Наша совесть - не ваша совесть!
Полно! – Вольно! – О всем забыв,
Дети, сами пишите повесть
Дней своих и страстей своих.
М.Ц.
Моя судьба обычна. Единственный сын у сумасшедше любящих родителей.
Поздняя ли осень стояла, или зима не торопилась, а вот жизнь спешно выталкивала меня из детства: в одиннадцать лет я уже не ребенок, но еще не взрослый. Никто и никогда не рассказывал мне, как погибли мои родители.
Детский дом я ли его невзлюбил, или жизни не простил, как бы ни было, общие дома, казалось, отныне мне были предрешены до конца.
За всю жизнь я так и не понял, за что снизошла до меня судьба.
В четырнадцать лет меня неожиданно нашла какая-то двоюродная тетка, и увезла к себе в Тьмутаркань, в полуразвалившуюся избушку.
Там, в единственной, тесной комнатушке; зажатый между шкафом и кроватью, на табурете – вместо стола – я мучил себя, исписывая крупными каракулями школьную тетрадь, в надежде на что? О-о, только не на то, чтобы стать писателем!
Время – ластик, оно стирает память, чувства, оставляя лишь затертые штрихи событий.
Тетка вместе со своей Тмутараканью давно канули в Лету. В страну, с которой все начинается ни в мыслях, ни в чувствах я никогда не возвращался. Трудно сказать, насколько я жил вперед, одно знаю: из настоящего не выходил.
Я всю жизнь строил мосты, десятки берегов по всему, увы, бывшему Союзу, соединены моими руками. Я действительно оказался обречен на чужие дома.
И каким бы теперь не было мое настоящее, оно всего лишь отсчет к последней черте. Не поэтому ли однажды обнаружилась невероятная находка.
В тот день, точнее вечер, не помню что именно, но это «что» мне приспичило найти до зарезу. Перерыв свой кабинет, найдя удивительные раритеты: фото ветхой хибары двоюродной тетки, дипломы, патенты, только не необходимое «что». Перейдя в комнату детей, устроив и у них ералаш, к ужасу жены, я направился в спальню. Но тут жена запротестовала, отважно защищая собой святая святых, тем самым, на свою беду, направив меня на кухню, а именно к антресолям, где хранился кладезь хлама.
Все, что попадалось под руки, под ноги, нещадно скидывалось, спихивалось: коробки, чемоданы, мешки, что только не. Под грохот, лязг, глухих и звонких ударов, я кричал: - «На помойку!» До меня слабо доносилось: - «О боже - боже, он сошел с ума!» Вычистив авгиевы конюшни, я слез с антресолей. Оглядев, во что превратилась кухня, я, пожалуй, заимел некое представление о хаосе, из которого – Все.
Не задумываясь о том, как и кем все это будет убираться, более того, забыв самое побуждение, довольный собой, я, было, направился в кабинет. Но тут меня настигла месть хаоса, я споткнулся о коробку, не пожелавшей развалиться, ни в полете, ни от удара об пол, но с удовольствием рассыпавшейся именно от моего пинка.
Я собрался переступить через высыпавшиеся никому ненужные предметы, как вдруг застыл, увидев потрепанную, выцветшую школьную тетрадь, с залитой чернилами обложкой. В ту далекую пору еще не было авторучек, писали перьевыми ручками, моя даже не заправлялась чернилами, ее приходилось постоянно макать в пузатую стеклянную чернильницу. Аккуратистом я не был и кляксы в моем писании были столь же часты, как и ошибки.
Как, каким образом эта тетрадь могла сохраниться? Через десятки смен городов, через десятки переездов в казенные и наемные квартиры? О ней я, пожалуй, забыл сразу, как только дописал последнюю страницу. Дописал? Домучил, обливаясь потом. Неужели она преследовала меня тенью, за годом год, идя за мной, чтобы теперь убить, или?..
Не осознавая, подняв тетрадь, я как сомнамбула пошел к себе.
1
Подойдя к балкону, по-прежнему, не замечая тетради в руках, я отрешенно всматривался во тьму. То ли я слишком долго в нее всматривался, то ли нечто куражилось надо мной. Тьма вдруг начала рассеиваться, и в ней стали проявляться смутные силуэты: расти, приближаться, становясь отчетливее и ярче.
Серая дверь с квадратным окном наверху, через него пробивается коридорный свет в палату. У этой двери – Он, смиренный, робкий, кроткий. На вид ему не больше восьми лет, на деле же целых десять. И зачем этот мальчуган с соломенной головой, с голубыми, как небо, глазами, был так смирен.
О, я не хотел, чтобы это видение исчезло, напрягся до дрожи в каждой клетке тела, чтобы удержать.
Но внезапная вспышка оборвала видение, и явило иное: качели. Облокотясь на стойку, уперев правую руку в бок, со скучающим видом стоял рослый для своих двенадцати лет пацан. Да, он скучал, только в его серых глазах ни скука, ни тоска – злоба. Воробей, весело чирикая, скакал перед ним, а ему хотелось раздавить птаху ногой, чтобы она не смущала его глупой радостью.
Тьма настойчиво уводила меня в прошлое.
Злость не родилась, взорвалась, когда я оказался перед бесцветным трехэтажным зданием. Вокруг зелено, просторно, но все обнесено высоким забором, а за ним лес. Трудно найти надежнее охрану, чем вековые сосны для сиротских душ.
Правила, режим – все это было не по мне. Нет, здесь я оставаться не собирался. Несколько дней я обследовал территорию, особенно забор. К моему удивлению, лазеек в нем оказалось немало, правда, они все были заколочены, одну из них я и взломал. И однажды, в тихий час, вырвался на свободу. Куда идти не знал, ориентироваться в лесу не умел, мне было все равно: заблужусь ли, погибну ли, лишь бы не назад.
Бежать долго не пришлось, спустившись по крутому склону, я попал в болотистую топь. Болотистыми берегами охраняла себя небольшая, однако очень быстрая речушка. Я понял, что попал в западню. Не зная, как выбраться, боясь утонуть в топи, я прополз на брюхе не один километр. Мокрый, замерший, голодный, пугаясь быстро спускающегося сумрака, я решил, что мне действительно настал конец.
Когда же я вдруг услышал шорох, а затем увидел перед собой полную фигуру «завведа» - нашу заведующую Веру Григорьевну, я решил, это приведение, и невольно попятился назад.
– Эх ты, незадачливый дезертир!
Она не ругала, и больше не произнесла ни слова до самого детдома. Она заставила меня вымыться под душем, затем накормила чаем и бутербродами, а потом приказала идти спать.
Я еще долго не буду понимать, враг она или друг.
Кто же для меня Елена Владимировна – наша воспиталка, я понял сразу.
Я еще лечь не успел, как она фурией влетела в палату. Невзирая на то, что парни давно спят, она заорала во весь голос:
- Ершов, сегодня тебе повезло, я же проступков не спускаю, запомни!
«Вобла» - так за глаза ее звали ребята, и не только за длинную и сухую фигуру.
Первый год – о нем могу сказать лишь то, что он явился неким утверждением клички Кольки – Беса. Выпрастывание злобы за то, что жизнь отняла все, взамен дав общие серые стены, обещающие лишь смутное будущее, не те воспоминания, кои стоит хранить, в кои стоит возвращаться.
Да и остальные года не те воспоминания, в кои…Во второй год моего сиротства появился Он, заставивший в последствии сесть за тетрадь, которая сейчас и жгла мой мозг, играя моей памятью, как японец оригами.
2
Подходил к концу июнь. Вечер. Так называемое, свободное время до сна.
Обычно я проводил его на речке. Когда речка преградила мне путь к свободе, ей явно захотелось со мной подружиться. Я шел на ее зов, как на зов матери. Несмотря на то, что покидать территорию, было строго-настрого запрещено, и практически невозможно, я не просто нашел тайный ход, я его прокопал под забором, и, казалось, надежно замаскировал.
В тот вечер на меня нашла тошнотворная тоска. Я лежал на койке, с которой некогда выпер белобрысого парня – Серого, посчитав, что для него, спать у окна много чести. Не слыша гама, я наблюдал за плывущим облаком, и плыл вместе с ним не к закату, к родителям. Все было так явственно, стоило только раздвинуть небо. И тут раздался скрипучий голос воспиталки:
-Ершов! Ты опять в одежде и обуви на кровати! Я тебя заставлю собственными руками перестирать все постельное белье и покрывало!
Я не обернулся.
-Ершов! К тебе обращаюсь, встань сейчас же! – визгливо приказала она.
Лениво переваливаясь, я нехотя поднялся.
-Ну-у че? – промычал я, дырявя глазами пол.
-Не «че», ты у меня дождешься! Так, все повернулись ко мне! – скомандовала она. – Сейчас придет Вера Григорьевна…
-А чего мы сделали, мы ничего не сделали, - зароптали мальчишки.
-Вы ничего не сделали, - входя в палату, успокоила всех Вера Григорьевна. – Дело в том, что у вас новенький.
Тут я оторвал взгляд от пола. И увидел Его – херувима. Да-да, «заввед» держала за руку робкого херувима. Таким я увидел его в первую минуту.
-Это Валентин Мизеров. Надеюсь, вы подружитесь…
-Ершов, - тотчас перебила «вобла», если я…
-Пойдемте Елена Владимировна, у меня к вам дело.
Подхватив «Воблу» за руку, «заввед» быстро увела ее.
Как только дверь закрылась, десятки глаз вонзились в меня.
-Бес, выдай!- оживились пацаны, предвкушая веселье.
Новичок робко жался к дверям, похлопывая длинными ресницами, тревожно всех оглядывал. Но в его тревоге не было страха, он готов был мгновенно отозваться и принять каждого.
За эту готовность мне не терпелось «выдать», только я был не здесь, а дома со своими родителями. Из странного нежного, как руки матери, ведения выходить не хотелось. Хотя новенький раздражал меня, не то своей робостью, не то еще чем-то, или просто своим присутствием, мне на него было чихать.
-Бес?
В голосах пацанов я почуял настороженность.
-Сирота? – спросил я, садясь на кровать.
-За мной скоро мама приедет, - наивно прожурчал новичок.
-Маменькин сыночек, значит…
-Бес, покажем ему маменьку! – загорелись пацаны.
Будь это вчера, утром, когда угодно, только не сейчас, я бы «показал», и не для того, чтобы не пасть перед парнями, здесь слабость не прощалась. Сейчас мне было все равно, ибо я отсутствовал.
-Черныш, - обратился я к лупоглазому парню, освободи койку, Мизеру самое место в углу.
– Мизер! Мизер! - На все лады подхватили ребята.
-А я куда? – обижено протянул Черныш.
-На свободную, дурак! – рыкнул я, отворачиваясь от всех к окну.
-Тебе повезло, - услышал я голос Серого, - сегодня Бес выпал. Пацанье, быстро тапки к дверям! – воодушевляясь скомандовал он.
Я почему-то вздрогнул.
Ребята с веселым грохотом бросились к дверям.
-Видишь, - не без презрения обращался Серый к Мизеру. – Тебе нужно расставить к кроватям, угадаешь какие чьи, сладко тебе спать до утра, не, быть сторожем у дверей.
Даже я более каверзной шутки не смог бы выдумать, сизифова задача была заведомо не выполнима. Слыша скрип коек, смешки ребят, я догадывался, они, как козлята, прыгали с койки на койку, отшвыривая ногами тапки.
За дверьми послышались шаги «Воблы», и сразу все стихло.
-Неужто улеглись? – не поверила она, – А ты что здесь ходишь, давай тоже ложись, – обратилась она к Мизеру.
После ухода «Воблы», тут же заскрипели кровати, хихиканье штриховым эхом понеслось по палате. Я не только шаги, казалось, само дыхание Мизера отличал.
-Все, пшел к дверям! – засыпая, приказал Серый.
Вскоре задремал и я.
Пробудил меня озноб, к тому же очень хотелось в туалет. Спя на ходу, я вышел из палаты. Возвращаясь, в дверях меня качнуло, явно на кого-то.
-Ты кто? Ах да-а, - тут же вспомнив, ну-ну стой, - махнул я рукой.
Было, сделал шаг, как вдруг почувствовал, как Мизер стал заваливаться на меня.
-Эй, ты! – испугался я, непроизвольно его подхватывая.
Дотащив его до кровати, уложив, я уже бросился бежать в коридор.
-Ты куда? – Мизер остановил меня за руку.
-Ну-у как, за взрослыми …
-Нет! Не нужно! Нет! Иди спать!
Кто из нас испугался больше, и за что испугался он? Догадывался ли я? И зачем он только появился, не у нас в палате, в моей жизни.
3
Он притягивал меня как магнит. Он надломил все мои привычки с трудом выработанные здесь. Я вынужден был по утрам делать зарядку, собирать шишки для поделок, слушать занудный голос «Воблы» в часы чтения вслух, не велик был ее багаж развлечений.
Я не сводил глаз с Мизера, чтобы он не делал все кротко и с готовностью, с открытой светлой улыбкой, словно весь мир принадлежал ему. «Вобла» радовалась моему неожиданному послушанию, вероятно приписывая его себе в заслугу.
При этом я все равно исчезал, заметно или нет, я был уверен, что нет. Однако как исчезал Мизер и куда, мне ни разу не удалось зафиксировать, хотя я практически не спускал с него глаз.
Тихий час – спать, не спать, - обязателен не только для младших групп. Обычно я ускользал на свое заветное место еще из столовой. Но в этот тихий час я остался не просто так.
В палате я был одним из первых, восседая на подоконнике, ждал появления Мизера. Он вошел предпоследним, и сразу направился к своей койке. Он единственный, кто умудрялся спать под гам. Не спеша, он снял с себя верхнюю кофту, повесил на спинку стула, затем, аккуратно сложил плед, повесил на спинку кровати, взбив подушку, откинул одеяло и…
Выпучив глаза, с криком отскочил в сторону. На белоснежной простыне сидела огромная зеленая жаба, так же часто дыша, как и Мизер.
Пацанье смехом чуть стены не разорвала.
-Сбрось ее, сбрось!
-В окно ее, в окно!
-Ой умора!
-Кто ее притащил, Бес, ты что ли?
Мне хотелось смеяться со всеми, хотелось поиграть с херувимом, но я был потрясен его страхом. Бледный, как его простынь, остолбеневший, с неподдельным ужасом он смотрел на зеленую тварь, как на некое чудовище.
-Ну, слабо выбросить! - Тут же подсуетился Серый. – Давай, покажи, что ты не нюня!
-Покажи, покажи, - подхватил и я.
Мизер бросил на меня взгляд, казалось, это небо сверкнуло ненавистью.
Господи, я чувствовал каждое его движение. Преодолевая страх, свинец в теле, он взял тапок, и трясущейся рукой попытался сбросить жабу на пол. Она же от прикосновения, и, пожалуй, от не меньшего страха, чем его, - квакнула, и подпрыгнула прямо ему в лицо. Мизера передернуло, он нервно замахал руками, и с досадливым визгом, стуча ногами, кричал:
-Сволочи! Сволочи!
Смех лишь разрастался.
Задумывая данную шутку, я предположить не мог, чем она закончится, прежде всего, для меня.
На смех и шум, конечно же, примчалась «вобла».
-Ершов!
Увидев меня, спокойно восседавшим на подоконнике, она немного растерялась. И тут она увидела Мизера, вернее жабу у его ног, нервно раздувающую щеки.
-Это еще что! Мне Ершова мало, так еще и Мизеров! Немедленно ее унеси!
Мизер не в состоянии был ни шевелиться, ни говорить. Воспиталка же, не в состоянии что-либо замечать, кроме жабы, тоже не решалась сходить с места.
-Выбрось сейчас же или со мной к Вере Григорьевне!
Нет, ничто не могло заставить херувима взять в руки зеленую, безобидную тварь.
-Мизеров, я больше повторять не стану, ты и без того будешь у меня наказан за срыв тихого часа!
Заметив уже мертвенную бледность на лице Мизера, я вдруг понял, он вот-вот хлопнется в обморок. Меня будто кто подтолкнул, спрыгнув с подоконника, я схватил жабу, и поднес ее под самый нос «воблы».
-На-а! – прохрипел я.
-Ершов! В колонию захотел! – Воспиталка отступила на шаг.
-А ты отправь, отправь! – Орал я вне себя, и уже приготовился бросить жабу прямо в нее.
Как вдруг Мизер повис на руке.
-Не надо! Не надо! Я унесу, унесу! – Истерично рыдал он.
Я сбросил его, словно котенка:
-Пшел! – Свирепел я до темноты в глазах.
Во мне поднялось еще что-то, оно будто ломало ребра грудной клетки. С протяжным криком:
-А-а-а-а!
Швырнул ни в чем неповинное существо о стену. Раздался противный хлопок в мертвой тишине. Через минуту голос «воблы»:
-Мизеров, со мной!
Я остолбенел.
-Ну Бес, ты даешь! – восхищенно и не без испуга, запричитали пацаны. – Как ты его! А «вобла» тебе не простит.
-Нет, это я не прощу! Я! Я не баран в стаде…
– Бе-ес!
Пацаны ошарашено смотрели на меня.
-Да провалитесь вы все! – в отчаянье вскричал я, и кинулся из палаты прочь.
Очнулся от холода, на мягкой сырой кочке. Противно зудя, комары радостно поедали меня. Не рядом, в самих ушах, раздавалась лягушачья какофония, я с силой зажал уши ладонями.
С тех пор я не переношу лягушачьих звуков.
Наказала Елена Владимировна Мизера или нет, мы так и не узнали. Он вернулся через несколько часов, с мраморно застывшим лицом, сразу лег, накрывшись с головой одеялом. Какое-то время мы еще ждали прихода «завведа», нет, «вобла», похоже, не решилась вынести случившееся на суд начальства.
4
Любовь, ненависть – в детстве только так, без полутонов, откуда приходят, куда уходят, а лупцуют сердце, как ножом, и нет таких хирургов, которые бы залечили.
С того памятного дня Мизер старался обходить меня. Впрочем, он обладал удивительным свойством: теряться не теряясь, появляться не появляясь.
Однажды вечером, я слонялся по территории, ноги машинально привели к качелям, увидев на них Мизера, я непроизвольно застопорил.
Я не мог понять, какой змей грыз мою душу, и почему он свирепел, при виде этого херувима, быть может, потому, что этот соломенный мальчик не был таким уж беззащитным, каким казался.
Какой-то голос внутри, раздражающий: « иди, куда шел». Но я никуда не шел, а он на моем пути, пройти мимо и не заметить? Я уже заметил, почувствовал, и это сильнее раздражающего праведного голоса. Мизер меня не видит, я могу просто подойти сзади и скинуть, только моему змею мало.
Тихонько подойдя, притормозив ногой качели, Мизер от неожиданности не соскользнул и не потерялся, лишь вздрогнул.
-Бес?!
Пацаны, как волчата, куда бы ни разбрелись, учуяв запах добычи, тотчас в стаю. Я и выдохнуть не успел, как они нас обступили.
Серый же подошел к нему вплотную.
-Не знаешь разве, это качели Беса! – ехидно улыбнулся он. – Бес, сбросить?
-Не-а, он, кажись, хотел покачаться…
-Качнем! Качнем! – подхватили пацаны.
Они - то знали особенности качелей: легко раскачиваясь до уровня верхней планки, доска утрачивала равновесие и переворачивалась, поэтому младшим запрещалось качаться на них.
-Бес, я, я! – рвался Серый.
-Нет!
Оттолкнув Серого, положив свои ладони на ладони Мизера, с силой прижав их к канатам, я прошептал:
-Ты еще можешь уйти.
Но Мизер смотрел на меня прямым, не ненавистным, и все же вызывающим взглядом, и молчал. Он будто знал, ничто меня в нем так не выводило, как его молчание.
-Что ж, я предупредил!
Я запрыгнул на качели, встав в полный рост. Мизер продолжал сидеть. Под гиканье пацанов: толчок, толчок, еще толчок, и вот уже земля путается с небом, у меня у самого кружится голова. Я жду, нетерпимо жду, хоть звука, я чувствую, как все тело Мизера напряглось, как дрожь его рук сбивает натянутость канатов, кажется вопль сам должен вырваться из его груди.
-Бес, стойки! – раздался испуганный голос Серого.
Мысль молнией – вместе, и будь что будет. Я с трудом сдерживаю равновесие доски, секунда, другая, и мы оба на земле. Не я, что-то во мне вдруг заставляет укротить норов сбесившихся качелей, быть может просто трусость. Чуть подтянувшись, подогнув ноги под себя, толчок, и вот я уже на земле, ударяюсь коленями, боли не чувствую, поднимаюсь, и как Маугли – ветром в никуда.
А за мной слишком громко, словно эхо: скрип качелей, треск, вскрик и голоса парней:
– Убился, убился!
Я мчался, ничего не видя, и вдруг что-то ударило в меня, это я со всего маху налетел на забор, обессилено упав на землю, я пытался унять озноб ненависти ко всему и вся. Возможно, я бы так до утра провалялся бы под забором.
Вера Григорьевна, ведь я был не один, за которым нужен глаз да глаз, как она успевала появляться в самый нужный, в самый тяжелый момент! Находить и появляться!
-Вот ты где! Вставай, пойдем! – Будто не ко мне, так с собой, с тяжелым выдохом. – Эти чертовы качели, видишь ли подарок шефов, им лишь бы отвязаться, а мне бойся, а, вы на них, как…
Вера Григорьевна злилась, возмущалась, говорила о каких-то сложностях, я плелся за ней и со страхом ждал, когда ее возмущение перейдет на меня, и не мог, не хватало духа спросить про Мизера, а она вроде и не собиралась ничего говорить.
Мы пришли к ней в кабинет. Она прошла за стол, мне рукой указала на кресло.
Я никогда не видел, чтобы она курила. «Заввед» достала папиросу, постучала ею по столу, пододвинула пепельницу, закурила. И в это время влетела, красная, словно обожженная закатам, «вобла».
-Доигрался Ершов! – Кричала она, будто ее разом кусали тысячи клопов. - Теперь тебе точно малолетки не избежать, ты знаешь, как это называется, покушение на…
-Так Мизер жив! – подскочил я, с надеждой глядя на Веру Григорьевну.
-А ты бы хотел…
-Елена Владимировна, позвольте мне поговорить с Николаем, оставьте нас, - спокойно, но твердо попросила Вера Григорьевна, закручивая папиросу в пепельнице.
Фыркнув, «вобла» п ушла.
-Так Мизер жив?! Тогда мне все равно, отправляйте хоть счас куда там…
-Хм, если бы все так просто, – устало, и по-доброму усмехнулась Вера Григорьевна. – С Валентином, к счастью, действительно все в порядке, правда, ему придется какое-то время полежать в лазарете. Однако речь не о нем, а о тебе. Поначалу я думала, ты пытался себя показать, утвердиться. Хотя нападать на старших, нарочно нарываться на тумаки… У нас, Коля, иной мир, здесь за зря не бьют, ты в своей палате вроде вожака, в общем я знаю о всех ваших проделках и даже про инцидент с лягушкой…
-Коль знаете, так и упекайте …
-Не хами! Сейчас у нас разговора не выйдет. Здесь у каждого из вас своя трагедия. Взрослым не всегда удается смириться с горем, что говорить о детях. А жить, Коля, надо! В конце концов, детский дом не навсегда, только ваше будущее строится здесь, и мне бы очень не хотелось, чтобы для тебя койка однажды на самом деле сменилась нарами. Подумай об этом на досуге. А сейчас иди спать.
-А-а с Мизером, правда, все в порядке?- спросил я уже в дверях, не оборачиваясь.
-Иди спать.
5
Я со страхом ждал возвращения Мизера, со страхом потому, что исчезло куда-то мое безразличие, до его появления, я не знал, что у меня есть сердце, а теперь его биение делало меня беззащитнее комара.
К моему удивлению этому способствовала и «трепка», которую мне устроила Вера Григорьевна, вроде не ругала, нотаций не читала, даже не наказала, и все же заносчивость мою присмирила.
Мизер вернулся через неделю, с поцарапанным лицом, бледнее обычного, осунувший.
К нему подскочил Серый.
-Сдал нас Иуда!
Мизер лишь сочувственно и устало поднял на него свои глаза, небо в них померкло. Покачиваясь, тяжело он подошел к своей кровати, медленно лег поверх покрывала, и отвернулся.
-Темную! – скомандовал Серый.
Пацаны подскочили к его кровати, и кто уже набрасывал на него плед.
-По местам! – гаркнул я. – Черныш, убрать! – кивнул я на плед.
-Бес! Этого заморыша нужно придавить - не унимался Серый.
-Пшел на место, и о нем забудь!
-Ты этого защищаешь…
-Все по местам, если не хотите ночь в холодной провести, «вобла» быстро устроит…
Была у Елены Владимировны тайная комната для наказания, многие из нас в ней побывали, предполагаю, и Мизер не избежал знакомства. Это была обычная комната, вернее какая-то подсобка, без окон, пустая, она не отапливалась, и летом в ней тоже было холодно. Знала ли Вера Григорьевна о методе охлаждения нашей прыти, скорее нет. Мы же жаловаться не умели, а «вобла», судя по-всему, не любила раскрывать свои тайны укрощения строптивых.
Не успел я ее вспомнить, как в дверях появилась она.
-Так-так, все на месте, надеюсь, последний ваш номер, к счастью обошедшийся без трагических последствий, вам всем послужит уроком. Да и вызов на ковер к Вере Григорьевне, надеюсь, тоже для вас не пройдет бесследно.
Завтра я буду проводить проверку в вашей палате, если найду лишние предметы, берегитесь!
Сухо не без скрываемого презрения, отчеканив каждое слово, «вобла» ушла.
-Бес, завтра будет шмон! – встревожились ребята.
-Странно все это, у кого-то есть что-то запрещенное? Лучше сейчас сказать и попытаться спрятать.
-Да как, Бес, она и кровати и тумбочки, все перешерстит.
-А если в умывальнике или в туалете?
-Нет, Бес, она наверняка слежку за нами устроила, да она и там найдет.
-Что ж, пусть шмонает, посмотрим, а вы, почему промолчали, что были у «завведа»? Трухнули?
-Бес, мы…
-Ладно, спать, завтра, похоже, будет веселье.
Елена Владимировна нередко проводила в палатах проверку чистоты и порядка, особое удовольствие ей доставляло собирать «мусор», всякую мелочь – то, что ребята находили для себя. Здесь иметь что-то свое ценилось необычайно. Какой-нибудь болт, никуда ненужной – был настоящей реликвией.
Однако что-то было нетерпимое в ее желании, я чувствовал - неспроста, к тому же меня настораживало умалчивания ребят о том, что они тоже были на ковре. Впрочем, «заввед», умела подвести так, что детское естество - немедленно все разболтать - приглушалось в корне. Хотя, быть может, в этот раз она была и не причем. История с качелями нас всех встряхнула, и, возможно, чудо не столько Мизера, сколько нас уберегло от беды.
Похоже, в эту ночь «вобла» не спала, в нетерпении отсчитывая каждый час. Еще не прозвучал гонг к подъему, как с грохотом отварилась дверь, вошла она, со знаменитым синим мешочком в руках.
-Все встали и построились у дверей! – скомандовала она. – Чернышев ты сегодня дежурный, ты ко мне. Начнем против часовой, то есть с тебя. Откидывай постель и открывай тумбочку. Так на матрасе песок, под подушкой железная бляха. Песок сам встряхнешь, а бляху сюда…
-Но это все, что осталось от родителей…
-В мешок!
Черныш хоть и трусоват был по натуре, руки убрал за спину.
-Ладно!
«Вобла» сама бросила бляху в мешок. Нужно отдать должное Чернышу, он раскрывал постели, открывал тумбочки, сам же ни к чему не прикасался. Возмущение ребят походило на гул ветра безропотно дышащего.
Меж тем «мешок «воблы» постоянно пополнялся гвоздями, болтами, коробками, всякой всячиной, обычно привлекающей мальчишек, но с трудом найденных и обретенных здесь.
Наконец она дошла до места Мизера. Его постель, в отличие от наших, была совершенно чиста. Он каждый вечер перестилал кровать, чем вызывал недобрые насмешки.
-Вот учитесь, как содержать постель!
В тумбочке у Мизера тоже был порядок, но там лежала красивая, цветная жестяная, не очень и маленькая, коробочка из-под конфет.
-Нет! – вскрикнул он, бросаясь к тумбочке, схватил коробочку и прижал ее к груди. – Это мое!
-Твое? Почему это лежит здесь, а не в кладовой, в твоей ячейке?
-Потому что она всегда заперта, и вы все равно ничего оттуда брать не разрешаете!
Смелая прямолинейность Мизера удивила меня, куда только девалась его кротость.
-Хорошо, я ее в мешок не положу и снесу в твою ячейку, - холодно отбрасывала слова «вобла», при условии, что ты мне покажешь, что в ней.
-Нет! – уперся Мизер. – Это мое, я это всю жизнь собираю!
-Всю жизнь! – рассмеялась «вобла». – Ах ты маленький гаденыш, как ты позволяешь себе говорить со старшими! Немедленно покажи что там или…
-В холодную комнату!
Был, он там был, и был из-за меня, за меня!
Твердость Мизера, похоже, взбесила воспиталку.
-Нет, ты мне покажешь! – взвизгнула она.
А дальше как в скоростном кино.
Удар по лицу Мизера, подталкивание Черныша к его коробке, тот автоматически выхватывает, затем коробка в руках воблы, она неистово ее открывает. Минутное замешательство, и протяжное непонимание:
-Ка-а –мн-и-и?
Обуреваемые любопытством мы тоже подбежали. В коробке действительно «камни», камушки разных размеров, фигурации, цветом, в основном преобладали голубые тона.
-Просто самоцветы какие-то!- кто-то восторженно.
-Все на место! – приказала «вобла». – Камни в палате это зараза, короче в мешок, и без разговоров!
-Отдайте! Пожалуйста отдайте! – взмолился Мизер, готовый упасть на колени.
-Это мое, мое!- слезы текли по его лицу.
Я почувствовал странное давление в темени, и утрату твердости под ногами, я сам не понял, как оказался между ними.
-Ве-р-р-ни! – процедил я.
В моем взгляде, видимо, было что-то такое, отчего «вобла» вздрогнула.
-В малолетку захотел, - глухо прохрипела она, испепеляя ненавистью.
-Верни! – Повторил я, не скрывая угрозы в голосе.
-Ершов, тебя точно ждет холодная комната…
Я не стал дослушивать.
-Пацанье, разбирай свои побрякушки! – спокойно проговорил я, одновременно вырывая коробку у «воблы», и бросая ее Мизеру. – Беги!
Парни накинулись на мешок.
Растерявшаяся, с пожелтевшим лицом, с трудом удерживаясь на ногах, «вобла» ушла.
-Ну Бес, теперь нам конец! Плевать на эти булыжники, теперь нам всем достанется! – пролепетал Серый.
-Всем, не одному! – буркнул я, и вылетел прочь из палаты, из здания.
6
К нашему удивлению эта история никуда не вышла. Мы же жили в напряженном ожидании, не веря, что вновь проскочили, и были правы. Прошла неделя, и вечером, за час до сна, к нам вошла Вера Григорьевна. Строго оглядев нас всех, она однотонно заговорила:
-Ну что мальчиши–плохиши! Елена Владимировна по срочным делам на неделю уехала домой. Ваша группа пока отдается другой воспитательнице, но не вы. Вы же непосредственно переходите под мое начало, и будьте уверены, у вас ни времени, ни сил не будет на ваши выкрутасы. И исчезать тоже никому не удастся. Более того, Валентин Мизеров, наконец, переводится в другую группу, стало быть, и палату. Все ясно? Значит, завтра встаем до гонга и на уборку этажа.
-Вот еще, этот тут заваруху устроил, а теперь отмазывается, а мы за него отвечать! - зло и ревностно вырвалось у Серого.
Измерив Серого холодным туманом, Вера Григорьевна спокойно:
-Каждый из вас отвечает за свое, и за что, надеюсь, вы прекрасно знаете, к тому же со мной пререкания бесполезны. Валентин собирайся и пойдем.
Ах, если бы на этом все и закончилось, а на дальше память – забвение. Тетрадь, дрожащая в моей руке? Ее можно и в мусор. Память в мусор не выбросишь.
На миг окно потемнело, и в нем никого, кроме седого мужика, вглядывающегося в прошлое ли, в себя ли.
Ну вот миг выдоха прошел, и в темном окне ребята с метлами и лопатами.
Не вычитывая, не грозя, в этом была вся Вера Григорьевна, при всей кажущейся мягкости, она умела расставить все по своим местам, и по-своему проучать, как непосредственно персонал детского дома, так и его воспитанников.
Лучшей терапии, чем работа, для пацанов – лентяев, придумать трудно. Вставать раньше всех, есть на скорую руку, не просто подметать и мыть практически километровый этаж, а мыть туалеты, душевые, даже стены, противнее ничего не могло и быть. Правда, все чередовалось, если одна партия работала по этажу, то на следующий день она работала на территории. Я предпочитал последнее, хотя до моих предпочтений «заведу» не было никакого дела.
Мы не только ходили с метлами и граблями, мы ухаживали за кустами, цветами, и даже косили. Вернее косил я, отчего-то «заввед» решила столь опасный инструмент доверить мне, я научился косить довольно быстро, и мне очень нравилось.
Для меня удивительным и странным было другое, Вера Григорьевна отнюдь не была надзирателем, она работала вместе с нами. Я ждал, что над нами будут смеяться ребята, но одни на нас не обращали внимания, а другие с удовольствием к нам присоединялись.
«Заввед» была права, работая с утра и чуть ли не до ночи, мы так выматывались, что большей мечты, чем сон, не было.
Все это время я думал о Мизере. Был ли я рад тому, что его перевели от нас? Да был, а покоя мне по-прежнему не было. Почему? Наверное, потому что я так и не смог понять Мизера, а, быть может, самого себя.
Как бы «заввед» не старалась держать меня в поле зрения, я все равно умудрялся убегать на свою речку. Мне необходимо было ее дыхание, журчание и мое с ней одиночество. Нет-нет, я не просто сидел на речке, еще в начале я соорудил здесь шалаш, пень мне заменял стул и стол, я даже ловил рыбу и варил ее на костре. Как я добывал спички, кастрюлю, иную утварь – история отдельная, если одним словом – воровал. За два года я успел обследовать и лес, теперь я вряд ли бы в нем заблудился, я знал все его дороги и куда они ведут. При желании я давно бы мог убежать. Однако вольная жизнь, под страхом смерти, или еще хуже под страхом того, что найдут, совершенно меня не прельщала. Я был рад имению своей воровской свободе, дававшей мне силы выживать в чуждых условиях, и, пусть на время, забывать о том, что я сирота.
Неделя подходила к концу, и мы даже не заметили, как Вера Григорьевна предоставила нас самим себе. Обнаружив, что рядом нет взрослых, я поспешил исчезнуть.
Сидя на пне, слушая, как ива полощется в быстрых волнах речки, не чувствуя занудных комаров, я вдруг поймал себя на том, что думая о Мизере, я думаю о себе. Этот соломенный мальчуган, своей кротостью, которая меня и выводила из себя, заставлял поступать вопреки себе, вернее он мою злость, как бы обращал против меня самого, чем возвращал Кольку Ершова, мне же хотелось оставаться Колькой – Бесом. И на этот раз я решил – всё, какие бы ни были столкновения, а я херувима добью до конца.
Я бы просидел до ночи, просто очень захотелось есть, не дожидаясь сумрака, я решил вернуться. Еще пролезая через свой лаз, я услышал голос Серого:
-Бей его ребята, бей, это все из-за него, это все он!
Сердце спульсировало – Мизер! Быстро заделав лаз, я рванул на голос Серого.
То, что я увидел, ввело меня в секундное замешательство. Серый стоял в стороне и натравливал ребят.
– Бей его! Пусть помнит, скотина!
Пацаны, смешавшись в кучу, кого-то лупили от всей души. Я то и дело видел взметающиеся кулаки. «Кого-то?» - то была не надежда, а самообман, ибо знал кого. И в эти доли секунды, я должен был решить за или против. Однако не я решал. В одно мгновенье, оторвавшись от земли, я накинулся на Серого, ударив его со всей силы кулаком в лицо.
-Бес! – ошарашенный, простонал он, ладонью размазывая кровь по носу.
-Отошли! – крикнул я пацанам.
Они, не менее ошарашенные, тотчас рассыпались, со страхом глядя на меня.
-Мы… он… в общем его… - наивно лепетали они.
Мизер, скрючившись, лежал на земле, закрыв лицо руками, сквозь его тонкие пальцы сочилась кровь. Нет, он не плакал, не стонал, он конвульсионно продолжал беспомощно защищаться.
У меня сдавило виски, в глазах потемнело, и я вновь набросился на Серого. Он что-то кричал, объяснял. Я же бил его, он падал, пытался как можно скорее уползти, я нагонял, поднимал, и бил…
Кто-то:
-Бес! «Заввед», «вобла»!
Я ничего не слышал, кроме протяжного гудка в голове, мое сознание превратилось в нечто жаждущего крови, и когда от каждого удара лицо Серого все больше заливалось кровью, я получал звериное наслаждение.
– Ершов! Ершов!
Чьи-то сильные руки зажали меня, а затем удары по щекам заставили очнуться. По злой иронии первой, кого увидел – «воблу».
Она улыбалась с ехидной радостью.
-Ну все Ершов, вот тебе и конец!
Как оказалось, меня держала Вера Григорьевна, ее мертвая хватка восхищала.
-Через десять минут ужин, все в столовую! – приказала она. – Мизеров и Серов немедленно в санчасть…
-А Ершов пойдет со мной!
-Нет, Елена Владимировна, Ершов пойдет со мной, а вы займитесь непосредственно своим делом, и без ваших наказаний!
– Идем!
«Заввед» до боли сжимала мою руку. Она не вела, тащила меня, как некий мешок с ненужным грузом, зло, с урывками, я понял – это мой конец, и мне неожиданно стало так легко. Я вдруг почувствовал невыносимую усталость бессмысленной борьбы обреченного сиротства.
В кабинете она буквально кинула меня на кресло, действительно, как надоедливый мешок. Затем подскочила к столу, нервно закурила, сделав несколько глубоких затяжек, раздавила папиросу в пепельнице.
-Пойдем, покажешь, где это у нас такая холодная комната?
-Как вы…
-Да, знаю, увы поздно! – раздраженно выпалила она. – Пошли!
-Я не могу…
-Не-е може-ешь?! А убивать несчастную лягушку – можешь! Подвергать гибели, играючи, того, кто слабее тебя – можешь! Что ты чувствовал, когда вместо тебя Мизеров сидел в этой проклятой холодной комнате? Небось, наслаждался победой. И кто тебе дал права обращаться со взрослыми, как с последними…Ты всю жизнь собираешься жить с кличкой «Бес»? Теперь это легко устроить…
-Мне плевать!
-Пошли, я сказала!
Она толкнула меня в затылок. Но я почувствовал, что она выпустила пыл, или, может, взяла себя в руки, опасаясь собственной несдержанности. Позже я понял, она ухватилась за холодную комнату, чтобы случайно не оставить от меня мокрого места, и так же случайно не отправить меня в мечтанный воспиталкой интернат.
Мы спустились в так называемый подвал, здесь находились разного рода служебные помещения, мы прошли в самый конец длинного коридора.
-Вот, - не поднимая головы, указал я на незаметную дверь в углу.
-Черт! Я совсем про нее забыла.
На двери висел увесистый замок.
Не долго думая, Вера Григорьевна отыскала среди разного хлама, коего здесь было множество, лом, и легко сорвала им замок. Открыв дверь, она непроизвольно застыла на пороге.
-Здесь действительно холодно. Я даже не помню, подо что планировался этот холодильник. Что ж, разберемся, скорее всего эту комнату соединим с кладовой, а пока… В общем пойдем.
Назад мы возвращались медленно, Вера Григорьевна, будто и не мне:
-В жизни все сложнее, чем кажется, сынок, белое и черное имеет тысячи оттенков, оттенками жизнь и бьет, ибо неуловимы ни глазом, ни сердцем. Не знаю, правда ли то, что выживает сильнейший, но то, что терпимый – бесспорно. Зло сильнее сердца, но сердце единственный созидатель в этом мире.
-Я не понимаю…
-Чтобы с тобой, Коля, не произошло, ты уже не тот Коля каким пришел, каким себя здесь сотворил, и дальше тебе легче не будет, а зло или сердце, выбирать только тебе.
-Почему вы всегда со мной так странно говорите?
Нет, неожиданное не вмешалось, думаю, она все равно бы не ответила, при этом она слишком мгновенно отстранилась от меня, услышав тревожное:
-Вера Григорьевна, Вера Григорьевна!
К нам навстречу бежала врачиха.
-Что случилось?
-С Мизеровым беда, боюсь его нужно в больницу…
-Боже, а как Серов?
-Этот уже давно в палате…А вот Мизеров, у меня большое подозрение на почки, и, боюсь это врожденное…
-Скорую! А ты, Коля, в палату, если там Елена Владимировна, скажи, чтобы она незамедлительно шла ко мне.
7
Август вошел во власть. Днем еще было довольно тепло, а ночи стали уже холодными.
Я не знаю, когда вышел из больницы Мизер. Серого из нашей палаты убрали. В общем, пошла размеренно однотонная жизнь, без взрывов. И я ловил себя на том, что начинаю к ней привыкать, хотя надо мной и висел дамоклов меч: отправление в любой момент в специнтернат для малолетних, и как я догадывался, этот момент оттягивался лишь потому, что его изо всех сил сдерживала «заввед».
Впрочем, как мое будущее, так и настоящее, мне были по-прежнему безразличны. После всех последних событий, я старался как можно чаще, и как можно на дольше исчезать в своем заветном укрытии.
Однажды мне удалось улизнуть сразу после обеда. Меня удивило то, что мой лаз не замаскирован, не зная, что и думать, я прополз под забором, и ничего необычного не заметил. Тем не менее, по своей тропинке шел с осторожностью, когда стал спускаться к речке, я обалдел, увидев на своем месте Мизера. Он, ничего не видя, не слыша, что-то сосредоточено выкладывал на песке. Я неслышно подкрался, и увидел причудливый рисунок на песке, выложенный теми самыми камушками, за которые Мизер готов был умереть, но не отдать.
Как бы я ни старался себя не обнаружить, в полуподвешенном состоянии очень трудно было устоять, меня, конечно же, качнуло.
Услышав шорох, Мизер вздрогнул, подскочил, и решительно наступая на меня, готовый даже вцепиться в любую секунду, несвойственным вызовом выдыхал:
-Если ты… если ты… то я!..
-Да успокойся ты! Вообще то, это мое место, и как ты здесь оказался?
Спиной, защищая свой рисунок, недоверчиво глядя на меня, он торопливо заговорил:
-Я не хотел, я случайно увидел, как ты откапывал там, под забором… не устоял… Мне камушки нужны, а тут валуны да…тут все страшно… и тропинку твою случайно нашел… у тебя здесь песок…
– Короче я все понял…
– Если хочешь, я уйду…
-Да ладно тебе, так и быть, будешь гостем.
Я сел на пень, дивясь непонятному рисунку на песке.
-А у тебя здесь здорово, - робко улыбнулся Мизер, не без настороженности.
-Старался, а что это у тебя?
-Ну вроде мозаики, я эти камушки и на море, и на Волге собирал, сам шлифовал, а здесь нечем… Я когда вырасту, по-настоящему из мозаики буду разные картинки складывать.
-С кем же ты был на море?
-С папой и мамой, потом папа умер, мама решила уехать на север деньги зарабатывать, а меня пока вот в детдом…
-Что ж она тебя с собой не взяла?
-Ну куда меня брать то…
-У твоей фиговины название есть?
-Это не фиговина, это вообще то картина, это голубой рассвет, у меня голубых камушек не хватает, а тут одни гранитные и огромные…
-Голубых рассветов не бывает.
-Бывает, бывает! – нервно настаивал он.
-Не бывает! – на своем стоял и я.
И внезапно Мизер набросился на меня с кулаками.
Хорошо, хорошо! – улыбался я, отстраняя его от себя, как назойливую муху.
-Эх, Бес, ты вроде как в темноте живешь…
-А ты не вроде, а на облаках. Только все равно, голубого рассвета не бывает.
С того дня мы часто встречались и, наверное, то можно было назвать началом дружбы, хотя Мизер сохранял недоверие и все время был настороже. Если раньше я спешил на свое место, то теперь я давал возможность быть первым Мизеру, чтобы он спокойно выкладывал свои затейливые рисунки на песке. У него очень лихо получалось, одно движение, и рисунок уже имел иную суть. Иногда он так погружался в свое, что совершенно не замечал моего появления. Я же тихонько проходил к пню, и молча наблюдал за его колдовством. Поначалу, обнаружив меня, он еще вздрагивал, вскоре совершенно привык. А еще через время, не видя меня, то ли слыша, то ли чувствуя, не отрываясь от своих рисунков, махал мне рукой.
Мы говорили очень мало, а если и говорили, то все о том же голубом рассвете, это не мы спорили, это его вера сталкивалась с моим неверием, и в этом столкновении рождалось нечто незнакомое нам обоим, становящееся для нас необходимостью.
Память порой имеет странное свойство, штопором выворачивать прошлое, а с ним и душу, вот откуда слезы мужчин, и вряд ли то слабость.
Несмотря на все мое сопротивление, жизнь упрямо выпрямляла меня, и даже одаривала тем, чего я не заслуживал. Доверие Мизера побеждало во мне змея, и это мучило меня, ибо я не мог ответить тем же.
Однако я напрасно роптал на благосклонность жизни.
Я не помню, каким был тот день, может быть, его вообще не было, он сразу начался с вечера. Еще накануне мы с Мизером договорились, в какой час удерем с территории.
Я ожидал его увидеть уже на месте, но его не было. Небо хмурилось, и воздух был очень влажный, я залез в шалаш. Через какое-то время я услышал шорох, радостно выскочил из шалаша, и оторопел. По моей тропинке бежала «заввед» и кричала:
-Ершов! Ершов!
В первую минуту резко пробудился во мне змей, молниеносно пронеслось в сознании: херувим предал меня. Я, словно хлебнув глоток чистого воздуха, было, с радостью ухватился за навязанную змеем мысль. Но в голосе «завведа» было что-то, что пугало гораздо больше, чем страх обнаружения моего тайного места.
-Коля! Коля слава богу, ты здесь!
-Как…
-Сейчас не до этого, ты знаешь, где можно отыскать Валентина? Его нигде нет, а за ним приехала мама…
-Мама!? Я его здесь…- спохватившись, я замолчал.
– Коля, Валентина срочно нужно найти!
-Да, да, - терялся я, а ноги уже сами спешили на поиски.
-И ко мне! Быстрее мальчик, быстрее!
Я знал, у Мизера было свое тайное место, на самой территории. Далеко в углу, за густыми кустами бузины был заброшен детский домик, о нем, видимо, все забыли, к тому же в этот угол мало кто ходил, там Мизер и прятался от всех. Именно туда я и помчался. Он был здесь.
– Что ж ты, - задыхался я от бега. – Я тебя ждал… За тобой мама приехала, тебя ищут…
– Я знаю…
– Как, и ты…
Я сел на покосившуюся скамеечку, у меня не хватало уже сил додумывать, откуда и как узнала о моем месте «заввед», почему Мизер, зная о приезде матери, спрятался от всех.
– И что ты здесь, тебя же ждут?
– Ничего, и ты со мной посиди, ведь в последний раз, - грустно отвечал он.
– Там же мама, ты же ждал, - недоумевал я.
– Тебе совсем-совсем не хочется побыть со мной еще капельку? И тебе не жаль?
– Жаль, Валька, мне очень-очень жаль, и капельку хочу... - Мне все было тяжело: говорить, дышать, чувствовать его рядом, преодолевая в себе непонятное, радуясь, что в домике уже царил сумрак, заштриховывающий лицо Мизера, я не проговорил, вырвал из себя. – Ты, Валька, прости меня…
-Тебя? Знаешь, Коля, у тебя все будет хорошо, я знаю. Я рад, что встретил тебя.
-Странный ты, вроде с другой планеты…
-Да мы с одной планеты! – вдруг задорно рассмеялся он.
Я впервые слышал его смех, заливистый, захватывающий, и такой теплый. Я с трудом растягивал губы, борясь со слезами.
-Тебя ждут…
Так же вдруг он перестал смеяться, и сделался серьезнее старика.
-А ты будешь вспоминать обо мне, всегда – всегда?
Тогда я не понимал, не мог понять, как важен для Мизера был мой ответ. Он задавал его не просто со всем проникновением, с непреложной верой, ибо как иначе. Я же помнил его до тетради, во время тетради, а вот после…
Тогда ни о каком «после» не могло быть и речи. И все же я ответил, искренно ответил.
-Да!
-Надо идти, - по-прежнему серьезно, протянул он.
Мы синхронно встали, так же синхронно вышли из домика, Мизер внезапно остановился, резко повернулся.
-Мы ведь теперь друзья? Друзья?- спрашивал он так, будто это был вопрос жизни и смерти.
-Да что с тобой, за тобой мама приехала, нам надо бежать, нас ждут…
-Ты ответь, мы друзья?
-Думаю, да, вернее… теперь несомненно да, - окончательно терялся я.
И его лицо расплылось в ангельской улыбке, я глазом моргнуть не успел, как он исчез из моего поля зрения.
Время – можно ли его оттянуть? Можно ли его глотнуть так же жадно, как воду, когда мучает жажда и удовлетвориться? Можно ли поспорить с неизбежностью? Все это вопросы жизни, прожитой жизни. Жизнь задает вопросы, а ответ на них – ты сам.
Я не видел встречи Мизера с матерью. Но мы все видели, как они уходили. Мизер был одет с иголочки, во все новенькое, в белом свитере он еще больше походил на ангела. Радостно подпрыгивая, он крепко держал за руку невысокую, худую женщину, постоянно заглядывая ей в глаза, беспрерывно о чем-то болтал. Она же, даже не смотрела на него, и вряд ли слушала. Мы все торчали в окнах, пока они совсем не скрылись за воротами.
Что меня разбудило? Тревога? Скорее банальное – захотелось в туалет. Я вышел в коридор, здесь происходила непонятная суета. Бегали нянечки, дежурные, воспитательницы. На меня никто не обращал внимания. Выходя из туалета, на меня горой двигалась Вера Григорьевна, столь странная была ее походка.
-Коля? – резко притормозила она, не то удивляясь, не то задумываясь. – Так, быстро одевайся и теплее, и тихо!
Беда – в силу своих малых лет, я не мог ее почувствовать, когда не стало родителей, но в меня вселилась злость сиротства, и, наверное, это и было своеобразное чувство беды – невольное ощущение беспомощности перед всем вдруг обнажившимся миром.
Сейчас, не понимая ничего, но, чувствуя окоченение всех конечностей, все мое существо кричало – беда.
Я мгновенно оделся, осторожно вышел из палаты. Вера Григорьевна ждала меня.
-Господи, как ты долго! Пошли, пошли!
Я не смел, не мог спрашивать, я знал – Мизер!
Мы не шли, мы бежали по всем коридорам и лестницам. Выскочив на крыльцо, я растерялся. Здесь были и нянечка и уборщица и воспитатели, все они были потеряны и напуганы.
-Где Василий? – нервно спросила Вера Григорьевна.
-Он заводит автобус.
-Он уже давно должен быть здесь!
«Заввед» отвела меня в сторону.
-Ни о чем не спрашивай, - а я и не спрашивал, пытаясь справиться с дрожью в теле. – Милиция в городе арестовала мать Валентина, она продавала его одежду, наша одежда всегда с нашими метками… Самого Валентина с ней не было… подозреваю, она оставила его где-то в лесу…
-Как оставила!? Как в…
-Я же просила, не спрашивай! - зло воскликнула она. – Ты успел изучить наши места, ты знаешь лес и речку…
-Откуда…
-Твоя задача попытаться сориентироваться, ведь мать Валентина могла идти только по дороге, ведущей в город…
В это время подошел автобус.
-Вася, слава Богу! Все садитесь! На переднем сиденье, фонарики и свистки, как только кто обнаруживает мальчика, сразу же свистит. Вася, ну что стоишь! Поехали! Но медленно!
Вера Григорьевна говорила громко, быстро, нетерпимо, казалось, она готова была бежать вперед самого автобуса. Отдав приказания, оглядев всех невидящим взглядом, она подсела ко мне.
-Почему вы думаете, что она его оставила? И разве такое…
-Валентину никак нельзя переохлаждаться, у него больные почки, мы должны успеть его найти, понимаешь! И ты думай, Коля, думай!
Вопросы явно были излишни. У меня все мешалось в голове. Я не мог представить, чтобы мать своего ребенка вот так? Я не мог поверить в происходящее, я спал, и мне снился страшный сон. Увы, я мог сколько угодно бить себя по щекам, щепать, явь в сон превратиться никак не могла.
Мы проехали практически по всей дороге, что вела в город, останавливаясь чуть ли не через каждый метр, обследуя дорогу по обеим сторонам. Ничего. От каждого «ничего» становилось все страшнее.
-Она что, дура, рядом с дорогой… само вырвалось у меня. – И если оставлять, то не ближе, а дальше от города…
-Да, Коля, ты умница! Василий разворачивайся! Так, мы сейчас все разберемся по парам, и разбредемся по разным сторонам, глубоко в лес не уходите, Вася останется, ориентируйтесь на свет фар автобуса, не теряйте его. Всё, Вася стой. Направление к детскому дому! Выходим! Коля, ты со мной!
Мы вышли в кромешную тьму, свет фонариков походил на злую игру светлячков. Все постепенно разошлись, мы же еще стояли.
-Ну Коля, как ты знаешь, здесь рядом болото, а там речка и сплошная топь, нам с тобой куда-то туда.
«Болото», «топь», я вздрагивал, как от ударов. Ноги повели сами, а, может, их кто направлял. Вера Григорьевна, мне ли так, или на свой страх доверялась. Я шел интуитивно то в одну сторону, то в другую, что можно было увидеть в кромешной тьме, под издевательски тусклым светом садившихся фонариков. «Топь», «болото», если бы все это было днем. Вера же Григорьевна то и дело спрашивала с какой-то обнадеживавщийся детскостью:
-Сюда? Ты точно думаешь, что сюда? Ты уверен, что мы сами в топь не попадем?
Уверен, не уверен, идя от дерева к дереву, от куста к кусту, до боли напрягая глаза, всматриваясь в призрачные тени, мне было страшно от всего: от мягкой почвы под ногами, от вдруг накрапывающего дождя, от не понимания всего, и все же я решился спросить:
-Почему вы со мной так? А… - я чуть, было, не сказал «вобла». – А Елена Владимировна тоже знает…
– О Вале? Конечно знает.
– Нет, о речке и вообще…
-К счастью нет, но ты на грани обнаружения…
-А вы почему …ведь и вам за меня попадет?
-Может быть, может быть, задумчиво протянула она. – Ах, Коля, не всегда и все должно быть по правилам. Люди ведь не роботы, а дети тем более. Главное то, что ты справился с самим собой, ведь справился? – затаенно спросила она.
Ком перехватил горло, и я отвернулся. И вдруг луч моего фонарика, словно сам приподнялся и ударился о какую-то светлую тень не то у дерева, не то у куста.
– Вера…
Я со всех ног бросился к тени.
-Коля, ты куда? Коля? Подожди меня!
Тень все яснее, все меньше сердца в груди, из ног уходит твердость. Бег переходит в шаг, ноги противно дрожат, перехватывает дух, и я замираю.
На небольшом холме, клубком, лежал даже не ребенок, полуобнаженное существо, не кожа обтягивала кости, а кости выпирали сквозь кожу. Это существо почему-то было серым.
Я хотел сделать шаг, и не мог, ноги стали, будто жидкими.
– Ми- и –зер! – прошептал я, непроизвольно падая на колени.
Я осторожно подполз, и тут услышал жуткое зудение, а через секунду серый столб застил глаза. Комары! Меня передернуло. Но это вывело меня из притупленного состояния.
-Мизер, ты это… слышь, ты это держись, я счас, счас!
Я сбросил с себя куртку, стал надевать на него, и с ужасом понял, что Мизер без сознания. Я очень боялся сломать его тонкие руки. Одновременно пятку о пятку я скинул свои ботинки. Сорвав со своих ног носки, я стал надевать их Мизеру; его ступни побитые, исколотые, исцарапанные, были все в кровяных разводах – нежданный пир для кровососов.
-Коля! Боже, ты нашел его, ты его нашел! Он жив, жив?! Отбой, Отбой! – кричала на весь лес Вера Григорьевна, забыв о свитке.
Эхо со всех сторон донесло радостные голоса.
«Заввед» тоже сняла с себя куртку, укутала еще и в нее Мизера, и осторожно взяла его на руки.
– Боже, мальчик, держись, держись! Коля, беги вперед, приведи дядю Васю! Стой, куда без ботинок то!
-Это ему!
Мне было все равно, босиком я или нет. Я мчался так, что, было, не проскочил мимо дяди Васи, уже бежавшего навстречу.
-К автобусу! - крикнул он, и твердо махнул рукой.
Так нужнее, так важнее – стучало в голове, хотя все меня поворачивало к Мизеру.
У автобуса меня окружили взрослые, забросали вопросами, я задыхался от бега, и ничего не мог ответить. Как назло припустил дождь, я облизывал с губ соленые капли, все во мне было одним – Мизер!
Тут кто-то обратил:
-Господи, Ершов то совсем раздетый!
И меня тотчас втолкнули в теплый салон. Но раздетый был не я.
-Вон, вон они!
Дядя Вася, словно нес кучу курток, а не ребенка, а «Заввед» машинально пыталась поддерживать, чтобы эта «куча» не рассыпалась.
Все здесь? – спросила она. – Сами не потерялись? Чертов дождь, едем все в больницу, Василий вас потом обратно отвезет. – скомандовала Вера Григорьевна. – Как можно быстрее, и как можно осторожнее!
Мизера, было, понесли на заднее сиденье.
– Нет, его здесь растрясет…
– Ко мне, Вера Григорьевна?!
– Удержишь? С Валентином нужно очень аккуратно, - говоря «заввед» положила мне на колени Мизера. – Смотри, чтобы ноги не свисали.
Осторожно придерживая его соломенную голову, слыша его тяжелое дыхание, чувствуя его нервное вздрагивание, мне казалось, я сам перестал жить. Мой еще детский мозг, моя еще детская душа, не вмещали данной реалии, реалии жестокой настоящей жизни.
Через несколько минут, Мизер, видимо, отогревшись, почувствовав себя в безопасности, открыл свои небесные глаза, и без всякого удивления, будто никого, кроме меня, не могло и быть, правда с трудом, улыбнулся.
– Бе-ес!
– Ты это, молчи и не шевелись…
– Бе-ес, - вновь повторил он с нежной радостью в голосе, и на этот раз уснул.
Когда мы приехали в больницу, Мизера тотчас отвезли в реанимацию, всех остальных Вера Григорьевна отправила домой. Она хотела и меня, боясь за мое здоровье, я же сам не знал, отчего меня трясло, тем не менее, она не стала настаивать на моем возвращении.
Тогда я впервые узнал всю тяжесть ожидания неизвестного. Час, еще час, еще… Монотонная дробь дождя по больничным подоконникам. Бесконечная ночь, однако я не чувствовал усталости, лишь какую-то тупую отрешенность. Наконец в коридоре появился доктор. Подскочив со скамейки, мы с «завведом» одним рывком шагнули к нему.
-Что? Его можно видеть?
Доктор молчал. Потом он в сторону отозвал Веру Григорьевну, и что-то говорил ей около пяти минут, затем они подошли ко мне. Вера Григорьевна взяла меня за руку.
– В реанимацию вообще то нельзя, но Валентин очень просит, чтобы ты пришел…
– Пять минут не больше, - сказал доктор.
Уходя за ним, я невольно обернулся, и увидел, как Вера Григорьевна спрятала лицо в ладонях.
Какое неприятное место, запах лекарств, что-то трещит, звенит, в непонятных ящиках что-то сверкает. Мизер лежал весь в проводах.
– Ему много говорить нельзя, - предупредил меня доктор, и ушел.
Я прошел к койке, сел на табурет, путаясь в белом, огромном халате.
– Ну, все будет тип-топ, поваляешься малехо, я теперь тебя никому в обиду не дам…
– А ты и не давал, - Мизер протянул мне свою хрупкую руку. – И все-таки он бывает, иначе никак, понимаешь…
Господи, о чем он, его предала сама жизнь! А он все о своем рассвете!
– Бывает, бывает…
– Не веришь, - улыбнулся он. – Но ты его обязательно увидишь… Я спать хочу, положи мне свою руку под голову, как в автобусе…
Я просунул руку под его голову, и свою положил на его подушку.
– Вот так, хорошо, Коль, не уходи пока, - устало прошептал он.
Меня и самого сразила усталость, не заметил, как заснул.
Я вздрогнул от прикосновения чей-то руки.
– Коля!
Какой странно глухой голос, словно о чем-то предупреждающий.
– Уже пора?
Доктор молчал, он осторожно приподнял голову Мизера, и мою руку крепко зажал в своей.
– Что?
Я посмотрел на Мизера, его лицо с тонкими чертами было удивительно красивым, но почему-то очень белым.
– Валька!
Я невольно обнял его голову, я понимал и не понимал, и сил не было отпустить…
– Валька-а, глупый ты мой херувим, - прошептал я, сквозь камень, распирающего горло.
Увидев в коридоре Веру Григорьевну, я с рыданием бросился к ней. Она крепко обняла меня.
– Это несправедливо! Так недолжно быть! Это я, я должен был умереть, а не он!
– Плачь, плачь! Твоя судьба, мальчик, жить, а таких, как Валентин, Бог рано призывает, они Ему, вероятно, нужнее…
– Но он человек, просто человек, а не чертов ангел!
– Кто знает, кто знает…
Смерть Мизера перевернула всю мою душу, вот когда я узнал, что такое настоящее сиротство. Мне тогда казалось невозможно ни с тем, что он был, ни с тем, что его не стало, не то, что дышать, жить дальше.
Как-то так заканчивалась моя тетрадь. Если бы я решился ее заново переписать теперь, вероятно, потребовался бы эпилог. В ту пору, я не мог знать о том, как жизнь иным эпизодам подводит свои итоги.
А она подводила. После гибели Вальки, в детдом зачистили комиссии, вскоре Веру Григорьевну отстранили от работы, распространялись слухи, будто навсегда. Ко мне наведывались дяди в погонах и странные тети, они доводили меня до бешенства своими вопросами, кого бил, над кем измывался, что побуждало, да-да «побуждало» издеваться над своей воспитательницей. Я отвечал то, что они хотели слышать, ибо мне, как никогда, было плевать, куда и за какие заборы меня забросят, чтобы не мешал властвовать таким, как Серый, и чтобы не портил показания таким, как «вобла». Но, как когда-то говорила Вера Григорьевна, все было не так-то просто, поэтому мой вопрос перевода в специнтернат все откладывался и откладывался.
Шло время, вдруг, к всеобщей радости, вернулась Вера Григорьевна, она тотчас уволила «воблу», а еще через какое-то время нашлась моя двоюродная тетка.
Если бы она нашлась до Мизера, она, наверное, не один раз бы пожалела, что взяла меня, но она нашлась после, я в ее руки вошел ошлифованный жизнью и с живой душой, которую даже не возродил, подарил мне Мизер.
——
За балконным окном занимался рассвет, тетрадь валялась на полу, я продолжал стоять и вглядываться. Неслышно открылась дверь. Вошла жена, обняла меня за спину, положила мне голову на плечо, и тихо спросила:
– С тобой все хорошо?
– А он действительно бывает, - отрешенно проговорил я.
– Кто?
– Голубой рассвет!
– Конечно же бывает, и кому об этом не знать, как ни тебе.