиль, я увидел, что аналогичный догматизм является здесь едва ли не национальной чертой. Не буду копать вглубь, хотя там есть, над чем поработать, но даже чисто внешне – поздравления, пожелания, тосты говорятся всегда одними и теми же словами, не допуская никаких других вариантов прочтения. Попробую создать словарь, для изучающих иврит, который позволит чувствовать себя комфортно на любой израильской вечеринке. Не пугайтесь, он будет состоять буквально из трёх коротеньких фраз:
1. Мазаль тов (буквально «хорошего счастья») – эта фраза обозначает «поздравляю/ем». Она и только она (!) используется во всех случаях, когда требуется с чем угодно поздравить человека. Эта единственная фраза необходима и более чем достаточна для любого поздравления. Добавление хотя бы одного слова впереди или позади этой фразы может зачислить поздравляющего в ранг идиота.
2. Ад мэа вэ эсрим (до ста двадцати) – единственное пожелание на день рождения. Никакого другого пожелания не существует.
3. Ле Хаим! (За жизнь!) – единственный существующий тост. Другого нет и быть не может! Добавка хотя бы одного слова к этой фразе превращает тебя в патологического нытика.
В первый же год в Израиле я попал на пятидесятилетие своего друга и, первым встав с рюмкой в руке, закатил потрясающий тост минут на десять, описывая все достоинства юбиляра. В конце тоста я случайно глянул на сидевшего рядом со мной единственного приглашённого израильтянина - аборигена. Он так пучил на меня глаза, что я решил, что он впал в последнюю стадию Базедовой болезни.
- Я сказал – «Ле хаим», - перевёл я ему свою бесконечную речь на иврит, после чего тот немного успокоился.
- Когда поначалу слышишь в Израиле повторяющееся рефреном пожелание: «До ста двадцати!», первое, что приходит в голову: а если человеку давно завалило за сто? Пожелание с каждым годом становится анекдотичней само по себе. Тут же придумываешь редакцию анекдота, например: « Славно отметили вчера собравшиеся 119-летие старожила кибуца. «До ста двадцати!» – отмерили ему ещё годок любящие односельчане».
- В первых газетах, которые я читал в Израиле, постоянно публиковалось множество объявлений такого рода: «Массажному кабинету (или интимному клубу) требуются для работы стройные (или высокие) симпатичные девушки (не секс)». Тут же приходит в голову другая, кстати, более правдоподобная редакция: «Ночному клубу требуются на работу длинноногие девушки (не баскетбол)».
- Кстати, я вспомнил свой давнишний, вполне приличный анекдот, правда, он несколько абстрактный.
- Из серии ползущих по стене алюминиевых кирпичей или стаи летящих напильников?
- Нет, не идиотский, а неординарный, требующий абстрактного мышления, короче: «Рабочий изготавливает при помощи молотка и зубила какую-то деталь в тисках, а рядом стоит наблюдающий за ним мастер. Первым же ударом рабочий выбивает зубило у себя из руки, вторым – выпускает молоток и тот улетает, третьим – ударяет молотком себе по пальцу.
- У тебя что – две левых руки? – ехидно интересуется мастер.
- Нет, две правых, - гордо отвечает рабочий.
- Что же ты так плохо работаешь?
- А я – ЛЕВША!»
P.S. Несмотря на то, что эта глава явно перегружена всякой информацией, решил, до кучи, рассказать не то чтобы анекдот, а скорее историю про то, как Нюма рассказал мне анекдот. Об этом случае я всегда рассказываю друзьям, так почему же не поведать о нём моему дорогому читателю. Он заслуживает того, чтобы иметь своё название:
« Вечный анекдот… с продолжением».
Шёл первый год нашего приезда в Израиль. Было четверть седьмого вечера, когда я выскочил из дома, чтобы успеть попасть в банк, в который запускали посетителей только до половины седьмого. На улице я увидел Нюму.
- Хорошо, что я тебя встретил, - явно обрадовавшись, сходу начал он, - вспомнил отличный анекдот, сейчас тебе расскажу!
Догадавшись по его настроению, что он расстроится, если я заявлю, что мне некогда его слушать, и определив, что пара лишних минут у меня всё-таки есть, я остановился послушать.
- Короче говоря, - очень медленно начал Нюма (эта фраза была особенно «актуальна», читатель поймёт это, дослушав анекдот до конца), - идёт по лесу Белоснежка. Вдруг на опушке встречаются ей семь гномов. Белоснежка очень обрадовалась, она подошла к первому гному, сняла шапочку, поклонилась и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуй, первый гном, как поживаешь?
Первый гном тоже снял шапочку, поклонился до земли, взял Белоснежку за руку и проговорил:
- Здравствуй, Белоснежка, спасибо, живу хорошо!
Белоснежка подошла ко второму гному, сняла шапочку, поклонилась и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуй, второй гном, как поживаешь?
Второй гном тоже снял шапочку, поклонился до земли, взял Белоснежку за руку и проговорил:
- Здравствуй, Белоснежка, спасибо, живу хорошо!
Белоснежка подошла к третьему гному, сняла шапочку, поклонилась и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуй, третий гном, как поживаешь?
Третий гном тоже снял шапочку, поклонился до земли, взял Белоснежку за руку и проговорил:
- Здравствуй, Белоснежка, спасибо, живу хорошо!..
Я с явным намёком посмотрел на часы. До закрытия банка оставалось менее десяти минут. Нюма не мог не заметить мой жест, однако он как ни в чём не бывало всё так же медленно продолжал.
- Белоснежка подошла к четвёртому гному, сняла шапочку, поклонилась и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуй, четвёртый гном, как поживаешь?
Четвёртый гном тоже снял шапочку, поклонился до земли, взял Белоснежку за руку и проговорил:
- Здравствуй, Белоснежка, спасибо, живу хорошо!..
- Нюмочка, - умоляюще, нетерпеливо произнёс я, - я опаздываю в банк! Я всё понял, переходи к седьмому гному!
Однако Нюма совершенно спокойно повторил абсолютно идентичную историю с пятым, шестым и седьмым гномом. В банк тем временем я опоздал, поэтому думал о чём-то своём.
- Белоснежка улыбнулась гномам, - снова услышал я голос Нюмы, - попрощалась и пошла дальше… - Нюма сделал паузу.
Признаюсь честно: я расстроился, мне было не смешно. Из-за какой-то чуши я не сделал своих дел…. Однако Нюма вдруг продолжил:
- Идёт Белоснежка дальше по лесу, вдруг на опушке встречаются ей Али-Баба и сорок разбойников…
Клянусь, со мной началась истерика, развязка оказалась настолько неожиданной, что я моментально выйдя из состояния нервного напряжения, начал до слёз хохотать. Нюма тоже меня поддержал и, ходя вокруг меня, от души надрывал живот. Нюма был прав. Этот анекдот нужно рассказывать только опаздывающему куда-нибудь человеку – тогда произведённый эффект становится невероятным!
В этот момент к нам подошла наша общая знакомая, соседка по дому - Фаня.
- Над чем вы так смеётесь? – поинтересовалась она.
- О, магазин сейчас закроется! – тут же ахнул Нюма и заскочил в находящийся рядом овощной.
Я посмотрел на часы – без четверти семь.
- Да так, над анекдотом, - ответил я Фане.
- Надеюсь, ты мне расскажешь.
Спешить мне было уже некуда…. Я, нужно признаться, хорошо рассказываю анекдоты. Находясь в обществе, Нюма, вспомнив анекдот, всегда поручает мне его озвучивание. Данный анекдот был весьма прост, и я медленно начал те же самые, повторяющиеся бесконечным рефреном диалоги Белоснежки с гномами. Мне не понравилось то, что я уже перешёл к четвёртому гному, а никакого нетерпения в поведении Фани не заметил. Она спокойно выслушала всё, вплоть до седьмого гнома. И тут знаменитая фраза, таящая в себе взрывной эффект: «…вдруг на опушке встречаются ей Али-Баба и сорок разбойников…». Опять никакой реакции. Я несколько секунд подождал и продолжил:
- Белоснежка очень обрадовалась, она подошла к Али-Бабе, сняла шапочку, поклонилась и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуй, Али-Баба, как поживаешь?..
Анекдот спокойно продолжался. Я, конечно, не стал бы его рассказывать явно не «догоняющей» Фане, но я понимал, что вот-вот выйдет из магазина Нюма – ради него я и старался.
Через пару минут Нюма таки вышел из магазина с двумя мешками, полными продуктов, и удивлённо посмотрел на нас. Приблизившись, он увидел сосредоточенное лицо Фани и мой спокойный голос:
- Белоснежка подошла к шестому разбойнику, сняла шапочку, поклонилась и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуй, шестой разбойник, как поживаешь?..
Тут уже не выдержал Нюма. Он выронил свои мешки и, схватившись за живот, тут же начал выть от смеха. Он гоготал не менее двух минут. Я тоже не отставал, восторгаясь произведённым эффектом. Вдруг мне показалось, что он смеётся над чем-то другим. И действительно, он неоднократно пытался обнять меня и шепнуть мне что-то на ухо, но очередной приступ смеха не позволял ему это сделать. Он повисал у меня на шее, содрогаясь в конвульсиях. Через минуту он предпринял ещё одну, на сей раз удачную попытку, с трудом прошептав мне на ухо:
- В анекдоте этого нет, но, специально для Фани - на следующей опушке Белоснежке повстречались дядька Черномор и 33 богатыря.
Мы снова закатились в безудержном смехе.
Тем временем из магазина в числе последних вышла ещё одна наша знакомая и Фанина подруга, и мы услышали:
- Фанечка, что они так смеются?!
- Вечно этим мужикам смешно, когда попадается кто-то вежливый…
Мы долго ещё смеялись, обнявшись и упёршись друг в друга лбами. Эту историю я запомню до конца своих дней…
А в банке я спокойно сделал свои дела на следующее утро.